XVII ПЕППИНО

Книга: Собрание сочинений. Том 15.1994 Граф де Монте-Кристо. ч.4,5,6

XVII
ПЕППИНО

В то самое время, как пароход графа исчезал за мысом Моржион, путешественник, ехавший на почтовых по дороге из Флоренции в Рим, только что оставил позади маленький городок Аккуапенденте. Он ехал так быстро, как только можно было, не вызывая подозрений.

Он был в сюртуке или, вернее, в пальто, чрезвычайно от дороги потрепавшемся, но на котором красовалась еще совсем свежая ленточка Почетного легиона; такая же ленточка была продета и в петлицу его костюма. Не только по этому признаку, но и по тому, как он произносил слова, когда обращался к кучеру, этот человек, несомненно, был француз. Доказательством того, что он родился в стране универсального языка, служило еще и то, что по-итальянски он знал только принятые в музыке слова, которые, как "god-dam" Фигаро, могут заменить собой все тонкости любого языка.

— Allegro! — говорил он кучеру при каждом подъеме.

— Moderato! — твердил он при каждом спуске.

А только одному Богу известно, сколько подъемов и спусков на пути из Флоренции в Рим, если ехать через Аккуапенденте!

Кстати сказать, эти два слова немало смешили тех, к кому он обращался.

Перед лицом Вечного города, то есть доехав до реки Сторто, откуда уже виден Рим, путешественник не испытал того чувства восторженного любопытства, что заставляет каждого чужестранца привстать в экипаже, чтобы разглядеть знаменитый купол святого Петра, который видишь прежде всего, подъезжая к Риму.

Нет, он только вынул из кармана бумажник, а из бумажника сложенный вчетверо листок, который он с почтительной осторожностью развернул и затем снова сложил, сказав всего-навсего:

— Отлично, она здесь.

Экипаж миновал ворота дель Пополо, свернул налево и остановился у гостиницы на площади Испании.

Метр Пастрини, наш старый знакомый, встретил путешественника на пороге, с шляпой в руке.

Путешественник вышел из экипажа, заказал хороший обед и спросил адрес банкирского дома "Томсон и Френч", который немедленно был ему указан, так как это был один из самых известных банкирских домов Рима.

Он помещался на Банковской улице, недалеко от собора святого Петра.

В Риме, как и всюду, прибытие почтовой кареты привлекает всеобщее внимание. Десяток юных потомков Мария и Гракхов, босоногие, с продранными локтями, но подбоченясь одной рукой и живописно закинув другую за голову, рассматривали путешественника, карету и лошадей; к этим уличным мальчишкам, юным гражданам Вечного города, присоединилось с полсотни зевак, подданных его святейшества, из тех, которые от нечего делать плюют с моста святого Ангела в Тибр, любуясь на расходящиеся по воде круги, — когда в Тибре есть вода.

А так как римские уличные мальчишки и зеваки, более в этом отношении счастливые, чем парижские, понимают все языки, и в особенности французский, то они слышали, как путешественник спросил себе номер, заказал обед и, наконец, осведомился об адресе банкирского дома "Томсон и Френч".

Поэтому, когда приезжий вышел из гостиницы в сопровождении неизбежного чичероне, от кучки любопытных отделился человек и, не замеченный путешественником, а также, по-видимому, и его проводником, пошел за ним на некотором расстоянии, выслеживая его с такой ловкостью, которая сделала бы честь парижскому сыщику.

Француз так спешил посетить банкирский дом "Томсон и Френч", что не захотел ждать, пока заложат лошадей, и экипаж должен был догнать его по дороге или ожидать у дверей банка.

По дороге экипаж его не нагнал.

Француз вошел в банк; проводник остался ждать в передней, где сразу же вступил в разговор с несколькими лицами без определенных занятий или, вернее, занимающимися чем попало, которые в Риме всегда слоняются возле банков, церквей, развалин, музеев и театров.

Одновременно с французом вошел и тот человек, который раньше отделился от кучки любопытных; француз позвонил у дверей конторы и прошел в первую комнату; его тень последовала за ним.

— Могу я видеть господ Томсона и Френча? — спросил приезжий.

По знаку конторщика, важно восседавшего в первой комнате, подошел служитель.

— Как прикажете доложить? — спросил он, собираясь показать чужестранцу дорогу.

— Барон Данглар, — отвечал путешественник.

— Пожалуйте.

Открылась дверь; служитель и барон исчезли за ней.

Человек, вошедший вслед за Дангларом, сел на скамейку для ожидающих.

Минут пять конторщик продолжал писать; в продолжение этих пяти минут сидевший на скамейке человек хранил глубокое молчание и полную неподвижность.

Наконец конторщик перестал скрипеть пером, поднял голову, внимательно посмотрел кругом и, удостоверившись, что они одни, сказал:

— A-а, это ты, Пеппино?

— Да! — коротко ответил тот.

— Ты почуял, что этот толстяк чего-нибудь стоит?

— На этот раз нашей заслуги тут нет, нас предупредили.

— Так ты знаешь, зачем он сюда явился?

— Еще бы! Он явился за деньгами; остается узнать, какова сумма.

— Сейчас узнаешь, приятель.

— Отлично, только уж давай не врать, как прошлый раз!

— Ты это про что? Про англичанина, который на днях получил три тысячи скудо?

— Нет, при нем в самом деле оказались три тысячи скудо, мы их нашли. Я говорю о том русском князе.

— А что?

— А то! Ты сказал нам про тридцать тысяч ливров, а мы нашли только двадцать две.

— Видно, плохо искали.

— Его обыскивал сам Луиджи Вампа.

— Значит, он либо заплатил долги…

— Русский?

— …либо истратил эти деньги.

— Ну, может быть.

— Не может быть, а наверно; но дай я схожу на мой наблюдательный пункт, а то француз покончит дело, и я не узнаю точную сумму.

Пеппино кивнул и, вынув из кармана четки, принялся бормотать молитвы, а конторщик прошел в ту же дверь, за которой исчезли служитель и барон.

Не прошло и десяти минут, как конторщик вернулся сияющий.

— Ну что? — спросил его Пеппино.

— Внимание! Смотрите в оба! — сказал конторщик. — Сумма-то кругленькая!

— Миллионов пять-шесть?

— Да, так ты знал?

— По расписке его сиятельства графа де Монте-Кристо?

— Ты разве знаешь графа?

— И с кредитом на Рим, Венецию и Вену?

— Верно! — воскликнул конторщик, — откуда ты все это знаешь?

— Я ведь сказал тебе, что нас заранее предупредили.

— Зачем же ты спрашивал меня?

— Чтобы увериться, что это тот самый человек.

— Это он и есть… Пять миллионов. Недурно, Пеппино?

— Да.

— У нас с тобой никогда столько не будет!

— Как-никак, — философски заметил Пеппино, — кое-что перепадет и нам.

— Тише! Он идет.

Конторщик снова взялся за перо, а Пеппино — за четки, и когда дверь отворилась, один писал, а другой молился.

Показался сияющий Данглар, банкир проводил его до дверей.

Вслед за Дангларом спустился по лестнице и Пеппино.

Как было условлено, у дверей банкирского дома "Томсон и Френч" ждала карета. Чичероне — личность весьма любезная и готовая услужить в чем угодно — распахнул дверцу.

Данглар вскочил в экипаж с легкостью двадцатилетнего юноши.

Чичероне захлопнул дверцу и сел на козлы рядом с кучером.

Пеппино поместился на запятках.

— Вашему сиятельству угодно осмотреть собор святого Петра? — осведомился чичероне.

— Для чего? — спросил барон.

— Да чтобы посмотреть.

— Я приехал в Рим не для того, чтобы смотреть, — отвечал Данглар; затем прибавил про себя, со своей алчной улыбкой: — Я приехал получить.

И он ощупал свой бумажник, в который он только что положил аккредитив.

— В таком случае ваше сиятельство направляется?..

— В гостиницу.

— В отель Пастрини, — сказал кучеру чичероне.

И карета понеслась с быстротой собственного выезда.

Десять минут спустя барон уже был у себя в номере, а Пеппино уселся на скамью у входа в гостиницу, предварительно шепнув несколько слов одному из упомянутых нами потомков Мария и Гракхов; потомок стремглав понесся по дороге в Капитолий.

Данглар был утомлен, доволен и хотел спать. Он лег в постель, засунул бумажник под подушку и уснул.

Пеппино спешить было некуда; он сыграл с носильщиками в morra, проиграл три скудо и, чтобы утешиться, выпил бутыль орвиетского вина.

На другое утро Данглар проснулся поздно, хоть накануне и лег рано; уже шесть ночей он спал очень плохо, если даже ему и удавалось заснуть.

Он плотно позавтракал и, равнодушный, как он и сам сказал, к красотам Вечного города, потребовал, чтобы ему в полдень подали почтовых лошадей.

Но Данглар не принял в расчет придирчивости полицейских и лени станционного смотрителя.

Лошадей подали только в два часа пополудни, а чичероне доставил визированный паспорт только в три.

Все эти сборы привлекли к дверям метра Пастрини изрядное количество зевак.

Не было также недостатка и в потомках Мария и Гракхов.

Барон победоносно проследовал сквозь толпу зрителей, величавших его "сиятельством" в надежде получить baiocco.

Ввиду того, что Данглар, человек, как известно, весьма демократических взглядов, всегда до сих пор довольствовался титулом барона и никогда еще не слышал, чтобы его называли сиятельством, он был этим очень польщен и роздал десяток серебряных монет всему этому сброду, готовому за второй десяток величать его "высочеством".

— По какой дороге мы поедем? — спросил по-итальянски кучер.

— На Анкону, — ответил барон.

Пастрини перевел и вопрос и ответ, и лошади помчались галопом.

Данглар намеревался заехать в Венецию и взять там часть своих денег, затем проехать из Венеции в Вену и там получить остальное.

Он хотел обосноваться в этом городе, который ему хвалили как город веселья.

Не успел он проехать и трех льё по римской равнине, как начало смеркаться; Данглар не предполагал, что он выедет в такой поздний час, иначе бы он остался; он осведомился у кучера, далеко ли до ближайшего города.

— Non capisco!—ответил кучер.

Данглар кивнул, что должно было означать: отлично!

И карета покатила дальше.

"На первой станции я остановлюсь", — сказал себе Данглар.

Данглара еще не покинуло вчерашнее хорошее расположение духа, к тому же он отлично выспался. Он развалился на мягких подушках превосходной, с двойными рессорами, английской кареты. Его мчала пара добрых коней; он знал, что до ближайшей станции семь льё. Чем занять свои мысли банкиру, который только что весьма удачно обанкротился?

Минут десять Данглар размышлял об оставшейся в Париже жене, еще минут десять — о дочери, странствующей по свету в обществе мадемуазель д’Армильи; затем он посвятил десять минут своим кредиторам и планам, как лучше употребить их деньги; наконец, за отсутствием каких-либо других мыслей, закрыл глаза и заснул.

Впрочем, иногда разбуженный особенно сильным толчком, Данглар на минуту открывал глаза, и каждый раз он убеждался, что мчится все с той же быстротой по той же римской равнине, усеянной развалинами акведуков, которые кажутся гранитными великанами, окаменевшими на бегу. Но ночь была холодная, темная, дождливая, и было гораздо приятнее дремать в углу кареты, чем высовывать голову в окно и спрашивать, скоро ли они приедут, у кучера, который только и умел отвечать, что "non capisco".

И Данглар снова засыпал, говоря себе, что он всегда успеет проснуться, когда доедет до почтовой станции.

Карета остановилась; Данглар решил, что он, наконец, достиг желанной цели.

Он открыл глаза и посмотрел в оконное стекло, предполагая, что приехал в какой-нибудь город или, по меньшей мере, деревню, но он увидел только одинокую хибарку и трех-четырех человек, бродивших около нее как тени.

Данглар ожидал, что доставивший его на эту станцию кучер подойдет и спросит следуемую ему плату; он думал воспользоваться сменой кучеров, чтобы расспросить нового, но лошадей перепрягли, а за платой никто не явился.

Удивленный Данглар открыл дверцу, но чья-то сильная рука тут же ее захлопнула, карета покатила дальше.

Ошеломленный банкир окончательно проснулся.

— Эй! — крикнул он почтальону. — Эй! Mio саrо!

Эти слова Данглар помнил с тех времен, когда его дочь распевала дуэты с князем Кавальканти.

Но mio саго ничего не ответил.

Тогда Данглар опустил окно.

— Эй, приятель! Куда это мы едем? — сказал он, высовываясь.

— Dentro la testa! — послышался строгий и властный голос.

Данглар понял, что "Dentro la testa" означает: "Убери голову". Как мы видим, он делал быстрые успехи в итальянском языке.

Он повиновался, хоть и не без некоторого беспокойства, возраставшего с каждой минутой, и вскоре в его мозгу вместо той пустоты, которую мы отметили в начале его путешествия и следствием которой явилась его дремота, зашевелилось множество мыслей, как нельзя более способных обострить внимание путника, а тем более путника в положении Данглара.

В окружающем мраке глаза его приобрели ту зоркость, которая обычно сопровождает первые минуты сильных душевных волнений и которая от напряжения впоследствии притупляется. Раньше чем испугаться, человек видит ясно; от испуга у него в глазах двоится, а после испуга мутится.

Данглар увидел, что у правой дверцы скачет человек, закутанный в плащ.

"Должно быть, жандарм, — сказал он себе. — Неужели французская полиция сообщила обо мне по телеграфу папским властям?"

Он решил положить конец неизвестности.

— Куда вы меня везете? — спросил он.

— Dentro la testa! — угрожающе прозвучал тот же голос.

Данглар обернулся к левому окну.

И у левого окна скакал верховой.

— Видно, я попался, — пробормотал Данглар, и пот выступил у него на лбу.

Он откинулся в глубь кареты, но уже не для того, чтобы вздремнуть, а чтобы собраться с мыслями.

Немного погодя взошла луна.

Из глубины кареты Данглар бросил взгляд на равнину и снова увидел те огромные акведуки, каменные призраки, которые он уже заметил раньше, но только теперь они были уже не с правой стороны, а с левой.

Он понял, что карета повернула и что его везут обратно в Рим.

— Я погиб! — прошептал он. — Они добились моей выдачи.

Карета продолжала нестись с ужасающей скоростью. Прошел мучительный час, каждый новый призрак на его пути с несомненностью подтверждал беглецу, что его везут обратно. Наконец он увидел какую-то темную громаду, и ему показалось, что карета налетит на нее. Но лошади повернули и поехали вдоль этой темной громады; то была стена укреплений, опоясывающих Рим.

— Что такое? — пробормотал Данглар, — мы не въезжаем в город; значит, это не полиция арестовала меня. Боже милостивый! Неужели…

Волосы у него на голове встали дыбом.

Он вспомнил красочные рассказы о римских разбойниках, которым не верили в Париже; вспомнил, как Альбер де Морсер развлекал ими г-жу Данглар и Эжени в те времена, когда он должен был стать зятем одной и мужем другой.

— Неужели грабители! — пробормотал он.

Вдруг колеса застучали по чему-то более твердому, чем песчаная дорога. Данглар собрался с духом и выглянул и увидел причудливые силуэты развалин; его память, полная подробностей, которые описывал Альбер, подсказала ему, что он находится на Аппиевой дороге.

Налево, в низине, виднелась круглая выемка.

Это был цирк Каракаллы.

По приказанию человека, скакавшего справа, карета остановилась.

В то же время с левой стороны открылась дверца.

— Scindi!—приказал чей-то голос.

