Часть вторая

Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 25.Соратники Иегу.

XXIX
ДИЛИЖАНС ИЗ ЖЕНЕВЫ

Почти в тот же час, когда Ролан приехал в Нант, тяжело нагруженный дилижанс остановился возле постоялого двора "Золотой крест" на главной улице городка Шатийон-сюр-Сен.

В те времена дилижансы состояли всего из двух частей — закрытого купе спереди и общего отделения. Ротонда была добавлена позднее как новейшее изобретение.

Лишь только дилижанс остановился, кучер соскочил на землю и распахнул дверцы, открыв пассажирам выход с обеих сторон.

Пассажиров было всего семь человек.

В общем отделении — трое мужчин, две женщины и грудной младенец.

В переднем купе — мать с сыном.

Мужчины были: врач из Труа, часовщик из Женевы и архитектор из Бурка.

Одна из женщин была горничная, направлявшаяся в Париж к своей хозяйке, другая — кормилица с грудным ребенком на руках: она везла малыша к его родителям.

В переднем купе ехала мать, женщина лет сорока, сохранившая следы былой красоты, и ее сын, мальчик лет одиннадцати-двенадцати.

Третье место в купе занимал кондуктор.

Завтрак, как обычно, был приготовлен в большом зале гостиницы; это тот самый дорожный завтрак, который путешественники никогда не успевают доесть, потому что кондуктор — вероятно, по сговору с трактирщиком — немилосердно торопит их.

Горничная с кормилицей зашли в булочную, чтобы купить свежих хлебцев, а кормилица — еще и чесночной колбасы, после чего обе женщины вошли обратно в дилижанс и преспокойно уселись закусывать, из экономии отказавшись от завтрака, который, должно быть, был им не по средствам.

Врач, архитектор, часовщик и мать с сыном отправились на постоялый двор и, обогревшись у большого кухонного очага, уселись за стол в столовой.

Дама взяла только чашку кофе со сливками и немного фруктов.

Мальчик, стараясь показать, что у него аппетит как у взрослого, принялся уплетать завтрак.

Несколько минут все пассажиры молча утоляли голод.

Первым нарушил молчание часовщик из Женевы.

— Честное слово, граждане, — воскликнул он (в общественных местах все еще было принято обращение "гражданин"), — признаюсь откровенно, сегодня утром я был очень рад, когда наконец рассвело!

— Вам плохо спится в дороге, сударь? — осведомился врач.

— Напротив, сударь, — возразил земляк Жан Жака, — обычно я сплю как убитый; но в эту ночь страх был сильнее усталости.

— Вы боялись, что дилижанс опрокинется? — пошутил архитектор.

— Вовсе нет, в этом отношении мне везет: я уверен, что ни один экипаж не опрокинется, если в нем еду я. Опять-таки дело не в этом.

— А в чем же? — спросил врач.

— Да у нас в Женеве ходят слухи, будто дороги во Франции далеко не безопасны.

— Это смотря по обстоятельствам, — заметил архитектор.

— Вот как? — удивился часовщик.

— Нуда, — продолжал архитектор, — если бы, к примеру, мы везли с собой казенные деньги, на нас бы непременно напали, вернее, это давно бы уже произошло.

— Вы полагаете? — ужаснулся женевец.

— Это неизбежно. Уж не знаю, как этим чертям Соратникам Иегу удается обо всем пронюхать, но они не пропускают ни одного случая.

Врач кивнул в знак согласия.

— А вы? Вы тоже разделяете мнение моего соседа? — спросил доктора уроженец Женевы.

— Безусловно.

— А вы решились бы сесть в дилижанс, если бы знали, что там везут казенные деньги?

— Признаюсь, я бы еще подумал, — засмеялся доктор.

— А вы, сударь? — обратился часовщик к архитектору.

— Ну, у меня настолько срочное дело, что я бы все-таки поехал, — ответил тот.

— Ох, меня так и тянет выгрузить свои чемоданы и сундуки и подождать завтрашнего дилижанса! — заявил испуганный швейцарец. — Ведь в сундуках у меня карманных часов на двадцать тысяч франков; до сих пор нам везло, но не следует искушать Господа Бога.

— Разве вы не слышали, сударь, — вмешалась в разговор пожилая дама, — что нам грозило бы нападение лишь в том случае, если бы мы везли казенные деньги; так, по крайней мере, утверждают ваши соседи.

— Вот именно! — воскликнул часовщик, с тревогой оглядываясь по сторонам. — В том-то и дело, что мы везем казенные деньги.

Пассажирка слегка побледнела, бросив взгляд на сына: каждая мать прежде всего беспокоится за своего ребенка, а потом уже думает о себе.

— Что такое? Мы везем деньги? — вскрикнули в один голос, хотя и с разной степенью волнения, врач и архитектор. — Вы уверены в этом?

— Совершенно уверен, господа.

— Тогда вам следовало бы сказать нам раньше или, по крайней мере, говорить об этом шепотом.

— Но, может быть, ваши сведения не совсем точны? — допытывался доктор.

— Или вы просто пошутили? — добавил архитектор.

— Боже меня упаси!

— Ведь женевцы — большие охотники посмеяться, — подхватил врач.

— Сударь, — возразил часовщик, крайне оскорбленный тем, что его принимают за шутника, — сударь, я сам видел, как их грузили.

— Что?

— Деньги.

— И много их было?

— При мне погрузили изрядное количество мешков.

— Но откуда же столько денег?

— Это сокровище бернских медведей. Вам, должно быть, известно, господа, что бернские медведи имеют ренту не менее пятидесяти-шестидесяти тысяч ливров?

Врач расхохотался.

— Право же, наш сосед нарочно нас пугает! — воскликнул он.

— Господа, даю вам честное слово! — возмутился часовщик.

— Скорее, господа, по местам! — крикнул кондуктор, распахивая двери. — Пора ехать, мы и так опаздываем на три четверти часа.

— Минутку, кондуктор, одну минутку! — сказал архитектор, — мы совещаемся.

— Насчет чего?

— Затворите дверь, кондуктор, и подойдите сюда.

— Выпейте с нами стаканчик вина, кондуктор.

— С охотой, господа; от стаканчика вина не откажусь.

Кондуктор поднял стакан, и трое пассажиров чокнулись с ним.

Не успел он поднести стакан ко рту, как доктор удержал его за руку.

— А ну-ка, кондуктор, говорите начистоту, это правда?

— Что такое?

— А то, что сказал этот господин.

И он кивнул на женевца.

— Господин Феро?

— Я не знаю, так ли зовут этого господина.

— Да, сударь, это моя фамилия, я весь к вашим услугам, — подтвердил женевец, поклонившись, — Феро и компания, часовая мастерская, улица Рампар, номер шесть, в Женеве.

— Садитесь, господа, скорее! — снова произнес кондуктор.

— Но вы же не ответили.

— А на что я должен отвечать, черт подери? Вы ни о чем не спрашивали.

— Ну как же, мы спрашивали: правда ли, что вы везете в дилижансе крупную сумму денег, принадлежащих французскому правительству?

— Экий сплетник! — проворчал кондуктор, обернувшись к часовщику. — Это вы все разболтали?

— Нуда, дружище…

— Садитесь, господа, по местам!

— Но ведь прежде чем сесть в дилижанс, мы хотим знать…

— О чем? Везу ли я казенные деньги? Ну да, они со мной. Теперь, стало быть, если на нас нападут, молчите, сидите смирно, и все обойдется как нельзя лучше.

— Вы уверены?

— Я сам улажу дело с этими молодцами.

— Как вы поступите, если нас задержат? — спросил врач у архитектора.

— Черт возьми, я последую совету кондуктора.

— Это лучшее, что вы можете сделать, — поддержал тот.

— Тогда и я буду сидеть смирно, — сказал доктор.

— И я тоже, — поддакнул часовщик.

— Ну, господа пассажиры, садитесь, да поживее!

Мальчик слушал их разговор, нахмурив брови и стиснув зубы.

— Что до меня, — повернулся он к матери, — если на нас нападут, уж я знаю, что мне делать.

— А что ты сделаешь?

— Сама, видишь.

— О чем говорит этот милый ребенок? — спросил часовщик.

— Я говорю, что все вы трусы! — решительно ответил мальчик.

— Полно, Эдуар, что с тобой? — испугалась мать.

— Мне бы даже хотелось, чтобы на дилижанс напали! — со сверкающим взором воскликнул мальчуган.

— Скорее, господа, ради Бога, садитесь поскорее! — в последний раз крикнул кондуктор.

— Надеюсь, кондуктор, у вас нет с собой оружия? — еле вымолвил доктор.

— Как же, есть пистолеты.

— Экая беда!

Кондуктор нагнулся к нему и шепнул на ухо:

— Не беспокойтесь, сударь, — они заряжены только порохом.

— Слава Богу!

Кондуктор захлопнул дверцы дилижанса.

— Эй, кучер, погоняй!

Пока возница хлестал лошадей и тяжелый экипаж раскачивался, трогаясь с места, он затворил дверцы купе.

— Разве вы не сядете с нами, кондуктор? — спросила дама.

— Благодарствуйте, госпожа де Монтревель, я поеду на империале, — ответил кондуктор и прибавил, проходя мимо оконца: — Последите, чтобы господин Эдуар не трогал пистолетов в моей сумке: это опасно.

— Вот еще, будто я не умею обращаться с пистолетами! — возмутился мальчик. — У меня есть пистолеты куда лучше ваших, те, что мой друг сэр Джон выписал из Англии; ведь правда, мама?

— Все равно, прошу тебя, Эдуар, ничего не трогай, — сказала г-жа де Монтревель.

— О, не беспокойся мамочка, — сказал мальчуган и тут же прошептал сквозь зубы: — А все-таки, если Соратники Иегу нападут на нас, я знаю, что мне делать!

Дилижанс наконец сдвинулся и покатил дальше на Париж.

Стоял один из тех ясных зимних дней, когда даже люди, верящие в смерть природы, вынуждены понять, что она не умерла, а только заснула. Человек живет семьдесят или восемьдесят лет, ночи его долгой жизни длятся по десять-двенадцать часов, и он сетует, что продолжительность этих ночей сокращает его и без того краткие дни; а у природы, существующей вечно, и деревьев, живущих многие века, сон длится всего пять месяцев; для нас это зима, для них — только ночь. Поэты с завистью воспевают бессмертие природы, которая будто бы умирает каждую осень и воскресает каждую весну. Но поэты ошибаются: осенью природа не умирает — она засыпает, весною природа не воскресает — она пробуждается. В тот день, когда наша планета действительно умрет, она погибнет навеки: улетит в просторы вселенной или низвергнется в бездну хаоса, безжизненная, безмолвная, одинокая, без деревьев, без цветов, без зелени, без поэтов.

Но в тот чудесный день 23 февраля 1800 года уснувшей природе как будто грезилась весна. Под сияющими радостными лучами в траве, окаймлявшей дорогу с обеих сторон, сверкали искры инея, те обманчивые жемчужины, что тают в руках ребенка и радуют взор земледельца, когда они трепещут на ростках пшеницы, едва показавшихся из земли.

В дилижансе растворили все окна навстречу нежданной улыбке небес и люди говорили солнечному лучу, радующему их после столь долгого отсутствия: "Будь благословен, желанный гость, мы боялись, что ты заблудился в густых тучах запада или в бурных волнах океана".

Через час после стоянки в Шатийоне дилижанс внезапно остановился возле излучины реки без всякой видимой причины, вот только навстречу медленно ехали четыре всадника, и первый из них, обогнав остальных на два-три шага, взмахом руки приказал кучеру остановиться.

Возница повиновался.

— Ах, матушка, какие прекрасные лошади! — воскликнул Эдуар, который, не слушая предостережений г-жи де Монтревель, смотрел на дорогу, высунувшись в раскрытое оконце. — Какие лошади! Только отчего все всадники в масках? Мы же не на карнавале!

Госпожа де Монтревель предавалась мечтам (всякая женщина о чем-то мечтает: молодая грезит о будущем, пожилая вспоминает прошлое).

Выйдя из задумчивости, она тоже выглянула в окошко и громко вскрикнула.

Эдуар быстро обернулся.

— Что с тобой, мама? — спросил он.

Госпожа де Монтревель, сильно побледнев, крепко обняла его, ничего не отвечая.

В дилижансе раздались крики ужаса.

— Да что случилось? — воскликнул мальчик, стараясь вырваться из рук матери, обнявшей его за шею.

Тут в оконце экипажа просунул голову один из всадников в маске.

— Случилось то, мой дружок, — произнес он ласково, — что нам с кондуктором надо уладить одно дельце, которое ничуть не касается господ пассажиров. Попросите вашу достойную матушку принять уверения в нашем почтении и не обращать на нас внимания, будто нас здесь и нет.

Затем он вошел в общее отделение.

— Мое почтение, господа, — сказал он, — не тревожьтесь за сохранность ваших кошельков и драгоценностей и успокойте кормилицу: мы вовсе не хотим, чтобы у нее пропало молоко.

Потом незнакомец обратился к кондуктору:

— Ну как, дядюшка Жером, ведь правда, что у вас припрятано сто тысяч франков в сундуке и на империале, не так ли?

— Что вы, господа, уверяю вас…

— Это казенные деньги, они взяты у бернских медведей; семьдесят тысяч франков золотом, остальное серебром. Серебряные монеты в мешках на империале, золото в сундуке в купе. Все правильно? Мы хорошо осведомлены?

При словах "в сундуке в купе" г-жа де Монтревель снова вскрикнула; значит, ей придется столкнуться лицом к лицу с незнакомцами, которые, несмотря на их любезность, внушали ей настоящий ужас.

— Да что с тобой, мама? Что с тобой? — нетерпеливо допытывался мальчик.

— Молчи, Эдуар, молчи.

— Почему я должен молчать?

— Разве ты не понимаешь?

— Нет.

— Наш дилижанс задержали.

— Но зачем? Объясни, зачем!.. Ах, мама, теперь я понял!

— Нет, нет, — прошептала г-жа де Монтревель, — ты ничего не понимаешь.

— Эти господа просто грабители.

— Берегись, не говори так.

— Почему? Разве это не воры? Вон они отбирают деньги у кондуктора!

В самом деле, один из верховых укладывал на лошадь мешки с серебром, которые кондуктор бросал ему сверху, с империала.

— Нет, нет, это не воры! — сказала мать. И прибавила, понизив голос: — Это Соратники Негу.

— Ах, вот как! — воскликнул мальчик. — Значит, те самые, которые чуть не убили моего друга сэра Джона?

Мальчик сильно побледнел и стиснул зубы, тяжело дыша от волнения.

В эту минуту один из незнакомцев в маске отворил дверцу купе и обратился к пассажирке с изысканной любезностью:

— Госпожа графиня, к величайшему сожалению, мы вынуждены вас потревожить: нам, или, вернее, кондуктору, надо порыться в сундуке. Сделайте одолжение, выйдите на минуту из экипажа: Жером постарается все закончить как можно скорее.

Потом, с игривой усмешкой, веселым тоном, должно быть всегда ему свойственным, он крикнул кондуктору:

— Верно я говорю, Жером?

С высоты империала кондуктор подтвердил его слова.

Исполняя просьбу незнакомца, г-жа де Монтревель спустилась на землю первая, инстинктивно стараясь загородить собою сына от возможной опасности.

Этой минутой и воспользовался мальчик, чтобы завладеть пистолетами кондуктора.

