Легко понять, какое впечатление произвело на девушку подобное письмо. Она упала на колени перед распятием и стала возносить благодарственные молитвы, затем побежала к маркизе сообщить хорошую новость; но маркиза с увлечением читала новый роман, вымышленные любовные перипетии которого интересовали ее куда больше, нежели реальная любовь внучки; тем не менее она со всей искренностью поздравила Сесиль, поцеловав ее в лоб.

— Ну что же, дитя мое, — сказала она, — теперь ты видишь, как неразумно поступала твоя бедная мать, вынашивая планы брачного союза с Дювалями, а я оказалась права. И стало быть, своим счастьем ты обязана мне одной, никогда не забывай об этом, дитя мое.

Сесиль вернулась к себе со щемящей болью в сердце. Упрек, сделанный ее матери в такой счастливый для девушки час, перевернул ей всю душу. Она преклонила колена, чтобы прежде всего возблагодарить Господа Бога, а затем испросить прощения у матери.

Потом, еще раз десять перечитав письмо, Сесиль снова принялась за свадебное платье.

Можно было подумать, что бедная девочка приурочила свою вышивку к возвращению Анри: она должна была увидеть его и закончить платье в одно и то же время, ибо работы ей осталось едва ли на неделю. В общей сложности около девяти месяцев отделяло первый цветок этого великолепного рисунка от последнего.

Но с какой душой, какой радостью, каким счастьем работала она теперь! Как оживали цветы под ее пальцами! Казалось, соперничая с цветущими творениями весны, они превращались в творения любви! И, став вначале наперсницей ее печали, вышивка, теперь уже близкая к завершению, становилась доверенной подругой счастливых дней!

О да! Анри сказал правду: для Сесиль часы тянулись слишком медленно, но все-таки проходили; наступил вечер, потом ночь — Сесиль почти не сомкнула глаз. Каждый проезжавший мимо экипаж заставлял ее вскакивать. Ведь "Аннабель" — прекрасный парусник, писал Анри, и потому может статься, что сам он приедет вместе с письмом. Правда, рассчитывать на это не следовало: Анри предвидел возможную задержку. Надо отвести неделю на ожидание, неразумно уповать на что-то иное. Сесиль твердила самой себе, что надеяться безрассудно, и все-таки надеялась.

Между тем, при малейшем шуме в доме она выбегала на лестницу, а при малейшем шуме на улице бежала к окну.

Следующий день прошел точно так же, потом еще один и все остальные тоже, и только восьмой день, намеченный Сесиль как конечный условленного ожидания, стал для нее настоящей пыткой.

Накануне вечером Сесиль завершила работу над свадебным платьем, под ее пальцами распустился последний цветок, восхитительный и радужный.

Восьмой день прошел, подобно другим. С двух часов до глубокой ночи Сесиль просидела у окна, не отрывая глаз от угла улицы Сент-Оноре, воображая, что увидит вдруг, как появится кабриолет, который вернет ей Анри, точно так же, как видела исчезающий кабриолет, увозивший его.

Затем, из-за одного из тех странных, загадочных явлений, которые доказывают, что время — всего лишь пустой звук и что его не существует, весь этот промежуток, проведенный ею в ожидании Анри, пропал, стерся в ее памяти; ей стало казаться, что он уехал лишь накануне и что ночью ее посетил сон: это долгое путешествие ей только приснилось.

Наступила ночь, стало совсем темно. Но погода выдалась хорошая, и Сесиль всю ночь оставалась у окна. С первыми проблесками дня, изнемогая от усталости, со стесненным сердцем, готовая расплакаться, она решила прилечь.

Сон ее был коротким и беспокойным, она то и дело просыпалась, вздрагивая: ей чудился звонок в дверь. День прошел в тревожном ожидании, как и накануне.

Тогда она попыталась убедить свою любовь, убедить себя, что два судна не могли следовать друг за другом с такой неукоснительной точностью; "Аннабель" могла задержаться с отплытием на несколько дней, а может быть, и на неделю; корабль мог задержать один из тех штилей, что нередко случаются в тропических широтах; Сесиль отвела себе еще три дня, в течение которых не имела права ждать, но что же делать все три дня?

Бедная Сесиль снова взялась за свадебное платье и стала добавлять еще по одному букету в каждом углу вышивки.

Прошли три дня, затем четыре, потом неделя; четыре букета были закончены.

Миновало две недели после вероятного срока прибытия Анри; теперь Сесиль сгорала не только от нетерпения, но и от беспокойства.