Данглар немедленно вышел из экипажа. Он еще не мог говорить по-итальянски, но уже понимал все.

Ни жив ни мертв, барон оглянулся по сторонам.

Его окружали четыре человека, не считая кучера.

— Di qua!—сказал один из этих четырех, спускаясь по тропинке, которая вела в сторону от Аппиевой дороги, среди неровных бугров римской равнины.

Данглар беспрекословно последовал за своим вожатым и, даже не оборачиваясь, чувствовал, что остальные трое идут за ним по пятам.

Однако ему показалось, что эти люди, подобно занимающим посты часовым, останавливаются, один за другим, через равные промежутки.

Пройдя таким образом минут десять, в продолжение которых он не обменялся ни единым словом со своим вожатым, Данглар очутился между небольшим холмиком и зарослью высокой травы; три безмолвно стоящих человека образовали треугольник, в центре которого находился он сам.

Он хотел заговорить, но язык не слушался его.

— Avanti!—раздался тот же резкий и повелительный голос.

На этот раз Данглар понял превосходно, ибо слово было подкреплено делом: шедший сзади него человек так сильно его толкнул, что он налетел на провожатого.

Этим провожатым был наш друг Пеппино, который двинулся сквозь высокую траву по такой извилистой тропинке, что только куницы да ящерицы могли бы счесть ее проторенной дорогой.

Пеппино остановился перед невысокой скалой, поросшей густым кустарником. В расщелину этой скалы он скользнул в точности так же, как в феериях проваливаются в люки чертенята.

Голос и жест человека, шедшего по пятам Данглара, вынудили банкира последовать этому примеру. Сомнений больше не было: парижский банкрот попал в руки римских разбойников.

Данглар повиновался, как человек, не имеющий выбора и от страха ставший отважным. Хотя его брюшко было плохо приспособлено для того, чтобы пролезать в расщелины римских скал, он протиснулся вслед за Пеппино, зажмурив глаза, съехал на спине вниз и стал на ноги.

Коснувшись земли, он открыл глаза.

Ход был широкий, но совершенно темный. Пеппино, уже не скрывавшийся теперь, когда он был у себя дома, высек огонь и зажег факел.

Вслед за Дангларом спустились еще два человека, образовав арьергард, и, подталкивая его, если ему случалось остановиться, привели его по отлогому ходу к мрачному перекрестку.

Белые каменные стены, с высеченными в них ярусами гробниц, словно глядели черными, бездонными провалами глаз, подобных глазницам черепа.

Стоявший здесь часовой взял карабин наперевес.

— Кто идет? — спросил он.

— Свой, свой! — сказал Пеппино. — Где атаман?

— Там, — ответил часовой, показывая через плечо на высеченную в скале залу, свет из которой проникал в коридор сквозь широкие сводчатые отверстия.

— Славная добыча, атаман, — сказал по-итальянски Пеппино.

И, схватив Данглара за шиворот, он подвел его к отверстию вроде двери, через которое проходили в залу, служившую, очевидно, жилищем атамана.

— Это тот самый человек? — спросил атаман, погруженный в чтение жизнеописания Александра, составленное Плутархом.

— Тот самый, атаман.

— Отлично, покажи мне его.

Исполняя это не слишком вежливое приказание, Пеппино так порывисто поднес факел к лицу Данглара, что тот отшатнулся, опасаясь, как бы огонь не опалил ему брови.

Отвратительный страх искажал черты этого смертельно бледного лица.

— Он устал, — сказал атаман, — отведите его в постель.

— Эта постель, наверно, просто гроб, высеченный в скале, — прошептал Данглар, — сон, который ждет меня, — это смерть от одного из кинжалов, что блестят там в темноте.

В самом деле, в глубине огромной залы приподнимались со своих подстилок из сухих трав и волчьих шкур товарищи человека, которого Альбер де Морсер застал за чтением "Записок" Цезаря, а Данглар — за жизнеописанием Александра Македонского.

Банкир глухо застонал и последовал за своим проводником; он не пытался ни кричать, ни молить о пощаде.

У него больше не было ни сил, ни воли, ни желаний, ни чувств; он шел потому, что его заставляли идти.

Он споткнулся о ступеньку, понял, что перед ним лестница, инстинктивно нагнулся, чтобы не удариться лбом, и очутился в какой-то келье, высеченной прямо в скале.

Келья была чистая, и притом сухая, хоть она и находилась глубоко под землей.

В одном углу прямо на полу красовалась постель из сухих трав, покрытых козьими шкурами.

Данглар, увидев это ложе, почел его за лучезарный символ спасения.

— Слава тебе Господи! — прошептал он. — Это и правда постель.

Второй раз в течение часа он призывал имя Божие, чего с ним не случалось уже лет десять.

— Ессо,— сказал проводник.

И, втолкнув Данглара в келью, он закрыл за ним дверь.

Заскрипел засов; Данглар оказался в плену.

Впрочем, и не будь засова, надо было быть святым Петром и иметь провожатым ангела Господня, чтобы проскользнуть мимо гарнизона, занимавшего катакомбы Сан-Себастьяно и расположившегося вокруг своего предводителя, в котором читатели, несомненно, уже узнали знаменитого Луиджи Вампа.

Данглар также понял, что это тот разбойник, в существование которого он отказывался верить, когда Альбер пытался познакомить с ним парижан. Он узнал не только его, но также и келью, в которой был заключен Морсер и которая, по всей вероятности, предназначалась для иностранных гостей.

Эти воспоминания в какой-то мере порадовали Данглара и вернули ему спокойствие. Если разбойники не убили его сразу, значит, они вообще не намерены его убивать.

Его захватили, чтобы ограбить, а так как при нем всего несколько золотых, то за него потребуют выкуп.

Он вспомнил, что Морсера оценили приблизительно в четыре тысячи экю, а поскольку он считал, что обладает более внушительной внешностью, чем Морсер, то рассчитал, что за него потребуют выкуп в восемь тысяч экю.

Восемь тысяч экю составляют сорок восемь тысяч ливров.

А у него около пяти миллионов пятидесяти тысяч франков. С такими деньгами можно выпутаться из любого положения.

Итак, почти не сомневаясь, что он выпутается, ибо еще не было примера, чтобы за человека требовали выкуп в пять миллионов пятьдесят тысяч франков, Данглар растянулся на своей постели и, поворочавшись с боку на бок, заснул со спокойствием героя, чье жизнеописание изучал Луиджи Вампа.

XVIII
ПРЕЙСКУРАНТ ЛУИДЖИ ВАМПА

После всякого сна, за исключением того, которого страшился Данглар, наступает пробуждение.

Данглар проснулся.

Парижанину, привыкшему к шелковым занавесям, к стенам, обитым мягкими тканями, к смолистому запаху дров, потрескивающих в камине, к ароматам, исходящим от атласного полога, пробуждение в меловой пещере должно казаться дурным сном.

Коснувшись козьих шкур своего ложа, Данглар, вероятно, подумал, что попал во сне к самоедам или лапландцам.

Но в подобных обстоятельствах достаточно секунды, чтобы превратить сомнения в самую твердую уверенность.

"Да, да, — вспомнил он, — я в руках разбойников, о которых нам рассказывал Альбер де Морсер".

Прежде всего он глубоко вздохнул, чтобы убедиться, что он не ранен; он вычитал об этом в "Дон Кихоте", единственной книге, которую он кое-как прочел и из которой кое-что запомнил.

"Нет, — сказал он себе, — они меня не убили и даже не ранили, но, может быть, они меня ограбили?"

И он стал поспешно исследовать свои карманы. Они оказались в полной неприкосновенности: те сто луидоров, которые он оставил себе на дорогу из Рима в Венецию, лежали по-прежнему в кармане его панталон, а бумажник, в котором находился аккредитив на пять миллионов пятьдесят тысяч франков, все еще лежал в кармане его сюртука.

"Странные разбойники! — сказал он себе. — Они мне оставили кошелек и бумажник! Я правильно решил вчера, когда ложился спать: они потребуют за меня выкуп. Скажите пожалуйста, и часы на месте! Посмотрим, который час".

Часы Данглара, шедевр Брегета, которые он накануне, перед тем как пуститься в путь, тщательно завел, прозвонили половину шестого утра. Иначе Данглар не мог бы определить время, так как в его келью дневной свет не проникал.

Потребовать от разбойников объяснений? Или лучше терпеливо ждать, пока они сами заговорят с ним? Последнее показалось ему более безопасным; Данглар решил ждать.

Он ждал до полудня.

В продолжение всего этого времени у его двери стоял часовой. В восемь часов утра часовой сменился.

Данглару захотелось взглянуть, кто его сторожит.

Он заметил, что лучи света — правда, не дневного, а от лампы — проникали сквозь щели между плохо пригнанными досками двери; он подошел к одной из этих щелей в ту самую минуту, когда разбойник угощался водкой из бурдюка, от которого исходил запах, показавшийся Данглару отвратительным.

— Тьфу! — проворчал он, отступив в глубь своей кельи.

В полдень любителя водки сменил другой часовой.

Данглар и тут полюбопытствовал взглянуть на своего нового сторожа и опять придвинулся к щели.

На этот раз он увидел атлетически сложенного парня, настоящего Голиафа, с выпученными глазами, толстыми губами, приплюснутым носом; густые космы рыжих волос спадали ему на плечи, извиваясь как змеи.

"Этот больше похож на людоеда, чем на человека, — подумал Данглар, — слава Богу, я слишком стар и жестковат; дряблый, невкусный толстяк".

Как видите, Данглар был еще способен шутить.

В эту самую минуту, как бы для того чтобы доказать, что он отнюдь не людоед, страж уселся против двери, вытащил из своей котомки ломоть черного хлеба, несколько луковиц и кусок сыру и начал жадно поглощать все это.

— Черт меня побери! — сказал Данглар, наблюдая сквозь щели за обедом разбойника. — Не понимаю, как можно есть такую гадость.

И он уселся на козьи шкуры, запахом своим напоминавшие ему водку, которую пил первый часовой.

Но как ни крепился Данглар, а тайны естества непостижимы: иной раз голодному желудку самая неприхотливая снедь кажется весьма соблазнительной.

Данглар внезапно ощутил, что его желудок пуст; теперь страж показался ему не таким уж уродливым, хлеб не таким уж черным, а сыр менее высохшим.

К тому же сырые луковицы, отвратительная пища дикаря, напомнили ему соусы Робер и подливки, которые в совершенстве стряпал его повар, когда Данглару случалось сказать ему: "Денизо, приготовьте мне сегодня что-нибудь остренькое".

Он встал и постучал в дверь.

Часовой поднял голову.

Данглар снова постучал.

— Che cosa?—спросил разбойник.

— Послушайте, приятель, — сказал Данглар, барабаня пальцами по двери, — по-моему, пора бы позаботиться и о моем завтраке.

Но великан либо не понял его, либо ему не было дано соответствующих распоряжений, только он снова принялся за еду.

Данглар почувствовал себя уязвленным и, не желая больше иметь дело с таким невежей, снова улегся на козьи шкуры и не проронил больше ни слова.

Прошло еще четыре часа; великана сменил другой разбойник. Данглар, которого уже давно мучил голод, тихонько встал, снова приник к дверной щели и узнал смышленую физиономию своего провожатого.

Это был Пеппино, который, по-видимому, решил провести свое дежурство поуютнее: он уселся напротив двери и поставил у ног глиняный горшок, полный горячего душистого турецкого гороха, поджаренного на сале.

Рядом с горшком Пеппино поставил корзиночку с веллетрийским виноградом и бутылку орвиетского вина.

Положительно, Пеппино был гурман.

При виде этих аппетитных приготовлений у Данглара потекли слюнки.

"Посмотрим, — сказал себе пленник, — может быть, этот окажется сговорчивее".

И он легонько постучал в дверь.

— Иду, иду, — сказал разбойник по-французски: постоянно бывая в гостинице Пастрини, он освоил этот язык вплоть до самых характерных оборотов.

Он подошел и отпер дверь.

Данглар узнал в нем того человека, который так неистово кричал ему: "Убери голову!" Но теперь было не до упреков; наоборот, он скорчил самую любезную мину и сказал с вкрадчивой улыбкой:

— Простите, сударь, но разве мне не дадут пообедать?

— Как же, как же! — воскликнул Пеппино. — Неужели вы, ваше сиятельство, голодны?

— Это "неужели" бесподобно! — пробормотал Данглар. — Вот уже сутки, как я ничего не ел. — И громко прибавил — Ну, разумеется, сударь, я голоден, и даже очень.

— И ваше сиятельство желает покушать?

— Немедленно, если только возможно.

— Ничего нет легче, — сказал Пеппино, — здесь можно получить все что угодно; конечно, за деньги, как это принято у всех добрых христиан.

— Само собой! — воскликнул Данглар. — Хотя, по правде говоря, если вы держите людей в заключении, вы должны были бы по меньшей мере кормить их.

— Нет, ваше сиятельство, — возразил Пеппино, — у нас это не принято.

— Это довод неосновательный, но не будем спорить, — отвечал Данглар, который надеялся любезным обращением умилостивить своего тюремщика. — Так велите подать мне обед.

— Сию минуту, ваше сиятельство, что вам угодно?

И Пеппино поставил свою миску наземь, так что шедший от нее пар ударил Данглару прямо в ноздри.

— Заказывайте, — сказал он.

— Разве у вас тут есть кухня? — спросил банкир.

— Как же? Конечно, есть. И великолепная!

— И повара?

— Превосходные!

— В таком случае цыпленка, или рыбу, или какую-нибудь дичь; все равно что, только дайте мне поесть.

— Все, что будет угодно вашему сиятельству, итак, скажем, цыпленка?

— Да, цыпленка.

Пеппино выпрямился и крикнул во все горло:

— Цыпленка для его сиятельства!

Голос Пеппино еще отдавался под сводами, как уже появился юноша, красивый, стройный и обнаженный до пояса, словно античный носильщик рыбы; он нес на голове серебряное блюдо с цыпленком, не придерживая его руками.

— Как в Кафе-де-Пари, — пробормотал Данглар.

— Извольте, ваше сиятельство, — сказал Пеппино, беря блюдо из рук молодого разбойника и ставя его на источенный червями стол, который вместе с табуреткой и ложем из козьих шкур составлял всю меблировку кельи.

Данглар потребовал вилку и нож.

— Извольте, ваше сиятельство, — сказал Пеппино, протягивая ему маленький ножик с тупым концом и деревянную вилку.

Данглар взял в одну руку нож, в другую вилку и приготовился резать птицу.

— Прошу прощения, ваше сиятельство, — сказал Пеппино, кладя руку на плечо банкиру, — здесь принято платить вперед; может быть, гость останется недоволен.

"Это уж совсем не как в Кафе-де-Пари, — подумал Данглар, — не говоря уже о том, что они, наверно, обдерут меня; но не будем скупиться. Я всегда слышал, что в Италии жизнь дешева; вероятно, цыпленок стоит в Риме каких-нибудь двенадцать су".

— Вот возьмите, — сказал он и швырнул Пеппино золотой.

Пеппино подобрал монету. Данглар занес нож над цыпленком.

— Одну минутку, ваше сиятельство, — сказал Пеппино, выпрямляясь, — ваше сиятельство еще не все мне уплатили.

— Я так и знал, что они меня обдерут как липку! — пробормотал Данглар.

Но он решил не противиться этому вымогательству.

— Сколько же я вам еще должен за эту тощую курятину? — спросил он.

— Ваше сиятельство дали мне в счет уплаты луидор.

— Луидор в счет уплаты за цыпленка?

