Книга: Тварь
Назад: 5
Дальше: 7

6

Они не разговаривали, пока разбирали снасть, сворачивая отрезки кабеля, связывая их веревками, выбрасывая светящиеся химикаты, заталкивая последние сажени троса в пластиковый барабан.
Дарлинг мысленно перебирал животных, пытаясь найти такое, которое могло бы иметь достаточно силы и желания так исковеркать снасть.
Он даже обдумал предположение Майка, что это мог быть человек, какой-нибудь рыбак, который был зол, чувствовал обиду или зависть, – хотя он не мог себе представить, что у Випа Дарлинга есть нечто способное вызвать зависть у кого бы то ни было. Или просто кто-то имел склонность к разрушению ради самого разрушения. Нет. Он сомневался, что есть на свете человек, способный на подобные дела, и был уверен, что никто не станет тратить на это время. Это попросту бессмысленно.
Что в результате оставалось? Кто мог прокусить насквозь кабель, состоящий из сорока восьми оплеток нержавеющей стали?
Отчасти Вип надеялся, что они никогда не узнают об этом.
Для Дарлинга было очевидно, что природа хранила в себе много неведомого. Когда-то, более двух десятков лет назад, он был членом экипажа на танкере, державшем курс вдоль берегов Южной Африки, когда неизвестно откуда, при спокойном море и устойчивом давлении, вдруг возникла бродячая волна, которая воздвигла стофутовую стену перед судном. Ни капитан, ни кто другой на судне никогда не видели ничего подобного. Не зная, что предпринять, они вошли прямо в эту стену воды, которая сомкнулась над судном и потопила его, стремительно бросив ко дну. Если бы за три минуты до этого Дарлинга не послали за чем-то на «воронье гнездо», он бы пошел ко дну вместе с судном. Но вместо этого его смыло за борт, и он дрейфовал на крышке люка в течение двух дней, пока каботажное грузовое судно не подобрало его.
В другой раз в Австралии он и еще несколько матросов бежали с судна после того, как узнали, что капитан увлекался узо и мальчиками, и пустились на поиски сокровищ в малонаселенных районах. Они познакомились с семьей, проводящей отпуск в небольшом автофургоне, и однажды днем, зайдя в фургон, обнаружили, что все члены семьи мертвы – убиты тайпаном, ядовитой змеей, которая нападает ради самого нападения, убивает ради самого убийства.
Постепенно Дарлинг пришел к выводу, что природе безоговорочно доверяться нельзя, довольно часто она поворачивается к тебе зловещей стороной.
У Майка не было подобного опыта, и он чувствовал себя беспокойно, сталкиваясь с неизвестным. Он не особенно расстраивался, когда сам не мог найти объяснения явлениям, но ему не нравилось, когда и Вип не предлагал таких объяснений. Майк просто ненавидел, когда Вип говорил: «Не знаю». Он предпочитал состояние уверенности, создаваемое чувством, что кто-то несет ответственность, кто-то осведомлен обо всем.
Поэтому теперь он испытывал беспокойство.
Дарлинг заметил признаки этого: Майк избегал смотреть ему в глаза, он сворачивал отрезки кабеля слишком тщательно. Дарлинг знал, что ему придется облегчить страдания своего напарника.
– Беру свои слова обратно, – заявил Вип. – Думаю, это была акула.
– Почему ты так думаешь? – спросил Майк, желая верить, но нуждаясь в том, чтобы его убедили.
– Ну, так должно быть. Я только что вспомнил: читал в «Нэшнл джиогрэфик», там говорилось, что некоторые акулы могут вложить в укус силу в двадцать тонн на квадратный дюйм. Это больше чем достаточно, чтобы перекусить наши кабели.
– А почему она не уплыла вместе с ними?
– Не было причин. В кабеле нет крючков. Она просто все время плавала вокруг и откусывала кабели один за другим, – убеждал Дарлинг самого себя.
Майк подумал немного и протянул:
– О-о-о!
Дарлинг взглянул на небо. Он испытывал странное желание, желание бросить все это и отправиться домой.
