Молодые люди кинулись поднимать случайно оброненный или брошенный намеренно цветок.

Дон Фернандо был ближе к окошку и взял его.

Дон Рамиро протянул руку и сказал своему другу:

— Благодарю, любезный Фернандо! Отдайте-ка мне цветок.

— Почему же? — спросил Фернандо.

— Да ведь его бросили мне.

— Кто вам сказал?

— Никто, но кто скажет иное?

— Тот, кто не побоится прямо сказать вам об этом.

— Кто же?

— Да я.

Дон Рамиро с изумлением взглянул на дона Фернандо и только сейчас заметил, как он бледен, как судорожно сжаты его губы.

— Вы? — переспросил он, отступая на шаг. — Почему же вы?

— Потому что ту, кого вы любите, люблю я.

— Как, вы любите донью Флор? — воскликнул дон Рамиро.

— Да, люблю, — повторил дон Фернандо.

— Где вы ее видели прежде и давно ли узнали? — спросил, тоже побледнев, дон Рамиро.

— Вас это не касается!

— Но ведь я люблю ее уже больше двух лет!

— А я, быть может, люблю ее только два дня, но за это время достиг большего, чем вы за два года!

— Докажите это, дон Фернандо, или я во всеуслышание заявлю, что вы хвастун и пятнаете имя молодой девушки.

— Вы говорили, что скакали от Малаги до Гранады впереди нее, не правда ли?

— Да, говорил.

— Вы проехали мимо харчевни "У мавританского короля"?

— Даже останавливался в ней.

— Там вы заказали обед для дона Иньиго и его дочери, воскурили благовония и оставили букет.

— Да.

— В букете был цветок анемона.

— Ну а дальше?

— Цветок она подарила мне.

— Подарила? Своей рукой?

— Да, подарила. И вот он здесь, на моем сердце, он уже увял, как увянет и этот…

— Вы сами взяли цветок из букета без ее ведома или подняли на дороге — вероятно, она уронила его нечаянно, признайтесь же в этом, и я вас прощу.

— Прощение я принимаю только от Бога и от короля, — гордо ответил дон Фернандо, — и повторяю: цветок она мне подарила.

— Лжете, дон Фернандо, вы украли первый цветок, как украли и второй.

Дон Фернандо с яростным возгласом выхватил шпагу, швырнув к ногам дона Рамиро анемоны — увядший и свежий.

— Что ж, все равно — подаренные или украденные, вот они оба на земле. Тот, кто через пять минут останется жив, поднимет оба.

— Отлично! — крикнул дон Рамиро, отступив на шаг и в свою очередь выхватив шпагу. — Такой уговор мне по душе.

Затем он обратился к дворянам, прогуливавшимся по площади: обнаженные шпаги, блеск лезвий привлекли их любопытство.

— Послушайте, сеньоры! Подойдите ближе, нельзя сражаться без свидетелей. Если дон Фернандо убьет меня, пусть все знают, что он убил меня в поединке, а не так, как, по слухам, убил дона Альваро.

— Пусть подойдут, — согласился дон Фернандо, — ибо, клянусь Богом, дон Рамиро, они увидят нечто заслуживающее внимания.

И молодые люди, стоя в пяти шагах друг от друга, опустили к земле шпаги и ждали, когда их окружат зрители.

Круг образовался, и кто-то сказал:

— Начинайте же, сеньоры!

Вода устремляется вперед, прорывая плотину, не с такой быстротой, с какою молодые люди бросились навстречу друг другу. И тут раздался крик; он несся из окна, закрытого жалюзи; крик этот заставил противников поднять головы, но не остановил их, а придал поединку большее ожесточение.

Дон Фернандо и дон Рамиро слыли не только самыми храбрыми, но еще и самыми искусными дуэлянтами, и ни тот ни другой не имели в этом отношении соперников во всей Андалусии. И вот теперь каждому попался достойный противник — им пришлось сражаться друг с другом.

Итак, как и обещал дон Фернандо, зрелище заслуживало внимания собравшихся дворян.

