По мере того как они продвигались вперед, изящные формы фрегата вырисовывались перед ними во всех подробностях и видно стало их удивительное совершенство. И хотя за неимением навыка или интереса молодой граф д’Оре не был знатоком красоты, облеченной в такую форму, он не мог не любоваться изящными обводами корпуса, красотой и прочностью мачт, тонкостью канатов, которые на фоне неба, озаренного последними лучами заходящего солнца, казались гибкими шелковистыми нитями, сотканными каким-то гигантским пауком.

На фрегате царило все то же безмолвие, и никто на нем, по беспечности или из надменности, по-видимому, не обращал внимания на приближающуюся шлюпку. Один раз молодому мушкетеру показалось было, что из порта подле закрытого жерла пушки высунулась подзорная труба, обращенная в их сторону; но в это время корабль, повинуясь дыханию океана, в своем медленном круговом движении повернулся к ним носом и внимание графа привлекла резная фигура из тех, которые обыкновенно украшают носовую часть корабля и в честь которых его называют: то была дочь Америки, открытой Христофором Колумбом и завоеванной Фернаном Кортесом, — индианка с разноцветными перьями на голове, с обнаженной грудью и коралловым ожерельем на шее. Остальная часть этой полусирены-полузмеи извивалась прихотливыми арабесками по всему носу фрегата.

Чем ближе подходила шлюпка к фрегату, тем больше, казалось, эта фигура приковывала к себе взгляд графа. То была скульптура не только необычная по форме, но и замечательная по исполнению: легко было заметить, что не ремесленник, а большой художник извлек ее из куска дуба, где она дремала в течение веков. Моряк, со своей стороны, с профессиональным удовлетворением наблюдал, как внимание сухопутного офицера все более сосредоточивается на корабле. Наконец, заметив, что граф совершенно поглощен созерцанием фигуры, о которой мы сейчас говорили, он (похоже, с некоторым беспокойством) решил дождаться, пока тот выскажет свое мнение. Но граф безмолствовал, хотя они подошли к кораблю достаточно близко, чтобы видна была вся красота скульптуры, и моряк решил первым прервать молчание, в свою очередь обратившись с вопросом к спутнику.

— Ну, граф, — сказал он, скрывая под притворной веселостью нетерпение, с которым ожидал ответа, — что вы скажете об этом шедевре?

— Скажу, — отвечал Эмманюель, — что по сравнению с подобными украшениями, какие мне случалось видеть, это действительно шедевр.

— Да, — небрежно заметил лейтенант, — это последнее произведение Гийома Кусту; он умер, недоделав его, и оно закончено учеником его, Дюпре. Это очень достойный мастер; умирая с голоду, он работает с деревом за неимением мрамора и вытесывает носовые части кораблей, в то время как должен был бы ваять статуи. Посмотрите, — сказал моряк, повернув руль так, что шлюпка не подошла прямо к кораблю, а проплыла под бушпритом, — у нее на шее ожерелье из настоящих кораллов, а в ушах серьги из настоящего жемчуга. Что касается ее глаз, то в каждом ее зрачке сверкают алмазы, которые стоят по сто гиней с изображением короля Вильгельма, так что капитан, сумевший захватить этот фрегат, кроме чести, приобретет еще и прекрасный подарок для своей невесты.

— Лейтенант, а не глупо ли украшать свой корабль словно живое существо, — спросил Эмманюель, — и тратить большие деньги на ценности, которые могут пропасть в первом сражении или при первой буре?

