XV О ТОМ, КАК БЮССИ ПРЕДЛАГАЮТ СТО ПИСТОЛЕЙ ЗА ЕГО КОНЯ, А ОН ОТДАЕТ ЕГО ДАРОМ

Назад: VII ШАХМАТЫ ШИКО, БИЛЬБОКЕ КЕЛЮСА И САРБАКАН ШОМБЕРГА

Дальше: XXIII О ТОМ, КАК, ОБНАРУЖИВ, ЧТО ШИКО ОДНОГО МНЕНИЯ С КОРОЛЕВОЙ-МАТЕРЬЮ, КОРОЛЬ ПРИСОЕДИНИЛСЯ К МНЕНИЮ КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ И ШИКО

XV
О ТОМ, КАК БЮССИ ПРЕДЛАГАЮТ СТО ПИСТОЛЕЙ ЗА ЕГО КОНЯ, А ОН ОТДАЕТ ЕГО ДАРОМ

Назавтра Бюсси выехал из Анже спозаранок — еще до того, как самый рьяный из любителей раннего вставания в городе успел закончить свой завтрак.

Бюсси не скакал — он летел.

Диана поднялась на одну из террас замка, откуда была видна извилистая дорога, бегущая через зеленые луга.

Она заметила черную точку, которая неслась вперед со скоростью метеора, оставляя позади все удлиняющуюся ленту дороги.

Диана тотчас же сбежала вниз, чтобы Бюсси не пришлось ждать и чтобы ожидание осталось ее заслугой.

Солнце только начало подниматься над верхушками высоких дубов, трава была осыпана жемчугом росы, вдали над лесом раздавались звуки охотничьего рога Сен-Люка, которого Жанна подстрекала трубить снова и снова, чтобы напомнить подруге, какую услугу она ей оказывает, оставляя ее в одиночестве.

Сердце Дианы было переполнено такой огромной и мучительной радостью, она была так опьянена своей молодостью, красотой, любовью, что, пока она бежала, ей казалось, будто душа на крыльях возносит ее к Всевышнему.

Но от дома до просеки было не близко, ножки молодой женщины устали приминать густую траву, и несколько раз у нее перехватывало дыхание, поэтому она очутилась на месте свидания лишь в ту минуту, когда Бюсси уже показался на гребне стены и устремился вниз.

Он увидел, как она бежит. Она издала крик радости. Он шагнул к ней с протянутыми руками. Она бросилась к нему и положила обе свои руки на его груди: долгое, страстное объятие заменило им пожелание доброго утра.

О чем им было говорить? Они любили друг друга.

О чем им было думать? Они видели друг друга.

Чего им было желать? Они сидели рядом и держались за руки.

День пролетел, как один час.

Диана первой очнулась от сладостного оцепенения, от этого сна утомленной счастьем души. Бюсси прижал замечтавшуюся молодую женщину к сердцу и сказал:

— Диана, мне кажется, что только сегодня я начал жить, мне кажется, что сегодня я увидел ясно путь, ведущий к вечности. Вы — свет, благодаря которому я нашел дорогу к счастью! Прежде я ничего не ведал ни об этом мире, ни о жизни людей в нем. Могу только повторить вам то, что говорил вчера: я начал жить благодаря вам и умру возле вас.

— А я, — отвечала ему Диана, — еще недавно была готова без сожаления броситься в объятия смерти, а теперь я содрогаюсь от страха, что не проживу достаточно долго, чтобы исчерпать все сокровища, которые сулит мне ваша любовь. Но почему вы не хотите прийти в замок, Луи? Отец был бы счастлив видеть вас, господин Сен-Люк — ваш друг, и он не болтлив… Подумайте, ведь каждый лишний час, проведенный вместе, для нас бесценен.

— Увы, Диана, стоит мне однажды появиться в замке — и я буду ходить туда каждый день; а если я буду ходить туда каждый день, вся округа об этом узнает, и если слух дойдет до ушей этого чудовища — вашего супруга, он примчится… Вы не позволили мне избавить вас от него…

— Зачем? — сказала она с тем выражением, которое можно услышать только в голосе женщины, которая знает, что любима.

— Поэтому для нашей безопасности, то есть для безопасности нашего счастья, вам очень важно скрыть нашу тайну от всех; ее знает уже госпожа де Сен-Люк… Сен-Люку она тоже станет известна.

— О! Почему же?..

— Разве вы могли бы скрыть от меня что-нибудь? — сказал Бюсси. — От меня, теперь?..

— Не могла бы, это верно.

— Сегодня утром я послал Сен-Люку записку с просьбой о встрече в Анже. Он приедет. Я возьму с него слово дворянина, что он никогда не проронит ни звука о наших с вами отношениях. Это тем более важно, дорогая Диана, что меня несомненно повсюду разыскивают. Когда мы покинули Париж, там происходили важные события.

— Вы правы… и к тому же отец мой так щепетилен в вопросах чести, что, несмотря на всю свою любовь ко мне, способен изобличить меня перед господином де Монсоро.

— Будем же свято хранить тайну… и если Бог выдаст нас нашим врагам, мы, по крайней мере, сможем сказать, что сделали все от нас зависящее.

— Бог милостив, Луи, не надо сомневаться в нем в такую минуту.

— Я не сомневаюсь в Боге, я опасаюсь дьявола: он может позавидовать нашему счастью.

— Простимся, мой господин, и не скачите так быстро, меня пугает ваш конь.

— Не бойтесь, он уже знает дорогу: это самый послушный и надежный конь из всех, на которых мне о сих пор приходилось ездить. Когда я возвращаюсь в город, погрузившись в свои сладостные мысли, я даже не касаюсь поводьев, он сам везет меня, куда нужно.

Влюбленные обменялись еще множеством фраз в этом же роде, перемежая их бесчисленными поцелуями.

Но вот вблизи замка раздались условленные звуки охотничьего рога, и Бюсси удалился.

Полный впечатлений и гордый своей свободой, ибо почести и заботы, связанные с богатством, и милости принца крови всегда сковывали его, как золотые цепи, он медленно приближался к городу, когда сообразил, что уже недалек час закрытия городских ворот. Конь, весь день щипавший листву и траву, продолжал заниматься этим и по дороге, а между тем уже надвигалась ночь. Бюсси собрался было пришпорить его, чтобы наверстать потерянное время, как вдруг услышал позади цокот копыт.

Человеку, который вынужден скрываться, и в особенности влюбленному, во всем чудится угроза.

Бюсси размышлял, что лучше — пустить коня в галоп и вырваться вперед или свернуть в сторону и дать всадникам проехать мимо? Но те скакали так стремительно, что через мгновение уже настигли его.

Всадников было двое.

Рассудив, что не будет трусостью уклониться от встречи с двумя, если сам ты стоишь четырех, Бюсси отъехал на обочину и увидел всадника, изо всех сил пришпоривавшего своего коня, которого второй всадник подгонял еще и частыми ударами хлыста.

— Ну-ну, вот уже и город, — приговаривал этот последний с сильнейшим гасконским акцентом, — еще триста раз ударить хлыстом и сто — вонзить шпоры. Мужайтесь, мужайтесь!

— Лошадь совсем выдохлась, она дрожит, слабеет, отказывается бежать… — отвечал первый всадник. — Но я бы пожертвовал и сотней коней, лишь бы очутиться в моем городе.

— Какой-нибудь запоздалый анжерец, — сказал себе Бюсси. — Как все же люди глупеют от страха! Голос мне показался знакомым. Однако же конь под этим молодцом шатается…

В это мгновение всадники поравнялись с Бюсси.

— Эй, сударь, — крикнул он, — берегитесь! Ноги из стремян, живей, лошадь сейчас упадет.

И действительно, лошадь тяжело рухнула на бок, судорожно подергала ногой, словно вскапывая землю, и внезапно ее громкое дыхание оборвалось, глаза подернулись пленкой, на губах выступила пена, и она испустила дух.

— Сударь, — крикнул, обращаясь к Бюсси, вылетевший из седла всадник, — триста пистолей за вашего коня.

— О Господи! — воскликнул Бюсси, приближаясь к нему.

— Вы слышите, сударь? Я спешу…

— Берите его даром, ваше высочество, — дрожа от невыразимого волнения, сказал Бюсси, который узнал герцога Анжуйского.

В то же мгновение раздался сухой щелчок — спутник принца взвел курок пистолета…

— Стойте! — крикнул герцог Анжуйский своему безжалостному защитнику. — Стойте, господин д’Обинье, будь я проклят, если это не Бюсси.

— Да, мой принц, это я. Но какого дьявола загоняете вы лошадей в такой час и на такой дороге?

— A-а! Это господин де Бюсси, — сказал д’Обинье, — в таком случае, ваше высочество, я вам больше не нужен… Разрешите мне возвратиться к тому, кто меня послал, как говорится в Священном писании.

— Но сначала примите мою самую искреннюю благодарность и заверение в вечной дружбе, — сказал принц.

— Я принимаю и то и другое, ваше высочество, и когда-нибудь напомню вам ваши слова.

— Господин д’Обинье!..Ваше высочество!.. Нет, я не верю своим глазам! — воскликнул Бюсси.

— Разве ты ничего не знал? — спросил принц с неудовольствием и недоверием, которые не ускользнули от Бюсси. — Разве ты здесь не потому, что ждал меня?

“Дьявольщина!” — сказал себе Бюсси, подумав о том, какую пищу может дать его тайное пребывание в Анжу подозрительному уму Франсуа.

— Не станем терять времени! Я не просто ждал вас, я сделал больше, как видите! — ответил он. — А теперь, если вы хотите попасть в город, пока не заперли ворота, в седло, ваше высочество!

Он подвел своего коня к принцу, который доставал бумаги, запрятанные между седлом и попоной павшей лошади.

— Итак, прощайте, ваше высочество, — сказал д’Обинье, поворачивая назад. — Господин де Бюсси, я всегда к вашим услугам.

И он ускакал.

Бюсси легко вспрыгнул на коня позади своего господина и направил Роланда к городу, спрашивая себя, не является ли этот одетый в черное принц злым духом, которого ему послал ад, позавидовавший его счастью.

Они въехали в Анже, когда трубачи давали первый сигнал, возвещавший о закрытии ворот.

— Куда теперь, ваше высочество?

— В замок! Пусть поднимут мой флаг, пусть окажут мне почести, пусть созовут дворян моей провинции.

— Нет ничего легче, — сказал Бюсси, решивший прикинуться покорным, чтобы выиграть время, да к тому же слишком пораженный случившимся, чтобы сразу принять решение.

— Эй, господа трубачи! — крикнул он герольдам, возвращавшимися в кордегардию.

Те оглянулись, но не придали его окрику особого значения, так как увидели перед собой двух запыленных, потных мужчин, у которых вдобавок был один конь на двоих.

— Проклятье! — сказал Бюсси, направляя коня прямо на них. — С каких это пор хозяина не узнают в его доме?.. Вызвать сюда дежурного старшину!..

Этот надменный тон внушил герольдам почтение. Один из них подошел ближе.

— Господи Иисусе! — испуганно воскликнул он, приглядываясь к герцогу. — Да не наш ли это сеньор и господин?

Герцог был очень признателен своему уродливому носу, который, как об этом говорилось в эпиграмме Шико, был весьма заметно раздвоен.

— Так и есть — это его величество герцог! — Герольд схватил за руку своего товарища, тоже подскочившего от неожиданности.

— Теперь вы знаете об этом не хуже меня, — сказал Бюсси, — наберите-ка побольше воздуху и дуйте в ваши трубы, пока не лопнете, и чтобы через четверть часа всему городу было известно, что его высочество герцог пожаловал в свои владения. Мы же медленно поедем к замку. К тому времени, когда мы туда прибудем, все будет готово к торжественному приему.

И действительно, при первом звуке трубы люди стали собираться в кучки, при втором — дети и кумушки разбежались по улицам с криками:

— Его высочество герцог в городе!.. Слава его высочеству!

Эшевены, губернатор, знатные дворяне бросились к дворцу в сопровождении толпы, становившейся все более и более многолюдной.

Как и предвидел Бюсси, городские власти прибыли во дворец прежде принца, дабы оказать ему достойный прием.

Когда герцог Анжуйский выехал на набережную, оказалось, что почти невозможно пробиться через толпы народа, однако Бюсси разыскал одного из герольдов, и тот, раздавая направо и налево удары своей трубой, проложил принцу дорогу до ступенек ратуши.

Бюсси замыкал шествие.

— Господа и верные мои вассалы, — произнес принц, — я пришел искать убежища в моем добром городе Анже. В Париже жизнь моя была под страшной угрозой. Меня даже лишили свободы. Но благодаря верным друзьям мне удалось бежать.

Бюсси кусал губы: ему был ясен иронический смысл взгляда, которым одарил его Франсуа.

— С того мгновения, как я нахожусь в вашем городе, я больше не испытываю тревоги за свою жизнь.

Ошеломленные отцы города неуверенно закричали:

— Да здравствует наш сеньор!

Горожане, предвкушая уже связанные с каждым приездом принца нечаянные доходы, громко завопили:

— Слава!

— А теперь поужинаем, — сказал принц, — я не ел с самого утра.

В одно мгновение герцога окружила вся челядь, которую он, властитель провинции, держал в своем дворце в Анже. Из всех этих слуг лишь избранные знали своего господина в лицо.

Затем наступила очередь городских дворян и дам.

Прием продолжался до полуночи.

В городе устроили иллюминацию, на улицах и площадях палили из мушкетов, звонили в соборный колокол, и порывы ветра доносили до Меридора эти традиционные звуки ликования добрых анжуйцев.

XVI
ДИПЛОМАТИЯ ГЕРЦОГА АНЖУЙСКОГО

Когда мушкетная пальба на улицах несколько поутихла, когда удары колокола стали реже, когда передние замка опустели, когда Бюсси и герцог Анжуйский остались, наконец, одни, герцог сказал:

— Поговорим.

