LXVII
МАЙИ РЕВНУЕТ СВОЮ ЖЕНУ
Господин герцог де Ришелье, как и сказал камердинер, действительно ожидал графа.
Они приветствовали друг друга весьма учтиво, как и пристало людям истинно светским. Майи был не из тех, кто способен оказать дурной прием гостю, приди даже тот с той же целью, что и Пекиньи, самый любезный и самый изворотливый среди вельмож своего времени.
Как требовал обычай, они обнялись.
— Не могли бы вы, дорогой граф, — начал герцог, покончив со всеми любезностями, предусмотренными этикетом, — не могли бы вы уделить мне полчаса?
— Но, герцог, вы же знаете, что здесь…
— Понимаю, этот дом наслаждений, а не дел.
— Значит, вы пришли сюда по делу?
— Да, и притом оно из числа самых неотложных.
— Но я сейчас…
— Сейчас вы здесь с вашей возлюбленной?
— Вот именно.
— Боже мой! Я в отчаянии, что помешал.
— Но в конце концов скажите, герцог…
— Что?
— Так ли уж необходим этот разговор?
— Совершенно необходим.
— В таком случае извольте, я в вашем распоряжении. Где вам угодно расположиться?
— Если вы мне предоставляете выбор, я бы предпочел, чтобы мы совершили небольшую прогулку.
— Здесь есть сад.
— Превосходно!
— Так идемте.
Майи провел Ришелье через ту обеденную залу, где он накануне принимал Пекиньи, на крыльцо, которое утопало в роскошных цветах, прикрытых большим стеклянным колпаком, и оттуда они спустились в сад, печальный, оголившийся с первыми заморозками.
Тем не менее в эти последние осенние дни еще можно было судить о том, как здесь было и как станет вновь, когда возвратится майское тепло с его живительным дыханием.
Сад являл собой вытянутый прямоугольник, обрамленный растущими вплотную к ограде большими кленами, на ветвях которых мороз развесил свои колючие сталактиты — украшение зимы.
— Теперь, господин герцог, как видите, мы одни настолько, насколько вы, как мне кажется, того желали. Говорите же, я вас слушаю. По-видимому, вас прислали ко мне по служебной надобности?
— Клянусь душой, не без того, любезный граф; но позвольте мне для начала выразить вам свое восхищение подобной прозорливостью.
Тут они обменялись поклонами.
— Знаете ли, граф, этот ваш особнячок — сущая прелесть.
— Такая похвала, господин герцог, лестна вдвойне, поскольку она исходит от вас.
— Здесь нужна поистине чудесная птичка, достойная такой очаровательной клетки.
— Герцог!
— Впрочем, если молва не преувеличивает, ваша возлюбленная, по-видимому, жемчужина из жемчужин. В какие же воды вам пришлось нырять, чтобы выудить для нас такое сокровище?
"Как, — подумал Майи, — неужели этому тоже есть дело до моей любовницы?"
И, одарив Ришелье улыбкой, он спросил:
— Вы упомянули о служебной надобности, господин герцог; уж не хотите ли вы сменить резиденцию?
— Каким образом?
— Ну как же: сначала вы были аккредитованы при австрийском августейшем доме, а потом, видимо, при домике на улице Гранж-Бательер?
— О! Да это просто невероятно, как вы догадливы, мой дорогой граф. Право же, вы сегодня в ударе.
"Ясно, — сказал себе Майи. — Он тоже явился требовать у меня Олимпию".
И все в нем судорожно сжалось.
Затем, уже вслух, он произнес:
— Господин герцог, моя проницательность заходит еще дальше, чем вы полагаете.
— Да ну? — обронил Ришелье.
— Потому что я не только распознал посольство, но и угадываю, в чем суть миссии посла.
— В самом деле?
— Да. Только должен вас предупредить об одном обстоятельстве.
— Каком?
— Я дурно настроен.
— Ах, вот как, — удивленно протянул герцог.
— Да, со мной только что уже провели переговоры на сей предмет, и предупреждаю вас, что эта беседа была мне более чем неприятна.
— С вами велись переговоры?
— Да, причем все было высказано весьма ясно и даже очень напористо.
