Минуло три года с тех пор, как произошли описанные нами события.

Каждый прошедший день был для Фернанды похож на другой, и, к великому удивлению ее нотариуса, не прерывавшего с ней переписку, она так и не появилась вновь в Париже и, казалось, была расположена жить до скончания срока, отведенного ей в этом мире Господом Богом, в соответствии с планом, изложенным ею в день отъезда. За эти три года ни разу не случалось ничего такого, что внесло бы хоть какое-то разнообразие в существование, которое она вела в старом замке. И вот однажды, вернувшись в воскресенье от обедни, она увидела своего управляющего, ожидавшего ее у двери с явно озабоченным видом.

— В чем дело, мой славный Жак, — сказала она ему, — что случилось, почему у вас такой испуганный вид?

— Дело в том, сударыня, — ответил старый крестьянин, — что за время вашего отсутствия произошло что-то странное.

— Что же произошло, мой друг? — с улыбкой спросила Фернанда.

— Я мог бы ничего не говорить вам, и все бы так и осталось, — отвечал Жак, — но, если я плохо поступил, лучше уж сразу отругайте меня, чтобы совесть у меня, по крайней мере, была спокойна.

— Ах, Боже мой! Вы меня просто пугаете, — сказала Фернанда ласково, подозревая, что речь идет всего-навсего о каком-нибудь нарушении установленного ею в доме порядка.

— О! Ничего страшного в этом нет, потому что это был вполне порядочный молодой человек, друг господ де Савене, ваших соседей.

— Ну хорошо, дальше, Жак.

— Так вот, сударыня, этот молодой человек охотился с семи часов утра и, потеряв, по его словам, своих товарищей, очутился в целом льё от места условленной встречи; внимательно оглядев аллею вязов, замок, а главное, герб над дверью, этот молодой человек спросил, кому принадлежит поместье. А так как вы вовсе не запрещали называть свое имя, я ответил, что оно принадлежит госпоже Дю-кудре.

При словах "госпожа Дюкудре" этот молодой человек сильно разволновался.

"Сударь знает нашу госпожу?" — спросил я его.

"Да, — ответил он мне, — хорошо знал прежде".

"Тогда жаль, что госпожа ушла к обедне", — сказал я ему.

"Она ушла к обедне? — воскликнул он. — В соседнюю деревню, не так ли?"

"Да, сударь".

"Послушай, друг мой, — добавил он, — в таком случае ты можешь оказать мне услугу, за которую я буду благодарен тебе всю жизнь".

"Говорите, сударь, и, если это в моей власти, я с большим удовольствием исполню вашу просьбу".

"Я хотел бы посетить замок в отсутствие госпожи Дюкудре".

"Но, — сказал я тогда, — замок не продается, сударь".

"Я это отлично знаю, — ответил он, — но ты не можешь знать, сколько воспоминаний заключено в этом замке".

"Сударь жил здесь в юности?"

"Нет, я даже никогда не бывал в замке, хотя и знаю его, будто вчера отсюда уехал".

"Позвольте вам заметить, сударь, что мне это кажется очень странным"

"Послушай, друг мой, — сказал он, взяв меня за руки, — говорю тебе, мне очень хочется увидеть этот замок, и могу тебя заверить, что никаких неприятностей из-за моего визита у тебя не будет. Но давай договоримся так: не впускай меня в комнаты, пока я заранее не скажу тебе, какая мебель там стоит и какие там обои на стенах".

"Сударь, — отвечал я в замешательстве, — у меня нет разрешения делать то, о чем вы просите".

"Но у тебя нет и приказа не делать этого?"

"Нет, сударь", — отвечал я.

"Хорошо! Еще раз обращаюсь к тебе: сделай то, о чем я тебя прошу. Если бы ты не служил у госпожи Дюкудре, я предложил бы тебе денег, но знаю, что те, кто у нее служат, ни в чем не нуждаются".

"Теперь я вижу, — заметил я, — что вы не солгали, сказав, что знаете госпожу".

"О, это ангел!" — воскликнул он.

Что поделаешь, сударыня, — продолжал управляющий, — я не мог отказать в просьбе человеку, который так о вас говорил.

— Значит, вы согласились? — спросила Фернанда изменившимся голосом, не в силах скрыть своего волнения.

— О Боже мой, сударыня, неужели я плохо поступил? — спросил управляющий.

— Нет, успокойтесь, молодой человек сказал вам правду, он знает этот замок не хуже меня.

— Я сразу это заметил, сударыня, потому что, как только он вошел, он описал мне каждую комнату до того еще, как открылась дверь. Однако он не задерживался на первом этаже, быстро прошел вестибюль, столовую и гостиную, сказав только: "Ваша хозяйка никогда ведь здесь не бывает, не так ли? В основном она живет на втором этаже, на втором этаже ест, занимается музыкой и живописью".

Признаюсь, сударыня, я никак не мог успокоиться, и, если бы охотнику было шестьдесят лет, а не двадцать шесть или двадцать восемь, я бы принял его за колдуна, только колдуны, как известно, всегда старые.

— Продолжайте, мой друг, продолжайте, — сказала Фернанда.

— Тогда он сам открыл дверь, что ведет на лестницу; я пошел впереди, чтобы показывать ему дорогу.

"До второго этажа, — заметил он, — должно быть двадцать ступенек".

"Сказать по правде, никогда их не считал", — отвечал я. — Но тут я в первый раз их сосчитал, и что же — ни на одну больше, ни на одну меньше. Ну разве это не чудо, сударыня?

— Да, — отвечала Фернанда, — однако продолжайте.

— На площадке, так же как и внизу, он описал мне столовую, гостиную и мастерскую. Тогда я открыл дверь, и он вошел. Тут и впрямь было чему удивляться, ведь эти три комнаты вы сами меблировали.

— Да, это удивительно, — согласилась Фернанда, — но продолжайте.

— Ваше фортепьяно было открыто; он сел и сыграл ту же мелодию, которую госпожа играла этим утром. Затем он вошел в мастерскую, сел перед мольбертом, взял палитру и к пейзажу, начатому вами, добавил часовенку с крестом, похожую на ту, что в саду. Потом, наконец, когда я решил уже, что он уходит, он встал и направился прямо в угол мастерской, нажал пружину и — да простит меня сударыня, потому что я ведь и сам не знал, что там спальня, — открыл дверь, но не вошел туда, только встал на колени и поцеловал порог. Потом еще какое-то время постоял на коленях, словно молился. Затем встал, с благоговением закрыл дверь и попросил проводить его в церковь.

У меня не было причин отказать ему в этой просьбе, я пошел впереди. Мы подоспели как раз почти что к возношению даров.

Вы стояли на коленях на своем обычном месте.

Он остановился у входа в церковь, прислонился к одной из колонн и устремил глаза на молящуюся: видно, он узнал вас.

Потом, постояв так молча, он вышел, вырвал листок из бумажника и, написав на нем несколько слов, отдал мне.

"Возьми, мой друг, — сказал он мне, — отдашь эту бумагу госпоже Дюкудре". Затем, в последний раз пожав мне руку, повернул за церковь и исчез.

— А листок? — спросила Фернанда.

— Вот он, — сказал управляющий.

Фернанда взяла его дрожащей рукой и медленно развернула; затем, подняв сначала глаза к небу, опустила их и взглянула на почерк, казалось боясь узнать его.

На листке было написано всего несколько слов:

— Увы! — с глубоким вздохом сказала Фернанда.

И тихие слезы, которые она не могла удержать, покатились по ее щекам.