Проницательный Франсуа уже заметил, что с момента их встречи Бюсси относится к нему с гораздо большей предупредительностью, чем обычно. С присущим ему знанием света, принц решил, что Бюсси, по всей вероятности, оказался в затруднительном положении, и надеялся, при некоторой доле хитрости, извлечь из этого пользу для себя.

Но у Бюсси было время подготовиться, и он держался уверенно.

— Поговорим, ваше высочеств, — ответил он.

— Когда мы виделись с вами в последний раз. — сказал принц, — вы были тяжко больны, мой бедный Бюсси!

— Это правда, ваше высочество, — подтвердил молодой человек, — я был очень болен и спасся почти чудом.

— В тот день при вас находился какой-то лекарь, — продолжал принц, — чересчур озабоченный вашим здоровьем, как мне показалось, потому что он набрасывался на всех, кто к вам приближался.

— И это тоже правда, ваше высочество, мой Одуэн меня очень любит.

— Он строго-настрого запретил вам вставать с постели, не так ли?

— Чем я был возмущен до глубины души, как ваше высочество могли убедиться сами.

— Но, — сказал герцог, — коль скоро это вас возмущало, вы могли бы послать медицину ко всем чертям и отправиться со мной, как я вас о том просил.

— Проклятье! — воскликнул Бюсси, вертя в руках свою широкополую шляпу.

— Но так как речь шла о серьезном деле, вы побоялись подвергнуть себя опасности.

— Простите? — переспросил Бюсси, одним ударом кулака нахлобучивая шляпу до самых глаз. — Мне послышалось, мой господин, вы сказали, что я побоялся подвергнуть себя опасности?

— Да, я так сказал, — ответил герцог Анжуйский.

Бюсси вскочил со стула.

— Тогда, значит, вы солгали, ваше высочество, — воскликнул он, — солгали самому себе, слышите! Потому что вы сами не верите ни слову, ни единому слову из того, что сказали. У меня на теле двадцать шрамов, они свидетельствуют, что я не раз подвергал себя опасности и никого не боялся. И, клянусь честью, я знаю немало людей, которые не смогли бы сказать того же о себе и тем более доказать это.

— У вас всегда наготове неопровержимые доводы, господин де Бюсси, — возразил герцог, бледный и очень возбужденный. — Когда вас обвиняют, вы стараетесь перекричать доводы собеседника и воображаете, что это доказывает вашу правоту.

— О нет, я не всегда прав, ваше высочество, — возразил Бюсси, — и хорошо это знаю, но я также хорошо знаю, в каких случаях я не прав.

— В каких же это случаях? Скажите, сделайте милость.

— В тех, когда я служу неблагодарным людям.

— По чести, сударь, мне кажется, что вы забываетесь, — сказал принц, внезапно поднимаясь с тем величественным видом, который он умел принимать в случае нужды.

— Возможно, я забываюсь, ваше высочество, — сказал Бюсси, — поступите раз в жизни так же: забудьтесь или забудьте меня.

При этом Бюсси сделал вид шага к выходу, но принц оказался проворнее и загородил собою дверь.

— Станете ли вы отрицать, сударь, — спросил он, — что в тот день, когда вы отказались выйти из дому со мной, вы через минуту вышли сами?

— Я никогда ничего не отрицаю, — ответил Бюсси, — разве что в тех случаях, когда у меня хотят вынудить признание.

— Тогда объясните мне, почему вы настаивали на том, чтобы остаться дома.

— Потому, что у меня были дела.

— Дома?

— Дома или в другом месте.

— Я полагаю, что, когда дворянин состоит на службе у принца, главными его делами являются дела этого принца.

— Так кто же обычно занимается вашими делами, ваше высочество, если не я?

— Я с этим не спорю, — ответил Франсуа, — обычно вы мне верны и преданы, скажу даже больше: я извиняю ваше дурное настроение.

— Вот как? Вы очень добры.

— Да, извиняю, потому что у вас есть некоторые основания сердиться на меня.

— Вы признаете это, ваше высочество?

— Да. Я обещал вам опалу для господина де Монсоро. Вы, кажется, его сильно недолюбливаете?

— Я? Совсем нет. Я нахожу, что у него отталкивающая физиономия, и хотел бы, чтобы он убрался подальше от двора и не мозолил мне глаза. Вам же, ваше высочество, вам, напротив, его физиономия по душе. О вкусах не спорят.

— Что ж, раз единственное оправдание тому, что вы дулись на меня, как избалованный, капризный ребенок, состоит в этом, я скажу вам: вы были неправы вдвойне, когда не пожелали идти со мной, а после моего ухода вышли и стали совершать никому не нужные подвиги.

— Я совершал никому не нужные подвиги, я?! Сию минуту вы обвиняли меня в том, что… Ваше высочество, будьте же последовательны. Какие это подвиги я совершил?

— Совершили, совершили. Я понимаю, что вы не любите господина д’Эпернона и господина де Шомберга. Я их тоже не люблю, и более того — не выношу, но нужно было ограничиться нелюбовью и дождаться удобного момента.

— Ого! — сказал Бюсси. — Что вы этим хотите сказать, ваше высочество!?

— Убейте их, черт побери! Убейте обоих, убейте всех четырех, я вам буду за это только признателен, но не злите их, особенно когда сами вы потом исчезаете, а они срывают свою злость на мне.

— Ну хорошо, что же я ему сделал, этому достойному гасконцу?

— Вы имеете в виду д’Эпернона, не так ли?

— Да.

— Ну так вот, по вашему наущению его побили камнями.

— По моему наущению?!

— И самым отменным образом, так что камзол его был превращен в лохмотья, плащ разодран на куски, и он возвратился в Лувр в одних штанах.

— Прекрасно, — сказал Бюсси, — с этим все. Перейдем к немцу. В чем я повинен перед господином де Шомбергом?

— Надеюсь, вы не станете отрицать, что приказали выкрасить его в индиго? Когда я его увидел через три часа после этого происшествия, он еще был лазоревого цвета. И, по-вашему, это удачная шутка? Полноте!

Тут принц невольно засмеялся, а Бюсси, вспомнив, какое лицо было у Шомберга в чане, тоже не смог удержаться от улыбки.

— Так, значит, полагают, что это я сыграл с ним шутку?

— Черт подери! Не я же, в самом деле?

— И вы еще можете в чем-то упрекать человека, которому приходят в голову такие замечательные идеи? Ну что я вам говорил, ваше высочество? Ведь это неблагодарность.

— Допустим. А теперь, послушай: если ты действительно вышел из дому ради этого, я тебя прощаю.

— Правда?

— Да, слово чести, но я еще не покончил с моими претензиями к тебе.

— Я слушаю.

— Поговорим немного обо мне.

— Будь по-вашему.

— Что ты сделал, чтобы помочь мне в беде?

— Вы прекрасно знаете, что я сделал, — сказал Бюсси.

— Нет, не знаю.

— Так вот, я отправился в Анжу.

— Иначе говоря, ты удрал.

— Да, потому что, спасаясь бегством, я спасал вас.

— Но разве ты не мог подыскать себе убежище где-нибудь в окрестностях Парижа, вместо того чтобы бежать в столь дальние края? Мне кажется, находись ты на Монмартре, мне от тебя было бы больше проку.

— Вот тут мы с вами и расходимся, ваше высочество; я предпочел приехать в Анжу.

— Согласись, что твоя прихоть — это весьма посредственный довод.

— Отнюдь, ибо моя прихоть была продиктована желанием завербовать вам сторонников.

— A-а! Это уже другое дело. Ну, поглядим, чего ты добился.

— Я смогу рассказать вам это завтра, ваше высочество, а сейчас наступило время, когда я должен вас покинуть.

— Покинуть — зачем?

— Чтобы повидаться и побеседовать с очень нужным человеком.

— О! Если так, тогда не возражаю. Иди, Бюсси, но будь осторожен.

— Осторожен? Разве мы здесь не самые сильные?

— Все равно не рискуй. Ты уже много успел?

— Я здесь всего два дня, что же вы хотите…

— Но ты скрываешься хотя бы?

— Еще бы! Черт подери! Поглядите на костюм, в котором я с вами разговариваю — разве обычно я ношу камзолы цвета корицы? И в эти чудовищные штаны я влез тоже ради вас.

— А где ты живешь?

— О! Вот тут-то вы и оцените мою преданность. Я живу… я живу возле крепостной стены, в жалкой лачуге с дверью на реку. Но вы, мой господин, как вы-то выбрались из Лувра? Почему я встретил вас на дороге на загнанном коне и в компании господина д’Обинье?

— Потому что у меня есть друзья, — сказал принц.

— Друзья у вас? — воскликнул Бюсси — Полноте!

— Да, друзья, которых ты не знаешь.

— В добрый час! И кто же эти друзья?

— Король Наваррский и господин д’Обинье.

— Король Наваррский… А! Верно. Вы ведь вместе участвовали в заговоре.

— Я никогда не участвовал в заговорах, господин де Бюсси.

16-2139

— Не участвовали! Порасспросите-ка Л а Моля и Коконнаса!

— Ла Моль, — сказал принц с мрачным видом, — совершал не то преступление, за которое, по мнению всех, его казнили.

— Хорошо! Оставим Ла Моля и вернемся к вам, тем более что нам с вами, ваше высочество, нелегко будет прийти к согласию по этому пункту. Как, черт возьми, вы выбрались из Лувра?

— Через окно.

— А, действительно. А через какое?

— Через окно моей спальни.

— Значит, вы знали о веревочной лестнице?

— Какой веревочной лестнице?

— Той, которая в шкафу.

— О! Выходит, и ты о ней знал? — сказал принц, побледнев.

— Проклятье! — ответил Бюсси. Вашему высочеству известно, что порой мне выпадало счастье входить в ту комнату.

— Во времена моей сестры Марго, не правда ли? И ты входил через окно?

— Черт побери! Вы же вышли через него! Меня удивляет только одно: как вы разыскали лестницу.

— Я ее не искал.

— А кто же тогда?

— Никто. Мне указали, где она.

— Кто указал?

— Король Наваррский.

— Ах, так король Наваррский знает о лестнице! Вот уж никогда бы не поверил. Но, как бы то ни было, вы здесь, ваше высочество, живой и невредимый. Мы с вами запалим Анже, а вместе запылают и Ангумуа и Беарн: это будет премилый пожарник.

— Но ты говорил о свидании? — сказал герцог.

— А! Дьявол! Правда, я и позабыл за интересным разговором. Прощайте.

— Ты берешь своего коня?

— Проклятье! Если он нужен вам, ваше высочество, оставьте его себе, у меня есть еще один.

— В таком случае я принимаю его, потом сочтемся.

— Хорошо, ваше высочество, и дай Бог, чтобы я не остался в долгу перед вами.

— Почему?

— Потому, что я не люблю того, кому вы обычно поручаете подбивать ваши счета.

— Бюсси!

— Вы правы, ваше высочество, мы договорились, что не будем больше к этому возвращаться.

Принц, который чувствовал, как нужен ему Бюсси, протянул молодому человеку руку.

Бюсси дал ему свою, но при этом покачал головой.

Они расстались.

XVII
ДИПЛОМАТИЯ ГОСПОДИНА ДЕ СЕН-ЛЮКА

Бюсси вернулся домой пешком, среди непроглядной ночи, но вместо Сен-Люка, которого рассчитывал там увидеть, нашел только письмо, сообщавшее, что его друг приедет на следующий день.

И в самом деле, около шести часов утра Сен-Люк в сопровождении доезжачего выехал из Меридора и поскакал в Анже.

Он оказался у крепостной стены как раз к открытию ворот и, не обратив внимания на необычное волнение, которым были охвачены просыпающиеся горожане, добрался до хижины Бюсси.

Друзья сердечно обнялись.

— Снизойдите до моей бедной лачуги, дорогой Сен-Люк. В Анже я расположился по-походному.

— Да, — заметил Сен-Люк, — по обыкновению победителей: прямо на поле боя, как говорится.

— Что вы этим хотите сказать, дорогой друг?

— Что у моей жены нет от меня тайн, так же как у меня — от нее, мой дорогой Бюсси, и что она мне все рассказала. У нас ведь с ней все общее, не только имущество. Примите мои поздравления, мой учитель во всем, и раз уж вы за мной послали, позвольте дать вам один совет.

— Дайте.

— Поскорее избавьтесь от этого гнусного Монсоро. Никто при дворе не знает, в каких вы отношениях с его женой. Сейчас самый подходящий момент. Не надо упускать его. Когда вы женитесь на вдове, ни одна душа не заподозрит, что вы сделали ее вдовой, чтобы на ней жениться.

— Есть только одно препятствие к осуществлению этого прекрасного замысла, который пришел мне в голову прежде всего, так же как и вам.

— Вот видите, а какое?

— Дело в том, что я поклялся Диане щадить жизнь ее мужа до тех пор, разумеется, пока он не нападет на меня сам.

— Вы сделали ошибку.

— Я?

— Вы сделали очень крупную ошибку.

— Почему же?

— Потому, что не следует давать подобные клятвы. Какого дьявола! Если вы не поторопитесь, если не опередите его, уж поверьте мне, Монсоро — а он хитер, как лисица — раскроет вашу тайну, а если он ее раскроет, — а благородства в нем ни на грош — он убьет вас.

16*

— Случится, как будет угодно Богу, — сказал, улыбаясь, Бюсси, — но, кроме того, что я нарушу клятву, которую дал Диане, если убью ее мужа…

— Ее мужа!.. Вы прекрасно знаете, что он ей не муж.

— Да, но от этого он не перестает называться мужем. Повторяю, кроме того, что я нарушу свою клятву, меня еще забросают камнями, друг мой, и тот, кого сегодня все считают чудовищем, на своем смертном ложе покажется им ангелом, которого я уложил в гроб.

— Поэтому я и не советовал бы вам убивать его своей рукой.

— Наемные убийцы! Ах, Сен-Люк, скверный же совет вы мне даете.