— Будет ли нескромностью осведомиться, кто посетил вас, граф?
— Нет, черт возьми! Тем более что я ему оказал такой прием…
— Неужели?
— … такой, что отбил у него охоту вернуться!
— Но при всем том вы не сказали мне, кто был этот официальный посредник.
— О, это был некто из числа моих близких друзей.
— Пекиньи, должно быть? — наудачу спросил герцог.
— Верно! — вскричал Майи. — Откуда вы знаете?
"Ах, дьявол! — подумал Ришелье. — Пекиньи! Проклятая придворная лиса, он еще меня обойдет!"
Потом он спросил вслух:
— И вы отказались выслушать его?
— Напротив, дал ему высказаться до конца. И вот тогда, когда между нами уже не оставалось никаких неясностей, я распростился с ним таким образом, чтобы дать ему понять, что его возвращение было бы для меня крайне неприятно.
— Но, может быть, дорогой граф, — произнес Ришелье с самой проникновенной из своих улыбок, — он не представил вам на рассмотрение все свои соображения?
— О! Сколь бы вы ни были красноречивы, господин герцог, сомневаюсь, чтобы вы превзошли Пекиньи: он превзошел самого Демосфена.
— Давайте поразмыслим, прошу вас, господин граф, — сказал Ришелье, — а чтобы рассуждать здраво, прежде всего не смешивайте мою миссию с миссией Пекиньи; что до меня, я пришел как друг.
— Точь-в-точь с такого уверения Пекиньи и начал. Вы меня пугаете, господин герцог; именно этой самой дружбой я объясняю его столь удивительное красноречие.
— Как бы он ни был красноречив, я надеюсь сказать вам кое-что такое, о чем он забыл.
— Попытайтесь.
— Сначала проясним одну подробность.
— Проясните ее, герцог.
— Всегда лучше знать, какова отправная точка рассуждения, не так ли?
— Без сомнения.
— Итак, начнем с того, что вы расстались с госпожой де Майи, это более или менее точно, правда?
— Как? Это уже известно?
— Целому свету.
— Что ж! Она даром время не теряет.
— Она или вы.
— Она.
— Это не важно: в любом случае дело сделано, притом чрезвычайно умно.
— Так все стало известно? — повторил Майи, не в силах оправиться от удивления.
— Поверьте, мой дорогой граф, что, не зная об этом, я бы к вам не пришел, — сказал Ришелье.
— А! Ну да, верно, — пробормотал Майи.
— Что верно? — спросил герцог.
— Вы разрабатываете план захвата.
— Что вы хотите этим сказать?
В ответ Майи с тонкой улыбкой покачал головой.
— Я вас не понимаю, — сказал Ришелье.
— Зато я понимаю, — отрезал Майи.
— В конце концов, из всего этого следует, что ваша ссора с госпожой де Майи серьезна?
— Из этого следует, господин герцог, что тут я вам предоставляю полную свободу действий: мы с госпожой де Майи отныне друг другу чужие.
— Вы это говорите с таким видом, господин граф… Гм!
— Ну, и с каким же видом я сказал это?
— С таким, который заставляет предполагать, что вы сожалеете об этом разрыве.
— Я не сожалею о нем, герцог, нисколько, хотя моя супруга исполнена редкостных достоинств.
— Она очаровательна!
— О, прошу вас, не восхваляйте ее передо мной слишком уж пылко.
— А почему?
— Да потому, что в конечном счете я все-таки ее муж.
— Что ж! Неужели из этого следует, что вы должны быть нечувствительны к обаянию такой привлекательной женщины?
— Разве я не сказал вам минуту назад, что она исполнена редкостных достоинств?
— Что не помешало вам возвратить ей свободу. Черт возьми, мне это понятно.
— Как? Что вам понятно?
— Конечно, когда имеешь такую возлюбленную, как ваша…
"Так! — подумал Майи. — Вот он и вернулся к Олимпии!"
Вслух же он сказал:
— Послушайте! Вы всего три-четыре дня назад вернулись из Вены, а уже успели свести знакомство и с моей женой, и с моей любовницей?
