— Прощай, моя Лоретта! — повторял молодой офицер, прижимаясь своими губами с темнеющей над ними тонкой нитью черных усиков к бескровным губам молодой девушки лет шестнадцати-семнадцати, рыдающей в его объятиях; в то же время стоявший поблизости от него гусар выказывал признаки нетерпения, сдерживая за поводья горячего коня, своим топтанием на месте, казалось, упрекавшего хозяина за бездействие, на которое тот его обрек.

— Прощай, моя Лоретта! Осуши свои слезы, я вернусь, клянусь тебе на кресте и на шпаге, что я вернусь… если только…

Он поднял глаза к Небу, и рыдания девушки усилились…

— Капитан, — заметил гусар, почтительно поднося руку к козырьку кивера, — я едва различаю полк в окружающем его облаке пыли.

— Ну и что? Галопом мы его догоним, — ответил на это обращение молодой офицер несколько резким, но вполне дружелюбным тоном.

Потом он снова повернулся к девушке:

— Я вернусь, Лоретта, и никогда больше не покину тебя. Ты ведь будешь меня сопровождать повсюду, не правда ли, Лоретта? Ты станешь моей женой и поедешь со мной в эту прекрасную Францию, которую я так расхваливал тебе, а когда ты попадешь туда и наши элегантные парижанки тебя увидят, они, досадуя, вынуждены будут признать, что на берегах Рейна можно найти столь же совершенную красоту, как и у них.

— О, как мне нужно верить твоим словам, — прервала его девушка, — ибо неужели ты думаешь, что если бы я не надеялась на твое скорое возвращение, то могла бы расстаться с тобой, не испустив дух в твоих объятиях! Тебе же известно, мой милый Эжен, что ты первый, кто заставил биться мое сердце, первый, кто внушил мне чувство, неведомое твоей неискушенной Лоретте до встречи с тобой; тебе и не надо требовать от меня признаний, я счастлива повторять, что люблю тебя. Я во всем согласна с тобой!.. В чем я могу тебе отказать, если живу только тобой, только для тебя… О да! Ты вернешься, мой возлюбленный, и найдешь свою Лоретту на том же месте, где каждый день она обещала ждать тебя.

Ее слезы текли все обильнее, и белоснежные руки сомкнулись на шее Эжена, как цепь, а у него не хватало мужества разорвать ее.

— Капитан, — снова стал торопить его гусар, — наш полк уже скрылся из виду, и уже еле слышны пронзительные звуки труб, которые его опережают. Вы же знаете, как опасно оставаться в арьергарде, а партизаны майора Шлютца…

— Ну и что же, Фредерик, — нахмурил брови молодой офицер, — разве на боку у нас не висят наши охранные свидетельства? Или ты боишься?.. Тогда поезжай, я и без тебя догоню полк.

— Боюсь? Я? — отвечал старый гусар, и на его лице появилась пренебрежительная усмешка. — Это не я, а ваш скакун в нетерпении; я здесь, как и на поле боя, в вашем распоряжении. Спокойно, шалун, спокойно! — добавил он, обращаясь к лошади своего хозяина. — Отдохни пока, тебе предстоит отсюда дорога до Москвы, у тебя еще с избытком будет время устать!

Однако слова гусара, которые оставляли ощущение опасности, грозящей Эжену, подействовали на молодую девушку намного сильнее всех ее доводов разума, и она сама стала умолять юношу уехать, а он никак не мог оторваться от ее губ. Наконец оба прошептали слова прощания, молодой капитан легко вскочил на своего коня, и тот понесся с быстротой молнии. Лоретта долго провожала его глазами — возлюбленный увез с собой не только ее душу, но и все ее силы: едва только он со своим спутником скрылся из виду, ей показалось, что сердце ее разбито и она вот-вот умрет.

Лоретта была дочь пастора небольшого городка на берегу Рейна. Рождение ребенка, появившегося на свет раньше положенного срока, стоило жизни его матери. Лоретту вырастил отец, человек ученый и набожный, и ее образование было, возможно, менее блестящим, чем у других девушек городка, но более основательным. Кроме того, в ней было то, что порой напрасно искали в ее сверстницах: чистосердечие и простодушие; никогда ни малейшая ложь не оскверняла ее уст: да и что ей было скрывать? Все помыслы Лоретты были чисты, как и ее душа, а во всех поступках, совершаемых ею, признались бы и ангелы.