— Полноте! Кто вам говорит об убийцах?

— Тоща о чем же идет речь?

— Ни о чем, милый друг. Об одной мысли, которая у меня мелькнула, но еще не созрела достаточно, для того чтобы поделиться ею с вами. Я не больше вашего люблю этого Монсоро, хотя не имею тех же оснований ненавидеть его; поговорим-ка о жене, вместо того чтобы говорить о муже.

Бюсси улыбнулся:

— Вы верный друг, Сен-Люк! И можете рассчитывать на мою дружбу. Вам уже известно, дружба моя состоит из трех вещей: моего кошелька, моей шпаги и моей жизни.

— Благодарю, — сказал Сен-Люк, — я принимаю ее, но при условии, что расплачусь с вами тем же.

— А теперь, что хотели вы сказать мне о Диане?

— Я хотел спросить вас, не собираетесь ли вы заглянуть с визитом в Меридор?

— Дорогой друг, благодарю вас за настойчивость, но вы знаете о моих сомнениях на этот счет.

— Я знаю все. В Меридоре вы рискуете встретиться с Монсоро, хотя он пока в восьмидесяти лье от нас; вы рискуете пожать ему руку, а это нелегко — пожимать руку человеку, которого хотелось бы задушить; и, наконец, вы рискуете увидеть, как он обнимает Диану, а это еще тяжелей: глядеть, как обнимают женщину, которую ты любишь.

— А! — воскликнул в ярости Бюсси. — Как хорошо вы понимаете, почему я не показываюсь в Меридоре! А теперь, дорогой друг…

— Вы меня выпроваживаете, — сказал Сен-Люк, неверно понявший намерение Бюсси.

— Отнюдь нет, напротив, — возразил тот, — я прошу вас остаться, потому что настал мой черед задавать вопросы.

— Сделайте милость.

— Разве вы не слышали этой ночью колокольный звон и выстрелы?

— Слышали и спрашивали себя, что случилось.

— Разве нынче утром вы не заметили, проезжая по городу, некоторых перемен?

— Что-то вроде необычного волнения, вы это имеете в виду?

— Да.

— Я как раз собирался вас спросить, чем оно вызвано.

— Оно вызвано тем, дорогой друг, что вчера сюда прибыл его высочество герцог Анжуйский.

Сен-Люк так и подскочил на стуле, словно ему объявили о появлении дьявола.

— Герцог в Анже?! Говорили, что он под арестом в Лувре.

— Именно потому, что он был под арестом в Лувре, он и находится сейчас в Анже. Он ухитрился бежать через окно и приехал сюда искать убежища.

— Ну а дальше? — спросил Сен-Люк.

— А дальше, дорогой друг, — ответил Бюсси, — вот для вас прекрасная возможность отомстить его величеству за все, чем он вам досадил. У принца уже есть своя партия, у него будут войска, и мы затеем тут небольшую, но славную гражданскую войну.

— О! — воскликнул Сен-Люк.

— Я рассчитываю, что вы поработаете шпагой вместе со мной.

— Против короля? — спросил Сен-Люк с внезапным холодком в голосе.

— Я не говорю: против короля, — возразил Бюсси, — я говорю: против тех, кто обнажит шпагу против нас!

— Дорогой Бюсси, — сказал Сен-Люк, — я приехал в Анжу, чтобы дышать свежим воздухом, но не для того, чтобы сражаться против его величества.

— Однако позвольте все же представить вас герцогу.

— Ни к чему, дорогой Бюсси. Мне не нравится Анже, и я намерен как можно скорее отсюда уехать. Это мрачный, скучный город, камни здесь мягкие, как сыр, а сыр твердый, словно камень.

— Дорогой Сен-Люк, вы мне окажете большую услугу, согласившись выполнить мою просьбу. Герцог поинтересовался, зачем я здесь; не имея возможности сказать ему правду, так как он сам был влюблен в Диану и ничего не добился, я его убедил, что приехал сюда с целью привлечь на его сторону всех дворян округа. Я даже прибавил, что сегодня утром у меня свидание с одним из них.

— Ну и что же? Скажите, что виделись с этим дворянином и он просит полгода на размышление.

— Дорогой Сен-Люк, ваша логика хромает не меньше моей.

— Послушайте, в этом мире я дорожу только своей женой, а вы — только вашей возлюбленной; условимся же об одном: что бы ни случилось — я защищаю Диану, что бы ни случилось — вы защищаете госпожу де Сен-Люк. Союз в делах любви — это мне по душе, но никаких политических соглашений! Только так мы с вами можем договориться.

— Я вижу, мне придется уступить вам, Сен-Люк, — сказал Бюсси, — потому что сейчас преимущество на вашей стороне; я нуждаюсь в вас, а вы, вы можете обойтись и без меня.

— Ничего подобного! Напротив, это я прошу вашего покровительства.

— Как вас понять?

— А вы представьте себе, что анжуйцы, а мятежники будут называться анжуйцами, явятся в Меридор, чтобы осадить его и разграбить.

— Черт возьми! Вы правы, — сказал Бюсси. — Вы не хотите, чтобы обитатели замка пострадали, если он будет взят штурмом.

Друзья расхохотались, и так как над городом прогремел пушечный выстрел и слуга Бюсси пришел с известием, что принц уже трижды справлялся о его господине, они вновь поклялись в своем неполитическом союзе и расстались, весьма довольные друг другом.

Бюсси помчался в герцогский замок, куда уже стекались дворяне со всех концов провинции. Весть о появлении герцога Анжуйского распространилась, словно эхо от пушечного выстрела, и все города и деревни на три-четыре лье вокруг Анже были взбудоражены этой новостью.

Граф поспешил устроить официальный прием, обед, торжественные приветствия. Он полагал, что, пока принц будет принимать посетителей, обедать, и в особенности выступать с ответными речами, сам он улучит хотя бы минутку, чтобы повидаться с Дианой. После того как он на несколько часов обеспечил герцога всякими занятиями, Бюсси возвратился к себе, вскочил на коня и галопом поскакал по дороге, ведущей к Меридору.

Предоставленный самому себе, герцог произнес великолепные речи и произвел большое впечатление своим рассказом о Лиге. Он осторожно обходил все относящееся к его связи с Гизами и изображал себя несчастным принцем, который за доверие, оказанное ему парижанами, подвергся гонениям со стороны короля.

Во время ответных речей и целования руки герцог Анжуйский делал смотр своим дворянам, тщательно запоминая тех, кто уже явился, и с еще большим тщанием тех, кто пока отсутствовал.

Когда Бюсси возвратился, было четыре часа пополудни. Он соскочил с коня и предстал перед герцогом, весь в поту и пыли.

— А! Мой славный Бюсси, — сказал герцог, — ты, кажется, не теряешь времени даром.

— Как видите, ваше высочество.

— Тебе жарко?

— Я очень спешил.

— Смотри не заболей, ты, должно быть, еще не совсем поправился.

— Ничего со мной не случится.

— Где ты был?

— Тут по соседству. Вы довольны, ваше высочество? Было много народу?

— Да, Бюсси, я удовлетворен, но кое-кто не явился.

— Кто же?

— Твой протеже.

— Мой протеже?

— Да, барон де Меридор.

— А! — сказал Бюсси, изменившись в лице.

— Но тем не менее не следует пренебрегать им, хотя он и пренебрегает мной. Барон пользуется в Анже влиянием.

— Вы думаете?

— Я уверен. Он представитель Лиги в Анже. Его выбрал господин де Гиз, а Гизы, как правило, хорошо выбирают людей. Надо, чтобы он приехал, Бюсси.

— Но если он все же не приедет, ваше высочество?

— Если он не приедет ко мне, я сделаю первый шаг и сам отправлюсь к нему.

— В Меридор?

— А почему бы и нет?

Бюсси не смог удержать испепеляющей молнии ревности, сверкнувшей в его глазах.

— В самом деле, почему бы и нет? Вы принц, вам все дозволено.

— Ах, вот что! Так ты думаешь, что он до сих пор на меня сердится?

— Не знаю. Откуда мне знать?

— Ты с ним не виделся?

— Нет.

— Однако, когда ты вел переговоры со знатью провинции, ты мог бы иметь дело и с ним.

— Не преминул бы, если бы до этого он не имел дела со мной.

— То есть?

— То есть, — сказал Бюсси, — мне не так уж повезло с выполнением обещаний, которые я надавал ему, и потому мне незачем спешить свидеться с ним.

— Разве он не получил того, чего желал?

— Что вы имеете в виду?

— Он хотел, чтобы его дочь вышла замуж за графа — граф женился на ней.

— Не будем больше говорить об этом, ваше высочество, — сказал Бюсси.

И повернулся к принцу спиной.

В эту минуту вошли новые дворяне; герцог направился к ним, Бюсси остался в одиночестве.

Слова принца заставили его глубоко задуматься.

Каковы могли быть действительные намерения Франсуа по отношению к барону де Меридору? Были ли они такими, как изложил их принц? В самом ли деле старый барон был нужен ему только как уважаемый и могущественный сеньор, способный оказать поддержку его делу, или же хитроумные планы принца являлись всего лишь средством приблизиться к Диане?

Бюсси рассмотрел положение принца со всех сторон: Франсуа находится в ссоре с братом, покинул Лувр, стоит во главе мятежа в провинции.

Бюсси положил на весы насущные интересы принца и его любовную прихоть.

Последняя весила значительно меньше первых.

Молодой человек готов был простить герцогу все его остальные грехи, только бы он отказался от этой прихоти.

Всю ночь Бюсси пировал с его королевским высочеством и анжуйскими дворянами и сначала ухаживал за анжуйскими дамами, а потом, когда позвали скрипачей, принялся обучать этих дам новейшим танцам.

Само собой разумеется, он привел в восторг дам и в отчаяние их супругов, а когда кое-кто из последних стал поглядывать на Бюсси не так, как тому хотелось бы, наш герой раз десять покрутил свой ус и спросил у нескольких ревнивцев, не окажут ли они ему честь прогуляться с ним при лунном свете на лужайке.

Но репутация Бюсси была хорошо известна анжуйцам еще до его появления в Анже, и поэтому на его любезные приглашения никто не откликнулся.

XVIII
ДИПЛОМАТИЯ ГОСПОДИНА ДЕ БЮССИ

Выйдя из герцогского дворца, Бюсси увидел у порога открытую, честную и улыбающуюся физиономию человека, которого он полагал в восьмидесяти лье от себя.

— А! — воскликнул Бюсси с чувством живейшей радости. — Это ты, Реми!

— Боже мой, конечно, я, ваше сиятельство.

— А я собирался написать, чтобы ты сюда приехал.

— Правда?

— Честное слово.

— Тогда чудесно: я боялся, что вы будете бранить меня.

— За что же?

— Да за то, что я явился без разрешения. Но посудите сами: до меня дошли слухи, что его высочество герцог Анжуйский бежал из Лувра и отправился в свою провинцию; я вспомнил, что вы находитесь поблизости от Анже, подумал, что предстоит гражданская война, шпаги пойдут в ход и на телесной оболочке одного из моих ближних появится немало дыр. И, поелику я люблю этого своего ближнего, как самого себя и даже больше, чем самого себя, я и приехал сюда.

— Ты прекрасно поступил, Реми. По чести, мне тебя не хватало.

— Как поживает Гертруда, ваше сиятельство?

Бюсси улыбнулся:

— Обещаю тебе справиться об этом у Дианы, как только увижу ее.

— А я, в благодарность за это, тотчас, как увижу Гертруду, уж будьте спокойны, в свой черед, расспрошу у нее о госпоже де Монсоро.

— Ты славный товарищ; а как ты разыскал меня?

— Великая трудность, черт возьми! Я расспросил, как пройти к герцогскому дворцу, и ждал вас у дверей, но сначала отвел свою лошадь в конюшни принца, где, прости меня Боже, признал вашего коня.

— Да, принц загнал своего, и я одолжил ему Роланда, а так как у него нет другого коня, он оставил себе этого.

— Узнаю вас, это вы — принц, а принц — ваш слуга.

— Не спеши возносить меня так высоко, Реми, ты сейчас увидишь, где обитает мое сиятельство.

И с этими словами он ввел Одуэна в свой домишко у крепостной стены.

— Клянусь честью, — сказал Бюсси, — дворец перед тобой. Устраивайся где хочешь и как сможешь.

— Это будет нетрудно. Вы ведь знаете, мне много места не нужно, могу и стоя спать, коли понадобится, я достаточно устал для этого.

Друзья, ибо Бюсси обращался с Одуэном скорее как с другом, чем как со слугой, разошлись, и Бюсси, испытывая двойное удовлетворение оттого, что он снова находится возле Дианы и Реми, в одно мгновение погрузился в сон.

Правда, герцог, дабы спать спокойно, попросил прекратить стрельбу из пушки и мушкетов; что до колоколов, то они замолкли сами собой, так как звонари натерли себе волдыри на ладонях.

Бюсси поднялся чуть свет и поспешил в замок, распорядившись передать Реми, чтобы и он туда пришел.

Граф хотел оказаться у постели его высочества в тот момент, когда принц откроет глаза, и, если удастся, прочесть его мысли по выражению лица, обычно весьма красноречивому у пробуждающегося человека.

Герцог проснулся, но было похоже, что он, как его брат Генрих, надевал на ночь маску.

Напрасно Бюсси встал так рано!

Между тем у него был подготовлен целый список дел, одно важнее другого.

Сначала прогулка за стенами города с целью изучения городских укреплений.

Затем смотр горожанам и их вооружению.

Посещение арсенала и заказ различных боевых припасов.

Тщательное изучение выплачиваемых провинцией податей, дабы осчастливить добрых и верных вассалов принца небольшим дополнительным налогом, предназначенным для того, чтобы украсить внутренность его сундуков.

И, наконец, корреспонденция.

Но Бюсси знал наперед, что ему не следует слишком полагаться на этот последний пункт; герцог Анжуйский старался писать поменьше, с недавних порой придерживался поговорки “Написанное пером не вырубишь топором”.