— Что делать! — с непередаваемой грустью ответил молодой лейтенант. — У нас, моряков, нет другой семьи, кроме судовой команды, другой родины, кроме океана, другого зрелища, кроме бури, другого развлечения, кроме сражения, а хочется ведь и нам к чему-нибудь привязаться. У нас нет настоящей возлюбленной — кто захочет полюбить нас, птиц с вечно расправленными крыльями? Вот мы и создаем себе любовь воображаемую: один вспоминает какой-нибудь прохладный и тенистый островок, и всякий раз, когда этот островок возникает из воды как корзина цветов, сердце моряка радуется подобно птице, вновь завидевшей свое гнездо; у другого есть меж звезд любимая звезда, и в прекрасные длинные ночи на Атлантике, когда он идет под экватором, ему кажется, будто эта звезда приближается к нему, радостно и приветливо светит ему одному. А чаще всего моряки любят свой фрегат, как обыкновенные люди любят сына или дочь; страдают, когда ветер ломает какую-нибудь из его частей, когда ядро наносит ему рану; а если в бурю или во время битвы корабль поражен в сердце и обречен на гибель, моряк подает вам, жителям суши, священный пример верности: вместе с предметом своей любви идет на дно моря. Капитан Поль принадлежит к этим чудакам, только и всего; он отдал своему фрегату украшения, которые могли бы служить прекрасным свадебным подарком его невесте. A-а! Кажется, там зашевелились!

— Эй, на шлюпке, что вам надо?

— Мы хотим попасть на корабль, — прокричал Эмманюель. — Бросьте нам канат, швартов — все что угодно, лишь бы за это можно было уцепиться!

— Причальте к правому борту, там трап.

Гребцы последовали этому указанию, и через несколько мгновений молодые люди были уже у трапа, ведущего на палубу. Вахтенный офицер встретил их здесь с предупредительностью, показавшейся Эмманюелю добрым знаком.

— Сударь, — сказал лейтенант, обращаясь к вахтенному офицеру, одетому в такой же мундир, как у него, и, по-видимому, носившему то же звание, — знакомьтесь, мой друг, граф… Кстати, я забыл спросить, как вас зовут…

— Граф Эмманюель д’Оре.

— Мой друг, граф Эмманюель д’Оре, желает поговорить с капитаном Полем. Он на борту?

. — Только что прибыл, — ответил вахтенный офицер.

— В таком случае, дорогой граф, простите, но я вынужден покинуть вас, чтобы сообщить ему о вашем прибытии. Господин Вальтер, вероятно, согласится показать вам тем временем фрегат. Это будет очень любопытно для сухопутного офицера, тем более что вы вряд ли найдете еще хоть один корабль в таком порядке, как этот. Теперь, наверно, время ужина?

— Да, сударь.

— Тем лучше.

— Но… — офицер с некоторой нерешительностью поглядел на спутника графа, — я на вахте!

— Пустяки! Кто-нибудь из ваших товарищей охотно займет на несколько минут ваше место. Я постараюсь, чтобы капитан не заставил графа слишком долго ждать. До свидания, граф. Я отрекомендую вас так, что капитан хорошо вас примет.

С этими словами молодой лейтенант направился к капитанскому трапу, а оставшийся с Эмманюелем офицер повел его в батарею, где, как и предполагал дорожный спутник графа, в это время ужинали.

Графу впервые довелось увидеть подобное, и, как ему ни хотелось поскорее переговорить с капитаном, зрелище это полностью завладело его вниманием.

Между пушками, в пространстве, оставленном для их отката, не стояли, а висели на веревках, привязанных к перекрытию, столы и лавки. На каждой лавке сидело по четыре матроса; каждый брал свою долю куска говядины, а тот изо всех сил сопротивлялся, но он имел дело с молодцами, не расположенными считаться с этим. На столах стояло по два жбана вина, то есть по полбутылки на человека, хлеб лежал горкой и выдавался, видимо, не по рациону, а кому сколько понадобится. Трапеза проходила при глубочайшем молчании, хотя в ней было занято от ста восьмидесяти до двухсот человек.

Между тем, хотя матросы раскрывали рты только для того, чтобы есть, Эмманюель с удивлением обнаружил, что все они принадлежат к разным нациям и это очень заметно по их физиономиям. Чичероне его, заметив удивление графа, тотчас ответил на немой вопрос.