Но солнце все еще взбиралось вверх, еще даже не наступил полдень, а Вип уже сжег горючего на двадцать пять – тридцать долларов. Если они отправятся домой сейчас, то потеряют пятьдесят долларов, ничего не имея взамен, кроме затруднительного объяснения с аквариумом. И поэтому Вип вынудил себя спросить у Майка:
– Как ты смотришь на то, чтобы попытаться окупить наши дневные затраты?
Майк ответил:
– Положительно.
И они вместе начали снаряжать трос для глубинной ловли, трос с наживкой, посаженной на большие крючки.
Может быть, они выловят что-нибудь стоящее для продажи или просто что-то годное для еды. Даже если они просто выловят что-нибудь, это будет лучше, чем отправиться обратно к пристани и признать, что еще один день потерян впустую.
Мысль об этом угнетала Дарлинга. В нынешние дни сама рыбная ловля, которая когда-то приносила удовлетворение и в случае неудачи, стала попросту тягостной. Вип возвращался в те места, где вырос, где прекрасно проводил время и о которых имел приятные воспоминания, а теперь обнаружил, что все заасфальтировано и превращено в автостоянку.
Все, что теперь приносила рыбная ловля, это напоминание о том, как хорошо было раньше.
Дарлинг прочел все старые описания того, что собой представляли Бермуды, когда на них появились первые поселенцы. В те времена острова изобиловали птицами и свиньями. Птицы были исконными обитателями островов, и некоторые, например бермудский буревестник каху, были такими глупыми, что садились на головы людей и, казалось, только и ждали, чтобы их схватили и отправили в кастрюлю. Свиньи не водились на островах до приезда первых поселенцев. Некоторые из них были выпущены на берег капитанами судов в предвидении того времени, когда потерпевшие крушение и выброшенные на берег моряки будут нуждаться в пище. Другие же животные доплыли до берега при кораблекрушениях. Они прекрасно существовали, питаясь птицами и яйцами.
Но что приводило старожилов в особый экстаз, что определяло почти религиозный восторг в их описаниях, так это жизнь моря. Вокруг Бермуд водилось все, начиная с черепах и кончая китами, причем в количествах, невообразимых для людей Старого Света, где даже к семнадцатому веку великое множество видов животных было истреблено почти до исчезновения.
Дарлинг не принадлежал к тем, кто предавался слезливым вздохам о старых добрых временах. Он рассматривал изменения как нечто неизбежное, а разрушение – как их неотъемлемую часть, особенно когда человек вмешивался в эту неразбериху. Так уж устроена жизнь.
Но что приводило его в настоящую ярость, вызывало стыд и отвращение, так это изменения, которые он наблюдал на Бермудах последние двадцать лет. По его подсчетам, Бермуды были загублены всего лишь за время жизни домашней кошки.
В конце шестидесятых и начале семидесятых годов Вип все еще мог выйти к рифам и выловить свой обед. Омары сидели под каждым камнем, тут и там сновали косяки скаровой рыбы, морских ангелов, спинорогов, рыб-хирургов, морских карасей, появлялись даже случайные окуни. Когда он работал над каким-нибудь затонувшим кораблем, краснобородки зарывались в песок рядом с ним, скаты носились по дну, и всегда существовала небольшая опасность, что какой-нибудь близорукий губан куснет за ушную раковину. Несколько раз рифовые акулы выгоняли Випа с места крушения корабля, откусывая кончики его ласт.
Сразу за рифами, в более глубоких водах, водились целые колонии окуня. Окуни Нассау, пятнистые окуни, черные окуни, и время от времени попадались пятисот– или шестисотфунтовые океанические окуни. Были там мурены и тигровые акулы, бычьи акулы, люцианы. Плавая по поверхности, черепахи высовывали свои головы, как маленькие дети.
А каким наслаждением было просто-напросто выбросить волокушу и дрейфовать по течению! Ваху дрались с барракудами из-за наживки. Бониго и тунцы Алисона кишели за кормой, морские щуки плавали вокруг волокуши, их спинные плавники разрезали воду, как косой, а большие быстрые океанические акулы проносились под судном и демонстрировали блестящую синеву своих спин.