— Разумеется, в счет уплаты.

— Хорошо… Ну, а дальше?

— Так что ваше сиятельство должны мне теперь только четыре тысячи девятьсот девяносто девять луидоров.

Данглар вытаращил глаза, услышав эту чудовищную шутку.

— Презабавно, — пробормотал он, — презабавно!

И он снова хотел приняться за цыпленка, но Пеппино левой рукой удержал его и протянул правую ладонью вверх.

— Платите, — сказал он.

— Что такое? Вы не шутите? — сказал Данглар.

— Мы никогда не шутим, ваше сиятельство, — возразил Пеппино, серьезный, как квакер.

— Как, сто тысяч франков за этого цыпленка!

— Вы не поверите, ваше сиятельство, как трудно выводить птицу в этих проклятых пещерах.

— Все это очень смешно, — сказал Данглар, — очень весело, согласен. Но я голоден, не мешайте мне есть. Вот еще луидор для вас, мой друг.

— В таком случае за вами теперь остается только четыре тысячи девятьсот девяносто восемь луидоров, — сказал Пеппино, сохраняя то же хладнокровие, — немного терпения, и мы рассчитаемся.

— Никогда, — сказал Данглар, возмущенный этим упорным издевательством. — Убирайтесь к черту, вы не знаете, с кем имеете дело!

Пеппино сделал знак, юноша проворно убрал цыпленка. Данглар бросился на свою постель из козьих шкур. Пеппино запер дверь и вновь принялся за свой горох с салом.

Данглар не мог видеть, что делает Пеппино, но разбойник так громко чавкал, что у пленника не оставалось сомнений в том, чем он занят.

Было ясно, что он ест, и притом ест шумно, как человек невоспитанный.

— Болван! — выругался Данглар.

Пеппино сделал вид, что не слышит, и, не повернув даже головы, продолжал есть с той же невозмутимой медлительностью.

Данглару казалось, что желудок разбойника бездонен, как бочка Данаид; не верилось, что он когда-нибудь может наполниться.

Однако он терпел еще полчаса, но надо признать, что эти полчаса показались ему вечностью.

Наконец он встал и снова подошел к двери.

— Послушайте, сударь, — сказал он, — не томите меня дольше и скажите мне сразу, чего от меня хотят.

— Помилуйте, ваше сиятельство, это вы скажите, что вам от нас угодно?.. Прикажите, и мы исполним.

— В таком случае прежде всего откройте мне дверь.

Пеппино открыл дверь.

— Я хочу есть, черт возьми! — сказал Данглар.

— Вы голодны?

— Вы это и так знаете.

— Что угодно скушать вашему сиятельству?

— Кусок черствого хлеба, раз цыплята так непомерно дороги в этом проклятом погребе.

— Хлеба? Извольте! — сказал Пеппино. — Эй, хлеба! — крикнул он.

Юноша принес маленький хлебец.

— Пожалуйста! — сказал Пеппино.

— Сколько? — спросил Данглар.

— Четыре тысячи девятьсот девяносто восемь луидоров. Вы уже заплатили вперед два луидора.

— Как! За один хлебец сто тысяч франков?

— Сто тысяч франков, — ответил Пеппино.

— Но ведь сто тысяч франков стоит цыпленок!

— У нас нет прейскуранта, у нас на все одна цена. Мало вы съедите или много, закажете десять блюд или одно— цена не меняется.

— Вы опять шутите! Это нелепо, мой друг, это просто глупо! Лучше скажите сразу, что вы хотите уморить меня голодом, и дело с концом.

— Да нет же, ваше сиятельство, это вы хотите уморить себя голодом. Заплатите и кушайте.

— Чем же я заплачу, скотина? — воскликнул вне себя Данглар. — Ты, кажется, воображаешь, что я таскаю сто тысяч франков с собой в кармане?

— У вас в кармане пять миллионов пятьдесят тысяч франков, ваше сиятельство, — сказал Пеппино, — это составит пятьдесят цыплят по сто тысяч франков штука и еще полцыпленка за пятьдесят тысяч.

Д англ ар задрожал, повязка упала с его глаз: это, конечно, была шутка, но теперь он ее понял.

Надо, впрочем, сказать, что теперь он не находил ее такой уж плоской, как минутой раньше.

— Послушайте, — сказал он, — если я вам дам эти сто тысяч франков, будем ли мы с вами в расчете? Смогу я спокойно поесть?

— Разумеется, — заявил Пеппино.

— Но как я вам их дам? — спросил Данглар, облегченно вздыхая.

— Ничего нет проще; у вас текущий счет в банкирском доме "Томсон и Френч" на Банковской улице в Риме; дайте мне чек на их банк на четыре тысячи девятьсот девяносто восемь луидоров: наш банкир его примет.

Данглар хотел по крайней мере сохранить видимость доброй воли; он взял перо и бумагу, которые ему подал Пеппино, написал записку и подписался.

— Вот вам чек на предъявителя, — сказал он.

— А вот вам цыпленок.

Данглар со вздохом разрезал птицу; она казалась ему очень постной по сравнению с такой жирной суммой.

Что касается Пеппино, то он внимательно прочитал бумажку, опустил ее в карман и снова принялся за турецкий горох.

XIX
ПРОЩЕНИЕ

На следующий день Данглар снова почувствовал голод: воздух в этой пещере как нельзя более возбуждал аппетит. Пленник думал, что в этот день ему не придется тратиться: как человек бережливый, он припрятал половину цыпленка и кусок хлеба в углу своей кельи.

Но не успел он поесть, как ему захотелось пить; он совершенно не принял этого в расчет.

Он боролся с жаждой до тех пор, пока не почувствовал, что его иссохший язык прилипает к нёбу.

Тогда, не в силах больше противиться сжигавшему его огню, он позвал.

Часовой отпер дверь; лицо его было незнакомо узнику.

Данглар решил, что лучше иметь дело со старым знакомым. Он стал звать Пеппино.

— Я здесь, ваше сиятельство, — сказал разбойник, явившись с такой поспешностью, что Данглару это показалось хорошим предзнаменованием, — что вам угодно?

— Пить, — сказал пленник.

— Вашему сиятельству должно быть известно, — заявил Пеппино, — что вино в окрестностях Рима неимоверно дорого.

— В таком случае дайте мне воды, — отвечал Данглар, пытаясь отразить удар.

— Ах, ваше сиятельство, вода еще большая редкость, чем вино: сейчас такая ужасная засуха!

— Я вижу, все начинается сызнова! — сказал Данглар.

И он улыбался, делая вид, что шутит, хотя на висках его выступил пот.

— Послушайте, мой друг, — сказал он, видя, что Пеппино все так же невозмутим, — я прошу у вас стакан вина, неужели вы мне в нем откажете?

— Я уже вам говорил, ваше сиятельство, — серьезно отвечал Пеппино, — что мы не торгуем в розницу.

— В таком случае дайте мне бутылку.

— Какого?

— Подешевле.

— Цена на все вина одна.

— А какая?

— Двадцать пять тысяч франков бутылка.

— Скажите лучше, что вы хотите обобрать меня дочиста! — воскликнул Данглар с такой горечью в голосе, что только Гарпагон мог бы оценить ее по достоинству. — Это будет проще, чем сдирать с меня шкуру по частям.

— Возможно, что таково намерение атамана, — сказал Пеппино.

— Атамана? А кто он?

— Вас к нему водили позавчера.

— А где он?

— Здесь.

— Могу я повидать его?

— Ничего нет легче.

Не прошло и минуты, как перед Дангларом предстал Луиджи Вампа.

— Вы меня звали? — спросил он пленника.

— Это вы, сударь, атаман тех, кто доставил меня сюда?

— Да, ваше сиятельство. А что?

— Какой выкуп вы за меня требуете?

— Да просто те пять миллионов, которые у вас с собой.

Данглар почувствовал, как ледяная рука стиснула его сердце.

— Это все, что у меня есть, сударь, это остаток огромного состояния; если вы отнимете их у меня, то отнимите и жизнь.

— Нам запрещено проливать вашу кровь, ваше сиятельство.

— Кто вам запретил?

— Тот, кому мы повинуемся.

— Значит, вы кому-то повинуетесь?

— Да, нашему начальнику.

— Мне казалось, что вы и есть начальник.

— Я атаман этих людей, но у меня тоже есть начальник.

— А этот начальник тоже кому-нибудь повинуется?

— Да.

— Кому же?

— Богу.

Данглар задумался.

— Не понимаю, — сказал он.

— Возможно.

— Этот самый начальник и приказал вам так со мной обращаться?

— Да.

— С какой целью?

— Этого я не знаю.

— Но ведь когда-нибудь мой кошелек иссякнет?

— Вероятно.

— Послушайте, — сказал Данглар, — хотите миллион?

— Нет.

— Два миллиона?

— Нет.

— Три миллиона?.. Четыре?.. Ну, хотите четыре? Я вам их отдаю с условием, что вы меня отпустите.

— Почему вы предлагаете нам четыре миллиона за то, что стоит пять? — сказал Вампа. — Это ростовщичество, господин банкир, вот как я это понимаю.

— Берите все! Все, слышите! — воскликнул Данглар. — И убейте меня!

— Успокойтесь, ваше сиятельство, не надо горячиться, а то у вас появится такой аппетит, что вы начнете проедать по миллиону в день; будьте бережливы, черт возьми!

— А когда у меня не хватит денег, чтобы платить вам? — воскликнул Данглар вне себя.

— Тогда вы будете голодать.

— Голодать? — сказал Данглар, бледнея.

— Вероятно, — равнодушно ответил Вампа.

— Но ведь вы говорите, что не хотите убивать меня?

— Да.

— И дадите мне умереть с голоду?

— Это не одно и то же.

— Так нет же, негодяи, — воскликнул Данглар, — я обману ваши подлые расчеты! Если уж мне суждено умереть, то чем скорее, тем лучше; мучьте меня, пытайте меня, убейте, но моей подписи вы больше не получите!

— Как вашему сиятельству будет угодно, — сказал Вампа.

И он вышел из кельи.

Данглар, рыча от бешенства, бросился на козьи шкуры.

Кто эти люди? Кто этот их атаман? И кто их невидимый начальник? Какие у них намерения? И почему все могут от них откупиться, а он один не может?

Да, конечно, смерть, быстрая, насильственная смерть — лучший способ обмануть расчеты его жестоких врагов, которые, видимо, наметили его жертвой какого-то непонятного мщения.

Но умереть!

Быть может, впервые за всю долгую жизнь Данглар думал о смерти, и призывая ее, и в то же время страшась; настала минута взглянуть в лицо неумолимому призраку, который таится во всяком живом существе, говорящем себе при каждом биении сердца: "Ты умрешь!"

Данглар походил на дикого зверя, которого травля возбуждает, затем приводит в отчаяние и которому силою отчаяния иногда удается спастись.

Он подумал о побеге. Но окружающие его стены были толще скалы, у единственного выхода из кельи сидел человек и читал, а за спиной этого человека двигались взад и вперед тени, вооруженные карабинами.

Его решимости хватило только на два дня, после чего он потребовал пищи и предложил за нее миллион.

Ему подали великолепный ужин и взяли предложенный миллион.

С этого времени жизнь несчастного пленника стала беспрерывным отступлением. Он так исстрадался, что не в силах был больше страдать, и исполнял все, чего от него требовали; прошло двенадцать дней, и вот, пообедав не хуже, чем во времена своего преуспеяния, он подсчитал, сколько выдал чеков; оказалось, что у него остается всего лишь пятьдесят тысяч.

Тогда в нем произошла странная перемена: он, который отдал пять миллионов, решил спасти последние пятьдесят тысяч франков, решил вести жизнь, полную лишений, лишь бы не отдавать эти пятьдесят тысяч; в мозгу его мелькали проблески надежды, близкие к безумию. Он, который уже так давно забыл Бога, стал думать о нем; он говорил себе, что Бог иногда творит чудеса: пещера может разрушиться, папские карабинеры могут открыть это проклятое убежище и явиться к нему на помощь, тогда у него еще останется пятьдесят тысяч франков, а этого достаточно для того, чтобы не умереть с голоду; и он со слезами молил Бога оставить ему эти пятьдесят тысяч франков.

Он провел так три дня, и все три дня имя Божье было непрерывно если не в сердце у него, то по крайней мере на устах. По временам у него бывали минуты бреда, ему казалось, что он видит через окно, как в бедной комнатке, на жалкой постели, лежит умирающий старик.

Этот старик тоже умирал с голоду.

На четвертый день Данглар был уже не человек, но живой труп; он подобрал все до последней крошки со своих прежних обедов и начал грызть циновку, покрывавшую каменный пол.

Тогда он стал молить Пеппино, как молят ангела-хранителя, дать ему поесть; он предлагал ему тысячу франков за кусочек хлеба.

Пеппино не отвечал.

На пятый день Данглар еле дотащился до двери.

— Вы не христианин! — сказал он, стоя на коленях. — Вы хотите уморить человека, брата вашего перед Богом!

"Где все мои прежние друзья, где они?" — пробормотал он.

И он упал ничком.

Потом поднялся и в исступлении крикнул:

— Начальника! Начальника!

— Я здесь! — внезапно появляясь, сказал Вампа. — Что вам угодно?

— Возьмите мое последнее золото, — пробормотал Данглар, протягивая свой бумажник, — и оставьте меня жить здесь, в этой пещере. Я уже не прошу свободы, а только прошу оставить мне жизнь.

— Вы очень страдаете? — спросил Вампа.

— Да, я жестоко страдаю!

— А есть люди, которые страдали еще больше.

— Этого не может быть!

— Но это так! Те, кто умер с голоду.

Данглар вспомнил того старика, которого он во время своих галлюцинаций видел в убогой каморке, на жалкой постели.

Он со стоном припал лбом к каменному полу.

— Да, правда, были такие, которые еще больше страдали, чем я, но это были мученики.

— Вы хотя бы раскаиваетесь? — раздался чей-то мрачный и торжественный голос, от которого волосы Данглара стали дыбом.

Своим ослабевшим взором он пытался вглядеться в окружающее и увидел позади Луиджи человека в плаще, полускрытого тенью каменного столба.

— В чем я должен раскаяться? — едва внятно пробормотал Данглар.

— В содеянном зле, — послышался тот же голос.

— Да, я раскаиваюсь, раскаиваюсь! — воскликнул Данглар.

И он ударил себя в грудь исхудавшей рукой.

— Тогда я вас прощаю, — сказал неизвестный, сбрасывая плащ и делая шаг вперед, чтобы стать на освещенное место.

— Граф де Монте-Кристо! — в ужасе воскликнул Данглар, и лицо его, уже бледное от голода и страданий, побледнело еще больше.

— Вы ошибаетесь, я не граф де Монте-Кристо.

— Кто же вы?

— Я тот, кого вы продали, предали, обесчестили; я тот, чью невесту вы унизили, тот, кого вы растоптали, чтобы подняться до богатства; я тот, чей отец умер с голоду по вашей вине. Я обрек вас на голодную смерть, и все же я вас прощаю, ибо сам нуждаюсь в прощении; я Эдмон Дантес!

Данглар вскрикнул и упал к его ногам.

— Встаньте, — сказал граф, — я дарую вам жизнь. Ваши сообщники были не столь счастливы: один сошел с ума, другой мертв! Оставьте себе ваши пятьдесят тысяч франков, я их вам дарю, а пять миллионов, которые вы украли у сирот, уже возвращены. А теперь ешьте и пейте; сегодня вы мой гость. Вампа, когда этот человек насытится, он свободен.

