Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 43. Адская Бездна. Бог располагает
Назад: XXX БРАК РАДИ ЗАВЕЩАНИЯ
Дальше: XXXII ЖЕРТВА И ПАЛАЧ
XXXI
ТРИ СОПЕРНИКА
Юлиус и Самуил видели, что Лотарио вышел из экипажа один.
Олимпия и в самом деле отказалась отправиться к графу фон Эбербаху вместе с Лотарио: она пожелала прежде получить точные сведения о том, до какой степени успел развиться сюжет драмы, в развязке — или, быть может, завязке, — в которой она собиралась сыграть главную роль. Поэтому у заставы она покинула экипаж вместе с Гамбой и наняла фиакр, чтобы в нем въехать в Париж.
Готовясь совершить решительный поступок, секрета которого она Лотарио не открыла, Олимпия хотела быть уверенной, что он не окажется бесполезным или несвоевременным.
Итак, они условились, что сначала Лотарио один отправится в особняк графа фон Эбербаха.
Если бракосочетание еще не свершилось, он должен будет сказать Юлиусу, что Олимпии нужно немедленно поговорить с ним по поводу дела чрезвычайной важности. В случае если граф фон Эбербах не пожелает отправиться к певице накануне своей свадьбы или не сможет этого сделать из-за болезни, Лотарио пошлет Олимпии записку, она примчится в особняк как можно скорее и сумеет добиться встречи с Юлиусом.
Но если окажется, что они опоздали, Олимпия взяла с Лотарио обещание даже не произносить ее имя. Ни Юлиус, ни Самуил, ни одна живая душа не должна знать о ее возвращении и о том, что она в Париже. В безвестности и тайне она сможет действовать вернее и с большим результатом.
Вот почему Лотарио приехал один.
Не успел он войти во двор особняка, как необычайное оживление и праздничная суета поразили его, вселяя в душу мрачное предчувствие.
Он со всех ног бросился вверх по лестнице.
В эту минуту Юлиус и Самуил на руках переносили бесчувственную Фредерику на канапе.
Юлиус при этом переводил испытующий взгляд с Фредерики на Самуила.
— Так она любит его? — спросил он.
Не отвечая ни слова, Самуил пожал плечами и позвонил.
Прибежала г-жа Трихтер.
— Эфиру! — скомандовал Самуил.
Когда г-жа Трихтер возвратилась с флаконом, в комнату вбежал Лотарио, бледный, с блуждающим, как у помешанного, взглядом. Едва успев войти в этот дом, наполненный сутолокой торжества, он от какого-то равнодушного гостя, от первого встречного узнал все.
Юлиус бросился ему навстречу, раскрыв объятия.
Лотарио упал к нему на грудь, не в силах сдержать слез, которые помимо его воли вдруг потекли по щекам.
— Простите меня, дядюшка, — пролепетал он, — будьте счастливы, а я… я умру.
— Дитя! — вздохнул Юлиус. — Посмотри же на меня хорошенько, и ты увидишь, кто из нас двоих стоит на краю могилы.
Только теперь Лотарио заметил Фредерику, без сознания распростертую на канапе: до сих пор ее заслоняли Самуил и г-жа Трихтер: они склонились над ней, поднеся к ее носу флакон.
— Мадемуазель Фредерика больна! — вскричал он, содрогнувшись.
— Ничего страшного, — промолвил Юлиус. — Усталость, естественная в подобный день, неизбежные волнения, потом твое столь внезапное возвращение — все это ее немного взволновало. Услышав, как Самуил произнес твое имя, она почувствовала себя дурно.
— Ну вот, она приходит в себя, — сказал Самуил.
У Лотарио, совершенно растерянного, в свою очередь подкосились ноги, и он рухнул на колени перед канапе. Он неотрывно смотрел на это прекрасное лицо; оно было бледнее, чем белоснежный венчик новобрачной. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он схватил руку Фредерики, холодную, как мрамор.
Но внезапно он почувствовал, что его пальцы коснулись обручального кольца. И он бросил, чуть ли не отшвырнул эту руку движением, полным боли и гнева.
От графа фон Эбербаха, внимательно наблюдавшего за ним, не укрылся этот жест.