В удачный день вылавливали тысячу фунтов мореного окуня и еще тысячу тунца, и отели с гордостью вносили в свое меню – как специальное лучшее блюдо дня – свежую рыбу Бермуд.
Все это ушло. Некоторые отели все еще включали в меню бермудскую рыбу, но уже без гордости, так как то, что они подавали (все, что осталось), было дрянью, рыбой, которая выжила только потому, что никому не была нужна. Если рыболов вылавливал окуня приличных размеров, это было событием, которое отмечалось в газетах.
Океан вокруг Бермуд находился на грани того, чтобы стать таким же безжизненным, как водовороты на западе пролива Лонг-Айленд.
С горькой усмешкой выслушивал Дарлинг объяснения рыбаков. «Загрязнение!» – кричали они, а он на это отвечал: «Чушь собачья!»
Рыболовный промысел на Бермудах – и он считал, что знает, он чувствовал, что может доказать это документально, – погубили сами рыбаки. Не только бермудские рыбаки, но рыбаки вообще, рыбаки как вид. Люди. Люди, которым было мало просто зарабатывать на жизнь, они хотели выбить большую деньгу, обращаясь с океаном, как будто он был бездонной шахтой, из которой можно бесконечно извлекать прибыль. Дарлинг даже придумал для таких людей научное название: хомо задницус.
Ну что ж, они желали выбить большую деньгу, вот они все и выбили, только, конечно, не так, как ожидали.
И главным злодеем во всей этой драме были снасти, которые изобрели люди, – ловушки для рыб.
В давние времена рыбаки именно рыбачили с обыкновенной удочкой, и их улов был ограничен их выносливостью. Они прекращали ловлю, когда падали от изнеможения, когда их распухшие руки напоминали связку сосисок.
Затем кто-то придумал опускать в воду проволочные клети с приманкой внутри и буями на поверхности. Рыба заходила внутрь и, благодаря конструкции ловушки, не могла найти обратного выхода.
Вскоре все начали пользоваться клетями в таком количестве, в каком хотели. Предполагалось, что должно существовать какое-то ограничение, но никто не обращал на это внимания.
Вот это были уловы! Люди ловили так много рыбы, что выбрасывали уже дохлую и еще издыхающую – все, кроме самой лучшей. И если цена на рыбу понижалась – ничего страшного, они просто увеличивали улов.
Дарлинг никогда не пользовался ловушками, они ему не нравились не из принципов высокой морали, но потому, что для него ловушки не являлись рыбной ловлей, они были лишь убийством и средством сорвать большой куш, совершенно не представляющим для него интереса. Вип считал, что, если способ зарабатывания на жизнь не представляет для вас интереса, следует найти другой способ. Он не желал окончить свои дни, сидя во дворе с кошкой на коленях, а птичкой – на плече и рассказывая гостям, что прожил долгую жизнь, ненавидя в ней каждую минуту.
Первая проблема с ловушками состояла в том, что они слишком хорошо выполняли свою работу. Они вылавливали все: крупное, мелкое, молодое, старое, полное икрой – все, что угодно. Рыбак забрасывал обыкновенную удочку и мог выбирать свой улов: выпускать обратно в море рыбу, которая была слишком мелкой, или слишком молодой, или слишком набитой икрой, или просто потому, что это было не то, что он хотел поймать. Но с ловушками дело обстояло иначе. Когда рыба находилась в клети в течение нескольких дней, она была сдавлена со всех сторон, помята, перепугана, поцарапана и пострадала от других рыб и от самой клетки. Она имела слабые шансы выжить, даже если бы рыбаки побеспокоились выпустить ее на волю, что большинству из них просто не приходило в голову.
Второй проблемой были пропавшие ловушки. Оторвется ли буй, перетрется ли трос, или штормовое море вытолкнет ловушку за край рифа в глубокие воды и она погрузится на дно, став недосягаемой, она тем не менее будет продолжать убивать. Рыбы внутри ее погибнут и станут приманкой для других рыб, которые войдут в клеть, будут пойманы и погибнут, став приманкой для других, и так во веки веков, аминь.