Итак, вооруженный до зубов против дурных мыслей, которые могли прийти в голову герцогу, Бюсси увидел, что тот открыл глаза, но, как мы уже сказали, ничего нельзя было прочесть в них.

— А-а! — сказал герцог. — Ты уже здесь!

— Разумеется, ваше высочество: я не спал всю ночь, меня преследовали мысли о делах вашего высочества. Чем мы займемся нынче утром? Постойте, а не отправиться ли нам на охоту?

“Превосходно! — похвалил себя Бюсси. — Вот еще одно занятие, о котором я позабыл”.

— Как! — возмутился герцог. — Ты заявляешь, что думал о моих делах всю ночь, и после бессонницы и неустанных размышлений являешься ко мне с предложением отправиться на охоту; ну, знаешь ли!

— Вы правы, — согласился Бюсси. — К тому же у нас и своры нет.

— И главного ловчего, — подхватил принц.

— Сказать по чести, охотиться без него куда как приятней!

— Нет, я с тобой не согласен, мне его недостает.

Герцог произнес это со странным выражением лица, что не ускользнуло от Бюсси.

— Этот достойный человек, — сказал граф, — этот ваш друг как будто бы тоже и пальцем не пошевельнул ради вашего спасения?

Герцог улыбнулся.

“Так, — сказал себе Бюсси, — я знаю эту улыбку: улыбка скверная, берегись, граф де Монсоро’Ч

— Значит, ты на него сердит? — спросил принц.

— На Монсоро?

— Да.

— А за что мне на него сердиться?

— За то, что он мой друг.

— Напротив, я его очень жалею.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что чем выше вы ему позволите взобраться, тем с большей высоты он будет падать.

— Ты, однако, в хорошем настроении, как я вижу.

— Я?

— Да, такое ты мне говоришь, только когда ты в хорошем настроении. Как бы то ни было, — продолжал герцог, — я стою на своем: Монсоро может нам пригодиться в этих краях.

— Почему?

— Потому, что он имеет здесь владения.

— Он?

— Он или его жена.

Бюсси закусил губу: герцог сводил разговор к тому предмету, от которого Бюсси вчера с таким трудом его отвлек.

— Вы уверены?

— Разумеется. Меридор в трех лье от Анже, разве тебе не известно? Ведь это ты привез ко мне старого барона.

Бюсси понял, как важно ему не выдать себя.

— Проклятье! — воскликнул он. — Я привез его к вам, потому что он вцепился в меня, и, чтобы не оставить у него в пальцах добрую половину моего плаща, как это случилось со святым Мартином, я был вынужден привезти его к вам… К тому же моя протекция не очень-то ему помогла.

— Послушай, — сказал герцог, — у меня есть идея.

— Черт! — воскликнул Бюсси, всегда опасавшийся идей принца.

— Да… Монсоро выиграл у тебя первую партию, но я хочу обеспечить тебе выигрыш во второй.

— Что вы имеете в виду, мой господин?

— Все очень просто. Ведь ты меня знаешь, Бюсси?

— К несчастью, мой господин.

— Считаешь ли ты меня человеком, способным получить оскорбление и не отомстить за него?

— Это смотря по обстоятельствам.

Герцог скривил рот в еще более злой усмешке, чем в первый раз, покусывая губы и кивая головой.

— Объяснитесь, ваше высочество, — сказал Бюсси.

— Ну так вот: главный ловчий украл у меня девицу, которую я любил настолько, что готов был на ней жениться; я, в свою очередь, хочу украсть у него жену, чтобы сделать ее своей возлюбленной.

Бюсси тоже попытался улыбнуться, но, несмотря на свое горячее желание преуспеть в этом, смог изобразить на лице только гримасу.

— Украсть жену господина де Монсоро! — пробормотал он.

— Но ведь это легче легкого, как мне кажется, — сказал герцог. — Его жена возвратилась в свое имение; ты мне говорил, что мужа она ненавидит; значит, я без излишней самоуверенности могу рассчитывать, что она предпочтет меня Монсоро, в особенности если я ей пообещаю… то, что я ей пообещаю.

— А что вы ей пообещаете, ваше высочество?

— Освободить ее от мужа.

“Вот как! — чуть не воскликнул Бюсси. — Почему же вы этого сразу не сделали?”

Но у него хватило присутствия духа удержаться.

— И вы совершите этот прекрасный поступок? — спросил он.

— Ты увидишь. А пока я нанесу визит в Меридор.

— Вы решитесь?

— А почему бы нет?

— Вы предстанете перед старым бароном, которого вы покинули, после того как пообещали мне…

— У меня есть для него прекрасное оправдание.

— Где, черт побери, сыщете вы такое оправдание?

— Сыщу, не сомневайся. Я скажу ему: “Я не расторг этого брака, потому что Монсоро, который знал, что вы один из самых почитаемых деятелей Лиги, а я, ее глава, пригрозил выдать нас обоих королю”.

— Ага!.. Вы это придумали — про Монсоро, ваше высочество?

— Не совсем, должен признаться, — ответил герцог.

— Тогда я понимаю вас, — сказал Бюсси.

— Понимаешь? — спросил герцог, введенный в заблуждение ответом молодого человека.

— Да.

— Я внушу ему, что, выдав замуж его дочь, я спас ему жизнь, над которой нависла угроза.

— Это великолепно, — сказал Бюсси.

— Не правда ли? Я и сам так думаю. Погляди-ка в окно, Бюсси.

— Зачем?

— Погляди, погляди.

— Я гляжу.

— Какая стоит погода?

— Вынужден сообщить вашему высочеству, что погода хорошая.

— Тогда вызови конный эскорт, и поедем-ка узнаем, как поживает милейший барон де Меридор.

— Хорошо, ваше высочество.

И Бюсси, который в течение четверти часа играл бесконечно смешную роль попавшего в затруднение Маскариля, сделал вид, что уходит, подошел к двери, но тут же вернулся обратно.

— Простите, ваше высочество, — сказал он, — но сколько всадников угодно вам взять с собою?

— Ну четверых, пятерых, сколько хочешь.

— В таком случае, раз уж вы предоставляете решать это мне, — сказал Бюсси, — я взял бы сотню.

— Да что ты, сотню! — сказал удивленный принц. — Зачем?

— Для того, чтобы иметь в своем распоряжении хотя бы двадцать пять таких, на которых можно положиться в случае нападения.

Герцог вздрогнул.

— В случае нападения? — переспросил он.

— Да. Я слышал, — продолжал Бюсси, — что местность тут очень лесистая, и не будет ничего удивительного, если мы попадем в какую-нибудь засаду.

— А-а! — сказал принц. — Ты так думаешь?

— Ваше высочество знает, что настоящая храбрость не исключает осторожности.

Герцог призадумался.

— Я распоряжусь, пусть пришлют полторы сотни, — сказал Бюсси.

И опять направился к дверям.

— Постой, — сказал принц.

— Что угодно вашему высочеству?

— Как ты думаешь, Бюсси, в Анже я в безопасности?

— Как вам сказать… город не располагает сильными укреплениями, однако при хорошей обороне…

— Да, при хорошей, но она может оказаться и плохой. Будь ты хоть тысячу раз храбрецом, но каждый раз ты сможешь находиться только в одном месте!

— Пожалуй…

— Если я здесь не в безопасности, а я не в безопасности, раз в этом сомневается Бюсси…

— Я не говорил, что сомневаюсь, ваше высочество.

— Хорошо, хорошо. Если я не в безопасности, надо как можно скорей сделать так, чтобы я оказался в безопасности.

— Золотые слова, ваше высочество.

— Так вот, я хочу осмотреть крепость и подготовить ее к обороне.

— Вы правы, ваше высочество, хорошие укрепления… знаете ли…

Бюсси запинался, он не ведал страха и с трудом подыскивал слова, призывавшие к осторожности.

— И еще одна мысль.

— Какое урожайное утро, ваше высочество.

— Я хочу вызвать сюда барона и его дочь.

— Решительно, ваше высочество, сегодня вы в ударе: такие блистательные мысли! Вставайте же и едем осматривать крепость!

Принц позвал слуг. Бюсси воспользовался этим, чтобы удалиться.

В одной из комнат он увидел Одуэна. Тот ему и был нужен.

Бюсси провел лекаря в кабинет герцога, написал короткую записку, вышел в оранжерею, нарвал букет роз, обмотал записку вокруг стеблей, отправился в конюшню, оседлал Роланда, вручил букет Одуэну и предложил ему сесть в седло.

Потом он вывел всадника за пределы города, как Аман вывел Мардохея, и направил коня на некое подобие тропинки.

— Вот, — сказал он Одуэну, — и предоставь Роланда самому себе. В конце этой тропинки ты увидишь лес, в лесу — парк, вокруг парка — стену. В том месте, где Роланд остановится, ты перебросишь через нее этот букет.

“Тот, кого Вы ждете, не придет, — сообщала записка, — потому что явился тот, кого не ждали, и еще более опасный, чем когда бы то ни было, ибо он по-прежнему влюблен. Примите устами и сердцем все, что нельзя прочесть в этом письме глазами”.

Бюсси отпустил поводья Роланда, и тот поскакал галопом в сторону Меридора.

Молодой человек возвратился в герцогский дворец, где застал принца уже одетым.

Что до Реми, то это поручение заняло у него не более получаса. Он мчался, как облако, гонимое ветром, и, следуя приказу своего господина, миновал луга, поля, леса, ручьи, холмы и остановился у полуразрушенной стены, гребень которой густо порос плющом, казалось соединившим стену с ветвями дубов.

Прибыв на место, Реми поднялся на стременах, снова и надежнее, чем было, привязал записку к букету и с громким “Эй!” перебросил букет через стену.

Тихий возглас, раздавшийся по ту сторону стены, убедил его, что послание прибыло по назначению.

Больше Одуэну здесь делать было нечего, так как ответ привозить ему не поручали. Поэтому он повернул голову коня в ту сторону, откуда они приехали. Роланд, собиравшийся уже приступить к завтраку из желудей, выразил глубокое недовольство таким нарушением привычного распорядка. Тогда Реми прибегнул к шпорам и хлысту. Роланд осознал свое заблуждение и поскакал обратно.

Сорок минут спустя он уже пробирался по своей новой конюшне, как только что пробирался в зарослях кустарника, и сам разыскал свое место возле решетки, заваленной сеном, и кормушки, переполненной овсом.

Бюсси вместе с принцем осматривал крепость.

Реми подошел к нему, когда он разглядывал подземный ход, ведущий к потайной двери.

— Ну, — спросил Бюсси своего посланца, — что ты видел, что слышал, что сделал?

— Стену, возглас, семь лье, — ответил Реми с лаконизмом одного из тех сыновей Спарты, которые позволяли лисице выесть им внутренности во имя вящей славы законов Ликурга.

XIX
ВЫВОДОК АНЖУЙЦЕВ

Бюсси удалось так основательно занять своего господина приготовлениями к войне, что в течение двух дней герцог не мог выбрать времени ни для того, чтобы самому отправиться в Меридор, ни для того, чтобы вызвать в Анже барона.

Тем не менее Франсуа то и дело заговаривал о посещении Меридора.

Но Бюсси тотчас же прикидывался чрезвычайно занятым человеком: устраивал проверку мушкетов у всей стражи, приказывал готовить коней, выкатывать пушки, лафеты, словно ему предстояло завоевать пятую часть света.

Видя это, Реми принимался щипать корпию, приводить в порядок инструменты, изготовлять бальзамы, словно ему предстояло врачевать добрую половину рода человеческого.

Тогда, перед лицом столь грандиозных приготовлений, герцог отступал.

Само собой разумеется, время от времени Бюсси, под предлогом осмотра фортификаций, вскакивал на Роланда и через сорок минут оказывался возле некоей стены, через которую он перебирался все с меньшим трудом, потому что каждый раз, поднимаясь на нее, обрушивал несколько камней, и гребень, обваливающийся под его тяжестью, понемногу превращался в пролом.

Что же до Роланда, то не было необходимости указывать ему, куда они едут: Бюсси оставалось только отпустить поводья и закрыть глаза.

“Два дня уже выиграно, — говорил себе Бюсси. — Если еще через два дня мне не улыбнется счастье, я окажусь в трудном положении”.

Бюсси не ошибался, рассчитывая на свою счастливую звезду.

На третий день вечером, когда в городские ворота въезжал огромный обоз со съестными припасами, добытыми с помощью поборов, которыми герцог обложил своих радушных и верных анжуйцев, а сам он, изображая доброго сеньора, отведывал черный солдатский хлеб и с аппетитом ел копченые селедки и сушеную треску, возле других ворот города раздался громкий шум.

Герцог Анжуйский осведомился о причине этого шума, но никто не смог ему ответить.

По доносившимся звукам можно было понять, что там разгоняют рукоятками протазанов и мушкетными прикладами толпу горожан, привлеченную каким-то новым и любопытным зрелищем.

А все началось с того, что к заставе у Парижских ворот подъехал всадник на белом, покрытом пеной коне.

Надо сказать, что Бюсси, верный своей методе устрашения, заставил принца назначить его главнокомандующим войск провинции Анже и главным начальником всех ее крепостей и установил повсюду самый жесточайший порядок, особенно в Анже. Никто не мог ни выйти из города, ни войти в него без пароля, без письма с вызовом или без условного знака какого-нибудь военного сбора.

Цель у всех этих строгостей была одна: помешать герцогу отправить кого-нибудь к Диане так, чтобы об этом не стало известно Бюсси, и помешать Диане въехать в Анже так, чтобы Бюсси об этом не предупредили.

Кое-кому это может показаться чрезмерным, но пятьдесят лет спустя Бекингем станет совершать и не такие безумства ради Анны Австрийской.

Всадник на белом коне, как мы уже сказали, примчался бешеным галопом прямо к заставе.