— Ну же, Лотарио, будь мужчиной, — сказал он. И мягко прибавил: — К тому же ты сам виноват. Почему ты не поговорил со мной? Как я мог догадаться, что все это причинит тебе боль? А когда ты получил письмо, где я сообщал о моей скорой свадьбе с Фредерикой, почему ты тотчас не поспешил сюда?
— Да вы же писали мне в Берлин, — насилу проговорил Лотарио, — а я в это время был в Эбербахе. Ваше письмо отправилось туда вслед за мной, и, получив его, я сразу бросился сюда. Но слишком поздно. Однако вы-то оставались здесь, и я писал вам неделю назад, в том письме я все вам сказал, и вы должны были получить его вовремя.
— Твое письмо? Да оно пришло только что, — запротестовал Юлиус. — Я едва успел закончить его чтение, как твоя карета уже въехала во двор.
— Оно не могло идти целую неделю, — настаивал Лотарио.
— Спроси хоть у Самуила, — предложил Юлиус. — Да что там, взгляни сам.
Граф фон Эбербах взял со стола письмо и протянул его племяннику.
Самуил, по видимости всецело занятый Фредерикой, исподтишка с беспокойством наблюдал за ними.
— Ну разумеется! Вот, посмотрите! — с упреком воскликнул Лотарио.
— Что там еще? — удивился Юлиус.
— Сегодня седьмое сентября, а парижский штемпель на конверте от пятого. Оно уже два дня как пришло.
— В самом деле, как странно, — протянул Юлиус, разглядывая конверт. — По какому роковому стечению обстоятельств мне умудрились не передать это письмо в день, когда оно было получено? Но, Лотарио, я надеюсь, ты не сомневаешься в моем слове? Так вот, я честью клянусь, что ко мне в руки оно попало не ранее чем десять минут назад. И притом поразило меня, как удар грома. Да вот, кстати, и Самуил здесь: он тебе это подтвердит.
— Тсс! Фредерика сейчас очнется! — сказал Самуил.
Юлиус и Лотарио не сводили глаз с Фредерики, ничего больше не замечая вокруг.
Первый же взгляд новобрачной, робкий и растерянный, упал на Лотарио.
— Лотарио! — прошептала она слабым голосом, еще в том затуманенном состоянии, когда душа и разум бодрствуют лишь наполовину. — Ах, Лотарио, как я вас ждала… Нет, я знаю, это всего лишь сон. Жестокий сон… Но потом он принесет нам счастье. Вот мы и вместе. Благодарение Господу, вы со мной!.. Лотарио, вам больше нельзя меня покидать.
Юлиус вслушивался в эту речь с глубоким вниманием.
Рот Самуила скривился в насмешливой и угрожающей гримасе.
Лотарио же, объятый ужасом и восторгом, опять схватил Фредерику за руки, как будто то, что она сказала сейчас, могло служить оправданием тому, что она сделала утром.
Но внезапно туман грез в голове девушки рассеялся. Прояснившимся взглядом она оглядела всех присутствующих и сконфуженно пролепетала:
— Ах, ну вот, теперь я опомнилась.
Лотарио все еще сжимал ее ладони, она поспешно отняла их и, уже не такая бледная, привстала с канапе, тряхнув прелестной головкой, словно спешила выбросить из нее последние остатки бредового наваждения.
— Что я тут говорила? — пробормотала она. — У меня, наверное, лихорадка. Простите меня, господин граф.
— Это вам надо меня простить, дитя мое, — отвечал Юлиус сурово и печально, но спокойно. — Вы не сказали ничего, за что могли бы краснеть. Ваша единственная ошибка, что вы не были искренней и слишком мало мне доверяли.
— Но что же я, наконец, сказала? — снова с беспокойством спросила Фредерика.
— Госпожа Трихтер, — прервал Самуил, — если вы будете нужны госпоже графине, вам позвонят.
Компаньонка вышла.
С минуту продолжалось нестерпимое молчание, которое всем показалось вечностью.
Положение и в самом деле престранное, ведь эта чистая, целомудренная Фредерика оказалась перед лицом сразу трех мужчин, и каждому из них она принадлежала: во власть Юлиуса ее отдавали законы брака, с Самуилом ее связывала клятва, с Лотарио — сердечные узы.