У всех имелись «лекарства» от этой болезни. Рыбаки пробовали использовать биоразлагающиеся тросы, которые закрывали дверцы ловушек, и даже биоразлагающиеся дверцы на тот случай, если ловушка потеряется. Тогда со временем материал сгниет, дверца откроется и рыба сможет выйти. Но «со временем» так долго не наступало, что целые поколения животных могли быть уничтожены прежде, чем дверцы магически раскроются.
Дарлинг обнаруживал на дне потерянные ловушки, которые напоминали вагон метро в Токио в час пик: битком набитые всем, чем угодно, – от угрей до скаровой рыбы, от осьминогов до крабов. Их вид ужасал и приводил Випа в ярость, оттого что, хотя он и не был сентиментален по поводу смерти, эта смерть была совершенно бессмысленна, она была просто предельным расточительством людей. Не однажды он останавливал свое судно и терял время и деньги, ныряя вниз, к глубинным ловушкам, отрезая плавающие тросы и перекусывая ножницами для проволоки дверцы клетей. Отупевшие, замученные, раненые пленники – некоторые с ободранной чешуей, другие с открытыми ранами, полученными в яростных сражениях, – медлили внутри уже открытых ловушек, как будто не в состоянии поверить внезапному счастью. И только когда Вип отодвигался в сторону, они, казалось, воспринимали какой-то беззвучный намек и вырывались на свободу.
Наконец в 1990 году, с опозданием почти на десять лет, бермудские власти запретили рыбную ловлю ловушками и расплатились с семьюдесятью восемью коммерческими рыбаками островов, как считал Дарлинг, достаточно щедро, хотя рыбаки бурно выражали недовольство тем, что суммы слишком ничтожны и они не смогут компенсировать потерю богоданного права.
Ханжеские вопли по поводу потери прав взбесили Дарлинга. Какие права? Где это написано, что человек имеет право убивать всю рыбу на Бермудах? Если рассуждать подобным образом, думал он, ограбление банков должно быть защищаемой профессией. Если человек имеет право кормить свою семью и если то, что он делает, стоит страховой компании нескольких сотен тысяч долларов в год, что ж, это цена свободы.
Теперь, когда ловушки были вне закона, появилась надежда, что рыба вернется, но Дарлинг очень сомневался в этом.
В отличие от Бермуд, Багамы представляли собой цепь из семи сотен островов, у которых была возможность восполнять друг друга, если вокруг того или другого острова рыба оказывалась истреблена. Однако казалось, что некоторые багамцы с более дьявольским упорством, нежели бермудцы, стремились погубить сами себя. Они занялись рыбной ловлей при помощи клорокса: накачайте немного этой дряни на риф, и вся рыба, все омары выйдут на открытое место, где их легко подобрать. Конечно, клорокс убивает риф – весь и навсегда. Но человек должен зарабатывать на жизнь.
Бермуды были одинокими скалами вдали от всего остального мира. То, что существовало на них, то и существовало, а чего не было, никогда и не могло появиться.
И как будто оттого, что человек трудился недостаточно быстро, чтобы превратить острова в голую пустыню, природа вдруг наносит Бермудам свой уничтожающий удар. У Дарлинга был приятель, Маркус Шарп, служивший на военно-морской базе США. Он немного разбирался в метеорологии и показал Випу данные Национальной администрации по океану и атмосфере, которая делала заключение, что температура воды вокруг Бермуд повысилась на два градуса за последние двадцать лет.
Некоторые ученые утверждали, что это является следствием выжигания джунглей Амазонки и сгорания слишком большого количества ископаемого топлива. Другие считали, что это является частью естественного ритма, подобного наступлению и отступлению ледникового периода. Но причина была не столь важна, как сам факт: это происходило.
Для человека, живущего в городе, два градуса могли ничего не значить. Для кораллов в море они означали разницу между жизнью и смертью. Десять процентов кораллов Бермуд уже погибли. Дарлинг каждый день видел свидетельства этому – пятна выбеленных рифов. Если десять процентов превратятся в двадцать, если затем все кораллы исчезнут, Бермуды постепенно размоются, потому что кораллы – это щит островов, закрывающий их от открытого океана.
