Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 33. Сальватор. Части 3,4
Назад: IV СНОВА БУНТ!
Дальше: XIV ДОСТОЙНАЯ СЕСТРА ПОКОЙНОГО ГОСПОДИНА ЛОРЕДАНА
IX
ГЛАВА, В КОТОРОЙ РЕЗУЛЬТАТЫ НАВАРРИНСКОГО СРАЖЕНИЯ РАССМАТРИВАЮТСЯ ПОД НОВЫМ УГЛОМ ЗРЕНИЯ
Пока г-н де Маранд дружески объяснял Жану Роберу причину своего визита, посмотрим, что происходило у г-на де Вальженеза, но вне стен его дома.
Лоредан, как мы сказали, ускользнул из особняка г-жи де Маранд, но (об этом мы тоже говорили) имел неловкость, слишком торопливо сбегая с лестницы, налететь на г-на де Маранда и, как мы помним, выбить у него из рук свечу и портфель.
Как ни торопился Лоредан исчезнуть, он почти был уверен, что банкир его узнал. Во всяком случае у него не оставалось сомнений, что Жан Робер успел его как следует рассмотреть. И г-н де Вальженез рассчитывал увидеть поутру кого-нибудь из них, а может быть и сразу обоих.
Но он полагал, что к нему могут явиться с визитом не раньше девяти-десяти часов утра. Итак, у него было время получить некоторые сведения, что в его положении могло оказаться чрезвычайно важным.
Этих сведений он ждал от мадемуазель Натали.
Около семи часов утра он вышел пешком из особняка, прыгнул в кабриолет и приказал отвезти себя на улицу Лаффита, где, как он полагал, хозяева еще не вставали. Тем легче ему было бы встретиться с камеристкой.
Случай помог г-ну де Вальженезу так, как он не мог и мечтать: когда он подъехал к особняку, мадемуазель Натали выходила оттуда с вещами.
Господин де Вальженез помахал ей рукой.
Камеристка узнала его и подбежала к кабриолету.
— Ах, сударь! — сказала она. — Какая удача, что я вас встретила!
— А я скажу тебе больше, — отвечал молодой человек, — я приехал ради тебя. Ну, что там?
— Она меня выгнала, — пожаловалась камеристка.
— И куда ты направляешься?
— Да в какую-нибудь гостиницу — дождаться полудня.
— А что ты намерена делать в полдень?
— Пойду к мадемуазель и попрошу принять участие в моей судьбе. Ведь прогнали-то меня из-за вас: я исполняла ваши приказания.
— Зачем тебе ждать до полудня? Сюзанна встает рано. Расскажи ей, что с тобой произошло, она снова возьмет тебя в услужение. Я же со своей стороны должен заплатить тебе неустойку, и ты ее получишь, будь покойна.
— Да я и не волновалась. Я знала, что вы справедливы и не оставите меня на улице.
— Расскажи, что произошло после моего ухода.
— Госпожа де Маранд устроила господину Жану Роберу сцену, и тот поклялся, что не станет с вами драться.
— А ты сама веришь в клятвы поэта?
— Нет. Должно быть, он сейчас у вас.
— Я только что выехал из дому, он там еще не появлялся. Ну, а что было дальше?
— Потом госпожа де Маранд спустилась к себе в спальню, там она меня и рассчитала.
— И?..
— Не успела она лечь, как вошел господин де Маранд.
— Куда?
— В спальню к жене.
— В спальню к жене? Ты же говорила, что он почти никогда туда не заходит?
— Похоже, он делает исключение, когда того требуют обстоятельства.
— Ты знаешь, зачем он заходил к жене?
— О, не беспокойтесь! — цинично рассмеялась Натали, словно Мартон времен Людовика XV. — Серьезных намерений у него не было.
— Уф! У меня прямо гора свалилась с плеч, детка! Зачем же он все-таки заходил? Отвечай!
— Он зашел успокоить госпожу де Маранд.
— Что ты имеешь в виду? Ну, договаривай! Ты же наверняка подслушивала и под этой дверью!
— Если я это и делала, то исключительно ради того, чтобы оказать вам услугу, клянусь!
— Ах, черт побери! И о чем же они говорили?
— Если я правильно поняла, господин де Маранд принял сторону господина Жана Робера.
— Вот образцовый муж, Натали! Поистине, это не человек, а находка. Итак, он успокоил жену, принял сторону господина Жана Робера и?..
— Почтительно поцеловав жене руку, удалился к себе неслышными шагами.
— Так-так! Значит, я буду иметь дело с ним?
— Могу поклясться, что так.
— В таком случае, не стоит заставлять его ждать. Если бы у меня была крытая коляска, я взял бы тебя с собой, детка. Но ты же понимаешь, что в кабриолете… Невозможно! Садись в фиакр и поезжай за мной.
— Итак, господин предупрежден.
— Да, Натали, а предупрежденный стоит двоих.
Господин де Вальженез дал кучеру адрес, и кабриолет покатил к его особняку.
Вот что произошло с г-ном де Вальженезом на утренней прогулке.
Мадемуазель Сюзанна — мы еще не имели удовольствия видеть ее после вечера в особняке Марандов, где она начала кокетничать с Камиллом де Розаном, — не теряла времени даром, в отличие от Кармелиты, то и дело падавшей в обмороки, и была весела, кокетлива, беззаботна, любезничала со всеми, особенно с человеком, из-за которого погиб Коломбан.
С того вечера, когда, несмотря на присутствие черноглазой жены Камилла, не спускавшей с Сюзанны полного истинно испанских угроз взгляда, мадемуазель де Вальженез остановила свой выбор на американце, дня не проходило, чтобы Камилл не встречал, как бы случайно, мадемуазель Сюзанну то в Опере, то в Опере-буфф, то на скачках, то в Булонском лесу, то в Тюильри, то в чьей-нибудь гостиной, куда оба они были вхожи.
Постепенно случайные встречи превратились в свидания. Камилл выставлял свою любовь напоказ, а мадемуазель де Вальженез не боялась себя скомпрометировать.
Однажды утром она пошла еще дальше: призналась, что, разделяет любовь креола.
А в один прекрасный вечер отважно это доказала.
С того вечера Камилл де Розан приезжал в особняк Вальженезов так часто, как только позволяла его ревнивая половина. Обыкновенно это случалось по утрам, когда прекрасная креолка еще спала.
Вот как вышло, что, отправившись от Жана Робера в Тюильри, банкир встретил в конце Паромной улицы Камилла де Розана.
Креол, о скромности которого мы имеем представление, и не думал прятаться, а потому первый поздоровался с банкиром.
— Откуда, черт возьми, вы в такую рань? — спросил г-н де Маранд.
— От господина де Вальженеза, — отвечал тот.
— Вы, стало быть, с ним знакомы?
— Да вы же сами нас друг другу представили!
— Верно! Я и забыл.
Креол и банкир, обменявшись поклонами, разъехались в разные стороны.
Вернувшись к себе, Лоредан удивился, не застав ни Жана Робера, ни г-на де Маранда.
Причина их отсутствия нам известна.
Друзья Жана Робера — назовем их секундантами, так будет сейчас точнее — обещали банкиру ждать новых указаний и завтракали в кафе Демар, в то время как г-н де Маранд тоже не хотел идти к г-ну де Вальженезу, не повидавшись с Жаном Робером.
В половине двенадцатого, когда завтрак г-на де Вальженеза подходил к концу, ему доложили о г-не де Маранде.
Он приказал проводить банкира в гостиную и, словно желая сдержать обещание, данное им Натали: не заставлять г-на де Маранда ждать, — сейчас же вошел вслед за ним.
После того как хозяин и гость обменялись положенными приветствиями, первым заговорил г-н де Вальженез.
— Я только вчера вечером узнал о вашем назначении и как раз сегодня собирался зайти, чтобы вас поздравить.
— Господин де Вальженез, — сухо ответил банкир, — я полагаю, вы догадываетесь о цели моего визита. Помогите же мне сократить его, прошу вас: ни вам, ни мне незачем тратить время на ненужные комплименты.
— Я полностью к вашим услугам, сударь, — сказал Лоредан, — хотя даже не догадываюсь, что вы хотите мне сообщить.
— Вчера вы без приглашения проникли в мой особняк, да еще в такой час, когда приличные люди без приглашения не приходят.
Вопрос был поставлен так, что Лоредану оставалось лишь дать четкий ответ.
Он ответил не только четко, но и цинично:
— Это правда. Должен признаться, что приглашения я не получал, во всяком случае от вас.
— Вы ни от кого его не получали, сударь.
Господин де Вальженез поклонился, не отвечая, словно хотел сказать: "Продолжайте!"
Господин де Маранд так и сделал.
— Проникнув в особняк, вы пробрались в одну из спален госпожи де Маранд и спрятались в ее алькове.
— Я с сожалением должен отметить, — насмешливо процедил г-н де Вальженез, — что вы прекрасно осведомлены.
— Ну, сударь, раз вы не отрицаете этого факта, то, очевидно, принимаете его последствия?
— Назовите мне их, сударь, и я посмотрю, должен ли я их принять.
— Последствия вашего поступка таковы, сударь, что вы намеренно оскорбили женщину.
— Ах, черт возьми! — с вызовом сказал г-н де Вальженез. — Придется признать, что это так, раз тому были свидетели.
— В таком случае, сударь, — продолжал банкир, — вы, очевидно, сочтете вполне естественным, не так ли, если я потребую у вас удовлетворения за это оскорбление?
— Я к вашим услугам, дорогой мой, и немедленно, если пожелаете. У меня в конце сада беседка, словно нарочно сделанная для фехтования.
— Я сожалею, что не могу сейчас же воспользоваться вашим любезным предложением; к несчастью, так скоро подобные дела не делаются.
— Вы, должно быть, еще не завтракали, — предположил г-н де Вальженез. — Я знаю людей, которые не любят драться натощак, хотя мне вот, к примеру, все равно.
— Для промедления есть более серьезная причина, — сказал банкир, пропуская мимо ушей посредственную шутку собеседника. — Надобно сберечь честь имени; весьма сожалею, что вынужден вам об этом напомнить.
— Ба! — воскликнул г-н де Вальженез. — К чему это ханжество? После нас хоть потоп!
Банкир с самым серьезным видом возразил:
— Вы, сударь, вольны поступать с именем своего отца как вам заблагорассудится. Я же намерен позаботиться о чести своего имени и не собираюсь выставлять его на смех. Имею честь сделать вам предложение.
— Говорите, сударь, я вас слушаю.
— Мне кажется, вы давно не выступали в Палате пэров, не так ли?
— Да, действительно, сударь… Однако какое отношение имеет Палата пэров к занимающему нас вопросу?
