XVI
КАТАСТРОФА
На следующий день, вернее, в тот же день, мой камердинер вошел ко мне в семь часов утра.
— Сударь, — сказал он мне, — вас уже полчаса ждет слуга господина барона Анри де Фаверна, но, поскольку вы легли спать только в три часа утра, я не хотел вас будить. Я помедлил бы еще, если б не пришел второй слуга, еще более нетерпеливый, чем первый.
— Ну хорошо, что нужно этим двум слугам?
— Они пришли сказать, что их хозяин ждет вас. Кажется, барон очень болен и не ложился всю ночь.
— Скажите, что я сейчас приду.
Я действительно поспешно оделся и побежал к барону.
Как мне и передали его слуги, он не ложился спать, а свалился в постель, не раздеваясь.
Я так и нашел его в брюках и в туфлях, закутавшегося в огромный домашний халат из узорчатой ткани. Сюртук и жилет висели на стуле. Беспорядок свидетельствовал о беспокойной и бессонной ночи хозяина квартиры.
— Ах, доктор, это вы, — сказал он мне. — Не впускайте никого, — жестом руки он выпроводил слугу, который меня привел.
— Извините, — сказал я, — что не пришел раньше. Мой слуга не хотел меня будить: я лег спать только в три часа утра.
— Это я должен просить у вас прощения, я вам надоедаю, доктор, утомляю и притом, что самое ужасное, не знаю, как вознаградить вас за ваши хлопоты. Но вы видите, что я действительно мучаюсь, не правда ли? И вам жаль меня.
Я посмотрел на него.
В самом деле, трудно было найти более взволнованное лицо, чем у него: он вызывал у меня жалость.
— Да, вы мучаетесь, и я отлично понимаю, что жизнь для вас пытка, — сказал я ему.
— Видите, доктор, вот оружие, не дважды и не трижды подносил я к своему сердцу кинжал и пистолет. Но что поделаешь?
Он усмехнулся и тихо добавил:
— Я трус и боюсь умереть. Верите вы в это, доктор? Вы видели, как я дрался, вы верите, что я боюсь умереть?
— Прежде всего я считаю, что в вас нет душевной смелости, сударь.
— Как, доктор, вы осмеливаетесь сказать мне это прямо в лицо?..
— Я говорю, что у вас смелость физическая, то есть смелость, поступающая в голову вместе с кровью. Я говорю, что у вас нет никакой решительности, и доказательством этому может служить то, что десять раз желая покончить с собой, как вы утверждаете, к тому же имея под рукой всевозможное оружие, вы просили у меня яд.
Он вздохнул, упал в кресло и замолк.
— Но, — продолжал я, помолчав — вы же позвали меня к себе не затем, чтобы защитить диссертацию о физической или душевной смелости, природной или рассудочной, не так ли? Вы хотите поговорить со мной о ней?
— Да, да, вы правы. Я хочу поговорить с вами о ней. Вы ведь ее видели?
— Да.
— И что вы скажете о ней?
— Я скажу, что это благородное сердце, что это святая девушка.
— Да, но между тем она погубит меня, так как ничего не хочет слышать, не так ли? Она отказывается от любого вознаграждения, хочет, чтобы я на ней женился, иначе повсюду раззвонит, кто я такой, а может быть, и чем я занимаюсь.
— Я не хочу от вас скрывать, что она приехала в Париж именно с этой целью.
— И ее намерения не изменились, доктор? Вам не удалось ее переубедить?
— По крайней мере, я сказал ей то, что думаю: лучше быть Мари Гранже, чем госпожой де Фаверн.
— Что вы подразумеваете под этим, доктор? Не хотите ли вы сказать?..
— Я хочу сказать, господин Ламбер, — хладнокровно продолжал я, — что между прошлым горем Мари Гранже и будущим несчастьем мадемуазель де Макарти я предпочел бы несчастье бедной девушки, которой не придется дать имя отца своему ребенку.
— Увы! Да, да, доктор, вы правы, это имя роковое. Но, скажите мне, мой отец еще жив?
— Да.
— А, слава Богу! Я не получал от него вестей вот уже более пятнадцати месяцев.
— Он явился в Париж, чтобы найти вас, и узнал, что вы не уезжали на Гваделупу.
— Боже правый!.. И что же он еще узнал в Париже?
— Что вы никогда не служили у банкира и что письмо, которое он получил от вашего так называемого покровителя, никогда им не было написано.
Несчастный вздохнул так тяжело, что это походило на стон, потом закрыл глаза руками.
— Он знает это, знает, — прошептал Габриель после некоторого молчания. — Но, в конце концов, что тут такого? Это письмо было вымышлено, правда, но оно никому не причинило вреда. Я хотел уехать в Париж, я сошел бы с ума, если бы не приехал сюда. И использовал этот способ, другого не было; разве вы на моем месте не сделали бы то же самое, доктор?