Веселый молодой человек заботливо помог г-же де Монтревель спуститься по ступенькам, подал знак одному из товарищей поддержать ее под руку и вернулся к экипажу.

В этот миг раздались два выстрела: Эдуар выпалил прямо в соратника Иегу из двух пистолетов, и того заволокло облаком дыма.

Госпожа де Монтревель отчаянно вскрикнула и упала без чувств.

Вслед за воплем матери раздались громкие возгласы, выражавшие самые разные чувства.

Из дилижанса доносились испуганные крики: ведь все сговорились не оказывать никакого сопротивления, и вдруг кто-то вздумал дать отпор.

Трое молодых людей на миг замерли от изумления: такое происшествие случилось с ними впервые!

Они бросились к своему товарищу, думая, что он убит наповал.

Но он стоял во весь рост, целый и невредимый, и покатывался со смеху, между тем как кондуктор, умоляюще сложив руки, жалобно восклицал:

— Честное слово, сударь, там не было пуль, клянусь вам, сударь, это холостые заряды.

— Еще бы, черт подери! — воскликнул молодой человек. — Сам вижу, что это холостые заряды, но у мальчика были серьезные намерения… Не правда ли, Эдуар?

Обернувшись к своим спутникам, он продолжал:

— Согласитесь, господа, что этот прелестный мальчик — истый сын своего отца и вполне достоин своего старшего брата. Браво, Эдуар, ты будешь настоящим мужчиной, когда вырастешь.

И, заключив мальчика в объятия, он крепко расцеловал его в обе щеки.

Эдуар, отбиваясь изо всех сил, дрался как чертенок: он был возмущен, что его обнимает человек, в которого он два раза выстрелил из пистолета.

Тем временем один из незнакомцев перенес мать Эдуара на несколько шагов от дилижанса и уложил ее, подстелив плащ, на обочину дороги.

Молодой человек, с такой нежностью обнимавший Эдуара, оглянулся по сторонам и увидел лежавшую женщину.

— Однако, — сказал он, — госпожа де Монтревель все еще не пришла в себя. Господа, мы не можем бросить даму в таком состоянии. Эй, Жером, возьми к себе господина Эдуара.

Передав мальчика на попечение кондуктора, он обратился к одному из своих спутников:

— Послушай, ты человек предусмотрительный, нет ли у тебя нюхательной соли или пузырька с мелиссовой водой?

— На, держи! — отвечал тот, вынимая из кармана флакон английского уксуса.

— Ну а теперь, — продолжал молодой человек, видимо главарь их шайки, — закончи без меня все дела с папашей Жеромом, а я позабочусь о госпоже де Монтревель.

В самом деле, пора было оказать помощь бедной женщине: обморок постепенно переходил в нервный припадок, все ее тело сводили судороги, из груди вырывались глухие стоны.

Склонившись над ней, молодой человек поднес к ее лицу нюхательную соль.

В испуге раскрыв глаза, г-жа де Монтревель стала звать сына: "Эдуар, Эдуар!" — и, взмахнув рукой, нечаянно сбила маску с незнакомца, который так заботливо ухаживал за ней.

Лицо его открылось.

Этот любезный и веселый молодой человек, как, вероятно, уже догадались читатели, был Морган.

Госпожа де Монтревель была поражена; она с изумлением разглядывала его красивые черные глаза, высокий лоб, белые зубы, тонко очерченные губы, приоткрытые в улыбке. Она поверила, что от такого человека ей не грозит никакая опасность и что с Эдуаром не могло случиться ничего дурного.

Разбойник, напугавший ее до полусмерти, теперь стал в ее глазах воспитанным светским человеком, который оказал помощь несчастной женщине.

— О сударь, как вы добры! — воскликнула она.

В ее глазах, в ее растроганном голосе звучала горячая благодарность не только за себя, но и за ребенка.

Вместо того чтобы поспешно схватить маску и сразу же надеть ее, оставив у г-жи де Монтревель лишь смутное, мимолетное воспоминание о себе, Морган, из странного кокетства, присущего его рыцарской натуре, галантно поклонился в ответ на ее слова, дал ей время рассмотреть свое лицо, передал ей в руки взятый у д’Ассё флакон и лишь после этого завязал шнурки маски.

Госпожа де Монтревель оценила тактичность молодого человека.

— Будьте спокойны, сударь, — заверила его она, — в каком бы месте и при каких обстоятельствах я бы вас ни встретила, вы мне незнакомы.

— В таком случае, сударыня, — ответил Морган, — это мне надлежит благодарить вас и сказать вам: как вы добры!

— Садитесь, господа пассажиры, по местам! — крикнул кондуктор самым обычным тоном, как будто ничего не произошло.

— Вам стало лучше, сударыня? Не хотите ли отдохнуть еще немного? — заботливо спросил Морган. — Дилижанс подождет.

— Нет, сударь, не стоит; благодарю вас за любезность, я чувствую себя хорошо.

Морган предложил г-же де Монтревель опереться на его руку, она перешла дорогу и поднялась по ступенькам в экипаж.

Кондуктор уже усадил туда Эдуара.

Когда г-жа де Монтревель уселась на место, Морган, установив добрые отношения с матерью, захотел помириться с сыном.

— Не будем ссориться, мой маленький герой! — предложил он, протягивая руку.

Но мальчик отшатнулся назад.

— Я не подаю руки разбойникам с большой дороги! — ответил он.

Госпожа де Монтревель вздрогнула от испуга.

— У вас прелестный сын, сударыня, — улыбнулся Морган, — только он склонен к предрассудкам.

И, отвесив любезный поклон, он затворил дверцу.

— Счастливого пути, сударыня!

— Ну, трогай! Погоняй! — скомандовал кондуктор.

Экипаж тронулся с места.

— Ах, извините, сударь! — крикнула г-жа де Монтревель. — Флакон, вы забыли флакон!

— Оставьте его себе, сударыня, — сказал Морган, — на деюсь, однако, что все прошло и он вам больше не понадобится. _k

Но Эдуар вырвал флакон из рук матери.

— Матушка не принимает подарков от бандитов! — крикнул он.

И вышвырнул флакон за окно.

— Черт побери! — пробормотал Морган с печальным вздохом, который его друзья услышали впервые. — Пожалуй, я прав, что не решаюсь просить руки моей бедной Амели.

Потом он обратился к своим спутникам:

— Ну что же, господа, все готово?

— Дело сделано! — отвечали те хором.

— Тогда по коням и в дорогу! Не забудьте, что мы должны поспеть в Оперу к десяти часам вечера.

Вскочив в седло, он понесся вперед, перемахнул ров и, достигнув берега реки, смело переправился вброд, следуя маршруту, указанному им мнимым курьером на карте Кассини.

Когда молодые люди оказались на другом берегу, д’Асса спросил у Моргана:

— Скажи-ка, у тебя и правда упала маска?

— Правда, но мое лицо видела только госпожа де Монтревель.

— Ох! — вздохнул д’Асса. — Лучше бы никто его не видел.

И четверо всадников, пустив лошадей в галоп, умчались по полям в сторону Шаурса.

XXX
РАПОРТ ГРАЖДАНИНА ФУШЕ

Подъехав на следующее утро, около одиннадцати, к Посольской гостинице, г-жа де Монтревель была крайне изумлена, что ее встретил не Ролан, а какой-то незнакомый господин.

Он подошел к ней.

— Вы вдова генерала де Монтревеля, сударыня? — начал он.

— Да, сударь, — ответила г-жа де Монтревель с некоторым удивлением.

— Вы ищете вашего сына?

— Вы правы, и я не понимаю… он же обещал мне в письме…

— Человек предполагает, а первый консул располагает, — отвечал незнакомец, смеясь. — Первый консул отправил вашего сына по делам на несколько дней и поручил мне встретить вас вместо него.

Госпожа де Монтревель сразу успокоилась.

— С кем имею честь говорить? — спросила она.

— Гражданин Фовле де Бурьенн, первый секретарь консула; к вашим услугам, — поклонился незнакомец.

— Будьте любезны передать первому консулу мою благодарность, — сказала г-жа де Монтревель, — а также мое глубокое сожаление, что я не могу поблагодарить его лично.

— Но это не составит никакого труда для вас, сударыня.

— Как так?

— Первый консул приказал проводить вас в Люксембургский дворец.

— Меня?

— Вас и вашего сына.

— О, я увижу генерала Бонапарта, самого генерала Бонапарта, какое счастье! — воскликнул мальчик.

И запрыгал от радости, хлопая в ладоши.

— Тише, Эдуар, перестань! — остановила его мать и продолжала, обратившись к Бурьенну: — Извините его, сударь, это маленький дикарь, выросший в горах Юры.

Бурьенн протянул руку Эдуару.

— Я очень дружен с вашим братом, — проговорил он, — хотите поцеловать меня?

— Охотно сударь, — ответил мальчик, — ведь вы не разбойник с большой дороги.

— Надеюсь, что нет, — рассмеялся секретарь.

— Еще раз прошу извинить его, сударь, дело в том, что по дороге на нас было совершено нападение.

— Как, на вас напали?

— Да.

— Разбойники?

— Не совсем так.

— Сударь, — перебил Эдуар, — разве те, кто грабит чужие деньги, не разбойники?

— Обычно их так называют, мой мальчик.

— А! Вот видишь, матушка?

— Перестань, Эдуар, прошу тебя, замолчи!

Бросив взгляд на г-жу де Монтревель, Бурьенн понял по выражению ее лица, что разговор этот ей неприятен, и не стал настаивать.

— Разрешите вам напомнить, сударыня, — продолжал он, — что, как я имел честь вам доложить, мне приказано проводить вас в Люксембургский дворец, где вас ожидает госпожа Бонапарт.

— Благодарю, но позвольте мне сменить платье и переодеть Эдуара, сударь.

— А сколько времени вам понадобится, сударыня?

— Не будет ли неуважительно попросить у вас полчаса?

— О нет, если вам достаточно получаса, я сочту вашу просьбу вполне уважительной.

— Будьте покойны, сударь, вполне достаточно!

— Итак, сударыня, — сказал секретарь, поклонившись, — я отлучусь по делам и через полчаса вернусь в ваше распоряжение.

— Благодарю вас сударь.

— Не обижайтесь, если я вернусь точно к сроку.

— Я не заставлю вас ждать.

Бурьенн откланялся.

Госпожа де Монтревель сначала переодела Эдуара, потом переоделась сама и за пять минут до прихода Бурьенна была готова.

— Берегитесь, сударыня, — со смехом воскликнул Бурьенн, — а вдруг я расскажу первому консулу, как вы пунктуальны!

— А чего мне бояться?

— Как бы он не заставил вас обучать этому госпожу Бонапарт.

— Ах, всегда приходится кое-что прощать креолкам! — возразила г-жа де Монтревель.

— Но ведь, насколько мне известно, вы тоже креолка, сударыня.

— Госпожа Бонапарт видит своего мужа каждый день, — рассмеялась г-жа де Монтревель, — между тем как я встречусь с первым консулом впервые.

— Поедем, мама, поедем скорее! — торопил ее Эдуар.

Секретарь отступил, пропуская вперед г-жу де Монтревель.

Через четверть часа они прибыли во дворец.

Бонапарт занимал в Малом Люксембургском дворце нижний этаж правого крыла; спальня и будуар Жозефины помещались во втором этаже. Из кабинета первого консула в ее комнаты вела потайная лестница.

Жозефина ожидала приезда г-жи де Монтревель и, увидев ее, раскрыла ей объятия как близкому другу.

Госпожа де Монтревель почтительно остановилась на пороге.

— О, входите, сударыня, входите! — воскликнула Жозефина. — Я вас знаю давно, с тех пор как узнала вашего чудесного, достойнейшего сына Ролана. Знаете ли, что меня утешает, когда Бонапарт покидает меня? То, что его сопровождает Ролан, а когда Ролан при нем, я верю, что ему не грозит никакая беда… Вы не хотите обнять меня?

Госпожа де Монтревель была смущена столь любезным приемом.

— Мы с вами соотечественницы, не правда ли? — продолжала хозяйка. — О, я отлично помню господина де Клемансьера: у него был чудесный сад, великолепные фруктовые деревья. Помню прелестную девушку, которая казалась королевой этого сада. Вы рано вышли замуж?

— В четырнадцать лет.

— Теперь понятно, что у вас такой взрослый сын, как Ролан. Садитесь, пожалуйста.

Жозефина уселась в кресло, жестом пригласив г-жу де Монтревель занять место рядом.

— А этот прелестный мальчик тоже ваш сын? — спросила она, указав на Эдуара. — Господь был милостив к вам, — продолжала Жозефина со вздохом, — он исполнил все, что вы могли пожелать, вы должны помолиться, чтобы он даровал мне сына.

И, окинув Эдуара завистливым взглядом, она поцеловала его в лоб.

— Мой муж будет очень рад видеть вас, сударыня. Он так любит вашего сына! Вас провели бы прямо к нему, а не ко мне, не будь он занят с министром полиции… Кстати, — засмеялась она, — вы приехали в довольно неудачный момент: Бонапарт ужасно разгневан.

— О, если так, я предпочла бы подождать! — в испуге воскликнула г-жа де Монтревель.

— Нет, нет, напротив, встреча с вами успокоит его. Не знаю в точности, что произошло; кажется, у нас нападают на дилижансы, да не в лесной чаще, а прямо на дорогах, среди бела дня. Фуше несдобровать, если такие случаи повторятся.

Госпожа де Монтревель не успела ответить, как двери отворились и появился служитель.

— Первый консул ожидает госпожу де Монтревель, — доложил он.

— Идите, идите, — сказала Жозефина, — время так дорого для Бонапарта, что он почти столь же нетерпелив, как Людовик Четырнадцатый, хотя тому решительно нечего было делать. Мой муж не любит ждать.

Госпожа де Монтревель поспешно встала и позвала сына.

— Нет, — возразила Жозефина, — оставьте у меня этого милого мальчика. Мы приглашаем вас к обеду, и Бонапарт увидит его в шесть часов, к тому же он пошлет за ним, если понадобится. А пока что я буду его второй матерью. Ну-ка, придумай, чем нам заняться для развлечения?

— У первого консула, вероятно, прекрасное собрание оружия, сударыня? — спросил Эдуар.

— Да, превосходное. Ну что же, тебе покажут оружие первого консула.

Жозефина увела с собой мальчика в одну дверь, а г-жа де Монтревель вместе со служителем вышла в другую.

По дороге им встретился худощавый блондин с бледным лицом и тусклым взглядом; он оглядел графиню с каким-то беспокойством, которое, похоже, было ему вообще присуще.

Она поспешно отступила к стене, чтобы дать ему дорогу.

Служитель заметил, как она вздрогнула.

— Это министр полиции, — сообщил он шепотом.

Госпожа де Монтревель с любопытством посмотрела ему вслед: в ту эпоху Фуше уже заслужил свою зловещую славу.

Вдруг двери кабинета раскрылись и в их просвете показался Бонапарт.

Он увидел гостью.

— Госпожа де Монтревель, — сказал он, — входите, входите!

Ускорив шаг, она вошла в кабинет.

— Входите! — повторил первый консул, затворяя за собой двери. — Я заставил вас ждать, что весьма досадно: мне пришлось устроить головомойку Фуше. Знайте, что я очень ценю Ролана и при первом случае намерен дать ему чин генерала. В котором часу вы приехали?

— Только что, генерал.

— Откуда вы прибыли? Ролан говорил мне, но я забыл.

— Из Бурка.

— Какой дорогой?

— Дорогой на Шампань.