В самом деле, шпаги скрестились стремительно, яростно, и чудилось: металл исторгает искры, будто обуреваемый теми же страстями, что и люди, державшие шпаги. Искусство фехтования, ловкость, сила проявились во всем блеске за несколько мгновений первой схватки, причем ни один из противников не отступил ни на шаг, стоя неподвижно, как те деревья, в тени которых они сражались; казалось, опасность миновала и зрители наблюдают не ожесточенный поединок, а как бы присутствуют в оружейном зале, где молодые люди упражняются в фехтовании на учебных рапирах. Кроме того, говоря правду, такие поединки были в духе того времени, и редко вечера проходили без представлений, подобных тому, что сейчас давали дон Фернандо и дон Рамиро. Перерыв был кратким. Соперникам надо было перевести дух, но, несмотря на выкрики зрителей: "Не нужно торопиться! Отдохните!" — они еще яростнее бросились друг на друга. Но только шпаги скрестились, как раздался взволнованный голос:

— Перестаньте, дон Фернандо, перестаньте, дон Рамиро!

Все обернулись в ту сторону, откуда прозвучали эти слова.

— Дон Руис де Торрильяс! — закричали, расступаясь, зрители.

И дон Руис очутился посреди крута, как раз там, где стоял его сын.

Разумеется, его предупредила донья Флор, и он прибежал, чтобы разнять сражавшихся.

— Перестаньте! — властно повторил он.

— Отец!.. — возразил дон Фернандо нетерпеливо.

— Сеньор!.. — произнес дон Рамиро почтительно.

— Я не могу приказать дону Рамиро, — сказал старик, — но вам, дон Фернандо, могу, — вы мой сын, и я вам приказываю: перестаньте!

— Перестаньте, сеньоры! — поддержали зрители.

— Защищайтесь, защищайтесь, дон Рамиро! — бросил Фернандо.

— Вот как, негодяй! — крикнул дон Руис, ломая руки. — Не можешь побороть свои роковые страсти! Вчера помилованный за дуэль, сегодня совершаешь то же преступление!

— Отец, отец, — бормотал дон Фернандо, — прошу вас, не мешайте.

— И это происходит здесь, посреди улицы, при свете солнца! — продолжал дон Руис.

— Почему же не драться здесь, посреди улицы, при свете солнца, если тебя унизили? Они были свидетелями оскорбления, нанесенного мне, пусть станут и свидетелями отмщения.

— Вложите шпагу в ножны, дон Фернандо!

— Защищайтесь! Защищайтесь, дон Рамиро!

— Значит, ты отказываешься повиноваться?

— Уж не думаете ли вы, будто я позволю, чтобы меня лишили чести, той чести, которую вы сами вручили мне, как ваш отец унаследовал ее от своих предков?

— О, если б ты сберег хоть каплю того, что я передал тебе! — воскликнул дон Руис.

И, обратившись к дону Рамиро, он проговорил:

— Сеньор дон Рамиро, поскольку у моего сына нет ни малейшего уважения к сединам и дрожащим рукам отца, обращающегося к нему с мольбой, послушайтесь меня вы и покажите тем, кто нас окружает, что чужой оказывает мне больше уважения, чем сын.

— Верно, верно, дон Рамиро, послушайтесь, — поддержали старика зрители.

Дон Рамиро отступил на шаг, опустил шпагу и поклонился.

— Вы хорошо сделали, сеньор дон Руис де Торрильяс, обратившись ко мне, — сказал дон Рамиро, — и вы хорошо поступили, оказав мне доверие, сеньоры. Земля велика, горы безлюдны, и я встречу своего противника в другом месте.

— Э-э, да вы ловко скрываете трусость, — громко заявил дон Фернандо.

Дон Рамиро, уже вложивший шпагу в ножны и отступивший на два шага, обернулся, и шпага снова сверкнула у него в руке.

— Скрываю трусость? — воскликнул он.

Раздался ропот; зрители осуждали дона Фернандо, и двое из них — или всех старше, или всех благоразумнее — бросились к противникам, чтобы прекратить схватку, но дон Руис жестом попросил их отступить.

Оба дворянина молча подчинились.

Снова раздался звон стали.

