Довольно легко одолев упомянутую лестницу, я вошел в помещение.

На повороте коридора я очутился лицом к лицу с высокой женщиной, одетой в черное.

Я понял, что эта тридцати восьми или сорокалетняя женщина, сохранившая красоту, — хозяйка дома, и остановился перед ней.

— Сударыня, — обратился я к ней, поклонившись, — вы, наверное, считаете меня чересчур нескромным, но меня оправдывают местные обычаи и приглашение вашего слуги.

— Вы желанный гость для матери, — отвечала мне г-жа де Франки, — и, разумеется, будете желанным гостем для сына. С этой минуты, сударь, дом в вашем распоряжении, пользуйтесь им как своим собственным.

— Я прошу о приюте лишь на одну ночь, сударыня. Завтра утром, на рассвете, я уйду.

— Вы вольны поступать как вам будет удобно, сударь. Однако, я надеюсь, что вы измените свои планы и мы будем иметь честь принимать вас подольше.

Я снова поклонился.

— Мария, — продолжала г-жа де Франки, — проводите нашего гостя в комнату Луи. Сразу же разожгите огонь и принесите горячей воды. Извините, — сказала она, поворачиваясь в мою сторону, в то время как служанка собиралась выполнять ее указания, — я знаю, что первое, в чем нуждается усталый путешественник, — это вода и огонь. Идите за этой девушкой, сударь. Если вам что-либо потребуется, спросите у нее. Мы ужинаем через час, мой сын к тому времени вернется и, если вы его примете, будет рад пригласить вас к столу.

— Вы извините меня за мой костюм путешественника, сударыня?

— Да, сударь, — ответила она, улыбаясь, — но при условии, что вы в свою очередь извините нас за простоту приема.

Служанка пошла наверх.

Я последовал за ней, раскланявшись с хозяйкой.

Комната находилась на втором этаже и выходила во двор; из ее окна открывался вид на чудесный сад, заросший миртами и олеандрами; его пересекал извилистый очаровательный ручеек, впадавший в Тараво.

В глубине обзор был ограничен своеобразной изгородью из сосен, так близко стоящих друг к другу, что их можно было назвать забором. Как это принято в итальянских домах, стены комнаты были побелены известью и украшены фресками с пейзажами.

Я сразу же понял, что мне отвели комнату, которая принадлежала отсутствующему сыну, поскольку она была удобнее остальных.

И мне захотелось, пока Мария разжигала камин и готовила воду, осмотреть мою комнату и по обстановке составить представление о том, кто в ней жил.

Я сразу же стал осуществлять свой план, поворачиваясь на левой пятке вокруг самого себя, что позволило мне рассмотреть одну за другой различные вещи, окружавшие меня.

Меблировка была вполне современной, что в этой части острова, куда еще не дошла цивилизация, было признаком довольно редко встречающейся роскоши. Здесь стояли железная кровать с тремя матрасами и одной подушкой, а также диван, четыре кресла и шесть стульев, двойной книжный шкаф и письменный стол — все красного дерева и, очевидно, купленное в мастерской лучшего в Аяччо столяра.

Диван, кресла и стулья были обтянуты цветастым ситцем; шторы, висевшие на двух окнах, и покрывало на кровати были из такой же ткани.

Мой осмотр был в самом разгаре, когда Мария вышла, что позволило мне продолжить мои исследования.

Я открыл книжный шкаф и обнаружил сочинения всех наших великих поэтов: Корнеля, Расина, Мольера, Лафонтена, Ронсара, Виктора Гюго и Ламартина;

наших моралистов: Монтеня, Паскаля, Лабрюйера;

наших историков: Мезере, Шатобриана, Огюстена Тьерри;

наших ученых: Кювье, Бодана, Эли де Бомона.

Наконец, несколько томов с романами, среди которых я с определенной гордостью отметил мои "Путевые впечатления".

Я открыл один из ящиков письменного стола (в них торчали ключи).

Там я нашел заметки по истории Корсики, труды о том, что можно сделать, чтобы уничтожить вендетту, несколько французских стихотворений и итальянских сонетов — все в рукописях. Этого оказалось более чем достаточно, и я почувствовал, что нет необходимости продолжать мои изыскания, чтобы составить мнение о г-не Луи де Франки.

Этот молодой человек, должно быть, добр, прилежен; он сторонник французских преобразований и в Париж уехал с намерением получить профессию адвоката. Вступая на путь этой карьеры, он конечно же думал о будущем всего человечества.

Размышляя об этом, я переодевался.

Мой наряд, как я и говорил г-же де Франки, хотя и не был лишен своеобразной живописности, все же нуждался в некотором снисхождении.

Он состоял из черной бархатной куртки с прорезями на рукавах, чтобы можно было охладиться в жаркое время суток, а через эти прорези, сделанные на испанский лад, была выпущена шелковая полосатая рубашка; из бархатных брюк, заправленных от колена в испанские гетры, расшитые по бокам цветным шелком, и фетровой шляпы, которой можно было придать любую форму, в частности — форму сомбреро.

Я заканчивал надевать свой костюм (рекомендую его путешественникам как наиболее удобный из всех мне известных), когда дверь открылась и тот же самый человек, который впустил меня в дом, появился на пороге.

Он пришел объявить мне, что его молодой хозяин, г-н Люсьен де Франки сейчас только прибыл и просит меня — конечно, если я смогу принять его, — оказать ему честь засвидетельствовать мне свое почтение.

Я отвечал, что весь к услугам г-на Люсьена де Франки и сочту за честь принять его.

Минуту спустя я услышал быстрые шаги и сразу же оказался лицом к лицу с моим хозяином.