Но у заставы был пароль, и часовой тоже его получил. Он преградил всаднику дорогу своим протазаном. Тот, по-видимому, намеревался оставить без внимания этот воинственный жест, тоща часовой закричал:

— К оружию!

Выбежали все стражники, и вновь прибывшему пришлось вступить с ними в объяснения.

— Я Антрагэ, — заявил он, — и хочу говорить с герцогом Анжуйским.

— Не знаем мы никакого Антрагэ, — ответил начальник караула, — но что касается разговора с герцогом Анжуйским, то ваше желание будет исполнено, так как мы вас сейчас арестуем и отведем к его высочеству.

— Арестуете меня! — ответил всадник. — Не такому жалкому сброду, как вы, арестовывать Шарля де Бальзака д’Антрагэ, барона де Кюнео и графа де Гравиля!

— И, однако, я его арестую, — ответил, поправляя свой нагрудник, анжуец, позади которого стояли двадцать человек, а перед ним — всего один.

— Ну, погодите, милейшие! — сказал Антрагэ. — Вам, как видно, еще не доводилось сталкиваться с парижанами. Отлично. Я покажу вам образчик того, что они умеют делать.

— Арестовать его! Отвести к его высочеству! — завопили обозленные стражники.

— Полегче, мои анжуйские ягнятки, — сказал Антрагэ, — я доставлю себе удовольствие явиться к нему без вашей помощи.

— Что он говорит, что он говорит? — спрашивали друг у друга анжуйцы.

— Он говорит, что конь его сделал всего лишь десять лье, — ответил Антрагэ, — а это значит, что он проскачет по вашим брюхам, если вы не посторонитесь. Прочь с дороги, или, клянусь святым чревом!..

И так как анжерские буржуа, по всей видимости, не поняли парижского проклятия, Антрагэ выхватил шпагу и великолепным мулине обрубил древки ближайших к нему алебард, острия которых были направлены на него.

Меньше чем за десять минут около двух десятков алебард было превращено в ручки для метел.

Разъяренные стражники осыпали непрошеного гостя градом палочных ударов, которые он отбивал с волшебной ловкостью спереди, сзади, справа и слева, хохоча при этом от чистого сердца.

— О! Что за прекрасная встреча, — приговаривал он, крутясь на своем коне. — О! Что за милейший народ эти анжуйцы! Разрази меня Бог! Ну и весело же тут! Как мудро поступил принц, покинув Париж, и как хорошо сделал я, что поехал вслед за ним!

И Антрагэ не только отражал самым блестящим образом удары, но время от времени, когда на него слишком уж наседали, рассекал своим испанским клинком чью-нибудь кожаную куртку, чей-нибудь шлем или же, приглядевшись, оглушал ударом плашмя какого-нибудь неосторожного вояку, бросившегося в схватку, позабыв, что голову его защищает всего лишь шерстяной анжуйский колпак.

Сбившиеся в кучу горожане наперебой наносили удары, калечили при этом друг друга, но снова возобновляли свои атаки. Казалось, они вырастают прямо из земли, как солдаты Кадма.

Антрагэ почувствовал, что начинает сдавать.

— Что ж, — сказал он, видя, что ряды нападающих становятся все более плотными, — отлично, вы храбры, как львы, это несомненно, и я тому свидетель. Но вы видите, что от ваших алебард остались только палки, а мушкеты свои вы заряжать не умеете. У меня было намерение въехать в этот город, но я не знал, что его охраняет армия самого Цезаря! Я отказываюсь от мысли победить вас. Прощайте, доброго вам вечера, я удаляюсь; только скажите принцу, что я специально приезжал из Парижа повидать его.

Тем временем капитану ополчения удалось поджечь фитиль своего мушкета, но в тот момент, когда он приложил приклад к плечу, Антрагэ с такой силой огрел его несколько раз по пальцам, что анжуец выпустил свое оружие и запрыгал от боли.

— Смерть ему! Смерть! — завопили избитые и взбешенные ополченцы. — Не выпускайте его! Не дайте ему ускользнуть!

— А! — сказал Антрагэ. — Только что вы не хотели впускать меня, а теперь не желаете выпускать. Берегитесь! Я переменю тактику. Я бил плашмя, а буду колоть, я обрубал алебарды, а буду обрубать руки. Ну как, мои анжуйские ягнятки, выпустите меня?

— Нет! Смерть! Смерть ему! Он устал! Убьем его!

— Прекрасно! Значит, возьмемся за дело всерьез?

— Да! Да!

— Ладно, берегите пальцы — я рублю руки!

Только произнес он эти слова и собрался приступить к исполнению своей угрозы, как на дороге появился второй всадник, скачущий таким же бешеным галопом. Он ворвался в ворота и как молния влетел прямо в гущу схватки, которая сулила превратиться в настоящую битву.

— Антрагэ! — крикнул вновь появившийся. — Антрагэ! Что, черт возьми, ты делаешь среди этих буржуа?

— Ливаро! — вскричал Антрагэ, обернувшись. — Разрази Господь! Ты как нельзя кстати! Монжуа и Сен-Дени! На помощь!

— Я был уверен, что нагоню тебя. Четыре часа тому назад я напал на твой след и с той минуты скачу за тобой. Но куда это ты влез? Тебя же убивают, прости меня Господи!

— Да, это наши друзья анжуйцы, они не хотят ни впустить меня, ни выпустить!

— Господа, — сказал Ливаро, снимая шляпу, — не угодно ли вам отойти вправо или влево, чтобы мы могли проехать?

— Нас оскорбляют! — завопили горожане. — Смерть им! Смерть!

— Ах, вот они здесь какие, в Анже, — заметил Ливаро, одной рукой надвигая плотнее свою шляпу, а другой выхватывая шпагу.

— Сам видишь, — сказал Антрагэ. — Одно плохо: их много.

— Ничего. Втроем мы с ними отлично справимся.

— Да, втроем. Если бы мы были втроем! Но нас только двое.

— Сейчас здесь будет Рибейрак.

— И он тоже?

— Ты слышишь? Уже скачет.

— Я его вижу. Эй, Рибейрак! Эй! Сюда, сюда!

И действительно, в ту же минуту Рибейрак, спешивший, судя по всему, не меньше своих друзей, так же, как и они, на полном скаку влетел в город Анже.

— Гляди-ка! Тут дерутся, — сказал Рибейрак. — Вот так удача! Здравствуй, Антрагэ, здравствуй, Ливаро.

— В атаку! — ответил Антрагэ.

Ополченцы вытаращили глаза, весьма пораженные этим новым подкреплением, между тем как трое друзей готовились теперь превратиться из осажденных в осаждающих.

— Да их там целый полк, — сказал капитан ополчения своим людям. — Господа, наш боевой порядок, по-моему, неудачен, я предлагаю сделать полуоборот налево.

Буржуа с той ловкостью, которая характерна для них при выполнении военных маневров, сделали полуоборот направо.

Предложение капитана само по себе пробудило в них чувство естественной осторожности, но, кроме того, и воинственный вид трех всадников, выстроившихся перед ними, заставил дрогнуть самых бесстрашных.

— Это их авангард, — закричали горожане, искавшие лишь предлога, чтобы обратиться в бегство. — Тревога! Тревога!

— На помощь! — кричали другие. — На помощь!

— Неприятель! Неприятель! — орало большинство.

— Мы люди семейные. Мы несем обязательства перед женами и детьми. Спасайся кто может! — заревел капитан.

Все эти крики и вопли кончились тем, что на улице возникла страшная давка и палочные удары посыпались градом на любопытных, плотное кольцо которых не давало робким удрать от греха подальше.

Отзвуки этой сумятицы долетели до площади перед крепостью, где, как мы уже сказали, принц отведывал дары своих приверженцев — черный хлеб, копченую селедку и сушеную треску.

Принц и Бюсси поинтересовались, в чем дело. Им доложили, что весь этот шум подняли три человека, вернее, три дьявола во плоти, явившиеся из Парижа.

— Три человека? — сказал принц. — Пойди узнай, что это за люди, Бюсси.

— Три человека? — повторил Бюсси. — Поедемте вместе, ваше высочество.

И они отправились: Бюсси ехал впереди, а принц предусмотрительно следовал за ним в сопровождении двух десятков всадников.

Они прибыли на место в тот момент, когда ополченцы начали, с большим ущербом для спин и голов зевак, выполнять тот маневр, о котором мы говорили.

Бюсси привстал в стременах и своими зоркими, как у орла, глазами разглядел в толпе дерущихся Ливаро, узнав его по долговязой фигуре.

— Чтоб мне провалиться! — крикнул он принцу громовым голосом.

— Сюда, ваше высочество! Нас осаждают наши парижские друзья.

— Ну нет, — ответил Ливаро голосом, заглушившим шум битвы, — напротив, это анжуйские друзья рубят нас в куски.

— Долой оружие! — закричал герцог. — Долой оружие, болваны! Это друзья!

— Друзья! — воскликнули горожане, избитые, ободранные, выбившиеся из сил. — Друзья! Так надо было дать им пароль. Мы тут добрый час обращаемся с ними как с нехристями, а они с нами — как с турками.

После чего ретирада была благополучно доведена до конца.

Ливаро, Антрагэ и Рибейрак вступили как победители на освобожденное горожанами пространство и поспешили приложиться к руке его высочества, а затем каждый из них бросился в объятия Бюсси.

— Выходит по всему, — философски сказал капитан, — что это выводок анжуйцев, а мы приняли их за стаю ястребов.

— Ваше высочество, — шепнул Бюсси на ухо принцу, — пожалуйста, сосчитайте ваших ополченцев.

— Зачем?

— Сосчитайте, сосчитайте; приблизительно, гуртом. Я не прошу считать с точностью до одного человека!

— Их около полутораста, не меньше.

— Да, не меньше.

— Ну и что?

— А то, что не слишком бравые у вас солдаты, если их побили три человека.

— Верно, — сказал герцог. — Что же дальше?

— Дальше? Попробуйте-ка выехать из города с такими молодцами!

— Все так, — согласился герцог. — Но я выеду из города с теми тремя, которые их побили, — добавил он.

— Ах ты, черт! — пробормотал тихонько Бюсси. — Об этом я и не подумал! Да здравствуют трусы, они умеют мыслить логически!

XX
РОЛАНД

Прибытие подкрепления дало возможность герцогу Анжуйскому заняться бесконечными рекогносцировками окрестностей города.

Он разъезжал в сопровождении своих так кстати подоспевших друзей, а анжерские горожане чрезвычайно гордились этим военным отрядом, хотя сравнение хорошо экипированных, прекрасно вооруженных дворян с городскими ополченцами в их потрепанном снаряжении и ржавых доспехах было далеко не в пользу ополчения.

Сначала были обследованы крепостные валы, затем прилегающие к ним сады, затем равнина, прилегающая к садам, и, наконец, разбросанные по этой равнине замки, причем герцог весьма презрительно поглядывал на леса, коща они проезжали мимо них или по ним, на те самые леса, которые внушали ему прежде такой страх или, вернее, к которым внушил ему такой страх Бюсси.

В Анже стекались со своими деньгами дворяне со всей провинции. При дворе герцога Анжуйского они находили ту свободу, до которой далеко было двору Генриха III. Поэтому они, как и следовало ожидать, предавались веселой жизни в городе, весьма расположенном, подобно всякой столице, к тому, чтобы опустошать кошельки своих гостей.

Не прошло и трех дней, как Антрагэ, Рибейрак и Ливаро завязали знакомства с самыми пылкими поклонниками парижских мод и обычаев среди анжуйских дворян.

Само собой разумеется, что эти достойные господа имели жен, которые были молоды и хороши собой.

Герцог Анжуйский совершал свои блестящие верховые прогулки по городу вовсе не для личного удовольствия, как могли бы подумать те, кто знал его себялюбие. Отнюдь нет. Эти прогулки превратились в развлечение для парижских дворян, прибывших к нему, для анжуйской знати, и в особенности для анжуйских дам.

Прежде всего, эти прогулки должны были радовать Господа, ибо дело Лиги было Божьим делом.

Затем, они, несомненно, должны были приводить в негодование короля.

И, наконец, они доставляли удовольствие дамам.

Таким образом, была представлена великая троица той эпохи: Бог, король и дамы.

Ликование достигло своих пределов в тот день, когда в город прибыли по высочайшему повелению двадцать две верховые лошади, тридцать — упряжных и сорок мулов, которые вместе с экипажами, повозками и фургонами составляли выезды и обоз герцога Анжуйского.

Все перечисленное явилось, как по волшебству, из Тура за скромную сумму в пятьдесят тысяч экю, выделенную герцогом Анжуйским для этой цели.

Заметим, что лошади были оседланы, но за седла шорникам еще не заплатили. Заметим, что сундуки были снабжены великолепными, запирающимися на ключ замками, но в самих сундуках ничего не было. Заметим также, что это последнее обстоятельство свидетельствовало в пользу принца, ибо он мог бы наполнить их с помощью поборов.

Но не в натуре принца было взимать что-либо открыто: он предпочитал выманивать хитростью.

Как бы там ни было, вступление в город этой процессии произвело на анжерцев глубокое впечатление.

Лошадей развели по конюшням, повозки и экипажи поставили в каретные сараи.

Переноской сундуков занялись самые верные слуги принца.

Нужны были очень надежные руки, чтобы решиться доверить им суммы, которых в этих сундуках не было!

Наконец ворота дворца захлопнулись перед носом возбужденной толпы, оставшейся благодаря этим предусмотрительным мерам в убеждении, что принц только что ввез в город два миллиона, в то время как принц, напротив, готовился к тому, чтобы вывезти из города почти такую же сумму, для которой и были предназначены пустые сундуки.

С этого дня за герцогом Анжуйским прочно закрепилась репутация богатого человека, и вся провинция, после разыгранного перед ней спектакля, осталась в убеждении, что принц достаточно богат, чтобы, в случае надобности, пойти войной против целой Европы.