Данглар, пока граф не удалился, продолжал лежать ничком; когда он поднял голову, он увидел только исчезавшую в проходе смутную тень, перед которой склонялись разбойники.

Вампа исполнил приказание графа, и Данглару были поданы лучшие плоды и лучшее вино Италии; затем его посадили в почтовую карету, провезли по дороге и высадили у какого-то дерева.

Он просидел под ним до утра, не зная, где он.

Когда рассвело, он увидел поблизости ручей; ему хотелось пить, и он подполз к воде.

Наклонившись, чтобы напиться, он увидел, что волосы его поседели.

XX
ПЯТОЕ ОКТЯБРЯ

Было около шести часов вечера; опаловый свет, пронизываемый золотыми лучами осеннего солнца, падал с неба на голубые волны моря.

Дневной жар понемногу спадал, и уже веял тот легкий ветерок, что кажется дыханием самой природы, просыпающейся после знойного полуденного сна: сладостное дуновение, которое освежает берега Средиземного моря и несет от побережья к побережью аромат деревьев, смешанный с терпким запахом моря.

По этому огромному озеру, простирающемуся от Гибралтара до Дарданелл и от Туниса до Венеции, плавно двигалась в первой вечерней дымке легкая, стройная яхта. Казалось, это скользит по воде распластавший крылья лебедь. Она неслась, стремительная и грациозная, оставляя позади себя фосфоресцирующий след.

Последние лучи солнца угасли на горизонте, словно воскрешая ослепительные вымыслы античной мифологии; нескромные солнечные блики еще вспыхивали на гребнях волн, выдавая тайну Амфитриты: пламенный бог укрылся на ее груди, и она тщетно пыталась спрятать возлюбленного в лазурных складках своего плаща.

Яхта быстро неслась вперед, хотя, казалось, ветер был так слаб, что не растрепал бы и локоны на девичьей головке.

На баке стоял какой-то человек, высокого роста, с лицом бронзового цвета, и смотрел неподвижным взглядом, как навстречу ему приближалась земля, темным конусом выступавшая из волн, подобно исполинской каталонской шляпе.

— Это и есть Монте-Кристо? — задумчиво и печально спросил путешественник, по-видимому распоряжавшийся маленькой яхтой.

— Да, ваше сиятельство, — отвечал капитан, — мы у цели.

— Мы у цели! — прошептал путешественник с какой-то непередаваемой грустью.

Затем он тихо прибавил:

— Да, здесь моя пристань.

И он снова погрузился в думы; на губах его появилась улыбка, что была печальнее слез.

Спустя несколько минут на берегу вспыхнул слабый, тотчас же погасший свет, и до яхты донесся звук выстрела.

— Ваше сиятельство, — сказал капитан, — с берега нам подают сигнал; хотите сами на него ответить?

— Какой сигнал? — спросил тот.

Капитан показал рукой на остров: к вершине его поднимался одинокий белесый дымок, расходящийся в воздухе.

— Да, да! — сказал путешественник, как бы очнувшись от сна. — Хорошо.

Капитан подал ему заряженный карабин; путешественник взял его, медленно поднял и выстрелил в воздух.

Не прошло и десяти минут, как на яхте уже спустили паруса и был сброшен якорь в пятистах шагах от небольшой пристани. На волнах уже качалась шлюпка с четырьмя гребцами и рулевым; путешественник спустился в нее, но вместо того чтобы сесть на корме, покрытой для него голубым ковром, скрестил руки и остался стоять.

Гребцы ждали команды, приподняв весла, словно птицы, которые сушат свои крылья.

— Вперед! — сказал путешественник.

Четыре пары весел разом, без всплеска, опустились в воду; и шлюпка, уступая толчку, понеслась стрелой.

Через минуту они уже были в маленькой бухте, расположенной в расселине скал, и шлюпка врезалась в песчаное дно.

— Ваше сиятельство, — сказал рулевой, — двое гребцов перенесут вас на берег.

Молодой путешественник ответил на это предложение жестом полного безразличия, спустил ноги за борт и соскользнул в воду, которая дошла ему до пояса.

— Напрасно вы это, ваше сиятельство, — пробормотал рулевой, — хозяин будет нас бранить.

Путешественник, не отвечая, пошел к берегу следом за двумя матросами, выбиравшими наиболее удобный грунт.

Шагов через тридцать они добрались до суши. Молодой человек отряхнулся и стал озираться, стараясь угадать, в какую сторону его поведут, потому что уже совсем стемнело.

Едва он повернул голову, как на плечо ему легла чья-то рука и раздался голос, от звука которого он вздрогнул.

— Добро пожаловать, Максимилиан, — сказал этот голос, — вы точны, благодарю вас.

— Это вы, граф! — воскликнул Моррель и стремительно, почти радостно сжал обеими руками руку Монте-Кристо.

— Видите, я так же точен, как вы; но вы промокли, дорогой мой, вам надо переодеться, как сказала бы Калипсо Телемаху. Идемте, здесь для вас приготовлено жилье, где вы забудете и усталость и холод.

Монте-Кристо заметил, что Моррель обернулся; он немного подождал.

В самом деле, Моррель удивился, что люди, которые его привезли, ничего с него не спросили и скрылись прежде, чем он успел им заплатить. Он услышал удары весел но воде: шлюпка возвращалась к яхте.

— Вы ищете своих матросов? — спросил граф.

— Да, они уехали, а ведь я не заплатил им.

— Не беспокойтесь об этом, Максимилиан, — сказал, смеясь, Монте-Кристо, — у меня с моряками договор, по которому доставка на мой остров товаров и путешественников происходит бесплатно. У меня абонемент на доставку, как говорят в цивилизованных странах.

Моррель с удивлением посмотрел на графа.

— Вы здесь совсем другой, чем в Париже, — сказал он.

— Почему?

— Здесь вы смеетесь.

Чело Монте-Кристо сразу омрачилось.

— Вы правы, Максимилиан, я забылся, — сказал он, — встреча с вами — счастье для меня, и я забыл, что всякое счастье преходяще.

— Нет, нет, граф! — воскликнул Моррель, снова сжимая руки своего друга. — Напротив, смейтесь, будьте счастливы и докажите мне вашим равнодушием, что жизнь тяжела только для тех, кто страдает. Вы милосердны, вы добры, вы великодушны, и вы притворяетесь веселым, чтобы вселить в меня мужество.

— Вы ошибаетесь, Моррель, — сказал Монте-Крис-то, — я в самом деле чувствовал себя счастливым.

— Так вы забыли обо мне; тем лучше.

— Почему?

— Вы ведь знаете, мой друг, что я, как гладиатор, приветствующий в цирке великого императора, говорю вам: "Идущий на смерть приветствует тебя".

— Так вы не утешились? — спросил Монте-Кристо, бросая на него загадочный взгляд.

— Неужели вы могли подумать, что это возможно? — с горечью сказал Моррель.

— Поймите меня, Максимилиан, — сказал граф. — Вы не считаете меня пошляком, бросающим слова на ветер?

Я имею право спрашивать, утешились ли вы, ибо для меня человеческое сердце не имеет тайн. Посмотрим же вместе, что скрыто в самой глубине вашего сердца. Терзает ли его по-прежнему нестерпимая боль, от которой содрогается тело, как содрогается лев, ужаленный москитом? Мучит ли по-прежнему та палящая жажда, которую может утолить только могила, то безутешное горе, которое выбрасывает человека из жизни и гонит его навстречу смерти? Быть может, в вашем сердце просто иссякло мужество, уныние погасило в нем последний луч надежды, и оно, утратив память, уже не в силах более плакать? Если так, дорогой мой друг, если у вас больше нет слез, если вам кажется, что ваше сердце умерло, если у вас нет иной опоры, кроме Бога, и ваш взгляд обращен только к небу, тогда оставим слова, они бессильны выразить наши чувства. Тогда, Максимилиан, вы утешились, вам не на что больше сетовать.

— Граф, — отвечал Моррель кротко и в то же время твердо, — выслушайте меня как человека, который перстом указывает на землю, а глаза возводит к небу. Я пришел к вам, чтобы умереть в объятиях друга. Конечно, есть люди, которых я люблю: я люблю свою сестру, люблю ее мужа, Эмманюэля, но мне нужно, чтобы в последнюю минуту кто-то улыбнулся мне и раскрыл сильные объятия. Жюли разразилась бы слезами и упала бы в обморок, и я увидел бы ее страдания, а я уже довольно страдал; Эмманюэль стал бы отнимать у меня пистолет и поднял бы крик на весь дом. Вы же, граф, дали мне слово, и так как вы больше чем человек, — я считал бы вас божеством, если бы вы не были смертны, — вы проводите меня тихо и ласково к вратам вечности.

— Друг мой, — сказал граф, — у меня остается еще одно сомнение: может быть, вы так малодушны, что рисуетесь своим горем?

— Нет, граф, взгляните на меня: все просто, и во мне нет малодушия, — сказал Моррель, протягивая графу руку, — мой пульс не бьется ни чаще, ни медленнее, чем всегда. Но я дошел до конца пути, дальше я не пойду. Вы называете себя мудрецом — и вы говорили мне, что надо ждать и надеяться, а вы знаете, к чему это привело? Я ждал целый месяц — это значит, что я целый месяц страдал! Человек — жалкое и несчастное создание: я надеялся сам не знаю на что, на что-то неизведанное, немыслимое, безрассудное! На чудо… но какое? Один Бог это знает, Бог, омрачивший наш разум безумием, которое зовется надеждой. Да, я ждал, да, я надеялся, и за те четверть часа, что мы беседуем, вы, сами того не зная, истерзали мне сердце, потому что каждое ваше слово доказывало мне, что для меня нет больше надежды. Как ласково, как нежно убаюкает меня смерть.

Моррель произнес последние слова с такой страстной силой, что граф вздрогнул.

— Граф, — продолжал Моррель, видя, что Монте-Кристо не отвечает. — Пятого сентября вы потребовали от меня месячной отсрочки. Я согласился… Друг мой, сегодня пятое октября.

Моррель посмотрел на часы.

— Сейчас девять часов; мне осталось жить еще три часа.

— Пусть так, — отвечал Монте-Кристо, — идем.

Моррель машинально последовал за графом и даже не заметил, как они вошли в пещеру.

Он почувствовал под ногами ковер; открылась дверь, воздух наполнился благоуханием, яркий свет ослепил глаза.

Моррель остановился в нерешительности: он боялся этой расслабляющей роскоши.

Монте-Кристо дружески подтолкнул его к столу.

— Почему нам не провести оставшиеся три часа как древние римляне? — сказал он. — Приговоренные к смерти Нероном, своим повелителем и наследником, они возлежали за столом увенчанные цветами и вдыхали смерть вместе с благоуханием гелиотропов и роз.

Моррель улыбнулся.

— Как хотите, — сказал он, — смерть всегда смерть: забвение, покой, отсутствие жизни, а следовательно, и страданий.

Он сел за стол, Монте-Кристо сел напротив него.

Это была та самая сказочная столовая, которую мы уже однажды описали: мраморные статуи по-прежнему держали на головах корзины, полные цветов и плодов.

Войдя, Моррель рассеянно оглядел комнату и, вероятно, ничего не увидел.

— Я хочу задать вам вопрос как мужчина мужчине, — сказал он, пристально глядя на графа.

— Спрашивайте.

— Граф, — продолжал Моррель, — вы владеете всем человеческим знанием, и мне кажется, что вы явились из другого, высшего и более мудрого мира, чем наш.

— В ваших словах, Моррель, есть доля правды, — сказал граф с печальной улыбкой, которая его так красила, — я сошел с планеты, имя которой — страдание.

— Я верю каждому вашему слову, даже не пытаясь проникнуть в его скрытый смысл, граф. Вы сказали мне — живи, и я продолжал жить; вы сказали мне — надейся, и я почти надеялся. Теперь я решаюсь спросить вас, как если бы вы уже познали смерть: граф, это очень мучительно?

Монте-Кристо глядел на Морреля с отеческой нежностью.

— Да, — сказал он, — конечно, это очень мучительно, если вы грубо разрушаете смертную оболочку, которая упорно не хочет умирать. Если вы искромсаете свое тело неприметными для глаза зубьями кинжала, если вы глупой пулей, всегда готовой сбиться с пути, продырявите свой мозг, столь чувствительный к малейшему прикосновению, то вы будете очень страдать и отвратительно расстанетесь с жизнью; в час предсмертных мук она вам покажется лучше, чем купленный такой ценою покой.

— Понимаю, — сказал Моррель, — смерть, как и жизнь, таит в себе и страдания и наслаждения; надо лишь знать ее тайны.

— Вы глубоко правы, Максимилиан. Смотря по тому, приветливо или враждебно мы встречаем ее, смерть для нас либо друг, который нежно убаюкивает нас, либо недруг, который грубо вырывает нашу душу из тела. Пройдут тысячелетия, и наступит день, когда человек овладеет всеми разрушительными силами природы и заставит их служить на благо человечеству, когда людям станут известны, как вы сейчас сказали, тайны смерти; тогда смерть будет столь же сладостной и отрадной, как сон в объятиях возлюбленной.

— И если бы вы пожелали, граф, вы сумели бы так умереть?

— Да.

Моррель протянул ему руку.

— Теперь я понимаю, — сказал он, — почему вы назначили мне свидание здесь, на этом одиноком острове, посреди океана, в этом подземном дворце, в этом склепе, которому позавидовал бы фараон; потому что вы меня любите, граф, правда? Любите настолько, что хотите, чтобы я умер такой смертью, о которой вы сейчас говорили: смертью без мучений, смертью, которая позволила бы мне угаснуть, произнося имя Валентины и пожимая вам руку.

— Да, вы угадали, Моррель, — просто ответил граф, — этого я и хочу.

— Благодарю вас: мысль, что завтра я уже не буду страдать, сладостна моему истерзанному сердцу.

— Вы ни о чем не жалеете? — спросил Монте-Кристо.

— Нет! — отвечал Моррель.

— Даже и обо мне? — спросил граф с глубоким волнением.

Моррель молчал; его ясные глаза вдруг затуманились, потом непривычно блеснули; крупная слеза покатилась по его щеке.

— Как! — сказал граф. — Вам еще жаль чего-то на земле и вы хотите умереть?

— Умоляю вас, ни слова больше, граф, — сказал Моррель упавшим голосом, — довольно вам мучить меня.

Граф подумал, что Моррель слабеет.

И в душе его вновь ожило ужасное сомнение, которое он уже однажды поборол в замке Иф.

"Я хочу вернуть этому человеку счастье, — сказал он себе, — я хочу бросить это счастье на чашу весов, чтобы она перетянула ту чашу, куда я нагромоздил зло. Что, если я ошибся, и этот человек не настолько несчастлив, чтобы заслужить счастье? Что станется тогда со мной? Ведь только вспоминая добро, я могу забыть о зле".

— Послушайте, Моррель, — сказал он, — ваше горе безмерно, я знаю, но вы веруете в Бога и не захотите погубить свою душу.

Моррель печально улыбнулся.

— Граф, — возразил он, — я не любитель красивых слов, но, клянусь вам, моя душа больше мне не принадлежит.

— Вы знаете, Моррель, что я один на свете, — сказал Монте-Кристо. — Я привык смотреть на вас как на сына, и чтобы спасти своего сына, я готов пожертвовать жизнью, а богатством и подавно.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, Моррель, что вы решили расстаться с жизнью, потому что вам незнакомы наслаждения, которые она сулит тому, кто очень богат. У меня около ста миллионов, я вам дарю их. С таким состоянием вы можете достигнуть всего, чего только пожелаете. Если вы честолюбивы, перед вами открыты все поприща. Переверните мир, измените его лицо, предавайтесь любым безумствам, совершайте преступления, но живите!