— С вашей женой — да, с вашей любовницей — нет; но вчера в одном славном обществе говорили о том, как она мила.
— В Рамбуйе?
— Да, а откуда вам это известно?
— Разве я вам не говорил, что у меня побывал Пекиньи?
— Верно; в сущности, именно он и рассказывал об этом.
— А кому?
— Ну, полагаю, что королю.
Майи топнул ногой.
— Вот как! — сказал Ришелье. — Значит, в том, что говорят, нет преувеличения?
— О ком говорят?
— Да о мадемуазель Олимпии. Ведь ее так зовут, вашу любовницу, не правда ли? Говорят, что она хороша.
— Очень хороша!
— Исполнена изящества.
— Это фея!
— И сверх того талантлива.
— Артистка, которая выше всяких похвал.
— И она любит вас?
— Что, черт возьми, вы здесь находите удивительного?
— Ничего, черт побери! Вы очаровательный кавалер, и я просто так задал вам этот вопрос.
— Значит, вас интересует, любит меня Олимпия или нет?
— Чрезвычайно интересует.
— Что ж! Она меня любит, герцог.
— А вы любите ее?
— Смешно так говорить, герцог, я это знаю, но…
— Но…
— … но я ее просто боготворю.
— Настолько, что никакая сила не может оторвать вас от нее?
— Да.
— И какие бы блистательные возможности ни открывались перед вами, ничто не заставит вас от нее отказаться?
— Ничто не заставит меня от нее отказаться, но если кто-либо только попробует отнять ее у меня…
— Что бы вы тогда сделали?
— Черт! Да я убью всякого, кто возьмет на себя эту комиссию в угоду кому бы то ни было, будь этот посредник моим лучшим другом или родным братом, будь это даже вы, герцог.
— Вашу руку! — сказал Ришелье, протягивая графу свою.
— Как? Вы мне предлагаете ударить по рукам?
— Вы так меня порадовали, что я теперь самый счастливый человек на земле.
— Вы рады, что я обожаю мою возлюбленную, что любим ею, что готов оспаривать ее даже у самого короля?
— Как счастливо все складывается! — вскричал герцог.
— Но в конце концов, что в этом столь уж отрадного для вас? Или вы хотите, чтобы я сгорел от любопытства, милейший герцог?
— Я в восторге, что вы избавили меня от всех сомнений.
— Значит, они у вас были?
— Разумеется, мой дорогой граф; ведь, как вы сами недавно заметили, муж всегда остается мужем, впрочем, если он более таковым не является… подобно вам… в определенных случаях… что ж!..
— Ну, что тогда?
— Тогда можно смело говорить с ним о его жене.
— Как, вы хотите говорить о моей жене?
— Безусловно, я ведь только за тем и пришел — это меня и смущает.
— Ах, черт побери! — вырвалось у Майи. — Хотел бы я знать, кто из нас двоих, герцог, смущен больше.
— Совершенно очевидно, что это я, — заявил Ришелье, — и доказательство тому, что уже целый час я хожу вокруг да около, не зная, как приступить к делу.
— Хотите, чтобы я вам помог?
— Черт возьми, это было бы очень любезно, дорогой граф!
— О, это проще простого. Вы вчера в Рамбуйе видели госпожу де Майи, и вам показалось, что она в вашем вкусе. Вы знали, что у меня есть любовница, и, как добрый приятель, пожелали удостовериться, что я более не считаю себя женатым.
— Все так, право слово, так… Но какой дьявол мог подсказать вам это?
— У меня есть кое-какие сведения; продолжайте.
— Сказать по правде, дорогой граф, вы человек как нельзя более тонкий: да, у меня и впрямь есть виды на госпожу де Майи, да, мне нужна эта женщина, и я не без удовольствия доказал бы вам, что…
— Ах, это уж чересчур! — закричал Майи и громко захохотал, но сама эта громкость выдавала неискренность его смеха. — Значит, вы явились просить, чтобы я, я сам позволил вам отнять у меня мою жену!