И тогда все сны, порождаемые встревоженным воображением, расцвели в ее сознании: это огромное море, глухой рокот которого так сильно поразил ее в Булони, это ревущее море с его капризами, бурями и ураганами, что оно сделало с "Аннабель" и с Анри?

Дни Сесиль были исполнены страшного беспокойства и ожидания, но ночи оказались ужаснее дней; неотступная мысль, терзавшая ее ум, которую, бодрствуя, еще можно было как-то побороть разумными доводами, ночью разрасталась, словно призрак, и, уже не сдерживаемая здравым рассудком, угнетала ее сон бесконечными фантастическими видениями; стоило ей заснуть, как тут же являлись то мать, то Анри, и начинался бессмысленный бред с неслыханными страданиями, доводившими ее до рыданий, так что она в страхе просыпалась.

Анри опаздывал больше чем на месяц.

Чтобы отвлечься, Сесиль ухватилась за свое несчастное свадебное платье, решив украсить его целиком такими же букетами, какие она уже добавила по всем четырем углам вышивки.

И еще одна мысль засела в сознании бедной девочки, не переставая мучить ее: маркиза по-прежнему жила, подчиняясь велениям своего непредсказуемого эгоизма. Однажды Сесиль открыла секретер, в котором хранилось все их достояние. Там оставалось полторы тысячи франков.

Прибежав к маркизе, она со всеми возможными предосторожностями поделилась с ней своими опасениями.

— Ну и что? — возразила маркиза. — Ведь пройдет три или четыре месяца, пока мы истратим эти полторы тысячи франков, неужели Анри к тому времени не вернется?

Сесиль открыла было рот, собираясь сказать:

"А если он не вернется?"

Однако слова замерли у нее на губах; она подумала, что не следует сомневаться в милосердии Господа; ей казалось, что, сомневаясь, она заслужит наказание. Немного успокоенная уверенностью бабушки, Сесиль вернулась к себе в комнату.

И в самом деле, почему вдруг Анри не вернется? Прошло не так уж много времени, чтобы впадать в отчаяние. Анри задерживается на несколько недель, вот и все. Вполне могло произойти то, чего он опасался: "Аннабель" не вышла в море в назначенный день, и Анри теперь в пути, Анри, возможно, подплывает к берегам Англии, а может быть, уже на подступах к Франции. Анри приедет раньше, чем предпринятая ею новая работа будет закончена; и Сесиль, ненадолго воспрянув духом и радуя себя призрачной надеждой, вновь принялась за платье. Из-под ее иглы выходила вышивка, будто созданная руками феи.

Так прошло три месяца. Все букеты были закончены; платье казалось поистине чудом. Те, кто видел его, говорили, что оно слишком прекрасно для женщины и достойно стать даром для Богоматери Льесской, Лоретской или Мон-Кармельской.

Сесиль начала вышивать россыпь цветов между большими букетами.

Однажды утром мадемуазель Аспасия вошла в комнату девушки, чего с ней никогда не случалось.

— В чем дело, Аспасия? — воскликнула Сесиль. — Что-нибудь случилось с бабушкой?

— Слава Богу, нет, мадемуазель; только в секретере не осталось денег и я пришла спросить у мадемуазель, где их следует взять?

На лбу Сесиль выступил холодный пот. Настал момент, которого она страшилась.

— Хорошо, — сказала она, — пойду поговорю об этом с госпожой маркизой.

Сесиль вошла в комнату бабушки.

— Ну вот, бабушка, — сказала она, — случилось то, что я предвидела.

— Что же именно, моя милая? — спросила маркиза.

— У нас кончились деньги, а Анри еще не вернулся.

— О! Он вернется, дитя мое, он вернется.

— А пока, бабушка, что нам делать?

Маркиза поднесла руку к глазам. На мизинце она носила овальный медальон, обрамленный бриллиантами.

— Увы! — сказала она со вздохом. — Мне так горько расставаться с этим кольцом, но что поделаешь, раз надо…

— Бабушка, — возразила Сесиль, — вы расстанетесь только с бриллиантами, которые можно заменить золотым ободком, кольцо же останется у вас.

Маркиза вздохнула второй раз, а это свидетельствовало о том, что бриллиантами она дорожила, по меньшей мере, так же, как медальоном, и отдала кольцо Сесиль.

Девушка никому не могла поручить продать драгоценность, полученную от маркизы. Это означало бы выдать доверенному лицу надвигающуюся нищету, и меньше чем кого бы то ни было, ей хотелось посвящать в этот секрет Аспасию.