— Вы дали мне слово, граф, — холодно отвечал Моррель и взглянул на свои часы, — уже половина двенадцатого.

— Моррель! Подумайте! У меня на глазах, в моем доме!

— Тогда отпустите меня, — мрачно сказал Максимилиан, — не то я подумаю, что вы меня любите не ради меня, а ради себя.

И он поднялся.

— Хорошо, — сказал Монте-Кристо, и лицо его просветлело, — я вижу, ваше решение непреклонно. Да, вы глубоко несчастны, и, как вы сами сказали, исцелить вас могло бы только чудо. Садитесь же, Моррель, и ждите.

Моррель повиновался: тогда Монте-Кристо встал, подошел к запертому шкафу, ключ от которого он носил при себе на золотой цепочке, и достал оттуда серебряный ларчик искусной чеканки, по углам которого были изваяны четыре стройные женские фигуры, изогнутые в горестном порыве, словно ангелы, тоскующие о небе.

Он поставил ларчик на стол.

Затем, открыв его, он вынул золотую коробочку, крышка которой откидывалась при нажиме на скрытую пружину.

Коробочка была наполнена тестообразным маслянистым веществом; отблеск золота и драгоценных камней, украшавших коробочку, мешал разглядеть его цвет.

Оно отливало лазурью, пурпуром и золотом.

Граф зачерпнул золоченой ложечкой немного этого вещества и протянул Моррелю, устремив на него испытующий взгляд.

Теперь стало видно, что вещество это зеленоватого цвета.

— Вот, что вы просили у меня, — сказал он. — Вот что я вам обещал.

— Прежде чем умереть, — сказал Максимилиан, беря ложечку из рук Монте-Кристо, — я хочу поблагодарить вас от всего сердца.

Граф взял другую ложку и второй раз зачерпнул из золотой коробочки.

— Что вы делаете, друг? — спросил Моррель, хватая его за руку.

— Да простит меня Бог, Моррель, — улыбаясь, ответил граф, — но, право, жизнь надоела мне не меньше, чем вам, и раз уж мне представляется такой случай…

— Остановитесь! — воскликнул Максимилиан. — Вы любите, вы любимы, вы не утратили надежды — не делайте этого! С вашей стороны это было бы преступлением! Прощайте, мой благородный, великодушный друг; я расскажу Валентине обо всем, что вы для меня сделали.

И медленно, но без колебаний, только сжимая левой рукой руку графа, Моррель с наслаждением проглотил таинственное вещество.

Оба замолчали. Али, безмолвный и внимательный, принес табак, кальяны, подал кофе и удалился.

Мало-помалу потускнели лампы в руках мраморных статуй, и Моррелю стало казаться, что аромат курений ослабевает.

Монте-Кристо, сидя напротив, смотрел на него из полумрака, и Моррель различал только его блестящие глаза.

Бесконечная слабость охватила Максимилиана, кальян выпал у него из рук; предметы теряли очертания и цвет; его затуманенному взору казалось, будто в стене напротив раскрываются какие-то двери и завесы.

— Друг, — сказал он, — я чувствую, что умираю; благодарю.

Он сделал усилие, чтобы в последний раз протянуть графу руку, но рука бессильно повисла.

Тогда ему почудилось, что Монте-Кристо улыбается, но не той странной, пугающей улыбкой, которая порой приоткрывала ему тайны этой бездонной души, а с тем ласковым сочувствием, с каким отцы смотрят на безрассудства своих малых детей.

В то же время граф словно вырос; он казался почти великаном на фоне красной обивки стен; его черные волосы были откинуты назад, и он стоял, гордый и грозный, подобно ангелу, который встретит грешников в день Страшного суда.

Моррель, ослабевший, сраженный, откинулся в кресле; сладостная истома разлилась по его жилам. Все преобразилось в его сознании, как меняются пестрые узоры в калейдоскопе.

Полулежа, обессиленный, задыхающийся, Моррель уже не чувствовал в себе ничего живого, кроме единственной грезы: ему казалось, что он несется на всех парусах к тому смутному бреду, которым начинается иная неизвестность, именуемая смертью.

Он снова попытался протянуть руку графу, но на этот раз рука даже не пошевельнулась; он хотел сказать последнее "прости", но отяжелевший язык был недвижим, словно камень, замыкающий гробницу.

Его утомленные глаза невольно закрылись, но сквозь сомкнутые веки ему мерещился неясный образ, и он его узнал, несмотря на темноту.

Это был граф; он подошел к одной из дверей и открыл ее.

И в ту же минуту ослепительный свет, сиявший в соседней комнате, или, вернее, в сказочном замке, озарил залу, где Моррель предавался своей сладостной агонии.

На пороге, разделявшем эти две залы, появилась женщина дивной красоты.

Бледная, с нежной улыбкой, она казалась ангелом милосердия, заклинающим ангела мщения.

"Может быть, небо мне уже открывается? — подумал Максимилиан, приподымая веки. — Этот ангел похож на того, которого я потерял".

Монте-Кристо указал женщине на кресло, где лежал Моррель. Она приблизилась к нему, сложив руки, с улыбкой в устах.

— Валентина! — крикнул Моррель из глубины души.

Но с его губ не слетело ни звука, и, словно вложив все свои силы в этот немой крик, он глубоко вздохнул и закрыл глаза.

Валентина бросилась к нему.

Губы Морреля еще раз шевельнулись.

— Он вас зовет, — сказал граф. — Вас зовет из глубины своего сна тот, кому вы вверили свою судьбу и с кем смерть едва не разлучила вас. Но, к счастью, я был на страже, и я победил смерть! Валентина, отныне ничто на земле не должно вас разлучить, ибо, чтобы соединиться с вами, он бросился в могилу. Не будь меня, вы бы умерли оба; я возвращаю вас друг другу; да зачтет мне Господь эти две жизни, которые я спас!

Валентина схватила руку Монте-Кристо и в порыве безмерной радости поднесла ее к губам.

— Да, благодарите меня! — сказал граф. — Неустанно повторяйте мне, что я дал вам счастье! Вы не знаете* как мне нужна эта уверенность!

— Да, да я благодарна вам от всей души, — сказала Валентина, — если вы не верите в мою искренность, спросите Гайде. Пусть моя возлюбленная сестра Гайде скажет вам, что с тех пор, как мы покинули Францию, только ее рассказы о вас помогали мне терпеливо ждать счастливого часа, который ныне засиял для меня.

— Так вы любите Гайде? — спросил Монте-Кристо с волнением, которое он тщетно пытался скрыть.

— Да! Всей душой!

— Слушайте, Валентина, — сказал граф, — я буду просить вас об одной милости.

— Меня, Боже правый! Неужели я буду так счастлива?..

— Да. Вы назвали Гайде вашей сестрой; пусть она в самом деле станет вашей сестрой, Валентина; воздайте ей за все, чем вы считаете себя обязанной мне; берегите ее и вы, и Моррель, ибо (голос графа стал едва слышен) отныне она одна на свете…

— Одна на свете! — повторил голос позади графа. — Почему?

Монте-Кристо обернулся.

Перед ним стояла Гайде, бледная, похолодевшая, и смотрела на него со смертельным испугом.

— Потому что с завтрашнего дня, дочь моя, ты будешь свободна, — отвечал граф, — и займешь то положение, которое тебе подобает; потому что я не хочу, чтобы моя судьба омрачала твою. Дочь великого паши, я возвращаю тебе богатства и имя твоего отца.

Гайде побледнела, подняла свои прозрачные руки, подобно деве, вручающей себя Богу, и спросила голосом, глухим от слез:

— Так ты покидаешь меня, господин мой?

— Ты молода, Гайде, ты прекрасна; забудь самое имя мое и будь счастлива.

— Хорошо, — сказала Гайде, — твои приказания будут исполнены, господин мой: я забуду твое имя и буду счастлива.

И она отступила к двери.

— Боже мой! — вскричала Валентина, поддерживая отяжелевшую голову Морреля, — разве вы не видите, как она бледна, не понимаете, как она страдает?.

Гайде сказала душераздирающим голосом:

— Зачем ему понимать меня, сестра? Он господин, а я невольница, он вправе ничего не замечать.

Граф содрогнулся при звуке этого голоса, который коснулся самых тайных струн его сердца; его глаза встретились с глазами Гайде и не выдержали их огня.

— Боже мой! — сказал Монте-Кристо. — Неужели то, что ты позволил мне заподозрить, правда? Так ты не хотела бы расстаться со мной, Гайде?

— Я молода, — кратко ответила она, — я люблю жизнь, которую ты сделал для меня такой сладостной, и мне жаль было бы умереть.

— А если я тебя покину, Гайде…

— Я умру, господин мой!

— Так ты любишь меня?

— Он спрашивает, люблю ли я его! Валентина, скажи ему, любишь ли ты Максимилиана!

Граф почувствовал, что его сердцу становится тесно в груди; он протянул руки, и Гайде, вскрикнув, бросилась ему в объятия.

— Да, я люблю тебя! Я люблю тебя, как любят отца, брата, мужа! Я люблю тебя, как жизнь. Я люблю тебя, как Бога, потому что ты для меня самый прекрасный, самый лучший, самый великий из людей!

— Пусть твое желание исполнится, мой ангел, — сказал граф. — Богу, который воскресил меня и дал мне победу над моими врагами, не угодно, чтобы моя победа завершилась раскаянием. Я хотел покарать себя, а Бог хочет меня простить. Так люби же меня, Гайде! Кто знает? Быть может, твоя любовь поможет мне забыть то, что я должен забыть.

— О чем ты говоришь, господин? — спросила девушка.

— Я говорю, Гайде, что одно твое слово научило меня большему, чем вся моя мудрость, накопленная за двадцать лет. У меня на свете осталась только ты, Гайде, ты одна привязываешь меня к жизни, ты одна можешь дать мне страдание, ты одна можешь дать мне счастье!

— Слышишь, Валентина? — воскликнула Гайде. — Он говорит, что я могу дать ему страдание, когда я готова жизнь отдать за него!

Граф глубоко задумался.

— Неужели я провижу истину? — сказал он наконец. — О Боже, будь то награда или возмездие, я принимаю свою судьбу. Идем, Гайде, идем…

И, обняв гибкий стан девушки, он пожал Валентине руку и удалился.

Прошло около часа. Валентина, безмолвно, едва дыша, с остановившимся взглядом, все так же сидела подле Морреля. Наконец она почувствовала, что сердце его забилось, еле уловимый вздох вылетел из полураскрытых губ, и легкая дрожь, предвестница возврата к жизни, пробежала по всему его телу.

Наконец глаза его открылись, но взгляд его был неподвижен и невидящ; потому к нему вернулось зрение, ясное, отчетливое, вместе со зрением вернулось и сознание, а вместе с сознанием — скорбь.

— Я все еще жив! — воскликнул он с отчаянием. — Граф обманул меня!

И он порывисто схватил со стола нож.

— Друг, — сказала Валентина со свей пленительной улыбкой, — очнись и взгляни на меня.

Моррель громко вскрикнул и, лепеча бессвязные слова, не веря себе, словно ослепленный небесным видением, упал на колени…

На другой день, в первых лучах рассвета, Моррель и Валентина, найдя дверь пещеры открытой, вышли на воздух. Они гуляли под руку по берегу моря, и Валентина рассказывала Моррелю, как Монте-Кристо появился в ее комнате, как он ей все открыл, как он дал ей воочию убедиться в преступлении и, наконец, как он чудом спас ее от смерти, между тем как все считали ее умершей.

В утренней лазури неба еще мерцали последние звезды.

Вдруг Моррель заметил в тени скал человека, который словно ждал знака, чтобы подойти; он указал на него Валентине.

— Это Джакопо, — сказала она, — капитан яхты.

И она сделала ему знак подойти.

— Вы хотите нам что-то сказать? — спросил Моррель.

— Я должен передать вам письмо от графа.

— От графа! — повторили они в один голос.

— Да, прочтите.

Моррель вскрыл письмо и прочел:

"Дорогой Максимилиан!

У берега Вас ждет фелука. Джакопо доставит Вас в Ливорно, где господин Нуартье поджидает свою внучку, чтобы благословить ее перед тем, как она пойдет с Вами к алтарю. Все, что находится в этой пещере, мой дом на Елисейских полях и моя вилла в Трепоре — свадебный подарок Эдмона Дантеса сыну его хозяина, Морреля. Надеюсь, мадемуазель де Вильфор не откажется принять половину этого подарка, ибо я умоляю ее отдать парижским беднякам состояние, которое она наследует после отца, сошедшего с ума, и после брата, скончавшегося вместе с ее мачехой в сентябре этого года.

Попросите ангела, охраняющего отныне Вашу жизнь, Моррель, не забывать в своих молитвах человека, который, подобно Сатане, возомнил себя равным Богу и который понял со всем смирением христианина, что только в руке Божьей высшее могущество и высшая мудрость. Быть может, эти молитвы смягчат раскаяние, которое я уношу в своем сердце.

Вам, Моррель, я хочу открыть тайну искуса, которому я Вас подверг: в этом мире нет ни счастья, ни несчастья, то и другое постигается лишь в сравнении. Только тот, кто был беспредельно несчастлив, способен испытать беспредельное блаженство. Надо возжаждать смерти, Максимилиан, чтобы понять, как хороша жизнь.

Живите же и будьте счастливы, мои нежно любимые дети, и никогда не забывайте, что, пока не настанет день, когда Господь отдернет пред человеком завесу будущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах: "ждать и надеяться".

Ваш друг Эдмон Дантес,

граф де Монте-Кристо".

Слушая это письмо, сообщавшее ей о безумии отца и о смерти брага, о чем она узнавала впервые, Валентина побледнела, горестный вздох вырвался из ее груди, и молчаливые, но жгучие слезы заструились по ее лицу: счастье досталось ей дорогой ценой.

Моррель с беспокойством посмотрел кругом.

— Право, граф слишком далеко заходит в своей щедрости, — сказал он. — Валентина вполне удовольствуется моим скромным состоянием. Где граф? Проводите меня к нему, мой друг.

Джакопо показал рукой на горизонт.

— Что вы хотите сказать? — спросила Валентина. — Где граф? Где Гайде?

— Взгляните, — сказал Джакопо.

Они обратили взгляд туда, куда указывал моряк, и вдали, на темно-синей черте, отделявшей небо от моря, они увидали белый парус, не больше крыла морской чайки.

— Уехал! — воскликнул Моррель. — Прощай, мой друг, мой отец!

— Уехала! — прошептала Валентина. — Прощай, Гайде! Прощай, сестра!

— Кто знает, увидимся ли мы еще когда-нибудь! — сказал Моррель, отирая слезу.

— Друг мой, — отвечала Валентина, — разве не сказал нам граф, что вся человеческая мудрость заключена в двух словах: "ждать и надеяться"?

КОНЕЦ ИСТОРИИ ГРАФА ДЕ МОНТЕ-КРИСТО

29 Телеграф — имеется в виду оптический телеграф (семафор); изобретен в и введен в широкое употребление во Франции в конце XVIII в., применялся до середины XIX в. Передача сообщений достигалась при помощи подвижных планок, которые могли принимать 196 различных положений, изображая столько же отдельных знаков, букв и слов; наблюдение велось с другой станции с помощью подзорных труб. Передача сообщений при помощи семафора велась довольно быстро, но затруднялась погодными условиями и была невозможна ночью.