— А вы предпочли бы, дорогой граф, чтобы я, словно мужлан или кто-то из скверных подражателей временам Регентства, забрался к вам без предупреждения и попросту умыкнул ее, пользуясь как прикрытием этой вашей маленькой размолвкой, которая пока еще наполовину в секрете? Фи! Это ужасающе безвкусно. Хотите, я объясню вам, граф, почему мои дипломатические переговоры почти всегда были удачны? Все потому, что для договора, как правило, требуются две соглашающиеся стороны, а я всегда старался устроить так, чтобы не застать своего противника врасплох: я завоевывал его своей прямотой, а побеждал рассудительностью.
— Стало быть, — выкрикнул граф, — вы рассчитываете доказать, что с моей стороны было бы справедливо уступить вам госпожу де Майи?
— Ну, конечно, я на это надеюсь.
— В самом деле?
— Если бы не это, я бы, само собой разумеется, не вынуждал вас подняться с ложа, где вы почивали под бочком своей любовницы, мне ведь сказали, что вы спите.
— Хорошо! Превосходно! — воскликнул Майи, которого невольно развеселила странность происходящего. — Докажите мне это, дорогой герцог, докажите, и, если вы в том преуспеете, я, до сих пор считавший вас победоносным, признаю вас непобедимым.
— Начнем с того, что свою жену вы больше не любите. Ведь так?
— Я это признаю: у нее ужасный характер.
— Для вас.
— О! Но я, видите ли, когда женился на ней, брал ее для себя, мой любезный герцог!
— Прелестно! Вы уже склоняетесь к озорству.
— Как это?
— Ведь теперь вы дурно отзываетесь о госпоже де Майи.
— А вы почему-то желаете ей добра?
— Граф, — усмехнулся герцог, — сделайте милость, давайте говорить серьезно. Я вам клянусь, что дело стоит труда, и раз уж Пекиньи говорил вам об этом, вы должны трезво оценить положение.
— Выражайтесь определеннее, герцог.
— Что ж! Вам надо, по-моему, не показывать вида, что происходящее вам небезразлично. Жертва, приносимая добровольно, не повредит вам в глазах света; к тому же есть две причины, побуждающие вас так поступать: прежде всего — воля короля, а ей противиться нельзя.
— Ну да! То же самое мне твердил Пекиньи.
— Вот-вот! А каков соблазнитель! К тому же наиважнейшая причина здесь та, которую предоставляет вам ваш добрый ангел.
— Что вы разумеете под этим?
— Несовместимость, мой милый граф, несовместимость.
— Не угодно ли вам?..
— Я говорю о том, как кстати пришлась эта ваша несовместимость характеров. В самом деле, подумайте, какая удача, что разрыв произошел именно так, именно поэтому, да еще в тот самый момент, когда он был так нужен.
— О каком разрыве вы толкуете?
— Да о вашем разрыве с супругой.
Майи с удивлением посмотрел на герцога.
— Право, не пойму, — сказал он, — какое отношение мой разрыв с госпожой де Майи имеет ко всей этой истории?
— Ну вот, граф, не напрасно я вам говорил, что Пекиньи не предложил вам оценить положение всесторонне… Как же так? Разве не чудо, что именно вчера, без всякой преднамеренности, без скандала, вы и ваша жена подписали маленький пакт о разводе, благодаря которому вы оба теперь вне досягаемости: вы для насмешек, она для обвинений?
— Честью клянусь, — вскричал Майи, — я, герцог, все еще вас не понимаю!
— Вы меня пугаете — что ж, объяснюсь.
— Ох, вы очень меня этим обяжете, не то от вас и Пекиньи я скоро помешаюсь.
— Так вот! Что бы подумал свет, если бы ваш благословенный разрыв не предшествовал той миссии, с которой я к вам явился? Сказали бы: господин де Майи честолюбец…
— Честолюбец?
— А госпожа де Майи пожертвовала своим мужем, поскольку он всего лишь граф, и предпочла ему короля, ибо он король.
— Король? — вскричал Майи, бледнея.
— Э, ну разумеется, король.
— Как?! Моя жена…
— Что?
— Так это король ее домогается?
— Несомненно.
— А вы…
— Я первый, кто показывает пример самоотречения.
— Вы пришли от имени короля?