Кому же заговорить первым, кто ответит на этот вопрос Фредерики, вопрос, которого она сама уже не посмела бы повторить: «Что же я сказала?»
Наконец Юлиус с печальной улыбкой положил руку на голову Фредерике — жест был совершенно отеческий — и мягко произнес:
— Дитя мое, вы любите Лотарио.
Фредерика вздрогнула. Но тотчас она гордо вскинула голову:
— Господин граф, даже когда я еще не носила вашего имени, ни сам господин Лотарио, ни кто бы то ни было другой не имел бы права утверждать, что заметил во мне какие-либо признаки этой любви. Я не допускаю, — продолжала она, с вызовом глядя на Лотарио спокойными блестящими глазами, — чтобы кто-либо считал возможным, говоря как бы от моего имени, приписывать мне чувства, которых я никогда не проявляла.
Лотарио горестным жестом словно бы отмел подобные подозрения.
— Не знаю, — продолжала Фредерика, — какие бессмысленные слова могли вырваться у меня сейчас, когда я лишилась сознания, но нельзя обращать внимание на то, что женщина может сказать под влиянием лихорадки, и никто не вправе обвинять меня в том, что я люблю господина Лотарио.
— Никто, кроме меня, моя девочка, но я вас и не виню. Во всем этом я могу обвинить только собственную слепоту и ваше молчание. Мне бы вовремя подумать о том, что в доме, где есть молодой человек и умирающий, взять вас в жены следовало не второму, а первому. Ваша манера держаться друг с другом, явная холодность с вашей стороны, его отъезд — короче, все то, что, наверное, должно было открыть мне глаза, затуманило их. Сейчас уже поздно предотвратить зло, но, возможно, у нас будет время его исправить.
Самуил с тревогой посмотрел на Юлиуса. У Лотарио вырвалось:
— Что вы хотите этим сказать?
Юлиус повернулся к Фредерике.
— Мое дорогое дитя, — сказал он, — вон там на столе письмо, которое Лотарио написал мне из Берлина. В нем он признается, что любит вас, и умоляет меня попросить у Самуила вашей руки.
Лотарио хотел было вмешаться, но граф фон Эбербах остановил его:
— Постой, сейчас и ты сможешь сказать.
Затем он продолжал:
— По недоразумению, причина которого, быть может, выяснится позже, это письмо мне вручили лишь тогда, когда у меня уже не было времени исполнить просьбу, которая в нем заключалась. Но ничего! Теперь, Фредерика, ваша судьба зависит уже не от Самуила, а от меня; никому, кроме меня, не подобает располагать вами. Ныне я повторяю вам то, что уже говорил прежде: этот брак превращает меня в вашего отца. Стало быть, это мое дело дать ответ Лотарио, просящего руки моей дочери; и вот я отвечаю, что отдам ему ее.
Лотарио и Фредерика, насилу удержавшись, чтобы не вскрикнуть, застыли в ожидании, что граф фон Эбербах вразумительно объяснит свои слова.
Что до Самуила, то на его лице, словно отлитом из бронзы, не дрогнул ни один мускул.
— Я отдаю Лотарио руку Фредерики, — повторил Юлиус, — поскольку я женился на ней только затем, чтобы сделать ее счастливой, и не хочу, чтобы мои благие намерения принесли ей страдания.
— О сударь!.. — прошептала Фредерика.
— Не говорите «нет», — оборвал ее граф. — Вы же любите Лотарио.
— Я этого не говорила, сударь.
— Что лишь еще больше подтверждает мою уверенность. Вы не говорили этого, но ваш обморок при одном его имени, ваша радость при виде его и особенно ваша лихорадка все сказали за вас. Не противьтесь: как дочь и как супруга вы вдвойне обязаны мне повиноваться, я же приказываю вам быть счастливой.
К несчастью, существует препятствие, которого мы с вами не в силах преодолеть; придется вам подождать несколько недель. Но будьте покойны. Когда я умолял вас помочь мне перенести последние дни моей агонии, я вам обещал, что не замедлю умереть. Свое слово я сдержу.
— Милый мой дядюшка! — вскричал Лотарио. — Мы хотим, чтобы вы жили.