Поэтому Сесиль сама отправилась к ювелиру и принесла восемьсот франков — во столько торговец оценил обрамление. Вместе с тем ему было поручено заменить бриллиантовый ободок на золотой.

С этого дня Сесиль поняла: наряду с несчастьем, связанным с отсутствием Анри, ее подстерегает еще одно несчастье; против первого она была бессильна, зато хотела оградить себя от второго. На третий день, отправившись за кольцом маркизы, девушка взяла с собой рисунки с узорами для вышивки, и так как ювелир произвел на нее впечатление честного человека, внушив тем самым доверие, Сесиль показала ему свои наброски, спросив, не знает ли он какого-нибудь художника по вышивке, у которого она могла бы найти применение своему таланту. Ювелир позвал жену, та, посмотрев рисунки, обещала поговорить с одним торговцем. Через три дня у Сесиль появилось средство спасения: она могла зарабытывать от шести до восьми франков в день.

Немного успокоившись, бедная девушка полностью отдалась мыслям об Анри. Дни шли за днями, торопя друг друга, а известий все не было; Анри опаздывал почти на четыре месяца. Сесиль перестала улыбаться, Сесиль больше не плакала, Сесиль становилась все более замкнутой, казалась даже безучастной; вся боль сосредоточилась у нее внутри, скапливаясь на сердце. Порой она все еще вздрагивала, если звонили в то время, когда раньше приходил почтальон, но по звонку она уже знала, что это не он, и снова падала в кресло, едва успев приподняться. Постоянным ее занятием — занятием, ставшим почти машинальным, — было вышивание: вся ткань платья сплошь теперь покрылась вышивкой. Каждый день Сесиль заполняла какой-нибудь новый промежуток, каждый день под волшебной иглой рождался новый цветок; так минули еще три месяца, и ни единой весточки, которая вернула бы бедной девочке радость или повергла бы ее в слезы.

За эти три месяца деньги, полученные от продажи кольца маркизы, были истрачены, но благодаря источнику заработка, найденному Сесиль, никто этого не заметил. Каждую неделю девушка относила свои рисунки торговцу, и каждую неделю тот вручал ей от сорока до пятидесяти франков. В худшем случае маленькое семейство могло обойтись и этой суммой, и так как новая работа Сесиль оставляла немного времени для вышивки — два-три часа в день, она продолжала трудиться над платьем: пока она работает над ним, казалось, что-то связывает ее с прошлым и надежду вновь увидеть Анри нельзя считать потерянной.

И вот, наконец, настал час, когда ничего уже невозможно было прибавить, малейшие промежутки оказались заполненными: свадебное платье Сесиль было готово.

Как-то утром она держала его на коленях, печально качая головой и напрасно пытаясь отыскать место, куда бы можно было поместить хоть крохотный цветочек или тоненький завиток, когда вдруг раздался звонок. Сесиль подскочила на стуле, она узнала звонок почтальона.

Она подбежала к двери, и точно, это был почтальон. В руках он держал письмо, но письмо было не от Анри: на большом квадратном конверте стояла министерская печать. Сесиль с трепетом взяла письмо.

— Что это? — спросила она едва слышно.

— Не знаю, мадемуазель, — отвечал почтальон, — знаю только, что вчера нас собрали по поручению префекта полиции, чтобы спросить, известна ли нам Сесиль де Марсийи. Я ответил, что приносил, но довольно давно, несколько писем особе с таким именем, проживающей в доме номер пять по улице Кок-Сент-Оноре. Мое заявление приняли к сведению, и сегодня утром начальник вручил мне это письмо, с тем чтобы я отнес его вам; оно поступило из министерства морского флота.

— Ах, Боже мой, Боже мой! — прошептала Сесиль. — Что это значит?

— Желаю, чтобы новость была хорошая, мадемуазель, — сказал почтальон, собираясь уходить.

— Увы! — возразила Сесиль, покачав головой. — Хорошую весть можно ждать лишь от одного человека, но это не его почерк.

Почтальон открыл дверь, чтобы уйти.

— Подождите, я сейчас заплачу, — сказала Сесиль.

— Спасибо, мадемуазель, — ответил почтальон, — но это письмо с оплаченной доставкой.

И он ушел, а Сесиль вернулась к себе в комнату.

Она держала письмо в руках, не решаясь его открыть. Наконец, сорвав печать, девушка прочитала следующее:

Кончив читать письмо, Сесиль вскрикнула и лишилась чувств.