— А от чьего же, по-вашему, имени я мог бы прийти? Я посол Франции, а Франция — это король. Кой черт! Мой дорогой граф, кто носит имя Ришелье, тот занимается либо делами короля, либо своими — одно из двух.
Майи застыл, пораженный: весь круг неведомых обстоятельств, о которых он понятия не имел, внезапно открылся перед ним. Всецело поглощенный своей любовницей, он до сих пор был уверен, что Ришелье ведет речь именно о ней.
— Король влюблен в мою жену! — пробормотал он наконец, выходя из остолбенения.
— Э, да что с вами? — воскликнул Ришелье. — Можно подумать, будто вы с неба упали! Ведь я уже полчаса на десять разных ладов говорю вам все об одном.
— Ах, герцог, герцог! — прошептал Майи. — Неужели это правда, что вы мне сообщили?
— Так вы что, меня не слушали?
— Моя жена! Король любит мою жену!
Ришелье утвердительно кивнул.
— Но это невозможно! — внезапно вскричал Майи.
— Как так невозможно?
— Но, герцог, Пекиньи сегодня утром говорил мне совсем другое. Герцог, все это ваши выдумки.
— Я придумал это?! Черт подери!
— Да, вы.
— И с какой целью?
— Чтобы отнять у меня мою жену.
— О-о, граф, — протянул Ришелье, — что за чертовщину вы несете? Или за те годы, что меня здесь не было, в Париже стало принято так выражаться? Выдумки? Я что-то выдумываю? От вас ли это слышу? Ну, мой дорогой граф, вы несете вздор.
— О! Пекиньи! Пекиньи!
— Вот оно что! Ну, так чего он вам наговорил?
— Он же мне сказал, что это Олимпия, моя любовница, предмет вожделений короля!
— Неужели?
И Ришелье расхохотался.
— Вас это веселит, герцог? — процедил Майи, готовый разозлиться.
— Нуда.
— И почему же?
— Потому что это и в самом деле забавно. А что, если так и есть?
— Король любит двух женщин?!
— Он на это способен, граф.
— О, прошу вас, не шутите так.
— Да ведь, если на то пошло, он вполне может забрать у вас обеих, мой бедный граф!
— Ох, герцог, согласитесь же, что положение в самом деле недопустимое.
— По правде говоря, странное стечение обстоятельств.
— Забрать Олимпию, которую я люблю!
— Так отдайте ему вашу жену.
— Госпожу де Майи, которая носит мое имя!
— В таком случае отдайте ему вашу любовницу.
— Герцог, я человек конченый, надо мной будет потешаться весь Париж, а вы уже начали.
— Не приведи Боже! Мой дорогой граф, я, напротив, пришел к вам с открытым сердцем и самыми дружескими чувствами.
— Так дайте же мне совет!
— Вот еще! Вы шутите.
— Как так?
— Разве можно давать советы человеку в вашем положении, человеку, принужденному сделать выбор между любовью и самолюбием?
— Но в конце концов, герцог, вы же пришли сюда с какой-то целью?
— Проклятье! По-моему, я достаточно долго объяснял вам, зачем я здесь.
— Повторите еще раз.
— Что ж! Я пришел, чтобы предложить вам способ спастись от осмеяния.
— Предлагайте, и поскорее.
— Я пришел, чтобы вам сказать: король домогается вашей жены; вы никогда не любили свою жену, а ваша жена к вам охладела. Так поспешите.
— Поспешить? Мне?
— Да.
— Каким образом?
— Поторопитесь последовать примеру мужа госпожи де Монтеспан, который всегда внушал страх королю, был обласкан своей женой и уважаем целым светом. Вполне возможно, что извечная мораль здесь кое-что подправила бы, но в наши дни все происходит именно так, а надо жить в своем времени, каким бы жалким оно ни было.
— Герцог! Герцог! Это же сущее бесчестье — то, что вы мне предлагаете!
— Да вы с ума сошли, дорогой? Это же, напротив, высшее благополучие. То самое, что называется сделать свой выбор, крепко держать судьбу за хвост и, так сказать, взыскать с врага выкуп.
— Я бы хотел смотреть на эти вещи с вашей точки зрения, герцог.