Эта вера должна была помочь буржуа терпеливо снести новые подати, которые герцог, поддержанный советами своих друзей, намеревался собрать с анжуйцев.

Впрочем, анжуйцы, можно сказать, сами шли навстречу желаниям герцога.

Денег, которые одалживают или отдают богачам, никогда не жалеют.

Король Наваррский, слывший бедняком, не добился бы и четверти того успеха, который выпал на долю герцога Анжуйского, сумевшего прослыть богачом.

Однако возвратимся к герцогу.

Достойный принц жил, как библейский патриарх, наслаждаясь плодами земли своей, а всем известно, что земля Анже весьма плодородна.

На дорогах было полно всадников, стремившихся в Анже, чтобы заверить принца в своей преданности или предложить свои услуги.

А он продолжал тем временем вести рекогносцировку, и всякая вылазка неизменно завершалась открытием какого-нибудь сокровища.

Бюсси удалось так наметить маршруты выездов принца, что все они обходили стороной замок, где жила Диана.

Это сокровище Бюсси сохранял для себя одного, грабя на свой манер сей маленький уголок провинции, который, после пристойной обороны, в конце концов сдался на милость победителя.

Пока герцог Анжуйский занимался рекогносцировкой, а Бюсси — грабежом, граф де Монсоро на своей охотничьей лошади прискакал к воротам Анже.

Было около четырех часов пополудни; графу де Монсоро пришлось сделать в этот день восемнадцать лье. Поэтому шпоры его были красными от крови, а полумертвый конь — белым от пены.

Давно уже миновало то время, когда приезжавшим в город чинились препятствия у ворот: теперь анжерцы стали такими гордыми и самоуверенными, что без всяких пререканий впустили бы в город батальон швейцарцев, даже если бы во главе этих швейцарцев стоял храбрый Крийон собственной персоной.

Граф де Монсоро не был Крийоном, а потому въехал и вовсе свободно, сказав:

— Во дворец его высочества герцога Анжуйского.

Он даже не стал слушать ответа стражников, что-то кричавших ему вслед.

Казалось, что конь его держится на ногах только в силу чуда равновесия, создаваемого быстротой, с которой он мчится; бедное животное двигалось уже совершенно бессознательно, и можно было биться об заклад, что, стоит ему остановиться, оно тут же рухнет наземь. Конь остановился у дворца. Граф де Монсоро был прекрасным наездником, конь — чистокровным скакуном: ни конь, ни всадник не упали.

— К господину герцогу! — крикнул главный ловчий.

— Его фысочестфо отпрафился на рекогношцирофку, — ответил часовой.

— Куда? — спросил граф де Монсоро.

— Туда, — часовой вытянул руку в направлении одной из сторон света.

— А, черт! — воскликнул Монсоро. — Однако у меня срочное сообщение для герцога, что же делать?

— Прежде фсего поштафить фашего коня в конюшню, — ответил часовой, который был рейтаром из Эльзаса, — потому что, ешли фы его не пришлоните к штене, он у фас упадет.

— Совет хорош, хотя и дан на скверном французском языке, — сказал Монсоро. — Где тут конюшня, милейший?

— Фон там!

В это мгновение к графу подошел человек и представился ему.

Это был мажордом.

Граф де Монсоро в свой черед перечислил все свои имена, фамилии и титулы.

Мажордом отвесил ему почтительный поклон: имя графа было с давних пор известно в провинции.

— Сударь, — сказал мажордом, — соблаговолите войти и отдохнуть немного. Его высочество уехал всего десять минут того назад и вернется не раньше восьми часов вечера.

— Восьми часов вечера! — повторил Монсоро, кусая свой ус. — Слишком много времени будет потеряно. Я привез важное известие, и чем раньше оно дойдет до его высочества, тем лучше. Не можете ли вы дать мне коня и сопровождающего?

— Коня? Хоть десяток, сударь, — сказал мажордом. — Что же до проводника, с этим хуже, потому что его высочество не сказал, куда он едет, и вы сможете узнать об этом, расспрашивая по пути, как всякий другой; к тому же, я не хотел бы ослаблять гарнизон замка. Его высочество строжайше запретил делать это.

— Вот как! — воскликнул главный ловчий. — Так, значит, здесь не безопасно?

— О сударь, здесь всегда безопасно, когда тут есть такие люди, как господа де Бюсси, де Ливаро, де Рибейрак, д‘Антрагэ, не говоря уж о нашем непобедимом принце, герцоге Анжуйском, но вы сами понимаете…

— Натурально, я понимаю, что, когда их здесь нет, безопасность уменьшается.

— Именно так, сударь.

— Что ж, я возьму в конюшне свежую лошадь и попытаюсь найти его высочество, расспрашивая встречных.

— Готов биться об заклад, сударь, что вы разыщете господина герцога.

— Надеюсь, он не галопом уехал?

— Шагом, сударь, шагом.

— Прекрасно! Значит, решено: покажите мне коня, которого я могу взять.

— Пройдите в конюшню, сударь, и выберите сами; все они в вашем распоряжении.

— Прекрасно!

Монсоро вошел в конюшню.

Около дюжины самых отборных и свежих коней поглощали обильный корм из яслей, набитых зерном и самым лучшим в Анжу сеном.

— Вот, — сказал мажордом, — выбирайте.

Монсоро вошел в конюшню.

Он обвел строй четвероногих взглядом знатока.

— Я беру этого гнедого, — сказал он. — Прикажите его оседлать.

— Роланда?

— Его зовут Роланд?

— Да, это любимый конь его высочества. Он на нем каждый день ездит. Роланда подарил герцогу господин де Бюсси, и вы бы, конечно, не увидели его здесь в конюшне, если бы его высочество не решил испытать новых коней, присланных ему из Тура.

— Недурно! Значит, у меня меткий глаз.

Подошел конюх.

— Оседлайте Роланда, — распорядился мажордом.

Что касается лошади графа де Монсоро, то она сама вошла в конюшню и улеглась на подстилку, не дожидаясь даже, пока с нее снимут седло и сбрую.

Через несколько секунд Роланд был уже оседлан.

Граф де Монсоро легко вскочил в седло и снова спросил, в какую сторону отправилась кавалькада.

— Они выехали в эти ворота и поскакали по той дороге, — сказал мажордом, указывая главному ловчему в ту же сторону, что и часовой.

— Клянусь честью, — воскликнул Монсоро, когда, опустив поводья, он увидел, что лошадь направляется как раз по этой дороге, — я бы сказал, что Роланд идет по следу, ей-Богу!

— О, не беспокойтесь, — заметил мажордом, — я слышал от господина де Бюсси и от его лекаря господина Реми, что это самое умное из всех когда-либо существовавших животных. Как только он почует своих сотоварищей, он их догонит. Поглядите, какие у него великолепные ноги, таким и олень позавидовал бы.

Монсоро свесился набок.

— Замечательные, — подтвердил он.

И в самом деле, лошадь двинулась, не дожидаясь понуканий, и уверенно выбралась из города; перед этим она даже сама повернула в нужную сторону, чтобы сократить путь к воротам, который разветвлялся: на обходной — слева и прямой — справа.

Дав такое доказательство своего ума, лошадь тряхнула головой, будто пытаясь освободиться от узды, которая давила ей на губы. Она словно хотела сказать всаднику, что всякое направляющее воздействие с его стороны излишне, и, по мере того как они приближались к воротам, все ускоряла бег.

— Я и вправду вижу, — прошептал Монсоро, — что мне тебя не перехвалили. Что ж, раз ты так хорошо знаешь дорогу, иди, Роланд, иди.

И он бросил поводья на шею Роланда.

Оказавшись за городом, конь остановился в нерешительности — повернуть ему направо или налево.

Он повернул налево.

В это время мимо проходил крестьянин.

— Не видели ли вы группу всадников, приятель? — спросил Монсоро.

— Да, сударь, — ответил селянин, — я встретил их вон там, впереди.

Роланд скакал как раз в том направлении, где крестьянин встретил отряд.

— Иди, Роланд, иди, — сказал главный ловчий. Конь перешел на крупную рысь, при которой обычно делают три или четыре лье в час.

Еще некоторое время он бежал прямо, потом вдруг свернул направо, на заросшую цветами тропинку, которая шла через равнину.

Монсоро на мгновение заколебался — не остановить ли ему Роланда, но конь, казалось, был так уверен в своих действиях, что граф отбросил все сомнения.

По мере того как лошадь продвигалась вперед, она все более воодушевлялась, потом перешла с рыси на галоп, и менее чем через четверть часа город уже исчез из глаз всадника.

А всадник, по мере продвижения вперед, словно бы также начинал узнавать местность.

— Похоже, что мы направляемся к Меридору, — сказал он, когда они въехали в лес. — Не поехал ли часом его высочество в сторону замка?

При этой мысли, которая уже не раз приходила в голову главному ловчему, чело его омрачилось.

— О! — прошептал он. — Я хотел повидаться сначала с принцем, отложив на завтра встречу с женой. Не выпадет ли мне счастье увидеть их обоих одновременно?

Страшная улыбка скользнула по его губам.

Лошадь продолжала бежать направо с упорством, которое свидетельствовало о ее глубочайшей решимости и уверенности.

“Клянусь спасением души, — подумал Монсоро, — сейчас я должен быть где-то поблизости от Меридора!”

В это мгновение лошадь заржала. И тотчас же из зеленой чащи ей откликнулась другая.

— А! — сказал главный ловчий. — Кажется, Роланд нашел своих сотоварищей.

Роланд рванулся вперед и как молния промчался под могучими старыми деревьями.

Внезапно Монсоро увидел перед собой стену и привязанного возле нее коня.

Тот заржал, и главный ловчий понял, что и в первый раз он слышал ржание этого коня.

— Здесь кто-то есть! — сказал он, бледнея.

XXI
ЧТО ДОЛЖЕН БЫЛ СООБЩИТЬ ПРИНЦУ ГРАФ ДЕ МОНСОРО

Неожиданности подстерегали графа де Монсоро на каждом шагу: стена меридорского парка, у которого он оказался словно по волшебству, чья-то лошадь, ласкающаяся к его коню как к самому близкому знакомцу, — все это заставило бы призадуматься и менее подозрительного человека.

Приблизившись к стене — можно догадаться, с какой поспешностью Монсоро это сделал, — граф заметил, что в этом месте она повреждена: в ней образовалась самая настоящая лестница, грозящая превратиться в пролом. Словно чьи-то ноги выбили в камнях эти ступеньки, над которыми свисали сломанные совсем недавно ветки ежевики.

Граф охватил одним взглядом картину в целом и перешел к деталям.

Чужая лошадь заслуживала внимания прежде всего, с нее он и начал.

На не умеющем хранить тайну животном было седло и расшитая серебром попона.

В одном углу попоны стояло двойное “фф”, переплетенное с двойным “АА”.

Вне всякого сомнения, конь был из конюшен принца, ибо шифр означал: “Франсуа Анжуйский”.

Подозрения графа переросли в настоящую уверенность. Значит, герцог ездил сюда, и ездил часто, потому что не только привязанная лошадь, но и другая знала сюда дорогу.

Монсоро решил: раз случай навел его на след, надо пойти по следу до конца. К тому же таков был его обычай как главного ловчего и как ревнивого мужа.

Но было очевидно, что, оставаясь по эту сторону стены, он ничего не увидит. Поэтому граф привязал Роланда рядом со второй лошадью и храбро начал взбираться на стену.

Это было нетрудно: одна нога вела за собой другую, рука встречала готовое для опоры место, на камнях гребня стены было видно углубление для локтя и кто-то заботливо обрубил здесь охотничьим ножом ветви дуба, которые мешали взору и стесняли движение.

Усилия графа увенчались полным успехом.

Не успел он устроиться на своем наблюдательном пункте, как тотчас заметил брошенные у подножия одного из деревьев голубую мантилью и плащ из черного бархата.

Мантилья, бесспорно, принадлежала женщине, а плащ — мужчине, к тому же не надо было искать далеко: эти мужчина и женщина прогуливались под руку шагах в пятидесяти от 507 дерева. Из-за густых кустов, росших вокруг, виднелись только их спины, да и то неясно.

На беду графа де Монсоро, стена не была приспособлена для проявлений его неистовства: с ее гребня сорвался камень и, ломая ветви, полетел на землю, о которую и ударился с громким стуком.

Гуляющая пара, которую граф де Монсоро так и не мог толком разглядеть за густою листвой, по всей вероятности, обернулась и заметила его, ибо раздался пронзительный, испуганный женский крик, после чего шорох листьев возвестил, что мужчина и женщина убегают, словно вспугнутые косули.

Услышав крик, Монсоро почувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. Он узнал голос Дианы. Не в силах больше сопротивляться охватившей его ярости, он спрыгнул со стены и бросился в погоню, срубая шпагой кусты и ветки на своем пути.

Но беглецы исчезли. Ничто не нарушало теперь тишины парка. Ни единой тени в глубине аллей, ни одного следа на дорожках, ни звука в зеленых чащах, кроме пения соловьев и малиновок, которые, привыкнув видеть двух влюбленных, давно уже не боялись их.

Что делать посреди этого безлюдья? Какое принять решение? Куда бежать? Парк велик, и, если искать в нем тех, кто тебе нужен, можно встретить тех, кого ты вовсе не искал.

Граф де Монсоро подумал, что сделанного им открытия пока достаточно, к тому же он сознавал, что слишком возбужден и не может действовать с осторожностью, которая необходима с таким опасным соперником, как Франсуа, ибо главный ловчий не сомневался: соперником его является принц.

Ну, а если вдруг это не принц? Впрочем, ведь он привез известие, которое обязан срочно сообщить принцу. А увидев принца, он сможет судить, виновен тот или нет.

Затем графа осенила блестящая мысль.

Она заключалась в том, чтобы перелезть через стену обратно в том же самом месте и увести с собою коня, принадлежавшего тому, кого он застал в парке.

Этот план мщения придал ему силы. Он бросился назад и вскоре, задыхающийся, весь в поту, очутился подле стены.

