Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 42. Консьянс блаженный. Катрин Блюм. Капитан Ришар
Назад: ХV ДНЕПР
Дальше: XVII ВОЗВРАЩЕНИЕ

XVI
Венец мой за коняРичард III
Триста миллионов за Нея!
НАПОЛЕОН

Четырнадцатого ноября, как уже было сказано, Наполеон оставил Смоленск.
В первый день он не встретил другого врага, кроме местного рельефа, — врага достаточно сильного, достаточно страшного; его одного было довольно, чтобы сокрушить армию! Вышли ночью, тихо; однако эта тишина то и дело нарушалась проклятиями солдат обоза, ударами, которыми они награждали лошадей, шумом, производимым пушками и зарядными ящиками. С большим трудом взбирались они на вершину какой-либо складки местности, а там под силой тяжести срывались вниз, разбиваясь и давя друг друга на дне оврага.
Артиллерия гвардии потратила двадцать два часа, чтобы продвинуться на пять льё!
Армия растянулась на десять льё, то есть от Смоленска до Красного.
Люди, спешившие убежать, были уже в Красном, а отставшие едва лишь выходили за ворота Смоленска.
Корытня находится на полпути от Смоленска к Красному, следовательно, в пяти льё от Смоленска и в пяти льё от Красного. Наполеон рассчитывал остановиться в Корыт-не, но там дорога от Ельни пересекалась с дорогой на Красный; по этой дороге двигалась другая армия, и в этой армии царил порядок, тогда как в нашей был беспорядок; та армия была многочисленна, тогда как наша сократилась; та армия была полна сил, тогда как наша изнемогала.
Та армия состояла из девяноста тысяч человек, ею командовал Кутузов.
Ее авангард обогнал нас в Корытне.
Наполеону сообщили эту новость.
— Но я рассчитываю остановиться в Корытне, — сказал он, — пусть оттуда выгонят русских!
Один генерал, неизвестно кто это был, — только великие имена остались после этого разгрома, так же как лишь крупные обломки привлекают взгляд при кораблекрушении, — так вот один генерал возглавил тысячу солдат, и они выгнали русских из Корытни.
Отчаяние или, вернее, бесстрашное отношение к смерти многократно умножало силы людей: то, что прежде делали с трудом десять тысяч человек, теперь совершали пятьсот!
В тот час, когда Наполеон входил в Корытню, ему сообщили, что еще один авангард засел в овраге в трех льё от села — то был передовой отряд Милорадовича, быстро подходившего с двадцатью пятью тысячами солдат.
Таким образом, чтобы вернуться во Францию, надо было пробиться через армию из ста пятнадцати тысяч человек!
Наполеон слушал этот доклад в единственном доме, оставшемся невредимым во всей Корытне. Поговаривали, что этот дом был, возможно, ловушкой, куда хотели завлечь Наполеона, что он мог быть заминирован, что какой-нибудь мужик мог пожертвовать собой и в удобный момент прийти поджечь спрятанный там фитиль, и тогда полубог, который произвел на земле больше бурь, чем это сделал Юпитер на небе, исчезнет, как Ромул, в одной из них! Неизвестно, слышал ли Наполеон то, что говорилось, но он пошел и сел у стола, где были развернуты карты дорог, карты неизвестной ему страны, причем весьма приблизительные.
Вошел адъютант генерала Себастиани.
Себастиани обнаружил в Красном авангард третьей армии, неизвестно кому принадлежащей, и собирался опрокинуть его, чтобы освободить путь; об этом он просил сообщить Наполеону.
Кроме того, прошел слух — его принес тот же адъютант, — что в Лядах, местечке, расположенном в трех льё от Красного, четвертый авангард, вероятно принадлежавший какой-то нерегулярной казачьей части, похитил солдат, шедших поодиночке, и двух генералов.
Все ждали, что Наполеон, узнав о всех этих передвижениях противника вокруг и впереди него, пошлет приказ корпусам Евгения, Даву и Нея, оставшимся в Смоленске, ускорить свой марш, чтобы выставить хотя бы пятнадцать — двадцать тысяч человек в бой против двухсот тысяч; Наполеон не отдал никакого приказа и остался в раздумьях.
На следующий день тронулись в путь, словно разведчики сообщили, что дорога свободна; колонна с Наполеоном в центре шла вперед, не принимая никаких предосторожностей, как если бы та звезда, что вела к Маренго и Аустерлицу этих победителей всего мира, все еще сияла в снежном небе России.
Мародеры и дезертиры образовывали авангард; больные и раненые — арьергард.
Сердце билось лишь там, где был Наполеон.
Неожиданно перед ними возникли очертания неподвижной цепи — на заснеженной равнине возвышался заслон из людей и лошадей.