— На Шампань? Значит, вы проехали через Шатийон? Когда?

— Вчера утром, в девять часов.

— В таком случае вы должны были слышать о нападении на дилижанс.

— Генерал…

— Да, в десять утра был задержан дилижанс между Шатийоном и Барсюр-Сен.

— Генерал, это был наш дилижанс.

— Как? Именно ваш?

— Да.

— Вы находились в дилижансе, когда на него напали?

— Да, я была там.

— А, значит, я могу узнать от вас подробности. Извините, но вы понимаете, как мне важно выявить все основательно, не правда ли? В цивилизованной стране, где генерал Бонапарт — первое должностное лицо, нельзя безнаказанно нападать на дилижансы прямо на дороге, среди бела дня, в противном случае…

— Генерал, я ничего не могу сообщить, кроме того, что люди, напавшие на дилижанс, подъехали верхом и все были в масках.

— Сколько их было?

— Четверо.

— Сколько мужчин ехало в дилижансе?

— Четверо, считая кондуктора.

— И никто не защищался?

— Никто, генерал.

— Однако в донесении полиции указано, что было два пистолетных выстрела.

— Да, генерал, но эти выстрелы…

— Ну?

— Это стрелял мой сын.

— Ваш сын? Но он же в Вандее.

— Ролан там, но Эдуар был со мной.

— Эдуар? Кто такой Эдуар?

— Брат Ролана.

— Он говорил мне о брате, но ведь тот еще ребенок.

— Ему еще не минуло двенадцати лет, генерал.

— Это он два раза выстрелил из пистолета?

— Да, генерал.

— Отчего вы не взяли его с собой?

— Он здесь.

— Где же?

— Я оставила его у госпожи Бонапарт.

Бонапарт позвонил, вошел служитель.

— Попросите Жозефину прийти сюда вместе с мальчиком.

Первый консул стал прохаживаться по кабинету.

— Четверо мужчин, — возмущался он, — и один только мальчик подает им пример мужества! И никто из бандитов не был ранен?

— В пистолетах не было пуль.

— Как так не было пуль?

— Это были пистолеты кондуктора, а тот из предосторожности зарядил их холостыми зарядами.

— Отлично, мы дознаемся, как его зовут.

В эту минуту дверь распахнулась и вошла г-жа Бонапарт, ведя за руку Эдуара.

— Подойди сюда, — сказал мальчику Бонапарт.

Эдуар смело подошел к генералу и отдал честь по-военному.

— Стало быть, это ты стрелял из пистолета в разбойников?

— Видишь, матушка, это и вправду разбойники! — воскликнул мальчуган.

— Конечно, разбойники; кто сможет мне возразить? Итак, это ты стрелял в разбойников, когда все взрослые мужчины испугались?

— Да, это я, генерал. К несчастью, трус-кондуктор зарядил пистолеты только порохом, не то я убил бы главаря.

— Значит, ты не испугался?

— Я? Нет, — ответил мальчик, — я ничего не боюсь.

— Сударыня, вам бы следовало носить имя Корнелии, — любезно обратился Бонапарт к г-же де Монтревель, стоявшей под руку с Жозефиной. — Отлично, — продолжал он, обнимая Эдуара, — мы о тебе позаботимся. Кем ты хочешь стать?

— Сначала солдатом.

— Почему сначала?

— После этого полковником, как мой брат, а затем генералом, как мой отец.

— Если ты не станешь генералом, то не по моей вине! — воскликнул первый консул.

— И не по моей, — отозвался мальчик.

— Эдуар! — испуганно прервала его г-жа де Монтревель.

— Неужели вы собираетесь бранить его за такой удачный ответ?

Бонапарт обнял мальчика, приподнял его и расцеловал.

— Вы будете обедать с нами, — сказал он. — Сегодня вечером Бурьенн, который встречал вас у гостиницы, перевезет вас на улицу Победы. Там вы поживете до возвращения Ролана, а он подыщет вам квартиру по своему вкусу. Эдуар поступит во Французский пританей, а вашу дочь я выдам замуж.

— Генерал!

— Это решено. Мы уже условились с Роланом.

Затем он обратился к Жозефине.

— Возьми с собой госпожу де Монтревель и постарайся, чтобы она не слишком скучала. Сударыня, если ваша приятельница (Бонапарт сделал ударение на этом слове) захочет заехать к модистке, удержите ее. У нее достаточно шляпок: за последний месяц она накупила их тридцать восемь.

И Бонапарт, ласково потрепав по щеке Эдуара, простился с дамами.

XXXI
СЫН МЕЛЬНИКА ИЗ ЛЕ-ГЕРНО

Мы уже говорили, что Ролан прибыл в Нант в тот самый час, когда Морган и его сообщники остановили женевский дилижанс между Барсюр-Сен и Шатийоном.

Если мы хотим ознакомиться с результатами его миссии, то нам незачем следовать за ним шаг за шагом во время его переговоров с аббатом Бернье, который, осторожно нащупывая почву, старался не выдать своих честолюбивых замыслов. Лучше встретимся с Роланом в селении Мюзийак, расположенном между Амбоном и Герником, в двух льё выше небольшого залива, в который впадает Вилен.

Мы окажемся в самом центре Морбиана, в тех местах, где зародилось шуанство. Известно, что в окрестностях Лаваля, на хуторке Пуарье, от брака Пьера Котро и Жанны Муане родились четверо братьев Шуанов. Один из их предков, угрюмый, нелюдимый дровосек, всю жизнь сторонился своих земляков, подобно тому как филин держится в стороне от других птиц; от его искаженного прозвища произошло название "шуан".

Впоследствии так стали именовать представителей политической партии; на правом берегу Луары бретонцев называли "шуанами", а на левом ее берегу вандейцев величали "разбойниками".

Мы не станем рассказывать о гибели этой героической семьи — о том, как взошли на эшафот две сестры и брат, как пали, убитые или раненные, на полях сражений Жан и Рене, мученики за свою веру. После казни Перрины, Рене и Пьера, после смерти Жана протекло немало лет, и о расправе с сестрами, и о подвигах братьев возникли легенды.

Теперь мы имеем дело с их преемниками.

Надо сказать, что эти молодцы свято хранят свои традиции: как они сражались вместе с Ларуери, де Буа-Арди и Бернаром де Вильневом, так и теперь сражаются рядом с Бурмоном, Фротте и Жоржем Кадудалем. Они по-прежнему являют мужество и беззаветную верность; это все те же солдаты-христиане и пламенные роялисты. У них все тот же суровый и дикий вид: как и прежде, они вооружены ружьем и здоровенной дубиной; как и прежде, на голове у них коричневый шерстяной колпак или широкополая шляпа, из-под которой в беспорядке падают на плечи длинные прямые пряди волос. Это все те же Aulerci Cenomani, что и во времена Цезаря, promisso capillo, это все те же бретонцы в широких штанах, о которых говорит Марциал:

Tam laxa est…

Quam veteres braccae Britonis pauperis.

От дождя и холода их защищает плащ с рукавами, сшитый из лохматых козьих шкур. На груди они носят опознавательные знаки: одни ладанку и четки, другие — "сердце Иисусово", означающее, что собрат ежедневно ходит на общую молитву.

Таковы люди, которые теперь, когда мы переходим границу, отделяющую Нижнюю Луару от Морбиана, рассеяны по всей местности от Ла-Рош-Бернара до Вана и от Кестамбера до Билье; конечно, их немало и в селении Мюзийак.

Но нужно обладать острым взором орла, который парит в поднебесье, или глазами филина, который видит в темноте, чтобы различить шуанов, притаившихся в густом кустарнике, среди зарослей вереска и дрока.

Пройдя сквозь незримую сеть часовых и перейдя вброд через два ручья, притоки безымянной реки, впадающей в море близ Билье, между Арзалем и Дамганом, смело войдем в селение Мюзийак.

Там тихо и темно, лишь одинокий огонек поблескивает сквозь щели ставен домика, или, вернее, лачуги, ничем не отличающейся от соседних жилищ.

Это четвертая справа от въезда в селение.

Приблизимся к лачуге и, припав глазом к щели в ставне, заглянем в комнату.

Мы увидим мужчину в одежде зажиточного морбианского крестьянина; однако воротник, петлицы куртки и поля шляпы окаймлены у него золотым галуном шириной в палец.

Его костюм дополняют кожаные штаны и сапоги с отворотами. На стуле лежит его сабля.

На столе, под рукой, — пара пистолетов.

Возле очага стоят у стены два или три карабина, и отблески пламени пляшут на их стволах.

Мужчина сидит у стола, углубившись в чтение. В свете лампы белеют бумаги у него в руках и можно рассмотреть его лицо.

На вид ему лет тридцать. В минуты, когда чело вождя партизан не омрачено заботами, угадывается его открытый, веселый нрав. Лицо обрамляют белокурые волосы и освещают большие голубые глаза. Голова у него той характерной для бретонцев формы, которой, если верить системе Галля, она обязана шишке упрямства.

У этого человека два имени.

Своим бойцам он известен как Круглоголовый.

Настоящее имя, полученное им от его достойных и честных родителей, — Жорж Кадюдаль, но это имя вошло в историю в написании "Кадудаль".

Жорж был сыном землепашца из прихода Керлеано, смежного с приходом Бреш. По преданию, этот землепашец был одновременно мельником. Жорж окончил коллеж в Ване, находящемся в нескольких льё от Бреша, получив основательное образование. Как раз в эту пору над Вандеей прогремел клич, призывавший роялистов к восстанию. Услышав его, Кадудаль собрал несколько товарищей по охоте и развлечениям, переправился через Луару и, придя к Стофле, предложил ему свои услуги. Но, прежде чем принять юношу в свое войско, Стофле пожелал испытать его в бою; Жорж только и мечтал об этом. Ему не пришлось долго ждать: уже на следующий день завязалось сражение. Жорж ринулся на врага и бился с такой отвагой, что бывший сторож охотничьих угодий г-на де Молеврье в восхищении громко сказал стоявшему рядом с ним Боншану:

— Если пушечное ядро не снесет с плеч эту здоровенную круглую голову, то я предсказываю: парень далеко пойдет!

Так родилось прозвище Круглоголовый.

В свое время, пять веков тому назад, сеньоры де Мальтруа, де Пангоэ, де Бомануар и де Рошфор такое же прозвище дали великому коннетаблю, которого бретонки выкупили из плена.

— Вот она, здоровенная круглая голова, — говорили сеньоры, — теперь мы на славу сразимся с англичанами!

К несчастью, в описываемую нами эпоху французы сражались не с англичанами, а со своими соотечественниками.

Жорж оставался в Вандее до разгрома армии роялистов при Савене. Вандейское войско полегло на поле битвы, и остатки его рассеялись как дым.

Около трех лет Жорж, наделенный отменной ловкостью и силой, являл чудеса храбрости; когда все было кончено, он переправился через Луару и вернулся в Морбиан с единственным уцелевшим из его спутников.

Человек этот стал его адъютантом, или, вернее сказать, боевым товарищем, и после пережитых военных невзгод переменил свое имя Лемерсье на Тиффож; мы видели его на балу жертв, куда он был послан с поручением к Моргану.

Возвратившись на родину, Кадудаль своими силами начал 10*вновь разжигать восстание. Пророчество Стофле сбылось: ядра и пули пощадили его здоровенную круглую голову, он стал преемником Ларошжаклена, д’Эльбе, Боншана, Лескюра и самого Стофле. Он мог соперничать с ними в славе и даже превзошел их в могуществе, ибо чуть ли не в одиночку (это ли не показатель силы?) боролся с правительством Бонапарта, три месяца тому назад избранного первым консулом.

Кроме Жоржа, еще два предводителя шуанов сохранили верность династии Бурбонов: то были Фротте и Бурмон.

В описываемое нами время, то есть 26 января 1800 года, Кадудаль командует тремя или четырьмя тысячами бойцов и собирается блокировать в Ване генерала Гатри.

В ожидании ответа первого консула на письмо Людовика XVIII он прекратил военные действия; но вот уже два дня, как Тиффож вернулся с ответом.

Письмо Бонапарта уже переправлено в Англию, откуда его перешлют в Митаву. Поскольку первый консул отказывается заключить мир на условиях, поставленных Людовиком XVIII, Кадудаль, королевский главнокомандующий на Западе, будет продолжать войну против Бонапарта, хотя бы ему пришлось драться только вдвоем со своим другом; Тиффож сейчас находится в Пуансё, где Шатийон, д’Отишан и аббат Бернье ведут переговоры с генералом Эдувилем.

Мы видели, что последний из плеяды борцов гражданской войны погружен в раздумье, и в самом деле, полученные им известия дают пищу для размышлений.

Генерал Брюн, победитель в битвах при Алкмаре и Кастрикуме, спаситель Голландии, только что назначен главнокомандующим республиканскими войсками на западе Франции; уже три дня, как он прибыл в Нант; он должен во что бы то ни стало разгромить Кадудаля и его шуанов.

Во что бы то ни стало шуаны и Кадудаль должны доказать новому главнокомандующему, что они не ведают страха, что их ничем не запугать!

Но вот послышался конский топот: галопом мчится всадник. Без сомнения, он знает пароль, ибо его пропустили патрули, расставленные вдоль дороги на Ла-Рош-Бернар; и вот он въезжает в селение Мюзийак.

Он останавливается у лачуги, где обосновался Жорж. Генерал поднимает голову, прислушивается и на всякий случай кладет руку на пистолеты, хотя почти уверен, что приехал кто-то свой.

Всадник спешивается, проходит по дорожке и открывает дверь комнаты, где сидит за столом Кадудаль.

— А! Это ты, Сердце Короля! — воскликнул генерал. — Откуда ты?

— Из Пуансё, генерал!

— Какие новости?

— Письмо Тиффожа.

— Давай.

Жорж поспешно взял письмо из рук Сердца Короля.

— Вот как! — сказал он.

И перечитал письмо.

— А ты видел того, кто должен ко мне приехать? — спросил Кадудаль.

— Да, генерал, — отвечал гонец.

— Что это за человек?

— Красивый малый лет этак двадцати шести-двадцати семи.

— А какой у него вид?

— Решительный!

— Хорошо. Когда он приезжает?

— Скорее всего сегодня ночью.

— Ты предупредил о нем дозорных на дороге?

— Да. Его пропустят.

— Еще раз предупреди их: с ним ничего не должно случиться — его жизнь оберегает Морган.

— Будет исполнено, генерал.

— Что еще?

— Авангард республиканцев занял Ла-Рош-Бернар.

— Сколько их?

— Да с тысячу, пожалуй. Они привезли гильотину, с ними правительственный комиссар Мильер.

— Ты уверен, что это он?

— Я сам видел их в походе. Комиссар скакал рядом с полковником, я его сразу узнал. Он велел казнить моего брата, и я поклялся, что убью его своими руками!

— И ты готов рисковать жизнью, чтобы сдержать свою клятву?

— Только бы подвернулся случай.

— Что ж, может, он скоро подвернется.

Но вот снова раздался стук копыт мчавшейся галопом лошади.

— А! — сказал Сердце Короля. — Должно быть, это тот, кого вы ждете.

— Нет, — возразил Кадудаль, — этот едет из Вана.

Вскоре стало ясно, что Жорж был прав.

Второй всадник, в свою очередь, остановился у ворот, спрыгнул на землю и вошел в комнату.

Вождь роялистов тут же узнал его, хотя он был закутан с головы до ног в широченный плащ.

— Это ты, Благословенный? — спросил Жорж.

— Да, мой генерал.