— Да, да, — сказал он с легким американским акцентом, на который граф уже обратил внимание и который доказывал, что и сам лейтенант родился по ту сторону Атлантического океана. — Да, у нас здесь полная коллекция представителей всех народов, и если бы вдруг добрый потоп смел с лица земли детей Ноя, как прежде детей Адама, в нашем ковчеге нашлось бы зерно каждой нации. Посмотрите: вот эти три молодца, что выменивают у соседей дольку чеснока на кусок ростбифа, родом из Галисии; мы взяли их на мысе Ортегаль. Они не станут драться, пока не помолятся святому Иакову, но зато уж когда помолятся, то скорее дадут изрубить себя в куски как мучеников, чем отступят хоть на шаг. Другие двое, что полируют стол в ущерб своим рукавам, — добрые голландцы; они и теперь еще жалуются, что открытие мыса Доброй Надежды вредит их торговле. С первого взгляда это настоящие пивные бочонки, но, как только скомандуют: «Койки долой!» — они мигом становятся ловкими и проворными, как баски. Подойдите к ним, и они, не имея что сказать о себе, расскажут вам о своих предках; поведают, что происходят от тех знаменитых подметальщиков моря, которые, отправляясь на битву, поднимали вместо флага метлу; но они и не подумают добавить, что в один прекрасный день англичане отобрали у них эту метлу и наделали из нее розги. А вот за этим столом сидят только французы; видите, не смея говорить громко, они шепчутся. На почетном месте их начальник, они его сами и выбрали; родом он парижанин, по склонностям — космополит, мастер подраться на палках, хороший фехтовальщик, а по профессии — учитель танцев; он вечно весел и всем доволен, работает с песнями, дерется с куплетами да и умрет напевая, если только пеньковый галстук не перехватит ему глотку, а это очень даже может случиться, если он угодит в руки Джону Булю.

Теперь посмотрите сюда: видите целый ряд костистых квадратных голов? Для вас это, разумеется, странные личности, но любой американец, родившийся между Гудзоновым и Мексиканским заливами, сразу угадает, что это медведи с берегов озера Эри или моржи из Новой Шотландии. Обратите внимание, что трое или четверо из них кривые на один глаз, это оттого, что дерутся они между собой совершенно необычным способом — вцепятся указательным и средним пальцами в волосы противника, а большим высадят ему глаз. Некоторые из них очень ловки в этом деле и никогда не дадут промаху. Зато и во время абордажа они не теряются, будьте спокойны. Бросают пику или нож и, сцепившись с каким-нибудь англичанином, выдавливают ему глаз так проворно, что приятно на это посмотреть. Согласитесь, что я вас не обманул и коллекция достаточно полная.

— Но как же ваш капитан командует всем этим разноплеменным экипажем? — с удивлением ответил Эмманюель, внимательно выслушав этот подробный перечень.

— О, во-первых, капитан говорит на всех языках. А во время бури или битвы он хоть и подает команды на своем родном языке, но с таким выражением, что всякий его понимает и повинуется. Но смотрите, дверь капитанской каюты отворяется — вероятно, капитан готов принять вас.

Из каюты появился мальчик в форме гардемарина, подошел к офицерам, спросил Эмманюеля, не он ли граф д’Оре, и повел его к капитану. Лейтенант, так добросовестно исполнявший обязанности чичероне, пошел опять на вахту. Эмманюель с некоторым беспокойством и любопытством приближался к каюте: ему наконец предстояло увидеть капитана Поля!

Это был человек лет пятидесяти или пятидесяти пяти, сутуловатый, но не от старости, а скорее от привычки ходить между палубами. Одет он был строго по форме королевского флота: ярко-синий мундир с алыми отворотами, красный камзол, такого же цвета юолоты, серые чулки, жабо и манжеты. Волосы его, завитые толстыми буклями, были сильно напудрены и связаны сзади лентой со свисающими концами; треугольная шляпа и шпага лежали подле него на столе. Когда Эмманюель показался в дверях каюты, капитан сидел на орудийном лафете, но, увидев гостя, быстро встал.