Ей было пятнадцать лет, когда город, где она жила, стал театром военных действий. Французы расположились в окрестности лагерем, и дня не проходило без перестрелки. В одну из ночей она несколько раз просыпалась от выстрелов, казалось раздававшихся в саду, который был отделен от равнины только низкой и не очень густой живой изгородью. В какое-то мгновение послышался сигнал общей тревоги; французы, уступив пятикратно превосходящей силе противника, отвели свои войска и, преследуемые австрийцами, покинули город.

Лоретта поднялась и начала молиться. За кого? Она сама не знала: и французы, и австрийцы в ее глазах были просто люди, и за всех она равным образом молила Небо. Вскоре суматоха улеглась, и девушка быстро погрузилась в сон, столь же безмятежный, как и прежде.

Настал рассвет. Лоретта проснулась, спрыгнула с постели, произнесла короткую, но горячую молитву, надела корсет и легкое платье; ее босые ножки скользнули в маленькие туфельки, словно предназначенные для шестилетнего ребенка, и побежала в сад. Там каждое утро у ключа, вытекающего из увитой розами беседки, она умывала свое прекрасное личико, погружая при этом в воду длинные белокурые косы. Вот и сейчас она уже наклонила голову к прозрачном водоему и улыбнулась своему отражению, но в эту минуту услышала рядом с собой ржание лошади. Вскрикнув от испуга, она бросилась было бежать, но тотчас заметила, что конь один, без всадника, и стала осторожно приближаться к нему, исполненная одновременно любопытства и робости; не успела она пройти несколько шагов, как наткнулась на распростертое тело… Подлинный ужас охватил ее, и если до этого ей хотелось убежать, то теперь она будто приросла к земле, тщетно пытаясь сдвинуться с места. Ноги ее дрожали и подкашивались, и она чуть было не упала рядом с несчастным, пробудившим в ней такой страх.

Однако если бы Лоретта хорошо рассмотрела лежавшего, то ей пришлось бы признать, что чувство, которое он должен был внушать, вовсе не было страхом: выглядел он лет на двадцать, не старше, а его элегантная гусарская форма, украшенная золотым галуном и мехом (это указывало на то, что он занимал высокое положение в армии), казалось, была нарочно выбрана, чтобы подчеркнуть природную красоту лица; но по этому лицу струилась кровь, вытекающая из широкой раны на лбу; рядом с ним валялась гусарская меховая шапка, почти полностью рассеченная саблей, что свидетельствовало о силе нанесенного удара.

Лоретта не сводила с юноши растерянного взгляда; по другую сторону от него лошадь, не покинувшая хозяина, то время от времени почти касалась его своими раскрытыми дымящимися ноздрями, то, подняв голову, оглашала воздух ржанием. Внезапно Лоретте пришла в голову мысль — может быть, юноша не умер? Может быть, ей предназначено вернуть его к жизни… Разумеется, по его мундиру она поняла, что перед ней враг, но какое ей было до этого дело? Разве он не умирает? И разве минута промедления не может оказаться для него роковой?

Испуг Лоретты уже почти прошел, она побежала к своему любимому источнику и, осторожно неся в сложенных ковшиком ладонях воду, вернулась к молодому офицеру и смочила ему лицо. Этого было явно недостаточно, чтобы привести его в чувство, но вполне хватило, чтобы смыть кровь, которой было залито его лицо, и с этой минуты страх окончательно покинул девушку, поскольку она увидела, что гусар молод и красив. Она снова побежала к ключу, целиком намочила свой платок, захватила деревянную скамеечку, находившуюся в беседке, и, вернувшись, села рядом с раненым; затем, с трудом приподняв его окровавленную голову, она положила ее себе на колени, придерживая одной рукой, а другой стала капля за каплей выжимать воду из платка на лицо молодого француза. То ли пришло время, когда он должен был очнуться, то ли на самом деле оказываемая помощь содействовала этому, но юноша вздохнул… Сердце Лоретты радостно забилось, она склонила голову ближе к незнакомцу, едва смея дышать; на мгновение ей показалось, что, приблизив свои губы к бледным губам раненого, она сможет вернуть им жизнь и цвет, но тайная тревога ее удерживала: она не считала, что поступить так будет дурно, но все же не осмеливалась это сделать… Тем не менее расстояние между ними становилось все меньше и меньше, их волосы смешались, ее горячее дыхание, казалось, возвращало его к жизни.

Наконец, он открыл глаза и устремил на свою спасительницу нежный и томный взгляд, исполненный такого выражения!.. О, Лоретта потом часто повторяла, что этот первый взгляд отплатил ей за все ее труды.

И только в эту минуту, увидев, что он смотрит на нее, целомудренная девушка заметила беспорядок в своем туалете: грудь ее была наполовину обнажена, прикрытая лишь легкой прозрачной тканью платья; ничто больше не защищало девушку от жадного и изумленного взора молодого офицера, как будто бы ждавшего от нее каких-то слов и надеявшегося, что от них прояснятся его мысли.

Лоретта покраснела, быстро развязала ленты, удерживающие косы, встряхнула головой, и от этого движения ее волосы тут же рассыпались на груди подвижным и прозрачным покрывалом; затем, полагая, что красавец-француз в эту минуту больше не нуждается в ее помощи, девушка вскочила, кинулась к отцовскому дому и скрылась в кустах роз и сирени, затенявших вход в него.

Эжену — ибо это был он — могло бы показаться, что он во власти сна, если бы острая боль, испытываемая им, не свидетельствовала, что он бодрствует и страдает.

У него едва сохранилось смутное воспоминание о ночном происшествии; его сознание, ослабленное из-за большой потери крови, не могло связать воедино то, что сохранилось в его памяти, и то, что было на самом деле; он не понимал, действительно ли ему оказала помощь молодая девушка или все это плод его больного рассудка. Наконец, он смог подняться и, опираясь на саблю, которая удержалась на его запястье благодаря темляку, обхватившему руку, попытался добраться до дома, видневшегося невдалеке; однако едва он с невероятным усилием сделал несколько шагов, как почувствовал, что все вокруг него закружилось, а земля стала уходить из-под ног. В эту минуту появился отец Лоретты: предупрежденный дочерью, он поторопился навстречу чужеземцу, чтобы поддержать его и помочь ему.

Эжен, будучи не в состоянии вымолвить ни слова, оперся на руку пастора и машинально последовал за ним; едва войдя в дом, он снова потерял сознание. Пастор отнес его на кровать и позвал дочь, чтобы она побыла с раненым, пока он отправится на поиски единственного в этом городке хирурга.

Лоретта вновь оказалась рядом с молодым офицером и, поскольку один раз она уже привела его в чувство, решила попробовать, не сможет ли ее уход снова оказать на него такое же действие; подойдя к изголовью постели, она поднесла больному нюхательную соль, и это сразу же привело к нужному результату — Эжен открыл глаза; увидев перед собой то же ангельское лицо, явившееся перед ним в саду, он попытался убедиться, что это не видение, и, обхватив Лоретту руками, не давая ей времени сопротивляться, приник к ее устам. Их губы встретились: любовь одарила невинность первым поцелуем.

Лоретта, смущенная и взволнованная, охваченная незнакомым, непонятным ей самой чувством, вырвалась из объятий молодого офицера и затаилась у изножья постели; оттуда, просунув покрасневшие пылающие щеки между занавесками, она осмелилась посмотреть на него… Эжен приподнялся, умоляюще протягивая к ней руки.

— Простите меня, мадемуазель, простите! — твердил он. — Но ваша небесная красота, ваши белые одежды, ваши парящие волосы и ваше быстрое исчезновение — все это заставило меня думать, что рядом со мной оказалось небесное существо — или ангел, или дух — и что пришло оно забрать мою душу, готовую улететь; в этих объятиях смерть показалась бы мне такой сладкой! Но теперь, когда я осознал свою ошибку, какой же она мне представляется жестокой!

Звук голоса молодого человека был так нежен, в его глазах светилась такая любовь и почтительность, что Лоретта, не задумываясь, покинула свое место у изножья кровати и очень осторожно снова села у изголовья.

Рана Эжена не была ни глубокой, ни опасной: головной убор смягчил удар, и все же она причиняла ему большое страдание. Он застонал, и прекрасные пальчики Лоретты умело высвободили слипшиеся от крови волосы, попавшие в рану. Когда появился хирург вместе с пастором, он нашел, что его обязанности наполовину выполнены и ему осталось только наложить повязку. Он успокоил Лоретту, заверив ее, что через четыре-пять дней больной уже будет в состоянии ходить, а сейчас ему нужен отдых и сон; с большой неохотой юная немка покинула комнату Эжена, ведь она уже полюбила его всем сердцем, но распоряжения врача не допускали возражений — им следовало подчиниться.

Эжен, со своей стороны, предпочел бы, чтобы милая сиделка осталась рядом даже во время его сна: ему казалось, что тогда его сонные грезы будут особенно сладки, а пробуждение поистине восхитительно! Ему был незнаком присущий Лоретте и почти неизвестный во Франции тип красоты, подчеркиваемый живописными костюмами и прическами юных девушек с берегов Рейна. Изящество стана; длинные косы, спадающие почти до земли; обычная бледность, сменяющаяся краской при самом легком волнении и снова сразу проступающая; небесно-голубые глаза, наполненные безотчетной грустью, что свидетельствовало о бесконечной потребности любить и страдать; своего рода физическая слабость, клонившая на грудь голову, словно она была непосильной ношей для хрупкой шеи, — все это говорило об особом создании, предназначенном для иного, более возвышенного, более доброго мира, чем наш, и попавшем к нам по случайной ошибке природы. Казалось, что здешний слишком плотный, слишком земной воздух стеснял ее дыхание, и только на вершине горы, в живительной чистой атмосфере она могла дышать полной грудью. Такой была Лоретта в свои пятнадцать лет, легкая, как грация, наивная, как сама невинность, и никого еще не любившая во всем свете, кроме своего отца и своих горлиц.

Но как же в прошедшее утро все изменилось для нее! Только сейчас началось ее существование: кровь быстрее и живее потекла по венам, словно она гнала по ним новую жизнь; неизведанные до той поры ощущения, чарующие и сладостные, заставляли трепетать сердце девушки. Она, наконец-то, вкусила жизнь со всеми ее муками и радостями, ибо с этой минуты Лоретта познала любовь.

Не имея возможности пройти к больному, она спустилась в сад; там под навесом стоял скакун рыжей масти и терпеливо ждал, когда ему принесут есть и освободят от сбруи. Его первое желание Лоретта выполнила тут же, и, пока он с жадностью ел, она ласкала своей маленькой ручкой округлую, покрытую жилками шею благородного животного; потом с детским любопытством принялась разглядывать блестящее военное убранство, с трудом открыла кобуры, но при виде посеребренных рукояток двух боевых пистолетов поспешно закрыла их и снова склонилась к коню.

— Красавец, — говорила она, лаская его, — ты единственный, кто остался верен твоему хозяину; друзья покинули его, но ты…

И рука ее еще нежнее гладила лошадь.

Наконец она ушла от него и, увидя своих горлиц, вспомнила, что, занявшись конем, она забыла их покормить. Это случилось с ней в первый раз в жизни, но ведь жизнь ее так изменилась!

Затем девушка направилась к тому месту, где она нашла Эжена; трава была затоптана и окровавлена, рядом валялась разрубленная меховая шапка; Лоретта подняла ее, и слезы невольно закапали на тянущийся от нее алый след. Потом она вернулась к себе, захватив шапку с собой. Зачем? Возможно, она и сама этого не знала, но ведь этот головной убор принадлежал молодому французу и, ослабив удар, несомненно спас ему жизнь.

Первые приметы зарождающейся любви так многообразны и тонки, что нет слов человеческих, чтобы их описать, — это под силу только божественному языку ангелов.

Эжен тоже ощущал их, но по-иному. Юноша уже испытал любовь, вернее вкусил наслаждение. Всем сердцем сейчас он жаждал увидеть прекрасного ангела, явившегося к нему, но не осмеливался заговорить об этом. Почтенная внешность отца Лоретты не располагала к откровенности с ним, и Эжен отворачивался, пытаясь заснуть, а прикрыв глаза, грезил о той, которую он не мог увидеть.

Поразмыслив, гусар пришел к выводу, что, пока он лежит в постели, девушка не сможет посещать его комнату; поэтому на следующий день пастор, войдя к нему, застал молодого офицера в полной форме, словно ему предстоял смотр.

Юная Лоретта тоже увидела его: на цыпочках, крадучись, она следовала за отцом, чтобы постараться хоть мельком посмотреть на бедного раненого; когда же она увидела его, восторженный возглас вырвался у нее из груди и она радостно вбежала в комнату, куда не могла попасть накануне.