30 Обсерватория — имеется в виду парижская астрономическая Обсерватория, построенная невдалеке от Люксембургского сада во второй половине XVII в.

Дюшатель, Шарль (1803–1867) — французский государственный деятель; в 1839–1848 гг. министр внутренних дел.

Монталиве, Март Камилль Баишссон, графде (1801–1885) — французский государственный деятель; во время Июльской монархии несколько раз занимал различные министерские посты.

Префект — во Франции высший правительственный чиновник, глава администрации департамента или иной крупной территориальной единицы.

31 Букс (или самшит) — вечнозеленый декоративный кустарник.

Рубенс, Питер Пауэл (1577–1640) — знаменитый фламандский художник; его картины отличались богатством красок и красотой образов.

Флора — древнеиталийская богиня цветов, юности и удовольствий. 33 Соня — млекопитающее из отряда грызунов.

Петроний, Гай (ум. в 66 г.) — древнеримский писатель; при дворе императора Нерона получил прозвище "арбитра изящества".

39 "Вестник"("Message!*") — французская ежедневная газета, выходила в Париже с 1834 г.; в период Июльской монархии — правительственный орган.

"Монитёр" ("Le Moniteur universel" — "Всеобщий вестник") — французская ежедневная газета, выходившая в Париже в 1789–1901 гг.; с 1799 г. по 1869 г. была официальным правительственным органом.

40 Антен, Луи Антуан, маркиз & (1665–1736) — придворный французского короля Людовика XIV.

45 Померанцевое дерево (бигарадия) — горький апельсин, вечнозеленое растение, цветы и листья которого содержат эфирные масла.

Хоббема, Мейндерт (1638–1709) — голландский художник-пейзажист.

Поттер, Паулюс (1625–1654) — голландский художник; известен реалистическим изображением охот, ферм, пастбищ.

Мирис, Франс ван (1635–1681) — голландский художник-жанрист; писал небольшие красочные картины со сценами жизни богатых горожан.

Доу, Герард (или Геррит; 1613–1675) — голландский художник, жанрист и портретист; учитель Мириса.

Ван Дейк, Антонис (1599–1641) — фламандский художник; работал также в Англии и Италии; мастер портрета.

Сурбаран, Франсиско (1598–1664) — испанский художник; автор портретов и картин на религиозные и мифологические темы.

Мурильо, Бартоломе Эстеван (1617/1618-1682) — испанский художник; писал картины главным образом на религиозные темы, вводя в них жанровые мотивы.

…предлагали Музею. — Имеется в виду художественный Музей Лувра, один из величайших в мире, основанный в 1793 г., когда Французская революция национализировала королевские коллекции; размещается в старинном дворцовом комплексе, в XVI–XVII вв. резиденции французских королей.

47 …жестом, каким Макбет указывает на Банко. — Макбет, Банко — герои трагедии Шекспира "Макбет". Здесь имеется в виду сцена из трагедии, в которой призрак Банко, убитого по приказанию Макбета, является к нему на пир, приведя в ужас убийцу.

48… подобно Вателю в Шантийи. — Ватель — метрдотель французского полководца принца Луи Конде. В 1671 г. в замке Конде Шантийи близ Парижа Ватель заколол себя шпагой, увидев, что не доставили свежей рыбы, заказанной для приглашенного туда Людовика XIV. И как раз в этот момент рыба была получена.

49 …все вина Архипелага… — Архипелаг (или Греческий архипелаг) — острова Эгейского моря, протянувшиеся от Балканского полуострова до Малой Азии. Многие из этих островов с древности славились производством вина.

Апиций — по-видимому, знаменитый древнеримский гастроном Марк Габий Апиций (I в. н. э.), обогативший кулинарное искусство многими изобретениями; имя его стало нарицательным.

…подобно Клеопатре, глотать жемчужины… — Согласно одной из легенд, египетская царица Клеопатра на пиру, чтобы поразить своих гостей, растворила в чаше с уксусом драгоценную жемчужину и затем выпила этот напиток.

Лоренцо Медичи (по прозванию Великолепный; 1449–1492) — правитель Флоренции в 1469–1492 гг., поэт; во время его правления Флоренция стала наиболее влиятельным городом-государством Италии и центром культуры Возрождения.

51 …Плиний сообщает… — По-видимому, имеется в виду древнеримский ученый и писатель Гай Плиний Секунд Старший (23/24-79 н. э.), автор труда "Естественная история" в 37 книгах, свода научных знаний того времени.

53 Ганж, Мари Элизабет де Россан, маркиза де (1637–1667) — любовница Людовика XIV; была убита, по-видимому, с согласия мужа, его братьями, шевалье и аббатом де Ганж. Таинственная и драматическая история маркизы стала сюжетом многих литературных произведений; маркизе де Ганж посвящена одна из книг соорника Дюма "История знаменитых преступлений".

Дездемона — героиня трагедии Шекспира "Отелло"; была убита мужем, подозревавшим ее в неверности.

54 …в Пизе имеется башня Уголино, в Ферраре — темница Тассо, а в Римини — комната Франчески и Паоло. — Об Уголино см. примеч. к с. 127 предыдущего тома.

Тассо, Торквато (1544–1595) — итальянский поэт эпохи Возрождения; в 1579–1786 гг. был заключен в Ферраре в больницу для умалишенных.

Далее имеется в виду известный эпизод из хроник средневековой Италии, приобретший широкую известность после описания и оригинального осмысления его Данте в поэме "Ад": Франческа (род. ок. 1260 г.), жена Джанчотто Малатеста из Римини, влюбилась в младшего брата своего мужа Паоло (род. в 1250 г.). Любовники были застигнуты и убиты Джанчотто. История Франчески и Паоло стала сюжетом многих литературных, музыкальных и живописных произведений.

55 Люцина — богиня рождения, покровительница родов; одно из древнеримских прозвищ Юноны (древнегреческой Геры), жены верховного бога Юпитера (Зевса), богини семьи и брака в античной мифологии, наставницы женщин.

60 Тильбюри — открытая двухколесная коляска, в которую запрягают одну лошадь.

67 Клакёр — человек, входящий в клаку — группу, нанятую для создания своими действиями в зрительном зале успеха или провала спектакля, артиста.

69 …на сцене театра улицы Ришелье… — то есть театра Французской комедии.

72 …Матфан в "Гофолии". — Матфан, иудейский священник-вероотступник, ставший жрецом финикийского бога Ваала, и Гофолия, правительница в IX в. до н. э. Иудейского царства, пытавшаяся заменить иудаизм финикийским культом, — герои трагедии французского драматурга Жана Расина (1639–1699), написанной на сюжет из истории древних евреев. С проклятьями изгнанный из иудейского храма, разъяренный Матфан не может найти из него выход (действие III, явление 5).

Демутье деМеранвиль, Рене (1742–1829) — французский церковник и политический деятель, епископ в ряде городов Франции.

73 …отложенным до греческих календ. — То есть очень надолго, навсегда. Выражение, ставшее популярным благодаря римскому императору Августу, который часто повторял его, говоря о людях, не платящих своих долгов. Ирония здесь заключается в том, что календы — это название первого дня месяца у древних римлян. У древних же греков календ не было.

74 …Карл Пятый перешел Бидасоа. — Карлом V называл себя претендент на испанский престол Дон Карлос.

Бидасоа — небольшая река в Северной Испании близ французской границы.

82 …море ушло от берегов, как во времена фараона… — Речь идет об одном из эпизодов библейского рассказа об исходе древних евреев из Египта. Когда египетский царь (фараон) настиг со своим войском евреев на берегу моря, Бог послал ветер, который "сделал море сушей; и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше…" — Книга Исход, глава 14.

Гарпагон — скупец, герой комедии Мольера "Скупой".

83 Подеста — высшее административное лицо в средневековых городах-республиках Италии.

Кондотьер — предводитель отряда наемников средневековой Италии.

Флорин — золотая монета крупного достоинства; чеканилась во Флоренции с середины XIII в. и имела хождение в других европейских странах. Название монеты происходит от латинского слова flos — цветок, так как на ней был помещен геральдический знак Флоренции — лилия.

…времен Республики… — Имеется в виду республиканское устройство Флоренции в средние века.

84 Эльдорадо (исп. el dorado — золотая страна) — сказочная страна, изобилующая золотом и драгоценными камнями, которую тщетно искали в Америке испанские колонизаторы.

Потоси — богатая серебром область в Южной Америке на территории современной Боливии.

…они, как Юпитер, любят смешивать?юроды. — Намек на известные из античной мифологии многочисленные любовные похождения верховного бога Юпитера (Зевса) со смертными женщинами.

87 Фиакр — наемный экипаж; свое название получил от особняка Сен-Фиакр в Париже, где в 1640 г. была открыта первая контора по найму карет.

Зал потерянных шагов — огромный зал во Дворце правосудия, в котором посетители прогуливаются в ожидании заседаний суда.

88 …вы, с вашими пуританскими взглядами… — Пуритане (от лат. purus — чистый) — участники религиозно-политического движения в Англии и Шотландии в XVI–XVII вв., одного из направлений протестантизма; боролись против королевского абсолютизма; проповедовали "мирской аскетизм"; выступали против роскоши. В переносном смысле пуританин — человек строгих нравов.

89 …притчу о…прелюбодейной жене. — Речь идет об эпизоде из Евангелия от Иоанна о прощении Иисусом женщины, уличенной в прелюбодеянии (глава 8). На предложение казнить ее Христос ответил: "Кто из вас без греха, первый брось на нее камень". После этих слов все обвинители удалились и оставили грешницу в покое.

101 Королева Мэб — в кельтской мифологии королева фей и духов приро ды — эльфов. Здесь, однако, скорее имеется в виду не оригинальный мифологический образ Мэб, а ее описание в трагедии Шекспира "Ромео и Джульетта".

Титания — здесь: царица фей, героиня комедии Шекспира "Сон в летнюю ночь".

104 Сен-Жермен, граф (он же Аймар, он же маркиз де Бетмер; кон. XVII в.-1784/1795), — авантюрист, алхимик и шарлатан, подвизавшийся в ряде европейских стран; по рождению, по-видимому, португалец.

Агессо, Анри Франсуа & (1668–1751) — французский юрист, государственный и судебный деятель, известный оратор; первый президент парижского парламента (1700–1717); канцлер, глава судебного ведомства (1717–1718 и 1730–1750); был известен своей неподкупностью и преданностью общественным интересам.

108 Префект полиции — начальник полиции Парижа.

110 Лютеранин — человек, принадлежащий к крупнейшему направлению протестантизма — лютеранству, основанному М.Лютером (1483–1546) в XVI в. в Германии.

Орден Христа — один из высших папских орденов; название и происхождение этой награды связано с итальянской ветвью духовнорыцарского ордена Христа, возникшего на основе упраздненного в XIV в. ордена Тамплиеров (Храмовников), известного с XII в.

Квакеры (англ, quakers, буквально — трясущиеся; самоназвание — Общество друзей) — члены христианской религиозной секты,

основанной в XVII в. в Англии. Квакеры отвергали институт священников и религиозные обряды, проповедовали пацифизм, много занимались благотворительностью.

112 Велизарий (точнее Велисарит; 505–565) — византийский полководец; своей популярностью вызвал подозрительность императора Юстиниана, попал в опалу и был лишен богатства.

Казимир — шерстяная ткань, легкое сукно или полусукно с косой ниткой.

113 Блокшив — старый корабль, с которого снято вооружение и оборудование; используется в качестве склада, плавучей казармы или тюрьмы.

…после Наварина… — В сражении в Наваринской бухте в Южной Греции в 1827 г. русско-англо-французская эскадра уничтожила турецко-египетсткий флот; главную роль в битве сыграли русские военные корабли. Это сражение способствовало победе греков в национально-освободительной революции 1821–1829 гг. против турецкого владычества.

Оттон I (1815–1867) — принц Баварский, в 1832–1862 гг. король Греции; возведен на престол с согласия европейских держав; низложен в результате буржуазной революции 1862 г.

114 …воды Баньер-де-Дюиюн и Котре… — курорты на юге Франции, в Пиренеях; известны целебными источниками, преимущественно серными.

117 Эльслер, Фанни (настоящее имя Франциска; 1810–1884) — австрийская танцовщица, одна из выдающихся балерин эпохи романтизма; в 1834–1840 гг. танцевала в парижской Опере.

"Хромой бес" — балет французского композитора, автора опер и балетов Казимира Жида (1804–1868) на сюжет одноименного романа французского писателя Алена Рене Лесажа (1668–1747).

Качуча — испанский (точнее — андалусский) танец, исполняемый в среднем ритме; в 30-х гг. XIX в. стал популярным на балетной сцене, особенно после исполнения его Эльслер в балете "Хромой бес".

120 Институт — имеется в виду Институт Франции, основное научное учреждение страны; создан в 1795 г.; объединяет пять отраслевых академий.

Республика — имеется в виду Первая французская республика, провозглашенная в годы буржуазной революции и существовавшая в 1792–1804 гг.

Давид, Жан Луи (1748–1825) — знаменитый французский художник; известен своими картинами на темы Великой Французской революции, активным участником которой он был; во времена Империи — придворный живописец Наполеона I.

Марена (марена красильная, или крапп) — многолетнее травянистое растение, из корней которой получают устойчивую красную краску крапп.

Академия наук — точнее французская Академия естественных наук; основана в 1666 г.; в XVIII в. и позже часто называлась Парижской академией наук; входит в состав Института Франции.

Французская академия — см. примеч. к с. 439 предыдущего тома; входит в состав Института Франции.

121 "Век" ("Le Siecle") — французская ежедневная газета; выходила в Париже с 1836 г.; в 30-х — 40-х гг. XIX в. выступала за умеренные конституционные реформы.

123 "Отправляясь в Сирию" ("Partent pour la Syrie") — французский

:o::у военный марш, прославляющий Наполеона; написан его падчерицей Гортензией Богарне (1783–1837) в1810, а не в 1809 г., как у Дюма, на слова стихотворения графа Алексиса де Лаборда и посвящен наполеоновской экспедиции в Египет в 1798–1801 гг.

130… Иногда, как говорит Гамлет, из-под земли поднимается гул того,

что было в ней глубоко погребено… — Гамлет — главный герой трагедии Шекспира "Гамлет". Здесь Дюма излагает содержание монолога Гамлета из четвертой сцены первого акта трагедии.

141… Гулкие шаги Командора привели Дон Жуана не в больший ужас, чем эти — меня. — Дон Жуан (правильно Дон Хуан) — герой испанской средневековой легенды о распутнике, вольнодумце и обольстителе, увлеченном в ад статуей убитого им Командора, защищавшего честь дочери. В основу легенды легли похождения реального лица, испанского рыцаря XIV в. дона Хуана Тенорио, убитого монахами, которые затем распространили слух о его низвержении в преисподнюю. Легенда о Дон Жуане в различных ее трактовках стала сюжетом большого числа произведений литературы, музыки и изобразительного искусства. Однако Дюма, описывая гибель Дон Жуана, не совсем точен: в легенде тот не только не испугался статуи, но храбро пошел ей навстречу.

148 …в рульской церкви святого Филиппа… — Церковь при богадельне чеканщиков монеты в старинном предместье Парижа Руль, уже в начале XIX в. включенном в центральную часть города. Этот храм, существующий поныне, был построен в конце XVIII в. в честь церковного деятеля и просветителя Филиппа де Нери (1515–1595), причисленного к лику святых.

159 …лицо Магдалины Корреджо… — Мария Магдалина — одна из самых почитаемых христианских святых, ученица Иисуса; присутствовала при его воскресении, приняв его сначала за садовника.