— Самое прямое отношение, в чем вы сейчас убедитесь. На днях было получено сообщение о Наварринском сражении.
— Да, но…
— Погодите. Завтра в Палате должен рассматриваться вопрос о Турции и Греции, к сожалению отложенный из-за выборов и последовавших за ними событий.
— Кажется, припоминаю. Кто-то в самом деле просил слова по этому вопросу.
— Вот я и предлагаю вам также попросить слова.
— Куда же вы, черт побери, клоните? — нагло рассмеявшись банкиру в лицо, спросил молодой пэр.
Тот сделал вид, что не заметил этой новой бесцеремонной выходки, и продолжал так же холодно и серьезно:
— Вопрос о Греции имеет важное значение и огромный интерес, если рассматривать его со всех сторон. Из такой темы можно извлечь немалую выгоду. Я убежден, что если вы дадите себе труд, то сейчас же ухватитесь за эту возможность и произнесете превосходную речь. Вы меня понимаете?
— Признаться, меньше, чем когда-либо.
— Я должен все объяснить?
— Да.
— Так вот, дорогой господин Вальженез: я горячий сторонник Греции и даже где-то что-то по этому поводу написал. Вы же еще не приняли по этому вопросу окончательного решения. Сделайтесь туркофилом и нападите на филэллинов. В общем, придумайте, как оскорбить меня по вопросу греко-турецких отношений, и так, чтобы я мог публично попросить у вас удовлетворения. Я на сей раз понятно говорю?
— О, прекрасно! И как бы причудливо ни было ваше предложение, я принимаю его с радостью, раз оно вам так нравится.
— Так до завтра, сударь; после заседания я буду иметь честь прислать вам секундантов.
— Зачем же ждать до завтра? Еще нет часа. Я успею поехать в Палату и выступить сегодня.
— Я не смел вам это предложить, так как предполагал, что сегодня вы заняты.
— Да стоит ли со мной так церемониться?
— Как видите, я этого и не делаю, раз соглашаюсь, — поспешил заметить г-н де Маранд и поклонился. — Однако вам следует поторопиться.
— Я только прикажу заложить карету.
— Вас могут опередить, слою предоставляется в порядке записи. Мы потеряем целых четверть часа, ожидая карету.
— Предложите другой способ. Вы же не хотите, чтобы я пошел отсюда в Люксембургский дворец пешком, не так ли? Может быть, ваша карета ждет внизу и вы хотите предложить мне в ней место?
— Я действительно собирался вам это предложить, — подтвердил г-н де Маранд.
— С благодарностью принимаю ваше предложение, — подхватил г-н де Вальженез.
И люди, только что условившиеся на следующий день убить друг друга, вышли из особняка, если можно так сказать, под руку, словно друзья.
Господин де Маранд снова увидел Камилла де Розана.
Креол выходил из экипажа.
— Я уже во второй раз сегодня имею удовольствие встретить вас почти на том же месте, — заметил банкир.
— Ну, стало быть, и я так же, — отозвался Камилл. — Такие случайности имеют место во все времена, Мольер даже написал, кажется, на эту тему стихи: "Здесь мне истинно везет…" и так далее, и так далее.
— Если вы имеете что-нибудь сказать господину де Вальженезу, — продолжал банкир, — поторопитесь, поскольку он и сам подтвердит вам, что очень спешит.
— Вы в самом деле пришли ко мне, дорогой друг? — спросил Лоредан, протянув Камиллу руку.
— Ну, конечно, — кивнул креол и слегка покраснел.
— В таком случае очень сожалею: я ухожу, — сообщил Лоредан, усаживаясь в карету г-на де Маранда. — Но вы зайдите: сестра дома; надеюсь, повидаться с ней вам будет не менее приятно, чем со мной. Прощайте или, вернее, до свидания!
Лошади понеслись галопом.
Спустя десять минут г-н де Вальженез вошел в Палату пэров и попросил слова.
X
О РЕЧИ ГОСПОДИНА ЛОРЕДАНА ДЕ ВАЛЬЖЕНЕЗА В ПАЛАТЕ ПЭРОВ И О ТОМ, ЧТО ЗА НЕЙ ПОСЛЕДОВАЛО
Победа в Наварринском сражении, последнем ответном действии Европы против Азии, только что была куплена ценой шести лет нескончаемых сражений и титанической борьбы. Современные Эпаминонды, Алкивиады, Фемистоклы удивляли весь мир. Казалось, они отыскали, подобно Тесею, тяжелые мечи своих отцов, сокрытые на полях Марафона, Левктр и Мантинеи.
После многих лет бездействия в греках возродилось чувство независимости; повеяло французской революцией, и вся Европа воспряла от сна. Греков воспевали Гюго и Ламартин, за них погиб Байрон. Их цель в каком-то смысле стала делом Франции, и их поражение так же причиняло огорчение, как радовали их победы.
Но, по мере того как это чувство охватывало всю нацию, г-ну де Виллелю оно нравилось все меньше, а мы помним: он, больше чем кто бы то ни было, проявил враждебность к эллинской революции.
Поэтому когда г-н Лоредан де Вальженез, известный своими ультра-роялистскими взглядами, попросил слова, половина или даже три четверти членов Палаты, разделявшие мнения уважаемого пэра, в один голос закричали:
— Говорите! Говорите!
Вкратце перечислив основные этапы восстания, г-н де Вальженез стал под аплодисменты всего зала оплакивать страшные события, которые кое-кто превозносил как победу.
— Тем не менее, — заявил он, — нам не в чем упрекнуть правительство большинства; из рыцарского чувства, восходящего еще ко временам крестовых походов, оно допустило эту роковую коалицию против турок. Обратим же весь наш гнев, проявим всю нашу суровость против тех, кто действительно ее заслужил, кто из безумия или ради личной выгоды поддерживает революции в других странах, не имея возможности поднять бунт у себя дома. Я не хочу никого называть, — прибавил оратор, — однако имя одного известного банкира у всех на устах. Известно, в какой кассе революция черпает питающие ее сокровища. И, обращаясь мыслью к недавним волнениям в Париже, я хочу задать вам, господа, вопрос — пусть даже мне придется заплатить за него своей кровью: уж не один ли и тот же человек субсидирует бунтовщиков Греции и парижских греков?
Это сопоставление вызвало гром аплодисментов. Имя г-на де Маранда передавалось из уст в уста. В Палате пэров банкира не любили: его стремительный взлет, неожиданное назначение в министерство финансов отнюдь не улучшили отношения к нему. И теперь все были просто счастливы, что г-н де Вальженез публично его оскорбил.
Впрочем, среди общего одобрения раздалось и несколько голосов, выражающих несогласие.
Генерал Эрбель перебил молодого пэра и с места выразил протест, требуя от г-на де Вальженеза взять назад свои слова, имеющие характер грубого оскорбления.
— Ну и пусть будет оскорбление, — заявил в ответ г-н де Вальженез, — раз вы принимаете правду за оскорбление!
— Но не может же быть, чтобы вы всерьез обвиняли господина де Маранда в субсидировании бунтовщиков с улицы Сен-Дени! — воскликнул другой пэр.
— Это вы его назвали, сударь, а не я, — вызывающе бросил г-н де Вальженез.
— Иезуит! — пробормотал генерал достаточно громко для того, чтобы его услышали.
Господин де Вальженез сейчас же подхватил это слово, но не рассердился, как можно было ожидать.
— Если генерал полагает, что оскорбил меня, назвав иезуитом, — сказал молодой пэр, — он глубоко заблуждается. Это все равно как если бы я назвал его солдатом. Я не думаю, что он увидит в этом что-то для себя обидное.
На этом дискуссия была закончена, и все перешли к повестке дня.
Вернувшись около пяти часов домой, генерал Эрбель застал у себя г-на де Маранда.
Банкиру уже рассказали об инциденте в Палате во всех его подробностях.
При виде банкира генерал догадался о причине его прихода; он протянул ему руку и предложил сесть.
— Генерал! — начал банкир. — Я с величайшим удивлением узнал, что господин де Вальженез оскорбил меня в Палате пэров, не называя, правда, по имени, но весьма недвусмысленно меня обрисовав. В то же время я с удовлетворением и гордостью узнал, что вы меня защищали. Получить оскорбление от господина де Вальженеза и поддержку от вас — вдвойне честь для меня. И я решил, не теряя времени, поблагодарить вас за участие.
Генерал поклонился с таким видом, будто хотел сказать: "Я лишь исполнил долг порядочного человека".
— Кроме того, — продолжал банкир, — у меня появилась надежда: раз вы встали на мою сторону, когда я вас не просил, вы вряд ли меня покинете, если я захочу ответить на полученное оскорбление.
— Я в вашем распоряжении, дорогой мой господин де Маранд. Клянусь честью: хорошо зная вас, я еще там, в Палате, не дожидаясь вашего прихода ко мне, хотел потребовать от вашего имени удовлетворения у оскорбителя.
— Счастлив вашим вниманием, генерал, ведь это свидетельство того, как высоко вы меня цените.
— Теперь скажите: вы знаете своего противника? — спросил генерал.
— Очень мало.
— Это молодой фат, не имеющий твердых убеждений.
— О! — воскликнул г-н де Маранд, нахмурившись и придав своему лицу выражение ненависти, которая была ему обычно несвойственна.
— У таких шалопаев, — продолжал генерал, — нередко до ужина одно мнение, а после него — другое.
— Ну что же, генерал, — рассмеялся г-н де Маранд, есть один способ помешать ему изменить свое мнение после ужина.
— Что за способ?
— Уладить с ним все дела до ужина.
Банкир вынул часы.
— Сейчас только пять. Ужинает он не раньше половины седьмого. Если вы не против быть моим первым секундантом, сядем в карету и отправимся на поиски второго. А по дороге обсудим условия поединка.
— С огромным удовольствием, — ответил генерал. — Боюсь только, что лошадей уже распрягли.
— Не страшно! У меня карета, — сказал г-н де Маранд. — Улица Макон, дом номер четыре, — приказал он кучеру.
— Улица Макон? — повторил генерал, недоумевая, что это за улица.
Лошади помчались галопом.
— Где, черт побери, мы находимся? — спросил генерал, когда карета остановилась у двери Сальватора.
— Мы приехали туда, куда я приказывал кучеру нас отвезти.
— До чего отвратительная улица!
Он окинул взглядом дом.
— Нам сюда? — спросил граф Эрбель.
— Да, генерал, — улыбнулся г-н де Маранд.
— Отвратительный дом!
— Что делать?! Именно в этом доме и на этой улице живет один из самых честных и отважных людей, каких я знаю.
— Как его зовут?
— Сальватор.