Молодой человек почувствовал некоторое смятение при виде этого человека, чьи глаза, казалось, проникали в душу и свободно читали в ней то, что было скрыто для других людей. Может быть, впечатление это усиливалось тем обстоятельством, что Эмманюель испытывал некоторые угрызения совести из-за дела, что привело его сюда, — дела, где капитану предстояла роль если не соучастника, то исполнителя.

Они поклонились друг другу учтиво, но сдержанно, как люди, чувствующие один к другому тайную неприязнь.

— Я имею честь говорить с графом Эмманюелем д’Оре? — спросил старый капитан.

— А я с капитаном Полем? — спросил в свою очередь молодой мушкетер.

Оба еще раз раскланялись.

— Позвольте узнать, — продолжал капитан, — какому счастливому случаю обязан я честью видеть у себя на корабле наследника одной из знатнейших фамилий Бретани?

Эмманюель еще раз поклонился в знак благодарности и, помолчав несколько секунд, как будто ему было трудно начать этот разговор, наконец произнес:

— Капитан, мне говорили, что ваш корабль идет в Мексиканский залив?

— Это правда. Я иду в Новый Орлеан и по пути зайду в Кайенну и Гавану.

— Прекрасно. Значит, вам не нужно будет и сворачивать с пути, чтобы исполнить предписание, которое я вам привез, если вы согласитесь его исполнить.

— От кого же это предписание?

— От морского министра.

— Предписание на мое имя? — спросил капитан с некоторой недоверчивостью.

— Собственно, не на ваше имя, сударь, а на имя любого капитана королевского флота, чей корабль идет в Южную Америку.

— И о чем идет речь, господин граф?

— Необходимо отправить в Кайенну одного государственного преступника, приговоренного к ссылке.

— Документ с вами?

— Вот он, — ответил Эмманюель, вынимая из кармана бумагу.

Капитан взял ее, подошел к окну, чтобы воспользоваться последним светом уходящего дня, и прочел вслух следующее:

— Приказ составлен правильно? — спросил Эмманюель.

— Совершенно правильно, сударь, — ответил капитан.

— Согласны ли вы его исполнить?

— Я обязан исполнять приказы морского министра.

— Так когда вы позволите доставить на ваш борт преступника?

— Когда вам угодно, сударь. Только, если можно, поскорее, потому что я недолго простою в здешних водах.

— Я велю поторопиться.

— Вы больше ничего не имеете сказать мне?

— Мне остается лишь поблагодарить вас.

— Не за что, сударь. Министр приказывает — я повинуюсь, только и всего; это исполнение долга, а не услуга.

Капитан и граф снова раскланялись, и прощание было еще холоднее, чем встреча.

Выйдя на палубу, Эмманюель спросил у вахтенного офицера, где его знакомый; тот ответил, что молодой моряк остался ужинать у капитана Поля, но, будучи человеком любезным и предупредительным, предоставил свою шлюпку в распоряжение графа. Действительно, она стояла борт о борт с фрегатом, и матросы, держа весла наготове, ждали того, кого им приказано было доставить на берег. Как только Эмманюель спустился в шлюпку, она понеслась к берегу с прежней быстротою, но на сей раз в грустном безмолвии: рядом с графом не было молодого моряка, оживлявшего разговор аксиомами своей поэтичной философии.

В ту же ночь ссыльный был привезен на корабль, и на другой день любопытные тщетно искали глазами фрегат, целую неделю дававший повод к бесчисленным догадкам. Неожиданный приход его, непонятное пребывание в гавани и внезапное исчезновение навсегда остались для почтенных обывателей Пор-Луи нераскрытой тайной.