В ту пятницу лейтенант Маркус Шарп бросал мячи в баскетбольную корзину, воображая, что играет один на один с Ларри Бёрдом, когда дежурный офицер позвал его и сообщил, что летчик компании «Бритиш эйруэйз» по пути в Майами над океаном в двадцати милях к северу от Бермуд поймал аварийный сигнал.

Летчик не видел на море ничего, сказал дежурный офицер, это и неудивительно, учитывая, что скорость самолета над океаном – свыше шестисот миль в час. Но сигнал по сверхчастотному радио был громким и ясным. Кто-то попал в беду.

Парни на радиовышке военно-морской базы связались с Майами, Атлантой, Роли, Даремом, Балтимором и Нью-Йорком, чтобы выяснить, опаздывают ли какие-нибудь самолеты. Затем дежурный офицер вызвал Бермуду, чтобы узнать, есть ли сообщения о пропавших, опаздывающих или терпящих бедствие судах. Казалось, все обстояло отлично, но они не могли рисковать – они должны были до конца проследить сигнал.

Пока дежурный офицер разыскивал второго пилота и ныряльщика-спасателя и контролировал заправку горючим одного из вертолетов, Шарп быстро принял душ, натянул летный костюм, записал координаты, сообщенные британским пилотом, сунул плитку шоколада и жевательную резинку в карманы и побежал по бетонированной площадке к ожидавшему его вертолету.

Взлетая с аэродрома Киндли и делая вираж, чтобы взять курс на север, Маркус Шарп впервые за многие недели почувствовал себя живым. Он воспрянул духом. Пульс стал более четким, появился интерес; перед ним была цель, требующая сосредоточенного внимания. Что-то происходило, не что-то большое, не то, что он назвал бы действием. Но это что-то все же было лучше, чем бездеятельное уныние, которое стало его повседневной жизнью.

Может быть, думал Шарп, корректируя курс на северо-запад, может быть, они действительно отыщут кого-то в море, кого-то в опасности. Может быть, им даже придется совершить что-то... для разнообразия.

Проблема Шарпа заключалась не только в том, что ему было скучно. Она была более сложной, значительно более сложной, чем просто скука. Его преследовало странное, неоформившееся ощущение, что он умирает, но не физически, а как-то по-другому, менее ощутимо. Ему всегда были нужны приключения, он заигрывал с опасностью, лучше всего ощущал себя, когда в жизни начинались перемены, чувствовал, что не может выжить без них. И жизнь всегда давала ему достаточно пиши для такого существования.

Вербовщик военно-морского флота в штате Мичиган понял потребность Шарпа в активной жизни и сыграл на этом. Перед ним стоял паренек, который сломал себе обе ноги – одну на лыжах, другую на параплане – и тем не менее продолжал увлекаться обоими видами спорта; профессиональный ныряльщик со скубой с четырнадцатилетнего, возраста, героем которого был не Жак-Ив Кусто, а Питер Гимбел – человек, сделавший первые подводные фильмы о больших белых акулах и об останках лайнера «Андреа Дориа». Шарп мечтал построить сверхлегкий самолет и пересечь на нем страну. Беспокойный искатель, стремлением которого было утвердить себя в жизни не путем накопления состояния, но путем испытания пределов своих возможностей. В психологическом тесте военно-морского флота, рассчитанном на определение характера, он назвал трех людей, которыми восхищался: Эрнест Хемингуэй, Теодор Рузвельт и Джеймс Бонд – «потому, что они были деятелями, а не наблюдателями, они именно прожили свои жизни» (Шарп заметил, что, подобно ему самому, на флоте не особенно отделяли реальность от выдумки).

Вербовщик убедил Маркуса, что флот предоставит ему возможность делать то, что другие люди могут только надеяться делать, и то случайно, во время отпуска. Он мог выбирать свою специальность, регулярно менять ее, «выполнять свой контракт» на море и в небе, и в то же время – между прочим – внести свой вклад в оборону страны.

Шарп подписал контракт еще до окончания школы и в июне 1983 года поступил в офицерскую школу в Ньюпорте, Род-Айленд.

Первые несколько лет соответствовали всем его ожиданиям. Он стал экспертом по подводным подрывным работам, получил квалификацию пилота вертолета. Он отслужил срок службы на море и на самом деле участвовал в сражении, в Панаме. Когда умственное развитие догнало развитие тела и у Маркуса появились взрослые интересы, он провел год в Галифаксе, изучая метеорологию и океанографию.

Жизнь для Шарпа была богатой, разнообразной и доставляла удовольствие.

Но в последние полтора года разнообразие и удовольствие перестали приносить удовлетворение.