— Сальватор… А чем он занимается?
Господин де Маранд улыбнулся.
— Он, как уверяют, комиссионер.
— A-а! Я начинаю догадываться. Да, да, я слышал о нем от генерала Лафайета, который очень высоко его ценит и считает кем-то вроде философа.
— Вы не только слышали о нем, но и не раз разговаривали с ним сами.
— Где же это было? — удивился генерал.
— У меня.
— Я разговаривал в вашем доме с комиссионером?
— Как вы понимаете, ко мне он приходил без своей куртки и ремней. Он, как и мы с вами, был во фраке и называл себя господином де Вальсиньи.
— Вспомнил! — воскликнул генерал. — Очаровательный молодой человек!
— Я хочу просить его быть моим вторым секундантом. Этот человек имел большое влияние на выборах и перевыборах. И я буду рад, если он сможет дать свидетельские показания в мою пользу огромному числу людей, которые меня видят лишь через окно моей кареты.
— Очень хорошо! — следуя за банкиром, одобрил его генерал.
Они поднялись на четвертый этаж и подошли к двери Сальватора. Открыл им сам комиссионер.
Молодой человек только что возвратился. Он был в бархатных панталонах и куртке.
— Дорогой Вальсиньи, — сказал г-н де Маранд, — я пришел просить вас об услуге.
— Говорите, — сказал Сальватор.
— Вы не раз уверяли меня в своих дружеских чувствах. Я пришел просить вас доказать мне эту дружбу.
— Я к вашим услугам.
— Завтра я дерусь на дуэли; господин генерал Эрбель согласился быть одним из моих секундантов. Могу ли я просить вас оказать мне честь быть вторым?
— С удовольствием, сударь; прошу вас лишь назвать причину дуэли и имя вашего обидчика.
— Господин Лоредан де Вальженез только что напал на меня в Палате, и это было сделано в столь неподобающей манере, что я не могу не потребовать удовлетворения.
— Лоредан? — вскричал Сальватор.
— Вы с ним знакомы? — спросил г-н де Маранд.
— Да, — подтвердил Сальватор и грустно покачал головой. — О да, я его знаю.
— Может быть, вы знаете его достаточно близко, чтобы отказаться быть моим секундантом?
— Послушайте, сударь, — медленно и значительно произнес Сальватор. — Я ненавижу господина де Вальженеза по причинам, которые вы когда-нибудь узнаете, и это произойдет очень скоро, если предчувствия меня не обманывают. Более того, он нанес мне личную обиду, взывающую к отмщению. Но существует один человек, которому я поклялся, что не трону и волоса на голове Лоредана. Однако, господа, если я соглашусь быть секундантом и во время дуэли с нашим недругом случится несчастье, выйдет так, что я не сдержал слова.
— Вы правы, дорогой Вальсиньи, — согласился г-н де Маранд, — мне остается лишь извиниться за причиненное вам беспокойство.
— Я не могу быть вашим секундантом, — сказал Сальватор, — но, возможно, пригожусь вам как хирург. Если вы согласны, я готов предоставить себя в ваше распоряжение.
Господин де Маранд протянул Сальватору руку:
— Я знал, что вы так или иначе окажете мне услугу.
И он вышел в сопровождении генерала, вызвавшегося поутру заехать за молодым человеком, который в качестве хирурга считал себя вправе присутствовать на дуэли.
С улицы Макон банкир с генералом отправились на Люксембургскую улицу, где жил генерал Пажоль, без колебаний принявший предложение г-на де Маранда.
Спустя четверть часа оба генерала вошли в гостиную г-на де Вальженеза. Он лежал на канапе, хохоча во все горло над шутками Камилла де Розана и еще одного молодого фата из числа своих приятелей.
— Сударь! — обратился к Лоредану граф Эрбель. — Мы с генералом Пажолем хотели бы переговорить с вами наедине.
— Зачем же наедине, господа? — вскричал Лоредан.
Вы можете говорить в присутствии моих друзей, у меня от них секретов нет.
— В таком случае, — сухо продолжал граф Эрбель, — мы имеем честь потребовать у вас от имени господина де Маранда удовлетворения за нанесенное вами оскорбление.
— Вы секунданты господина де Маранда? — спросил Лоредан.
— Да, сударь, — в один голос отозвались оба генерала.
— В таком случае, господа, — сказал г-н де Вальженез, вставая и указывая на двух молодых людей, — вот мои секунданты. Соблаговолите обсудить с ними все вопросы. Я даю им на это полномочия.
Он с высокомерным видом кивнул на прощание секундантам г-на де Маранда и, перед тем как выйти, сказал Камиллу:
— Я прикажу подавать на стол. Заканчивайте поскорее, Камилл, я умираю с голоду.
— Господа! — сказал генерал Эрбель. — Вам известно, в чем состоит оскорбление, за которое мы требуем удовлетворения?
— Да, — подтвердил Камилл, едва заметно усмехнувшись.
— Я считаю, — продолжал генерал, — что вдаваться в подробности ни к чему.
— Вы правы, совершенно ни к чему, — с той же ухмылкой проговорил Камилл.
— Намерены ли вы возместить ущерб, который вы нам нанесли?
— Это зависит от того, какой род возмещения вы имеете в виду.
— Я вас спрашиваю, готовы ли вы принести извинения?
— Ну нет, — возразил Камилл, — любое извинение нам категорически запрещено.
— В таком случае, — заметил генерал, — нам остается лишь обсудить условия дуэли.
— Вы оскорбленная сторона, — сказал Камилл. — Изложите свои условия.
— Мы имеем честь предложить вам следующее: дуэль на пистолетах.
— На пистолетах; очень хорошо.
— Противники становятся на расстоянии сорока шагов друг от друга и могут сделать или не сделать по пятнадцать шагов.
— Значит, если каждый пройдет по пятнадцать шагов, их будут разделять десять шагов?
— Десять! Да, сударь.
— Прекрасное расстояние; хорошо, пусть будет в десяти шагах.
— Пистолеты возьмем у Лепажа, чтобы они были незнакомы обоим противникам.
— Кто их возьмет?
— Каждый из нас принесет по паре или, если угодно, подмастерье оружейника, который зарядит пистолеты, принесет две пары. Мы бросим жребий и определим, из каких стрелять.
— Все очень хорошо. Теперь договоримся о месте встречи.
— Аллея Ла Мюэтт, если угодно.
— Аллея Ла Мюэтт. В конце этой аллеи есть что-то вроде площадки, где нет никаких ориентиров для глаза; она будто нарочно создана для встречи.
— Пусть будет площадка.
— Да, мы забыли обсудить время.
— Светает не раньше семи. Назначим встречу на девять.
— В девять. Превосходно, сударь… Будет время привести себя в порядок.
— Нам остается откланяться, господа, — заявили два генерала.
— Примите уверения в нашем почтении, — сказали, поднимаясь, молодые люди.
Едва за секундантами банкира закрылась дверь, г-н де Вальженез вошел в гостиную, приговаривая:
— Ну и копуши! Я думал, вы никогда не кончите!
— Вот на чем мы договорились… — начал было Камилл.
— Знаю! — перебил Лоредан. — Мы договорились поужинать в половине седьмого, а сейчас шесть тридцать пять.
— Я тебе говорю о дуэли.
— А я — об ужине. Дуэль можно отложить, ужин — никогда. За стол!
— За стол! — подхватили два молодых человека.
И все трое устремились в столовую, где их ожидала мадемуазель Сюзанна де Вальженез.
За столом веселились от души, злословили обо всем Париже, но особенно о банкире, высмеивая г-на де Маранда на все лады как политика и финансиста, насмехаясь над его моральными качествами, но более всего над его внешностью.
О завтрашней дуэли говорили не больше, чем о китайском императоре.
Из уважения ли к присутствующей даме, от беззаботности или из самонадеянной уверенности в исходе дела это происходило? Этого мы не знаем или, вернее, думаем, что было всего понемногу в умолчании троих молодых людей.
Они были заняты десертом, когда личный слуга г-на де Вальженеза подал хозяину карточку на серебряном подносе.
Лоредан бросил на карточку взгляд.
— Конрад! — вскричал он.
— Конрад! — едва слышно выдохнула мадемуазель де Вальженез и слегка побледнела. — Что ему от нас нужно?
Лоредан стал белым под стать чашке севрского фарфора, которую он поднес к губам.
Камилл обратил внимание на то, что это имя взволновало и брата и сестру.
— Сожалею, но мне придется ненадолго вас оставить, — пробормотал г-н де Вальженез.
Он обернулся к лакею и приказал:
— Проводите его в мой кабинет.
Лоредан встал.
— До скорой встречи, господа.
Он направился к двери, которая вела из столовой в кабинет.
Сальватор ожидал стоя.
Невозможно было выглядеть элегантнее, чем Сальватор в ту минуту, а также быть спокойнее и благороднее, чем он.
Теперь это был действительно Конрад де Вальженез, как он и приказал о себе доложить.
— Что вам угодно? — с ненавистью взглянув на гостя, спросил Лоредан.
— Я хотел бы с вами переговорить, — отвечал Сальватор.
— Разве вы забыли, что у нас может быть лишь одна тема для разговора?
— Ненависть, которую мы друг к другу испытываем. Нет, кузен, я об этом помню, и доказательством тому мой визит.
— Уж не затем ли вы пришли, чтобы раз и навсегда покончить с этой ненавистью?
— Отнюдь.
— В таком случае, чего вы хотите?
— Сейчас объясню, кузен. Вы завтра деретесь на дуэли, не так ли?
— Какое это имеет отношение к вам?
— Не только ко мне, но к нам обоим, сейчас вы это увидите. Итак, у вас завтра в девять часов утра в Булонском лесу дуэль на пистолетах с господином де Марандом. Как видите, я неплохо осведомлен.
— Да. Остается узнать, из какого источника вы черпаете ваши сведения.
Сальватор пожал плечами.
— Откуда бы я ни узнал о вашей дуэли, я о ней знаю, и это будет темой нашего разговора, если не возражаете.
— Уж не затем ли вы, случайно, пришли, чтобы читать мне нравоучения?
— Я? Да что вы?! Я, напротив, полагаю, что вы читаете их себе сами, и в избытке! Нет, я пришел лишь оказать вам услугу.
— Вы?
— А вас это удивляет?
— Если вы явились шутить, предупреждаю, что вы неудачно выбрали время.
— С врагами я не шучу никогда, — серьезно заметил Сальватор.
— Ну, довольно! Что вам угодно? Говорите!
— Вы хорошо знаете господина де Маранда?
— Я знаю его довольно для того, чтобы преподать ему завтра, надеюсь, хороший урок, о котором он будет помнить, если, конечно, у него останется для этого время.