Мародеры и дезертиры замерли; откатившийся поток остановил и лошадь Наполеона; тот поднял голову, направил свою подзорную трубу на черную линию и произнес:
— Это казаки. Бросьте на них дюжину стрелков, пусть они пробьют брешь, и мы пройдем!
Один офицер собирает дюжину солдат и пробивает этот заслон, вся линия рассыпается, словно стайка спугнутых птиц, — проход свободен.
Но вот слева батарея пушек открывает огонь; снаряды бьют по флангу колонны и перепахивают дорогу, по которой она движется.
Все взоры обращаются к Наполеону.
— Что там? — спрашивает он.
— Посмотрите, сир!
Ему показывают, как в десяти шагах от него один снаряд убил трех солдат.
— Захватите эту батарею! — приказывает он.
Раненый Эксельманс возглавляет семьсот или восемьсот вестфальцев, атакует батарею; в это время остатки Старой гвардии теснятся вокруг Наполеона, чтобы прикрыть его от выстрелов.
И под этим огнем войска проходят спокойно и беззаботно; музыканты гвардии играют мелодию "Где может быть лучше, чем в доме родном?"
Но император поднимает руку — музыка прекращается.
— Друзья мои, — говорит он, — играйте "На стражу империи встанем!"
И в то время как гремит канонада, на которую нечем ответить, кроме как холодным и гордым мужеством, музыканты спокойно, словно на параде, играют мелодию, заказанную Наполеоном.
Огонь прекратился прежде чем закончилась мелодия.
Эксельманс поднялся на холм и опрокинул артиллерию и артиллеристов.
— Видите, — сказал Наполеон, — с каким врагом мы имеем дело!
В тот день землю было труднее победить, чем врага: мы потеряли всего лишь сотню солдат, но каждый подъем на дороге стоил нам пушки, зарядного ящика, повозки.
К сожалению, если отставшим и хватало времени на грабеж, разобрать пушки они уже не успевали, и потому каждая из них час спустя могла быть направлена против нас.
Наполеон вошел в Красный, но позади него шла двадцатипятитысячная армия Милорадовича. Спустившись на равнину, она оказалась между Наполеоном и тремя французскими корпусами, которые шли за ним следом.
Проведя ночь в Красном и собираясь наутро тронуться в путь, Наполеон в пяти-шести льё позади себя услышал канонаду. Это был корпус Евгения, атакованный Милорадовичем; его солдаты устилали мертвыми то поле боя, по которому, в свою очередь должен был пройти Ней; среди этих трупов Поль Ришар, сам ставший теперь трупом, и искал тело своего брата.
Наполеон отдал приказ колоннам остановиться; давно уже Евгений, его горячо любимый сын, искупил свои ошибки, допущенные им в Порденоне и Сачиле, и император не оставит его в руках врага.
Наполеон прождал весь день, но Евгений не появился.
Вечером канонада стихла.
У Наполеона оставалась надежда, о которой он сказал во всеуслышание, рассчитывая на то, что поддержка остальных укрепит ее: Евгений, несомненно, отошел к Даву и Нею, и на следующий день все увидят, как три корпуса прорвут линию русских войск и присоединятся к нашему арьергарду.
Прошла ночь, наступил день, но ничего нового не произошло; только проснулись пушки: то Кутузов бил по Нею с тех же холмов, откуда накануне он бил по Евгению.
Наполеон вызвал к себе трех маршалов, которые были при нем, — Бессьера, Мортье и Лефевра; что касается Бертье, то звать его не было надобности — Бертье не покидает его никогда. Бертье — это тень императора.
Было очевидно, что позади французской армии собрались все русские войска; они полагали, что окружили Наполеона, но дали ему уйти: они думали, что Цезарь взят, но удерживали лишь его помощников.
Если, в то время как враг обрушится на Евгения, Даву и Нея, быстро пойти вперед, можно выиграть у противника один, два, быть может, три перехода, тогда они будут спасены, так как окажутся в Литве, дружественной стране, а русские, наоборот, будут на вражеской территории.
Но было бы трусостью и подлостью бросить своих славных соратников, спасти голову, потеряв конечности! Не лучше ли будет умереть всем вместе или всем вместе спастись?
Наполеон больше не приказывает, он спрашивает. Он больше не говорит: "Я хочу!"; он говорит: "Хотите ли вы?"
И только один ему отвечает: "Пойдемте!"
Тогда вепрь со стальными клыками оборачивается, но в эту минуту ему говорят, что русский генерал Ожаровский обогнал его со своим авангардом; вернуться в Россию, имея русских позади себя нельзя.
Император вызывает Раппа.
— Иди на этот авангард, — говорит он ему, — не теряй ни минуты, атакуй его в темноте. Ни одного выстрела, понимаешь? Только штыки! В первый раз они проявили такую храбрость, и я хочу, чтобы она им надолго запомнилась!
Когда Наполеон приказывал, все немедленно повиновались; не сказав ни слова в ответ, Рапп бросился вперед, но едва он прошел десять шагов, как Наполеон позвал его назад.
За одну минуту в его голове пронесся целый рой мыслей.
— Нет, — сказал он, — оставайся здесь, Рапп, я не хочу, чтобы ты погиб в этой схватке; в будущем году ты мне понадобишься в Данциге. Пусть тебя заменит Роге.
И Рапп отправился, задумавшись в свою очередь, стоит ли передать этот приказ генералу Роге. А задуматься было над чем, так как в самом деле это удивительно: готовый вернуться в Россию, окруженный стопятидесятитысячной армией русских, в то время, когда все кругом говорили о возвращении во Францию как о несбыточной мечте, он, Наполеон, знает, что будет делать через год, и указывает одному из своих помощников город, который тому придется защищать в ста восьмидесяти пяти льё от того места, где сам он сегодня не может защититься!
Роге выступил, атаковал противника, штыками выгнал его из Ширкова и Малеева, нанеся ему такой удар, что русская армия отступила на десять льё и прекратила на сутки свое движение.
Около полуночи появился Евгений.
Он прибыл один, пробившись через русскую армию, и совершенно не знал о том, что стало с Даву и Неем. По всей вероятности, они сражались, так как весь день справа от себя он слышал гром пушек.
Решительно Кутузов был Провидением для французской армии: этот старик, такой же застывший, как и его зима, довольствовался тем, что уничтожал врага своими пушками, как зима своим снегом и ветром.
Наполеон воспользовался бездеятельностью Кутузова и тем ударом, который Роге нанес Ожаровскому, и отправил до Орши и Борисова Виктора с тридцатью тысячами человек и Шварценберга с обозом; но он не бросит в беде Даву и Нея, как не бросил Евгения, а постарается соединиться с ними. Однако он совершит этот непосильный марш не для того, чтобы одержать великую победу, как это было в Экмюле, а для того, чтобы спасти двух своих маршалов с остатками их армий!
Семнадцатого числа он приказал быть готовым к пяти часам утра; теперь, когда вся армия, то есть то, что от нее осталось, думает, что он направится к Польше, Наполеон поворачивается к Польше спиной и продвигается на север.
— Куда мы идем? — спрашивают все голоса, — по какой дороге мы должны идти?
— Мы идем спасать Даву и Нея! Идем по дороге преданности!
И голоса смолкли — все стало ясно, все подчинились.
Наполеон вырвет обоих своих помощников у России или останется вместе с ними. Спасенный Евгений продолжит свой путь к Лядам; после совершенного им рывка он еще может двигаться, но уже не может сражаться.
Генерал Клапаред с больными и ранеными будет оборонять Красный; этих сил вполне достаточно, чтобы сдержать врагов, рассеивающихся от одного прикосновения.
Днем Наполеон очутился между тремя армиями, которые были расположены справа от него, слева и впереди. Этим армиям стоило лишь двинуться, только соединиться, и они своими ста двадцатью тысячами солдат задушили бы Наполеона с его одиннадцатью тысячами человек! Им следовало лишь, подтянув свои батареи, стрелять в течение одного дня, и они раздавили бы французов! Ни один не ушел бы! Но люди остались на месте, а пушки молчали.
Перед русскими стояли невидимые для самих французов грозные тени Риволи, Пирамид, Маренго, Аустерлица, Йены, Фридланда, Экмюля и Ваграма!
Понадобилось три года, чтобы стала понятна уязвимость этого второго Ахилла, нужна была Англия, этот яростный враг, чтобы вонзить кинжал ее horse-guards в сердце умирающего льва; понадобилась большая лощина под Ватерлоо, чтобы похоронить императорскую гвардию!
Наконец заговорили пушки; это было в тылах, в Красном. Враг, не трогавший Наполеона, атаковал Клапареда.
Французы оказались окруженными со всех четырех сторон.
Конечно, это было сигналом: три до тех пор выжидавшие армии в свою очередь принялись поливать французов огнем.
Но те продолжали идти вперед; примерно так же было и в Кремле — шли на огонь, посреди двух огней, — но теперь это было масштабнее.
И вдруг пылающая стена открылась, чудом пробитая Даву с его людьми!
Осталось только найти и освободить Нея.
Даву ничего не слышал о нем: он знал только, что его соратник был позади, в одном дне марша. Между тем ждать его под таким огнем было невозможно: армия растопилась бы там, как бронза в печи.
Наполеон вызвал Мортье.
Он приказал ему защищать Красный возможно дольше, ожидать там Нея, в то время как сам он откроет путь всей армии через Оршу и Ляды.
Мы уже сказали, что Наполеон был воплощением силы, а чтобы пробить сорок тысяч русских войск, проскользнувших за его спиной и вставших на пути в Польшу, пока он двигался к Смоленску, нужна была грозная военная машина.
Император с остатками Старой гвардии направляется по дороге на Красный; Мортье, Даву и Роге прикрывают отступление. Роге с Молодой гвардией, возглавившие накануне колонну в Ширкове и Малееве, на следующий день в Красном превратились в арьергард, потому что от 1-го полка вольтижеров, целого полка, который дважды бросался в атаку на русские батареи, оставалось только пятьдесят солдат и одиннадцать офицеров!
Вечером Наполеон прибыл в Ляды, на следующий день — в Оршу.
В Смоленске у него было двадцать пять тысяч солдат, сто пятьдесят пушек, продовольствие, казна; в Орше у него остались только десять тысяч солдат, двадцать пять пушек и разграбленная казна.
Это было не отступление, а бегство. Речь шла не о том, чтобы отойти, а о том, чтобы бежать.
Отправили генерала Эбле с восемью ротами сапёров и понтонёров обеспечить переправу этих десяти тысяч человек через Березину.
Вероятно, Наполеону следовало оставить Оршу, но тогда он бросил бы Нея. Наполеон был несчастнее Августа, ибо тот о своих легионах мог по крайней мере вопрошать Вара; он же о Нее спрашивал самого себя!
Всю ночь каждый час он открывает свою дверь и произносит:
— Есть новости от Нея?
При малейшем звуке на улице он открывает окно и произносит:
— Это не Ней идет?
Все взгляды обращены на север, но там не видно ничего, кроме все более и более сгущающихся рядов русских батальонов. И, напрягаясь, нельзя услышать даже грома пушек: кругом только могильная тишина; если Ней жив, он бы сражался… Ней мертв!
И, как будто эта смерть была уже свершившимся фактом, все начали повторять друг другу:
— Я видел его пятнадцатого; вот что он мне сказал…
— А я видел его шестнадцатого; вот что он мне ответил…
Наполеон же повторял:
— Ней! Мой храбрый Ней! Я не пожалею тех миллионов, которые лежат в моих подвалах в Тюильри, за моего герцога Эльхингенского, моего князя Московского!
И вдруг среди ночи сначала послышался приближающийся галоп лошади, затем раздались возгласы и прозвучало имя Нея.
— Ней? — крикнул Наполеон. — Кто принес вести о Нее?
К императору подвели молодого человека в обтрепанном синем мундире, расшитом серебром.
Наполеон узнал в нем адъютанта Евгения.
— А! Это вы, господин Поль Ришар! — произнес император.
— Нет, сир: я Луи Ришар… Мой брат Поль мертв! Но маршал жив, сир.
— Где он?
— В трех льё отсюда; он просит помощи.
— Даву! Евгений! Мортье! На помощь к Нею! Идите сюда, мои маршалы! Есть новости от Нея… Все наши потери восполнимы: Ней спасен!
Первым вошел Евгений.
— Евгений, этому доброму вестнику — крест офицера Почетного легиона.
— Вот орден моего брата, сир, — сказал молодой человек, доставая с груди крест, который он снял с мундира Поля после его смерти.
— А! Это вы, мой храбрый Луи! — воскликнул Евгений. — Полученная новость хороша, но гонец, который ее принес, делает ее еще лучше!
— Сир, — сказал входя Мортье, — я готов выступить.
— И я тоже, — сказал Евгений.
— Я старый друг князя, — заявил Мортье.
— Сир, — продолжал Евгений, — я король и требую предпочтения, полагающегося мне по рангу: никто не подаст Нею руки прежде меня.
Мортье отступил.
— Пожмите мою руку, сударь, — сказал ему император.
Мортье взял руку Наполеона и со вздохом поцеловал ее.
— Когда-нибудь я сделаю тебя королем, Мортье, и тогда ты тоже скажешь: "Я хочу!"
Через два часа Ней вошел в комнату Наполеона, и тот раскрыл ему объятия, воскликнув:
— Я спас своих орлов, поскольку ты жив, мой храбрый Ней!
Потом, обращаясь к тем, кто окружал его, он сказал:
— Господа, три часа тому назад я отдал бы триста миллионов за эту минуту радости. Бог дал мне ее даром!
Назад: ХV ДНЕПР
Дальше: XVII ВОЗВРАЩЕНИЕ