Цепляясь за ветки, Монсоро взобрался на нее и спрыгнул по другую сторону. Но лошади там уже не было, вернее говоря — не было лошадей!

Мысль, осенившая графа, была так хороша, что, прежде чем прийти к нему, она явилась его противнику, и тот воплотил ее в жизнь.

Расстроенный Монсоро издал яростное рычание и погрозил кулаком этому коварному дьяволу, который, конечно же, смеялся над ним под покровом уже сгустившейся в лесу темноты. Но, так как волю графа сломить было нелегко, он восстал против рокового стечения обстоятельств, словно задавшихся целью доконать его. Он собрал все свои силы и, несмотря на быстро наступающую ночь, тотчас же нашел кратчайшую дорогу к Анже, известную ему еще с детства.

Через два с половиной часа он снова оказался у городских ворот, полумертвый от жажды и усталости. Но возбуждение, в котором находился его дух, придало силы его телу; он по-прежнему был все тем же волевым и одновременно необузданным в своих страстях человеком.

Кроме того, его поддерживала одна мысль: он расспросит часового, вернее, часовых, обойдет все ворота; он узнает, через какие ворота проехал человек с двумя конями; он опорожнит свой кошелек, пообещает золотые горы и получит приметы того человека. И кто бы это ни был, рано или поздно он с ним рассчитается.

Монсоро расспросил часового, но тот только что заступил на пост и ничего не знал. Тогда граф вошел в кордегардию и навел справки там.

Ополченец, который сменился с поста, видел часа два назад, как в город вошла лошадь без всадника и направилась в сторону дворца. Он даже подумал тоща, что с всадником, должно быть, что-то случилось и умный конь сам вернулся домой.

Монсоро безнадежно махнул рукой: нет, решительно ему не суждено ничего узнать. И он зашагал к дворцу герцога.

Дворец был полон жизни, шума, веселья. Окна сияли, как солнце, кухни пламенели, словно пылающие печи, распространяя ароматы дичи и пряностей, способные заставить желудок забыть о своем соседе — сердце.

Но, чтобы попасть во дворец, надо было открыть ворота, закрытые на все запоры.

Монсоро кликнул привратника и назвал себя, однако привратник не узнал его.

— Тот был прямой, а вы сгорбленный, — сказал он.

— Это от усталости.

— Тот был бледный, а вы красный.

— Это от жары.

— Тот был верхом, а вы пеший.

— Это потому, что моя лошадь испугалась, рванулась в сторону, сбросила меня с седла и вернулась без всадника. Разве вы не видели моей лошади?

— А! Правильно, — сказал привратник.

— Так вот, пошлите за мажордомом.

Привратник, обрадовавшись поводу снять с себя ответственность, послал за упомянутым должностным лицом.

Мажордом пришел и сразу узнал Монсоро.

— Боже мой! Откуда вы в таком виде? — спросил он.

Монсоро повторил ту же басню, что рассказал привратнику.

— Знаете, — сообщил мажордом, — мы были очень обеспокоены, когда увидели лошадь без всадника, особенно его высочество, которого я имел честь предупредить о вашем прибытии.

— А! Его высочество выглядел обеспокоенным? — воскликнул Монсоро.

— И весьма.

— Что же он сказал?

— Чтобы вас привели к нему, как только вы появитесь.

— Хорошо. Я загляну сначала в конюшню, узнаю, все ли в порядке с лошадью его высочества.

Монсоро вошел в конюшню и увидел, что умное животное стоит на том самом месте, откуда он его взял, и прилежно, как и подобает лошади, которая чувствует необходимость восстановить свои силы, жует овес.

Потом, даже не переодев платье, — Монсоро счел, что важность известия, которое он привез, ставит его выше требований этикета, — даже не переодевшись, повторяем мы, главный ловчий направился в столовую. Все придворные принца и сам его высочество, собравшись за великолепно сервированным и ярко освещенным столом, атаковали паштеты из фазана, свежезажаренное мясо дикого кабана и сдобренные пряностями закуски, которые они запивали славным, бархатистым красным вином из Кагора или тем коварным, игристым и нежным анжуйским, ударяющим в голову еще прежде* чем в стакане полопаются все топазовые пузырьки.

— Двор весь собрался, — говорил Антрагэ, раскрасневшийся, словно молодая девица, и уже пьяный, как старый рейтар, — весь налицо, как и винный погреб вашего высочества.

— Не совсем, не совсем, — сказал Рибейрак, — недостает главного ловчего. Стыдно, в самом деле, что мы поедаем дичь его высочества, а не добываем ее себе сами.

— Я голосую за главного ловчего, за любого, — сказал Ливаро, — неважно, кто это будет, пусть даже господин де Монсоро.

Герцог улыбнулся: он один знал о приезде графа.

Не успел Ливаро произнести эти слова, а принц улыбнуться, как открылась дверь и вошел граф де Монсоро.

Увидев его, герцог издал громкое восклицание, громкое тем более, что оно прозвучало среди общей тишины.

— Вот и он! — воскликнул герцог. — Как видите, господа, Небо к нам благосклонно: не успеешь высказать желание, оно тут же исполняется.

Монсоро, приведенный в замешательство самоуверенностью принца, не свойственной его высочеству в подобных случаях, смущенно поклонился и отвел взгляд в сторону, ослепленный, как филин, которого внезапно перенесли из темноты на яркий солнечный свет.

— Прошу к столу, — сказал герцог, указывая графу де Монсоро место напротив себя.

— Ваше высочество, — ответил Монсоро, — я очень хочу пить, очень голоден и очень устал, но я не сделаю ни глотка, не съем ни кусочка и не присяду, прежде чем не передам вам чрезвычайно важного известия.

— Вы прибыли из Парижа, не так ли?

— И по очень спешному делу, ваше высочество.

— Что ж, слушаю, — сказал герцог.

Монсоро приблизился к Франсуа и, с улыбкой на губах и ненавистью в сердце, шепнул ему:

— Ваше высочество, ее величество королева-мать едет повидаться с вами и почти не делает остановок по пути.

Лицо герцога, на которое были устремлены все глаза, озарилось внезапной радостью.

— Прекрасно, — сказал он. — Благодарю вас, господин де Монсоро, вы, как всегда, верно служите мне. Продолжим наш ужин, господа.

И он придвинул свое кресло к столу, от которого было отодвинулся, чтобы выслушать графа де Монсоро.

Пиршество возобновилось. Но стоило главному ловчему, помещенному между Ливаро и Рибейраком, опуститься на удобный стул, стоило увидеть перед собой обильную еду, как он вдруг тут же потерял аппетит.

Духовное снова одержало верх над вещественным.

Увлекаемая печалью, душа Монсоро устремилась в меридорский парк. Вновь совершая путь, который только что проделало его разбитое усталостью тело, она шла как ко всему присматривающийся паломник, по той заросшей цветами тропинке, которая привела графа к стене.

Он снова увидел чужого коня, поврежденную стену, бегущие прочь тени двух любовников, снова услышал крик Дианы, крик, проникший в самую глубину его сердца.

И тогда, безразличный к шуму, к свету, даже к еде, забыв, рядом с кем и перед кем сидит, он погрузился в собственные мысли и не заметил, как на чело его набежали тучи, а из груди внезапно вырвался глухой стон, привлекший внимание удивленных сотрапезников.

— Вы падаете от усталости, господин главный ловчий, — сказал принц, — пожалуй, вам лучше отправиться спать.

— По чести так, — сказал Ливаро, — совет хорош, и, если вы ему не последуете, вы рискуете заснуть прямо на тарелке.

— Простите, ваше высочество, — сказал Монсоро, вскидывая голову, — я умираю от усталости.

— Напейтесь, граф, — посоветовал Антрагэ, — ничто так не бодрит, как вино.

— И еще, — прошептал Монсоро, — напившись, забываешься.

— Ну и ну! — сказал Ливаро. — Это никуда не годится. Поглядите, господа, его бокал все еще полон.

— За ваше здоровье, граф, — сказал Рибейрак, поднимая бокал.

Монсоро был вынужден ответить на тост и залпом опорожнил свой.

— Пьет он, однако, отлично, посмотрите, выше высочество, — сказал Антрагэ.

— Да, — ответил принц, который пытался угадать, что делается в душе графа, — да, чудесно.

— Вам следовало бы устроить для нас хорошую охоту, граф, — сказал Рибейрак, — вы знаете эти края.

— У вас тут и егеря и леса, — сказал Ливаро.

— И даже жена, — прибавил Антрагэ.

— Да, — машинально повторил граф, — да, охотничьи команды, леса и госпожа де Монсоро, да, господа, да.

— Устройте нам охоту на кабана, граф, — сказал принц.

— Я попытаюсь, выше высочество.

— Черт возьми! — воскликнул один из анжуйских дворян. — Вы попытаетесь, вот так ответ! Да лес кишит кабанами. На старой просеке я бы за пять минут с десяток поднял.

Монсоро невольно побледнел: старой просекой называлась как раз та часть леса, куда его только что возил Роланд.

— Да, да, устройте охоту завтра, завтра же! — закричали дворяне.

— Вы не возражаете против завтрашнего дня, Монсоро? — спросил герцог.

— Я всегда в распоряжении вашего высочества, — ответил Монсоро, — но, однако, как ваше высочество соизволили только что заметить, я слишком утомлен, чтобы вести охоту завтра. Кроме того, я должен поездить по окрестностям и выяснить, что делается в наших лесах.

— И дайте ему, наконец, возможность повидаться с женой, черт возьми! — сказал герцог с добродушием, которое окончательно убедило бедного мужа, что герцог — его соперник.

— Согласны! Согласны! — весело закричали молодые люди. — Дадим графу де Монсоро двадцать четыре часа, чтобы он сделал в своих лесах все, что должно.

— Да, господа, дайте их мне, эти двадцать четыре часа, — сказал граф, — и я вам обещаю употребить их с пользой.

— А теперь, наш главный ловчий, — сказал герцог, — я разрешаю вам отправиться в постель. Проводите господина де Монсоро в его комнату.

Граф де Монсоро поклонился и вышел, освободившись от тяжелого бремени — необходимости держать себя в руках.

Те, кто страдают, жаждут одиночества еще больше, чем счастливые любовники.

XXII
О ТОМ, КАК КОРОЛЬ ГЕНРИХ III УЗНАЛ О БЕГСТВЕ СВОЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОГО БРАТА ГЕРЦОГА АНЖУЙСКОГО И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВОСПОСЛЕДОВАЛО

После того как главный ловчий покинул столовую, пир продолжался еще более весело, радостно и непринужденно.

Угрюмая физиономия Монсоро не очень-то благоприятствовала веселью дворян, ибо за ссылками на усталость и даже за действительной усталостью они угадали ту постоянную одержимость мрачными мыслями, которая отметила чело графа печатью глубокой скорби, ставшей характерной особенностью его лица.

Стоило Монсоро уйти, как принц, которого присутствие графа всегда стесняло, снова обрел спокойный вид и сказал:

— Итак, Ливаро, когда вошел главный ловчий, ты начал рассказывать нам о вашем бегстве из Парижа. Продолжай.

И Ливаро продолжал рассказ.

Но, поскольку наше знание историка дает нам право знать лучше самого Ливаро все, что произошло, мы заменим рассказ молодого человека нашим собственным. Возможно, он от этого потеряет в красочности, но зато выиграет в охвате событий, ибо нам известно то, что не могло быть известно Ливаро, а именно — то, что случилось в Лувре.

К полуночи Генрих III был разбужен необычным шумом, поднявшимся во дворце, где, после того как король отошел ко сну, должна была соблюдаться глубочайшая тишина. Слышались ругательства, стук алебард о стены, торопливая беготня по галереям, проклятия, от которых могла бы разверзнуться земля, и, посреди всего этого шума, стука, богохульств — на сто ладов повторяемые слова: “Что скажет король?! Что скажет король?!”

Генрих сел на кровати и посмотрел на Шико, который после ужина с его величеством заснул в большом кресле, обвив ногами свою рапиру.

Шум усилился.

Генрих, лоснящийся от помады, соскочил с постели с криком:

— Шико! Шико!

Шико открыл один глаз — этот благоразумный человек очень ценил сон и никогда не просыпался сразу.

— Ах, напрасно ты разбудил меня, Генрих, — сказал он. — Мне снилось, что у тебя родился сын.

— Слушай! — сказал Генрих. — Слушай!

— Что я должен слушать? Уж кажется, ты днем достаточно глупостей мне говоришь, чтобы и ночи еще у меня отнимать.

— Разве ты не слышишь? — сказал король, протягивая руку в ту сторону, откуда доносился шум.

— Ого! — воскликнул Шико. — И в самом деле, я слышу крики.

— “Что скажет король?! Что скажет король?!” — повторил Генрих. — Слышишь?

— Тут должно быть одно из двух: либо заболела твоя борзая Нарцисс, либо гугеноты сводят счеты с католиками и устроили им Варфоломеевскую ночь.

— Помоги мне одеться, Шико.

— С удовольствием, но сначала ты помоги мне подняться, Генрих.

— Какое несчастье! Какое несчастье! — доносилось из передних.

— Черт! Это становится серьезным, — сказал Шико.

— Лучше нам вооружиться, — сказал король.

— А еще лучше, — ответил Шико, — выйти поскорее через маленькую дверь и самим посмотреть и рассудить, что там за несчастье, а не ждать, пока другие нам расскажут.

Почти тотчас же, последовав совету Шико, Генрих вышел в потайную дверь и очутился в коридоре, который вел в покои герцога Анжуйского.

Там он увидел воздетые к небу руки и услышал крики отчаяния.

— О! — сказал Шико. — Я догадываюсь: твой горемычный узник, должно быть, удушил себя в своей темнице. Разрази меня гром! Генрих, прими мои поздравления: ты гораздо более великий политик, чем я полагал.

— Э, нет, несчастный, — воскликнул Генрих, — тут совсем другое!