— Откуда ты?

— Из Вана, куда вы меня послали наблюдать за синими.

— Ну, так что поделывают синие?

— Они боятся умереть с голоду, если вы осадите город, — у них нехватка провианта, — и генерал Гатри задумал сегодня в ночь захватить склады в Гран-Шане. Он будет самолично командовать налетом и, чтобы было удобнее, возьмет с собой всего сто человек.

— Ты устал, Благословенный?

— Ничуть, генерал.

— А твой конь?

— Он мчался во весь дух, но, пожалуй, проскачет галопом еще четыре или пять льё.

— Пусть отдохнет два часа, дай ему двойную порцию овса, и он проделает десять.

— Ну что ж, это можно.

— Через два часа ты отправишься в Гран-Шан, будешь там чуть свет и передашь мой приказ все вывезти из селения. Я беру на себя генерала Гатри и его отряд. Это все, что ты хотел мне сказать?

— Нет, у меня есть еще для вас новость.

— Какая?

— Ван получит нового епископа.

— А! Так нам возвращают наших епископов?

— Похоже, что так. Но если они все такие, как этот, то на кой черт они нам!

— Кто же он?

— Одрен!

— Цареубийца?

— Одрен-отступник!

— А когда он приезжает?

— Сегодня в ночь, а может, завтра.

— Я не поеду к нему навстречу, но уж если он попадет в лапы к нашим молодцам…

Благословенный и Сердце Короля разразились хохотом.

— Тсс! — произнес Кадудаль.

Все трое стали прислушиваться.

— На сей раз это он, — заметил Кадудаль.

Со стороны Ла-Рош-Бернара раздавался стук копыт: лошадь мчалась галопом.

— Наверняка он самый! — подхватил Сердце Короля.

— Ну, друзья мои, теперь ступайте… Ты, Благословенный, поскорее в Гран-Шан!.. А ты, Сердце Короля, оставайся во дворе и возьми с собой человек тридцать: может, мне понадобится разослать в разные стороны гонцов. Между прочим, прикажи, чтобы принесли поужинать — самые лучшие блюда, какие только найдутся в селении.

— На сколько человек, генерал?

— На двоих.

— Вы куда-то идете?

— Нет, только навстречу тому, кто приехал.

Двое или трое парней уже вывели во двор лошадей, на которых прискакали гонцы.

Оба гонца тотчас же удалились.

Жорж подошел к воротам как раз в тот момент, когда всадник осадил коня и в нерешительности озирался.

— Пожалуйте сюда, сударь, — обратился к нему Жорж.

— Кто вы? — спросил всадник.

— Тот, кого вы ищете.

— Откуда вы знаете, кого я ищу?

— Я полагаю, что вам нужен Жорж Кадудаль, или Круглоголовый.

— Вот именно.

— Это я. Добро пожаловать, господин Ролан де Монтревель!

— О! — воскликнул удивленный молодой человек.

Он спешился и, казалось, искал глазами, кому бы доверить коня.

— Бросьте поводья на шею коню и не беспокойтесь о нем. Вам приведут его, когда он вам понадобится. В Бретани ничего не пропадет: народ у нас честный.

Ролан, ни слова не говоря, бросил поводья и последовал за Кадудалем.

— Я иду впереди, чтобы показать вам дорогу, полковник, — сказал предводитель шуанов.

Они вошли в лачугу, где невидимая рука уже разожгла огонь в очаге.

XXXII
БЕЛЫЙ И СИНИЙ

Войдя, как мы сказали, вслед за Жоржем, Ролан стал с беззаботным любопытством оглядываться по сторонам.

Он сразу же убедился, что, кроме них, в комнате никого не было.

— Это ваша штаб-квартира? — с улыбкой спросил Ролан, протягивая ноги поближе к огню.

— Да, полковник.

— Ну и странная же у вас охрана!

Жорж, в свою очередь, улыбнулся.

— Вы так говорите, потому что от Ла-Рош-Бернара до самого Мюзийака дорога была безлюдна?

— Ну да, я не встретил ни души.

— Но это отнюдь не значит, что дорога не охраняется.

— Впрочем, может быть, ее охраняют совы и филины, они перелетали с дерева на дерево, словно сопровождая меня, генерал… Если так, то я беру свои слова назад.

— Так оно и есть, — ответил Кадудаль, — меня сторожат филины и совы, ведь у них замечательные глаза, они имеют то преимущество перед людьми, что видят ночью.

— Хорошо, что я догадался расспросить в Ла-Рош-Бернаре, как проехать в Мюзийак, а то ни один черт не показал бы мне дорогу.

— Где бы вы ни спросили на дороге, как разыскать Жоржа Кадудаля, вам тут же ответили бы: "В селении Мюзийак, четвертый дом справа". Вы никого не видели, полковник, а между тем в настоящее время около полутора тысяч человек знают, что полковник Ролан, адъютант первого консула, ведет переговоры с сыном мельника из Ле-Герно.

— Но, если им известно, что я полковник на службе у Республики и адъютант первого консула, как же они меня пропустили?

— Да потому что получили приказ.

— Так вы знали, что я направляюсь к вам?

— Мне было известно не только то, что вы едете ко мне, но и зачем вы едете.

Ролан пристально посмотрел на своего собеседника.

— Выходит, что мне можно ничего вам не говорить и вы ответили бы мне, даже если бы я молчал?

— Кое-что сказал бы.

— Черт возьми! Любопытно знать, насколько ваша полиция лучше нашей!

— Сейчас я вам это докажу, полковник.

— Слушаю вас, и, поверьте, мне очень приятно сидеть здесь у доброго очага, который, кажется, тоже меня ждал.

— Вы не ошиблись, полковник, здесь вас приветствует даже огонь в очаге.

— Да, но он, как и вы, ни слова не говорит о цели моего приезда…

— Вы оказали мне честь, приехав со мной совещаться, полковник, но первоначально вас направили только к аббату Бернье. На беду, аббат Бернье переоценил свои возможности: в письме, посланном своему другу Мартену Дюбуа, он предложил первому консулу свое посредничество.

— Простите, — прервал его Ролан, — но вы сообщаете нечто мне неизвестное: что аббат Бернье писал генералу Бонапарту.

— Я сказал, что он написал своему другу Мартену Дюбуа — это не одно и то же… Мои люди перехватили письмо и принесли его мне; я велел снять копию с письма и отослать его. Я уверен, что оно дошло по назначению: это доказывает ваш приезд к генералу Эдувилю.

— Вы знаете, что теперь в Нанте командует не генерал Эдувиль, а генерал Брюн?

— Да, и вы могли бы также сказать, кто командует в Ла-Рош-Бернаре: сегодня около шести часов вечера в этот город вступила тысяча солдат-республиканцев, а с ними гильотина и гражданин правительственный комиссар Тома Мильер. Раз уж приехала машина, то при ней должен быть палач.

— Так вы говорите, генерал, что я приезжал к аббату Бернье?

— Да. Аббат Бернье предложил свое посредничество; но он позабыл, что сейчас две Вандеи: правобережная и лево-бережная, и если вы договоритесь в Пуансе с д’Отишаном, Шатийоном и Сюзаннетом, то это еще не все, — надобно еще договориться с Фротте, Бурмоном и Кадудалем… Но где? Это никому не известно.

— Кроме вас, генерал!

— Тогда вы, со свойственным вам рыцарским благородством, вызвались привезти мне договор, подписанный двадцать пятого. Аббат Бернье, д’Отишан, Шатийон и Сюзаннет подписали вам пропуск, и вот вы здесь.

— Клянусь честью, генерал, должен признать, что вы превосходно осведомлены. Первый консул от всей души желает мира и знает, что в вашем лице имеет дело с отважным и честным противником. Но поскольку он не может с вами увидеться — ведь вы, вероятно, не захотите поехать в Париж, — он направил меня к вам.

— Другими словами, к аббату Бернье.

— Генерал, не все ли вам равно, если я даю слово, что первый консул утвердит все, о чем мы с вами договоримся? Каковы же ваши условия мира?

— О! Они весьма простые, полковник: пусть первый консул вернет трон его величеству Людовику Восемнадцатому, станет его коннетаблем, его главнокомандующим, главой всех его сухопутных и морских сил, и я первый стану его солдатом.

— Первый консул уже дал свой ответ.

— Вот почему я решил сам ему ответить.

— Когда же?

— Сегодня ночью, если представится случай.

— Каким же это образом?

— Я возобновлю военные действия.

— Но ведь вам известно, что Шатийон, д’Отишан и Сюзаннет сложили оружие?

— Они вожди вандейцев и от имени вандейцев могут делать все, что им угодно, а я вождь шуанов и от имени шуанов буду поступать так, как найду нужным.

— Так, значит, генерал, вы обрекаете на уничтожение этот злополучный край!

— Это подвиг мученичества, на который я призываю христиан и роялистов.

— Генерал Брюн сейчас в Нанте, и с ним восемь тысяч пленных, которых нам только что вернули англичане после своих поражений при Алкмаре и Кастрикуме.

— На этот раз пленным повезло: синие нас приучили никого не брать в плен. Что до числа наших врагов, это нас не слишком заботит.

— Если генерал Брюн, присоединив эти восемь тысяч пленных к двадцати тысячам, которых он получает от генерала Эдувиля, здесь ничего не добьется, то первый консул сам двинется на вас во главе сотни тысяч солдат.

Кадудаль усмехнулся.

— Мы постараемся ему доказать, что достойны чести с ним сражаться.

— Он сожжет ваши города!

— Мы засядем в хижинах.

— Он испепелит ваши хижины!

— Мы переселимся в леса.

— Подумайте как следует, генерал.

— Окажите мне честь, полковник, останьтесь со мной на сорок восемь часов, и вы увидите, что я уже все обдумал.

— Охотно соглашаюсь.

— Только, полковник, не требуйте от меня больше, чем я могу вам предложить: вы будете спать под соломенной крышей или, закутавшись в плащ, под ветвистым дубом, получите от меня коня, чтобы меня сопровождать, и охранную грамоту, когда покинете меня.

— Согласен.

— Дайте слово, полковник, что вы не станете протестовать, какие бы я ни давал приказы, и не помешаете мне доводить задуманное до конца.

— Мне не терпится посмотреть, как вы будете действовать, и я охотно даю вам слово, генерал.

— И вы сдержите его, что бы ни происходило у вас на глазах?

— Что бы ни происходило у меня на глазах! Я уже не буду действующим лицом и ограничусь ролью зрителя. Мне хочется доложить первому консулу: "Я сам это видел".

Кадудаль улыбнулся.

— Ну, так вы увидите, — сказал он.

Тут двери распахнулись и двое крестьян внесли накрытый стол, на котором дымился суп с капустой и соблазнительно белел большой кусок сала, а в огромном кувшине, стоящем между двумя стаканами, пенился, переливаясь через край, только что нацеженный из бочки сидр. Лепешки из гречневой муки составляли десерт этого скромного ужина.

На столе было два прибора.

— Вы видите, господин де Монтревель, — проговорил Кадудаль, — мои молодцы надеются, что вы окажете мне честь отужинать со мною.

— Готов исполнить их желание! Честное слово, я сам попросил бы у вас поесть, если бы вы мне не предложили, а если бы вы отказали, то я попытался бы силой вырвать у вас свою долю!

— Ну, так прошу к столу!

Молодой полковник уселся с довольным видом.

— Прошу прощения за такой ужин, — улыбнулся Кадудаль, — я ведь не получаю полевых денег, как ваши генералы, и меня кормят мои бойцы. Что ты еще нам дашь, Бей-Синих?

— Фрикасе из цыпленка, генерал..

— Вот меню вашего ужина, господин де Монтревель.

— Да это настоящий пир! Теперь я опасаюсь только одного, генерал…

— Чего именно?

— Пока мы будем есть, все будет хорошо, но вот когда мы станем пить…

— Вы не любите сидр? Ах, черт возьми, мне прямо неловко перед вами. Сидр и вода — единственные мои напитки.

— Не в этом дело: за чье здоровье мы будем пить?

— Только и всего, сударь? — с достоинством сказал Кадудаль. — Мы выпьем за здоровье нашей общей матери, Франции. Мы оба служим ей верой и правдой, хотя и ставим себе разные цели. За Францию, сударь! — провозгласил он, наполняя стаканы.

— За Францию, генерал! — отвечал Ролан, чокаясь с Жоржем.

Веселые, со спокойной совестью, они придвинули к себе тарелки и с буйным аппетитом молодости — старшему из них не было и тридцати лет — набросились на суп.

XXXIII
"ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ"

По окончании ужина Кадудаль и Ролан, облокотившись на стол и протянув ноги к огню, пылавшему в очаге, испытали приятное чувство удовлетворения — обычное следствие трапезы, приправами к которой служат аппетит и молодость.

— Генерал, — проговорил Ролан, — вы обещали показать мне кое-что интересное, о чем я смогу доложить первому консулу.

— А вы мне обещали, что не будете противиться ничему.

— Да, но я хочу оговориться: если то, что я увижу, вызовет мое возмущение, я буду вправе удалиться.

— В таком случае, полковник, останется только оседлать вашего коня или моего, если ваш выбьется из сил, и вы свободны!

— Прекрасно.

— Вам повезло, — продолжал Кадудаль, — дело в том, что я здесь не только генерал, но и вершитель правосудия и мне давно уже предстоит учинить расправу над одним человеком. Вы сказали мне, полковник, что генерал Брюн прибыл в Нант, я это знал. Вы сообщили мне, что его авангард находится в четырех льё отсюда в Ла-Рош-Бернаре, и опять-таки я об этом знал; но вам, вероятно, неизвестно, что авангардом командует не военный, такой же, как мы с вами, а гражданин Тома Мильер, правительственный комиссар. Должно быть, вы не знаете и того, что гражданин Тома Мильер в сражении не пользуется, как мы, пушками, ружьями, штыками, пистолетами и саблями, но пускает в ход машину, которая изобретена одним из ваших республиканских филантропов и называется гильотиной.

— Не может быть, сударь, — воскликнул Ролан, — чтобы в правление первого консула вели войну столь гнусным способом!

— Поймите же меня, полковник: я не говорю, что первый консул так ведет войну, я утверждаю, что так поступают от его имени.

— Кто же этот изверг, который на войне злоупотребляет вверенной ему властью и чей штаб состоит из палачей?

— Я уже сказал вам, что его зовут гражданин Тома Мильер. Наведите о нем справки, полковник, и ручаюсь, во всей Вандее и во всей Бретани вы услышите только одно. Начиная с первого восстания вандейцев и бретонцев, уже добрых шесть лет, этот Мильер неистово проводит политику террора; для него террор не кончился с падением Робеспьера. Донося своему начальству или сам пользуясь услугами доносчиков, он без всякого суда расстреливает или гильотинирует бретонских или вандейских солдат, их родителей, их друзей, их братьев, их сестер, их жен, их дочерей, вплоть до раненых и умирающих. Взять хотя бы Домре, — он оставил там несмываемое кровавое пятно: у него на глазах было казнено больше восьмидесяти человек; сыновей убивали в объятиях их матерей, и несчастные женщины до сих пор простирают к небу окровавленные руки, моля о мщении! Он свирепствовал всякий раз, как усмиряли Вандею или Бретань, но так и не утолил жажду крови, что сжигает его нутро: в тысяча восьмисотом он все тот же, что и в тысяча семьсот девяносто третьем. Так вот, этого человека…

Ролан взглянул на генерала.