Корреджо (настоящая фамилия Аллегри), Антонио (ок. 1489–1534) — итальянский художник, представитель Высокого Возрождения, автор картин на религиозные и мифологические сюжеты. Здесь, по-видимому, имеется в виду картина "Христос, являющийся Марии Магдалине в виде садовника".

168 Кладбище Пер-Лашез — одно из самых больших и известных кладбищ Парижа; открыто в 1804 г.; названо по имени духовника Людовика XIV отца Лашеза (pere La Chaise), который подолгу жил в расположенном в XVII–XVIII вв. на этом месте доме призрения иезуитов. По другим сведениям, Лашез владел находившимся здесь виноградником.

169 Конвент (полное название: Национальный конвент) — высший законодательный и исполнительный орган Первой французской республики; действовал с сентября 1792 г. по октябрь 1795 г. В 1793 г. Конвентом руководили наиболее решительно настроенные революционеры.

…сказал о тысяча восемьсот четырнадцатом году Наполеону. — То есть в критический момент войны с антинаполеоновской коалицией европейских держав. Франция к этому времени была совершенно истощена, военные действия велись на ее территории, почти все завоевания Республики и Наполеона были потеряны.

171 Пирон, Алексис (1689–1773) — французский поэт и драматург.

181 Фуляр — шейный или носовой платок из шелковой ткани особой мягкости.

190 …они ударились о панцирь Минервы, панцирь, который, по утверждению некоторых философов, порою облекает грудь Сапфо. — Минерва (древнегреческая Афина Паллада) — в античной мифологии богиня-девственница, покровительница героев, наук и мудрости. Сапфо (VII–VI вв. до н. э.) — древнегреческая лирическая поэтесса;

стояла во главе кружка знатных девушек, которых обучала музыке, стихосложению и танцам; воспевание этого содружества — основная тема ее поэзии. Сравнивая Эжени с Минервой и Сапфо, Дюма намекает на ее отвращение к супружеству и предпочтение ему общества женщин.

192 "Кремонская скрипка" — фантастический рассказ Э.Т.А.Гофмана. Гинекей — женская половина в древнегреческом доме.

193 …как говорит Клавдий Гамлету, это закон природы: отцы умерли раньше их… — Клавдий, король Дании, захвативший престол после убийства брата — одно из главных действующих лиц трагедии "Гамлет". Здесь имеется в виду монолог Клавдия из второй сцены первого акта трагедии.

195 Тальберг, Зигизмунд (1812–1871) — знаменитый австрийский пианист. В 1837 г. накануне времени действия романа в Париже состоялось состязание Тальберга с венгерским пианистом и композитором ф. Листом.

200 Карл IX (1550–1574) — король Франции з 1560–1574 гг.; герой романа Дюма "Королева Марго".

Екатерина Медичи (1519–1589) — французская королева с 1547 г., мать Карла IX; в значительной степени определяла государственную политику во время его царствования; была среди организаторов Варфоломеевской ночи; героиня романов Дюма "Королева Марго", "Графиня де Монсоро" и "Сорок пять".

Варфоломеевская ночь — массовая резня французских протестантов (гугенотов), организованная французским правительством и католической партией в ночь на 24 августа 1572 г. (день святого Варфоломея); описана Дюма в романе "Королева Марго".

201 …мистерии Исиды.. — Исида — в древнеегипетской мифологии богиня плодородия, воды, ветра и мореплавания; символ женственности и семейной верности. Нод мистериями Исиды Дюма имеет в виду так называемые мистерии Осириса, мужа Исиды, воспроизведение в Древнем Египте сцен поисков богиней тела супруга, убитого врагами, его погребения и воскрешения. Мистерии Осириса справлялись весной и символизировали весеннее пробуждение природы.

202 …Неужели не только в поэмах лорда Байрона есть женщины, которых зовут Гайде? — Гайде — героиня поэмы Байрона "Дон Жуан", возлюбленная героя, невинная девушка-гречанка, умершая от печали после его измены.

203 Дионисий Младший (родился около 395 г. до н. э.) — правитель города Сиракуз в Сицилии в 367–344 гг. до н. э.; у^теряв свою власть, удалился а Коринф, где добывал средства к существованию, обучая юношей.

205 Плато:: и?о/477-348/347 до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист, основатель фгиюссфсгпй школы Академии в Афинах; разработал учение об идеальном государстве и схему ступеней бьггия.

208 "…Благотворящий бедному дает взаймы Господу…" — Полный текст: "Благотворящий бедному дает взаймы Господу, и Он воздаст ему за благодеяние его" (изречение 17 из главы 19 библейской Книги Притчей Соломоновых).

210 Пифия — жрица-прорицательница в древнегреческом храме бога Аполлона в Дельфах. Одурманенная ядовитыми испарениями из расщелины в земле выше храма, пифия выкрикивала бессвязные слова, которые потом истолковывались жрецами.

211 Паликары — греческие или албанские наемники в турецкой армии или в войсках пашей-губернаторов; были одеты в национальный албанский костюм и вооружены длинными турецкими ружьями.

"Они ненавидят меня, значит, боятся" — точнее: "Пусть ненавидят — лишь бы боялись" (выражение из трагедии "Атрей" древнеримского писателя Акция; 170–104 до н. э.). Эти слова любил повторять римский император Калигула.

Сераскер — тигул главнокомандующего в султанской Турции, в XIX в. — военною министра.

213 Фирман — в султанской Турции указ султана за сто подписью и печатью, скрепленный подписью великого везира (главы правительства).

215 …похожим на Диониса древнего Крита. — Дионис — бог растительности, вина и виноделия в Древней Греции, Одним из ею атрибутов был особый жезл — тирс. Остров Крит в Средиземном море не входил в число центров культа Диониса.

221 Ревенсвуд, Эдгар — благородный молодой человек трагической судьбы, разоренный политической борьбой аристократ, герой романа Вальтера Скотта "Ламмермурская невеста".

231 Ригорист (от лат. rigor — твердость, строюсть) — человек, требующий соблюдения определенных правил, преимущественно нравственных.

236 Ворота Сен-Мартен — декоративная арка на Больших бульварах Парижа, построенная на месте старых крепостных ворог.

Церковь Мадлен — одна из крупнейших церквей Парижа, строилась и перестраивалась начиная с середины XVIII в.; во время действия романа еще не была закончена; помещается на Больших бульварах.

238 Гимнастический шаг — беглый широкий шаг, которому обучали во французской армии XIX в. для передвижений на поле сражения.

250 Локуста — известная древнеримская отравительница и составительница ядов; жила при императоре Клавдии, который, по преданию, был отравлен ее ядом.

Агриппина Младшая (16–59) — вторая жена императора Клавдия, отравившая его, чтобы доставить престол своему сыну Нерону, от имени которою надеялась царствовать; однако была убита по приказанию сына, тяготившегося властолюбием матери.

Брунгильда (ум. в 613 г.) — королева Австразии (одного из франкских королевств, расположенного на территории современных Западной Германии, Бельгии и Северной Франции); известна в истории борьбой против формирующейся феодальной знати; вдохновительница многолетней кровавой междоусобицы между франкскими королевствами; обвинялась в убийстве десяти членов королевского дома; была предана мучительной казни.

Фредегонда (ок. 545–597) — королева Нейстрии, Фпяц*хкого королевстБл на территории современной Западной Франции; противница Брунгильды.

251 …как [Jojujhuu. у Шекспира, он умер вместо другого. — Полоний — действующее лицо трагедии "Гамлет". Здесь имеется в виду четвертая сцена третьего акта: Гамлет убивает спрятавшегося за занавеской Полония, приняв его за короля Клавдия.

258 Гризетка — во французской литературе девушка-мастерица не очень строгих правил.

Пикпюс — монастырь в Сент-Антуанском предместье Парижа; несколько позже время действия романа стал известен преступлениями и скандальным поведением его монахов.

260 Табльдот (франц. table d'hote) — общий обеденный стол в ресторанах, гостиницах или пансионах.

262 Буйабес — провансальское кушанье, острая и пряная рыбная похлебка, иногда приготовленная с вином.

274 …как случилось с Фиеско и тем мавром, который хотел его убить. — Фиеско (правильнее Фиески), Джан Луиджи Младший, граф Лаванья (1522–1547), — генуэзский аристократ; пытался захватить власть в городе, но во время восстания, поднимаясь на свой корабль, оступился и утонул; герой трагедии Шиллера "Заговор Фиеско в Генуе". Здесь имеется в виду явление девятое первого действия трагедии: Фиеско обезоруживает мавра, наемного убийцу, посланного заколоть его, и привлекает к себе на службу.

Мавры — средневековое название мусульманского населения Испании и Северной Африки.

276 Дом инвалидов — общежитие для увечных солдат, основанное Людовиком XIV в 70 х гг. XVII в

294 Дельвино — город в Албании (современное название Дельвина).

…полиции одной республики, одного королевства и одной империи. — То есть Швейцарии, Греции и Австрии, которой во время действия романа принадлежала Северная Италия с Миланом, Венецией и Триестом.

295 Бурс — турецкая денежная единица, 500 пиастров.

299 …придется, как древним, воздвигнуть алтарь Deo ignoto. — Deo ignoto — "неведомому Богу" (лат.). Здесь содержится намек на эпизод из священной книги христиан "Деяния святых Апостолов" (глава 17, стих 23). Апостол Павел, прибыв в Афины, обнаружил среди местных святынь жертвенник, посвященный "неведомому Богу", который он принял за алтарь Христа, заявив жителям; "Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам".

301 Август (Гай Юлий Цезарь иктавиан; 63 до н. э.-14 н. э.) — первый римский император под именем Цезаря Августа (27 до н. э.-14 н. э).

Океан — е древнегреческой мифологии древнейшее божество вод, прародитель богов и титанов. Здесь, скорее, второе значение этого имени — мифическая река, окружающая землю, начало морских течений вод и источников.

Амфитрита — в древнегреческой мифологии владычица морей, супруга бога моря Посейдона.

Борромейские острова — группа из четырех островов на альпийском озере Лаго-Маджоре в Италии и Швейцарии.

304 …по королевской мостовой… — то есть по шоссированной дороге с каменным покрытием, имеющей государственное значение и содержащейся за счет казны. В зависимости от формы правления во Франции такие дороги назывались императорскими, королевскими, а при республике — национальными.

306 Рангоут (от голл. rondhout — круглое дерево) — совокупность деревянных или стальных деталей круглого сечения надпалубного оборудования судов; служит для несения парусов.

307 …грехи отцов падут на детей до третьего и четвертого колена. — Дюма здесь излагает смысл одного из речений Бога к пророку Моисею: "Господь долготерпелив и многомилостив [и истинен], прощающий беззакония и преступления [и грехи], и не оставляющий без наказания, но наказывающий беззаконие отцов в детях до третьего и чет вертого рода" (Библия, Четвертая книга Моисеева "Числа", глава 14, стих 18).

310 Диффамация (от лат. diffamare — лишить доброго имени, порочить) — опубликование в печати сведений, позорящих кого-либо.

318 Примас (лат. primas — глава, первенствующий) — титул архиепископа, председательствующего на церковных собраниях данной страны и обладающего высшей церковно-судебной властью над своими коллегами.

Порта (Высокая, или Блистательная Порта; от франц. porte — дверь, ворота) — европейское название правительства султанской Турции.

…от франкского вельможи… — Франками в Турции в средние века и в начале нового времени называли всех европейцев.

319 …в год 1247 хиджры… — Хиджра — переселение пророка Мухаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину в 622 г.; дата хиджры была принята за начало мусульманского летоисчисления. Однако в данном случае у Дюма неточность: 1247 год хиджры соответствует 1869 году европейского календаря.

337 Дюпре, Жильбер Луи (1806–1896) — французский певец, тенор и композитор.

338 Венсенский лес — в средние века королевское владение за восточной окраиной Парижа; в царствование Наполеона был превращен в благоустроенный общественный лесопарк; ныне находится в черте города.

339 …Чудесная опера "Вильгельм Телль"! — Вильгельм Телль — меткий стрелок из лука, герой швейцарской народной легенды, отразившей борьбу за независимость против Австрии в XIV в. Здесь, очевидно, имеется в виду опера Россини, либретто которой частично было написано по одноименной драме Шиллера.

344 Офир — упоминающаяся в Библии страна, изобилующая золотом и драгоценными камнями.

351 Тортони — кафе на Итальянском бульваре в Париже, где собирались представители светского общества, а также совершались сделки в те часы, когда была закрыта находившаяся неподалеку биржа.

353 …То, что произошло с Брутом накануне сражения при Филиппах: я видел призрак. — Марк Юний Брут (85–42 до н. э.) был главой республиканского заговора против Юлия Цезаря. В разгоревшейся затем в Древнем Риме гражданской войне войска республиканцев, которыми командовали Брут и Кассий, были разгромлены в 42 г. до н. э. в сражении при городе Филиппы во Фракии, а сам Брут покончил с собой. Существует рассказ, переданный несколькими античными историками, о том, что незадолго до сражения к Бруту ночью явился ужасный призрак. На вопрос Брута, кто он и чего хочет, призрак ответил: "Я твой злой гений, и ты увидишь меня под Филиппами". Возможно, однако, что Дюма здесь имеет в виду эпизод из трагедии Шекспира "Юлий Цезарь", где к Бруту является тень Цезаря.

360 Фёшер, Жан Жак (1807–1852) — французский скульптор.

Вари, Антуан (1795–1875) — французский скульптор-анималист, один из признанных мастеров этого жанра.

385 …ни святой Феме, ни свободных судей. — Имеется в виду уголовный суд Феме (от нем. Vehme — показание), называвшийся также просто Феме, фемическим трибуналом и Трибуналом свободных судей, который существовал в XII–XVI вв. в Германии. В отличие от местной юстиции, зависимой от феодальных владетелей, суд Феме считал себя свободным (что было зафиксировано в одном из его названий), так как подчинялся непосредственно императору, а членами, чиновниками и подсудимыми в нем были исключительно лично свободные граждане. На практике суд Феме быстро превратился в тайное, наводящее ужас судилище. Делопроизводство, вынесение и исполнение приговоров поручалось, как правило, его же членам и велось в обстановке строгой секретности.

Стерн, Лоренс (1713–1768) — английский писатель и проповедник;

пользовался в XVIII — начале XIX вв. чрезвычайно широкой популярностью.

Атриды (правильнее Пелопиды) — сыновья Пелопа (или Пелопса), правителя полуострова Пелопоннес, цари города Микен братья Атрей и Тиест; герои древнегреческой мифологии, известные своей длительной враждой, изобиловавшей убийствами, преступлениями и унаследованной их детьми и внуками. Собственно Атриды — сыновья Атрея Агамемнон и Менелай, герои "Илиады" Гомера и античных трагедий, преступлениями себя не запятнали.

394 "Ничего лишнего" (лат. "Ne quid nimis") — то есть не нарушай меру. Выражение из первого акта пьесы "Девушка с Андроса" древнеримского комедиографа Публия Теренция Афра (ок. 195–159 до н. э.).

"Веемое ношу с собой" (лат. "Omnia mea mecum porto") — выражение, приписываемое древнегреческому философу Бианту (VI в. до н. э.), который, спасаясь из осажденного врагами родного города, не захватил с собой никакого имущества. На вопрос, почему он это сделал, Биант ответил: "Все мое ношу с собой", желая сказать, что лишь духовное достояние есть истинное богатство.

Федр — горячий поклонник философии и красноречия, герой диалога Платона "Федр", или "О красоте"; жил в V–IV вв. до н. э.