— Я вижу, вы плохо его знаете. Господин де Маранд до сих пор давал иногда уроки, но не получал их никогда.
Лоредан снисходительно посмотрел на кузена и пожал плечами.
— A-а, вы пожимаете плечами, — заметил Конрад. — Это свидетельствует о том, что вы в себя верите. Но поверьте на минуту мне и послушайте, что я вам скажу: господин де Маранд вас убьет.
— Господин де Маранд! — расхохотался молодой человек.
— A-а, вам весело! Ну да! Чтобы какой-то банкир убил человека вашего происхождения и ваших достоинств! Хорошенькая история: пистолет против денежного мешка! Однако я хочу, чтобы вы поняли, какую огромную услугу я вам оказываю. Господин де Маранд дрался уже четырежды, насколько мне известно, и всякий раз убивал противника. Между прочими — в Ливорно господина де Бедмара, который был вашим приятелем, если память мне не изменяет.
— Господин де Бедмар скончался от апоплексического удара, — в некотором замешательстве отвечал Лоредан.
— Господин де Бедмар был убит выстрелом из пистолета. Знайте, кузен, что всякий раз как родственники хотят скрыть с той или иной целью причину смерти одного из членов семьи, они призывают на помощь апоплексию, это знают даже дети. Выслушайте следующее: завтра между девятью и четвертью десятого вы умрете от апоплексии, как господин де Бедмар, а если это может доставить вам удовольствие, в газетном извещении о вашей смерти я готов указать ту ее причину, которую вы выберете сами.
— Довольно шуток! — все больше распаляясь, вскричал г-н де Вальженез. — Я прошу вас на этом остановиться, если вы не хотите, чтобы наш разговор принял другой оборот.
— А какой оборот он, по-вашему, может принять? Уж не считаете ли вы, кузен, что вам по плечу выбросить меня из окна? Если случайно это так, взгляните на меня.
С этими словами Конрад вытянул вперед обе руки. Под рукавами выступили мощные мускулы.
Лоредан непроизвольно отступил назад.
— Кончим поскорее! — поторопил он. — Что вам еще нужно?
— Я пришел спросить о вашей последней воле и обещаю, что все в точности исполню.
— Не сомневаюсь: вы побились об заклад с кем-нибудь из ваших приятелей, что разыграете меня, — предположил Лоредан.
— Я никогда не бьюсь об заклад, сударь, и никого не разыгрываю. Говорю вам, что вы будете убиты, потому что человек, с которым вы стреляетесь завтра на дуэли, безупречно храбр и доказал это. Вы же бледны — взгляните-ка вот в это зеркало, — вы обливаетесь потом. Должен еще заметить, что даже если вы будете завтра только ранены, на свете существует человек, который продолжит дело, начатое господином де Марандом.
— Вы, конечно? — с ненавистью бросил кузену Лоредан.
— Нет, — отвечал Сальватор, — моя очередь только третья.
— О ком же вы говорите?
— Об отце девушки, которую вы похитили, а я вырвал из ваших рук: об отце Мины. Выслушайте меня серьезно, — продолжал Конрад, — так же серьезно, как я говорю с вами; я и так потерял здесь достаточно времени. Вы обречены: если вы не упадете под выстрелом одного, вас настигнут выстрелы других. Во имя вашего отца, честнейшего из честных, во имя вашей матери, от горя сошедшей в могилу, во имя ваших предков, добродетельных дворян, ничем не запятнавших свой герб, во имя человеческого уважения, если в вас осталась хоть капля добродетели, во имя справедливого Бога, если вы еще верите в Бога, — заклинаю вас: скажите мне, какие ваши преступления мне надлежит искупить после вашей смерти.
— Сударь! Это безумие или редкая наглость! — вскричал Лоредан. — Приказываю вам выйти вон!
— А я снова заклинаю вас не оставлять после себя ничего, что может запятнать тысячелетием завоеванную добродетель.
— Шутка слишком затянулась, сударь! Подите прочь! — властно вскричал г-н де Вальженез.
Но Конрад оставался невозмутим и не двигался с места.
— В третий раз заклинаю вас: скажите, что дурного вы совершили, и после вашей смерти я обращу в добро причиненное вами зло.
— Ступайте, ступайте! — закричал Лоредан, бросился к шнуру и изо всех сил стал звонить.
— Да ниспошлет вам свое милосердие Господь в час вашей смерти! — сурово проговорил Конрад.
Он вышел.
XI
КОРОЛЬ ЖДЕТ
Встреча, как мы сообщили, была назначена в Булонском лесу.
Увы! Все проходит на земле. Вот исчезло и еще одно воспоминание нашей юности. Вот и еще один пустынный лес теперь кишит людьми! Когда наши потомки увидят этот английский парк, вычищенный, прилизанный, разукрашенный, сияющий и напомаженный, словно картина для выставки, заказанная буржуа, они ни за что не поверят нашим уже ушедшим в прошлое описаниям остатков этого бывшего леса Лувуа, который король-расточитель по имени Франциск I приказал обнести стеной, чтобы можно было без помех там охотиться.
Не поймут они и того, что были времена, когда именно там противники назначали дуэли в уверенности, что никого не встретят. Это было настолько естественно, что секунданты человека, принимавшего условия своего противника, сочли бы секундантов этого противника сумасшедшими или дурно воспитанными, если бы те выбрали другое место, а не ворота Майо или аллею Ла Мюэтт.
Кроме того, над другими местами — Клиньянкуром или Сен-Манде — как будто тяготел рок: дуэли там почти всегда имели печальный исход.
И напротив, казалось, нимфы Булонского леса, привыкшие видеть, как дуэлянты заряжают пистолеты или выхватывают шпаги, одним своим дуновением заставляли пули изменять направление, одним жестом отклоняли шпаги.
У ворот Майо жил один владелец ресторана, который разбогател на несостоявшихся или счастливо окончившихся дуэлях.
Поспешим заметить, что секунданты г-на де Маранда и г-на де Вальженеза остановили свой выбор на Булонском лесу вовсе не по этой спасительной причине.
Обе стороны понимали, что им предстоит принять участие в дуэли, во время которой должна непременно пролиться кровь.
Утром того дня, когда была назначена дуэль, Булонский лес выглядел весьма живописно.
Дело происходило в январе, то есть в самый разгар зимы, и лес являл собой совершенную гармонию с временем года.
Низкое снежно-белое небо, сухой морозный воздух, покрытая сияющим инеем земля, сверкающие на солнце деревья, что роняли с грациозной небрежностью искрящиеся султаны, похожие на сталактиты, — все это придавало лесу сходство с огромной декорацией, которая была установлена в соляном гроте.
Первым пришел на условленное место Сальватор. Он оставил свою карету в боковой аллее, углубился в лес и скоро узнал указанную площадку. Прошло несколько минут, прежде чем он услышал голоса и шаги.
Он обернулся и увидел г-на де Маранда, подходившего в сопровождении генерала Пажоля и графа Эрбеля.
За ними шагал лакей в ливрее дома Марандов с портфелем под мышкой.
Банкир держал целую пачку писем, прибывших, очевидно, в ту минуту, как он отправлялся в Булонский лес. Он читал их на ходу, рвал те, что казались ему незначительными, передавал другие лакею, делал пометки карандашом, подставив для этого шляпу.
Заметив Сальватора, он подошел, крепко пожал ему руку и спросил:
— Эти господа еще не прибыли?
— Нет. Вы приехали на десять минут раньше.
— Тем лучше, — заметил банкир, — я так боялся опоздать, что, несмотря на торопливость своих секретарей, был вынужден оставить несколько ордонансов в особняке, приказав принести их мне сразу же после того, как с них снимут копии.
Он взглянул на часы.
— Если эти господа приедут не раньше девяти, то мой начальник канцелярии успеет, как обещал, привезти эти ордонансы и я их подпишу, пока вы станете отмерять шаги и заряжать пистолеты. А сейчас, с вашего позволения, я прочту письма.
— Разве вы не можете отложить подписание ордонансов? — удивился генерал Эрбель.
— Невозможно! Король ждет их сегодня утром. А вы знаете, господа, что король не отличается ангельским терпением.
— Поступайте как считаете нужным, — сказали генералы.
— Кстати, господин Сальватор, — спросил г-н де Маранд, — где, по-вашему, состоится поединок?
— Здесь.
— Я бы хотел заранее занять свое место, чтобы потом не отвлекаться, — заметил г-н де Маранд.
— Вы можете встать здесь, — предложил Сальватор. — Но это место неудобное: у вас за спиной деревья, они помогут противнику целиться.
— Это, черт возьми, мне безразлично, — сказал г-н де Маранд, направляясь в указанное Сальватором место и продолжая читать, рвать и помечать письма.
И генералы и Сальватор повидали на своем веку смельчаков, но даже они с безмолвным восхищением наблюдали, как этот человек в минуту наивысшей опасности хладнокровно читал утреннюю корреспонденцию.
Его лицо было хорошо видно, так как он стоял с непокрытой головой, ведь шляпа служила ему пюпитром. Он выглядел взволнованным не больше, чем если бы складывал цифры; рука его бежала по бумаге спокойно, ровно, будто он сидел в своем кожаном кресле за рабочим столом рядом с сейфом.
И эта невозмутимость объяснялась, по-видимому, тем, что он совершенно не допускал возможность своей смерти. Действительно, вера в свою судьбу — всемогущая сила, которой Провидение наделяет больших честолюбцев или безумцев; эта сила заставляет их слепо, не отклоняясь от пути, не спотыкаясь о камни на дороге, идти прямо к цели. Почти все мы осознаем, какая перед нами стоит задача на этом свете, и тот, в ком это сознание велико, с усмешкой наблюдает за приближающейся к нему смертью. Он может быть уверен, что смерть пройдет мимо, если он еще не исполнил того, что написано ему на роду.
Этим объясняется спокойствие великих завоевателей перед лицом опасности.
Ровно в девять часов на условленное место прибыли трое молодых людей; г-н де Вальженез казался беззаботным, два его секунданта держались серьезнее, чем можно было ожидать от столь легкомысленных людей.
В то же время в конце аллеи показался курьер — он скакал во весь опор.
Курьер привез ордонансы, которые ожидал г-н де Маранд.
Молодые люди взглянули на всадника, но, узнав, что у того дело к банкиру, перестали обращать на него внимание.
— Вот и мы, — сказал креол, подходя к двум генералам. — Мы сожалеем, что заставили вас ждать.
— Вам незачем извиняться, господа: вы вовсе не опаздываете, — сухо заметил генерал Эрбель, вспоминая об их вчерашнем дерзком поведении.
— В таком случае, мы к вашим услугам, — объявил второй секундант г-на де Вальженеза.