Дон Руис приблизился к сыну на шаг.

Дон Фернандо стиснул зубы, побледнев от гнева, его глаза сверкали, и он напал на своего противника, словно обезумев от ярости, которая могла бы, пожалуй, подвести менее искусного фехтовальщика.

— Безумец, — сказал старик, — чужие слушаются меня и мне повинуются, а ты продолжаешь идти наперекор моей воле, не желаешь со мной считаться!

С этими словами дон Руис взмахнул палкой и гневно воскликнул, причем глаза его сверкнули, как у юноши.

— Видит Бог, ничто не помешает мне при всех научить тебя покорности!

Не отводя шпагу от шпаги противника, дон Фернандо полуобернулся и увидел, что отец поднял палку; его бледные щеки вспыхнули — казалось, вся кровь бросилась ему в голову.

Лицо старика выражало почти что ненависть; такое же выражение появилось на лице сына.

Казалось, попади неосторожный прохожий под двойную молнию их взглядов, он был бы испепелен.

— Берегитесь, отец! — крикнул молодой человек дрогнувшим голосом, качнув головой.

— Шпагу в ножны! — вновь приказал дон Руис.

— Сначала опустите палку, отец!

— Повинуйся, несчастный, я приказываю тебе!

— Отец, — пробормотал сын, покрываясь смертельной бледностью, — уберите палку, иначе, клянусь Богом, я дойду до крайности.

Затем, обернувшись к дону Рамиро, он добавил:

— Не удивляйтесь, дон Рамиро: я могу одновременно иметь дело с палкой старика и со шпагой повесы.

— Вот видите, сеньоры! — воскликнул дон Рамиро. — Как же мне быть?

— Делайте то, что велит вам отвага и оскорбление, нанесенное вам, сеньор дон Рамиро, — отвечали, отходя, зрители, явно не желая дольше присутствовать при поединке.

— Неблагодарный! Негодяй! — неистовствовал дон Руис, занося палку над головой сына. — Неужели и твой соперник не может научить тебя, как должно сыну держать себя перед отцом?

— Ну нет, — отвечал дон Фернандо, — ибо мой соперник отступил из-за трусости, а трусость я не ставлю в число добродетелей.

— Тот, кто воображает и говорит, что я трус…

— Он лжет, дон Рамиро, — перебил старик, — трусом надо назвать меня, но никак не вас.

— Да скоро ли мы с этим покончим? — прорычал Фернандо (так он рычал, сражаясь с дикими зверями).

— В последний раз повторяю, негодяй, повинуйся, вложи шпагу в ножны! — воскликнул дон Руис с угрозой.

Было ясно: если дон Фернандо не послушается тотчас же, позора не избежать — палка опустится на его голову.

С молниеносной быстротой дон Фернандо оттолкнул дона Руиса и, сделав искусный выпад левой рукой, правой пронзил руку дона Рамиро, медлившего с защитой.

Дон Рамиро удержался на ногах, зато старик упал — такой сильный удар был нанесен ему прямо в лицо.

Зрители в ужасе вскрикнули, и было от чего: сын дал пощечину отцу!

— Расступитесь, расступитесь! — вскричал дон Фернандо и бросился поднимать цветы, лежавшие на земле. Он подобрал их и спрятал на груди.

— Да обрушатся на тебя небеса, нечестивец! — простонал дон Руис, приподнимаясь, — да, пусть не люди, а Небо покарает тебя, ибо ему принадлежит возмездие за оскорбление, нанесенное отцу.

— Смерть ему! Смерть ему! — в один голос крикнули дворяне. — Смерть нечестивому сыну, ударившему отца!

И все, выхватив шпаги, окружили дона Фернандо.

Раздался лязг — одна шпага отражала натиск целого десятка, а немного погодя Сальтеадор с горящими глазами и пеной на губах проскочил сквозь толпу, как загнанный вепрь проскакивает сквозь свору, неспособную его остановить.

Пробежав мимо дона Руиса, все еще лежавшего на земле, он окинул его взглядом, в котором было больше ненависти, чем раскаяния, свернул в одну из улочек, ведущих к Сакатину, и исчез.