VIII
Мадлен была в саду; Антуанетта оставалась одна в гостиной.
Заметив молодого человека, Антуанетта сделала шаг, чтобы удалиться; потом, вероятно, поняв, что она может показаться равнодушной к его счастью, если уйдет ничего не сказав, она остановилась и с очаровательной улыбкой произнесла:
— Ну, дорогой Амори, вот вы и счастливы, не правда ли?
— О да, моя дорогая Антуанетта, хотя я не мог поверить в то, о чем вы сказали утром. А вы скажите, — продолжал Амори, усаживая девушку в то кресло, которое она только что покинула и в которое, вздыхая, опустилась теперь, — когда я буду поздравлять вас?
— Меня, Амори? И с чем вы хотите меня поздравить?
— Со свадьбой! Мне кажется, у вас нет боязни остаться старой девой ни из-за вашей семьи, ни из-за возраста, ни из-за внешности.
— Амори, — заявила Антуанетта, — послушайте, что я хочу вам сказать сегодня, в этот торжественный для вас день, о котором вы будете помнить всегда: я никогда не выйду замуж!
В ответе девушки прозвучало столько убежденности и решительности, что Амори был удивлен.
Стараясь обратить эти планы в шутку, он сказал:
— Вы можете говорить это кому-нибудь другому, и этот другой может вам поверить, но не мне; ведь кто-то может помешать вашему решению, и я уже знаю этого счастливчика…
— Я знаю, что вы хотите сказать, — возразила Антуанетта с грустной улыбкой, — но вы ошибаетесь, Амори, тот, о ком вы говорите, думает обо мне меньше всего. Никому не нужна сирота без состояния, и мне никто не нужен…
— Без состояния? — удивился Амори. — Вы ошибаетесь, Антуанетта, не будет без состояния племянница г-на д’Авриньи и сестра Мадлен. У вас двести тысяч франков приданого, в наше время это нередко втрое больше, чем у дочери пэра Франции.
— У дяди доброе сердце, я знаю это, Амори, и мне не нужны новые доказательства, чтобы убедиться в этом, но, — добавила она, — есть еще причина для того, чтобы я не была неблагодарной по отношению к нему. Мой дядя останется один, я буду рядом с ним, если он этого захочет. Кроме него, мое будущее принадлежит только Богу.
Антуанетта произнесла эти слова с такой глубокой верой, что Амори понял: сегодня, по крайней мере, ему нечего возразить.
Он взял ее руку и нежно пожал, ибо любил Антуанетту как сестру.
Но Антуанетта быстро выдернула свою руку.
Амори повернулся, понимая, что это движение было чем-то вызвано.
Мадлен стояла на крыльце, глядя на них, бледная, как белая роза, которую она сорвала в саду и которую со вкусом, свойственным девушкам, приколола к волосам.
Амори подбежал к ней.
— Вам плохо, моя прекрасная Мадлен? — спросил он ее. — Во имя Бога, вы страдаете, вы так бледны?
— Нет, Амори, — ответила она, — нет, это скорее Антуанетта страдает, посмотрите на нее.
— Антуанетта печальна, и я спросил о причине ее грусти, — сказал Амори. — Знаете, — добавил он тихо, — она говорит, что никогда не выйдет замуж.
Затем еще тише добавил:
— Она любит кого-то?
— Да, — ответила Мадлен со странным выражением. — Да, Амори, я думаю, вы правильно догадались, что Антуанетта кого-то любит. Но будем говорить громко и подойдем к ней, ведь вы видите, — добавила она, улыбаясь, — наша тихая беседа заставляет ее страдать.
И действительно, Антуанетта чувствовала себя неловко.
Молодые люди подошли к ней, но так и не сумели ее удержать.
Сказав, что ей необходимо написать письмо, она удалилась в свою комнату.
Антуанетта ушла, Мадлен вздохнула свободно, и влюбленные вновь стали мечтать о будущем.
Это были бесконечные путешествия в Италию, всегда наедине, и любовные слова, всегда одни и те же и, однако, всегда новые; они знали, что их счастье наступит не через долгие годы, а через два месяца, которые пройдут очень быстро, поскольку теперь, наконец, они могут видеться и быть вдвоем каждый день.
Минуты, действительно, бежали стремительно, вот и вечер уже наступил, а Мадлен и Амори казалось, что они были вместе лишь мгновение.
Позвонили к ужину.
В это время г-н д’Авриньи и Антуанетта, улыбаясь, появились в противоположных дверях.
И опять Амори был у ног Мадлен, но сегодня, вместо того чтобы вспылить, как накануне, г-н д’Авриньи сделал ему знак, позволяющий оставаться там же, и с минуту смотрел на них.
Затем, подойдя к ним, он протянул руку каждому, говоря:
— Мои дети! Мои дорогие дети!
Антуанетта, то ли потому что умела владеть собой, то ли в силу непостоянства своего характера, сейчас была прелестна, радостна, остроумна и приветлива, хотя ее воодушевление могло показаться постороннему несколько лихорадочным.
Но Мадлен и Амори были так поглощены собственными чувствами, что у них не было времени наблюдать за чувствами других, о которых они забывали в своем эгоизме влюбленных. Однако время от времени Мадлен толкала локтем Амори, чтобы напомнить, что отец рядом.
Тогда они вступали в общий разговор, но вскоре чувство одерживало верх, и они снова были так заняты друг другом, что это заставило бедного старика сильнее почувствовать, какую жертву приносили дети, бросая ему милостыню взглядом, словом или лаской.
У г-на д’Авриньи не хватило надолго мужества не замечать, как Мадлен с согласия Амори отмеряла ему положенную часть дочерней любви; в девять часов под предлогом усталости от прошлой ночи он удалился, оставляя детей под присмотром миссис Браун.
Но, перед тем как уйти, он подошел к дочери, взяв за руку, пощупал пульс, и тогда его напряженное лицо осветилось внезапной и неописуемой улыбкой.
Кровь Мадлен текла спокойно и равномерно, ее пульс не вызывал никакого беспокойства, а ее прекрасные чистые глаза, так часто сверкавшие от жара лихорадки, светились в эту минуту лишь от счастья.
Тогда он повернулся к Амори и прижал его к груди, шепча:
— О! Если бы ты мог ее спасти.
Затем, почти столь же счастливый, как эти влюбленные, он удалился в свой кабинет, чтобы записать в дневник разнообразные впечатления прошедшего дня, такого важного в его жизни.
Вскоре Антуанетта тоже удалилась, и ни Мадлен, ни Амори не заметили ее исчезновения; без сомнения, они считали, что она находится в гостиной, когда в одиннадцать часов миссис Браун подошла к ним и напомнила Мадлен, что г-н д’Авриньи никогда не позволяет ей задерживаться позднее этого часа.
Молодые люди расстались, обещая провести следующий день так же, как сегодня.
Амори вернулся к себе домой счастливейшим из людей.
Он только что провел совершенно благословенный день, — такого человек не может иметь дважды в своей жизни. Это один из тех исключительных дней, ничем не омраченных, когда все случайности, что несет с собой бег времени, сочетаются гармонично друг с другом, как подробности прекрасного пейзажа под голубым небом.
Никакая рябь не пробежала по мирной глади этого дня, ни одно пятно не испортило тех вечных воспоминаний, которые он должен ему оставить.
Таким образом, Амори вернулся к себе, почти боясь своего счастья и стараясь понять, с какой стороны может прийти первое облако, что омрачит его радостное небо.