Лоредан собирался выбраться из чащи, где он остался, чтобы дать секундантам возможность договориться, как вдруг заметил Сальватора.
Он не сдержал дрожи и со свистом взмахнул тросточкой с набалдашником из ляпис-лазури, которую держал в руке.
— А! И вы здесь! — пренебрежительно бросил он Сальватору.
— Да, я, — серьезно ответил тот.
— Господа, — обратился Лоредан к своим секундантам, — не знаю, кому пришло в голову нас оскорбить, приведя сюда этого комиссионера. Но если только он здесь не для того, чтобы уносить раненого на своих ремнях, я не признаю его секундантом.
— Я явился не как секундант, сударь, — холодно возразил Сальватор.
— Как наблюдатель?
— Нет, в качестве хирурга — к вашим услугам.
Господин де Вальженез отвернулся и, пожав плечами, отошел с презрительным видом.
Четверо секундантов разложили неподалеку от г-на де Маранда принесенные ящики с пистолетами.
Банкир, опустившись на одно колено в том месте, откуда он должен был стрелять, торопливо просматривал ордонансы и подписывал их, обмакивая перо в чернильницу, которую держал курьер.
Глядя на двух противников в минуту наивысшей опасности, когда один невозмутимо продолжал обычное занятие, а другой, лихорадочно взволнованный, пытался скрыть свое смятение, было нетрудно догадаться, кто из них был храбрым и сильным.
Сальватор внимательно смотрел на них обоих, пытаясь разрешить философский вопрос — кто глупее: общество, предписывающее дуэли, или человек, подчиняющийся этому предписанию.
"Шальная пуля, выпущенная этим фатом, — думал он, — может оборвать жизнь этого сильного человека. Он многое сделал в своей сфере, прояснил самые щекотливые финансовые вопросы, принес пользу отечеству и еще может сделать немало полезного. По другую сторону — пустоголовый злобный человек, не только бесполезный для других людей, но и наносящий вред своими поступками, дурным примером, — словом, злодей. Эти двое стоят один против другого, и сейчас, возможно, глупость убьет ум, слабость одолеет силу, Ариман победит Ормузда… А ведь мы живем в девятнадцатом веке и еще верим в Божий суд!"
В эту минуту генерал Эрбель подошел к г-ну де Маранду.
— Сударь! — сказал он. — Извольте приготовиться.
— Я готов, — ответил банкир.
И он продолжал читать и подписывать ордонансы.
— Вы меня не поняли, — улыбнулся генерал. — Я прошу вас подняться и ждать стоя.
— Разве господин де Вальженез уже собирается стрелять?
— Нет, но чтобы кровообращение восстановилось и уравновесилось после того, как вы находились в неудобной позе…
— Пустое, — покачал головой г-н де Маранд.
— Спросите у нашего хирурга, — взглянув на Сальватора, продолжал генерал.
— Вам действительно лучше встать, — подтвердил тот, сделав шаг по направлению к банкиру.
— Так вы думаете, что у меня взволнуется кровь? — рассмеялся г-н де Маранд. — Клянусь честью, если бы у меня было время, я дал бы вам пощупать мой пульс и вы убедились бы, что он ничуть не чаще, чем обычно.
Он указал на оставшиеся бумаги.
— К сожалению, все это мне нужно успеть прочесть и подписать за пять минут.
— То, что вы делаете, безумие! — заметил генерал. — Вы слишком натрудите руку и не сможете хорошо прицелиться.
— Ба! — беззаботно произнес г-н де Маранд, не переставая подписывать бумаги. — Я не верю, что он меня убьет, генерал. И вы не верите, так? Прикажите заряжать пистолеты. Проследите, чтобы не забыли вкатить пули, и отмерьте сорок шагов.
Генерал Эрбель молча поклонился и пошел к другим секундантам.
Сальватор, не скрывая восхищения, следил за банкиром.
Секунданты договорились о том, что противники будут стреляться с расстояния в сорок шагов, каждый из них волен подойти на пятнадцать шагов к барьеру, чтобы оказаться ближе к противнику.
Осмотрев и зарядив пистолеты, секунданты стали отмерять шаги.
Господин де Вальженез оказался на дороге у генерала Пажоля, который этим занимался.
— Простите, сударь, — обратился тот к Лоредану, — соблаговолите меня пропустить.
— Пожалуйста, сударь, — отозвался Лоредан, резко по-. вернувшись на каблуках, и сбил тростью звездочки инея с травы, которую он обезглавил, подобно Тарквинию.
— Вот шалопай! — пробормотал генерал и продолжал отмерять расстояние.
Когда дело было сделано, г-ну де Вальженезу повторили условия поединка и вручили пистолет.
По третьему хлопку в ладоши противники могли двинуться навстречу один другому или стрелять с места — на их усмотрение.
— Очень хорошо, господа, — сказал г-н де Вальженез, бросив трость на землю. — Я к вашим услугам.
— Извольте, сударь, — обратился граф Эрбель к г-ну де Маранду и подал ему пистолет.
— Пусть начинает господин де Вальженез, — бросил банкир; он взял пистолет, переложил его в левую руку и снова собрался писать.
— Но ведь…
— Мы с господином Лореданом имеем право подойти друг к другу на пятнадцать шагов и тогда выстрелить?
— Да.
— Пусть он сделает положенные ему шаги и стреляет, а я выстрелю потом. Вы же видите, мне осталось подписать всего два ордонанса.
— Вас убьют, как зайца в норе! — воскликнул генерал.
— Он?! — спросил г-н де Маранд и поднял на графа глаза, светившиеся уверенностью. — Он? — повторил банкир. — Ставлю сотню луидоров, генерал, что его пуля меня даже не заденет… Итак, начинайте, генерал.
— Это решено?
— Король ждет, — пояснил г-н де Маранд, подписывая предпоследний ордонанс и принимаясь за чтение последнего.
— Он от своего не отступится, — пробормотал Сальватор.
— Считайте, что он убит, — сказал генерал Пажоль.
— Это мы еще увидим, — возразил граф Эрбель, поддаваясь уверенности банкира.
Они отошли, открыв взглядам противной стороны г-на де Маранда, стоявшего на одном колене, тогда как находившийся поблизости от него лакей держал чернильницу.
— Ах, так?! — вскричал г-н де Вальженез. — Неужели наш противник хочет сражаться в позе Венеры на корточках?
— Встаньте, пожалуйста, сударь! — в один голос потребовали секунданты Лоредана.
— Ну, раз вы непременно этого хотите, господа… — сдался банкир.
И он встал.
— Дай мне обмакнуть перо в чернила, Контуа, и отойди в сторону, — приказал г-н де Маранд слуге.
Он повернулся к г-ну де Вальженезу и, продолжая читать ордонанс, прибавил:
— Стою, сударь. Я к вашим услугам.
— Это мистификация! — вскричал г-н де Вальженез, сделав вид, что собирается бросить пистолет.
— Нисколько, сударь, — возразил граф Эрбель. — Мы сейчас подадим сигнал: идите и стреляйте.
— Так не бывает! — возмутился Лоредан.
— Как видите, бывает, — заметил второй секундант г-на де Маранда, а тот, с пистолетом под мышкой и пером в зубах, спокойно дочитывал свой ордонанс, перед тем как его подписать.
— Предупреждаю вас, что вся эта комедия не имеет ко мне никакого отношения и я убью этого господина как собаку, — скрипнув зубами, пригрозил г-н де Вальженез.
— Не думаю, сударь, — с сомнением произнес граф.
Лоредан опустил глаза под мрачным взглядом генерала.
— Итак, сударь, я к вашим услугам, — не отрываясь от бумаг, заявил г-н де Маранд.
— Подавайте сигнал! — приказал Лоредан.
Секунданты переглянулись, чтобы одновременно подать знак.
Надо было трижды хлопнуть в ладоши.
На счет "раз" противники должны были взвести курок, на счет "два" — встать в позицию, на "три" — двинуться друг другу навстречу.
Итак, на счет "раз" г-н де Маранд взялся правой рукой за пистолет и взвел курок.
Но на счет "два" и "три" он взял перо и приготовился писать.
— Хм-хм! — кашлянул генерал Пажоль, предупреждая г-на де Маранда, что настала решительная минута и противник пошел на него.
В этот момент г-н де Маранд покончил с последним ордонансом. Он выронил его из левой руки, а правой бросил перо.
Затем он поднял голову, резким движением отбросив волосы назад, и они легли ему на лоб привычной волной.
Его лицо было совершенно невозмутимо.
— Наш спор на сто луидоров остается в силе, генерал? — с улыбкой спросил он, не пытаясь уклониться от выстрела противника.
— Да, — подтвердил генерал. — Лучше бы я их проиграл.
В эту минуту Лоредан дошел до барьера и выстрелил.
— Вы проиграли, генерал, — заметил г-н де Маранд.
Он выхватил пистолет из-под левой руки и выстрелил не целясь.
Господин де Вальженез повернулся вокруг себя и упал лицом в землю.
— Ну вот, — произнес банкир, бросив пистолет и подняв с земли ордонанс, — я не зря прожил день. В четверть десятого я выиграл сто луидоров и избавил мир от негодяя.
Тем временем Сальватор бросился вместе с двумя молодыми людьми на помощь раненому.
Господин де Вальженез корчился на траве, крепко сжав кулаки. Он смертельно побледнел, на губах у него выступила кровавая пена, глаза ничего не выражали.
Сальватор расстегнул ему фрак, жилет, разорвал рубашку и обнажил рану.
Пуля вошла под правый сосок и, пробив грудь, достигла сердца.
Внимательно осмотрев рану, Сальватор поднялся, не говоря ни слова.
— Есть ли опасность смерти? — спросил Камилл де Розан.
— Тут не просто опасность, а смертельный случай, — ответил Сальватор.
— Как?! Неужели ни малейшей надежды? — вступил в разговор второй секундант.
Сальватор еще раз взглянул на раненого и отрицательно покачал головой.
— Итак, вы утверждаете, что наш друг не выживет, получив такое ранение? — продолжал Камилл.
— Так же, сударь, как не выжил Коломбан, не вынесши страдания, — строго заметил Сальватор.
Камилл вздрогнул и отпрянул.
Сальватор поклонился и присоединился к двум генералам. Те поинтересовались состоянием раненого.
— Ему осталось жить не больше десяти минут, — отозвался Сальватор.
— Вы ничем не можете ему помочь? — спросили секунданты.
— Абсолютно ничем.
— Да смилуется над ним Господь! — сказал г-н де Маранд. — Едемте, король ждет.