— Вы серьезно у меня спрашиваете об этом, сударь? — спросил я, пристально глядя на него.
— Доктор, вы самый непреклонный человек, какого я когда-либо встречал, — сказал барон, поднимаясь и быстро шагая взад и вперед. — Вы мне говорите одни неприятные вещи, и, тем не менее, как же так получается? Вы единственный человек, кому я безгранично доверяю. Если бы кто-то другой подозревал хотя бы половину того, что знаете вы!..
Он подошел к пистолету, висевшему на стене, поднес руку к его рукоятке со свирепым выражением, присущим скорее дикому зверю, и произнес:
— Я убил бы его.
В это время вошел слуга.
— Что вам надо? — резко спросил его барон.
— Извините, если я перебиваю господина, несмотря на его приказ, но три месяца назад господин ремонтировал свои конюшни, и вот пришел служащий из банка, чтобы получить деньги по одному из векселей, которые выдал господин.
— На какую сумму? — спросил барон.
— Четыре тысячи.
— Хорошо, — сказал барон, направившись к секретеру, вынул портфель, который он когда-то отдавал мне на хранение, и вытащил из него четыре банкнота по тысяче франков каждый, — держите, вот они, и принесите мне вексель.
Что было проще: взять из портфеля банковские билеты и вручить их слуге!
Однако барон сделал это с явным колебанием, а его обычно бледное лицо приняло мертвенный оттенок, когда он беспокойным взглядом посмотрел вслед слуге, выходящему с банкнотами.
Между нами наступило тягостное молчание, во время которого барон два или три раза пытался заговорить, но всякий раз слова замирали у него на губах.
Слуга снова открыл дверь.
— Ну, что еще? — спросил барон грубо и нетерпеливо.
15- 173
— Посыльный хотел бы что-то сказать господину.
— Этому человеку мне нечего сказать! — воскликнул барон. — Он получил свои деньги и пусть уходит.
Посыльный показался позади слуги и скользнул между ним и дверью.
— Извините, — сказал он, — извините, вы ошиблись, сударь, мне надо вам кое-что сказать.
Затем он прыгнул вперед и, схватив барона за шиворот, воскликнул:
— Я должен вам сказать, что вы фальшивомонетчик, и я арестую вас именем закона!
Барон в ужасе закричал, и лицо его стало пепельного цвета.
— На помощь, — пробормотал он, — на помощь, доктор! Жозеф, позови моих людей, на помощь, ко мне!
— Ко мне! — закричал громким голосом так называемый посыльный банка. — Ко мне, все ко мне!
Тотчас же открылась дверь на лестницу черного хода, и в комнату барона ворвались еще двое.
Это были агенты сыскной полиции.
— Но кто вы такой, — воскликнул барон, отбиваясь, — и что вы от меня хотите?
— Господин барон, я В.; вы попались, — сказал мнимый служащий банка, — не шумите и не скандальте, спокойно следуйте за мной.
Имя, произнесенное этим человеком, было настолько известным, что я вздрогнул помимо своей воли.
— Следовать за вами, — повторил барон, продолжая отбиваться, — следовать за вами, и куда же это?
— Черт возьми! Куда же отводят таких людей, как вы, не вам об этом спрашивать, я уверен, вы должны это знать… в полицейский участок, черт вас возьми!
— Никогда! — воскликнул арестованный. — Никогда!
Неистовым усилием он освободился из рук державших его двух мужчин, бросился к своей кровати и схватил висевший над ней турецкий кинжал.
В то же мгновение мнимый посыльный банка стремительным движением вытащил из кармана два пистолета и направил их на барона.
Но он неправильно понял намерения Габриеля: тот повернул оружие против самого себя.
Оба агента хотели было броситься к нему, чтобы вырвать оружие.
— Не стоит! — сказал В. — Не стоит! Не волнуйтесь, он не покончит с собой, я с давних пор знаком с господами фальшивомонетчиками. Эти господа слишком уважают собственную персону. Ну же, дружище, ну же, — продолжал он, скрестив руки и дав полную свободу несчастному заколоть себя кинжалом, — не стесняйтесь нас, давайте, давайте!
Барон, казалось, хотел опровергнуть того, кто бросил ему этот странный вызов: он быстро поднес руку к груди, нанес себе несколько ударов и с криком упал. Его сорочка окрасилась кровью.
— Вы же видите, — сказал я, бросаясь к барону, — несчастный убил себя.
В. рассмеялся:
— Убил себя, он! Ах! Нашли дурака! Поднимите-ка сорочку, доктор.
— "Доктор"? — удивился я.
— Черт возьми! Я вас знаю, — сказал В., — вы доктор Фабьен. Поднимите его сорочку и, если обнаружите хоть одну рану глубже четырех или пяти линий, прошу гильотинировать меня вместо него.
Однако я сомневался, так как несчастный на самом деле потерял сознание и не шевелился.
Я поднял его сорочку и осмотрел раны.
Их было шесть, но, как и предсказывал В., они были не глубже, чем уколы булавки.
Я с отвращением отошел в сторону.
— Ну что? — сказал мне В. — Хороший я физиолог, господин доктор? Ну-ка, чего уж там, — добавил он, — наденьте наручники на этого господина, без них он будет дергаться всю дорогу.
— Нет, нет, господа! — закричал барон, пришедший в себя от этой угрозы. — Если меня повезут в карете, я и слова не скажу и не попытаюсь убежать, даю вам слово чести.
— Вы слышите, ребята, он дает слово чести, это внушает доверие, каково? Что вы скажете о слове чести этого господина?
Оба агента рассмеялись и с наручниками подошли к барону.
Я испытывал чувство неловкости, не знаю почему. Мне хотелось уйти отсюда.
— Нет, нет! — воскликнул барон, хватаясь за мою руку. — Не уходите. Если вы уйдете, они меня не пощадят, потащат по улицам как преступника.
— Но чем я могу быть вам полезен, сударь? Я никак не могу повлиять на этих господ, — сказал я.
— Нет, нет, вы можете это сделать, доктор, вы ошибаетесь, — сказал он вполголоса, — честный человек всегда имеет влияние на этих людей. Попросите у них разрешения проводить меня до полицейского участка, и вы увидите, что они меня отвезут в карете несвязанным.
15*
Глубокое чувство жалости сжимало мое сердце и возобладало над презрением.
— Господин В., — обратился я к шефу агентов, — этот несчастный просит меня ходатайствовать в его пользу: его хорошо знают в квартале, он был принят в свете… Так что, умоляю вас, избавьте его от ненужного унижения.
— Господин Фабьен, — ответил мне В. с изысканной вежливостью, — я ни в чем не могу отказать такому человеку, как вы. Я слышал, что этот человек просил вас сопровождать его до полицейского участка. Ну что ж, если вы согласны, я саду вместе с вами в карету и таким образом все произойдет без шума.
— Доктор, умоляю вас, — сказал барон.
— Хорошо, пусть будет так, — сказал я, — выполню до конца свой долг. Господин В., будьте добры, пошлите за фиакром.
— И пусть он подъедет к двери, выходящей на улицу Эльдер! — воскликнул барон.
— Проныра, — сказал В. с непередаваемой иронией, — выполняйте приказания господина барона.
Субъект по имени Проныра вышел, чтобы выполнить данное ему поручение.
— А пока, с разрешения господина барона, — сказал В., — я произведу небольшой обыск в секретере.
Габриель кинулся к секретеру.
— О, не беспокойтесь, господин барон, — сказал В., протягивая руку. — Если мы там и найдем несколько банкнот, то это ничего не изменит: у нас их, по крайней мере, сотня, сфабрикованных вами.
Арестованный упал на стул, а тот, кто его арестовал, приступил к обыску.
— А-а! — сказал он. — Я знаю эти секретеры, они по типу Бартелеми. Посмотрим сначала в выдвижных ящиках, потом поищем в потайных.
Он обыскал все ящики, где, кроме портфеля, о котором уже говорилось, лежали только письма.
— А теперь посмотрим потайные, — промолвил он.
Габриель следил за ним взглядом, то бледнея, то краснея.
Я же любовался ловкостью человека, производившего обыск. В секретере было четыре разных потайных ящика; ни один из них не ускользнул от внимания В.; более того, он мгновенно, при беглом осмотре, не ощупывая, обнаружил их механизм.
— Вот и секрет, — сказал он, доставая сотню банкнот по пятьсот и тысяче франков. — Черт возьми! Господин барон, вы хватили через край: еще четыре таких молодчика, как вы, и к концу года банк прогорел бы.
Арестованный ответил на это только глухим стоном, обхватив голову обеими руками.
В это время возвратился агент Проныра.
— Господа, фиакр у входа, — сказал он.
— В таком случае, — сказал В., — едем.
— Но, — вмешался я, — вы видите, что господин барон еще в халате, вы же не можете увезти его в таком виде.
— Да, да, — вскричал Габриель, — мне надо одеться!
— Одевайтесь же, и побыстрее. Надеюсь, мы с вами достаточно любезны, а?.. По правде говоря, это мы делаем не ради вас, а ради господина доктора.