— Этого человека, — продолжал Жорж с невозмутимым спокойствием, — которого общество до сих пор оставляет безнаказанным, я приговорил сам: этот человек умрет.

— Как! Он умрет в Ла-Рош-Бернаре, среди республиканцев, несмотря на охраняющих его убийц и палачей?

— Его час пробил: он умрет!

Это было сказано весьма торжественно, и Ролан уже более не сомневался, что приговор не только вынесен, но и будет приведен в исполнение.

На минуту он задумался.

— И вы считаете, что вправе судить и приговаривать к смерти этого человека, как бы виновен он ни был?

— Да. Потому что он судил и приговаривал к смерти не преступников, а ни в чем не повинных людей.

— А что, если я вам скажу: вернувшись в Париж, я добьюсь, чтобы этого палача привлекли к суду и покарали по заслугам, — поверите ли вы моему слову?

— Поверю, но вот что вам отвечу: взбесившийся зверь вырывается из клетки, — закоренелый убийца сбежит из тюрьмы! К тому же, кто из людей не ошибается? Мы знаем случаи, когда осуждали безвинных и оправдывали виновных. Мое правосудие надежнее вашего, полковник, потому что это суд Божий! Человек этот умрет!

— Но какое вы имеете право утверждать, что через вас совершается Божий суд? Ведь вы, как и все люди, можете ошибаться!

— Да потому, что мой суд вдохновлен судом Божьим. О! Мильер не вчера был осужден!

— Отчего же так?

— Как-то раз, во время страшной грозы, когда непрерывно грохотал гром и поминутно вспыхивали молнии, я поднял руку к небу и сказал Господу: "Боже мой! Ты, чей взор мечет молнии и чей голос гремит как гром, если этот человек должен умереть, — пусть на десять минут угаснут твои молнии и смолкнет твой гром! Тишина и темнота в небесах да будут твоим ответом!" И, взяв в руку часы, я стал отсчитывать минуты. И что же? В течение одиннадцати минут не вспыхнула ни одна молния и не прогремел гром…

Однажды в ужасную бурю я увидел, как на скалистый мыс несется лодка, а в ней сидит человек. Казалось, вот-вот она опрокинется. Вдруг волна подхватила ее, как дыхание ребенка подхватывает перышко, и швырнула на утес. Лодка разлетелась в щепки, человек уцепился руками за утес. Все закричали: "Он погиб!" Тут стояли его отец и двое братьев, но ни один из них не отважился его спасать. Я поднял руки к небу и сказал: "Боже мой! Если ты, так же как и я, осудил Мильера, то я спасу этого человека и с твоей помощью спасусь сам!" Я разделся, обвязал себе руку веревкой и поплыл к утесу. Его отец и братья держали другой конец веревки. Казалось, море затихло подо мной. Я добрался до утеса и схватил утопающего. Он благополучно доплыл до берега. Я мог бы добраться так же, как и он, привязав веревку к утесу. Но я отшвырнул ее прочь и доверился Богу и волнам; и волны донесли меня до берега так плавно и бережно, как воды Нила принесли колыбель Моисея к ногам дочери фараона…

И еще. Я скрывался в лесу Гран-Шана и со мной было пятьдесят человек. У селения Сен-Нольф стоял вражеский часовой. Я вышел из лесу в одиночку и вверил свою жизнь Богу с такими словами: "Господи, если ты осудил Мильера на смерть, то пускай этот часовой выстрелит в меня и промахнется, а я вернусь к своим, не причинив вреда часовому, потому что в этот миг ты будешь с ним!" Я пошел прямо на республиканца. В двадцати шагах он выстрелил в меня и промахнулся. Видите дыру в моей шляпе, она в каком-нибудь дюйме от моей головы. Десница Божья направила пулю. Это произошло вчера. Я думал, что Мильер в Нанте. Сегодня вечером мне сообщили, что он со своей гильотиной находится в Ла-Рош-Бернаре. Тогда я сказал: "Господь привел его сюда, здесь он умрет!"

Ролан не без уважения выслушал рассказ суеверного предводителя бретонцев. Его не удивляла наивная поэтическая вера этого человека, который вырос на берегу бурного моря и расхаживал среди дольменов Карнака. Ему стало ясно, что Мильер действительно обречен на смерть и что его может спасти только Бог, который, казалось, трижды подтвердил приговор, вынесенный Кадудалем.

Полковнику оставалось задать последний вопрос:

— Как же вы его убьете?

— О! Это пустяки! — отвечал Кадудаль. — Ему не миновать смертельного удара!

В этот миг вошел один из крестьян, приносивших ужин.

— Бей-Синих! — обратился к нему Жорж. — Позови Сердце Короля, мне надобно сказать ему два слова.

Через две минуты бретонец предстал перед своим генералом.

— Сердце Короля, — спросил Кадудаль, — ведь это ты мне недавно говорил, что изверг Тома Мильер сейчас в Л а- Рош- Бернаре?

— Я видел, как он въехал туда вместе с республиканским полковником, а тому, сдается мне, его соседство было не очень-то по нутру.

— И ты прибавил, что вслед за ним катилась гильотина?

— Я вам сказал, что гильотина ехала между двух пушек, и мне кажется, если бы пушки могли с ней разлучиться, они бросили бы ее одну.

— Какие меры предосторожности принимает Мильер, когда живет в каком-нибудь городе?

— При нем всегда телохранители, он приказывает баррикадировать улицы, что ведут к его дому, у него всегда под рукой пара пистолетов.

— Несмотря на эту охрану, на эти баррикады, на эти пистолеты, сможешь ты до него добраться?

— Смогу, генерал.

— Я приговорил этого человека за его преступления: он должен умереть!

— А! — воскликнул Сердце Короля. — Наконец-то пробил час расплаты!

— Берешься ты привести в исполнение мой приговор?

— Берусь, генерал!

— Ступай, Сердце Короля, возьми с собой сколько тебе нужно молодцов… Придумай какую хочешь хитрость… только доберись до него и убей!

— А если я погибну, генерал…

— Будь спокоен, кюре из Ле-Герно отслужит по тебе сколько положено месс, чтобы твоя бедная душа не мучилась! Но ты не умрешь, Сердце Короля!

— Хорошо, хорошо, генерал! Главное, что отслужат мессы, — мне только этого и надобно. Я уже кое-что придумал.

— Когда ты поедешь?

— Сегодня в ночь.

— Когда он умрет?

— Завтра.

— Ступай, и пусть через полчаса триста человек будут готовы следовать за мной.

Сердце Короля вышел все с тем же невозмутимым видом.

— Видите, — сказал Кадудаль, — каковы люди, которыми я командую? Скажите, господин де Монтревель, первому консулу так же преданно служат, как и мне?

— Да, некоторые ему очень преданы.

— Ну а мне не то что некоторые, а все до одного.

Тут вошел Благословенный и вопросительно посмотрел на Жоржа.

— Да, — кивнул Жорж.

Благословенный вышел.

— Вы никого не видели на дороге, когда ехали сюда? — сказал Жорж.

— Ни души.

— Я потребовал триста человек, и через полчаса они будут здесь. Если бы я потребовал пятьсот, тысячу, две тысячи, они явились бы через те же полчаса.

— Но на сколько человек можете вы рассчитывать? — поинтересовался Ролан.

— Вы хотите знать численный состав моего войска? Это проще простого. Я не скажу сам: вы мне не поверите. Сейчас вам скажет другой.

Он отворил дверь и позвал:

— Золотая Ветвь!

Золотая Ветвь мигом появился.

— Это мой начальник штаба, — с улыбкой отрекомендовал его Кадудаль. — Он исполняет при мне те же обязанности, что генерал Бертье при первом консуле. Золотая Ветвь!

— Мой генерал?

— Сколько человек расставлено между Ла-Рош-Бернаром и Мюзийаком, вдоль дороги, по которой ехал к нам этот господин?

— Шестьсот в арзальских ландах, шестьсот в марзанской вересковой поросли, триста в Пеоле, триста в Билье.

— Всего тысяча восемьсот. Сколько между Нуайалем и Мюзийаком?

— Четыреста.

— Две тысячи двести. А между Мюзийаком и Ваном?

— Пятьдесят в Те, триста в Ла-Тринитё, шестьсот между Ла-Тринитё и Мюзийаком.

— Три тысячи двести. А между Амбоном и Ле-Герно?

— Тысяча двести.

— Четыре тысячи четыреста. А в нашем поселке, вокруг меня, в домах, в садах, в погребах?

— Около шестисот, генерал.

— Спасибо, Золотая Ветвь.

Жорж кивнул головой, Золотая Ветвь вышел.

— Вы видите, — спокойно сказал Кадудаль, — примерно пять тысяч. Так вот, с этими пятью тысячами местных жителей, что знают каждое дерево, каждый камень, каждый куст, я могу вести войну со ста тысячами, которые первый консул грозится бросить против меня.

Ролан улыбнулся.

— Ну как, полковник?! А?

— Боюсь, что вы немного прихвастнули, генерал, вы так расхваливаете своих бойцов!

— Нисколько. Ведь меня поддерживает все население. Стоит вашим генералам сделать шаг, как я сейчас же узнаю об этом, стоит им послать ординарца, как его перехватят. Куда бы они ни спрятались, я их разыщу. У нас здесь сама земля — роялистка и христианка. Если некому будет сказать, она мне сообщит: "Синие вот здесь прошли, убийцы спрятались вон там!" Ну да, впрочем, вы сами увидите.

— Как увижу?

— Мы отправляемся в экспедицию за шесть льё. Который час?

Собеседники одновременно взглянули на свои часы.

— Без четверти двенадцать, — произнесли они в один голос.

— Хорошо, — заметил Жорж, — на наших часах одно и то же время. Это добрый знак: быть может, в один прекрасный день мы с вами будем в таком же согласии, как наши часы.

— Вы хотели мне что-то сказать, генерал?

— Я хотел сказать, полковник, что сейчас без четверти двенадцать, а в шесть часов утра, еще до рассвета, мы должны быть за семь льё отсюда. Вы нуждаетесь в отдыхе?

— Я?!

— Да, вы можете поспать часок.

— Благодарю, в этом нет надобности.

— Тогда мы отправимся, когда вам будет угодно.

— А ваши бойцы?

— О! Мои бойцы уже готовы.

— Где же они?

— Да повсюду.

— Мне хотелось бы их увидеть.

— Вы их увидите.

— Когда?

— Когда пожелаете. О! Мои бойцы — народ скромный, они появляются только по моему знаку.

— Значит, когда я захочу их увидеть…

— Вы мне скажете, я подам знак, и они появятся.

— Едем, генерал.

— Едем.

Молодые люди запахнулись в плащи и вышли.

У самых дверей Ролан столкнулся с пятью солдатами.

Они были в республиканской форме; у одного из них на рукавах виднелись нашивки сержанта.

— Что это такое? — спросил Ролан.

— Да ничего, — засмеялся Кадудаль.

— Но что это за люди?

— Сердце Короля и его подручные; они отправляются в поход, вы знаете зачем.

— Так они рассчитывают в этом мундире…

— О! Вы все узнаете, полковник: у меня нет от вас секретов.

Кадудаль повернулся к группе солдат.

— Сердце Короля! — крикнул он.

К Кадудалю подошел человек с нашивками на рукавах.

— Вы меня звали, генерал? — спросил мнимый сержант.

— Да. Мне хочется знать, что за план ты придумал.

— Он очень простой, генерал.

— А ну, посмотрим!

— Я обертываю вот эту бумагу вокруг шомпола.

Сердце Короля показал большой конверт с красной печатью, без сомнения содержавший какой-то приказ республиканского начальства, перехваченный шуанами.

— Затем предъявляю конверт часовым и говорю: "Приказ дивизионного генерала!" Прохожу через первый пост, спрашиваю, где дом гражданина комиссара, мне показывают, я говорю: "Спасибо" — ведь надобно всегда быть вежливым. Подхожу к дому, там стоит второй часовой. Повторяю ему все ту же басню, подымаюсь либо спускаюсь к гражданину Мильеру, смотря по тому, где он живет — на чердаке или в погребе. Вхожу к нему, и меня никто не останавливает, ведь вы сами понимаете: "Приказ дивизионного генерала!" Нахожу его в кабинете или где-нибудь еще, передаю ему конверт, а пока он его распечатывает, закалываю его кинжалом, который у меня в рукаве.

— Так. Но что станет с тобой и твоими ребятами?

— Это уж как Бог даст! Мы защищаем Божье дело, ему и позаботиться о нас!

— Вот видите, — обратился Кадудаль к Ролану, — ничего не может быть проще! По коням, полковник! Счастливого тебе пути, Сердце Короля!

— На какого из этих двух коней мне сесть? — спросил Ролан.

— Берите любого: они друг друга стоят, и у каждого в седельной кобуре пара превосходных пистолетов английской работы.

— Они все заряжены?

— И заряжены на славу, полковник! Я никому не доверяю их заряжать.

— Итак, вперед!

Молодые люди вскочили в седла и поскакали по дороге в сторону Вана. Кадудаль указывал путь Ролану, а Золотая Ветвь, начальник штаба армии шуанов, как отрекомендовал его Жорж, скакал позади, шагах в двадцати от них.

Проехав селение, Ролан бросил взгляд на дорогу, которая вела из Мюзийака в Ла-Трините.

Прямая как стрела дорога казалась совершенно безлюдной.

Когда они проскакали с пол-льё, Ролан спросил:

— Где же, черт возьми, ваши солдаты?

— Справа и слева, перед нами и позади нас.

— Вы шутите! — вырвалось у Ролана.

— Какие там шутки, полковник? Неужели, по-вашему, я так безрассуден, что пускаюсь в путь без разведчиков?

— Вы, кажется, сказали, что, если я захочу посмотреть на ваших бойцов, мне останется только вас попросить.

— Сказал.

— Ну, так я хочу их видеть.

— Весь отряд сразу или только часть?

— Сколько вы берете их с собой?

— Триста.

— Тогда я хочу видеть сто пятьдесят.

— Стой! — бросил Кадудаль.

Он приложил обе руки к губам, и послышалось уханье филина, а затем крик совы, причем уханье полетело направо, а крик совы — налево.

Через миг с правой и с левой стороны дороги из зарослей появились фигуры людей; перепрыгнув через канаву, идущую вдоль дороги, они выстроились двумя шеренгами.

— Кто командует справа? — спросил Кадудаль.

— Я, Усач. (И шуан шагнул к генералу.)

— А кто слева?

— Я, Поющий Зимой. (И к нему шагнул другой шуан.)

— Сколько у тебя людей, Поющий Зимой?

— Сто.

— А у тебя, Усач?

— Пятьдесят.

— Значит, всего сто пятьдесят?

— Так точно, — в один голос отвечали начальники бретонцев.

— Ну что, полковник, вы столько и хотели видеть? — засмеялся Кадудаль.

— Вы волшебник, генерал!

— Э-э, нет! Я всего лишь бедный крестьянин, как и все мы, но я командую войском, и у нас каждый знает, что он делает, и всем сердцем предан Богу и королю!

Тут он повернулся к своим бойцам:

— Кто командует авангардом?

— Лети-Стрелой, — ответили оба шуана.

— А арьергардом?

— Патронташ.

Второй ответ прозвучал так же в один голос, как и первый.

— Значит, мы можем спокойно продолжать свой путь?

— Да, генерал, как если бы вы шли к мессе в свою сельскую церковь.

— Так едем дальше, полковник! — обратился Кадудаль к Ролану.

Он снова повернулся к шуанам:

— Ступайте, ребята!