397 Паста (урожденная Негри, Джудитта; 1798–1865) — итальянская оперная певица, драматическое сопрано; выступала во многих странах мира.

Гризи, Джулия (1811–1869) — итальянская певица.

398 …Ло… с их фантастическим Миссисипи, — Джон Ло (1671–1729) — английский экономист и финансист, министр финансов Франции (1719–1720); известен своей спекулятивной деятельностью по выпуску бумажных денег, окончившейся полным крахом. Финансовые реформы Ло были связаны с организацией так называемой Западной компании, или Компании Миссисипи для эксплуатации мнимых золотых приисков во французских владениях в Америке. Падение курса дутых акций Компании привело к разорению множества вкладчиков.

399 …проклятие Брабанцио Дездемоне. — Брабанцио, венецианский сенатор, и Дездемона, его дочь, вышедшая замуж против его воли, — герои трагедии Шекспира "Отелло". Здесь речь идет об одноименной опере Россини, написанной на сюжет этой трагедии.

402 Альцест — главный герой комедии Мольера "Мизантроп"; тип нелюдима и человеконенавистника.

Дорант, Валер — имена влюбленных молодых людей в нескольких комедиях Мольера.

406...увенчанной райской птицей. — То есть султаном из перьев, украшающим прическу.

Эндимион — в древнегреческой мифологии прекрасный юноша, погруженный верховным богом Зевсом в вечный сон, о причинах которого имеется несколько преданий. Образ спящего Эндимиона часто встречается в искусстве.

407 Буало-Депрео, Никола (1636–1711) — французский поэт и критик, теоретик искусства классицизма.

409 Quaerens quern devoret ("Ища, кого поглотить") — слова из Первого соборного послания святого апостола Петра, в котором он предостерегает верующих от происков дьявола: "…противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить" — глава 5, стих 8.

412 Амазонки — в древнегреческой мифологии женщины-воительницы, обитавшие, по преданию, на берегах Азовского моря или в Малой Азии.

413…я Геркулес, а ты только бледная Омфала… — Намек на один из древнегреческих мифов о величайшем герое Геркулесе, известном своей атлетической мощью и богатырскими подвигами. В качестве искупления за совершенное в припадке безумия убийство Геркулес был отдан богами на три года в рабство Омфале, царице Лидии (государства в Малой Азии). Омфала заставляла его выполнять женскую работу, нарядила в женскую одежду, а сама облачилась в его львиную шкуру и панцирь, с трудом взвалив на плечи палицу Геракла.

416…бесстрашна, как Юдифь или Долила. — То есть как библейские героини, победившие могучих мужей. Еврейка Юдифь (или Иудифь) спасла свой город Ветилую, обольстив осаждавшего его ассирийского полководца Олоферна и убив его во время сна.

Далила — коварная филистимлянка, вероломная жена древнееврейского богатыря Самсона. Узнав секрет его силы, заключавшейся в волосах, она остригла его во время сна и обессиленного выдала врагам.

417 Ла-Виллет — парижское предместье в северной части города, рабо чий район.

418… мускулистый, как спартанец… — То есть как гражданин города-государства Спарта в Древней Греции. Спартанцы с детства закалялись и воспитывались как воины.

424 Ахилл (Ахиллес) — в "Илиаде" Гомера и в древнегреческой мифологии храбрейший из греческих героев, осаждавших Трою.

Деидамия — жена Ахилла, дочь царя Ликомеда, у которого мать Ахилла богиня Фетида скрыла сына, желая оградить его от участия в Троянской войне, на которой ему была суждена гибель.

430 Консьержери — старинная часть Дворца правосудия в Париже; первоначально замок-резиденция консьержа — высшего исполнительного чиновника парижского парламента (отсюда и название), затем — тюрьма; ныне — музей.

438 Сирены — в древнегреческой мифологии сказочные существа, полу-птицы-полуженщины; своим чарующим пением завлекали мореходов, которые становились их добычей. В переносном смысле сирена — коварная обольстительная красавица.

453 Грации (древнегреческие хариты) — в античной мифологии первоначально божества плодородия, позднее — богини красоты и радости, олицетворение женской прелести; изображались в виде прекрасных обнаженных девушек. Иносказательно — совершенные красавицы.

Пилон, Жермен (1535–1590) — французский скульптор, автор известной группы "Три грации".

471 Крез (595–546 до н. э.) — царь Лидии; славился своими богатствами. В переносном смысле — очень богатый человек.

473 Лаж (или ажио) — превышение рыночной цены золота и установленного номинала ценных бумаг. В данном случае превышение номинала расписки Монте-Кристо идет в качестве процентов за предоставленный ему кредит.

474 …Поступите как апостол Фома: посмотрите и потрогайте. — Апостол Фома, получивший прозвище неверного (или неверующего), не хотел верить в воскресение Христа, говоря: "Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю".

477 …Фредерик играет Робера Макера… — Робер Макер, сатирический образ ловкого дельца-пройдохи времен Июльской монархии; создан знаменитым французским актером Фредериком Леметром (1800–1876) в популярной в 30-х-40-х гг. XIX в. во Франции комедии, написанной им же вместе с драматургом Бенжаменом Антье (1787–1870).

478 Некрополь (греч. nekropolis — буквально: город мертвых) — кладбище, могильник.

…за могилой Элоизы и Абеляра… — Пьер Абеляр (1079^1142), выдающийся французский философ и богослов, и его возлюбленная Элоиза (ум. в 1164 г.), племянница каноника Фульбера, известны трагической историей своей любви. Их тайный брак был расторгнут, и Фульбер из мести оскопил Абеляра, после чего любовники приняли постриг. Элоиза и Абеляр были похоронены вместе в построенной им часовне. В начале XIX в. их останки были перенесены на кладбище Пер-Лашез.

479 …стансы Малерба к Дюперье… — Стансы (ог франц. stance — строфа) — в поэзии XVIII–XIX вв. небольшое лирическое стихотворение несложной формы, часто содержащее размышления автора.

Малерб, Франсуа (ок. 1555–1628) — французский поэт, основоположник поэзии французского классицизма. Здесь, по-видимому, имеется в виду его лучшее стихотворение "У тешеиие Дюперье по поводу смерти его дочери".

Дюперье (или дю Перье), Франсуа — французский юрист; жил в XVI в.

489… Я готов повиноваться, если вы мне велите отвалить камень от могилы дочери Иаира, я пойду по волнам, как апостол, если вы сделаете мне знак идти… — Здесь Дюма имеет в виду несколько евангельских рассказов о чудесах, совершенных Христом, однако допускает некоторую неточность. Б городе Капернауме он повелел воскреснуть дочери начальника синагоги Иаира, однако тело умершей девицы находилось еще в доме. Отвалить же камень от входа в пещеру, где было совершено захоронение, Иисус приказал, воскрешая Лазаря. По воде, как посуху, ходил по призыву Христа апостол Петр.

…кто сказал, что вера движет горами! — Здесь Дюма перефразирует изречение Христа, обращенное к апостолам: "Ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: "Перейди отсюда туда", и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас".

498 Ландскнехт — карточная игра.

…если бы Лесаж не завоевал первенство своим шедевром… — Имеется в виду роман Лесажа "Хромой бес".

Асмодей (др. — евр. Ашмедай — искуситель) — имя злого, сластолюбивого демона в древнееврейской и средневековой литературе.

501 …совершенно квадратная. — Имеется в виду тогдашняя форма французских тысячефранковых банковских билетов.

502 Ламорисьер, Кристоф Луи Леон (1806–1865) — французский генерал и политический деятель, республиканец; участник завоевания Алжира.

Ней, Мишель (1769–1815) — французский полководец, маршал Франции, один из самых выдающихся сподвижников Наполеона.

Шангарнье, Никола Анн Теодюль (1793–1877) — французский генерал и политический деятель, монархист; участник завоевания Алжира.

Бедо, Мари Альфонс (1804–1863) — французский генерал и политический деятель, республиканец; участник колониальной войны в Алжире.

503 …к алжирскому губернатору… — Губернатором Алжира был в это время генерал (с 1840 г. — маршал Франции) граф Сильвен Шарль Вале (1773–1846), участник наполеоновских войн.

506… отправиться к заставе Сен-Жак… — Очевидно, Дюма намекает на то, что близ заставы Сен-Жак находится большая тюрьма Сайте, основанная в первой половине XIX в.

…уже из Тулона! — То есть бежал с каторги, размещавшейся в этом городе.

512 Пиксерекур, Рене Шарль Гилъбер де (1773–1844) — французский драматург, создатель мелодрам, привлекавших демократическую публику.

515 Гелиотроп — род тропического и субтропического кустарника.

523 …произведены над его френологическими шишками. — То есть над выпуклостями на черепе. (Название связано с наукой френологией, согласно которой по данным измерения частей черепа человека можно судить о его психических свойствах).

524 Мелисса — травянистое растение, содержащее эфирное масло с запахом лимона, используемое в парфюмерии и как пряность.

525 Сен-Симон, Луи де Рувруа, герцог де (1675–1755) — французский политический деятель и писатель, автор "Мемуаров", ценного исторического источника.

535 …жгла ему плечи…,как мучительное одеяние Несса. — Имеется в виду древнегреческий миф о гибели Геркулеса. Кентавр Несс, пытавшийся похитить жену Геркулеса Деяниру, был убит его отравленной стрелой. Перед смертью Несс дал Деянире комок своей крови и посоветовал смазать ею одежду мужа, чтобы удержать его, если тот захочет изменить ей. Когда Геркулес решил жениться на другой, Деянира натерла его плащ кровью Несса. Отравленный плащ накрепко прилип к телу героя, смертельный яд проник в его кровь и отравил Геркулеса. Мучения его были столь велики, что он еще живым взошел на погребальный костер.

540 …ярость… побуждавшая титанов брать приступом небо, Аякса — грозить кулаками богам. — Титаны — в древнегреческой мифологии дети Неба и Земли, божества старшего поколения, олицетворение сил природы. Они были заключены своим отцом Небом (Ураном) в недра матери Земли (Геи), но свергли его и завладели властью над миром; однако были, в свою очередь, побеждены богами-олимпийцами. Большой (или Великий) Аякс (или Эант) — в древнегреческой мифологии, "Илиаде" Гомера и античных трагедиях — один из храбрейших греческих героев, осаждавших Трою; отличался выдающимся ростом и силой; обойденный при распределении наград, впал в умоисступление, перебил множество животных, а потом от позора бросился на меч.

544… как в сказке Перро, вдруг явилась злая фея, которую не пригласили на свадьбу или на крестины, чтобы отомстить за эту забывчивость. — Речь идет о сказке "Спящая красавица".

…Бог не допустил, чтобы Авраам принес в жертву своего сына.. — Согласно библейскому преданию, Бог повелел Аврааму принести ему в жертву своего сына Исаака. Но, когда Авраам занес над сыном жертвенный нож, посланный Богом ангел остановил его руку и указал на запутавшегося в кустах около жертвенника барана.

548 …младший брат Тира и Карфагена, их наследник на Средиземном море… — Тир (современный Сур в Ливане) — в древности приморский город-государство в Финикии; основан в IV тысячелетии до н. э. Карфаген — древний город-государство в Северной Африке в районе современного города Тунис; основан в 825 г. до н. э.; в 146 г. до н. э. разрушен римлянами. Тир и Карфаген славились в древности своими мореходами и вели обширную морскую торговлю в Средиземном море и в Атлантическом океане. Называя Марсель их наследником, Дюма имеет в виду широкие морские и торговые связи этого города.

558 Мирабо, Оноре Габриель Рикети, графде (1749–1791) — деятель Великой Французской революции, сторонник конституционной монархии; с 1790 г. — тайный агент королевского двора. В молодости Мирабо из-за крайне беспорядочного образа жизни по настоянию своего отца неоднократно подвергался тюремному заключению, в том числе и в замке Иф.

566 Эвр — восточный ветер в древнегреческой мифологии.

Ганимед — в древнегреческой мифологии любимец и виночерпий верховного бога Зевса, подростком похищен им и взят на Олимп за необыкновенную красоту.

567…слова, которые, как "god-dam" Фигаро, могут заменить собой все тонкости любого языка. — God dam (правильно god damn — "Будь проклят!*, "Проклятье!*) — английское ругательство.

Фигаро — талантливый и энергичный слуга, главный герой трилогии Бомарше, комедий "Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность*, "Безумный день, или Женитьба Фигаро*, "Преступная мать, или Новый Тартюф*.

Здесь речь идет о пятом явлении третьего действия комедии "Безумный день, или Женитьба Фигаро*, в котором Фигаро иронически объясняет своему господину, что в Англии вполне можно объясняться с помощью единственного выражения "god-dam*.

Allegro (итал.) — веселый, живой, в музыке: быстрый темп и связанный с ним оживленный характер исполнения.

Moderate (итал.) — в музыке: умеренный темп исполнения.

568 Марий, Гай (ок. 157-86 до н. э.) — древнеримский полководец и государственный деятель; провел преобразование римской армии.

Гракхи — Тиберий Семпроний Гракх (162–133 до н. э.) и его брат Гай Семпроний (151–121 док. э) — древнеримские политические деятели, народные трибуны; пытались путем передела общественных зс мель ^постановить разорение римского крестьянства. Оба брата, проявив большое мужество и упорство, погибли в борьбе с сенатской знатью за осуществление своих преобразований.

571 Могга (или тога) — итальянская народная игра, известная со времен античности; состоит в угадывании игроками задуманных партнерами чисел.

Baiocco — старинная папская монета. Получить baiocco — то есть получить на чай.

578 Самоеды — старое русское название саамских племен Северной Руси, позднее перенесенное на ряд других северных народов.

Лапландцы — употреблявшееся ранее название народа саамов (лопарей), живущих на севере Скандинавского полуострова и на Кольском полуострове.

"Дон Кихот" (точное название "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский*) — знаменитый роман испанского писателя Мигеля де Сервантеса Сааведра (1547–1616); образ главного героя_г имя которого стало нарицательным, — человек, чье благородство, великодушие и готовность к подвигам вступают в трагический конфликт с действительностью.

579 Голиаф — персонаж Библии, гигант-богатырь из враждебного древним евреям племени филистимлян; был убит в единоборстве пастухом Давидом.

Соус Робер — блюдо французской кухни, винный соус к мясу.

583 Бочка Данаид — имеется в виду древнегреческий миф о пятидесяти дочерях царя города Аргоса Даная (Данаидах), по его приказанию убивших в брачную ночь своих мужей. Б наказание Дачаиды после смерти были обречены в подземном царстве иешо наполнять водой бездонную бочку. В переносном смысле — делать бесполезную и бесконечную работу.

592 Калипсо — в "Одиссее" Гомера нимфа острова Огигия, которая семь лет держала в плену занесенного к ней бурей Одиссея.

Телемах— в древнегреческой мифологии и "Одиссее" Гомера сын Одиссея.

Гладиаторы — в Древнем Риме рабы, военнопленные или преступники, обученные для вооруженных схваток между собой или с дикими зверями на аренах цирка.

594 …Приговоренные к смерти Нероном, своим повелителем и наследником… — В Древнем Риме, особенно во время правления Нерона, казнь обвиненных в государственных преступлениях обычно сопровождалась конфискацией имущества.

notes

Назад: XI СУДЬЯ

Дальше: Примечания

XVIII ПРЕЙСКУРАНТ ЛУИДЖИ ВАМПА

XIX ПРОЩЕНИЕ

XX ПЯТОЕ ОКТЯБРЯ

КОММЕНТАРИИ

notes