XII
ПАСТОРАЛЬНАЯ СИМФОНИЯ
Город Амстердам, который мог бы стать крупной гаванью мирового значения, если бы там говорили на каком-нибудь другом языке, кроме голландского, похож на огромную Венецию. Тысяча каналов, напоминающих длинные муаровые ленты, омывает его дома; тысяча разноцветных лучей сияет на крышах.
Разумеется, дом, выкрашенный в красный, зеленый или желтый цвет, выглядит претенциозно, некрасиво, если смотреть на него отдельно; но когда все эти цвета слиты воедино, они отлично сочетаются и превращают город в нескончаемую каменную радугу.
И потом, не только цвет, но и форма всех этих домов очень приятна, настолько они разнообразны, оригинальны, неожиданны, живописны. Словом, кажется, что все ученики великой школы голландской живописи разрисовали сами свой город ради собственного удовольствия, да и, разумеется, на радость путешественникам.
Если Амстердам похож на Венецию своими бесчисленными каналами, то своими яркими красками он напоминает китайский город, как, во всяком случае, мы привыкли его себе представлять, — иными словами, как огромный магазин фарфора. Каждое жилище с расстояния в несколько шагов похоже на фантастические домики, простую и естественную архитектуру которых можно видеть на заднем плане рисунков, украшающих наши чайные чашки. На порог этих домов ступаешь с опаской, настолько их кажущаяся хрупкость смущает вас с первого взгляда.
Если одеяние еще не делает монаха, то жилище, напротив, формирует живущего в нем человека. Невозможно не быть спокойным, невозмутимым, порядочным в этих достойных и светлых домах. Сверху донизу весь город излучает на путешественника спокойствие, заставляющее пришельца желать одного: жить и умереть здесь. Если тот, кто, увидев Неаполь, воскликнул: "Увидеть Неаполь и умереть" — оказался бы в Амстердаме, он, несомненно, сказал бы: "Увидеть Амстердам и жить!"
Таково было, во всяком случае, мнение двух влюбленных, которых мы назвали Жюстеном и Миной; они мирно жили в Голландии, как двое голубков в гнездышке.
Сначала они поселились в пригороде. Но домовладелец мог им предложить лишь такую квартиру, в которой все комнаты были смежные и сообщались между собой, а такая жизнь бок о бок противоречила указаниям Сальватора и могла помешать осуществлению той цели, к которой Жюстен стремился всем своим существом.
Временно они сняли эту квартиру, и школьный учитель занялся поисками пансиона для Мины, но все оказалось тщетно. Французские учительницы были редкостью, а то, что они преподавали, невеста Жюстена могла бы преподавать не хуже их. Таково было мнение г-жи ван Слипер, хозяйки самого большого пансиона в Амстердаме.
Госпожа ван Слипер оказалась необыкновенной женщиной. Дочь коммерсанта из Бордо, она вышла замуж за богатого голландского судовладельца по имени ван Слипер и родила ему четырех дочерей. Когда муж умер, она пригласила из Франции образованную девушку, чтобы та преподавала ее детям основы французского языка.
Соседки умоляли г-жу ван Слипер разрешить своей учительнице заняться образованием и их дочерей. Но постепенно число желающих настолько возросло, что четыре девицы ван Слипер стали видеть свою наставницу весьма редко.
Однажды вечером г-жа ван Слипер собрала соседок и предупредила, что со следующего месяца запрещает своей учительнице давать уроки французского языка другим детям в ущерб ее собственным дочерям, образование которых от этого начинало заметно страдать.
— Ах! — воскликнула одна из соседок, мать пяти дочерей (ни один гражданин любой другой страны не умеет так плодиться, как голландец). — Неужели нет никакой возможности уладить этот вопрос к нашему и вашему удовольствию?
— Я такого способа не вижу, — отвечала г-жа ван Слипер.
— А что, если, вместо того чтобы принимать вашу учительницу у себя, мы пришлем наших дочерей к вам? — продолжала та же соседка.
— Отлично сказано! — вскричали все соседки.
— Вы так думаете? — с сомнением произнесла г-жа ван Слипер. — Разве мой дом достаточно велик, чтобы принимать здесь около тридцати детей, не говоря уж о том, что пришлось бы превратить его в настоящий пансион?
— А что в этом плохого? Профессия хозяйки пансиона — одна из самых благородных и уважаемых, разве нет?
— Согласна. Но мой дом для этого маловат.
— Снимите другой.
— Как вы скоры, соседка!
— Да, потому что хочу решить этот вопрос.
— Я подумаю, — пообещала г-жа ван Слипер.
— Да чего тут думать! — не унималась соседка. — Вам ни о чем не придется беспокоиться. Я берусь субсидировать пансион и готова быть вашим компаньоном. Прошу у вас неделю на то, чтобы подобрать дом и купить его. Договорились?
Госпоже ван Слипер отнюдь не претило это предложение, но она была несколько обеспокоена тем, как рьяно ее соседка взялась за дело.
— Позвольте мне хотя бы посоветоваться, собраться с мыслями, — заметила она.
— Ни за что! — вскричала соседка. — Великие решения надо принимать не задумываясь. Вы со мной согласны? — прибавила она, повернувшись к своим приятельницам.
Все единодушно ее поддержали.
Вот так г-жа ван Слипер стала хозяйкой одного из самых больших пансионов города Амстердама.
Она возглавляла пансион около полутора лет, когда к ней пришел Жюстен.
После получасового разговора она знала о Жюстене и Мине все, что учитель счел необходимым ей сообщить.
Видя, как прекрасно воспитан, как скромен, учтив, корректен, образован Жюстен, узнав, как старательно он учился, чтобы потом посвятить не один год воспитанию детей, г-жа ван Слипер загорелась желанием пригласить Жюстена к себе в пансион в качестве учителя французского языка.
Прежней учительницы, занимавшейся с тридцатью девочками, на всех не хватало. Кроме того, ее запас знаний, и так не очень большой, грозил вот-вот исчерпаться. Она честно призналась в этом г-же ван Слипер, и та обещала выписать из Франции другую учительницу для занятий в старших классах.
Жюстена словно послала сама судьба, и хозяйка пансиона приняла его с распростертыми объятиями.
Она была вне себя от радости, когда узнала, что будущая ученица ее пансиона могла сама в отсутствие Жюстена преподавать девочкам историю, географию, ботанику, английский и итальянский языки.
К сожалению, это не совсем отвечало намерениям Жюстена.
— Сударь! — воскликнула г-жа ван Слипер, когда молодой человек, отчаявшись от того, что не может заключить договор, который бы его удовлетворил, собирался уйти. — Сударь, не могли бы вы уделить мне еще несколько минут?
— С удовольствием, сударыня, — ответил Жюстен и снова сел.
— Сударь! — продолжала г-жа ван Слипер. — Какой цели вы добиваетесь, желая поместить девушку к нам?
— Как я вам уже сказал, сударыня, я должен дождаться либо вестей от ее отца, либо ее совершеннолетия, чтобы на ней жениться.
— Значит, у нее нет родных?
— Только приемные: моя мать, моя сестра и я.
— Раз вы намерены поселиться в Амстердаме и жить здесь вплоть до совершеннолетия этой юной особы, кто вам мешает доверить ее мне совершенно?
— Я бы хотел, чтобы она завершила свое образование, и так довольно хорошее, — отозвался Жюстен, — однако оно еще не совсем закончено. А вы мне сами признались, что уровень вашей учительницы недостаточно высок, не так ли?
— Конечно, сударь. Но если я найду человека, способного заняться образованием Мины, вы согласитесь мне ее доверить?
— С удовольствием, сударыня.
— Ну что ж, сударь, кажется, такой человек найден.
— Возможно ли?
— Это зависит исключительно от вас.
— Что вы хотите сказать?
— Пансион стоит тысячу франков в год. Не считаете ли вы эту цену слишком высокой?
— Нет, сударыня.
— Сколько принято платить в Париже за три урока в неделю?
— От тысячи до тысячи двухсот франков.
— Так вот, сударь, я предлагаю вам следующее: вы будете преподавать в моем пансионе французский язык, по шесть уроков в неделю, а я стану платить вам тысячу двести франков в год. Таким образом вы сами по собственному усмотрению будете заниматься образованием мадемуазель Мины.
— Я мог об этом только мечтать, сударыня! — обрадовался Жюстен.
— Только от вас зависит воплотить эту мечту в реальность.
— Что для этого необходимо, сударыня?
— Просто принять мое предложение.
— От всей души, сударыня, и с чувством глубокой признательности.
— Итак, мы договорились? — спросила г-жа ван Слипер. — Теперь поговорим о мадемуазель Мине. Вы полагаете, она согласится разделить с моей учительницей уроки в начальных классах?
— Я ручаюсь за то, что она согласится, сударыня.
— В таком случае, я предлагаю ей шестьсот франков, стол и квартиру у меня. Как вам кажется, ее устроят мои условия?
— О сударыня! — вскричал Жюстен, и его глаза наполнились слезами от счастья. — Не могу вам выразить, как меня трогает ваша доброта. Но я приму ваше благодеяние при одном условии.
— Говорите, сударь, — промолвила г-жа ван Слипер, боясь, как бы дело не расстроилось.
— Я готов давать вам не шесть часов в неделю, а два часа в день, — предложил Жюстен.
— Я не могу принять ваше предложение, — смутилась хозяйка пансиона. — Два часа в день — слишком тяжелый труд.
— Работа по обучению похожа на труд земледельца, — сказал Жюстен. — Из каждой капли пота прорастает прелестный цветок. Соглашайтесь, сударыня; иначе ничего не получится: у меня такое чувство, будто я все беру и ничего не отдаю взамен.
— Придется принять ваше условие, молодой человек, — сказала г-жа ван Слипер и протянула ему руку.
На следующий день Мина поступила в пансион, а еще через день жених и невеста уже давали свой первый урок.
С этой минуты они жили как в золотом сне. Их целомудренная, давно сдерживаемая любовь вырвалась из их сердец и расцвела пышным цветом, словно прекрасный кактус в солнечных лучах. Видеться каждый день, почти ежечасно после долгой разлуки! Разлучаться и расходиться с воспоминанием о встрече и сладкой надеждой на новое свидание! Быть уверенным, что ты любим, вновь и вновь повторять себе это! Находиться во власти одной и той же мысли днем, одной и той же мечты — ночью! Идти, если можно так сказать, меж двумя цветочными изгородями, держась за руки, не сводя друг с друга глаз, с песней на устах и праздником в сердце! Словом, они любили! Любили искренно, взаимно, и их сердца стучали как часы, заведенные золотым ключиком любви и весело вызванивающие в положенный час, — вот как жили молодые люди.
Если будни выстраивались день за днем в прелестное ожерелье белых жемчужин, воскресенье роняло на них из своего рога изобилия венки редчайших цветов.
У г-жи ван Слипер был в окрестностях Амстердама, неподалеку от живописной деревушки Гёйзен, загородный дом, куда она вывозила по воскресеньям тех из своих воспитанниц, что оставались на выходные дни в пансионе.
Это был уютный домик, полный цветов и экзотических птиц, любовью к которым славятся голландцы.
Из окон открывался восхитительный вид на волнистую равнину, похожую на Зёйдер-Зе под порывами северного ветра. Густая дубовая поросль выбивалась из-под земли и покачивала своими верхушками. Издали на этой бескрайней равнине они напоминали плавучие островки в изумрудном море. На юго-западе сквозь легкую дымку светился разноцветными огнями, как огромный букет в вазе, сияющий Амстердам. На востоке виднелись Гёйзен, Бларикум и другие веселые деревушки; их главы утопали в тени деревьев, а подножия были залиты солнцем. На севере раскинулся цветущий холм, плавно сбегающий к Зёйдер-Зе, где тысячи построек самых разных видов, размеров, форм и цветов отражались в спокойной водной глади, так что равнина справа от него напоминала море, а море слева было похоже на равнину.
Это был настоящий голландский пейзаж, гармоничный, исполненный нежного очарования. Тщетно вы пытались бы заметить неподходящий цвет или услышать нестройный звук; казалось, за горизонтом этого уголка земли ничего больше не было. Мир кончался здесь и для наших влюбленных. Конечно, в этой картине не хватало матери и сестры Жюстена, да и Мина чувствовала себя сиротой. Впрочем, она уже получила письма от г-жи Корби, сестрицы Селесты и Сальватора. Послания матери и сестры Жюстена дышали счастьем. Мать успокоилась, сестра пошла на поправку. Письмо от Сальватора было многообещающим. Речи быть не могло о том, чтобы огорчаться и не наслаждаться радостями, которыми их щедро одарило Провидение.
Все воскресные дни, которые они проводили вместе с воспитанницами в загородном доме г-жи ван Слипер, казались молодым людям настоящими праздниками. Они наслаждались ими с радостью младенцев, увидевших свет, или со страстью птенцов, пробующих крылья.
На ферме, прилегавшей к загородному дому, были коровы, козы и овцы. Молодые люди играли в пастуха и пастушку, выгоняли скот на пастбище с простотой и грациозностью пастухов Феокрита и Вергилия.
Словом, их жизнь была долгой, нескончаемой эклогой, похожей на настоящие воскресные идиллии. Их сердца бились в унисон, исполняя любовный концерт первых майских дней, который называется "пасторальной симфонией".
Так прошло все лето. А зимой, хотя природа и не прибавляла поэзии в их очарованные души, они наслаждались теплом домашнего очага г-жи ван Слипер.
Даже в непогоду они продолжали ездить за город. Дом крепко запирали, топили, и благодаря оранжерейным цветам им даже глубокой осенью казалось, что они переживают самые теплые и солнечные летние дни.
В первых числах января, в воскресенье, когда все воспитанницы, Жюстен, Мина и хозяйка пансиона проводили время за разговором в оранжерее, служившей гостиной в зимние дни, лакей доложил Жюстену, что два господина, прибывшие из Парижа от г-на Сальватора, просят их принять.
Жюстен и Мина вздрогнули.
Мы полагаем, что читатели уже догадались: двое вновь прибывших были генерал Лебастар де Премон и г-н Сарранти.
XIII
СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ СИМФОНИЯ
Жюстен последовал за лакеем и, войдя в столовую, увидел двух высоких господ; один из них кутался в длинный плащ, другой с головы до ног завернулся в необъятный полонез.
При виде Жюстена господин в полонезе подошел к нему и низко поклонился, потом опустил воротник своего дорожного плаща, открыв взглядам благородное лицо, несколько утомленное после нелегкого пути, но красивое и энергичное.
Это был генерал Лебастар де Премон.
Другой — тот, что был закутан в длинный плащ, — почтительно поклонился издали, но с места не двинулся.
Учитель указал им на стулья и знаком пригласил садиться.
— Как, должно быть, доложил ваш слуга, я прибыл от господина Сальватора, — сообщил генерал.
— Как он поживает? — встрепенулся Жюстен. — Я уже больше месяца не получал от него вестей.
— Последний месяц у него было много хлопот, не говоря уж о политических делах, которым он должен был отдавать немало сил накануне выборов. Вы, конечно, уже знаете, что именно его терпению, уму, настойчивости я обязан жизнью своего друга Сарранти.
— Мы узнали эту счастливую весть вчера, — сказал Жюстен, — и я хотел бы отправиться в Париж, чтобы поздравить господина Сарранти.
— Это путешествие ни к чему не привело бы, — улыбнулся генерал. — Вы не застали бы его в Париже.
— Он в изгнании? — спросил Жюстен.
— Нет еще, — печально произнес генерал, — но это, может быть, еще произойдет… Пока же он в Голландии.
— Я непременно должен с ним увидеться, — поспешил сказать Жюстен.
— Далеко вам идти не придется, — ответил генерал, оборачиваясь к г-ну Сарранти и указывая на него: — Вот он!
Господин Сарранти и школьный учитель встали в едином порыве и братски обнялись.
Генерал продолжал:
— Как я вам сказал, я прибыл от нашего друга Сальватора, а вот его письмо, подтверждающее мои слова. Но я вам еще не сказал, кто я такой. Вы меня не узнаете?
— Нет, сударь, — признался Жюстен.
— Вглядитесь в меня внимательно. Вы никогда меня раньше не встречали?
Жюстен всмотрелся в генерала, но тщетно.
— А ведь вы меня видели, — продолжал генерал. — Это произошло в ночь, памятную для нас обоих, потому что вы тогда вновь обрели свою невесту, а я, сам того не зная, впервые обнял свою…
Жюстен его перебил.
— Понял! — вскричал он. — Я вас видел в ночь своего отъезда в парке замка Вири. Это вам с Сальватором мы обязаны своим спасением! Теперь я отлично вас узнаю, словно мы никогда и не расставались. Вы генерал Лебастар де Премон.
С этими словами он бросился генералу в объятия; тот крепко прижал его к груди и с волнением прошептал:
— Жюстен! Друг мой! Дорогой мой друг! Мой…
Он замолчал, едва не сказав "мой сын".
Сам не зная почему, Жюстен почувствовал, как его сердце сжалось от невыразимого волнения.
Он посмотрел на г-на Лебастара де Премона; глаза генерала подернулись слезой.
— Друг мой! — продолжал он. — Сальватор никогда не говорил вам об отце Мины?
— Нет, — удивленно взглянув на генерала, сказал молодой человек.
— Сказал ли он вам, по крайней мере, что этот человек жив? — не унимался генерал.
— Сальватор обнадежил меня на этот счет. Уж не знаете ли его вы, генерал?
— Да, — глухо пробормотал генерал. — А что вы думали об отце, который вот так бросил свою дочь?
— Я думал, что это несчастный человек, — просто сказал Жюстен.
— Да, очень несчастный, — подтвердил г-н Сарранти и медленно покачал головой.
— Так вы его не осуждаете? — спросил генерал.
— Он достоин сожаления как никто, — печально прошептал г-н Сарранти.
Школьный учитель взглянул на корсиканца, как перед тем — на генерала. Тайный инстинкт ему подсказывал, что один из этих людей — отец Мины, но который из двух? Он переводил взгляд с одного на другого, пытаясь прочесть на лицах биение сердец.
— Отец Мины вернулся, — продолжал генерал, — и с минуты на минуту придет к вам за своей дочерью.
Молодой человек вздрогнул. В этих последних словах ему почудилась угроза.
От внимания генерала не укрылась дрожь Жюстена, и он понял его тайный страх; но он не успокоил, а еще больше встревожил молодого человека, когда сказал, пытаясь не выдать собственного волнения:
— Отец Мины придет к вам за своей дочерью, и вы ему вернете девушку… чистой… без сожалений… без угрызений совести… не так ли?
— Без угрызений совести несомненно! — торжественно поклялся молодой человек. — Но не без сожалений! Нет! Нет! — взволнованно прибавил он.
— Вы очень ее любите? — уточнил генерал.
— Беспредельно! — воскликнул Жюстен.
— Как сестру? — спросил отец Мины.
— Больше чем сестру! — покраснев, ответил школьный учитель.
— И, любя ее… таким образом, вы уверяете, что отцу Мины не придется краснеть за эту любовь?
— Клянусь! — отвечал молодой человек, воздев руки и подняв глаза к небу.
— Иными словами, — продолжал генерал, — Мина будет достойна супруга, которого прочит ей отец?
Жюстен задрожал всеми членами и ничего не ответил: он опустил голову.
Господин Сарранти умоляюще взглянул на генерала. Этот взгляд словно говорил: "Испытание слишком велико, довольно мучить бедного мальчика!"
Ожидание приговора, несущего жизнь или смерть — это целая гамма неописуемых чувств. Все, что еще живо в нас, возбуждено и напряжено, все мучительно! Душа и тело получают удар и в одно время переживают потрясение.
Именно это испытывал Жюстен, когда услышал эти слова: "… супруга, которого прочит ей отец".
В одно мгновение вся его жизнь с того вечера, как он нашел девочку, спавшую в поле, и до той минуты, когда, радостный, улыбавшийся, счастливый, он, обмениваясь с ней влюбленными взглядами, услышал, как лакей докладывает о двух путешественниках, прибывших из Парижа и желавших с ним переговорить от имени Сальватора, прошла перед ним по крупице, по капле, страница за страницей. Он снова почувствовал вкус каждой минуты, ощутил ее аромат, услышал ее мелодии, а потом из волшебного леса надежды без всякого перехода вдруг рухнул в темную пропасть сомнения.
Он поднял голову. Губы у него тряслись. Он посмотрел на двух посетителей: в его взгляде читался смертельный ужас.
Генерал почувствовал, как страдает молодой человек. Но ему показалось, что необходимо еще одно — последнее — испытание, и он продолжал, несмотря на немые мольбы г-на Сарранти:
— Вы воспитали мадемуазель Мину как родную сестру. Его отец через меня благодарит вас за это и благословляет как собственного сына. Предположите, однако, что — в результате превратностей судьбы или выполняя обязательство перед некоей семьей — он клятвенно обещал руку своей дочери другому. Как бы вы повели себя в подобных обстоятельствах? Отвечайте мне так, словно перед вами отец Мины, ведь именно он обращается сейчас через меня к вам. Что бы вы сделали?
— Генерал! — пробормотал, задыхаясь, Жюстен. — С тех пор как умер мой отец, я привык к страданиям: я буду страдать.