Коралловые полипы оказались далеко не единственными животными, на которых сказалось повышение температуры. Некоторые существа исчезли, другие ушли на большую глубину, а неожиданно появились новые. Например, новые микроскопические черви или вши, которые жили в песке. Когда ныряльщики задевали песок, черви высвобождались, прицеплялись к коже человека и вгрызались в нее. Они выделяли яд, вызывавший гноящиеся раны и адский зуд, который длился неделю.
И последней лошадью в тройке разрушителей были иностранцы. Пока бермудцы убивали рыбу на рифах, японцы и корейцы приканчивали глубоководные виды. Они выходили в море каждый день, устанавливали сети длиной в тридцать миль для перехвата мигрирующей рыбы.
Они вылавливали все – тунца и морскую щуку, макрель и ваху, акул и бонито, молодых шурят и бурых дельфинов.
Те из рыбаков, кто не использовал сети, ставили длинные переметы – целые мили переметов с наживкой на крючках через каждые несколько футов, что приводило к тем же результатам. Они убивали все без разбора и различия.
Дарлинг считал это равным массовому убийству.
Когда-то рыбная ловля вызывала у Випа чувство бодрости, признательности и удивления богатством и разнообразием жизни.
Теперь же рыбная ловля заставляла его думать только о смерти.
* * *
Дарлингу и Майку потребовался час, чтобы нацепить приманку и установить глубинную лесу. Дарлинг прицепил резиновый буй к кольцу на конце лесы и выбросил его за борт, предоставив возможность дрейфовать по течению, в то время как легкий ветерок двигал судно к юго-востоку.
Майк открыл банку польской ветчины и бутылку кока-колы, ушел на корму, уселся на крышке люка и еще немного провозился с мотором насоса.
Дарлинг отправился в рулевую рубку, он грыз яблоко и слушал радио, чтобы узнать, выловил ли кто-нибудь где-нибудь что-нибудь. Один капитан сообщил, что поймал акулу. Другой, сдающий лодки напрокат в районе мели Челленджера, выловил несколько тунцов Алисона. Больше никто ничего не видел.
Солнце только начало склоняться к западу, когда они выбрали лесу. Они менялись местами – один на лебедке, другой прощупывал лесу – и с надеждой обменивались догадками.
– Чувствуешь что-нибудь?
– Пара кроликов.
– Может, резиновая акула?
– Нет, крахмальная рыба.
– Я думаю, пара люцианов.
– А не хочешь ли...
На восемь крючков попались два небольших красных люциана с лопнувшими глазами и, из-за быстрого понижения давления, выдавленным через рот воздушным пузырем. Дарлинг бросил их в ящик для наживки, посмотрел на небо, потом перевел взгляд на море. Ни одного плавника, ни одной кормящейся птицы. Пусто.
– Что ж, в таком случае к черту все это, – проговорил он, вытер руки о штаны и пошел заводить мотор.
Только Вип хотел войти в рубку, как услышал слова Майка:
– Посмотри вон туда.
Он указывал на южную часть неба.
С юга в направлении судна Випа летел вертолет военно-морского флота.
– Интересно, куда это он спешит? – проговорил Дарлинг.
– Никуда. Они никогда никуда не спешат. Кружат вокруг островов, чтобы налетать часы.
– Может быть.
Дарлинг помахал рукой, когда вертолет пролетел над ними и продолжил свой путь на северо-запад. Возможно, Майк был прав. За исключением случайных поисковых и спасательных мероприятий, у морских летчиков было так мало работы, что им приходилось летать туда-сюда вокруг островов только для того, чтобы сохранить свое мастерство и набрать летные часы.
Но этот пилот летел не бесцельно, он направлялся к северу в безграничное пространство, и притом на приличной скорости.
– Не знаю, – сказал Дарлинг. – Если только он не опаздывает на ужин в Новую Шотландию, я бы сказал, что он выполняет очень важное задание.
Дарлинг повернулся к рулевой рубке и снял радиомикрофон:
– Хьюи-один... Хьюи-один... Хьюи-один, это «Капер», отвечайте.
Назад: 5
Дальше: 7