— А вот вам доказательство, что я прав. Если вы станете колебаться, король атакует вас с самой слабой стороны, как всегда поступают при осаде: сначала у вас отберут любовницу, и все это одобрят. В нравственном смысле.
— Как, неужели все одобрят это?
— Э, Боже мой! Ведь все любят посмеяться, не так ли? А король, пресытившись вашей любовницей, перейдет к вашей жене; ею он тоже завладеет, и тем легче, что, позволив ему это, она сыграет с вами двойную шутку. Следовательно, вы получите пинка сразу два раза — и от любовницы и от жены, и при этой комедии будет присутствовать весь свет, ведь нет такого зрителя, который, посмотрев первое действие спектакля, не пожелал бы увидеть второе.
— Послушайте, герцог, это ужасно!
— Но это так. А вы держитесь, не склоняйте головы. Изобразите ироническую усмешку. Сделайте выбор: отбросьте прочь плевелы, а злак сохраните; в этой буре, грозящей поглотить все и вся, запаситесь той доской, что поможет выплыть. Притом выйдете вы из этой переделки герцогом и пэром, кавалером королевских орденов; потребуйте заверений, что вам дадут хорошее губернаторство, а если удастся, сразу добейтесь его — вот тогда все будут смеяться не над вами, а вместе с вами.
— Да это все невозможно! Невозможно!
— Вы теряете разум. Любите вы свою любовницу?
— Я без ума от нее!
— А жену свою вы любите?
— Не знаю.
— О, хорошенькая новость! Вот вы уже и виляете, колеблетесь. Слабость, какая же это слабость! Вы покинули свою жену — да или нет?
— Ну, примерно так.
— Что ж! Брошенная жена за себя отомстит.
— Возможно.
— Говорю вам, она с вами расквитается. Почему, дьявол все это возьми, вы воображаете, что возможны исключения из правила именно в вашу пользу? Если она отомстит не с королем, ей в этом поможет кто-нибудь другой. И тогда прощай, герцогство, прощайте, пэрство, орден, губернаторство! Вы станете рогоносцем задаром! Сказать по чести, любезный граф, не понимаю, как это такой умный человек, как вы, имея столь очаровательную любовницу, как ваша, и, подобно вам, тяготясь своей женой, не благословляет Небеса, посылающие ему такой повод обрести свободу.
— Но свобода такой ценой — это же бесчестье!
— Все это лишь громкие слова. Э, сударь! Если ваша жена любит короля, попробуйте-ка предотвратить его, это бесчестье!
— Моя жена любит короля?
— Почему бы и нет? Какая разница, молод Людовик Пятнадцатый или стар, уродлив он или хорош собой, король он или пастух? Разве Людовик Пятнадцатый не стоит любого из нас, будь то вы, я или кто угодно?
— О, и вы туда же! Как Пекиньи! — пробормотал граф.
— То, чего вы не желаете сделать, использовав все преимущества положения, вас так или иначе не минет — но уже по принуждению. И вот тогда вы увидите, сами увидите!..
— Герцог, от этого недолго разбить себе голову!
— Нет, сударь, напротив: ведь есть способ ее сберечь. Будете рассудительны — выбор не представит для вас труда.
Майи уткнулся лицом в ладони.
Ришелье смотрел на него с жалостью, как торжествующий победитель на поверженного врага.
— Я пришел, — сказал он, — чтобы сообщить вам добрую новость и уведомить вас о ходе событий; но вы все выворачиваете наизнанку — так давайте прекратим этот разговор.
— Да вы понимаете, как это оскорбительно — все то, что вы мне тут наговорили? — вскричал Майи, поднимая голову.
— Берегитесь, — произнес Ришелье, — вы добьетесь, что я это признаю. Я посол его величества и должен поддерживать честь короны.
— Как Пекиньи! — возопил несчастный. — Как Пекиньи!
И он припал лицом к мраморному цоколю статуи.
Нет сомнения, что герцог довел Майи именно до того состояния, в какое хотел его привести, так как, пользуясь минутным оцепенением, объявшим злополучного графа, он повернулся на каблуках и исчез.