— Когда меня положат в могилу, — продолжал Юлиус, — вы поженитесь. Я только что переписал мое завещание таким образом, чтобы заставить вас принадлежать друг другу. С этой минуты, дети мои, считайте, что ваш отец обручил вас. Фредерика, я отдаю его вам в мужья; Лотарио, я тебе отдаю ее в жены. В ожидании того дня, когда вы сможете пожениться, будьте друг другу женихом и невестой, которые любят и не таят своего чувства. Уверенные в будущем, вы сумеете без труда вытерпеть настоящее. Вы будете видеться каждый день, и всякое мгновение станет для вас благословенным, ибо вы будете знать, что оно вас приближает к вожделенному часу. Ну вот, все и устроилось. Вы довольны?
— О, мой дорогой дядя! — вскричал Лотарио со слезами на глазах.
Но Фредерика хранила молчание. Она смотрела на Самуила, недвижного как статуя.
— А вы, Фредерика, — повернулся к ней Юлиус, — вы ничего не скажете?
— Господин граф, — медленно произнесла девушка, — поверьте, я глубоко тронута вашим великодушием, таким благородным, исполненным душевной нежности, но не в моей власти принять его.
Лотарио побледнел.
— Почему же? — спросил граф фон Эбербах.
— Если бы даже, — продолжала Фредерика, — я питала к господину Лотарио те чувства, которые вы предполагаете, это бы ничего не изменило. Я не свободна.
— Но у вас же есть мое согласие, — сказал Юлиус.
Здесь потребовалось бы согласие еще одного человека, — сказала она.
— Чье же?
— Моего второго отца, господина Самуила Гельба.
— Теперь вы принадлежите только мне, — возразил Юлиус.
— Сегодня вам, вчера ему. И не только из-за прошлого, из-за тех забот, которых он не жалел для меня, бедного брошенного ребенка, не знавшего ни отца, ни матери, для нищей, невежественной девчонки, не имевшей ни крова, ни куска хлеба. Но я принадлежу Самуилу Гельбу еще и потому, что дала ему слово.
— Какое слово? — не понял граф фон Эбербах.
— Если буду иметь несчастье пережить вас, я ему обещала выйти за него замуж.
— За него?! — вскричал Юлиус.
Странное подозрение сверкнуло в его мозгу.
Самуил женится на Фредерике! Если он сам, Юлиус, мог пожелать столь неравного брака, то лишь затем, чтобы обеспечить этой девушке состояние. Но Самуил, у которого не было состояния, чтобы кому-то его завещать, мог зато с успехом прибрать к рукам чужое богатство. У вдовы графа фон Эбербаха будет достаточно миллионов, чтобы удовлетворить самые алчные аппетиты. Не затем ли Самуил отдал ему Фредерику, чтобы самому стать его наследником?
Уж не догадалась ли Фредерика о смысле недоверчивого взгляда, который Юлиус бросил на Самуила?
Она ответила на потаенные сомнения Юлиуса:
— Во всей этой истории господин Самуил Гельб был безупречно великодушен и бескорыстен. Он просил меня стать его женой, когда я еще и подумать не могла о такой чести, как знакомство с господином графом фон Эбербахом.
— В добрый час, — промолвил Юлиус, — но теперь…
— Когда же он узнал, — продолжала Фредерика, — что господин граф склоняется к мысли о браке со мной, он был так деликатен, что возвратил мне мое слово и отложил исполнение данного мной обещания. И сделал это так благородно, что сам господин граф ничего не узнал о его жертве.
— Спасибо тебе, Самуил! — воскликнул Юлиус. — Ты ничего мне не сказал об этой услуге, прости же меня, что я сам о ней не догадался. Но если ко мне ты был столь добр, не будешь же ты жесток к этим детям? На сей раз речь идет о счастье, которого ты не мог бы ей дать. Любовь и брак больше пристали тому возрасту, в каком находятся Фредерика и Лотарио, и будет благим делом прогнать прочь тучу, омрачающую солнечный восход для этих двух близких душ! Тебе случалось забывать о себе и отступать на второй план во имя цели, куда менее возвышенной. Однажды ты уже возвратил Фредерике ее слово; ты ведь сделаешь это еще раз, не правда ли?