Часть его проблемы, он понимал это, заключалась в нежелании стать лицом к лицу с призраком превращения во взрослого. Ему было двадцать девять лет, и он не особенно задумывался о тридцати и, безусловно, не боялся этого возраста еще несколько месяцев тому назад, до тех пор, пока не было отклонено его заявление о поступлении в военно-морские элитные десантные части, действующие на море, на земле и в воздухе. В части, где существовала большая степень риска и предъявлялись строгие требования к здоровью, Шарп уже не подходил по возрасту.

Но в основе его неудовлетворенности лежал случай, близкий к трагедии настолько, насколько Маркус Шарп когда-либо понимал это слово.

Он влюбился в служащую компании «Юнайтед эйрлайнз», лыжницу и ныряльщицу со скубой. Где только они не были вместе! Они были молоды, и жизнь казалась вечной. Возможно, они вступили бы в брак, но это не представлялось необходимостью. Они жили настоящим и ради настоящего.

Но однажды, в сентябре 1989 года, они плавали с аквалангом у пляжа на севере Квинсленда. Они слышали обычные предупреждения об опасных животных, но это их не беспокоило. Молодым людям и раньше приходилось плавать среди акул, скатов и барракуд, они могли позаботиться о себе. Море для них не было миром, полным опасности, оно было миром приключений и открытий.

Они встретили проплывающую мимо черепаху и последовали за ней, пытаясь не отставать от животного. Черепаха замедлила движение и открыла рот, как будто собираясь что-то съесть, хотя молодые люди вокруг ничего съедобного не видели. Они подплыли к животному, зачарованные его изяществом и свободой движения в воде.

Карен протянула руку, чтобы погладить панцирь черепахи, и на глазах у Шарпа девушку внезапно охватили конвульсии, она выгнула спину и начала царапать грудь. Мундштук дыхательной трубки выскользнул у нее изо рта. Глаза широко раскрылись, и она завизжала, раздирая руками собственное тело.

Шарп схватил девушку, вытащил на поверхность и пытался заставить говорить, но она была способна только визжать.

К тому времени, когда Маркус добрался с Карен до берега, девушка была мертва.

Черепаха кормилась морскими осами, медузами, практически невидимыми в воде колониями нематоцитов – настолько ядовитых, что прикосновение к ним способно остановить человеческое сердце. Так и случилось.

После похорон Карен, состоявшихся в Индиане, когда горе Шарпа начало утихать, он обнаружил, что занят мрачными мыслями, мыслями о случайности судьбы. Жизнь не может быть несправедливой или неблагоприятной – Шарп никогда не думал, что жизнь благоприятна или неблагоприятна, она просто есть, и все. Но судьба, она – непостоянна. И люди не бессмертны, ничто на земле не может быть вечным.

Маркуса Шарпа начали мучить мысли о пустоте его жизни, об отсутствии смысла. Он постоянно чем-то занимался, но в его занятиях не было главного – цели.

Он представлял себя стальным шариком в китайском бильярде, прыгающим из лунки в лунку и никуда не направляющимся.

Командование направило Шарпа на лучшую базу, находящуюся в распоряжении военно-морского флота, – двухгодичная служба на Бермудах, солнечная, спокойная, не обремененная тяжелыми обязанностями и всего в двух часах полета от территории США. Однако не покой был нужен Шарпу, ему было нужно действие, но теперь и одного только действия было недостаточно. Нужен был смысл, цель действия.

На Бермудах у Маркуса не было особых обязанностей, кроме перекладывания бумаг, редких полетов на вертолете вокруг островов да надежды, что кто-то нуждается в помощи.

Время от времени он подумывал о том, чтобы оставить флот, но он не имел понятия, чем сможет заняться. В гражданской жизни не так уж много вакансий для пилотов вертолета и экспертов-подрывников.

А пока Шарп брался за любое задание, которое отвлекало его мысли от самокопания.

В данный момент Маркус Шарп направлялся на северо-запад, намереваясь провести поиск от северо-запада к северу, затем – к северо-востоку и востоку, все это на северной стороне островов. Он настроил свое радио на волну 243,0 в дециметровом диапазоне и на волну 121,5 в метровом диапазоне – на этих двух частотах велась аварийная передача. Вертолет летел на высоте пятьсот футов.

В шести милях от островов, где кончались рифы и вода меняла цвет с пятнистого бирюзового на глубокий лазурный, Шарп услышал сигнал – очень слабый, очень далекий, но устойчивый.

Он посмотрел на второго пилота и постучал по шлемофону; второй пилот кивнул и подал знак поднятым большим пальцем. Шарп вглядывался в приборы, медленно поворачивая вертолет из стороны в сторону, пока не нашел направление, в котором сигнал на его радиопеленгаторе звучал громче всего. Затем определил направление по компасу.