И, повернувшись ко мне, он поклонился.
Но, вместо того чтобы воспользоваться данным ему разрешением, барон продолжал неподвижно сидеть на стуле.
— Ну же, ну! Пошевеливайтесь, и побыстрее! В девять часов нам нужно задержать еще одного господина. Нельзя допустить, чтобы из-за одного мы упустили другого.
Габриель открыл шкаф, где висела его одежда, и достал оттуда пять или шесть сюртуков, пока не выбрал один из них.
— С позволения господина барона, — сказал В., — мы ему заменим лакеев.
Он сделал знак полицейским, и те взяли из комода жилет и галстук, пока Габриель выбирал в шкафу сюртук.
И вот тогда-то начался самый странный туалет, который мне когда-либо пришлось наблюдать в своей жизни. Стоя и покачиваясь на ногах, арестованный позволял делать с собой все что угодно, пристально устремляя на каждого из нас изумленный взгляд.
Ему завязали на шее галстук, надели на него жилет и сюртук, как если бы имели дело с автоматом, потом надвинули на голову шляпу и сунули в руку трость с золотым набалдашником.
Можно было сказать, что, если бы его не поддерживали, он упал бы.
Оба полицейских взяли его каждый под руку, и только тогда, казалось, он очнулся.
— Нет, нет, — закричал он, хватаясь за мою руку, — вот так, вот так! Вы мне обещали, доктор!..
— Да, — ответил я, — но пойдемте же.
— Господин барон, — сказал В., — я вас предупреждаю, если вы попытаетесь бежать, я вам вышибу мозги.
Я почувствовал, как при этой угрозе барон задрожал всем телом.
— Разве я не дал вам слово чести не пытаться убежать? — сказал Габриель, пытаясь скрыть малодушие за внешним достоинством.
— Ах, да, правда, — сказал В., взводя курки пистолетов, — я забыл об этом. Пошли.
Мы спустились по лестнице; несчастный опирался на мою руку; следом шли шеф и двое его агентов.
Спустившись во двор, один из полицейских подбежал к фиакру и открыл дверцу.
Прежде чем сесть в карету, Габриель испуганно посмотрел по сторонам, словно желая проверить, нет ли возможности убежать.
Но в ту же минуту, почувствовав, как что-то упирается ему между лопаток, он обернулся: это был ствол пистолета.
И он сразу бросился к фиакру.
В. сделал мне знак рукой сесть на заднее сиденье. Это был не тот случай, когда следовало церемониться. Я сел на то место, которое мне указали.
Он сказал полицейским несколько слов на своем жаргоне, которых я не смог понять, и, поднявшись в фиакр, сел впереди.
Кучер закрыл дверцу.
— В префектуру полиции? — спросил он. — Так что ли, хозяин?
— Да, — ответил В., — но откуда вы знаете, куда мы едем, дружище?
— Тсс! Я вас узнал, — ответил кучер, — я везу вас уже в третий раз и всегда в компании.
— Да уж! — сказал В. — Сохранишь тут инкогнито!
Фиакр начал двигаться к бульвару, затем поехал по улице Ришелье, миновал Новый мост, проследовал вдоль набережной Золотых дел мастеров, повернул направо, проехал под аркой в небольшую улочку и остановился у какой-то двери.
Только тогда арестованный, казалось, очнулся от оцепенения: всю дорогу он не проронил ни одного слова.
— Как! — вскричал он. — Уже! Уже! Уже!
— Да, господин барон, — сказал В., — вот ваше временное жилище, оно менее изысканно, чем на улице Тэбу, но что поделаешь! В вашей профессии есть взлеты и падения — нужно быть философом.
Сказав это, он открыл дверцу и выскочил из фиакра.
— У вас есть какие-нибудь просьбы ко мне, прежде чем я уйду, сударь? — спросил я у арестованного.
— Да, да, пусть она не знает ничего, что случилось со мной.
— Кто она?
— Мари.
— Действительно, — ответил я, — бедная женщина! Я забыл про нее. Будьте спокойны, я сделаю что смогу, чтобы скрыть от нее правду.
— Спасибо, спасибо, доктор. Ах, я знал, что вы мой единственный друг.
— Ну, я жду, — сказал В.
Габриель вздохнул, грустно покачал головой и приготовился выйти.
Как бы помогая ему, В. взял его за руку, и оба подошли к роковой двери, которая распахнулась сама, будто узнала главного своего поставщика.
Арестованный бросил на меня полный отчаяния последний взгляд, и дверь за ними захлопнулась с глухим гулким шумом.
В тот же день Мари покинула Париж и возвратилась в Трувиль. Я ничего ей не сказал, поскольку пообещал это Габриелю, но она и так догадалась обо всем.