В тот же миг все разом перескочили через канаву и скрылись в чаще.

В течение нескольких секунд слышался шорох ветвей и шаги бойцов, пробиравшихся в кустах.

Потом все стихло.

— Ну что, — спросил Кадудаль, — теперь вы убедились, что с такими молодцами мне нечего бояться ваших синих, будь они даже самыми отчаянными храбрецами?

Ролан молча вздохнул: он был того же мнения, что и Кадудаль.

Они двинулись дальше.

Не доезжая примерно льё до Ла-Трините, они увидели на дороге движущуюся точку, которая быстро увеличивалась.

Превратившись в темное пятно, она остановилась.

— Что это такое? — поинтересовался Ролан.

— Разве вы не видите? Человек, — ответил Кадудаль.

— Вижу. Но кто он?

— Неужели вы не догадались по быстроте движения, что это гонец?

— А почему он остановился?

— Да потому, что заметил нас и не знает, идти ему вперед или повернуть назад.

— Что же он будет делать?

— Сейчас он колеблется, он ждет.

— Чего?

— Сигнала.

— И он ответит на сигнал?

— Прежде всего он послушается. Чего вы хотите? Чтобы он пошел вперед? Или двинулся вспять? Или в сторону?

— Я хочу, чтобы он пошел вперед, тогда мы скорее услышим от него новости.

Кадудаль так искусно стал подражать кукушке, что Ролан невольно стал оглядываться по сторонам.

— Это я, — сказал Кадудаль, — не озирайтесь.

— Значит, гонец, направится к нам?

— Не направится, а уже подходит.

И в самом деле, гонец ускорил шаги и через минуту-другую очутился перед своим генералом.

— А! — воскликнул Жорж. — Это ты, Идущий-на-Штурм! Генерал наклонился к гонцу, и тот шепнул ему на ухо несколько слов.

— Меня уже предупредил об этом Благословенный, — отвечал Кадудаль.

И он повернулся к Ролану.

— Он говорит, что через четверть часа в селении Ла-Трините произойдет важное событие. Вы должны при нем присутствовать. Поспешим!

И Кадудаль пустил галопом своего коня.

Ролан помчался вслед за ним.

Въехав в селение, они различили вдалеке толпу, бурлящую на площади в свете смолистых факелов.

Грозный гул и волнение толпы доказывали, что и действительно там происходило что-то необычное.

— Пришпорим коней! — воскликнул Кадудаль.

Ролан вонзил шпоры в бока своего скакуна.

Заслышав лошадиный топот, крестьяне расступились:

их было человек пятьсот или шестьсот, все до одного вооруженные.

Кадудаль и Ролан въехали в освещенное пространство. Их окружали метавшиеся и кричавшие люди.

Суматоха усиливалась; тесня друг друга, эти люди устремлялись на дорогу, что вела к селению Тридон.

По этой улице медленно ехал дилижанс, сопровождаемый двенадцатью шуанами: двое шагали справа и слева от кучера, десять других наблюдали за дверцами.

На середине площади дилижанс остановился.

Крестьян так занимал дилижанс, что мало кто обратил внимание на Кадудаля.

— Эй! — крикнул Жорж. — Что у вас тут происходит? Услышав знакомый голос, все обернулись и обнажили головы.

— Круглоголовый! — разом выдохнула толпа.

— Он самый, — отозвался Кадудаль.

Один из крестьян подошел к Жоржу.

— Разве вас не оповестили Благословенный и Идущий-на-Штурм? — спросил он.

— Да. Так вы захватили этот дилижанс на пути из Плоэрмеля в Ван?

— Да, мой генерал, его остановили между Трефлеаном и Сен-Нольфом.

— Он там?

— Надо думать.

— Поступайте, как вам подскажет совесть; если это грех перед Богом, то берите его на себя: мое дело судить за грехи перед людьми. Я останусь здесь, но не намерен ни во что вмешиваться. Не будет вам от меня ни запрета, на помощи!

— Ну, что он сказал, Рубака? — раздались со всех сторон голоса.

— Он сказал: "Поступайте, как вам подскажет совесть, а я умываю руки".

— Да здравствует Круглоголовый! — закричали крестьяне и ринулись к дилижансу.

Кадудаль оставался неподвижным среди бурного людского потока.

Ролан замер на месте рядом с ним. Его разбирало любопытство: он не понимал, что здесь происходит.

Человек, говоривший с Жоржем, тот, кого называли Рубакой, отворил дверцу.

Можно было разглядеть дрожавших от страха пассажиров, которые сбились в кучку в глубине дилижанса.

— Если вы ни в чем не провинились ни перед королем, ни перед Богом, — загремел голос Рубаки, — то выходите спокойно. Мы никакие не разбойники, а христиане и роялисты.

Как видно, это заявление успокоило путешественников: из дилижанса вышел мужчина, вслед за ним две женщины, потом третья с младенцем на руках и еще один мужчина. Каждого пассажира шуаны внимательно разглядывали и, убедившись, что это не тот, кто им нужен, пропускали:

— Идите!

В карете оставался только один человек. В дверцу сунули пылающий факел, и стало видно, что это священник.

— Служитель Божий, — обратился к нему Рубака, — что ж ты не выходишь вместе с другими? Ведь я сказал, что мы роялисты и христиане. Или ты не слышал?

Священник не шевельнулся, зубы у него так и стучали.

— Чего ты так испугался? — продолжал Рубака. — Или твое одеяние тебе не защита? Человек в сутане не может согрешить ни против короля, ни против Церкви.

Прелат съежился и глухо пробормотал:

— Смилуйтесь, смилуйтесь!

— Помиловать тебя? — удивился Рубака. — Выходит, ты сознаешь за собой вину, негодяй ты этакий!

— О! — вырвалось у Ролана. — Господа роялисты и христиане, так-то вы обходитесь со служителем Божьим?

— Это не служитель Божий, — возразил Кадудаль, — а слуга Сатаны.

— Кто же он?

— Безбожник и цареубийца! Он отрекся от Бога и подал голос за казнь короля — это член Конвента Одрен!

Ролан содрогнулся.

— Как же с ним поступят? — спросил он.

— Он убил и будет убит! — отрезал Кадудаль.

Тем временем шуаны вытащили Одрена из дилижанса.

— Это и впрямь ты, ванский епископ! — продолжал Рубака.

— Смилуйтесь! — взмолился Одрен.

— Тебя-то мы и ждали! Нас оповестили, что ты едешь в этом дилижансе.

— Смилуйтесь! — в третий раз возопил епископ.

— У тебя есть с собой епископское облачение?

— Есть, друзья мои.‘

— Ну, так наряжайся, — давненько мы не видывали вашего брата.

Из дилижанса выбросили дорожный сундук, принадлежавший Одрену, сорвав замок, вынули из него полное епископское облачение и передали прелату.

Когда Одрен облачился, крестьяне стали в круг с ружьями в руках.

Отражая пламя факелов, ружейные стволы отбрасывали зловещие молнии.

Двое крестьян взяли епископа под руки и поставили в центре круга. Он был бледен как смерть.

На минуту воцарилось гробовое молчание.

Но вот послышался голос Рубаки.

— Сейчас мы будем тебя судить! — заявил шуан. — Служитель Божий, ты изменил Церкви! Сын Франции, ты осудил на смерть своего короля!

— Увы! Увы! — пролепетал Одрен.

— Это правда?

— Не смею отрицать…

— Потому что отрицать это невозможно. Ну, что скажешь в свое оправдание?

— Граждане…

— Мы тебе не граждане! — громовым голосом прервал его Рубака, — мы роялисты!

— Господа…

— Никакие мы тебе не господа — мы шуаны!

— Друзья мои…

— Какие мы тебе друзья? Мы твои судьи! Тебя спрашивают судьи — отвечай!

— Я раскаиваюсь во всем содеянном мною и прошу прощения у Бога и у людей!

— Люди никогда тебя не простят! — раздался все тот же неумолимый голос. — Если мы сегодня тебя простим, то завтра ты примешься за старое. Кожу ты переменил, но сердце у тебя все такое же. От людей тебе нечего ждать, кроме смерти. А Бога можешь молить о милосердии.

Цареубийца поник головой, у него подкашивались ноги. Но внезапно он выпрямился.

— Да, я голосовал за смерть короля, — произнес он, — но с одной оговоркой.

— Что еще за оговорка?

— Я заявил, что его казнь надо отсрочить.

— Отсроченная либо неотсроченная, казнь остается казнью. А ведь король-то ни в чем не был повинен!

— Все так, все так, — согласился епископ, — но мне было страшно…

— Ну, тогда ты не только цареубийца, не только отступник, но вдобавок еще и трус! Хоть мы и не священники, но будем справедливее тебя: ты обрек на смерть безвинного, а мы обрекаем на смерть виновного. Даем тебе десять минут, чтобы ты приготовился предстать перед Богом.

У епископа вырвался крик ужаса, и он упал на колени. Колокола сельской церкви вдруг зазвонили как бы сами собой, и двое шуанов, знавших толк в церковной службе, принялись читать вслух отходную.

Некоторое время у епископа язык не поворачивался произносить слова этой молитвы.

Он бросал на своих судей растерянные, умоляющие взгляды, переводя взор с одного на другого, но ни одно лицо не выражало жалости.

Пламя факелов металось на ветру, и в его скользящих отблесках все лица, напротив, казались грозными и свирепыми. Тогда Одрен решился присоединить свой голос к голосам людей, молившихся за него.

Судьи выслушали отходную до конца.

Тем временем крестьяне разжигали костер.

— О! — воскликнул епископ, со все возрастающим ужасом наблюдавший за этими приготовлениями, — неужели у вас достанет жестокости обречь меня на такую смерть?

— Нет, — отвечал непреклонный обвинитель, — огонь — это удел мучеников, а ты не заслужил такой смерти. Знай, отступник, твой час пробил!

— О Боже мой, Боже мой! — вскричал приговоренный, простирая руки к небу.

— Встань! — крикнул шуан.

Одрен попытался было встать на ноги, но силы ему изменили, и он опять упал на колени.

— Как! Вы допустите, чтобы это убийство совершилось у вас на глазах? — спросил Кадудаля Ролан.

— Я же сказал, что умываю руки, — возразил Жорж.

— Это слова Пилата. Но кровь Иисуса Христа так и не была смыта с его рук.

— Потому что Иисус Христос был праведником, а этот человек не Иисус Христос, но Варавва.

— Целуй свой крест! Целуй крест! — приказал Рубака.

Прелат посмотрел на него обезумевшим взором: было ясно, что он уже ничего не видит и не слышит.

— Нет, нет! — вскричал Ролан, порываясь спрыгнуть с коня. — Никто не посмеет сказать, что на моих глазах умертвили человека и я не встал на его защиту!

Его слова были услышаны; со всех сторон раздался возмущенный ропот.

Это еще больше раззадорило пылкого молодого человека.

— А! Вот вы какие! — воскликнул Ролан.

И он потянулся к седельной кобуре. Но Кадудаль с быстротой мысли схватил его за руку. Тщетно пытался Ролан вырвать ее из этих железных тисков.

— Огонь! — скомандовал меж тем Кадудаль.

Грянуло двадцать выстрелов, и безжизненное тело епископа рухнуло на землю.

— Что вы сделали? — крикнул Ролан.

— Я заставил вас сдержать свое слово, — ответил Кадудаль. — Ведь вы дали клятву не противиться, что бы вы ни увидели…

— Так да погибнет всякий враг Бога и короля! — торжественно провозгласил Рубака.

— Аминь! — в один голос, подобно зловещему хору, откликнулись все присутствующие.

Они сорвали с убитого епископское облачение и швырнули в пламя костра, потом усадили остальных пассажиров в дилижанс, велели вознице сесть на коня и расступились, освобождая дорогу.

— Поезжайте с Богом! — напутствовали пассажиров шуаны.

Дилижанс быстро скрылся из виду.

— А теперь в путь! — воскликнул Жорж. — Нам еще остается проделать четыре льё, а мы тут потеряли добрый час!

И он добавил, обращаясь к шуанам, казнившим епископа:

— Этот человек получил по заслугам! Человеческое правосудие и суд Божий свершились! Пусть над его телом отслужат панихиду и похоронят его по христианскому обряду! Вы слышите?

И, не сомневаясь, что его приказ будет исполнен, Кадудаль пустил своего коня в галоп.

Несколько мгновений Ролан колебался, последовать ли ему за Кадудалем. Но он решил выполнить свой долг.

"Доведем дело до конца!" — сказал он себе.

И, поскакав во весь опор, он живо догнал Кадудаля.

Вскоре оба скрылись в темноте, которая все сгущалась по мере того, как они удалялись от площади, где факелы освещали недвижное тело прелата, а пламя пожирало его епископское облачение.

XXXIV
ТАКТИКА ЖОРЖА КАДУДАЛЯ

Следуя за Жоржем, Ролан испытывал чувства, схожие с переживаниями не совсем пробудившегося человека, который все еще во власти сна, но уже начинает возвращаться к дневному сознанию: он тщится провести грань между сонным мечтанием и действительностью, но это ему не удается, и его не покидают сомнения.

Был на свете человек, которому Ролан поклонялся почти как божеству и уже долгое время жил в лучах славы, осенявшей этого героя, видел, как другие повиновались его приказам, сам исполнял их мгновенно и бездумно, как восточный раб. И теперь он был крайне поражен, встретившись на противоположных концах Франции с двумя могущественными организациями, враждебными власти его кумира и боровшимися против нее. Представьте себе иудейского воина Иуды Маккавея, ревностного поклонника Иеговы, с детских лет слышавшего, как призывали Царя царей, Всемогущего, Бога Мстителя, Господа воинств, Предвечного, и внезапно столкнувшегося в Египте с культом таинственного Озириса или в Греции — с поклонением Юпитеру Громовержцу.

Встречи в Авиньоне и Бурке с Морганом и Соратниками Иегу и все там увиденное, встречи с Кадудалем и шуанами и все пережитое в поселке Мюзийак и в селении Ла-Трините можно было сравнить с посвящением в некую неведомую религию; но, подобно отважным неофитам, которые, рискуя жизнью, стремились проникнуть в тайны посвящения, Ролан был полон решимости идти до конца.

Впрочем, эти своеобразные натуры не могли не вызывать у Ролана известного восхищения, и не без удивления он наблюдал за титанами, восставшими против его божества. Он прекрасно сознавал, что людей, вонзивших кинжал в грудь сэра Джона в Сейонском монастыре и расстрелявших ванского епископа в селении Ла-Трините, никак нельзя было назвать заурядными.

Что-то он еще увидит? Вскоре его любопытство будет удовлетворено: они скачут уже пять с половиной часов, и близится рассвет.

Поднявшись на возвышенность над селением Тридон, они пустились через поля, повернули направо от Вана и приехали в Трефлеан. Кадудаля все время сопровождал его начальник штаба Золотая Ветвь. В Трефлеане их ждали Идущий-на-Штурм и Поющий Зимой. Жорж отдал им распоряжения и продолжал свой путь; повернув налево, они вскоре очутились на опушке небольшого леса, что тянется от Гран-Шана к Ларрё.

Тут Кадудаль остановился, три раза крикнул, подражая уханью совы, и через какую-то минуту их окружили триста шуанов.

Со стороны Трефлеана и Сен-Нольфа небо стало светлеть, принимая сероватый оттенок. Это были еще не солнечные лучи, а первые проблески нарождающегося дня.

Густой туман стлался по земле, и уже в пятидесяти шагах ничего нельзя было разглядеть.

