VII
Октябрь, 18…
Сегодня в час ночи я был предупрежден, что между г-ном Анри де Фаверном и г-ном Оливье д’Орнуа состоится дуэль, и последний попросил меня сопровождать их на место встречи.
Я пришел к нему ровно в пять.
В шесть часов мы были в аллее Ла-Мюэт, где должна была произойти встреча.
В шесть с четвертью г-н Анри де Фаверн упал, раненный ударом шпаги.
Я тотчас же бросился к нему, тогда как Оливье со своими секундантами сел в карету и отправился в Париж; раненый был без памяти.
Было очевидно, что рана если и не смертельная, то, во всяком случае, очень серьезная: железное треугольное острие вошло в правый бок и вышло на несколько дюймов с левой стороны.
Я немедленно сделал ему кровопускание.
Кучеру я посоветовал ехать по авеню Нёйи и Елисейским полям: этот путь был самым коротким, а главное — карета могла все время двигаться по грунтовой дороге, что меньше утомляло раненого.
У Триумфальной арки г-н де Фаверн подал некоторые признаки жизни, его рука задвигалась и, казалось, искала источник глубокой боли, потом она остановилась на груди.
С его губ с мукой сорвались два-три приглушенных вздоха, отчего из его двойной раны хлынула кровь. Наконец он приоткрыл глаза, посмотрел на своих секундантов, затем, остановив взгляд на мне, узнал меня и, сделав усилие, прошептал:
— А, это вы, доктор? Я вас умоляю, не покидайте меня, я очень плохо себя чувствую.
Затем, поскольку его последние силы ушли на то, чтобы произнести эту просьбу, он закрыл глаза, и легкая кровавая пена показалась у него на губах.
Вероятно, было затронуто легкое.
— Успокойтесь, — сказал я ему, — вы ранены тяжело, это правда, но рана не смертельна.
Он не ответил мне, не открыл глаза, но я почувствовал, что он слегка пожал мою руку, которой я щупал его пульс.
Пока карета ехала по грунтовой дороге, все было хорошо, но у площади Революции кучер вынужден был поехать по мостовой, и тогда резкие толчки кареты стали доставлять ему такие страдания, что я вынужден был спросить у его секундантов, не живет ли кто-нибудь из них поблизости, чтобы избавить больного от мучений дальнейшего пути до улицы Тэбу.
Но де Фаверн, несмотря на кажущееся бесчувствие, услышал мой вопрос и воскликнул:
— Нет, нет, домой!
Убежденный, что моральное раздражение может только усугубить физический недуг, я отказался от своего первого решения и велел кучеру следовать тем же путем.
Через десять минут, наполненных тревоги, когда я видел, как при каждом толчке болезненно дергается лицо раненого, мы прибыли на улицу Тэбу, № 11.
Господин де Фаверн жил на втором этаже.
Один из секундантов пошел предупредить слуг, чтобы они помогли нам перенести их хозяина: спустились два лакея в блестящих ливреях, обшитых галунами.
Я привык судить о людях не только по ним самим, но также по тем, кто их окружает, и не мог не заметить, что ни тот ни другой не проявили ни малейшего сочувствия к раненому.
Они явно были в услужении у г-на де Фаверна недавно, и эта служба не внушала им никакой симпатии к хозяину.
Мы пересекли целую анфиладу комнат, роскошно, как мне показалось, меблированных, хотя я не смог как следует рассмотреть их, и пришли в спальню; кровать была еще разобрана, как ее оставил хозяин.
У стены, со стороны изголовья, на расстоянии вытянутой руки лежали два пистолета и турецкий кинжал.
Раненого уложили в постель двое слуг и я, так как секунданты посчитали свое присутствие ненужным и уже уехали.
Увидев, что рана больше не кровоточит, я наложил на нее повязку.
Когда я закончил эту операцию, раненый сделал знак слугам удалиться, и мы остались вдвоем.
Несмотря на то что г-н де Фаверн меня мало интересовал и я даже непроизвольно чувствовал к нему некоторое отвращение, меня огорчало, что мне придется оставить этого человека в одиночестве.
Я огляделся вокруг себя, внимательно посмотрел на двери, ожидая, что кто-нибудь войдет, но ошибся.
Однако я не мог больше оставаться около него: меня ждали мои каждодневные дела. Часы показывали уже половину восьмого, а в восемь мне следовало быть в Шарите.
— У вас никого нет, кто бы мог ухаживать за вами? — спросил я.
— Никого, — ответил он глухим голосом.
— Нет ни отца, ни матери, ни родных?
— Никого.
— А любовницы?
Он, вздыхая, покачал головой, и мне показалось, что он прошептал имя "Луиза", но это было так невнятно, что я засомневался.
— Но не могу же я оставить вас так, — сказал я ему.
— Пришлите мне сиделку, — пробормотал раненый, — и скажите, что я хорошо заплачу.
Я поднялся, чтобы попрощаться.
— Вы уже уходите? — спросил он.
— Мне надо уйти, у меня больные; будь это богатые люди, возможно, я был бы вправе заставить их подождать, но это бедняки, а к ним необходимо приходить вовремя.
— Вы вернетесь днем, да? '
— Да, если вы этого хотите.
— Конечно, доктор, и как можно скорее, пожалуйста.
— Буду как можно скорее.
— Вы мне обещаете?
— Обещаю.
— Идите же!
Я прошел два шага к двери, однако раненый сделал движение, словно стремясь удержать меня и собираясь заговорить.
— Чего вы желаете? — спросил я.
Он, не отвечая, уронил голову на подушку.
Я подошел к нему.
— Говорите, — продолжал я, — и, если в моих возможностях оказать вам услугу, я сделаю это.
Казалось, он решился:
— Вы мне сказали, что рана не смертельна?
— Да, я вам это сказал.
— Можете в этом поручиться?
— Думаю, что да, но, тем не менее, если вы хотите сделать какие-нибудь распоряжения…
— Это значит, что я могу умереть в любую минуту?
И он побледнел еще больше, холодный пот выступил у него на лбу.
— Я вам сказал, что рана не смертельна, но в то же время я сказал, что она серьезна.
— Сударь, я могу доверять вашим словам, не так ли?
— Не нужно ничего спрашивать у тех, в ком вы сомневаетесь…
— Нет, нет, я в вас не сомневаюсь. Возьмите, — добавил он, подавая мне ключ, который он снял с цепочки, висевшей у него на шее, — откройте этим ключом ящик секретера.
Я выполнил его просьбу. Он приподнялся на локте: все, что оставалось у него от жизни, казалось, сосредоточилось в его глазах.
— Вы видите портфель? — спросил он.
— Вот он.
— В нем семейные документы, касающиеся только меня; доктор, дайте мне клятву, что, если я умру, вы бросите этот портфель в огонь.
— Я обещаю вам это.
— Не читая?..
— Он закрыт на ключ.
— О! Запор портфеля легко открыть…
Я бросил портфель.
Хотя фраза была оскорбительной, она у меня вызвала больше отвращения, чем негодования.
Больной понял, что он оскорбил меня.
— Извините, — сказал он мне, — тысячу извинений. Пребывание в колониях сделало меня недоверчивым. Там никогда не знаешь, с кем имеешь дело. Извините, возьмите портфель и обещайте мне сжечь его, если я умру.
— Я вторично обещаю вам это.
— Спасибо.
— Это все?
— Нет ли в том же ящике банковских билетов?
— Да, два по тысяче, три по пятьсот.
— Будьте так добры, дайте их мне, доктор.
Я взял пять банковских билетов и подал ему. Он скомкал их в руке и сунул под подушку.
— Спасибо, — сказал он, устав от сделанных усилий.
Затем он уронил голову на подушку:
— Ах, доктор, мне кажется, я умираю! Доктор, спасите меня, и эти пять банкнот будут ваши, в два раза больше, в три, если потребуется. Ах!..
Я подошел к нему: он снова потерял сознание.
Я позвонил лакею, пытаясь заставить раненого понюхать флакон с английской солью.
Через какое-то время я почувствовал биение его пульса: г-н де Фаверн приходил в себя.
— Ну что же, еще не сейчас, — прошептал он, затем приоткрыл глаза и, глядя на меня, сказал: — Спасибо, доктор, что вы не оставили меня.
— Однако, — начал я, — мне надо, наконец, уйти.
— Да, но возвращайтесь поскорее.
— Я вернусь в полдень.
— А до этого никакой опасности нет, как вы думаете?
— Думаю, что нет. Если бы шпага задела какой-нибудь главный орган, вы были бы уже мертвы.
— Вы пришлете мне сиделку?
— Тотчас же, но пока с вами может побыть ваш слуга.
— Конечно, — сказал лакей, — я могу остаться около господина.
— Нет, нет! — вскричал раненый. — Идите к своему товарищу, я хочу спать, а вы мне помешаете.
Лакей вышел.
— Неосторожно оставаться в одиночестве, — сказал я ему.
— Не более чем лежать беспомощным радом с этим плутом — он может меня убить и обворовать! Дыра уже проделана, — добавил он глухо, — достаточно ввести шпагу в рану и найти сердце, куда мой противник не попал.
Я содрогнулся от того, что такие мысли преследуют этого человека. Кто же он такой, если ему на ум приходят подобные опасения?
— Нет, — добавил он, — нет, напротив, заприте меня, возьмите ключ, отдайте его сиделке и посоветуйте ей не отходить от меня ни днем ни ночью. Это честная женщина, не так ли?
— Я отвечаю за нее.
— Ну хорошо! Идите, до свидания… до полудня.
— До полудня.
Я вышел и, следуя его указаниям, запер дверь на ключ.
— На два оборота, — крикнул он, — на два оборота!
Я повернул ключ еще раз.
— Спасибо, — сказал он ослабевшим голосом.
И я ушел.
— Ваш хозяин хочет спать, — сказал я лакеям, смеявшимся в прихожей. — И, опасаясь, что вы можете войти без вызова, он вручил мне этот ключ для сиделки, которая скоро придет.
Лакеи обменялись странными взглядами, но ничего не ответили.