Фредерика потупила взгляд, вероятно, боясь, что чувства, волнующие ее сердце, могут отразиться в глазах.
Юлиус и Лотарио смотрели на Самуила в упор, пытаясь прочесть на этом бесстрастном лице мысль, от которой зависело счастье двоих.
Но ни один человеческий взор не мог бы проникнуть сквозь неподвижную маску, за которой этот властительный дух прятал свои истинные побуждения.
— Так что же? — поторопил Юлиус.
Сомнение вновь овладело им. Чтобы заподозрить Самуила в низких помыслах и проникнуться презрением к нему, Юлиусу сейчас хватило бы одного мало-мальски двусмысленного слова.
Самуил поднял голову с видом человека, принявшего окончательное решение.
— Фредерика, — произнес он, — в присутствии Юлиуса и Лотарио я возвращаю вам ваше слово.
Радость вспыхнула в глазах девушки.
— Спасибо! — в один голос вскричали Лотарио и Юлиус.
— По отношению к вам, Фредерика, — продолжал Самуил, глядя на девушку, — у меня всегда было лишь одно желание: сделать вас счастливой. Если с другим вы будете счастливее, чем со мной, вы свободны.
— О, славное сердце! — воскликнул граф фон Эбербах. — Ты заставил меня раскаиваться в дурной мысли, которая у меня только что возникла на твой счет.
— И что это за дурная мысль? — заинтересовался Самуил.
— Не напоминай мне о ней, — произнес Юлиус, — я уже забыл ее. По существу, вопреки всем твоим скептическим рассуждениям, у тебя благородная натура. Ты, подобно мне самому, высшее счастье находишь не в том, чтобы брать, а в том, чтобы давать. Итак, Фредерика, я надеюсь, что теперь у вас не осталось никаких возражений. Вы получили благословение как от меня, так и от Самуила. Кроме Господнего благословения, которое не заставит себя долго ждать, нам теперь не хватает лишь вашего согласия.
Лотарио снова почувствовал, что его бьет дрожь.
— Господин граф, — сказала Фредерика, — ваша дочь готова повиноваться вам во всем, что вы ей прикажете.
— Ах! Как я счастлив! — вскричал Лотарио.
— Не правда ли, — сказал Юлиус Самуилу, указывая ему на юную чету, сияющую от восторга и любви, — не правда ли, хорошо погреться у этого огня?
Самуил нашел в себе силы усмехнуться, но едва лишь Юлиус отвел глаза, эта искусственная улыбка погасла, и туча гневной угрозы набежала на его чело.
— И я тоже счастлив, — снова заговорил Юлиус. — Теперь мои дети, оба, останутся подле меня до моего последнего часа, а я, видя, как вы оба счастливы благодаря мне, урву и для себя кусочек вашей радости. Видите ли, сколько бы я это ни скрывал, в глубине души я испытывал настоящие угрызения совести оттого, что хотя бы по видимости прибрал к рукам такое чудесное создание — столько грации, юной свежести, сердечного жара. И вот я отдаю Фредерику тому, кто ее достоин; я ее возвращаю ей самой. Теперь я больше не господин ее, а только хранитель; я ею не владею, я оберегаю ее.
В то время как Юлиус, Лотарио и Фредерика, сжимая друг другу руки, предавались пылким излияниям чувств и блаженным надеждам, Самуил смотрел на них, прислонясь к камину, и в глубоком раздумье говорил себе:
«Да, я правильно сделал, выплеснув ту микстуру в золу. Теперь задача не в том, чтобы уморить Юлиуса, а в том, чтобы заставить его жить. Прикончить его значило бы погубить разом и мою любовь, и богатство. Главная опасность исходит теперь вовсе не от Юлиуса. Как он и говорил мне, его идиотская щепетильность не позволит ему покуситься на невесту Лотарио. И пока я не избавлюсь от этого последнего, Юлиус мне нужен. Надо, чтобы не кто иной, как сам дядюшка, помог мне разделаться с племянником. Мы устроим так, чтобы агония этой дряхлой, немощной жизни стала причиной конца жизни юной и полной сил».
Назад: XXX БРАК РАДИ ЗАВЕЩАНИЯ
Дальше: XXXII ЖЕРТВА И ПАЛАЧ