Вдруг по морскому радио послышался голос:

– Хьюи-один... Хьюи-один... Хьюи-один, это «Капер», отвечайте.

– "Капер", это Хьюи-один. – Шарп улыбнулся. – Эй, Вип, где ты?

– Прямо перед тобой, парень. Ты что, не глядишь на дорогу?

– Мои глаза устремлены в будущее.

– Вышли прогуляться?

– Летчик «Бритиш эйруэйз» некоторое время назад поймал аварийный сигнал. Ты что-нибудь слышал?

– Ни писка. Далеко в море?

– Десять – пятнадцать миль. Я поймал его на волне сто двадцать один и пять десятых. Что бы это ни было, северо-западный ветер гонит его обратно к островам.

– Может быть, я поспешу за тобой?

Шарп задумался, затем согласился:

– Давай, Вип. Кто знает? Может, понадобится твоя помощь.

– Договорились, Маркус. «Капер» всегда готов.

Отлично, подумал Шарп. Если там терпит бедствие корабль, Вип придет намного быстрее, чем любое судно, вызванное с базы. Если же корабль покинут или это просто спасательная шлюпка, то в соответствии со стандартным порядком действия Шарп обязан спустить ныряльщика, чтобы провести осмотр. Погода была приличная, но спуск ныряльщика с вертолета в открытом океане при любой погоде – дело рискованное. Сам Маркус отправился бы не раздумывая, но спускать в море совершенно одного девятнадцатилетнего парня ему не доставляло особого удовольствия. Вип сможет осмотреть судно, а сам Маркус тем временем отправится на поиски людей. Если они обнаружат людей, живых или мертвых, ему придется спустить ныряльщика, и он хотел бы, чтобы парень не был уставшим.

Кроме того, может быть, там окажется что-то стоящее для Випа, если никто больше не предъявит на это претензий. Плот, радио, ракетница. Что-нибудь, что можно продать или использовать. Что-нибудь, что принесет Випу деньги или поможет сэкономить их. А Шарп знал, что Вип нуждался.

«И еще, – думал Шарп, – я ему кое-что должен».

Кое-что? Черт, он был должен Випу Дарлингу на все сто процентов.

Вип спас рассудок Шарпа в такой момент, когда существовали все предпосылки, что Маркус превратится в дурачка, увлекающегося забавами наподобие «Серфинг: нацисты должны умереть» или «Женщины-амазонки на Луне». Его выходные дни стали непереносимы. Он нырял с каждой платной туристической группой, оказавшейся на островах, объездил на мотоцикле каждый квадратный дюйм, посетил каждый форт и музей, расшвыривал деньги в каждой пивной – у него не было моральных возражений против того, чтобы стать пьяницей, но его организм не переносил алкоголь и ему не нравился вкус спиртного. Он просмотрел все фильмы в видеотеке базы, кроме тех, где убивали топором приходящую няню. Каждый день он читал до тех пор, пока ему не отказывали глаза и не атрофировались ягодицы. Он был на грани невообразимого – собирался начать играть в гольф, – когда на каком-то торжестве на базе познакомился с Випом.

Как зачарованный слушал он рассказ Випа о технике розыска затонувших кораблей и задал достаточно разумных вопросов, чтобы заработать приглашение как-нибудь в воскресенье выйти в море... что быстро превратилось в каждое воскресенье и большинство суббот. Слушая Випа, он многое понял и, что любопытно, начал стыдиться за свое образование. Потому что перед ним был человек с шестью классами образования, который научил себя быть не просто рыбаком и ныряльщиком, но еще и историком, биологом, нумизматом и... да что говорить, ходячей морской энциклопедией.

Шарп выразил готовность вносить свою долю за стоимость горючего Дарлинга, но его предложение было отвергнуто; затем он попытался помочь красить судно, и на этот раз предложение было принято, и это понравилось ему, потому что он стал чувствовать себя причастным к делу, а не бездельником. Потом Вип как-то показал Маркусу фотографии старых кораблекрушений, сделанных с воздуха, и внезапно – как будто какая-то дверь, скрипя, раскрылась, осветив тот уголок его мозга, о существовании которого он даже не подозревал, – Шарп увидел возможность новых интересов, новых целей.