— Тем хуже, — ответил Шико.

— Идем, идем.

И Генрих увлек Шико за собой в спальню герцога.

Окно было распахнуто, и возле него стояла толпа любопытных, которые наваливались друг на друга, стараясь увидеть шелковую лестницу, привязанную к железным перилам балкона.

Генрих страшно побледнел.

— Э-х, сын мой, — сказал Шико, — да ты не так уж ко всему равнодушен, как я думал.

— Убежал! Скрылся! — крикнул Генрих так громко, что все придворные обернулись.

Глаза короля метали молнии, рука судорожно сжимала рукоятку кинжала.

Шомберг рвал на себе волосы, Келюс молотил себя по лицу кулаками, а Можирон, как баран, бился головой о деревянную перегородку.

Что же касается д^'Эпернона, то он улизнул под тем важным предлогом, что побежит догонять герцога Анжуйского.

17*

Зрелище истязаний, которым подвергали себя впавшие в отчаяние фавориты, внезапно успокоило короля.

— Ну-ну, уймись, сын мой, — сказал он, удерживая Можирона за талию.

— Нет, клянусь смертью Христовой! Я убью себя, или пусть дьявол меня заберет! — воскликнул молодой человек и тут же снова принялся биться головой, но уже не о перегородку, а о каменную стену.

— Эй! Помогите же мне удержать его, — крикнул Генрих.

— Куманек, а куманек, — сказал Шико, — я знаю смерть поприятней: проткните себе живот шпагой, вот и все.

— Да замолчишь ты, палач! — воскликнул Генрих со слезами на глазах.

Между тем Келюс продолжал лупить себя по щекам.

— О! Келюс, дитя мое, — сказал Генрих, — ты станешь похожим на Шомберга, каким он был, когда его покрасили в цвет берлинской лазури. У тебя будет ужасный вид.

Келюс остановился.

Один Шомберг продолжал рвать на себе волосы; он прямо-таки плакал от ярости.

— Шомберг! Шомберг, миленький! — воскликнул Генрих. — Возьми себя в руки, прошу тебя.

— Я сойду с ума!

— Да ну! — произнес Шико.

— Несчастье страшное, — сказал Генрих, — что и говорить. Но именно поэтому ты и должен сохранить свой рассудок, Шомберг. Да, это страшное несчастье, я погиб! В моем королевстве — гражданская война!.. А?! Кто это сделал? Кто дал ему лестницу? Клянусь кровью Иисусовой! Я прикажу перевешать весь город!

Глубокий ужас овладел присутствующими.

— Кто в этом виноват? — продолжал Генрих. — Где виновник? Десять тысяч экю тому, кто назовет мне его имя, сто тысяч экю тому, кто доставит его мне живым или мертвым.

— Это какой-нибудь анжуец, — сказал Можирон. — Кому же еще быть?

— Дьявольщина! Ты прав! — воскликнул Генрих. — А! Анжуйцы, черт возьми, анжуйцы, они мне за это заплатят!

И, словно эти слова были искрой, воспламенившей пороховую затравку, раздался страшный взрыв криков и угроз анжуйцам.

— Да, да, это анжуйцы! — закричал Келюс.

— Где они?! — завопил Шомберг.

— Выпустить им кишки! — заорал Можирон.

— Сотню виселиц для сотни анжуйцев! — подхватил король.

Шико не мог оставаться спокойным среди всеобщего беснования. Жестом неистового рубаки он выхватил свою шпагу и стал колотить ею плашмя по миньонам и по стенам, свирепо вращая глазами и повторяя:

— А! Святое чрево! О! Чума их побери! А! Проклятье! Анжуйцы! Клянусь кровью Христовой! Смерть анжуйцам!

Этот крик — “Смерть анжуйцам! ” — был услышан во всем Париже, как крик израильских матерей был услышан во всей Раме.

Тем временем Генрих куда-то исчез.

Он вспомнил о своей матери и, не сказав ни слова, выскользнул и комнаты и отправился к Екатерине, которая, будучи лишена с некоторых пор прежнего влияния, погрузившись в притворную грусть, ждала со своей флорентийской проницательностью подходящего случая, чтобы снова заняться политическими интригами.

Когда Генрих вошел, она, задумавшись, полулежала в большом кресле и, со своими круглыми, но уже желтоватыми щеками, блестящими, но неподвижными глазами, пухлыми, но бледными руками, походила скорее на восковую фигуру, изображающую размышление, чем на живое существо, способное мыслить.

Однако при известии о бегстве Франсуа, известие, которое, кстати говоря, Генрих, пылая гневом и ненавистью, сообщил ей без всякой подготовки, статуя, казалось, внезапно ожила, хотя это выразилось только в том, что она глубже уселась в кресле и молча покачала головой.

— Вы даже не вскрикнули, матушка? — сказал Генрих.

— А зачем мне кричать, сын мой? — спросила Екатерина.

— Как! Бегство вашего сына не кажется вам преступным, угрожающим, достойным самого сурового наказания?

— Мой дорогой сын, свобода стоит не меньше короны; вспомните, что я и вам посоветовала бежать, когда у вас появилась возможность получить корону.

— Матушка, меня оскорбляют.

Екатерина молча пожала плечами.

— Матушка, мне бросают вызов.

— Ну нет, — сказала Екатерина, — от вас спасаются, вот и все.

— А! — воскликнул Генрих. — Так вот как вы за меня вступаетесь!

— Что вы хотите этим сказать, сын мой?

— Я говорю, что с летами чувства ослабевают, я говорю… — он остановился.

— Что вы говорите? — переспросила Екатерина со своим обычным спокойствием.

— …я говорю, что вы больше не любите меня так, как любили прежде.

— Вы заблуждаетесь, — сказала Екатерина со все возрастающей холодностью. — Вы мой возлюбленный сын, Генрих. Но тот, на кого вы жалуетесь, тоже мой сын.

— Ах! Оставим материнские чувства, сударыня, — вскричал Генрих в бешенстве, — нам известно, чего они стоят!

— Что ж, вы должны знать это лучше всех, сын мой, потому что любовь к вам всегда была моей слабостью.

— И так как у вас сейчас покаяние, вы и раскаиваетесь.

— Я догадывалась, что мы придем к этому, сын мой, — сказала Екатерина. — Поэтому я и молчала.

— Прощайте, сударыня, — сказал Генрих, — я знаю, что мне делать, раз даже моя собственная мать больше не испытывает ко мне сострадания. Я найду советников, которые помогут мне разобраться в случившемся и отомстить за себя.

— Идите, сын мой, — спокойно ответила флорентийка, — и да поможет Бог вашим советникам, им это будет необходимо, чтобы вызволить вас из затруднительного положения.

Когда он направился к выходу, она не остановила его ни словом, ни жестом.

— Прощайте, сударыня, — повторил Генрих.

Но возле двери он задержался.

— Прощайте, Генрих, — сказала королева, — еще одно только слово. Я не собираюсь советовать вам, сын мой, я знаю: вы в моих советах не нуждаетесь. Но попросите ваших советников, чтобы они хорошенько подумали, прежде чем давать вам советы, и еще раз подумали, прежде чем привести их в исполнение.

— О, конечно, — сказал Генрих, ухватившись за слова матери и воспользовавшись ими, чтобы остаться в комнате, — ведь положение серьезное, не правда ли, сударыня?

— Тяжелое, — сказала медленно Екатерина, воздевая глаза и руки к небу, — весьма тяжелое, Генрих.

Король, потрясенный тем выражением ужаса, которое, как ему показалось, он прочел в глазах матери, вернулся к ней.

— Кто его похитил? Есть ли у вас какие-нибудь мысли на этот счет, матушка?

Екатерина промолчала.

— Я думаю, что это анжуйцы, — сказал Генрих.

Екатерина улыбнулась своей иронической улыбкой, которая выдавала превосходство ее ума, всегда готового смутить чужой ум и одержать над ним победу.

— Анжуйцы? — переспросила она.

— Вы сомневаетесь, — сказал Генрих, — однако все в этом уверены.

Екатерина опять пожала плечами.

— Пусть другие верят этому, — сказала она, — но вы-то, вы, сын мой!

— То есть, как, сударыня?.. Что вы хотите сказать? Объяснитесь, умоляю вас.

— Стоит ли?

— Ваше объяснение откроет мне глаза.

— Откроет вам глаза? Полноте, Генрих, я всего лишь бестолковая старуха. Все, что я могу, — это молиться и каяться.

_t— Нет, говорите, матушка, говорите, я вас слушаю! О! Вы до сих пор душа нашего дома и всегда ею останетесь, говорите же.

— Бесполезно. Я живу мыслями другого века. Да и что такое мудрость стариков? Это подозрительность, и только. Чтобы старая Екатерина, в свои лета, дала сколько-нибудь дельный совет! Полноте, сын мой, это невозможно.

— Что ж, будь по-вашему, матушка, — сказал Генрих. — Отказывайте мне в вашей помощи, лишайте меня вашей поддержки. Но знайте, что через час — одобряете вы меня или нет, вот тоща я это и узнаю— я прикажу вздернуть на виселицу всех анжуйцев, которые сыщутся в Париже.

— Вздернуть на виселицу всех анжуйцев! — воскликнула Екатерина с тем удивлением, которое испытывают люди незаурядного ума, когда им говорят какую-нибудь чудовищную глупость.

— Да, да, повешу, изничтожу, убью, сожгу! В эту минуту мои друзья уже вышли на улицы города, чтобы переломать все кости этим окаянным, этим разбойникам, этим мятежникам!

— Упаси их Бог делать это, — вскричала Екатерина, выведенная из своей невозмутимости серьезностью положения, — они погубят себя, несчастные, и это еще не беда, но вместе с собой они погубят вас!

— Почему?

— Слепец! — прошептала Екатерина. — Неужели же глаза у королей навечно осуждены не видеть?

И она молитвенно сложила ладони.

— Короли только тоща короли, когда они не оставляют безнаказанным нанесенное им оскорбление, ибо их месть есть правосудие, а в моем случае особенно, и все королевство поднимется на мою защиту.

— Безумец, глупец, ребенок, — прошептала флорентийка.

— Но почему, почему?

— Подумайте сами: неужели удастся заколоть, сжечь, повесить таких людей, как Бюсси, как Антрагэ, как Ливаро, как Рибейрак, не пролив при этом потоки крови?

— Что из того! Лишь бы только их убили!

— Да, разумеется, если их убьют. Покажите мне их трупы, и, клянусь Богоматерью, я скажу, что вы поступили правильно. Но их не убьют. Их только побудят поднять знамя мятежа, вложат им в руки обнаженную шпагу. Они никогда не решились бы обнажить ее сами ради такого господина, как Франсуа. А теперь из-за вашей неосторожности они вынут ее из ножен, чтобы защитить свою жизнь, и ваше королевство поднимется, но не на вашу защиту, а против вас.

— Но если я не отомщу, значит, я испугался, отступил! — вскричал Генрих.

— Разве кто-нибудь когда-нибудь говорил, что я испугалась? — спросила Екатерина, нахмурив брови и сжав свои тонкие, подкрашенные кармином губы.

— Однако, если это сделали анжуйцы, они заслуживают кары, матушка.

— Да, если это сделали они, но это сделали не они.

— Так кто же тогда, если не друзья моего брата?

— Это сделали не друзья вашего брата, потому что у вашего брата нет друзей.

— Но кто же тогда?

— Ваши враги, вернее, ваш враг.

— Какой враг?

— Ах, сын мой, вы прекрасно знаете, что у вас всегда был только один враг, как у вашего брата Карла всегда был только один, как у меня самой всегда был только один — все один и тот же.

— Вы хотите сказать — Генрих Наваррский?

— Ну да, Генрих Наваррский.

— Его нет в Париже!

— А! Разве вы знаете, кто есть в Париже и кого в нем нет? Разве вы вообще что-нибудь знаете? Разве у вас есть глаза и уши? Разве вы окружены людьми, которые видят и слышат? Нет, все вы глухи, все вы слепы.

— Генрих Наваррский! — повторил король.

— Сын мой, при каждом разочаровании, при каждом несчастье, при каждом бедствии, которые вас постигнут и виновник которых вам останется неизвестным, не ищите, не сомневайтесь, не задавайте себе вопросов — это ни к чему. Воскликните: “Это Генрих Наваррский!” — и вы можете быть уверены, что попадете в цель… О! Этот человек!.. Этот человек!.. Он меч, занесенный Господом над домом Валуа.

— Значит, вы считаете, что я должен отменить приказ насчет анжуйцев?

— И немедленно, — воскликнула Екатерина, — не теряя ни минуты, не теряя ни секунды! Поспешите, быть может, уже слишком поздно. Бегите, отмените свой приказ. Отправляйтесь, иначе вы погибли.

И, схватив сына за руку, она с невероятной энергией и силой толкнула его к двери.

Генрих опрометью выбежал из дворца, чтобы остановить своих друзей.

Но он нашел только Шико, который сидел на камне и чертил на песке географическую карту.

Назад: VII ШАХМАТЫ ШИКО, БИЛЬБОКЕ КЕЛЮСА И САРБАКАН ШОМБЕРГА

XVI ДИПЛОМАТИЯ ГЕРЦОГА АНЖУЙСКОГО

XVII ДИПЛОМАТИЯ ГОСПОДИНА ДЕ СЕН-ЛЮКА

XVIII ДИПЛОМАТИЯ ГОСПОДИНА ДЕ БЮССИ

XIX ВЫВОДОК АНЖУЙЦЕВ

XX РОЛАНД

XXI ЧТО ДОЛЖЕН БЫЛ СООБЩИТЬ ПРИНЦУ ГРАФ ДЕ МОНСОРО

XXII О ТОМ, КАК КОРОЛЬ ГЕНРИХ III УЗНАЛ О БЕГСТВЕ СВОЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОГО БРАТА ГЕРЦОГА АНЖУЙСКОГО И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВОСПОСЛЕДОВАЛО