XVII ПОД ПОКРОВОМ ТЕМНОЙ ночи

Назад: VIII МИМОЛЕТНАЯ МИЛОСТЬ МАРИИ СТЮАРТ

XVII
ПОД ПОКРОВОМ ТЕМНОЙ ночи

Проводив герцога, Габриэль вернулся и подал знак Мартину Герру, которому, очевидно, не нужны были никакие разъяснения. Он поднялся и вышел.

Через четверть часа оруженосец возвратился в сопровождении какого-то худого оборванного человека. Мартин подошел к погруженному в размышления Габриэлю:

— Господин виконт, вот тот человек.

— Очень хорошо! Так это вы рыбак Ансельм, о котором мне говорил Мартин Герр? — обратился Габриэль к пришельцу.

— Да, господин виконт, это я.

— И вы знаете, чего мы ждем от вас?

— Ваш оруженосец сказал мне об этом, господин виконт, и я к вашим услугам.

— Мартин Герр должен был также поставить вас в известность, что вы рискуете жизнью наравне с нами.

— О, об этом можно было и не упоминать. Я и так каждый день рискую жизнью, чтобы поймать какую-нибудь рыбешку, и зачастую возвращаюсь ни с чем. Гораздо милее рискнуть сегодня своею вяленой шкурой ради вас… притом за приличное вознаграждение.

— Это верно, — заметил Габриэль, — но твои повседневные опасности всегда непредвиденны: ведь в заведомую бурю ты не выйдешь в море. А тут опасность вполне определенная.

— Конечно, надо быть либо святым, либо сумасшедшим, чтобы в этакую ночь довериться морю. Но это дело ваше, не мне вас отговаривать.

— Но когда мы доберемся до цели, — продолжал Габриэль, — твоя служба на том не кончится. Тебе придется пойти в драку и поработать по-солдатски ничуть не хуже, чем по-рыбацки. Не забывай об этом!

— Ладно, — проворчал Ансельм, — вы только меня не запугивайте. Вы отвечаете за жизнь тех, кто мне дорог, а я взамен отдаю свою. Сделка состоялась, больше говорить не о чем.

— Ты храбрый человек, — сказал виконт. — Можешь быть спокоен: и жена, и твои дети ни в чем не будут нуждаться. На этот счет я дал распоряжение своему управляющему Элио, а герцог де Гиз лично проследит за этим.

— Больше мне и не нужно, — молвил рыбак, — вы великодушнее любого короля. Я вас не подведу.

— Теперь скажи: твоя лодка выдержит четырнадцать человек?

— Господин виконт, она выдерживала и до двадцати.

— Нужны тебе еще гребцы?

— Ясное дело, господин виконт. У меня и так будет полно хлопот с рулем да с парусом, ежели придется его ставить.

Тут в разговор вмешался Мартин Герр:

— Трое из наших ребят — Амброзио, Пильтрусс и Ландри — гребут так, словно никогда ничем другим не занимались. Да я и сам прилично гребу.

— Ну и ладно, — рассмеялся Ансельм, — Мартин мне открыл все, кроме одного: где мы должны причалить.

— У форта Ризбанк, — произнес виконт д’Эксмес.

— У форта Ризбанк? Вы сказали: у форта Ризбанк? — переспросил пораженный Ансельм.

— А что, ты возражаешь?

— Какие там возражения! — махнул рукой рыбак. — Только место-то не слишком важное для высадки, я там еще ни разу не бросал якорь. Ведь это же голая скала!

— Ты отказываешься?

— Да нет же! Доставлю уж вас до форта Ризбанк, если удастся. Веселенькую прогулочку вы затеяли!

— Когда мы должны быть готовы? — спросил Габриэль.

— А вы хотите быть там к четырем часам?

— Между четырьмя и пятью, не позже.

— Тогда надо выйти из лагеря в час ночи.

— Хорошо, я предупрежу своих людей.

— Так и сделайте, господин виконт, — согласился рыбак. — Только разрешите мне соснуть часок вместе с ними. Со своими я попрощался, лодка надежно укрыта, так что уходить от вас мне не с руки.

— Ты прав, Ансельм, поспи-ка немного. Ведь нынешней ночью тебе придется потрудиться на славу. А сейчас… Мартин Герр, оповести отряд.

— Эй, вы! Все сюда! — закричал Мартин Герр.

— Что? Что случилось? — посыпались вопросы.

Все поднялись и обступили Мартина Герра.

— Благодарите господина виконта: через час вылазка.

— Вот это здорово! Очень хорошо! Ура! — завопили волонтеры.

Мальмор тоже присоединил свое ликующее "ура" к товарищам по оружию. Но в этот же момент вошли четыре санитара, посланные Амбруазом Парэ, и, несмотря на сопротивление раненого, уложили его на носилки. Напрасно Мальмор обращался к своим товарищам с душераздирающими воплями, напрасно он осыпал их проклятиями, называя трусами и мошенниками. С ним никто не посчитался, и его унесли.

— Теперь нам остается, — сказал Мартин Герр, — точно определить каждому свое место и распределить обязанности.

— А какая работенка нам предстоит? — спросил Пильтрусс.

— Пойдем на приступ!

— Тогда я иду первым! — вскричал Ивонне.

— Хорошо, — согласился оруженосец.

— Несправедливо! — заявил Амброзио. — Ивонне вечно лезет вперед, как будто, кроме него, никого нет!

— Не спорьте! — перебил их виконт д’Эксмес. — В предстоящем нам приступе первый в ряду подвергается наименьшей опасности. Это ясно хотя бы из того, что замыкаю шествие я!

— Тоща Ивонне просчитался, — рассмеялся Амброзио.

Мартин Герр назвал каждому его номер в будущей цепи.

Амброзио, Пильтрусса и Лактанция оповестили, что они сядут за весла. Итак, все было подготовлено, все рассчитано, все предусмотрено. Габриэль приказал всем ложиться спать: в нужный час он сам их разбудит.

Через несколько минут по всей палатке разнесся богатырский храп, которому вторили монотонные бормотания Лактанция. Наконец стихли и они.

Один Габриэль не спал. Через час он потихоньку разбудил своих людей. Все поднялись, бесшумно оделись и вышли из лагеря. Габриэль вполголоса произнес: "Кале и Карл" — и часовые беспрепятственно пропустили их.

Маленький отряд во главе с Ансельмом миновал деревню и двинулся вдоль берега. Никто не проронил ни слова; только слышно было, как надрывается ветер да глухо стонет море…

Там, в городе, тоже кто-то не спал. То был лорд Уэнтуорс. Он только что вернулся в свой дом, чтобы хоть на какое-то время забыться сном. Он ведь не спал целых трое суток, с неослабевающей энергией затыкая все самые опасные бреши в обороне города, поспевая всюду, где требовалось его присутствие.

Вечером 4 января он еще раз побывал в Старой крепости, самолично произвел развод караулов, проверил надежность городской стражи, на чьей обязанности лежала охрана форта Ризбанк. Все было готово к отражению штурма. А завтра… завтра прибудут подкрепления, которые он запросил из Дувра.

Да, для волнений не было никаких причин, и все-таки утомленный до крайности лорд Уэнтуорс не мог заснуть.

Какая-то смутная, безотчетная тревога не покидала его, заставляя ворочаться в постели с боку на бок.

— Черт возьми! Ведь все предосторожности приняты. Старая крепость недоступна, и неприятель наверняка не отважится на ночной штурм, все остальные позиции надежно защищены дюнами и морем.

Лорд Уэнтуорс твердил себе это тысячи раз и все-таки не мог заснуть. Он чувствовал, как в ночи, окутавшей город, зарождается какая-то страшная беда, восстает во плоти какой-то невидимый враг. И этот враг — не маршал Строцци, не герцог де Невер, даже не великий Франциск де Гиз. Кто он?

Не бывший ли его пленник, тот самый безумный виконт д’Эксмес, воздыхатель госпожи де Кастро? Неужели это он?

Ха-ха… Забавный противник для губернатора Кале, столь надежно охраняемого!

И, несмотря ни на что, лорд Уэнтуорс не мог ни подавить, ни объяснить своего страха.

Он чувствовал его, ощущал — и не мог спать.

XVIII
МЕЖДУ ДВУХ ПРОПАСТЕЙ

Форт Ризбанк, тот самый, который из-за своих восьми выступов именовался Восьмигранником, был сооружен перед самым входом в Кале. Массивный и угрюмый, он глыбой вздымался над скалой, такой же мрачной и громадной.

Море нередко обрушивало свои грозные валы на эту сумрачную скалу, но никогда не добиралось до крепости.

В эту ночь, на 5 января 1558 года, море было как никогда бурным и зловещим. Из глубины его доносились какие-то протяжные скорбные стоны, подобные рыданиям безутешной в своем отчаянии души.

Прошло всего несколько минут после смены часовых, как вдруг чей-то отчетливый голос, похожий на зов далекой трубы, ворвался в шум прибоя, в эти вечные стоны океана.

Заступивший на караул часовой вздрогнул, прислушался и, словно не поняв происхождения этого странного зова, прислонил свой арбалет к стене. Затем, убедившись, что рядом никого нет, он приподнял сторожевую будку, извлек оттуда свернутую в клубок веревочную лестницу и тут же прикрепил ее к железному крюку, которым увенчивалась амбразура башни. Затем он связал между собою два конца лестницы и через амбразуру бросил ее вниз. Благодаря двум свинцовым грузилам лестница благополучно скатилась к самому подножию крепости.

Едва лишь часовой закончил свою таинственную процедуру, как показался ночной дозор и, увидев, что часовой на посту, обменялся с ним паролем и спокойно пошел дальше.

Было уже четверть пятого утра…

Через два часа поистине героических усилий лодка наконец причалила к форту Ризбанк. К скале приставили деревянную лестницу, уткнув верхний ее конец в первую же попавшуюся выемку.

Один за другим в полном молчании высадившиеся смельчаки одолели лестницу и начали карабкаться вверх по скале, пользуясь каждой щелью, каждым углублением.

Цель их — достичь подножия башни. Но ночь была темная, скала скользкая, руки у них срывались, пальцы кровянились о камень; один их них оступился и, не удержавшись, рухнул в море. По счастью, последний из четырнадцати все еще находился в лодке, и, видя что сорвавшийся в море бедняга уже плывет к лодке, протянул ему руку.

— Это ты, Мартин Герр? — неуверенно спросил он, не разглядев его в темноте.

— Он самый, господин виконт!

— Как это тебя угораздило свалиться? — упрекнул его Габриэль.

— Лучше я, чем другой.

— Почему это?

— А потому, что другой мог бы и закричать.

— Пожалуй, так, — согласился Габриэль. — Но коли уж ты очутился здесь, помоги мне привязать лодку вот к этому корневищу.

— Корневище не больно-то крепко держит, господин виконт. Вдруг его вырвет волной, и тогда лодка пропадет, да и мы заодно с ней.

— Что делать? Лучше не придумаешь, — ответил виконт.

Привязав канатом лодку, Габриэль приказал оруженосцу:

— Подымайся!

— После вас, господин виконт.

— Тебе говорят — поднимайся! Ну! — нетерпеливо топнул ногой Габриэль.

Момент был неподходящий для споров. Мартин Герр, а следом и Габриэль доползли до лестницы и стали подниматься вверх.

Когда Габриэль уже занес ногу на последнюю ступень, огромная волна налетела на берег, вырвала корневище и унесла в открытое море лодку вместе с лестницей.

Виконт погиб бы, если бы Мартин мгновенно не наклонился над морскою пропастью и не удержал за плащ своего хозяина.

— На сей раз ты спас мне жизнь, Мартин!

— Так-то оно так, но вот лодка-то распрощалась с нами!

— Пустяки! Ведь она оплачена, — беззаботно рассмеялся Габриэль, скрывая свое беспокойство.

— Все едино, — пожал плечами Мартин Герр. — Если там, наверху, не окажется вашего человека, или лестница не достанет до земли, или оборвется у нас под ногами, — значит, все наши надежды на возвращение укатились вместе с этой проклятой лодкой.

— Тем лучше, — молвил Габриэль, — теперь нам остается победить или погибнуть!

— Пусть так, — просто согласился Мартин.

— Идем! Отряд, наверное, уже добрался до башни — шума-то совсем не слышно. Ладно, трогаемся… Только будь осторожен, Мартин.

— Не беспокойтесь, на этот раз не сорвусь!

Они двинулись в путь и через десять минут, преодолев неисчислимые опасности и препятствия, присоединились к остальным.

Было уже без четверти пять, когда Габриэль с непередаваемой радостью обнаружил веревочную лестницу, свисавшую со скалы.

— Видите, друзья, — вполголоса сказал он, — нас наверху ждут. Возблагодарим Господа, ибо обратного пути у нас нет: море поглотило нашу лодку. Итак, вперед — и Бог наш защитник!

— Аминь! — добавил Лактанций.

Теперь все знали, что вернуться обратно невозможно, но никто не заколебался.

При слабом свете едва наступающего утра Габриэль пристально вглядывался в суровые, бесстрастные лица смельчаков. И все они, как один, повторили за ним:

— Вперед!

— Помните, кто за кем идет! Первый — Ивонне, за ним — Мартин Герр, за ними — каждый по порядку своих номеров. Замыкающий — я. Веревка, полагаю, достаточно крепка.

— Веревка железная, господин виконт, — сказал Аброзио. — Мы уж ее опробовали, она не то что четырнадцать, а тридцать душ выдержит!

— Тоща дело за тобой, Ивонне, — сказал виконт д’Эксмес. — Ты рискуешь пропустить самое опасное в нашем путешествии. Ида — и мужайся!

— Мужества, господин виконт, мне не занимать, особенно коща бьет барабан и грохочут пушки. Но, признаться, нет у меня привычки к тихим вылазкам и скользким канатам. А вообще-то хорошо, коща идешь впереди всех.

Габриэль, не желая спорить на эту тему, резко сказал:

— Хватит болтать! Надо не говорить, а дело делать. Вперед, Ивонне! И помни: передышка — только на стопятидесятой ступеньке. Все готовы? Мушкеты — за спину, кинжалы — в зубы! Смотрите вверх, а не вниз, думайте о Всевышнем, а не о гибели! Вперед!

Ивонне поставил ногу на первую ступень. Пробило пять часов. Медленно и бесшумно четырнадцать смельчаков начали опасное восхождение.

Поначалу Габриэль, замыкавший шествие, почти не ощущал опасности. Но чем выше они подымались, тем сильнее и сильнее раскачивалась эта диковинная гроздь, унизанная живыми существами. Вот тоща-то он и почувствовал, что опасность стала чуть ли не осязаемой.

Страшное и величественное зрелище представляла эта картина: в темноте, под дикое завывание ветра, четырнадцать человек, похожих на призраков, в полной тишине карабкаются по отвесной стене, на вершине которой ждет их возможная, а внизу — верная смерть. На стопятидесятой ступеньке Ивонне остановился.

Еще раньше было условлено, что на передышку уйдет столько времени, сколько потребуется, чтобы дважды прочитать "Отче наш" и "Богородицу". Но и после этого Ивонне не двинулся с места.

Тогда Мартин Герр счел за благо хлопнуть его по ноге и шепнул:

— Трогай!

— Не могу… — хрипло отозвался Ивонне.

— Не можешь? Почему, негодяй? — вздрогнул Мартин Герр.

— Голова закружилась…

Холодный пот выступил на лбу у Мартина. На какое-то мгновение он не знал, на что решиться. Если у Ивонне действительно закружилась голова и он упадет, он невольно увлечет вниз и всех остальных. Спускаться обратно тоже не имело смысла. В таком ужасном, никак не предвиденном положении Мартин совершенно растерялся и ограничился тем, что наклонился к Ансельму, который двигался за ним, и сказал:

— У Ивонне голова закружилась.

Ансельм, как и Мартин, тоже вздрогнул и, в свою очередь, сообщил Шарфенштейну, своему соседу:

— У Ивонне голова закружилась.

Так по цепочке эта страшная весть дошла до Габриэля, который услышав ее, побледнел.

XIX
ОТСУТСТВУЮЩИЙ АРНО ДЮ ТИЛЬ ОКАЗЫВАЕТ ПАГУБНОЕ ВЛИЯНИЕ НА СУДЬБУ БЕДНЯГИ МАРТИНА ГЕРРА

Это был самый страшный, напряженный момент. Потрясенный Габриэль словно увидел перед собой воочию неумолимую опасность. Да не одну, а целых три. Внизу бурлящее море, казалось, требовало своей добычи; впереди, над головой Габриэля, двенадцать человек застыли в смертельном ужасе, не имея возможности ни отступить, ни продвинуться, преграждая ему путь к третьей, пока еще незримой опасности — к пикам и аркебузам англичан, поджидающих их, вполне возможно, наверху.

По счастью, Габриэль был из тех людей, которые не медлят даже перед пропастью, поэтому решение его было мгновенным. Он даже и не задумался, что рука может дрогнуть и тоща он грохнется прямо о скалы. Подтягиваясь на руках, он стал подыматься по краю веревочной лестницы. Сила и воля его были столь велики, что он добрался до Ивонне.

— Ты будешь двигаться? — резко и повелительно обратился он к Ивонне.

— У меня… голова… кружится, — отвечал бедняга, выбивая дробь зубами.

— Будешь двигаться? — повторил виконт д’Эксмес.

— Не могу… — лепетал Ивонне. — У меня руки и ноги… отрываются от ступенек… Вот-вот упаду…

— Посмотрим, — проронил Габриэль.

Он выхватил кинжал, потом, действуя ногами и левой рукой, дотянулся до поясницы Ивонне и приложил острие кинжала к его спине.

— Чувствуешь мой кинжал? — спросил он.

— Ох, господин виконт! Пощадите!..

— Клинок тонок и остер, — продолжал Габриэль с поразительным хладнокровием. — Стоит тебе откинуться назад, он сам собою пронзит тебя. Теперь слушай меня хорошенько. Мартин Герр пойдет перед тобою, а я позади. Если ты хоть вздрогнешь, клянусь Богом, ты не упадешь вниз! Я пришпилю тебя кинжалом к этой каменной стене, и все пройдут дальше через твой труп.

— О, смилуйтесь, господин виконт! Я пойду! — испуганно воскликнул Ивонне, избавившись от прежнего страха.

— Мартин, — сказал виконт, — ты слышал? Подымись выше.

Мартин тем же способом, что и его хозяин, через мгновение очутился первым на лестнице.

— Вперед! — произнес Габриэль.

Мартин ловко полез по лестнице, а Ивонне, забыв про свое головокружение, двинулся за ним, ибо Габриэль в правой руке держал кинжал, грозивший Ивонне смертью.

Так все четырнадцать прошли последние сто пятьдесят ступенек.

"Черт возьми! — весело размышлял Мартин Герр, видя, что стена почти рядом, — господин виконт нашел превосходное средство от головокружения…"

Развить эту мысль ему так и не удалось, ибо голова его вдруг вынырнула над краем крепостной площадки.

— Это вы? — обратился к Мартину незнакомый голос.

— Черт возьми! — только и сказал оруженосец, переводя дыхание.

— Давно пора, — заметил часовой. — Через пять минут пройдет дозор.

— Ладно, мы сумеем его встретить, — отозвался Мартин и уперся холеном о каменный выступ.

И в эту минуту часовой, пытаясь разглядеть его в темноте, спросил:

— Как тебя зовут?

— Мартин Герр…

Не успел он закончить фразу, как Пьер Пекуа (это был именно он) изо всех сил толкнул его в грудь, и МартинГерр полетел в пропасть.

— Господи! — падая, воскликнул бедняга.

На площадку уже взбежал Ивонне и, ощутив под ногами твердую почву, немедленно обрел свое хладнокровие и смелость; вслед за ним появились Габриэль и все остальные.

Пьер Пекуа не оказал им ни малейшего сопротивления. Он стоял словно окаменевший.

— Несчастный! — вскричал виконт д’Эксмес, тряся его за плечи. — Что с вами случилось? Что вам сделал Мартин Герр?

— Мне? Ничего, — глухо ответил оружейник. — Но Бабетте! Моей сестре!..

— Да, я и забыл совсем! — вскричал пораженный Габриэль, — Бедный Мартин… Но это же был не он! Неужели его не спасти?

— Спасти от падения с высоты двухсот пятидесяти футов на голый камень! — зловеще рассмеялся Пьер Пекуа. — Полноте, господин виконт, подумайте лучше о том, как бы вам спастись самому вместе с вашими людьми! Сейчас не время жалеть преступника!

— Преступник! Он неповинен, говорю я вам! И я это вам докажу! Но сейчас не время, вы правы. Что же нам теперь предстоит?

— Сейчас пройдет ночной дозор. Надо связать четырех человек, заткнув им рты… Но нам не придется их ждать, вот они!

Едва Пьер Пекуа проговорил эти слова, как действительно показался ночной патруль, направившийся по внутренней лестнице на площадку. Если бы они подняли тревогу, все бы, наверное, пропало. Но, по счастью, Шарфенштейны, дядюшка и племянник, люди от природы любопытные и дотошные, как раз оказались рядом с ними. Поэтому никто из патруля не успел даже и пикнуть. Мощные ладони зажали им рты и мгновенно прижали к земле. Подбежавшие Пильтрусс и еще двое волонтеров тут же обезоружили и связали четырех ошарашенных городских стражников.

— Здорово получилось! — заметил Пьер Пекуа. — Теперь надо захватить врасплох остальных часовых, а потом уж ринуться в караулку! Мы с братом обработали чуть ли не половину стражников, и теперь они ждут не дождутся французов. Я сам схожу и сообщу им о нашем успехе. А вы тем временем займитесь часовыми.

— Я крайне вам благодарен, Пекуа, — сказал Габриэль, — и если бы не гибель Мартина Герра!..

— Еще раз прошу вас, господин д’Эксмес, предоставьте это дело Богу и моей совести, — сурово ответил непреклонный горожанин. — Я ухожу. Делайте свое дело, а я займусь своим.

Все дальнейшие события развернулись именно так, как предсказывал Пьер Пекуа. Большинство часовых перешли на сторону французов. Один вздумал было сопротивляться, но был мгновенно обезоружен и связан. Когда оружейник возвратился в сопровождении Жана Пекуа и нескольких верных людей, вся крепостная площадка форта Ризбанк была во власти виконта д’Эксмеса.

Теперь предстояло завладеть караульным помещением, и Габриэль решил не медлить. Нужно было скорее воспользоваться первым смятением и нерешительностью врага.

В этот ранний утренний час сменившиеся с постов караульные спали праведным сном младенцев. Не успели они даже проснуться толком, как были уже связаны по рукам и ногам. Словом, до битвы дело не дошло, ибо вся эта суматоха длилась всего несколько минут. Не было еще и шести часов, как весь форт Ризбанк — ключ к гавани и к городу — принадлежал уже французам.

Итак, вся операция прошла необычно быстро и удачно. Форт Ризбанк уже был взят, виконт д’Эксмес успел расставить новых часовых и сообщить им новый пароль, а в городе обо всем этом даже и не догадывались.

— Но раз Кале еще держится, значит, и нам рано складывать оружие, — говорил Пьер Пекуа Габриэлю. — Поэтому, господин виконт, советую поступить так: вы с Жаном и половиной наших людей будете удерживать форт, а я — во главе с другими — вернусь в город. Если потребуется, мы там лучше поможем французам, чем здесь.

— А вы не боитесь, — спросил Габриэль, — что лорд Уэнтуорс разъярится и сведет с вами счеты?

— Будьте покойны! Не такой уж я дурак. Если надо, я обвиню Жана в предательстве. Мы, дескать, были застигнуты врасплох и, несмотря на яростное сопротивление, вынуждены были сдаться на милость победителя. А тех, кто отказался подчиняться вам, попросту прогнали с форта. У лорда Уэнтуорса теперь дела невеселые, так что он не усомнится в наших словах и еще поблагодарит нас!

— Ладно, — согласился Габриэль, — идите обратно в Кале. Я вижу, вы не только смельчаки, но и большие хитрецы. Вы и мне сумеете помочь, если я рискну на вылазку.

— Ох, не рискуйте, господин виконт! — воскликнул Пьер Пекуа. — С такими силами многого не добьетесь, а потерять можете все! Оставайтесь уж тут!

— Значит, пока герцог де Гиз и все остальные бьются, рискуя жизнью, я сложа руки буду здесь бездельничать? — возмутился Габриэль.

— Их жизнь принадлежит только им, господин виконт, а форт Ризбанк — Франции, — возразил благоразумный горожанин. — Послушайте: в решающий момент я подниму всех, кто одних со мной убеждений. Вот тоща-то вы и явитесь, нанесете сокрушительный удар и передадите город герцогу де Гизу.

— Но кто же меня предупредит, что пора действовать?

— Вы мне вернете тот рог, что я вам вручил. Кстати, зов его оповестил меня о вашем прибытии. Когда до форта Ризбанк снова донесется призыв, смело выходите и во второй раз добейтесь победы!

Габриэль сердечно поблагодарил Пьера Пекуа, отобрал вместе с ним людей, которые должны были вернуться в город, и проводил их до ворот форта.

Было уже половина восьмого. Светало.

Габриэль сам проследил, чтобы над фортом водрузили французские флаги: ведь они должны были успокоить герцога де Гиза и отпугнуть английских капитанов. Потом он прошелся по площадке, которая была свидетельницей событий этой ужасной достославной ночи.

Побледнев, он подошел к тому месту, где был сброшен в пропасть Мартин Герр, несчастная жертва рокового недоразумения, и наклонился над скалой. Сначала он ничего не увидел, но, приглядевшись, заметил у края водосточной трубы распростертое тело Мартина Герра. Видимо, именно труба и смягчила силу страшного падения.

Ему показалось, что оруженосец мертв, и он захотел отдать ему последние почести. Рядом с Габриэлем стоял и Пильтрусс, оплакивая Мартина Герра, которого всегда очень любил, он тут же присоединился к благочестивому намерению своего начальника. Укрепив веревочную лестницу, он полез обратно в пропасть и вскоре возвратился с телом своего друга. Мартин еще дышал.

Приглашенный хирург обнаружил, что у бедняги сломана рука и раздроблено бедро.

Хирург брался залечить руку, а ногу посоветовал ампутировать, но сам не решался на столь сложную операцию.

Осталось только ждать. Если бы удалось связаться с мэтром Амбруазом Парэ, Мартин Герр был бы спасен.

XX
ЛОРД УЭНТУОРС ТЕРЯЕТ ПОСЛЕДНЮЮ НАДЕЖДУ

Герцог де Гиз не слишком-то верил в успех затеянной Габриэлем вылазки. Тем не менее он пожелал самолично убедиться в ее результатах. Ведь в создавшемся трудном положении хотелось уповать даже на несбыточное.

Около восьми часов в сопровождении немногочисленной свиты он подъехал к тому месту, откуда виден был форт Ризбанк, вооружился подзорной трубой, взглянул на форт и радостно вскрикнул. Ошибки не могло быть — там, на форте, развевался французский флаг!

— Молодчина Габриэль! — воскликнул он. — Он все-таки 282 совершил чудо! А я-то еще сомневался!.. Теперь Кале будет наш! А если подоспеют англичане, то Габриэль сумеет их встретить по-своему!

— Ваша светлость, вы, кажется, не ошиблись, — заметил кто-то из свиты, глядя в подзорную трубу. — Поглядите, не английские ли паруса на горизонте?

— Ишь ты, заторопились! — рассмеялся герцог. — Давайте взглянем… — И он взял трубу. — И впрямь англичане! Дьявольщина! Они не теряются! Я их так скоро не ждал. Что ж, делать нечего… Посмотрим теперь, как будут себя вести неожиданные гости и как встретит их молодой губернатор форта Ризбанк!

Уже совсем рассвело, коща английские суда показались на виду форта.

Развевающееся на ветру французское знамя предстало перед ними, словно грозный призрак. А чтобы придать реальность этому видению, Габриэль произвел троекратный залп из пушек.

Все сомнения у англичан отпали — французское знамя действительно колыхалось на английской башне. Очевидно, не только башня, но и весь город был во власти французов. Значит, они опоздали!

После нескольких минут удивления и растерянности их корабли повернули и направились к Дувру. Они ведь могли лишь помочь Кале, но отбить город обратно были не в силах.

— Хвала Господу! — ликовал герцог. — Нет, каков Габриэль! Он положил Кале прямо нам в руки. Стоит только сжать их — и город наш.

И, вскочив на коня, он помчался в лагерь торопить осадные работа. Всякое событие, как правило, имеет свою оборотную сторону: то, что радует одного, повергает в слезы другого. И пока герцог де Гиз радостно потирал руки, лорд Уэнтуорс рвал и метал.

После тревожной ночи, полной зловещих предчувствий, лорд Уэнтуорс под утро наконец уснул и вышел из своих покоев лишь тоща, коща хитроумные защитники форта во главе с Пьером Пекуа принесли ему роковое известие.

Губернатор узнал об этом последний. Не веря своим ушам, разъяренный лорд велел привести к себе старшего из беглецов. Перед ним с поникшей головой и с горестным выражением лица предстал Пьер Пекуа.

Хитрый горожанин, вроде бы все еще потрясенный происшедшим, описал, как триста злонамеренных авантюристов внезапно вскарабкались на скалу. При этом он не забыл упомянуть, что тут наверняка таится какая-то измена, но какая именно, он, Пьер Пекуа, раскусить не сумел.

— Но кто же командовал этим сбродом? — допытывался лорд Уэнтуорс.

— Бог ты мой, да ваш же бывший пленник д’Эксмес! — с непостижимой наивностью отвечал оружейник.

Губернатор воскликнул:

— Вот когда сбываются сны!

Потом, нахмурившись и будто вспомнив о чем-то неожиданном, добавил:

— Постойте… Он ведь, кажется, был вашим постояльцем?

— А как же!.. — не смущаясь, отвечал Пьер. — Тут мне скрывать нечего… Больше того: думается мне, что мой двоюродный братец Жан… ну, этот ткач… он тоже малость замешан в этой истории…

Лорд Уэнтуорс словно пронизал его взглядом, но горожанин даже и не потупился. Впрочем, у него были все данные для подобной смелости: губернатор прекрасно знал, что влияние Пьера Пекуа в городе ставит его выше всяких подозрений.

Задав еще несколько вопросов и упрекнув на прощание за нерасторопность, губернатор наконец отпустил его с миром.

Оставшись один, лорд Уэнтуорс впал в мрачное отчаяние.

И было от чего! Город с таким малочисленным гарнизоном, да еще лишенный теперь всякой помощи и зажатый между фортами Ньелле и Ризбанк, уже не мог защищаться. Хорошо, если он продержится всего несколько дней, а может… и часов.

Все это было невыносимо для такого спесивого гордеца, каким был лорд Уэнтуорс.

— Все равно! — твердил он вполголоса, бледный от гнева и от не остывшего еще удивления. — Все равно им дорого обойдется победа! Они уже считают Кале своим, но я-то, я буду сражаться до конца, и они заплатят за свой успех столькими жизнями, сколько мне потребуется! А этому кавалеру прекрасной Дианы де Кастро… — он остановился, и зловещая мысль озарила радостью его мрачное лицо, — …этому кавалеру прекрасной Дианы, — продолжал он с каким-то упоением, — не придется слишком радоваться моей смерти. Я уж постараюсь… приготовлю ему подарочек!

И, выпалив эти слова, он стремглав бросился из особняка: надо было подымать дух у людей, надо было отдавать приказания и распоряжения. Какое-то мрачное решение подкрепило и успокоило его мятущуюся душу. Он вновь обрел обычное свое хладнокровие, которое невольно внушало надежду отчаявшимся защитникам крепости.

В задачу нашей книги не входит описание осады Кале во всех подробностях. Франсуа де Рабютен в своей хронике "Бельгийские войны" излагает все это с достаточным многословием.

5 и 6 января обе стороны — как осаждающие, так и осажденные — проявляли удивительное мужество и героическую стойкость. Но действия осажденных сковывались какой-то необъяснимой силой: маршал Строцци, руководивший осадой, казалось, заранее знал все способы защиты, все замыслы англичан.

Черт возьми, можно было подумать, что стены города были прозрачны!

Несомненно, у противника имелся план города!

Да, у герцога де Гиза действительно был план города, и мы знаем, кто ему его доставил. Таким образом, виконт д’Эксмес, даже отсутствуя, приносил немалую пользу штурмующим крепость французским войскам.

И однако, вынужденное бездействие, в котором он оказался, страшно тяготило пылкого юношу. Запертому в форте Ризбанк, ему ничего не оставалось делать, как только заботиться о надлежащей обороне форта.

Закончив обход постов, Габриэль обычно садился у постели Мартина и принимался утешать и подбадривать его.

Бравый оруженосец переносил свои страдания с удивительной выдержкой и душевным спокойствием. Его удивляло и удручало только одно: почему Пьер Пекуа совершил такой необъяснимый и злодейский поступок? Поэтому-то Габриэль решился наконец рассказать Мартину Герру его псевдособственную биографию в том виде, в каком она представлялась ему по внешним данным и совпадениям; становилось очевидным, что некий плут, воспользовавшись каким-то сверхъестественным сходством с Мартином, совершил целый ряд омерзительных, но никем не наказанных поступков и притом еще извлек немало выгод для своей персоны.

Это разоблачение Габриэль сделал нарочно в присутствии Жана Пекуа. Жана, человека честного, потрясла и возмутила эта грязная история. И особенно его заинтересовала личность того, кто всех сумел обмануть. Кто он, этот негодяй? Женат ли он? Где скрывается?

Мартин Герр тоже был потрясен такой гнусностью. Конечно, он был счастлив, что с его совести спало в конце концов такое бремя злодеяний, но в то же время страдал при мысли, что имя его и добрая слава замараны таким проходимцем. И кто знает, на какие подлости еще пустится негодяй, прикрываясь его именем.

Теперь он понял причину жестокой мести Пьера и не только простил его, но даже оправдал. Добряк оруженосец упускал при этом из виду, что ему пришлось расплачиваться за чужие грехи.

Когда Габриэль с улыбкой указал ему на это, Мартин ответил:

— Не все ли равно! Я все-таки доволен, что так получилось! По крайней мере, если только я выживу и останусь хромым, меня никто не смешает с обманщиком и предателем.

Но, увы, это слабое утешение было весьма сомнительным. Выживет ли он? Хирург городской стражи не ручался. Нужна была неотложная помощь хорошего хирурга, а тут в течение двух дней приходилось довольствоваться простыми перевязками.

Но не только это беспокоило Габриэля. Часто он напрягал слух, пытаясь уловить далекий звук рога, который бы положил конец этому проклятому бездействию. Но до него доносился лишь отдаленный однообразный грохот французских и английских батарей.

Наконец вечером 6 января, после тридцати шести часов, проведенных в Ризбанке, ему послышался какой-то непонятный шум, какие-то странные возгласы. Оказалось, французы после горячей схватки ворвались в Старую крепость.

Тем не менее англичане в течение следующего дня делали все возможное, чтобы удержать столь важную позицию и отстоять их последние опорные пункты. Однако было ясно, что завтра английскому владычеству в Кале придет конец.

Было три часа дня, когда лорд Уэнтуорс, бесстрашно бившийся все эти дни в первых рядах, понял, что сил у них хватит не больше чем на два часа. Он позвал лорда Дерби и спросил его:

— Сколько времени мы можем еще продержаться?

— Максимум три часа.

— Но за два часа вы ручаетесь?

Лорд Дерби прикинул в уме:

— Если ничего непредвиденного не случится, могу ручаться.

— Тогда, друг мой, доверяю вам командование, а сам удаляюсь. Если англичане в течение двух часов не получат никакого перевеса, на что я не слишком-то надеюсь, я разрешаю вам, больше того — приказываю трубить отбой и сдаваться!

— Два часа мы продержимся, милорд.

Лорд Уэнтуорс изложил своему лейтенанту условия сдачи, в которых герцог де Гиз не мог ему отказать.

— Но вы, милорд, — заметил граф Дерби, — из этих условий упустили одно. Я должен предложить господину де Гизу назначить вам выкуп.

Мрачный огонек блеснул в угрюмом взоре лорда Уэнтуорса.

— Нет, нет, — возразил он со странной улыбкой, — мною, друг мой, не занимайтесь. Я сам уже позаботился обо всем… Делайте то, что вам приказано. Передайте в Англии: я сделал все, что было в человеческих силах, для защиты города и уступил только судьбе! А вы бейтесь до последней возможности, но берегите английскую честь и кровь! Таково мое последнее слово. Прощайте!

Молча пожав руку порывавшемуся что-то сказать лорду Дерби, он покинул поле боя и направился прямо в свой опустевший особняк.

В его распоряжении было еще целых два часа. В этом он не сомневался.

XXI
ОТВЕРГНУТАЯ ЛЮБОВЬ

Лорд Уэнтуорс хорошо знал, что во дворце у него никого нет, ибо еще с утра он предусмотрительно отправил всю свою челядь на валы. Андре, французский паж г-жи де Кастро, был по его приказу заперт. Следовательно, Диана должна быть одна или, в крайнем случае, со служанкой.

Итак, шагая по вымершим улицам города, лорд Уэнтуорс, мрачный и ожесточенный, направлялся прямо к покоям, которые занимала г-жа де Кастро.

Никто не доложил о его приходе, и он, не испрашивая позволения, стремительно ворвался в комнату Дианы. Даже не поклонившись удивленной пленнице, он повелительно бросил служанке:

— Немедленно убирайтесь прочь! Возможно, французы нынче вечером войдут в город, и я не намерен за вас отвечать. Отправляйтесь к вашему отцу!

— Но, милорд… — возразила служанка.

Губернатор яростно топнул ногой:

— Вы слышали, что я сказал? Я так хочу!

— Однако, милорд… — попыталась было вмешаться Диана.

— Я сказал: я так хочу, сударыня! — вскинул голову лорд Уэнтуорс.

Испуганная девушка убежала.

— Я вас, милорд, совсем не узнаю, — обронила Диана после тягостного молчания.

— Потому что вы никогда не видели меня побежденным, — едко усмехнулся лорд Уэнтуорс. — Вы оказались блестящим пророком моего позора, а я-то, безумец, вам еще не верил! Я разбит, разбит начисто, окончательно, бесповоротно! Торжествуйте!

— Значит, французы побеждают? — спросила Диана, с трудом подавляя в себе радость.

— Побеждают? Форт Ньелле, форт Ризбанк, Старая крепость — все в их руках! Они могут взять город голыми руками! Они будут в Кале! Радуйтесь!

— О, — возразила Диана, — имея дело с таким противником, как вы, милорд, нельзя заранее праздновать победу!

— Ха!.. Ха!.. Нельзя?.. Разве вы не видите, что я покинул свой пост? Я был там все время, пока шел бой, но, если я теперь здесь, разве вам не ясно, что я не хочу присутствовать при поражении! Через полтора часа лорд Дерби сдастся. Радуйтесь!

— Но вы говорите все это таким тоном, что вам трудно поверить, — со слабой улыбкой возразила Диана, оживившись при мысли об освобождении.

— Тоща, чтобы вас убедить, я скажу вам по-другому: герцогиня, через полтора часа французы вступят в город, и виконт д’Эксмес вместе с ними. Трепещите!

— Что означают ваши слова? — побледнела Диана.

— Что? И вы еще не поняли? — лихорадочно рассмеялся лорд Уэнтуорс, подходя к ней. — Мои слова означают только одно: через полтора часа мы переменимся ролями. Вы будете свободны, а я превращусь в пленника. Виконт д’Эксмес вернет вам свободу, любовь, счастье, а меня швырнет на дно какого-нибудь каменного колодца! Трепещите!

— Но почему же я должна трепетать? — спросила Диана, отступая к стене под мрачным и воспаленным взглядом этого человека.

— Боже мой, разве это трудно понять? Сейчас я здесь повелитель, а узником стану только через полтора часа! Через час с четвертью, ибо время бежит! Через час с четвертью я буду в вашей власти, но пока еще вы — в моей! Через час с четвертью виконт д’Эксмес будет здесь, но пока здесь я! Вот почему вам должно радоваться и трепетать!

— Милорд, милорд, — вздрогнула Диана, в ужасе отталкивая лорда Уэнтуорса, — чего вы хотите от меня?

— Чего я хочу? — глухо переспросил тот.

— Не подходите ко мне!.. Или я закричу, позову на помощь, и вы будете обесчещены на всю жизнь, негодяй!

— Кричи, зови, мне все едино, — со зловещим спокойствием произнес лорд Уэнтуорс. — Дом пуст, улицы пустынны, на твои крики, по крайней мере, в течение часа, никто не придет. Посмотри — я даже не потрудился закрыть двери и окна.

— Но через час придут, и я разоблачу вас… Тоща вас убьют!

— Нет, — невозмутимо заметил лорд Уэнтуорс, — убью себя я сам. Неужели ты думала, что я переживу взятие Кале? Через час я покончу с собой, так решено, и не будем об этом говорить. Но сначала я тебя отниму у этого проклятого виконта!.. Теперь я не молю тебя, а требую!..

— А я — умираю! — воскликнула Диана, выхватив кинжал из-за корсажа.

Но прежде чем она успела нанести себе удар, лорд Уэнтуорс бросился к ней, схватил ее за руку, вырвал кинжал и отбросил его прочь.

— Еще рано! — опять улыбнулся он своей пугающей улыбкой. — Я не позволю вам себя заколоть! Потом делайте с собой что хотите, но этот последний час принадлежит мне!..

Он протянул к ней руки, и она в порыве отчаяния бросилась к его ногам:

— Пожалейте, милорд!.. Пощадите!.. Не забывайте, что вы дворянин!

— Дворянин! — вскричал тот, бешено тряся головой. — Да, я был дворянином и вел себя как дворянин, пока побеждал, пока надеялся, пока жил! Но теперь я не дворянин, нет, я просто человек, человек, который готов умереть, но сначала отомстит! — И стремительным рывком он поставил Диану на ноги.

У нее уже не было сил ни звать на помощь, ни кричать, ни умолять.

В этот миг на улице послышался громкий шум.

— А! — слабо вскрикнула Диана, и в глазах ее снова зажегся огонек надежды.

— Вот и прекрасно! — дико захохотал лорд Уэнтуорс. — Очевидно, население занялось грабежом! Пусть так! — И он поднял Диану на руки.

Она могла только прошептать:

— Милосердия!..

— Нет, нет!.. — повторил лорд. — Ты слишком хороша!

Диана лишилась сознания.

Но ему не пришлось прижаться губами к ее помертвевшим устам, ибо в это мгновение дверь с треском распахнулась, и на пороге показались виконт д’Эксмес, оба Пекуа и несколько стрелков.

Габриэль со шпагой в руке одним прыжком оказался рядом с лордом.

— Негодяй!

Тот, стиснув зубы, схватил свою шпагу, лежавшую на кресле.

— Назад! — осадил своих людей Габриэль. — Я сам покараю злодея!

И соперники в полном молчании скрестили клинки.

Пьер и Жан Пекуа с товарищами расступились, расчистив им место, и застыли как вкопанные, следя за этим смертельным поединком.

Но мы еще не поведали, каким образом, опережая расчеты лорда Уэнтуорса, подоспела к беззащитной пленнице нежданная помощь.

Пьер Пекуа в течение двух последних дней успел подготовить и вооружить тех, кто вместе с ним тайно жаждал победы французов. А поскольку в победе можно было уже не сомневаться, то число таких горожан значительно возросло. Оружейник хотел нанести удар в самый решающий момент и поэтому выжидал, когда его отряд увеличится, а осажденные англичане дрогнут. Ему совсем не улыбалось даром рисковать жизнью людей, которые ему доверились. Только после взятия Старой крепости он решил наконец действовать.

И когда прозвучал его рог, из форта Ризбанк, как по волшебству, рванулись виконт д’Эксмес и его отряд. В мгновение ока они обезоружили немногих часовых из городской охраны и распахнули ворота перед французами.

Потом весь отряд, получив пополнение и осмелев после первого легкого успеха, ринулся к тому месту, где лорд Дерби безуспешно искал для себя почетной гибели.

Но что же оставалось делать лейтенанту лорда Уэнтуорса, коща он очутился между двумя огнями? Виконт д’Эксмес уже ворвался в Кале с французским знаменем в руке, а городская стража взбунтовалась… И лейтенант предпочел сдаться. Он только слегка сжал сроки, обусловленные губернатором. Но ведь сопротивление стало бессмысленным и лишь усугубляло кровопролитие. Лорд Дерби отправил парламентеров к герцогу де Гизу.

Именно этого и добивались сейчас Габриэль и оба брата Пекуа.

Но их волновало отсутствие лорда Уэнтуорса. Тоща вместе с двумя-тремя верными солдатами они выбрались из гущи схватки, где еще гремели последние залпы, и, томимые тайным предчувствием, поспешили к особняку губернатора.

Все двери были распахнуты настежь, и они без труда добрались до покоев герцогини де Кастро.

И как раз вовремя!

Шпага виконта д’Эксмеса сверкнула, простираясь над дочерью Генриха II…

Поединок был напряженным. Недаром оба противника были сильны в искусстве фехтования и оба обладали завидной выдержкой. Их клинки яростно извивались, как змеи, и перекрещивались, как молнии.

Однако через две минуты могучим ударом виконт д’Эксмес выбил шпагу из рук лорда Уэнтуорса. Лорд пригнулся, чтобы избежать удара, поскользнулся на паркете и упал.

Гнев, презрение, ненависть, бушевавшие в сердце Габриэля, вытеснили всякое великодушие, и он мгновенно приставил шпагу к груди этого недостойного человека. Ни один из возмущенных свидетелей этой сцены не пожелал удержать руку мстителя. Но Диана де Кастро, только что очнувшаяся от обморока, сразу же поняла, что произошло, и бросилась между Габриэлем и лордом Уэнтуорсом, крикнув:

— Милосердия!

Какое удивительное совпадение! Она тем же словом просила пощадить того, кто только что не пожелал пощадить ее.

Габриэль, увидя Диану и услышав ее голос, почувствовал, как волна нежности и любви захлестывает его. Гнев его мгновенно угас.

— Вам угодно, чтобы он жил? — спросил он у Дианы.

— Прошу вас, Габриэль, дайте ему возможность покаяться!..

— Пусть будет так, — ответил молодой человек и, прижимая коленом к полу разъяренного, рычащего лорда, спокойно обратился к Пекуа и стрелкам: — Подойдите сюда. Свяжите этого человека и бросьте его в подземелье собственного дворца. Пусть судьбу его решит сам герцог де Гиз.

— Нет, убейте меня, убейте меня! — отбиваясь, вопил лорд Уэнтуорс.

— Делайте, что я сказал, — закончил Габриэль, не отпуская его. — Теперь я понимаю, что жизнь для него будет пострашнее смерти.

И как ни метался, как ни бесился лорд Уэнтуорс, его все-таки связали, заткнули ему кляпом рот и утащили вниз.

Тоща Габриэль обратился к Жану Пекуа, стоявшему рядом с братом:

— Друг мой, я в вашем присутствии рассказал Мартину Герру всю его диковинную историю, и вы теперь знаете, что он ни в чем не повинен. Вы, должно быть, и сами постараетесь облегчить жестокие муки страдальца. Окажите мне услугу.

— Все понятно, — перебил его Жан Пекуа. — Надо раздобыть этого Амбруаза Парэ, дабы он спас от верной смерти вашего оруженосца! Бегу, а чтобы за ним лучше ухаживали, прикажу перенести его к нам домой.

Недоумевающий Пьер Пекуа, словно в кошмарном сне, смотрел то на Габриэля, то на своего двоюродного брата.

— Идем, Пьер, — сказал Жан, — ты поможешь мне. Вижу, что ты ничего не понимаешь. По дороге я все тебе объясню, и ты наверняка согласишься со мной. Надо же исправить зло, сотворенное по недосмотру.

Откланявшись Диане и Габриэлю, Жан ушел вместе с Пьером.

Когда Диана и Габриэль оказались одни, она в порыве благодарности рухнула на колени и, воздев руки к небу, взглянула на своего земного спасителя.

— Благодарю тебя, Боже! Благодарю за то, что я спасена, и за то, что спасена я им!

XXII
ЛЮБОВЬ РАЗДЕЛЕННАЯ

Диана бросилась в объятия Габриэля:

— Спасибо, Габриэль, спасибо!.. Я призывала вас, своего ангела-хранителя, и вы явились…

— О Диана, — воскликнул он, — я так страдал без вас! Как давно я вас не видел!

— И я тоже, — шепнула она.

И словно торопясь, они принялись рассказывать друг другу с ненужными подробностями все то, что довелось им вытерпеть во время долгой разлуки.

Кале и герцог де Гиз, побежденные и победители, — все было забыто! Волнения и страсти, кипевшие вокруг них, просто не доходили до их сознания. Блуждая в мире любви и радостного опьянения, они не видели и не хотели видеть другого реального мира, скорбного и сурового.

Так они сидели друг против друга. Руки их как бы случайно встретились и замерли в нежном пожатии. Надвигалась ночь. Разрумянившаяся Диана встала.

— Вот вы уже и покидаете меня, — с грустью заметил молодой человек.

— О нет, — подбежала к нему Диана. — С вами так хорошо, Габриэль! Этот час прекрасен!.. Отдадимся же ему. Не нужно ни страха, ни смущения. Я верю: Господь к нам благосклонен — недаром же мы так страдали!

И легким движением, совсем как в детстве, она склонила свою голову на плечо Габриэля; ее большие бархатные глаза медленно закрылись, а волосы коснулись воспаленных уст юноши.

Растерянный, дрожащий, он вскочил на ноги.

— Что с вами? — удивленно раскрыла глаза Диана.

Бледный, как мел, он упал к ее ногам.

— Я люблю тебя, Диана! — вырвалось у него.

— И я люблю тебя, Габриэль, — отозвалась она, словно повинуясь неодолимому зову сердца.

Никто не знает, никто не ведает, как слились их губы, как соединились в едином порыве их души; в эту минуту они ни в чем не отдавали себе отчета.

Но Габриэль, почувствовав, что от счастья у него мутится рассудок, вдруг отпрянул от Дианы.

— Диана, оставьте меня! Я должен бежать!.. — в ужасе вскричал он.

— Бежать? Но зачем? — спросила она удивленно.

— Диана, Диана! А что если вы — моя сестра?!

— Ваша сестра? — повторила обомлевшая Диана.

Габриэль замер на месте, потрясенный своими собственными словами, и провел рукой по пылающему лбу:

— О Боже, что я сказал?

— В самом деле, что вы сказали? Как понимать это страшное слово? Не в нем ли разгадка ужасающей тайны? Боже мой, неужели я действительно ваша сестра?

— Моя сестра? Разве я признался, что вы моя сестра? — лихорадочно заговорил Габриэль.

— Ах, значит, так и есть? — воскликнула Диана.

— Да нет же, это не так! Пусть даже я не знаю правды, но это не так!.. И я не должен был говорить с вами об этом! Ведь это тайна моей жизни или смерти, и я поклялся ее сохранить! О великий Боже, как же я проговорился?!

— Габриэль, — строго произнесла Диана, — вы знаете: я не любопытна. Но вы слишком много сказали, чтобы не договорить до конца. Не лишайте меня покоя, договаривайте!

— Это невозможно! Невозможно, Диана!

— Почему невозможно? Какой-то голос говорит мне, что тайна эта принадлежит не только вам, и вы не имеете права скрывать ее от меня!..

— Так и есть… — пробормотал Габриэль, — но раз тяжесть эта пала на мои плечи, не добивайтесь своей доли!

— Нет, я хочу, я требую, я добьюсь своей доли! — настаивала Диана. — Наконец, я умоляю вас! Неужели вы можете мне отказать?

— Но я поклялся королю, — выдавил из себя Габриэль.

— Поклялись королю? — переспросила Диана. — Тоща сдержите клятву, не открывайтесь ни перед кем. Но… но разве можно молчать передо мной, которая, по вашим же словам, тоже замешана в этой тайне? Неужели вы думаете, что я не сумею впитать и ревниво сберечь доверенную тайну, принадлежащую и вам, и мне!..

И, чувствуя, что Габриэль все еще колеблется, Диана продолжала:

— Смотрите, Габриэль, если вы будете упорствовать в своем молчании, я буду говорить с вами теми словами, которые вам внушают, не знаю почему, столько страха и отчаяния! Разве ваша нареченная не имеет права сказать вам, что она любит вас?..

Однако Габриэль, словно в ознобе, торопливо отстранил Диану.

— Нет, нет, — вскричал он, — пощадите меня, Диана! Умоляю вас! И вы хотите во что бы то ни стало узнать всю эту ужасную тайну? Что ж, пусть будет так! Диана, поймите дословно то, что я сказал вам в лихорадочном бреду. Диана, подозревают, будто вы — дочь графа Монтгомери, моего отца! Тоща вы — моя сестра!

— Пресвятая Дева! — прошептала герцогиня де Кастро, пораженная этой вестью. — Но как же это могло случиться?

— О, как бы мне хотелось, чтоб вы никогда и ничего не знали об этой трагической истории!.. Но делать нечего, я вам все расскажу.

И Габриэль рассказал ей все, как было: как его отец полюбил госпожу де Пуатье, как дофин, нынешний король, стал его соперником, как граф Монтгомери однажды исчез и как Алоиза все узнала и поведала сыну, что произошло… Больше того, кормилица ничего не знала, а так как госпожа де Пуатье не пожелала говорить с ним, Габриэлем, то лишь один граф Монтгомери, если только он жив, мог бы раскрыть тайну происхождения Дианы!

Когда Габриэль закончил свою мрачную исповедь, Диана воскликнула:

— Это ужасно! Ведь каков бы ни был исход, судьба никогда нас не порадует! Если я дочь графа Монтгомери — я ваша сестра. Если я дочь короля — вы злейший враг моего отца. В любом случае нам вместе не быть!

— Диана, — произнес Габриэль, — наше несчастье, по милости Господней, еще не совсем безнадежно! Если я начал говорить, то скажу все!

Тоща Габриэль поведал Диане о небывалом страшном договоре, который он заключил с Генрихом II, о торжественном обещании короля вернуть свободу графу де Монтгомери, если виконт де Монтгомери, защищавший Сен-Кантен от испанцев, сумеет отнять Кале у англичан… И вот Кале уже целый час — французский город, а он, Габриэль, — подлинный вдохновитель этой блестящей победы!

По мере того как он говорил, надежда, подобная деннице, разгоняющей ночную темноту, рассеяла печаль Дианы. Когда Габриэль кончил свою исповедь, она задумалась на мгновение, потом, протянув ему руку, твердо заявила:

— Бедный мой Габриэль, нам придется еще немало претерпеть. Но останавливаться нам нельзя! Мы не должны ни смягчаться, ни разнеживаться! Что же до меня, то я постараюсь быть такой же твердой и мужественной, как и вы! Самое главное — это действовать и решить нашу судьбу так или иначе. Наши беды, я верю, идут к концу. Выигрыш у вас в руках: вы сдержали слово, данное королю, а он наверняка сдержит свое. А сейчас что вы намерены предпринять?

— Герцог де Гиз был посвящен во все мое предприятие. Я знаю, что без него я не смог бы ничего сделать, но и он без меня ничего бы не добился. Он, только он должен сообщить королю о том, что я сделал для победы! Теперь я могу напомнить герцогу о его обещании, взять у него письмо к королю и немедленно отправиться в Париж…

Диана внимательно слушала его горячую, порывистую речь, и глаза ее светились надеждой. Но вдруг дверь распахнулась, и показался бледный и взволнованный Жан Пекуа.

— Что случилось? — с беспокойством спросил Габриэль. — Плохо с Мартином?

— Нет, господин виконт. Мартина перенесли к нам, и у него уже побывал мэтр Амбруаз Парэ. Решено, что ногу придется отнять, но мэтр Парэ утверждает, что ваш добрый слуга перенесет операцию.

— Вот это хорошо! — обрадовался Габриэль. — Амбруаз Парэ еще у него?

— Господин виконт, — грустно молвил горожанин, — ему пришлось покинуть его для другого… более высокопоставленного больного…

— Кто же он? — спросил Габриэль, меняясь в лице. — Маршал Строцци? Или герцог де Невер?

— Герцог де Гиз при смерти…

Габриэль и Диана в ужасе вскрикнули.

— А я еще говорила, что близок конец наших страданий! — простонала Диана. — Боже мой, Боже мой!

— Не поминайте имени Божьего! — с грустной улыбкой возразил ей Габриэль. — Бог справедлив, Он карает меня за себялюбие. Я взял Кале ради отца и ради вас, а Богу нужны подвиги лишь для Франции.

XXIII
"МЕЧЕНЫЙ"

И тем не менее наши влюбленные все-таки надеялись на лучшее: герцог де Гиз еще дышал. Ведь все знают, что несчастные нередко уповают на самое невероятное и, подобно жертвам кораблекрушения, хватаются за плывущую щепку.

Виконт д’Эксмес покинул Диану и захотел самолично допытаться, откуда был нанесен новый удар, постигший их как раз в ту минуту, когда суровая судьба, казалось, уже смилостивилась над ними. Жан Пекуа рассказал ему по дороге, что случилось.

Как известно, лорд Дерби был вынужден сдаться раньше срока, назначенного лордом Уэнтуорсом, и отправил к герцогу де Гизу своих парламентеров. Однако кое-где все еще бились.

Франциска Лотарингского, сочетавшего в себе бесстрашие воина и стойкость военачальника, видели в самых жарких и опасных местах.

В одну далеко не прекрасную минуту он подскакал к проделанному в стене пролому и ринулся в бой, воодушевляя словом и делом своих солдат.

Вдруг он заметил по ту сторону пролома белое знамя парламентеров. Гордая улыбка озарила его лицо: значит, он победил!

— Стойте! — крикнул он, пытаясь перекричать грохот боя. — Кале сдается! Шпаги в ножны!

И, подняв забрало своего шлема и не спуская глаз со знамени, этого символа победы и мира, он тронул вперед коня.

Тоща какой-то английский солдат, по-видимому не заметивший парламентеров и не расслышавший возгласа герцога, схватил за узду его коня. Когда же обрадованный герцог, не обративший внимания на солдата, дал шпоры, англичанин нанес ему удар копьем в лицо.

— Мне толком не сказали, — говорил Пьер Пекуа, — в какое именно место поражен герцог, но как бы то ни было, рана, должно быть, ужасна. Древко копья сломалось, и острие осталось в ране! Герцог, даже не вскрикнув, повалился лицом вперед, на луку седла! Англичанина этого, кажется, тут же разорвали на куски, но разве спасешь этим герцога? Его тотчас унесли, и с той минуты он так и не приходил в сознание.

— Значит, Кале пока еще не наш? — спросил Габриэль.

— Что вы! Герцог де Невер принял парламентеров и предложил им самые выгодные условия. Но даже возврат такого города не возместит Франции этой утраты!

— Боже мой, вы говорите о нем, как о покойнике! — поежился Габриэль.

— Ничего не поделаешь! — только и мог, покачав головой, промолвить ткач.

— А сейчас куда вы меня ведете? — спросил Габриэль. — Куда его перенесли?

— В кордегардию Новой крепости — так, по крайней мере, сказал мэтру Амбруазу Парэ тот человек, что принес нам роковую весть. Мэтр Парэ сразу же пошел в кордегардию, а я побежал за вами… Вот мы уже и пришли. Это и есть Новая крепость.

Встревоженные горожане и солдаты запрудили все комнаты кордегардии. Вопросы, предложения, замечания так и летели над тысячной толпой, словно звонкий ветерок, проносящийся по роще.

Виконт д’Эксмес и Жан Пекуа с трудом протиснулись вперед и подошли наконец к лестнице перед дверью, у которой стоял надежный караул из алебардщиков и копейщиков. У некоторых из них в руках были факелы, бросавшие красноватые отблески на взволнованную толпу. Габриэль вздрогнул, коща вдруг увидел при этом неверном свете Амбруаза Парэ. Мрачный, нахмуренный, со скрещенными на груди руками, он неподвижно застыл на ступеньках кордегардии. Непролившиеся слезы застилали ему глаза. Позади переминался с ноги на ногу Пьер Пекуа. Он тоже был мрачен и подавлен.

— Оказывается, и вы здесь, мэтр Парэ! — воскликнул Габриэль. — Что вы тут делаете? Ведь если герцог еще жив, ваше место при нем.

— Мне ли об этом напоминать, виконт! — откликнулся хирург, узнав Габриэля. — Если можете, убедите этих тупоголовых стражей.

— Как! Вас не пропускают? — поразился Габриэль.

— И слышать не хотят! — сказал Амбруаз Парэ. — Подумать только: из-за каких-то глупых предубеждений мы можем потерять столь драгоценную жизнь!

— Но вам необходимо пройти! Вы просто не сумели это сделать…

— Мы сначала просили, — перебил Пьер Пекуа, — потом начали угрожать. На наши просьбы они отвечали насмешками, на наши угрозы — кулаками. Мэтр Парэ хотел прорваться силой, и его основательно помяли.

— Чего проще, — с горечью молвил Амбруаз Парэ. — Ведь у меня нет ни шпор, ни золотой цепи…

— Погодите, — сказал Габриэль. — Я сделаю так, что вас пропустят.

Он поднялся по ступеням кордегардии, но копейщик преградил ему дорогу.

— Простите, — почтительно сказал он, — но нам дан приказ никого не пропускать.

— Вот чудак! — остановился Габриэль. — Может ли этот приказ относиться к виконту д’Эксмесу, капитану гвардии его величества и личному другу герцога де Гиза? Где твой начальник? Я сам с ним поговорю!

— Он охраняет внутреннюю дверь, — присмирел копейщик.

— Вот я и пройду к нему, — заявил виконт, — а вы, мэтр Парэ следуйте за мной.

— Вы, господин виконт, проходите, если уж так настаиваете, но этот человек с вами не пройдет.

— Почему так? — удивился Габриэль. — Почему врачу не пройти к больному?

— Все врачи, которые имеют свидетельства, давно уже у герцога де Гиза. Больше там никого не нужно, так нам сказали.

— Вот это-то больше всего меня и страшит, — презрительно хмыкнул Амбруаз Парэ.

— А вот у этого, — продолжал солдат, — нет при себе никакого свидетельства. Я его хорошо знаю, он спас не одного солдата, это так, но ведь такие герцогов не лечат.

— Много болтаешь! — нетерпеливо топнул ногой Габриэль. — Я требую, чтобы мэтр Парэ прошел со мною!

— Невозможно, господин виконт.

— Я сказал: я требую!

— Не могу подчиниться вам. Таков приказ.

Амбруаз горестно воскликнул:

— И во время этих нелепых споров герцог, может быть, умирает!

Этот возглас рассеял последние колебания Габриэля.

— Значит, вы хотите, — крикнул он стражам, — чтобы я вас принял за англичан? Тем хуже для вас! Чтобы сохранить жизнь герцогу, не жалко погубить душ двадцать вот таких, как ваши! Посмотрим, смогут ли ваши копья коснуться моей шпаги!

Шпага его молниеносно выскользнула из ножен. Он высоко поднял ее и, увлекая за собой Амбруаза Парэ, поднялся по ступеням лестницы.

В его осанке, во взгляде сквозила такая неподдельная угроза, а в поведении врача — такая сила и уверенность, что стражи тотчас же освободили им проход.

— Эй, вы! Пропустите их! — крикнул кто-то из толпы. — У них такой вид, будто их послал сам Господь Бог спасти герцога де Гиза.

В узком коридоре перед большим залом Габриэль и Амбруаз Парэ увидели офицера — начальника караула. Виконт д’Эксмес, не задерживаясь, бросил ему тоном, не допускающим возражения:

— Я веду к его светлости нового хирурга.

Офицер отдал честь и молча пропустил их.

Габриэль и Парэ вошли. Никто не обратил на них внимания.

Посередине комнаты, на носилках, неподвижно лежал герцог де Гиз. Голова его была вся в крови, лицо рассечено наискось. Острие копья вошло над правым глазом, пробило щеку и вышло возле левого уха. На рану страшно было смотреть.

Около раненого толпилась целая дюжина всякого рода врачей и хирургов. Растерянные, взволнованные, они ничего не предпринимали, только переглядывались да переговаривались.

Когда Габриэль и Амбруаз Парэ вошли, один из них важно изрекал:

— Итак, мы все согласились на том, что ранение герцога де Гиза, к великому нашему прискорбию, следует признать смертельным, безнадежным и не поддающимся никакому лечению. Дабы обрести хоть малейшую надежду на спасение, нужно прежде всего извлечь обломок из раны, а извлечение такового неминуемо приведет к смертельному исходу…

— Значит, по-вашему, лучше дать ему умереть? — со злостью бросил Амбруаз Парэ, стоявший позади унылой когорты врачей.

Велеречивый оратор поднял голову, чтобы рассмотреть наглеца, дерзнувшего его перебить, и, никого не заметив, упросил:

— Найдется ли смельчак, который посмеет коснуться сей доблестной головы, не боясь сократить жизнь обреченного?

— Найдется! — заметил Амбруаз Парэ и, гордо выпрямившись, подошел к хирургам.

Не обращая внимания на ропот удивления, вызванный его репликой, он наклонился над герцогом и стал рассматривать его рану.

— Ах, это мэтр Амбруаз Парэ, — пренебрежительно произнес главный хирург, распознав наконец дерзкого наглеца, который осмелился противопоставить общему мнению свое собственное. — Мэтр Амбруаз Парэ, — добавил он, — видимо, забывает, что он не имеет чести числиться в списке врачей герцога де Гиза.

— Скажите лучше, — желчно усмехнулся Амбруаз, — что я его единственный врач, ибо все постоянные врачи от него отказались. Однако несколько дней назад герцог де Гиз, бывший свидетелем моей операции, заявил мне, что в случае нужды рассчитывает на мои услуги. При этом присутствовал виконт д’Эксмес, он может подтвердить.

— Так и было, свидетельствую! — отозвался Габриэль.

Амбруаз Парэ, снова наклонившись над раненым, молча продолжал исследовать рану.

— Итак? — иронически улыбнулся главный хирург. — После осмотра вы все же настаиваете на извлечении обломка?

— После осмотра настаиваю, — твердо заявил Амбруаз Парэ.

— Каким же необыкновенным инструментом вы намерены воспользоваться при операции?

— Собственными руками.

— Что?.. Всячески протестую!.. — завопил хирург.

— И мы вместе с вами, — подтвердили его собратья.

— У вас есть иной способ спасти герцога? — спросил Амбруаз Пара.

— Нет, спасти его невозможно, — зашумели врачи.

— Тоща он мой! — И Амбруаз простер руку над неподвижным телом, как бы завладевая им.

— А мы удаляемся, — высокомерно заявил главный хирург, будто собираясь уходить.

— Но что же вы намерены делать? — принялись допытываться у Амбруаза все собравшиеся.

— Коли герцог де Гиз для всех умер, я намерен обращаться с ним, как с покойником. — И, сбросив с себя плащ, он закатал рукава.

— О Боже! Такие эксперименты над его светлостью! Да ведь он еще дышит! — с возмущением всплеснул руками какой-то старый врач.

— А что вы думали!.. — процедил сквозь зубы Амбруаз, не сводя с герцога глаз. — Для меня он теперь уже не человек и даже не живое существо, а только предмет! Смотрите!

И он смело поставил ногу на грудь герцога. Волна ужаса, страха и возмущения прокатилась по залу.

— Остерегитесь, сударь! — коснулся плеча Амбруаза Парэ герцог де Невер. — Остерегитесь! Если вы ошибетесь, я не отвечаю за вас перед друзьями и слугами герцога.

Амбруаз обернулся и грустно улыбнулся.

— Вы рискуете головой! — крикнул кто-то из зала.

Тоща Амбруаз Парэ горестно и торжественно произнес:

— Да будет так! Я рискну своей головой за попытку спасти вот эту!.. Но уж теперь, — добавил он с загоревшимся взором, — пусть мне никто не мешает!

Все отошли в сторону, невольно преклоняясь перед силой духа новоявленного гения.

В напряженной тишине слышалось только прерывистое дыхание взволнованных зрителей.

Амбруаз, упершись коленом в грудь герцога, наклонился над ним, осторожно взялся за наконечник копья и начал медленно, а потом все сильней и сильней расшатывать его. Герцог содрогнулся от невыносимой боли. Крупные капли пота выступили на лбу. Амбруаз Парэ на секунду остановился, но тут же принялся за прерванную работу.

Через минуту, показавшуюся вечностью, наконечник был извлечен из раны. Амбруаз Парэ отбросил его прочь и наклонился над зияющей раной. Когда он поднялся, лицо его светилось восторгом. И в это мгновение, словно осознав только сейчас всю важность свершившегося, он пал на колени, простер руки к небу, и слеза радости медленно скатилась по его щеке.

Никто не проронил ни слова, все ждали, что он скажет. Наконец прозвучал его торжественный, взволнованный голос:

— Теперь я могу ручаться за жизнь герцога де Гиза!

И действительно, час спустя к герцогу вернулось сознание и даже речь…

Амбруаз Парэ заканчивал перевязку, а Габриэль стоял у кровати, куда перенесли славного пациента.

— Итак, Габриэль, — говорил герцог, — я вам обязан не только взятием Кале, но самой жизнью, ибо вы чуть ли не силой заставили пропустить ко мне мэтра Парэ!

— Да, ваша светлость, — подтвердил Амбруаз, — если бы не виконт д’Эксмес, мне бы не добраться до вас.

— Вы оба меня спасли!

— Поменьше говорите, ваша светлость, — прервал его врач.

— Молчу, молчу. Лишь один вопрос.

— Какой, ваша светлость?

— Как вы полагаете, мэтр Парэ, отразятся ли на моем здоровье последствия этой ужасной раны?

— Ни в какой мере. Единственное, что сохранится, — это шрам, царапина, метка!

— Шрам, — вскричал герцог, — и только-то? Шрам всегда к лицу солдату. Пусть меня так и зовут Меченым, я ничего не имею против. Меченый — это прекрасно звучит!

Всем известно, что и современники, и потомки согласились с герцогом де Гизом, и он вошел в историю под именем Меченый.

XXIV
НЕПРЕДВИДЕННАЯ РАЗВЯЗКА

Теперь перенесемся в столовую семейства Пекуа, куда Жан велел перенести Мартина Герра. 7 января вечером Амбруаз Парэ с присущей ему удачливостью произвел бедному оруженосцу ампутацию, которую признал необходимой. Итак, зыбкая надежда сменилась уверенностью, что Мартин Герр, хоть и искалеченный, останется в живых.

Трудно описать раскаяние или, вернее, угрызения совести Пьера Пекуа, когда он узнал от Жана правду. Человек суровый и честный, он не мог себе простить своей ужасной ошибки. Теперь он чуть ли не умолял Мартина располагать всем, что у него было. Вполне понятно, что Мартин Герр и без этих ненужных просьб простил и даже оправдал незадачливого оружейника.

Так что мы не должны удивляться, если увидим сейчас Мартина Герра на некоем домашнем совете, вроде того, который состоялся в канун Нового года.

Виконт д’Эксмес, собиравшийся в тот же вечер отправиться в Париж, также принимал участие в этом своеобразном совете, который был не столь тягостен, как предыдущий. Действительно, восстановление чести рода Пекуа уже не представлялось столь невозможным. Подлинный Мартин был женат, но отсюда вовсе не следовало, что был женат и его двойник. Дело было только за тем, чтобы найти виновника.

Итак, в эту минуту Пьер Пекуа был спокоен и серьезен, Жан — грустен, Бабетта — подавлена.

Габриэль молча глядел на них, а Мартин Герр всячески старался приободрить их, сообщая весьма туманные и расплывчатые сведения о личности своего злого гения.

Пьер и Жан Пекуа только что возвратились от герцога де Гиза. Герцогу не терпелось лично поблагодарить храбрых патриотов за ту ловкость и мужество, которые они проявили при взятии города. Габриэль, выполняя его просьбу, привел их к герцогу.

Радостно возбужденный Пьер Пекуа с гордостью рассказывал Бабетте, как они представлялись.

— Да, сестрица, господин д’Эксмес выложил герцогу де Гизу все, что мы задумали в этом деле, и, конечно, польстил нам и все преувеличил. И вот тоща этот великий человек от всей души поблагодарил нас с братом и добавил, что ему хочется, в свою очередь, быть нам чем-нибудь полезным… Тоща я решил… Словом, если мы найдем обидчика, я попрошу герцога заставить этого типа восстановить наше доброе имя…

Он замолчал, задумавшись, а когда очнулся, с удивлением заметил, что Бабетта плачет.

— Что с тобой, сестрица?

— Как я несчастна! — захлебываясь слезами, сказала Бабетта.

— Несчастна? Да почему? Наоборот, мне сдается, все проясняется…

— Ничего там не проясняется!..

— Ну успокойся, все будет хорошо… Твой любезный еще вернется к тебе, и ты станешь его женой.

— А если я сама за него не пойду? — воскликнула Бабетта.

Габриэль заметил, как радостно вскинулся Жан Пекуа.

— Сама не пойдешь? — переспросил сбитый с толку Пьер. — Но ведь ты же его любила?

— Я любила того, кто был нежен, почтителен и, казалось, любил меня. Но того, кто обманул меня и взял себе чужое имя, я ненавижу!

— Но если бы он все-таки женился?

— Он женился бы по принуждению и дал бы мне свое имя либо от страха, либо из расчета. Нет, этого я не хочу!

Тоща Пьер Пекуа, нахмурившись, сурово заметил:

— Ты не имеешь права говорить "не хочу"!

— Пощадите меня, не выдавайте за того, кого вы сами считаете подлецом и трусом!

— Но тоща у твоего ребенка не будет отца!

— Ему лучше не иметь отца, который его будет ненавидеть, нежели потерять мать, которая будет его обожать. Потому что мать, выйдя за такого подлеца, умрет от стыда и горя.

— А по мне, лучше будь несчастна, нежели опозорена! — распалился Пьер. — Как старший брат и глава семьи я хочу — слышишь? — хочу, чтоб ты вышла за него замуж, ибо только он может дать тебе имя. И я сумею принудить тебя к этому!..

— Вы принуждаете меня к смерти, брат мой, — чуть слышно прошептала Бабетта. — Хорошо, я смирюсь… такова уж моя судьба. Никто за меня не заступится.

Произнося эти слова, она не сводила глаз с Габриэля и Жана Пекуа, но оба они молчали. Наконец Жан не выдержал и разразился насмешливой тирадой, поглядывая то и дело на Пьера.

— Кому ж за тебя заступаться, Бабетта? Разве решение брата не достаточно умно и справедливо? Ведь он истинный мудрец и здорово разбирается в этих вещах. Он принимает близко к сердцу честь нашей семьи и во имя этого решает… Что?.. Насильно выдать тебя замуж за мерзавца! Превосходное средство! Пусть лучше ты умрешь от стыда, но зато сохранишь честь семьи. Ничего не скажешь, дельное предложение!..

Жан Пекуа говорил с таким пылом и негодованием, что поразилась даже сама Бабетта.

— Я тебя не узнаю, Жан, — удивился и Пьер. — Ты всегда спокоен и уравновешен — и вдруг так заговорил!

— Потому так и заговорил, что хорошо вижу тот тупик, в который ты по-глупому загоняешь и Бабетту, и нас.

— Да, положение действительно трудное, — согласился Пьер. — Но разве я в этом виноват? Ты возражаешь — хорошо. Тоща предложи другой выход. Есть у тебя такой?

— Есть! — глухо отозвался Жан.

— Какой? — вырвалось у Пьера и Бабетты.

Виконт д’Эксмес тоже насторожился.

— Неужели не найдется честного человека, который, все поняв и все простив, не согласился бы дать Бабетте свое имя?

Пьер недоверчиво покачал головой:

— Э, пустые слова… Для этого нужно быть либо мерзавцем, либо влюбленным.

— Я и не предлагаю мерзавца, но разве не осуществима вторая часть твоего предположения? Разве нельзя полюбить Бабетту и ради счастья и покоя в будущем забыть прошлое?

Если бы так случилось, что ты бы сказал, Пьер? И ты, Бабетта?

— О, это возможно только во сне! — воскликнула Бабетта, и в глазах ее проскользнул луч надежды.

— И тебе известен такой человек, Жан? — в упор спросил его Пьер.

Жан вдруг как-то растерялся, сконфузился и пробормотал что-то невнятное. Он не замечал, с каким обостренным вниманием следит Габриэль за каждым его словом, за каждым движением, ибо весь ушел в созерцание Бабетты, которая, опустив глаза, казалось, жадно впитывала в себя волнующие слова своего кузена, не искушенного в высоких материях. Наконец, глубоко вздохнув, Жан ответил:

— Да, может, это и сон… Дабы он сбылся, нужно, чтоб этот самый человек крепко любил Бабетту и чтоб сама она любила его… хоть чуточку… Вполне возможно, что он попросит сделать ему скидку, потому что он, скорее всего, будет немолод и далеко не красавец… Впрочем, и сама Бабетта вряд ли согласится стать его женою… Вот потому-то я и думаю, что это сон и больше ничего…

— Верно, только сон, — грустно подтвердила Бабетта, — но совсем не по тем причинам, Жан, о которых вы говорите. Этот благородный человек будет для меня всегда молодым, красивым и желанным, потому что своим поступком даст мне самое высокое доказательство любви, какое только может получить женщина. Мой долг — полюбить такого человека на всю жизнь… Но нет, такого человека не найдется, а если и найдется, то, хорошенько рассудив и все взвесив, он все равно отступит в последнюю минуту. Вот почему, милый Жан, все это только сон.

— А если это все-таки истина? — вставая, неожиданно спросил Габриэль.

— Как? Что вы сказали? — растерялась Бабетта.

— Я говорю, Бабетта, что такой человек, преданный и благородный, существует.

— И вы его знаете? — взволновался Пьер.

— Я его знаю! — улыбнулся молодой человек. — Он вас действительно любит, Бабетта, и вы можете без всяких оговорок принять его жертву. Тем более что вы дадите взамен меньше, чем сами получите: вы получите новое имя и подарите ему счастье. Разве не так, Жан Пекуа?

— Но… господин виконт… Я не знаю… — залепетал как потерянный Жан.

— Вы, Жан, — продолжал Габриэль, улыбаясь, — упустили из виду лишь одно: Бабетта питает к вам не только глубокое уважение и сердечную благодарность, но и благоговейную нежность. Заметив вашу любовь, она сначала ощутила прилив гордости, затем умилилась и, наконец, почувствовала себя счастливой! Тогда-то она и возненавидела негодяя, который ее обманул. Вот почему она только что умоляла своего брата не сочетать ее узами брака с тем, кто стал ей глубоко ненавистен. Верно я говорю, Бабетта?

— Сказать по правде, господин виконт… сама не знаю, — Бабетта была бледна как снег.

— Она не знает, он не ведает, — рассердился Габриэль. — Как же так, Бабетта? Как же так, Жан? Разве вы не слышите своего сердца? Это невозможно. Мне ли вам говорить, Бабетта, о том, что Жан вас любит? Или, может, вы, Жан, сомневаетесь, что Бабетта любит вас?

— Возможно ли? — вскричал Пьер Пекуа. — Нет, это слишком большое счастье!

— Поглядите-ка на них! — сказал Габриэль.

Бабетта и Жан смотрели друг на друга, а потом, сами не зная, как это получилось, бросились друг другу в объятия.

Обрадованный Пьер Пекуа, словно потеряв дар речи, молча стиснул руку Жана. И это крепкое рукопожатие было красноречивее всех слов.

Когда первые изъявления восторга стихли, Габриэль заявил:

— Сделаем так. Жан Пекуа как можно скорее женится на Бабетте, но, прежде чем водвориться в доме своего брата, они проживут несколько месяцев у меня в Париже. Таким образом, тайна Бабетты, грустная причина столь счастливого брака, будет погребена в пяти честных сердцах тех, кто здесь присутствует. Итак, мои добрые, дорогие друзья, вы можете отныне жить радостно и спокойно и смотреть в будущее без опаски!

— Великое вам спасибо, благородный, великодушный гость! — воскликнул Пьер Пекуа, целуя руку Габриэлю.

— Только вам мы обязаны нашим счастьем! — добавил Жан.

— И каждый день утром и вечером, — заключила Бабетта,

— мы горячо будем молить Господа за вас, нашего спасителя!

— Я вас тоже благодарю, Бабетта, — ответил растроганный Габриэль, — за эту мысль: молите Бога о том, чтоб вашему спасителю удалось спастись самому.

ХХV
СЧАСТЛИВЫЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЯ

— Черт побери! — воскликнул Жан Пекуа. — Вы принесли другим так много счастья, что непременно добьетесь своего!

— Да, пусть это будет для меня добрым предзнаменованием, — молвил Габриэль. — Но вы сами видите, что я должен вас покинуть… А для чего? Возможно, для горя и слез! Однако не будем загадывать и потолкуем о том, что нас волнует.

Назначили день свадьбы, на которой Габриэль, к своему великому сожалению, не мог присутствовать, а потом и день отъезда Жана с Бабеттой в Париж.

— Вполне возможно, — с грустью заметил Габриэль, — что сам я не смогу вас принять у себя дома, поскольку мне, видимо, придется на время покинуть Париж. Но вы все равно приезжайте. Алоиза, моя кормилица, примет вас с распростертыми объятиями.

Что же касается Мартина Герра, то ему суждено было оставаться пока в Кале. Амбруаз Парэ объявил, что выздоровление будет крайне медленным и поэтому за больным потребуется тщательный уход.

— Но как только ты поправишься, верный мой друг, — говорил ему виконт д’Эксмес, — возвращайся также в Париж, и, что бы со мной ни случилось, я сдержу свое обещание: я избавлю тебя от тени, преследующей тебя. Теперь я в этом вдвойне заинтересован.

— Вы, господин виконт, думайте о себе, а не обо мне, — сказал Мартин Герр.

— Ничего, все долги будут оплачены. Однако пора идти. Прощайте, друзья, я должен вернуться к герцогу де Гизу.

Через четверть часа Габриэль был уже у герцога.

— Наконец-то, честолюбец! — улыбнулся Франциск Лотарингский.

— Все мое честолюбие в том только и состоит, чтобы помогать вам по мере своих сил, ваша светлость, — отвечал Габриэль.

— О нет, это еще не честолюбие, — возразил герцог. — Я считаю вас честолюбцем потому, — шутливо добавил он, — что вы обратились ко мне со многими просьбами, настолько из ряда вон выходящими, что я, по совести говоря, просто не знаю, смогу ли я их удовлетворить!

— Когда я их излагал, господин виконт, то думал не столько о своих заслугах, сколько о вашем великодушии.

— Вы, однако, высокого мнения о моем великодушии, — усмехнулся герцог. — Посудите сами, маркиз де Водемон, — обратился он к вельможе, сидевшему у его постели, — можно ли досаждать высоким особам такими невыполнимыми просьбами? Вы только послушайте, каких неслыханных наград требует от меня виконт д’Эксмес!

— Заранее предвижу, — молвил маркиз де Водемон, — что это совсем не много для столь доблестного человека, как виконт. Однако послушаем.

— Во-первых, — сказал герцог де Гиз, — господину д’Эксмесу желательно, чтобы я оставил при себе небольшой отряд, который им был завербован за его собственный счет. Сам же он берет с собой только четырех человек. И эти молодчики, которых он мне навязывает, — воплощенные черти, которые вместе с ним взяли неприступный форт Ризбанк. Так кто же из нас двоих — я или виконт д’Эксмес — делает другому одолжение?

— Полагаю, это виконт, — улыбнулся маркиз де Водемон.

— Ну что ж, беру на себя это обязательство, — весело рассмеялся герцог. — Я не дам им бездельничать, Габриэль. Едва я встану на ноги, сразу же поведу их с собой на Гам. Пусть у англичан не останется ни клочка французской земли! Даже Мальмор со своими вечными ранами — и тот пойдет. Мэтр Парэ обещал его основательно залатать.

— Он будет просто счастлив! — заметил Габриэль.

— Вот вам первая моя милость… Следующая просьба: господин д’Эксмес напоминает мне, что здесь, в Кале, пребывает Диана де Кастро, дочь короля. Как вам известно, господин де Водемон, она была пленницей англичан. Виконту д’Эксмесу угодно, чтобы я, помимо прочих дел, думал и об этой особе королевской крови. Что же это: обязательство или услуга, которую мне оказывает господин виконт?

— Несомненно услуга, — отвечал маркиз де Водемон.

— Значит, второй пункт улажен, — продолжал герцог. — Хоть я и слыву неважным царедворцем, однако я знаю, как дворянину подобает относиться к даме, и мне ясны мои обязанности перед госпожой де Кастро. Она будет отправлена в Париж, как и когда ей будет угодно.

Габриэль молча поклонился герцогу, не желая показывать, какое значение придает он этому обещанию.

— Третье. Лорд Уэнтуорс, бывший губернатор здешнего города, был взят в плен виконтом д’Эксмесом. При капитуляции мы обещали предоставить ему свободу за определенный выкуп, но господин д’Эксмес предлагает нам проявить большее великодушие. Он просит нашего позволения вернуть лорда Уэнтуорса обратно в Англию, не взимая с него никакой дани. Разве такой поступок, свидетельствуя о нашей любезности, не подымет наш престиж по ту сторону пролива? Таким способом виконт д’Эксмес снова оказывает нам услугу.

— И притом — благороднейшим образом! — подтвердил маркиз де Водемон.

— Итак, Габриэль, — заключил герцог, — можете не беспокоиться, господин де Терм уже отправился освободить лорда Уэнтуорса и вернуть ему шпагу. Он может уехать в любое удобное ему время.

— Крайне признателен, ваша светлость, но не думайте, что я столь великодушен. Я просто считаю своим долгом расплатиться с ним за ту любезность, которую он проявил ко мне как к пленнику, и в то же время даю ему урок порядочности, смысл которого до него дойдет и без слов.

Все складывалось отлично, и, однако, Габриэль беспокоился: почему герцог ничего не говорит о самом главном? И он решился:

— Ваша светлость, позвольте вам напомнить о вашем обещании, которое вы изволили дать мне накануне взятия форта Ризбанк.

— Но погодите, нетерпеливый юноша! После трех важных услуг, как это может подтвердить господин де Водемон, я могу, в свою очередь, и вас попросить об одном одолжении. Я вас прошу отвезти и вручить королю ключи от города Кале…

— О ваша светлость! — порывисто перебил его Габриэль.

— Думаю, что это вас не слишком затруднит. Подобного рода поручения вам выполнять не впервой. Помнится, вы же отвозили знамена после нашего итальянского похода… Вместе с ключами вы вручите его величеству копию акта капитуляции и это письмо, в котором рассказано о взятии Кале, — я нынче утром написал его собственноручно, невзирая на все запреты мэтра Амбруаза Парэ. Итак, я надеюсь, что вы довольны мною. Вот вам письмо, вот ключи. О том, что их нужно беречь, не стоит распространяться.

— И мне, ваша светлость, не стоит говорить о том, что я — ваш должник на всю жизнь! — взволнованно произнес Габриэль.

Он взял ларчик резного дерева и запечатанное письмо из рук герцога де Гиза. Кто знает, быть может, в них, в этих драгоценных талисманах, заключена свобода отца и его собственное счастье!

— А теперь я вас не задерживаю, — сказал герцог. — Вы, наверное, сами торопитесь.

— Прощайте, ваша светлость, и еще раз спасибо! — повторил Габриэль.

В это время в комнату ворвался де Терм, тот самый офицер, которого герцог послал за лордом Уэнтуорсом.

— Ну разве может уехать наш посланец победы, не повидав посланца поражения! — рассмеялся герцог при виде офицера. — Итак, что скажете, де Терм? Вы вроде бы огорчены?

— Огорчен, и очень, ваша светлость.

— Да? А что случилось? Где лорд Уэнтуорс?

— По вашему повелению я объявил лорду Уэнтуорсу, что он свободен, и возвратил ему шпагу. Он принял эту милость крайне холодно и не проронил ни слова. Подобная сдержанность удивила меня. Едва я вышел из комнаты, как громкие крики вернули меня обратно: лорд Уэнтуорс, воспользовавшись свободой, тут же пронзил себя шпагой, которую я ему только что вернул. Он умер мгновенно.

— Черт возьми! — воскликнул герцог де Гиз. — Он не мог пережить свое поражение! Вы согласны, Габриэль?

— Нет, ваша светлость, — жестко ответил Габриэль. — Нет, не поражение привело к смерти лорда Уэнтуорса.

— Как! Есть другая причина?

— Об этой причине разрешите мне, ваша светлость, умолчать. Я бы хранил тайну и при жизни лорда, а уж после его смерти — тем более. Однако, — понизил голос Габриэль, — могу вам признаться, ваша светлость, что на его месте я бы сделал то же самое. Да, лорд Уэнтуорс правильно поступил! Есть вещи, которые благородный человек может искупить только смертью.

— Я понимаю вас, Габриэль, — задумчиво отозвался герцог. — Нам остается только отдать лорду Уэнтуорсу военные почести.

— Теперь он их достоин, — холодно подтвердил Габриэль.

Через несколько минут герцог де Гиз отпустил Габриэля, и он отправился прямо к особняку бывшего губернатора, где еще жила герцогиня де Кастро.

Он не видел Диану со вчерашнего дня, но она уже знала об удачном вмешательстве Амбруаза Парэ и о спасении герцога де Гиза. Габриэль нашел ее спокойной и твердой.

Влюбленные верят в предчувствия — спокойствие Дианы невольно подняло его дух.

Когда виконт передал ей разговор с герцогом и показал письмо и ларец, доставшиеся ему ценою величайших опасностей, Диана обрадовалась. Но даже в эту счастливую минуту она искренне пожалела о горестном конце лорда Уэнтуорса, который, хотя и оскорблял ее целый час, был в продолжение трех месяцев истинным джентльменом.

Затем Габриэль рассказал о Мартине Герре, о семье Пекуа, о том покровительстве, которое Диане обещал герцог де Гиз… Словом, он был готов найти тысячу поводов для разговора, лишь бы не расставаться с нею. Но мысль о возвращении в Париж все сильнее беспокоила Габриэля. Его раздирали самые противоречивые чувства: ему хотелось и остаться, и скорее увидеть короля.

Наконец настала минута, когда Габриэль объявил ей о своем отъезде.

— Вы уезжаете, Габриэль? Тем лучше! — отозвалась Диана. — Чем скорее вы уедете, тем меньше я буду томиться в ожидании. Уезжайте, друг мой, и пусть быстрее разрешится наша судьба.

— Будьте вы благословенны! Ваше мужество поддерживает меня!

— Габриэль, слушая вас сейчас, я испытывала какое-то стеснение… Да и вы, должно быть, тоже… Мы говорили о чем угодно, только не о главном — нашем будущем. Но коль скоро вы через несколько минут уезжаете, мы можем откровенно поговорить о том единственном, что нас волнует…

— Вы словно читаете в моей душе!

— Тогда выслушайте меня. Кроме письма герцога де Гиза, вы вручите его величеству и другое — от меня. Вот оно. Я рассказываю ему, как вы освободили и спасли меня. Тем самым станет ясно, что королю Франции вы вернули город, а отцу — дочь! Я уверена, что отцовские чувства Генриха Второго не обманывают его и что я имею право называть его отцом.

— Дорогая Диана! О, если бы так оно и было! — воскликнул Габриэль.

— Теперь о другом… Я хочу знать, как будут складываться у вас дела. Пусть кто-нибудь время от времени ставит меня об этом в известность. Поскольку вам приходится оставлять здесь своего оруженосца, возьмите с собой Андре, моего французского пажа… Андре — ребенок, ему только семнадцать лет, а по нраву своему он еще моложе, чем по возрасту. Однако он предан мне, порядочен и может вам быть полезным. Возьмите его, Габриэль.

— Я благодарен вам за заботу, — ответил Габриэль, — ноя должен ехать сию же минуту…

Диана перебила его:

— Андре предупрежден. Он собрался в дорогу, и мне нужно дать ему лили" последние указания. Пока вы будете прощаться с Пекуа, Андре нагонит вас.

— Что ж, я возьму его с радостью, — подхватил Габриэль.

— У меня хоть будет с кем поговорить о вас!

— Я об этом думала, — покраснела герцогиня де Кастро. — А теперь прощайте! Пора!

— О нет, не "прощайте"! Это слишком горестное слово. Не "прощайте" — до свидания! Кстати, вы не сказали, как можно подать вам весть.

— Погодите…

Она сняла с пальца золотой перстень, потом вынула из сундука монашескую косынку — ту самую, что носила она в бенедиктинском монастыре Сен-Кантена.

— Слушайте, Габриэль, — торжественно произнесла она.

— Вполне вероятно, что все разрешится еще до моего возвращения. Тоща пусть Андре выедет из Парижа мне навстречу. Если Господь за нас, Андре вручит этот обручальный перстень виконтессе де Монтгомери. Если же надежда нас обманула, он передаст мне этот монашеский платок. Будем же сильны духом, Габриэль. Поцелуйте меня по-братски в лоб, а я сделаю то же самое, дабы укрепить вашу веру, вашу волю.

И они в молчании обменялись грустным поцелуем.

— А теперь, друг мой, расстанемся! Так нужно! До свидания!

— До свидания, Диана! — прошептал Габриэль и, словно обезумев, выбежал из зала.

Через полчаса виконт д’Эксмес уже выезжал из Кале, города, который он только что отвоевал для Франции. Его сопровождали паж Андре и четверо волонтеров: Пильтрусс, Амброзио, Ивонне и Лактанций.

Пьер, Жан и Бабетта проводили шестерых всадников до Парижской заставы. Там они наконец расстались. Габриэль последний раз пожал им руки, и вскоре маленькая кавалькада скрылась за поворотом дороги.

Габриэль был задумчив и серьезен, но отнюдь не печален.

Он весь жил надеждой.

Было время, когда он уже покидал Кале и направлялся в Париж за разрешением своей участи, но тоща условия были куда менее благоприятны, нежели сейчас: он беспокоился о Мартине, о Бабетте и о братьях Пекуа, он беспокоился о Диане, которая оставалась во власти влюбленного лорда Уэнтуорса… Наконец, он смутно предчувствовал, что будущее не сулит ему счастья…

Теперь дурных предзнаменований вроде бы не было. Оба раненых — военачальник и оруженосец — были спасены; Бабетта Пекуа выходила замуж за любимого человека; герцогиня де Кастро была свободна и независима. Сам же Габриэль, задумавший и осуществивший захват Кале, оседлал, как говорится, свою судьбу. Кале возвращен королю Франции, а такая победа достойна любого воздаяния. Тем более что воздаяние это справедливо и священно!

Да, Габриэль весь жил надеждой!

Он спешил в Париж, к королю. Его храбрые солдаты скакали рядом. Перед ним, притороченный к седлу, красовался ларчик с ключами от города Кале. В плаще покоился драгоценный акт о капитуляции города и не менее драгоценные письма от герцога и от г-жи де Кастро. Перстень Дианы лучился на его пальце. Сколько добрых предзнаменований для грядущего счастья! Даже небо, голубое и безоблачное, напоминало ему о надежде; воздух, свежий и чистый, будоражил кровь; окрестные поля, напоенные тысячами предвечерних звуков, дышали миром и покоем; и само величавое солнце, уходившее за горизонт, невольно приносило успокоение.

Да, трудно представить было столь удачное сочетание добрых предзнаменований, ведущих к желанной цели!

Однако посмотрим, что произошло!

Назад: VIII МИМОЛЕТНАЯ МИЛОСТЬ МАРИИ СТЮАРТ

Дальше: XXVI ЧЕТВЕРОСТИШИЕ

XVIII МЕЖДУ ДВУХ ПРОПАСТЕЙ

XIX ОТСУТСТВУЮЩИЙ АРНО ДЮ ТИЛЬ ОКАЗЫВАЕТ ПАГУБНОЕ ВЛИЯНИЕ НА СУДЬБУ БЕДНЯГИ МАРТИНА ГЕРРА

XX ЛОРД УЭНТУОРС ТЕРЯЕТ ПОСЛЕДНЮЮ НАДЕЖДУ

XXI ОТВЕРГНУТАЯ ЛЮБОВЬ

XXII ЛЮБОВЬ РАЗДЕЛЕННАЯ

XXIII "МЕЧЕНЫЙ"

XXIV НЕПРЕДВИДЕННАЯ РАЗВЯЗКА

ХХV СЧАСТЛИВЫЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЯