Книга: Дюма. Том 50. Рассказы
Назад: Амазонка
Дальше: Самоотверженность бедняков (Короткая история в четырех или пяти главах)
Шкаф красного дерева
Я услышал эту историю в дни моей юности от адъютанта принца Евгения, человека по имени Батай, служившего под началом моего отца; мне бы следовало не публиковать ее, а отправить моему собрату по перу Габорио, и он, с присущим ему особым талантом изложения такого рода историй, создал бы из нее нечто подобное "Преступлению в Орсивале" или "Делу Леруж".
В ту пору, когда два мирных года — между Венским договором и Русским походом — озаряли Францию, как ласковое солнце, вся ее гордая молодежь, победившая Европу, та, что по первому сигналу спешила собраться под знамена отчизны, вернулась в Париж, наполнив его блеском золотых эполет.
Тогда всякий, кто был молод, становился солдатом, всякий, кто был храбр и умен — офицером, а всякий, кто имел имя, — командиром бригады, полковником или генералом.
Однажды Наполеон — это было уже после Аустерлица, — стоя на балконе в Сен-Клу, увидел, как мимо проезжали верхом трое молодых людей.
Он подозвал Савари — начальника военной полиции.
— Как такое могло случиться во Франции, — спросил всемогущий, — что три молодых человека, сидящих на лошадях стоимостью по шесть тысяч франков, не состоят на моей службе? Вы их знаете?
Савари их не знал.
— Осведомитесь, кто они, и приведите их ко мне!
Через десять минут г-н де Тюренн, г-н де Септёй и г-н де Нарбонн предстали перед императором. Спустя еще четверть часа помимо своего желания они стали полковниками.
Первый из них сделался камергером императора. Это он, обратив внимание на то, что Наполеон никогда не надевал перчатку на правую руку, сумел сберечь от трех до четырех тысяч франков в год, заказывая лишь левые перчатки и только изредка правые — на десять левых одну правую.
Второй имел несчастье понравиться княгине ***, и та подарила ему полученную от императора шкуру — пантеру с рубиновыми глазами. Проводя смотр во дворе Карусели, император узнал эту шкуру.
Он призвал к себе г-на де Септёя, который был гусарским полковником.
— Сударь, — объявил он ему, — вы немедленно отправитесь в Испанию, чтобы погибнуть там.
Господин де Септёй уехал с твердой решимостью выполнить приказ. Через два года он вернулся с деревянной ногой.
— И что же, сударь? — спросил Наполеон, нахмурив брови.
— Сир, — ответил г-н де Септёй, показывая эту свою ногу, — вот все, что я смог сделать для вашего величества.
Что касается их третьего спутника, то обстоятельства его рождения были окутаны дворцовой тайной. Поговаривали о молодой девушке, которая, считая, что иезуиты — опора Церкви, принесла себя в жертву ради ее вящей славы. Шепотом называли мадам Аделаиду и короля Людовика XV. Этот третий стал адъютантом императора в России и послом в Вене.
Вернемся к нашему рассказу, герой которого имел честь быть всего лишь адъютантом принца Евгения.
Как-то Батай был в театре Фейдо. В то время театральный зал сверкал золотом и драгоценностями. Молодые офицеры в расшитых мундирах с эполетами и аксельбантами и женщины в бриллиантах, изумрудах и жемчугах создавали живую декорацию.
Молодой адъютант, сидевший в одной из придворных лож, увидел через две ложи от себя даму. Она была одна; красивая и элегантная, она выглядела не старше двадцати четырех лет. Он попробовал объясниться с ней знаками любовного телеграфа, изобретение которого восходит к Адаму. Судя по всему, молодой женщине этот язык был очень хорошо знаком. В результате диалога адъютант перешел из своей придворной ложи в ложу дамы.
Наши офицеры привыкли к легким победам; Батай ничуть не удивился, что дама сдалась после молниеносной атаки и в качестве первого пункта капитуляции, который был принят без лишних споров, пригласила победителя к себе на ужин.
Остальные условия капитуляции предстояло обсудить за ужином.
Спектакль показался молодому офицеру слишком длинным; он не стал ждать, когда упадет занавес, и поднялся со своего места. Поскольку дама не сочла такую поспешность оскорбительной для себя, она также встала, закуталась в шаль и, поскольку адъютант вознамерился воспользоваться каретой, заметила:
— В этом нет нужды, я живу в двух шагах отсюда — на Колонной улице, дом семнадцать; нам надо только перейти площадь Фейдо.
И действительно, пять минут спустя г-жа де Сент-Эстев (так звали прекрасную искательницу приключений) уже звонила в дверь на третьем этаже очень красивого дома.
Юная и привлекательная служанка открыла дверь.
— Амбруазина, — обратилась к ней г-жа де Сент-Эстев, — этот господин оказал мне честь, приняв приглашение поужинать со мной. Не переоценила ли я усердие Мадлен, предположив, что у нас найдется что-нибудь подходящее?
— Ах, Боже мой! Сударыня, если бы вы распорядились, то можно было бы приготовить рыбу, а так есть паштет из гусиной печенки, пара холодных куропаток и салат из сельдерея.
— Велите открыть четыре дюжины устриц, этого будет достаточно.
Батай хотел что-то возразить, но г-жа де Сент-Эстев величественным жестом приказала Амбруазине повиноваться, и та вышла из комнаты.
— А теперь, сударь, — сказала г-жа де Сент-Эстев, увлекая адъютанта в небольшой будуар, — разрешите мне снять все эти драгоценности, сбросить корсет — его китовый ус впивается мне в тело — и сменить это платье на пеньюар.
— Ну, конечно же! — воскликнул молодой человек, увидев какие прекрасные перспективы сулят подобные приготовления. — Конечно, дорогая… Кстати, а как вас зовут?
— Евдоксия.
— Моя дорогая Евдоксия! Только возвращайтесь поскорее, помните, что от ожидания можно и умереть.
Дама послала ему воздушный поцелуй и скрылась.
Оставшись один, Батай, которому любопытно было узнать, где он находится, и оценить птичку по гнездышку, взял свечу с камина и начал рассматривать ткани, мебель, картины; хотя в них за целое льё угадывалась его Аспазия, все отличалось изысканным вкусом. В этой очаровательной комнате, обтянутой атласом, среди мебели розового дерева и Буля, обитой дамастом и брокателью, только один предмет вызывал удивление: длинный шкаф красного дерева, заполнявший простенок между окнами.
Батай направился к шкафу посмотреть, нет ли на нем какой-нибудь ценной инкрустации, что могло бы оправдать его присутствие среди роскошной мебели, но, не дойдя до шкафа, поскользнулся на чем-то влажном и липком.
Гость наклонился посмотреть, на чем он поскользнулся, и замер: взгляд его остановился, дыхание пресеклось.
Он поскользнулся на крови!
На какую-то долю секунды он усомнился, но, опустив свечу к самому полу, увидел, как кровь капля за каплей вытекает из паза в нижней части шкафа.
Его рука потянулась к замку. Ключа на месте не было!
Батай снова наклонился: капля красной жидкости упала на его носовой платок, и он поднес его к свече.
Сомневаться не приходилось: это была кровь.
Наш адъютант был храбр. Он видел поля сражений Маренго, Аустерлица, Йены, Фридланда и, наконец, Ваграма, где за два дня смерть унесла шестьдесят тысяч жизней.
Однако никогда еще он не испытывал такого ужаса, как при виде крови, капля за каплей вытекающей из паза этого мрачного шкафа.
Он вытер холодный пот со лба, поставил подсвечник на камин и попытался собраться с мыслями.
Что предпринять?
Отыскать какой-нибудь предлог, чтобы уйти и сообщить в полицию, ведь очевидно, что в этом шкафу спрятан труп недавно убитого человека.
В эту минуту в дверях, ведущих в гостиную, появилась мадемуазель или госпожа (это уж кому как угодно будет считать) Евдоксия де Сент-Эстев в очаровательном неглиже — в пеньюаре из белой тафты, с кружевной отделкой, с широкими рукавами, по локоть открывающими белоснежные руки прекрасной формы; на ней была кружевная накидка, наброшенная на белокурые волосы и завязанная на шее, шелковые чулки и турецкие туфли без задника.
— Мой ангел! Я счастлив видеть, что, судя по вашему туалету, вы не потребуете, чтобы я вас покинул сразу же после ужина, — сказал Батай. — Надобно сказать, что я надеялся на подобную снисходительность с вашей стороны, но я солдат, офицер, адъютант — иными словами, раб. Я в свою очередь прошу у вас четверть часа, чтобы домчаться до Тюильри и получить распоряжения принца.
Госпожа де Сент-Эстев скорчила очаровательнейшую гримаску.
— О! Знаю я эти отговорки! — заметила она. — Вы не вернетесь!
— Почему?
— Потому что вы забыли предупредить вовсе не принца, а вашу жену.
— Я не женат!
— Значит, вашу любовницу!
— Послушайте, — сказал офицер, — хотите, я оставлю вам, прежде чем уйти, залог в доказательство своего возвращения?
— Признаться, это бы меня успокоило, а мне необходимо быть спокойной.
Он вытащил из кармана жилета часы, украшенные бриллиантами, — подарок принца.
— Возьмите эти часы, — сказал он, — вы их отдадите мне, когда я вернусь.
Мадемуазель Евдоксии, по-видимому разбирающейся в драгоценных камнях, хватило беглого взгляда, чтобы оценить часы в три-четыре тысячи франков.
Теперь она могла быть уверенной в возвращении своего гостя.
Адъютант вышел из дома, бросился к карете, прыгнул в нее и велел везти себя в полицию: старший полицейский агент был на посту всегда, в любое время дня и ночи.
Батай рассказал ему все.
Тот подробно расспросил о планировке дома, после чего предложил адъютанту вернуться на Колонную улицу и спокойно там ужинать.
Батай, хотя и был не из робких людей, помедлил в нерешительности.
Перед его глазами стояло одно и то же: кровь, по каплям вытекающая из паза в шкафу.
Наконец он решил последовать совету, но предварительно заехал к себе домой, переоделся в мундир и взял саблю.
Быстрота, с которой перед ним распахнулась дверь, доказывала, что его ждали с нетерпением; однако, увидев его в мундире и с саблей на боку, г-жа де Сент-Эстев выразила удивление:
— О! Мундир и сабля! — воскликнула она. — Огромная сабля на боку! Вы, что же, собрались в поход, как господин Мальбрук?
Слова "огромная сабля на боку" она произнесла так громко, что если бы кто-нибудь находился в это время в соседней комнате, то ему — или им — можно было их услышать.
Но за этим восклицанием не последовало никаких упреков. Госпожа де Сент-Эстев держалась со своим гостем самым приветливым образом.
— Чтобы наш ужин прошел в более тесной обстановке, — заметила она, — я приказала поставить стол в будуаре.
Эта новость совсем не произвела на Батая того впечатления, на которое рассчитывала г-жа де Сент-Эстев.
— Ах, в будуаре! — промолвил молодой офицер. — Да, конечно, нам будет очень хорошо в будуаре.
Евдоксия посмотрела на него с удивлением: это одобрение прозвучало как-то странно.
Тотчас же осознав свой промах, он улыбнулся, галантно обнял ее за талию и начал говорить ей те пошлости, какие обычно говорят куртизанкам, вполне удовлетворяя этих дам, не избалованных слишком учтивым обхождением с ними.
Ужин был сервирован с самой утонченной роскошью; горели свечи в люстрах, канделябрах, подсвечниках; сверкал хрусталь.
На тарелках саксонского фарфора красовался вензель хозяйки дома, окаймленный гирляндой роз.
Но ни фарфор, ни хрусталь, ни зажженные свечи не привлекали взгляда адъютанта.
Среди всего этого блеска его глаза были прикованы только к мрачному шкафу.
Евдоксия проследила за его взглядом.
— О да! — сказала она с улыбкой. — Вы, наверное недоумеваете, как рядом с мебелью с позолотой оказался такой заурядный шкаф? Это мой шкаф для белья. Я уже заказала новый, работы Буля: он подойдет ко всему, что есть в доме.
— Вы правы, дорогая Евдоксия, вид этого шкафа режет глаз.
— Повернитесь к нему спиной — вот и все.
— Ну уж нет! — опрометчиво выпалил молодой человек.
— Почему? — обеспокоенно спросила Евдоксия.
— Я пошутил, — с небрежным видом сказал Батай, — и вот вам доказательство!
И он уселся спиной к шкафу.
Ужин, чрезвычайно изысканный, вполне отвечал сервировке, но наш молодой адъютант не мог оценить его по достоинству.
Проклятый шкаф за спиной не давал ему покоя.
Ему все время мерещилось, что он слышит, как скрипит и открывается дверца. К счастью, перед ним было зеркало и все, что происходило у него за спиной, не могло для него остаться незамеченным.
Но за спиной ничего не происходило.
В конце ужина, поскольку обеспокоенный отсутствием полиции Батай становился все более и более озабоченным, Евдоксия решила, что ее гость тревожится из-за своих часов.
— Кстати, — обратилась она к своей камеристке, — а где часы полковника?
Часы были поданы на серебряном блюде.
Офицер поблагодарил кивком, положил их в карман жилета, но его озабоченность не проходила.
Пробило час.
Ужин закончился, кофе и ликеры были выпиты; красавица Евдоксия принимала одну томную позу за другой, что выглядело почти как упрек. Есть нечто, в чем мужчины боятся быть заподозренными еще более, нежели в трусости, и наш адъютант начал понимать, что его хозяйка уже далеко зашла в своих предположениях.
Еще немного — и ее лукавая улыбка сменится выражением явного подозрения.
Офицер принял решение. Дав себе слово все время держать саблю под рукой и не спать, что было нетрудно рядом с красивой женщиной, он сказал, целуя ручку Евдоксии:
— Сударыня, не покажете ли вы мне другую комнату в вашем доме?
— Наконец-то! Знаете, я уже начала думать, что вы недостаточно любопытны.
И, опираясь на руку Батая, она направилась к спальне; сквозь полуоткрытую дверь видна была очаровательная мебель, обтянутая небесно-голубым атласом и блестевшая серебром под светом алебастровой лампы — единственного светильника в этой комнате.
В ту минуту, когда они вступили на ковер цвета опавших листьев, выгодно оттенявший лазурный стенной ковер, во входную дверь громко постучали.
Офицер вздрогнул, а куртизанка стала бледнее кружев своего пеньюара.
Стук повторился: второй раз, затем третий… Раздался голос:
— Именем императора! Отворите!
Куртизанка посмотрела на молодого человека страшным взглядом — взглядом разъяренной змеи.
Тот невольно отстранился, словно увидел, как блеснул кинжал в ее руке.
В тот же миг он отскочил в сторону и схватился за эфес сабли.
Но вот снова прогремел тот же голос:
— Именем императора, отворите!
— Подлец! Вот чего ты ждал! — проскрежетала сквозь зубы куртизанка.
Прибежала служанка, еще более бледная, чем ее госпожа.
— Что делать, сударыня? — спросила она.
— Открывайте!
— А они…
— Я их предупрежу!
И она кинулась в коридор, который, по-видимому, вел к кухне и к комнатам прислуги.
В третий раз прозвучала традиционная фраза, и после пятисекундной тишины последовал приказ:
— Ломайте дверь!
— Не надо! — закричала служанка. — Открываем!
И она в самом деле открыла дверь.
На пороге стоял полицейский агент, с которым наш офицер беседовал на Иерусалимской улице. Его сопровождали комиссар полиции, три жандарма и слесарь.
Один из жандармов остался стоять на лестничной площадке.
Батай увидел, как тот наклонился и крикнул другому жандарму, по-видимому охранявшему дверь на улицу:
— Осторожно! Мы уже вошли!
— Наконец-то! — заметил Батай, обращаясь к полицейскому агенту. — Лучше поздно, чем никогда!
— Ну уж, — засмеялся тот, — я решил, что рядом с красивой женщиной вы не заснете раньше трех часов ночи, так что у меня в запасе оставался еще час.
В эту минуту на пороге комнаты показалась куртизанка. Она была бледна, но спокойна.
— Могу ли я узнать, господа, — произнесла она насмешливо, — чем я заслужила такую честь, как ваш визит?
— Сударыня, — ответил агент сыскной полиции, — мы пришли осведомиться у вас об этом господине. (Он показал на Батая.)
— Неужели вам вменяется в обязанность следить за нравственностью господ офицеров Великой армии?
— Нет, мы только обязаны следить, чтобы их не запирали в шкафы красного дерева.
— В шкафы красного дерева? — переспросила Евдоксия с изумлением, в котором слышался ужас.
— Да, в шкафы красного дерева, — подтвердил агент. — А у вас есть один такой в вашем будуаре, прелестная дама, и он настолько привлек внимание полиции, что мы решили посетить вас. Не будет ли вам угодно пройти вместе с нами открыть его?
И агент, служивший провожатым полицейскому комиссару, приблизился к будуару, все еще ярко освещенному, а затем направился прямо к шкафу.
Куртизанка, одеревенев от страха, шла за ними, словно ее подгоняла непреодолимая сила.
— Ключ? — спросил агент.
— Я не знаю, где он, — пролепетала Евдоксия.
— Даем вам минуту на то, чтобы вы вспомнили.
Именно в эту минуту молчания и ожидания, когда все, кроме часового на лестнице, находились в будуаре, раздался крик жандарма: "Ко мне!"
И тотчас же грянул выстрел.
Адъютант с саблей в руках кинулся в прихожую и увидел, как жандарм сражается с двумя незнакомцами.
Ударом клинка Батай рассек голову одному, острием проткнул насквозь другого.
— Черт возьми! Благодарю вас, жандарм! — воскликнул он. — До сих пор я играл довольно дурацкую роль, но с вашей помощью отыгрался!
— Что там такое? — крикнул жандарм, который стоял у двери, выходящей на улицу.
— Да ничего, пустяки! — ответил тот, что стоял на лестнице.
Куртизанка покрылась мертвенной бледностью.
Адъютант вошел в комнату и жестом предложил всем занять свои места.
— Все в порядке! — сказал он. — Можете продолжать.
— Итак, сударыня, — повторил полицейский агент, — где ключ?
— Я уже сказала вам, сударь, что не знаю, где он!
Именно такого ответа от нее и ждали.
Повернувшись к слесарю, агент позвал:
— Подойдите сюда, приятель!
Слесарь подошел.
— Откройте эту дверцу!
Слесарь одну за другой попробовал три отмычки, на третьей замок поддался и дверца открылась.
Труп, пронзенный тремя ударами ножа, с обнаженной грудью, со свешивающейся на нее головой, почти раздетый (на нем остались лишь панталоны тонкого сукна), висел, подвязанный под мышками, на вешалках — из тех, на каких в шкафу обычно хранят одежду.
Из этих трех ран и струилась кровь, по каплям вытекавшая из паза в шкафу.
Агент взял убитого за волосы и приподнял его голову.
Это был красивый юноша лет двадцати — двадцати двух; по его нежной коже и ухоженным волосам можно было понять, что он из хорошей семьи.
Госпожа Евдоксия де Сент-Эстев сочла за лучшее лишиться чувств.
— Вот что значит иметь слабые нервы, — заметил полицейский агент. — Жандарм, отнесите даму в ее комнату и следите за ней и за служанкой!
Жандарм, которому был отдан этот приказ, взял красавицу Евдоксию на руки и понес в ее комнату.
Служанка шла следом.
— Господин полковник! Вы знаете, что такое мышеловка? — спросил полицейский агент.
— Думаю, что это такое устройство, с помощью которого ловят мышей, — ответил адъютант.
— И убийц тоже.
— Убийц? — переспросил офицер. — Я полагаю, что ввиду их плачевного состояния нам нечего их опасаться.
— Разумеется, — сказал полицейский агент, — но ведь они могли быть не одни. Окажите нам честь, останьтесь с нами, и вы увидите, как это делается. Если только вы не предпочитаете отправиться спать.
— Спасибо, — ответил Батай, — спать мне не хочется.
— Ну что ж, не будем терять время! — заявил агент, после чего он обратился к представителю власти: — Господин комиссар полиции, если вы опасаетесь, что ваша жена испытывает беспокойство, можете возвратиться к себе; ваше присутствие уже не обязательно.
— Возможно и так, сударь, но мой долг велит мне остаться.
— Как вам будет угодно! Что касается вас, друг мой, — он обернулся к слесарю, — поскольку у нас нет дверей, которые нужно открыть…
— Другими словами, вы меня отсылаете? — заметил ученик святого Элуа.
— Нет, я только говорю, что мы можем обойтись без вас.
— А я предпочитаю остаться, — сказал слесарь, — таких мышеловок я никогда не видел, а это должно быть забавно!
— Хорошо, оставайтесь, только не бренчите вашими железками!
— Будьте покойны, — заверил слесарь, — я пошевелюсь не больше, чем моя наковальня!
— Что ж, будем ждать! — заключил агент.
Он свистнул особым образом, и жандарм, который стоял у двери, выходящей на улицу, поднялся в комнату.
— Выстрел пистолета был слышен на улице?
— Очень слабо, — ответил жандарм. — Во всяком случае, никаких последствий он не имел: улица осталась совершенно пустынной.
— Дверь на улицу закрыта?
— Да.
— А консьерж?
— Я приказал ему лечь в постель и не издавать ни единого звука. Он повиновался.
— Прекрасно! Устройтесь в его комнатушке и следите за тем, чтобы он открывал, если будут звонить или стучать в дверь.
— Иду!
Жандарм удалился. По мере того как он спускался по лестнице, шаги его доносились все глуше и глуше, потом стало слышно, как дважды скрипнула дверь в комнатке консьержа: сначала она открылась, а затем закрылась.
— А нам сейчас вот что нужно делать, — сказал агент. — Прежде всего закроем дверь на лестничную площадку, затем погасим все свечи, кроме моей восковой: ею будем довольствоваться до зари; впрочем, может быть, столько нам ждать и не придется. Вот так, все потушено, осталась только одна свеча, а от нее глаза болеть не будут. Теперь поставим по жандарму с каждой стороны двери, ведущей на лестничную площадку. Еще один жандарм нужен, чтобы открыть дверь. Если понадобится, я смогу говорить женским голосом. Итак, каждый на своем посту? — продолжал агент, видя, что жандармы заняли отведенные им места, а офицер, комиссар полиции и слесарь удобно расположились на стульях в столовой. — Осталось только мне занять свой!
И он устроился в столовой, у проема окна, выходящего на улицу.
— Теперь все молчат и без нужды никто не шевелится! — приказал он.
Все присутствующие были так захвачены предстоящими событиями, что ни у кого из них не возникло желания оспаривать распоряжения агента. Воцарилась такая тишина, что было слышно тиканье часов в столовой.
Пробило три часа.
В отдалении послышался стук колес фиакра.
— Возможно, это то, чего мы ждем, — заметил агент. — Внимание!
Предупреждение было излишним. Было так тихо, что каждый мог слышать удары собственного сердца.
Фиакр приближался.
Он въехал на улицу.
Остановился у дверей.
Улыбаясь, агент поднял палец.
Три легких стука в дверь.
Дверь заскрипела, открываясь.
Один из жандармов просунул голову в дверь столовой и сказал:
— Поднимается!
Агент уже покинул место у окна и, крадучись, прошел в прихожую.
Послышался скребущийся стук в дверь на лестничной площадке.
— Это ты? — спросил агент, искусно подражая женскому голосу.
— Да, — ответил другой голос, далеко не такой нежный, — есть работа нынче ночью?
— Конечно, есть! — произнес агент.
— Тогда открой мне дверь!
Агент распахнул дверь и сказал своим обычным голосом:
— Входи, дружок!
Кучер фиакра (а это был кучер собственной персоной), увидев мужчину вместо служанки г-жи де Сент-Эстев, чей голос, как ему казалось, он узнал, на мгновение застыл в нерешительности.
Тотчас же к нему протянулись две руки, схватили его за воротник, не оставляя ему никакой свободы действия, и втащили в прихожую, не давая возможности сбежать вниз по лестнице.
Взятый на месте преступления и препровожденный к шкафу, где все еще висел труп, кучер и не пытался ничего отрицать.
Он признался, что приезжал сюда каждую ночь, спрашивал: "Есть ли работа?" — и, когда она имелась, погружал убитого в свой фиакр, а проезжая через Йенский мост, сбрасывал труп в Сену.
За четыре месяца он отвез двадцать один труп.
Вот так адъютант и слесарь узнали, что такое мышеловка; больше им нечего было делать на Колонной улице, и они отправились спать.
Агент сыскной полиции послал жандармов на бульвар за фиакром.
В первый фиакр положили тело жертвы и трупы двух убийц.
На сиденье посадили кучера с жандармом.
Во второй фиакр поместили г-жу Евдоксию де Сент-Эстев и служанку, а рядом — двух жандармов и агента.
Комиссар полиции, взявшийся управлять фиакром, забрался на козлы.
Последний жандарм остался охранять дом.
— Куда надо их везти? — дрожащим голосом спросил первый кучер.
— В морг! — скомандовал агент.
— Как в морг? — воскликнула г-жа де Сент-Эстев, лязгнув зубами.
— Успокойтесь! — промолвил агент. — В морге мы оставим только мертвецов, у живых иное место назначения.
Она замолкла.
Вскоре фиакры действительно остановились у морга, и туда выгрузили три трупа.
— Куда мы поедем сейчас? — спросил кучер, голос которого дрожал еще сильнее.
— В префектуру полиции, — ответил агент.
— А оттуда? — пролепетала г-жа де Сент-Эстев.
— Увы, в суд!
— А из суда?
— По всей вероятности, на Гревскую площадь, красотка!
* * *
Мадемуазель Евдоксия де Сент-Эстев последовала именно по тому пути, который наметил полицейский агент. Служанку и кучера приговорили к пожизненной каторге.
* * *
Погибший юноша оказался сыном биржевого маклера г-на Артюра Морнана.
Двое его убийц, никем не опознанные, были захоронены в общей могиле.