О, начиная с этого времени дни полетели так быстро! Пастор должен был по роду занятий бывать в городке, и они оставались одни… О, эти невинные и нежные ласки, жаркие вздохи, восторженные признания!.. А когда Эжен смог выходить, с какой радостью она повела его к источнику, к увитой розами беседке, к навесу с рыжим скакуном, к вольеру с горлицами и, наконец, к тому месту, где она нашла его умирающим!

Понемногу к Эжену возвращались силы, и прогулки можно было удлинять; Лоретта водила его к плодородным берегам Рейна, заставляла восхищаться их живописными склонами, покрытыми виноградниками и увенчанными готическими замками, которые в наше время кажутся вехами, поставленными рукою истории как свидетельство течения времени и как напоминание о веках варварства и феодализма. Временами Лоретта и Эжен взбирались на эти развалины, достигали самого их верха и любовались раскинувшимися перед ними просторами и чарующим видом.

Но глаза Эжена почти всегда были прикованы к голубоватым вершинам, замыкающим на юге подернутый дымкой горизонт; он вздыхал, думая о Франции, и говорил подруге:

— Посмотри, Лоретта, посмотри на эти высокие горы; там, за ними, дивная страна, еще прекраснее твоей, страна, где осталась моя мать и любимая сестра; страна, куда однажды я повезу тебя!

И слезы увлажняли ресницы молодого офицера — так сильна в наших сердцах тоска по родным краям.

Но предпочитали они прогулки на деревенское кладбище, расположенное на вершине холма, который возвышался с одной стороны над дорогой, с другой — над деревней; украшением кладбища были кипарисы, лиственницы и ивы. Под сенью этих деревьев, в этом приюте вечного покоя, приходило чувство тревожной, но сладкой грусти. Здесь была могила матери Лоретты; девушка не знала своей матери, но — судя по скорби пастора — понимала, как та была добра и милосердна; каждый день вместе с Эженом они приходили сюда.

— Если ты когда-нибудь оставишь меня, — говорила Лоретта, — я буду ждать тебя здесь.

И она показывала скромное надгробие в тени кустов:

— Здесь ты найдешь свою верную Лоретту сколько бы ни длилось твое отсутствие, в какой бы час дня ты ни вернулся; и если даже, не в силах перенести расставание, душа покинет ее, чтобы следовать за тобой, все равно здесь, — добавляла она с грустной улыбкой, — здесь ты найдешь свою Лоретту!

Несколько месяцев промчались как одно мгновение.

Тем временем повсюду в полную силу шли приготовления к войне.

Российская империя, окутанная невежеством прошлых веков, казалась посреди народов Европы воплощением деятельного протеста деспотизма и варварства против современной цивилизации.

Франция собиралась попытаться низвергнуть этого врага, слишком могущественного, чтобы не внушать тревоги главе страны; она готова была атаковать неприятеля во льдах, что служат ему защитой, и шестьсот тысяч солдат под водительством победителя Арколе и Аустерлица, пылающих воодушевлением, полных уверенности в победе, собрались на берегах Рейна, чтобы участвовать в этом великом походе.

Полк Эжена снова занял городок, где жила Лоретта. С каким восторгом приветствовал обретавшийся там молодой француз знамена, под которыми он получил свое первое боевое крещение! С какой радостью он встретил старых друзей, а особенно старого Фредерика, уже давно считавшего своего хозяина погибшим.

А Лоретта плакала, ибо все предвещало, что возлюбленный скоро покинет ее; она не сомневалась в верности его сердца, но ведь на войне возможны роковые случайности!

Эжен пытался передать ее душе собственное спокойствие. В эту эпоху французы, привыкшие к победам, считали, что, куда бы они ни явились, им покорится все. Подобная гордость была вполне оправдана, ведь до этого никакая неудача не остановила их оружие. Эжен объяснял ей, что Россия — последняя преграда на пути к прочному и всеобщему миру, что, когда нависший над странами колосс перестанет существовать, мир вздохнет свободно и легко. Какое счастливое будущее предвещает Лоретте и Эжену этот миг, и он вскоре наступит; тогда они соединятся вновь, чтобы не разлучаться уже никогда, а тяготы разлуки лишь послужат тому, чтобы заставить влюбленных лучше ощутить все очарование встречи.

День их расставания быстро приближался. Эжен посвящал своей подруге все время, которое он мог похитить у воинской службы. Порой здоровье Лоретты внушало ему тревогу, поскольку грусть девушки все больше лишала ее сил. Тщетно надеялся он, что ее бледность исчезнет от его поцелуев. Лоретта познала все восторги любви, и теперь ее щеки не покрывались краской юности: это была прекрасная лилия, нежная, благоухающая, но со склоненной к земле головкой, словно возвещающей, что цветку не устоять перед первым порывом весеннего ветра.

Накануне отъезда своего друга Лоретта вместе с ним совершала их обычную прогулку. Подойдя к своей любимой рощице, она вновь дала Эжену клятву верности и сказала ему, что каждый день будет ждать его на этом месте, а Эжен, стоя на коленях перед могилой ее матери, поклялся прийти сюда за Лореттой; они обменялись прядями волос и приникли друг к другу в долгом поцелуе. Вернувшись в дом пастора, Эжен обратился к священнику со словами:

— О отец мой! Благословите ваших детей, ибо начиная с этой минуты мы обручены и в этом мире, и в ином!

И вот наступил роковой день; Лоретта встретила его слезами. Однако он был ясный и солнечный, словно день счастья. Лоретта проводила Эжена до конца кладбища, и там он ее оставил. Потеряв его из виду, девушка печально вернулась к наводящей грусть рощице, села там и до позднего вечера молилась и плакала у могилы своей матери.

Прошел год со времени отъезда Эжена. В ясное февральское утро колонна французов в двадцать пять — тридцать тысяч человек переправилась через Рейн выше Майнца — это были остатки многочисленной армии, все, что сохранилось от военной мощи, сраженной неприятелем, который сам удивлялся своей победе. Но ни доблесть, ни гений не могут противостоять морозу и предательству!

В те времена, когда французы победоносно шествовали по покоренным странам, народы торопились предвосхитить их желания, предупредить их нужды, но теперь, когда они отступали, разгромленные и несчастные, на каждом шагу их подстерегали ловушки, каждая деревня превращалась в оборонительное сооружение вражеских войск, и надо было выбивать неприятеля оттуда, чтобы армия могла продолжать свой путь.

Однажды генерал спросил, найдутся ли добровольцы отправиться на рекогносцировку деревушки, которая виднелась впереди и которую предстояло пересечь; тотчас же вперед выступил молодой гусарский офицер, испрашивая этой милости, — то был Эжен.

О, все его желания таким образом будут удовлетворены — ему предстояла встреча с Лореттой! Он уже видел верхушки кипарисов и лиственниц, росших на кладбище, и высокую колокольню, но на сердце у него было тяжело: рядом не было верного Фредерика — он погиб в сражении под Могилевом; не скакал под ним рыжий конь — воды Березины поглотили его! Всего несколько гусаров сопровождали Эжена, жалкие остатки полка, во главе которого он уходил отсюда.

Внезапно молодой офицер остановился: не отрывая глаз от кладбищенской стены, он увидел, что за ней поблескивают неприятельские штыки. Возможно, стоило послать за подкреплением. Он посмотрел на своих гусаров, и по их гордым улыбкам понял, что такая предосторожность будет излишней.

Эжен вспомнил, что с западной стороны в стене есть пролом, который можно использовать как проход для всадников; именно в эту брешь он их и направил и во главе отряда проник туда, несмотря на вражеский огонь; они потеснили неприятеля, но часть врагов еще укрылась в рощице, так хорошо знакомой Эжену, ведь с ней у него было связано столько дорогих воспоминаний.

Напрягая последние силы, он обратил вражеский отряд в бегство, но один из убегавших обернулся и выстрелил; пронзенный смертельной пулей, Эжен упал и скатился к подножию дерева в том самом месте, где Лоретта обещала его ждать и куда он клялся прийти за ней!

В нескольких шагах от него недавно вскопанная земля покрывала свежую могилу; он попытался доползти туда, чтобы там, на более мягком ложе, испустить последний вздох. Секунду Эжен еще пытался привстать; взглядом он искал опору для своей слабеющей руки и увидел скромный камень в изголовье могилы; хотя глаза его уже были подернуты смертью, он все же смог различить дорогое имя: "Лоретта".

Несколько минут спустя он скончался с улыбкой на губах: в этом мире ему уже не на что было надеяться и не о чем было жалеть.

Влюбленные остались верны назначенному ими на земле свиданию, но встретиться снова им пришлось только на Небесах.