Вип научил Маркуса не надеяться на классически сказочное представление о кораблекрушениях: вот корабль стоит на грунте прямо, все паруса подняты, скелеты в треуголках сидят там, где приняли смерть, и играют на груду дублонов, лежащих рядом. Старые корабли были деревянными, и в большинстве случаев те из них, что натолкнулись на Бермуды, затонули в мелких водах. Штормовые волны разбили их на куски, а столетия движущейся воды разбросали и вдавили их в дно, дно поглотило их, и на том месте выросли кораллы, приняв погибших в свои объятия.

Есть три главных признака того, что на дне лежат обломки корабля, сказал однажды Вип. Когда судно было загнано за полосу рифов – переброшено туда ветром и подтолкнуто идущими следом волнами, то оно разрушает сам риф, убивает хрупкие кораллы и оставляет царапину, которая с высоты двух сотен футов выглядит как гигантский след шин.

Острый глаз может заметить пару пушек, обросших, покрытых коралловым панцирем, выглядящих как ни на что не похожая масса, выстроенная в противоестественно прямую линию. А старая поговорка гласит: природа не терпит прямых линий. Но наличие пушки не означает, что сам корабль находится поблизости, потому что часто команда, когда корабль бился в агонии, выбрасывала все тяжелое за борт, чтобы не дать ему перевернуться. Вполне возможно здесь найти пушку, а в другом месте – якорь и не обнаружить судна, если море утащило его на мили от этого места, прежде чем швырнуть в пучину и разбить на куски на месте последнего его отдохновения.

И бесспорным признаком, видимым с воздуха, но наиболее трудным для определения, была груда балласта, потому что Вип настойчиво утверждал, что то место, где судно потеряло свой балласт, и было местом его гибели. Конечно, палубу корабля могли унести волны, могла уплыть и оснастка, за которую уцепились один-два человека, но душа и тело судна – его груз, его сокровища – лежали там же, где и балласт. Обычно старые корабли в виде балласта брали речные камни с Темзы, Эбро или другой реки вблизи родного порта. Камни были гладкими, круглыми и не слишком большими, чтобы их мог поднять человек.

«Думай о булыжниках, – сказал Вип Шарпу, – потому что все булыжники в таких местах, как Нантакет, когда-то были балластом, привезенным в брюхе корабля, и булыжники эти удерживали судно в вертикальном положении на пути через океан из Англии, а потом на обратном пути заменялись бочонками с нефтью».

Поэтому Шарп поставил себе цель: высматривать нагромождения очень круглых камней, сваленных в кучу, как правило, в белых песчаных ямах между темными вершинами кораллов. Вип рассказал ему, что старые корабли наталкивались на эти вершины и застревали там, пока не приходила следующая волна, не снимала их и не бросала содержимое корабля на песок, который охватывал и скрывал добычу.

Теперь уже Шарп не упускал возможности вылета, и во время полета – независимо от того, кружили ли они над островами для налета часов, для тренировки молодых пилотов или для испытания нового оборудования, – он всегда высматривал следы кораблекрушения. Он летал на предельно низкой высоте, отклоняясь от курса то туда, то сюда так, чтобы солнечные лучи под косым углом проникали на мели. И если кто-то из команды спрашивал, что, черт возьми, он делает, Шарп туманно отвечал что-то вроде: «Определяю возможности вертолета».

Пока что Маркус обнаружил только две груды балласта, два кораблекрушения. Об одной из груд Вип сказал, что она была обследована в шестидесятых годах. А вот вторая до сих пор была неизвестна. В скором времени они отправятся туда, чтобы провести раскопки.

Теперь сигналы были громкими и постоянными, и Шарп разглядел что-то желтое, перекатывающееся вверх и вниз на волнах. Он нажал на рычаг управления и снизился до сотни футов.

Это был плот, небольшой, пустой и, очевидно, неповрежденный. Шарп облетел его, стараясь оставаться на достаточной высоте, чтобы нисходящие потоки воздуха от лопастей вертолета не начали вращать плот и не перевернули его.

– "Капер", это Хьюи-один.

– Да, Маркус, – послышался голос Випа.

– Это плот, на борту никого нет. Просто плот. Может, упал с судна. Некоторые аварийные радиомаяки начинают работать при соприкосновении с соленой водой.

– Может, разрешишь мне поднять его моей шлюпбалкой? Я похожу кругом, чтобы посмотреть, нет ли людей, а потом привезу плот на берег. И никому не придется мокнуть.

– Давай, Вип. Это на расстоянии триста сорок от того места, где ты был. Доберешься примерно за час. А мы тем временем поищем по координатной сетке, полетаем туда-сюда, пока горючее не вынудит вернуться на базу.

– Есть, Маркус.

– Думаю, ложная тревога, но «страна свободных и родина храбрых», во всяком случае, благодарна тебе, Вип.

– Рад стараться. «Капер» всегда готов помочь.