— И вы не восстанете против жестокости этого отца?
— Генерал! — с достоинством отвечал молодой человек. — Отец важнее возлюбленного, как Бог важнее отца. Я скажу Мине: "Бог доверил мне вас в отсутствие отца. Теперь ваш отец вернулся, возвращайтесь к нему".
— Сын мой! Сын мой! — вскричал генерал, не в силах сдержать слезы; он поднялся и протянул молодому человеку руки.
Жюстен пронзительно вскрикнул и упал в объятия г-на Лебастара де Премона. Заикаясь от волнения, он пробормотал:
— О… о… отец мой!
Вырвавшись из рук генерала, он бросился ко входной двери и крикнул что было сил:
— Мина! Мина!
Но генерал его опередил, остановив в ту минуту, когда молодой человек схватился за ручку двери, и зажал ему рот:
— Тише! Вы не боитесь, что эта новость может слишком ее взволновать?
— Счастье не может причинить зла, — возразил Жюстен, сияя от радости. — Да вы на меня посмотрите!
— Вы — мужчина, друг мой, — заметил генерал. — А вот для девушки, девочки… ведь она еще совсем ребенок… Она хорошенькая?
— Как ангел!
— Так она, значит, здесь… раз вы ее зовете? — колеблясь произнес г-н Лебастар де Премон.
— Да, я сейчас за ней схожу, — ответил школьный учитель. — Я ни за что себе не прощу, если украду у нее хоть минуту счастья.
— Да, ступайте за ней, — разрешил генерал дрогнувшим от волнения голосом. — Но обещайте не говорить ей, кто я. Мне хочется сказать об этом самому… когда она будет готова и я сочту это возможным. Ведь так будет лучше, не правда ли? — прибавил он, переводя взгляд с молодого человека на г-на Сарранти.
— Как вам будет угодно, — отвечали те.
— Ну, идите!
Жюстен вышел, а спустя минуту ввел в столовую Мину.
— Дорогая! — сказал он. — Позволь представить тебе двух моих друзей, которые скоро станут и твоими друзьями.
Мина грациозно поклонилась двум посетителям.
При виде обворожительной девушки, какой стала его дочь, генерал почувствовал, как сильно забилось его сердце. Боясь потерять сознание, он оперся о посудный шкаф и не сводил с дочери влажных от счастья глаз.
— Эти двое друзей, — продолжал Жюстен, — принесли тебе добрую весть, которой ты и не ждешь, самую лучшую весть, какую ты могла получить.
— Им что-то известно о моем отце?! — вскрикнула девушка.
По щекам генерала медленно скатились две слезы.
— Да, дружок, — подтвердил Жюстен. — Они привезли вести о твоем отце.
— Вы знали моего отца? — спросила девушка, пожирая обоих путешественников взглядом, чтобы не пропустить ни слова из их ответа.
Двое друзей, ни слова не говоря — они были для этого слишком взволнованы, — утвердительно кивнули.
Этот молчаливый ответ, причину которого Мина не могла понять, не на шутку опечалил девушку, и она взволнованно воскликнула:
— Мой отец еще жив, не так ли?
Друзья снова кивнули.
— Так говорите же скорее! — поторопила Мина. — Где он? Любит ли он меня?
Генерал провел рукой по лицу и, предложив девушке стул, сел напротив нее, не выпуская ее руки из своих.
— Ваш отец жив, мадемуазель; он вас любит, и я сказал бы вам об этом еще в тот вечер, когда вы бежали из замка Вири, если бы в то время я знал вас лучше.
— Мне знаком ваш голос, — вздрогнула Мина. — Это вы поцеловали меня в лоб, перед тем как я перелезла через ограду, и сказали взволнованным голосом: "Будь счастлива, девочка моя! Тебя благословляет отец, пятнадцать лет не видевший свою дочь!.. Прощай!.." Ваше пожелание исполнилось, — прибавила она, переводя взгляд с Жюстена на двух друзей. — Я счастлива, очень счастлива, потому что у меня есть все для счастья, а еще потому, что вы говорите о моем отце! Где он?
— Недалеко от вас, — отвечал г-н Лебастар де Премон, и на его лице заблестели крупные капли пота.
— Почему же его здесь нет?
Генерал молчал. В разговор вмешался г-н Сарранти:
— Он, возможно, опасается, что может внезапным появлением причинить вам нежелательное волнение, мадемуазель.
Странное дело! Вместо того чтобы посмотреть на г-на Сарранти, обращавшегося к ней с этими словами, девушка глядела только на генерала, не произносившего ни слова. Выглядел он как никогда взволнованным.
— Неужели вы полагаете, — возразила она, — что счастье от встречи с моим отцом может причинить мне большую боль, чем разлука с ним?
— Дочь моя! Дочь! Любимая дочь! — вскричал г-н Лебастар де Премон, не в силах долее сдерживаться.
— Отец! — выдохнула Мина и бросилась генералу на шею.
Генерал обхватил ее, крепко прижал к своей груди, осыпая поцелуями и омывая слезами.
Жюстен знаком попросил г-на Сарранти подойти к нему. Корсиканец приблизился на цыпочках, чтобы не нарушить семейную идиллию.
Жюстен бесшумно отворил дверь столовой и поманил г-на Сарранти за собой, предоставив отцу и дочери вдоволь насладиться счастливыми минутами.
Генерал рассказал Мине, как он лишился ее матери, скончавшейся при родах, как был вынужден поручить девочку чужой женщине, чтобы разделить судьбу — вернее, неудачу — императора в России. Он поведал о своих сражениях, подвигах, заговорах, надеждах, потерях с тех пор, как появилась на свет Мина. Его рассказ был большой эпопеей, над которой девушка пролила немало слез любви, нежности, восхищения.
Исповедь дочери оказалась нежной идиллией; она пересказала отцу всю свою жизнь, чистую, как алтарный покров. Ее история была ясной, словно безоблачное небо, прозрачной, как озеро, незапятнанной, будто белая роза.
Хозяйка пансиона, которой Жюстен представил г-на Сарранти, пожелала, чтобы отец и дочь не расставались до самой ночи.
Вечер застал их за нескончаемой нежной беседой. Надо было позвать кого-нибудь, чтобы принесли свечи.
Заслышав звон колокольчика, г-жа ван Слипер, Жюстен и г-н Сарранти вошли в столовую вслед за лакеем.
— Это мой отец! — радостно воскликнула девушка, представляя генерала хозяйке пансиона.
Генерал вышел вперед, почтительно поцеловал г-же ван Слипер руку и сердечно поблагодарил славную женщину за ее заботы о Мине.
— А теперь, сударыня, — продолжал он, — позвольте узнать, когда отправляется ближайший дилижанс во Францию.
— Как?! — в один голос воскликнули Мина, Жюстен и г-жа ван Слипер, напуганные этим внезапным отъездом. — Вы так скоро уезжаете?
— Я? Нет! — возразил генерал. — Я побуду с вами некоторое время… А вот мой славный друг, никогда меня не оставлявший, — прибавил он, оборачиваясь к г-ну Сарранти и протягивая ему руку, — пожелал сопровождать меня до тех пор, пока я не найду дочь, но теперь он вернется в Париж, чтобы найти своего сына, оказавшегося из сыновней любви в темнице.
Господин Сарранти нахмурился. Лицо его, скорее решительное, чем печальное, было подобно грозному облаку, таящему в себе бурю.
Присутствовавшие почтительно склонили головы перед великим мучеником, молча встречавшим удары судьбы.
На следующий день он уехал во Францию, оставив своего счастливого друга с дочерью и ее женихом.
Дни, которые провели в Амстердаме вместе генерал, Мина и Жюстен, были воистину счастливыми и благословенными. После стольких испытаний и стольких лет нищеты они упивались блаженством с той же страстью, что и путешественник, целый день карабкавшийся под солнцем на высокую гору: взобравшись на вершину, он вдыхает свежий воздух и ароматы долины.
К сожалению, давно известно: то, что составляет счастье одних, является несчастьем для других. Радость счастливого трио причиняла огорчение хозяйке пансиона.
Она с ужасом ждала минуты, когда Жюстен и Мина, то есть учителя ее пансиона, оставят ее и последуют за генералом в Париж.
Генерал угадал причину ее печали и поспешил успокоить славную женщину, обещав по возвращении во Францию послать ей двух лучших парижских учительниц, после того как они пройдут испытание у Жюстена.
Однажды утром генерал получил после завтрака письмо от Сальватора и нахмурился.
— Что с вами, отец? — испугались молодые люди.
— Прочтите, — сказал генерал и протянул письмо Сальватора.
Они вместе прочли короткое письмо:
Генерал!
Дабы ничто не мешало Вашему счастью, пока Вы проводите время в обществе дочери, спешу Вам сообщить, что господин Лоредан де Вальженез, ее похититель, был убит вчера на дуэли господином де Марандом в моем присутствии.
Поздравляю Вас по этому случаю с тем, что Вам не придется подвергать риску Вашу драгоценную жизнь ради наказания подобного ничтожества.
Передайте мои горячие поздравления двум влюбленным, примите уверения, генерал, в моей почтительной дружбе.
Конрад де Вальженез".
— И что же, отец? — спросила Мина.
— Что в этом письме могло вас огорчить? — удивился Жюстен.
— Наказать негодяя должен был я, — сказал генерал. — Я сожалею, что кто-то другой взял на себя этот труд.
— Отец! — огорчилась Мина. — Вы жалеете, что нашли меня, раз печалитесь из-за того, что не рискнули расстаться навсегда со своей дочерью?
— Дорогое дитя! — вскричал г-н Лебастар де Премон, крепко обнимая дочь, и его лицо снова просветлело.
Оставалось лишь выбрать день отъезда. Было решено отправиться в путь в ближайшую субботу, то есть через день. В субботу утром Мина расцеловала хозяйку пансиона, нежно простилась с воспитанницами — своими ученицами и одновременно подружками, потом взяла отца под руку и в сопровождении жениха отправилась на почтовую станцию, сто раз оглядываясь со слезами благодарности на этот гостеприимный город, который она считала своей родиной, так как обрела здесь отца.
В день отъезда генерала г-же ван Слипер передали письмо, в которое был вложен чек на три тысячи франков для предъявления в один из банков Амстердама. В письме говорилось, что деньги предназначаются на учреждение стипендий для шести добродетельных и бедных девушек: трех — на выбор г-жи ван Слипер, трех других — на выбор бургомистра.
Назад: IV СНОВА БУНТ!
Дальше: XIV ДОСТОЙНАЯ СЕСТРА ПОКОЙНОГО ГОСПОДИНА ЛОРЕДАНА