Кадудаль не двигался с места: казалось, он ожидал какого-то знака.

Вдруг шагах в пятистах раздалось пение петуха.

Кадудаль стал прислушиваться, шуаны переглянулись, посмеиваясь.

Петух снова запел, на этот раз ближе.

— Это он, — сказал Кадудаль, — отвечайте.

Совсем близко от Ролана послышалось рычание собаки; подражание было таким искусным, что молодой человек, хотя его и предупредил Жорж, невольно стал искать глазами свирепого пса.

Вслед за тем в тумане смутно обозначилась фигура бегущего человека, и по мере приближения она вырисовывалась все отчетливее.

Заметив всадников, человек направился к ним.

Кадудаль сделал несколько шагов ему навстречу и приложил палец к губам, предлагая пришельцу говорить вполголоса.

Добежав до генерала, гонец остановился.

— Ну что, Терновник, — спросил Жорж, — они попались?

— Как мышь в мышеловку! Если вам угодно, ни один не вернется в Ван!

— Разумеется, угодно. Сколько их?

— Сто человек, и командует ими самолично генерал.

— Сколько повозок?

— Семнадцать.

— Далеко ли от нас?

— Пожалуй, три четверти льё будет.

— По какой дороге они идут?

— По той, что ведет из Гран-Шана в Ван.

— Значит, если мы растянемся цепью между Мёконом и Плескопом…

— … то перережем им дорогу.

— Это нам и нужно.

По знаку Кадудаля к нему подошли четверо его помощников — Поющий Зимой, Идущий-на-Штурм, Лети-Стрелой и Патронташ.

Он велел каждому из них встать во главе своего отряда.

Каждый крикнул по-совиному и вскоре со своей полусотней бойцов скрылся из виду.

Туман был до того густой, что отряд за отрядом исчезали в нем, не пройдя и пятидесяти шагов. С Кадудалем осталась сотня бойцов, Золотая Ветвь и Терновник.

Жорж подъехал к Ролану.

— Ну что, генерал, — спросил его тот, — все идет так, как вы хотели?

— Да, пока что неплохо, полковник, — ответил шуан. — Через полчаса вы сможете и сами оценить положение.

— Но разве в таком тумане что-нибудь разглядишь?

Кадудаль осмотрелся по сторонам.

— Через полчаса туман рассеется, — заметил он. — А покамест не хотите ли вы закусить да пропустить глоток-другой?

— Признаюсь, — отвечал молодой полковник, — после этой скачки у меня разыгрался аппетит.

— А у меня, — продолжал Жорж, — вошло в привычку всякий раз перед битвой завтракать в свое удовольствие.

— Так вы будете сражаться?

— По всей вероятности.

— А с кем?

— Да с республиканцами. Их ведет лично генерал Гатри, и едва ли он сдастся без сопротивления.

— А республиканцы знают, что предстоит бой?

— Им это и в голову не приходит.

— Значит, вы преподнесете им сюрприз?

— Не совсем. Ведь когда туман подымется, мы окажемся на виду у них, как и они у нас.

Тут Кадудаль повернулся к шуану, исполнявшему в его войске обязанности провиантмейстера.

— Бей-Синих, у тебя что-нибудь припасено нам на завтрак?

Тот утвердительно кивнул, вошел в лес и вскоре появился из кустов, ведя за узду осла, у которого с каждого боку свисало по корзине. В одну минуту на холмике разостлали плащ и на нем разложили жареного цыпленка, кусок свеже-просоленной свинины и лепешки из гречневой муки.

Завтрак оказался роскошным: Бей-Синих раздобыл где-то бутылку вина и стакан.

Кадудаль жестом пригласил Ролана к этому столу.

Ролан спрыгнул с коня и передал поводья одному из шуанов. Кадудаль последовал его примеру.

— А теперь, — обратился он к бойцам, — живей завтракать! Имейте в виду: кто не успеет поесть за эти полчаса, тот будет драться на пустой желудок.

Шуаны мгновенно откликнулись на это приглашение, равносильное приказу: каждый вынул из сумки или из кармана ломоть хлеба или лепешку из гречневой муки и стал поспешно утолять голод. Между тем генерал разрезал пополам цыпленка и протянул Ролану его долю.

Оба пили из одного стакана.

Пока они завтракали, сидя рядом, точно двое друзей-охотников на привале, окончательно рассвело и, как предсказывал Кадудаль, туман начал мало-помалу рассеиваться.

Вскоре можно было различить стоявшие на опушке деревья, потом полосу леса, тянувшуюся справа от Мёкона до Гран-Шана, а слева стала видна плескопская равнина, пересеченная ручьем; постепенно снижаясь, она простиралась в сторону Вана.

Такое понижение местности говорило о близости океана.

На дороге из Гран-Шана в Плескоп уже можно было разглядеть вереницу повозок, хвост которой терялся в лесу.

Повозки стояли на месте, и легко было догадаться, что они встретили на своем пути какое-то препятствие.

Действительно, на расстоянии одной восьмой льё от передней повозки дорогу перегородили две сотни шуанов, которыми командовали Идущий-на-Штурм, Поющий Зимой, Лети-Стрелой и Патронташ.

Небольшой отряд республиканцев (как мы уже сказали, их было всего сто человек) остановился, выжидая, когда разойдется туман, чтобы определить численность неприятеля и составить себе представление о нем.

Люди и повозки оказались в треугольнике, одну из сторон которого составил Кадудаль со своей сотней шуанов.

Разглядев маленький отряд, со всех сторон окруженный превосходящими силами противника, увидев мундиры, из-за цвета которых республиканцы были названы синими, Ролан порывисто вскочил на ноги.

Между тем Жорж, с беспечным видом растянувшись на земле, доедал свой завтрак.

Казалось, ни один из сотни людей, окружавших генерала, не интересовался находящимся так близко противником. Можно было подумать, что они ждут приказа Кадудаля, чтобы обратить внимание на синих.

С первого же взгляда Ролан понял, что республиканцы обречены.

Жорж наблюдал, как на лице молодого человека последовательно отражались обуревавшие его чувства.

— Ну что, полковник, — проговорил шуан после минутного молчания, — как вы оцениваете диспозицию наших сил?

— Я вижу, вы приняли все меры предосторожности, — с язвительной улыбкой отвечал Ролан.

— А разве первый консул не пользуется преимуществами, когда они выпадают на его долю? — спросил Кадудаль.

Ролан закусил губы, не отвечая на вопрос вождя роялистов.

— Генерал, — сказал он, — я хочу попросить вас об одном одолжении и надеюсь, что вы мне не откажете.

— О чем же?

— Позвольте мне присоединиться к моим товарищам, я хочу погибнуть вместе с ними.

Кадудаль встал.

— Я ожидал, что вы меня об этом попросите, — заметил он.

— Так вы даете мне свое согласие? — воскликнул Ролан, и в его глазах блеснула радость.

— Да. Но сначала вы должны мне оказать одну услугу, — с большим достоинством ответил Кадудаль.

— Говорите, сударь.

— Будьте моим парламентером в переговорах с генералом Гатри.

— О чем же будет речь?

— Прежде чем начать битву, я хочу сделать ему несколько предложений.

— Я готов выполнить все поручения, какие вы возлагаете на меня, но надеюсь, вы не предложите ему сложить оружие?

— Напротив, полковник, вы понимаете, что это я сделаю прежде всего.

— Генерал Гатри откажется.

— Весьма вероятно.

— Что же тогда?

— Тогда я предоставлю ему сделать выбор между двумя другими предложениями, которые он может принять без ущерба для своей чести.

— Что же это за предложения?

— Скажу вам в свое время. Начнем с первого.

— В чем же оно заключается?

— Вот. Генерал Гатри и сотня его солдат окружены. У нас втрое больше бойцов, чем у него. Я обещаю сохранить им жизнь, но пусть они сложат оружие и поклянутся, что в течение ближайших пяти лет не будут служить в Вандее.

Ролан покачал головой.

— Но это лучше, чем обречь на истребление весь его отряд.

— Пусть так, но он предпочтет погубить своих солдат и умереть самому.

— Надеюсь, вы согласитесь, — с улыбкой спросил Кадудаль, — что имеет смысл задать ему такой вопрос?

— Вы правы, — ответил Ролан.

— Итак, полковник, будьте добры сесть на коня, отрекомендоваться генералу и передать ему мое предложение.

— Хорошо.

— Коня полковнику! — приказал Кадудаль бойцу, державшему под уздцы лошадь Ролана.

Шуан подвел коня.

Молодой человек вскочил в седло и быстро пересек пространство, отделявшее его от обоза республиканцев.

Перед обозом стояла группа военных: без сомнения, то были генерал Гатри и его офицеры.

Ролан направился к этой группе, находившейся на расстоянии каких-нибудь трех оружейных выстрелов от шуанов.

Велико было удивление генерала Гатри при виде подъезжающего к нему офицера в мундире полковника-республиканца.

Генерал отделился от группы и сделал несколько шагов навстречу парламентеру.

Ролан назвал себя, объяснил, почему он очутился среди белых, и сообщил генералу Гатри предложение Кадудаля.

Как и предвидел молодой полковник, Гатри отказался наотрез.

Ролан возвратился к Кадудалю, радостный и гордый.

— Отказался! — крикнул он на скаку с такого расстояния, на котором уже можно было слышать его голос.

Кадудаль кивнул, показывая, что он ничуть не удивлен отказом.

— В таком случае, — сказал он, — передайте ему мое второе предложение. Пусть меня ни в чем не упрекнет такой знаток в вопросах чести, как вы!

Ролан поклонился.

— В чем состоит второе предложение? — спросил он.

— Вот оно. Генерал Гатри встретится со мной на этом поле, между двумя отрядами, вооруженный, так же как я, саблей и двумя пистолетами. Дело решит наш поединок: если я его убью, пусть его солдаты примут безоговорочно мои условия, так как мы пленных не берем; если же он меня убьет, то его солдаты беспрепятственно вернутся в Ван. О! Я полагаю, что лично вы приняли бы это предложение, полковник.

— Я принимаю его! — заявил Ролан.

— Да, но ведь вы не генерал Гатри, а его парламентер; удовольствуйтесь пока этим. Если он отвергнет и это предложение, которое я на его месте ни за что бы не отверг, то знайте: я добрый малый и, когда вы вернетесь, сделаю ему третье.

Ролан снова поскакал к республиканцам: видно было, что они ждут его с нетерпением.

Он сообщил генералу второе предложение.

— Гражданин, — ответил Гатри, — я обязан отдать отчет в своем образе действий первому консулу. Вы его адъютант, и я поручаю вам по возвращении в Париж рассказать ему обо мне всю правду. Что сделали бы вы на моем месте? Как вы скажете, так я и поступлю.

Ролан вздрогнул, его лицо приняло серьезное выражение, доказывавшее, что он обдумывает вопрос чести.

Минуты через две он произнес:

— Генерал, я бы отказался.

— Ваши доводы, гражданин? — спросил Гатри.

— Во-первых, полагаться на дуэль — значит вверяться слепому случаю; во-вторых, судьба сотни храбрецов не должна зависеть от случайности; в-третьих, каждый знает, за что он сражается, и должен сам защищать свою шкуру.

— Таково ваше мнение, полковник?

— Клянусь честью!

— Я вполне его разделяю. Сообщите мой ответ роялистскому генералу.

Ролан возвратился галопом к Кадудалю и передал ему слова генерала Гатри. Кадудаль улыбнулся.

— Я ждал этого от него.

— Вы ошиблись, потому что это мой ответ: я подсказал его генералу.

— Но ведь вы только что высказывали противоположное мнение.

— Да. Но ведь вы сами напомнили мне, что я не генерал Гатри… Каково же ваше третье предложение? — спросил Ролан, и в голосе его прозвучали досада и нетерпение, ибо ему чуть не с самого начала стало ясно, что роялистский генерал выступает в весьма благородной роли.

— Третье мое предложение, — ответил Жорж, — по существу не предложение, а приказ: я прикажу двумстам моих бойцов удалиться отсюда. У генерала Гатри сто солдат, вот я и оставлю сотню своих. Мои предки-бретонцы имели обыкновение сражаться один на один, грудь с грудью, боец с бойцом и скорее один против троих, чем трое против одного. Если генерал Гатри одержит победу, он переступит через наши тела и спокойно вернется в Ван; если же он будет побежден, то не сможет сказать, что нам доставило победу численное превосходство… Отправляйтесь, господин де Монтревель, и присоединяйтесь к своим друзьям! Можно сказать, что я обеспечиваю им численное превосходство: вы один стоите десятерых!

Ролан снял шляпу и поклонился.

— Что это значит, сударь? — спросил Жорж.

— Я имею привычку приветствовать все возвышенное и прекрасное, и вот я приветствую вас!

— Давайте, полковник, выпьем еще по стаканчику! Каждый из нас будет пить за то, что ему всего дороже на свете; за то, с чем труднее всего расстаться на земле; за то, что надеемся вновь встретить на небесах!

Он налил из бутылки стакан до половины и протянул его Ролану.

— У нас всего один стакан, господин де Монтревель. Пейте первым.

— Почему первым?

— Прежде всего, потому, что вы мой гость, а еще потому, что я верю в пословицу: "Кто пьет вторым, знает мысли первого".

И он прибавил, посмеиваясь:

— Я хочу узнать ваши мысли, господин де Монтревель.

Ролан выпил вино и подал Кадудалю пустой стакан.

Вождь шуанов налил себе и выпил до дна.

— Ну что, вы узнали, о чем я думаю? — улыбнулся Ролан.

— Нет, — отвечал Жорж, — пословица лжет.

— А между тем, — сказал Ролан со свойственной ему откровенностью, — я думаю о том, что вы, генерал, храбрый человек, и надеюсь, вы окажете мне честь и перед сражением протянете мне руку.

Молодые люди обменялись рукопожатием скорее как друзья перед длительной разлукой, чем как враги, которым предстоит вскоре встретиться на поле битвы.

Эта краткая сцена была исполнена своеобразного величия.

Оба обнажили голову.

— Желаю вам, сударь, удачи, — обратился Ролан к Кадудалю. — Но, признаться, я сомневаюсь, что мое пожелание осуществится, ведь я высказываю его устами, а не сердцем.

— Храни вас Бог, сударь, — отвечал Жорж. — Надеюсь, что мое пожелание исполнится, ведь я высказываю его от всего сердца!

— Каков будет ваш сигнал готовности к бою? — спросил Ролан.

— Ружейный выстрел в воздух, и пусть в ответ раздастся ваш выстрел.

— Хорошо, генерал, — согласился Ролан.

И, пустив своего коня в галоп, он в третий раз пересек пространство между двумя отрядами.

— Друзья мои, — спросил Кадудаль, указывая рукой на удалявшегося Ролана, — вы видите этого молодца?

Все посмотрели на Ролана и выдохнули: "Да".

— Так вот, его взяли под охрану наши братья с Юга, — пусть его жизнь будет для нас священной! Вы можете захватить его в плен живым, но пусть ни один волос не упадет с его головы!

— Хорошо, генерал, — отвечали шуаны.

— А теперь, друзья мои, вспомните, что вы потомки тех тридцати бретонцев, которые сражались с тридцатью англичанами между Плоэрмелем и Жосленом и одержали победу! — И добавил вполголоса со вздохом: — На беду, сейчас мы имеем дело не с англичанами…

Между тем туман окончательно рассеялся, и, как это обычно бывает, лучи зимнего солнца ложились огненными полосами на порыжелую плескопскую равнину.

Теперь противники могли наблюдать за всеми передвижениями во вражеском стане.

Одновременно с Роланом, возвратившимся к республиканцам, Золотая Ветвь помчался галопом к отряду из двухсот шуанов, перерезавшему дорогу синим.

Не успел Золотая Ветвь отдать приказ четырем помощникам Кадудаля, как отряд роялистов разделился: сто человек, описав полукруг, двинулись направо, в сторону Плюмерга, а другая сотня, сделав такой же поворот, направилась влево, в сторону Сент-Аве. Дорога была очищена.

Отойдя на четверть льё от дороги, обе сотни остановились, каждый боец поставил ружье дулом вверх и застыл на месте.

Золотая Ветвь вернулся к Жоржу.

— Будут у вас ко мне особые приказы, генерал? — спросил он.

— Только один, — ответил Кадудаль, — возьми восемь человек и следуй за мной. Как только увидишь, что молодой республиканец, с которым я завтракал, свалился наземь вместе с конем, — бросайся на него с твоими подручными, пока он еще не выпутался из стремян, и бери его в плен.

— Сделаем.

— Помни, что он должен остаться цел и невредим.

— Все исполню, генерал.

— Выбери восемь человек. Захватив в плен господина де Монтревеля и взяв с него клятву, вы можете присоединиться к нам.

— А если он откажется дать клятву, что тогда?

— Ну, тогда вы обступите его со всех сторон, чтобы он не сбежал, и будете его караулить до конца битвы.

— Ладно, — во вздохом отвечал Золотая Ветвь, — только нам будет скучно стоять, скрестив руки, покамест другие веселятся.

— Ба! Кто знает? — заметил Кадудаль. — Быть может, работы хватит на всех.

Он устремил взгляд на равнину и, видя, что его бойцы стоят вольно, а республиканцы — сомкнутым строем, в боевом порядке, крикнул:

— Ружье!

Мгновенно ружье оказалось у него в руках.

Кадудаль поднял его кверху и выстрелил в воздух.

Через миг, как эхо, из рядов республиканцев раздался ответный выстрел.

Послышалась дробь двух барабанов, бивших атаку, и звуки боевого рожка.

Кадудаль выпрямился, стоя в стременах.

— Скажите-ка, ребята, — возвысил он голос, — все ли вы сегодня читали утренние молитвы?

— Да, да! — отвечало множество голосов.

— Если кто из вас забыл их прочитать или у него не хватило времени, пускай сейчас же прочтет.

Пять-шесть крестьян преклонили колени в молитве.

Между тем барабаны и рожок звучали все громче.

— Генерал! Генерал! — послышались нетерпеливые голоса. — Вы же видите, что они подходят!

Жестом вождь шуанов указал на молившихся.

— Правильно! — согласились нетерпеливые.

Молившиеся поднимались один за другим, вначале те, чья молитва была короче.

Когда встал последний, республиканцы уже прошли около трети расстояния.

Они наступали со штыками наперевес, построившись в три шеренги, по три ряда в каждой. Ролан ехал во главе первой шеренги, генерал Гатри — между первой и второй.

Оба они были очень приметны как единственные всадники.

Среди шуанов лишь один Кадудаль был на коне.

Золотая Ветвь спешился и принял команду над восемью шуанами, которые должны были следовать за Жоржем.

— Генерал, — раздался голос, — молитва окончена, и все уже в строю.

Жорж убедился, что так оно и есть.

— А ну-ка! — крикнул он зычным голосом. — Веселей, ребята!

Получив это напутствие, для шуанов и вандейцев заменявшее барабанную дробь и звуки рожка, бойцы рассыпались по равнине, размахивая шляпами и ружьями, с криком: "Да здравствует король!"

Пока республиканцы шли сомкнутыми рядами, шуаны, превратившись в вольных стрелков, образовали огромный полукруг, в центре которого стоял Кадудаль.

Мгновенно отряд республиканцев был охвачен с флангов и поднялась ружейная трескотня.

Чуть ли не все бойцы Кадудаля были браконьеры, то есть отменные стрелки, и были вооружены английскими карабинами, бившими вдвое дальше ружей казенного образца.

Хотя республиканцы, казалось, были вне переделов досягаемости, несколько посланцев смерти уже проникли в их ряды и три-четыре человека упали.

— Вперед! — скомандовал генерал.

Солдаты по-прежнему наступали; строй ощетинился штыками.

Но через какое-то мгновение перед ними никого не оказалось.

Бойцы Кадудаля все до одного рассеялись, их отряда как не бывало!

С каждого фланга республиканцев охватили рассыпанным строем пятьдесят стрелков.

Генерал Гатри приказал перестроиться в две шеренги, дав команду: одним "Равнение направо!", а другим — "Равнение налево!"

Потом он скомандовал:

— Огонь!

Грянули два дружных залпа, свидетельствующие о превосходной выучке солдат; однако залпы пропали чуть ли не даром, ибо республиканцы стреляли по отдельным людям.

Иначе обстояло дело у шуанов, стрелявших в плотную людскую массу: у них каждый выстрел попадал в цель.

Ролан увидел, в каком невыгодном положении оказались республиканцы.

Оглядевшись по сторонам, он различил сквозь пороховой дым фигуру Кадудаля, стоявшего в стременах, неподвижного, словно конная статуя.

Он понял, что глава роялистов поджидает его.

Что-то выкрикнув, Ролан рванулся к Кадудалю.

В тот же миг Жорж, чтобы сократить ему flopoiy, галопом помчался навстречу, но шагах в ста от Ролана остановился.

— Внимание! — бросил Жорж Золотой Ветви и его подручным.

— Будьте спокойны, генерал, мы на месте, — отозвался Золотая Ветвь.

Кадудаль выхватил из седельной кобуры пистолет и зарядил его.

Ролан переложил в левую руку саблю и, пригнувшись к гриве коня, начал заряжать пистолет.

В двадцати шагах от Ролана Кадудаль медленно поднял кверху пистолет и стал целиться в полковника.

В десяти шагах он выстрелил.

У лошади, на которой скакал Ролан, на лбу белела звездочка.

Пуля угодила в самую середину звездочки.

Раненная насмерть лошадь рухнула вместе со всадником к ногам Кадудаля.

Жорж пришпорил своего скакуна и перемахнул через коня и всадника.

Золотая Ветвь и его молодцы ждали этого момента: словно стая волков, ринулись они на Ролана, которого придавила упавшая лошадь.

Молодой полковник бросил саблю, но не успел он вытащить пистолеты из седельных кобур, как каждую его руку схватили двое шуанов, а четверо других стали высвобождать его ноги из-под коня.

Сцена разыгралась как по нотам, и легко было догадаться, что это заранее обдуманный маневр.

Ролан задыхался от злобы.

Золотая Ветвь подошел к нему с шляпой в руках.

— Я не сдаюсь! — крикнул Ролан.

— Да вам и незачем сдаваться, господин де Монтревель, — с отменной учтивостью отвечал Золотая Ветвь.

— Почему же? — спросил Ролан, изнемогая в безнадежной и бесполезной борьбе.

— Да потому, что вы уже в плену, сударь.

Против этой очевидной истины не приходилось возражать.

— Ну, так убейте же меня! — вскричал Ролан.

— Мы вовсе не желаем убивать вас, сударь, — возразил Золотая Ветвь.

— Так чего же вы хотите?

— Чтобы вы дали нам слово, что больше не будете принимать участия в сражении. С таким условием мы вас освободим.

— Ни за что! — воскликнул Ролан.

— Прошу прощения, господин де Монтревель, — заявил Золотая Ветвь, — но вы поступаете нечестно.

— Что?! — выкрикнул Ролан, вне себя от ярости. — Нечестно? Ты оскорбляешь меня, мерзавец, зная, что я не в силах защищаться и проучить тебя!

— Никакой я не мерзавец и не думаю вас оскорблять, господин де Монтревель! Я только хочу сказать, что, раз вы не даете мне слова, значит, вы отнимаете у генерала девять человек. Они здорово бы ему пригодились, а меж тем им придется торчать здесь и сторожить вас. Не так поступил Круглоголовый: у него было на двести человек больше вашего, а он их отослал прочь, и теперь нас только девяносто один человек против ста.

Лицо Ролана вспыхнуло, но тут же побледнело как полотно.

— Ты прав, Золотая Ветвь, — отвечал он, — делать нечего, я сдаюсь. Можешь идти со своими товарищами, сражайтесь!

У шуанов вырвался радостный крик, они оставили Ролана и устремились на республиканцев.

— Да здравствует король! — кричали они, размахивая шляпами и ружьями.

Ролан был теперь физически свободен, но обезоружен при падении и связан словом, которое ему пришлось дать. Подавленный, он уселся на холмик, еще покрытый плащом, служившим скатертью во время завтрака.

Отсюда он мог наблюдать за ходом битвы; от него не ускользала ни малейшая подробность.

Кадудаль стоял, выпрямившись в стременах, в этом вихре огня и дыма, грозный и неуязвимый, как демон войны.

Повсюду на земле виднелись тела убитых шуанов, их было человек двенадцать. Но было ясно, что республиканцы, по-прежнему стоявшие сомкнутым строем, потеряли в два с лишним раза больше.

Раненые ползли по земле друг другу навстречу и, приподнявшись, словно покалеченные змеи, сражались из последних сил: республиканцы — штыками, шуаны — кинжалами.

Если шуан видел, что ему не доползти до врага, он вставал на одно колено, стрелял и снова падал.

И белые и синие дрались остервенело, без передышки, не зная пощады. И чудилось, что беспощадный, безжалостный призрак гражданской войны реет над полем битвы, потрясая дымным факелом…

Кадудаль на своем коне объезжал вокруг врагов, образовавших живой редут, неустанно стреляя с двадцати шагов то из пистолетов, то из двуствольного ружья, которое он, разрядив, бросал адъютанту и на следующем кругу получал заряженным.

Каждый его выстрел, попадая в каре, достигал цели.

Когда Жорж в третий раз проделывал этот маневр, на него обрушился ружейный залп: генерал Гатри удостоил его такой чести!

Кадудаль исчез в огне и в дыму, и Ролан увидел, как он упал на землю вместе с конем. Казалось, с ним было покончено…

Тут десять или двенадцать республиканцев выбежали из рядов и ринулись на неприятеля, им навстречу бросилось столько же шуанов.

Завязалась рукопашная, в которой шуаны со своими кинжалами брали верх над республиканцами.

Внезапно Кадудаль с пистолетом в каждой руке поднялся на ноги. Один за другим грянули выстрелы, и двое синих упали мертвыми.

Заметив, что в каре с уходом смельчаков образовалась брешь, Кадудаль врезался в нее с тридцатью шуанами.

На ходу он подобрал с земли ружье и орудовал им как дубиной, каждым ударом сваливая человека.

Пробившись сквозь отряд, он появился с другой стороны.

И подобно кабану, который, свалив с ног злополучного охотника, возвращается и вспарывает ему живот, Жорж снова ринулся со своими бойцами в зияющую брешь, расширяя ее.

После этого все было кончено.

Генерал Гатри собрал человек двадцать, оставшихся на ногах, и со штыками наперевес они сделали попытку прорвать сомкнувшееся кольцо шуанов. Он шел пеший во главе десяти солдат: лошадь под ним была убита.

Десять человек в этой попытке поплатились жизнью, и все-таки генералу удалось вырваться.

Шуаны хотели было его преследовать, но Кадудаль крикнул громовым голосом:

— Не надо было его упускать, но раз уж он пробился, пускай уходит!

Шуаны повиновались: для них каждое слово вождя было законом.

— А теперь, — загремел Кадудаль, — прекратить огонь! Хватит убивать! Берите в плен.

Кольцо шуанов сжалось, охватив небольшой участок, где среди множества трупов еще металось несколько раненых. Сдаться в плен не означало прекратить борьбу, ибо в этой войне и синие и белые расстреливали пленных, одни потому, что считали шуанов и вандейцев разбойниками, а другие потому, что им некуда было девать пленных.

Республиканцы отшвырнули подальше свои ружья, не желая отдавать их.

Приблизившись к пленным, шуаны обнаружили, у них пустые сумки для патронов: все было израсходовано.

Кадудаль направился к Ролану.

Во время этой жестокой битвы молодой человек сидел, устремив взор на сражающихся. Волосы у него слиплись от пота, и он тяжело дышал.

Увидев, что республиканцы разгромлены, он закрыл лицо руками и склонил голову к земле.

Ролан даже не слышал шагов Кадудаля. Подойдя к нему, Жорж коснулся его плеча. Тот медленно поднял голову, по его щекам катились слезы, и он не стыдился их.

— Генерал! — проговорил он. — Делайте со мною что угодно: я ваш пленник.

— Разве берут в плен посланника первого консула? — засмеялся Жорж. — Но его можно попросить об одной услуге. У меня нет полевого госпиталя для раненых, — продолжал он. — Нет у меня и тюрьмы для пленных. Возьмите на себя доставить в Ван раненых и пленных республиканских солдат.

— Как это так, генерал? — удивился Ролан.

— Я отдаю их вам, вернее, поручаю. К сожалению, ваш конь убит, так же как и мой. Но конь Золотой Ветви уцелел, возьмите его.

Молодой полковник сделал протестующий жест.

— Разумеется, на время, пока вы не раздобудете себе другого, — добавил Кадудаль, отвешивая поклон.

Ролан оценил великодушие Кадудаля и понял, что не уронит своего достоинства, если примет его предложение.

— Увидимся ли мы еще с вами, генерал? — спросил он, вставая на ноги.

— Сомневаюсь, сударь: я должен буду действовать на побережье, в окрестностях Пор-Луи, а долг зовет вас в Люксембургский дворец.

— Что же мне рассказать первому консулу, генерал?

— То, что вы видели, сударь. Пусть он сам решит, чья тактика лучше, — аббата Бернье или Жоржа Кадудаля.

— Судя по тому, что я видел, сударь, едва ли я когда-нибудь смогу вам понадобиться, но, во всяком случае, помните, у вас есть друг среди окружения первого консула.

Ролан протянул руку Кадудалю.

Глава роялистов пожал ее с таким же дружеским чувством, как и перед боем.

— Прощайте, господин де Монтревель, — проговорил Жорж. — Я полагаю, что вы и без моего совета постараетесь оправдать генерала Гатри. Такого рода поражение приносит не меньше славы, чем победа.

Между тем для полковника-республиканца привели коня, принадлежавшего Золотой Ветви. Ролан вскочил в седло.

— Кстати, — прибавил Кадудаль, — проезжая через Ла-Рош-Бернар, постарайтесь узнать, что стало с гражданином Тома Мильером.

— Он убит! — внезапно послышался ответ.

Сердце Короля и четверо его подручных только что возвратились из похода, мокрые от пота и забрызганные грязью; они опоздали и не смогли участвовать в битве.

Под конец Ролан бросил взгляд на поле сражения; у него вырвался вздох, и, еще раз раскланявшись с Кадудалем, он поскакал галопом по полю, чтобы встретить на дороге в Ван повозку с пленными и ранеными, которую ему предстояло доставить генералу Гатри.

Кадудаль велел выдать каждому бойцу экю в шесть ливров.

Ролану невольно подумалось, что генерал-роялист проявляет такую щедрость, тратя деньги Директории, посланные на запад Морганом и его сообщниками.

Назад: XXII ПРОЕКТ ДЕКРЕТА

Дальше: XXXV СВАТОВСТВО