XX
Приход Люсьена в зал ресторана стал новым подтверждением поразительного сходства между ним и его братом.
Слух о смерти Луи уже разошелся, возможно не во всех подробностях, это понятно, но разошелся. И появление Люсьена, казалось, повергло всех в изумление.
Я заказал кабинет, в расчете, что к нам должен присоединиться барон Джордано.
Нас отвели в комнату в глубине зала.
Люсьен принялся читать газеты с хладнокровием, напоминавшим бесчувственность.
Джордано пришел к середине завтрака.
Молодые люди не видели друг друга около четырех или пяти лет, однако пожатие руки было единственным проявлением дружбы, которое они себе позволили.
— Так вот, все улажено, — сказал барон.
— Господин де Шато-Рено согласен?
— Да, при условии, что потом его оставят в покое.
— О, в этом он может быть уверен: я последний из де Франки. Он вас принимал лично или вы говорили с его секундантами?
— С ним самим. Он обязался предупредить господ де Буасси и де Шатограна. Что касается оружия, времени и места, то они будут теми же.
— Чудесно… Устраивайтесь здесь и завтракайте.
Барон сел, и мы заговорили о чем-то другом.
После завтрака Люсьен попросил нас, чтобы его познакомили с комиссаром полиции, который опечатывал комнаты Луи, и представили его владельцу дома. Он хотел провести эту последнюю ночь, отделявшую его от мести, в комнате брата.
Все эти хлопоты заняли часть дня, и только к пяти вечера Люсьен смог войти в квартиру брата. Мы оставили его одного: в его горе было целомудрие, которое следовало уважать.
Люсьен назначил нам свидание на восемь часов утра, попросив меня иметь при себе те же самые пистолеты, даже купить их, если они продаются.
Я сразу же пошел к Девиму, и сделка удалась с помощью шестисот франков. На следующий день без четверти восемь я был у Люсьена.
Когда я вошел, он сидел на том же месте и писал за тем же столом, за которым я застал пишущим его брата. На губах его была улыбка, хотя он был очень бледен.
— Здравствуйте, — сказал он, — я пишу матери.
— Надеюсь, что вы сообщаете ей новость менее горестную, чем та, о которой сообщал ваш брат ровно неделю тому назад.
— Я сообщаю ей, что она может спокойно молиться за своего сына и что он уже отомщен.
— Как вы можете говорить с такой уверенностью?
— Разве мой брат не рассказал вам заранее о своей смерти? Так вот, я тоже заранее объявляю вам о смерти господина де Шато-Рено.
Он поднялся и, касаясь моего виска, сказал:
— Смотрите, я пошлю ему пулю вот сюда.
— А вы?
— Меня он даже не заденет!
— Но подождите хотя бы исхода этой дуэли, прежде чем отправлять письмо.
— В этом нет необходимости.
Он позвонил. Появился слуга.
— Жозеф, — сказал он, — отнесите это письмо на почту.
— Так вы опять видели вашего брата?
— Да, — ответил он.
Странным было то, что в этих двух дуэлях, следовавших одна за другой, один из противников был приговорен заранее. Тем временем пришел барон Джордано. Было восемь часов. И мы отправились в путь.
Люсьен очень торопился и так подгонял кучера, что мы прибыли на место не меньше чем за десять минут до назначенного часа.
Наши противники приехали ровно в девять. Все трое были верхом; их сопровождал слуга, также верхом на лошади.
Господин де Шато-Рено держал руку в кармане, и я сначала даже подумал, что она у него на перевязи.
В двадцати шагах от нас все спешились, отдав поводья слугам.
Господин де Шато-Рено остался позади и бросил взгляд в сторону Люсьена. Даже на таком расстоянии я заметил, как он побледнел. Он отвернулся и стал развлекаться тем, что, держа плетку в левой руке, принялся сбивать небольшие цветы, торчавшие из травы.
— Мы готовы, господа, — сказали нам господа де Шатогран и де Буасси. — Но вам известны условия: эта дуэль последняя и, каким бы ни был исход, господин де Шато-Рено ни перед кем больше не будет отвечать за оба результата.
— Хорошо, договорились, — ответили Джордано и я.
Люсьен поклонился в знак согласия.
— Оружие у вас, господа? — спросил виконт де Шатогран.
— Да, то же самое.
— Оно незнакомо господину де Франки?
— Господин Шато-Рено пользовался им уже один раз, а господин де Франки его даже и не видел.
— Хорошо, господа. Идем, Шато-Рено.
Вскоре мы вошли в лес, не произнеся ни слова. В нашей памяти еще была жива та сцена, которую нам вновь предстояло пережить. Каждый из нас чувствовал, что сейчас произойдет нечто не менее ужасное.
Мы спустились в овраг.
Шато-Рено благодаря своей выдержке казался спокойным, но тот, кто его видел на этих двух встречах, мог, однако, заметить перемену.
Время от времени он украдкой бросал взгляды на Люсьена, и в них было беспокойство, очень похожее на ужас.
Может быть, его так тревожило это необыкновенное сходство двух братьев, и, вероятно, он видел в Люсьене мстительную тень Луи.
Пока занимались пистолетами, я наконец увидел, как он вытащил из кармана сюртука руку — она была обернута влажным платком, чтобы сдерживать лихорадочную дрожь.
Люсьен ждал его со спокойным и неподвижным взглядом, уверенный, что сумеет отомстить.
Без нашего указания Люсьен занят место, где стоял его брат, это, естественно, заставило г-на де Шато-Рено направиться к тому месту, где он уже стоял раньше.
Люсьен взял свой пистолет с радостной улыбкой.
Господин де Шато-Рено, беря пистолет, из просто бледного стал мертвенно-бледным. Потом он провел рукой между галстуком и шеей, будто галстук его душил.
Я не мог отделаться от непроизвольного чувства ужаса, с которым смотрел на этого молодого человека: красивый, богатый, элегантный, он еще накануне утром верил, что впереди у него долгая жизнь, а сегодня, с холодным потом на лбу и с тревогой в сердце, чувствовал себя приговоренным.
— Господа, вы готовы? — спросил г-н де Шатогран.
— Да, — ответил Люсьен.
Господин де Шато-Рено сделал утвердительный знак.
Что касается меня, то я отвернулся, ибо у меня не хватило решимости смотреть на все это.
Я услышал, как один за другим прозвучали два хлопка в ладони, а затем раздались выстрелы из двух пистолетов.
Я повернулся.
Господин де Шато-Рено распростерся на земле, убитый наповал, не успев ни вздохнуть, ни пошевелиться.
Я приблизился к трупу, движимый тем непреодолимым любопытством, которое толкает вас наблюдать за катастрофой до конца. Пуля попала ему в висок в том самом месте, куда указал Люсьен.
Я подбежал к корсиканцу: он оставался спокоен и неподвижен, но, увидев, что я к нему подошел, он бросил свой пистолет и кинулся ко мне в объятия.
— О, мой брат, мой бедный брат! — воскликнул он.
И он разрыдался.
Это были его первые слезы.
