Книга: А. Дюма. Собрание сочинений. Том 25.Соратники Иегу.
Назад: LI РЕЗЕРВНАЯ АРМИЯ
Дальше: КОММЕНТАРИИ
LV
НЕУЯЗВИМЫЙ
Амели скончалась в ночь с понедельника на вторник, то есть со 2 на 3 июня 1800 года.
В четверг вечером, то есть 5 июня, Гранд-Опера была переполнена народом: там шло второе представление оперы "Оссиан, или Барды".
Всем было известно, с каким восхищением относился первый консул к песням бардов, собранным Макферсоном, и Национальная академия музыки, руководствуясь столь же угодничеством, сколь литературным вкусом, заказала оперу на этот текст; как ни торопились ее поставить, первое представление состоялось почти через месяц после того, как генерал Бонапарт покинул Париж, направляясь в Резервную армию.
На балконе слева какой-то любитель музыки слушал оперу с необычайным вниманием; в антракте между первым и вторым действиями к нему подошла служительница, пробравшись между двумя рядами кресел, и спросила вполголоса:
— Извините, сударь, не вы ли лорд Тенли?
— Я, — отвечал меломан.
— В таком случае, милорд, один молодой человек, у которого к вам чрезвычайно важное поручение, просит вас оказать любезность и выйти к нему в коридор.
— О! — воскликнул сэр Джон. — Это офицер?
— Он в штатском, милорд, но действительно у него военная выправка.
— Хорошо! — сказал сэр Джон. — Я знаю, кто это такой.
Он встал и последовал за служительницей.
У входа в коридор его ожидал Ролан.
Лорд Тенли не выказал никакого удивления, но при виде сурового лица Ролана подавил в себе желание в порыве дружеских чувств броситься ему на шею.
— Вот и я, сударь, — проговорил сэр Джон.
Ролан поклонился.
— Я прямо из вашей гостиницы, милорд, — сказал он. — Насколько я понял, вы с некоторых пор взяли за правило предупреждать привратника, куда вы идете, чтобы те, кому необходимо вас видеть, знали, где вас найти.
— Совершенно верно, сударь.
— Похвальная привычка, сэр, особенно ценная для тех, кто, подобно мне, приехал издалека, ненадолго и не может терять времени.
— Неужели, — спросил сэр Джон, — вы уехали из армии и прибыли в Париж лишь для того, чтобы повидать меня?
— Исключительно для того, чтобы иметь эту честь, милорд; надеюсь, вы догадываетесь о причине моей поспешности и избавите меня от объяснений.
— Сударь, — заявил сэр Джон, — с этой минуты я весь в вашем распоряжении.
— В котором часу вы разрешите двум моим друзьям посетить вас завтра, милорд?
— Да хоть с семи утра до полуночи, сударь, если вы не предпочитаете прислать их сейчас.
— Нет, милорд: я только что с дороги, мне нужно время, чтобы разыскать двух друзей и дать им соответствующие указания. По всей вероятности, они побеспокоят вас завтра днем, между одиннадцатью и двенадцатью. Я был бы вам крайне признателен, если бы при их содействии мы могли завтра же покончить с этим делом.
— Я считаю это вполне возможным, сударь; если таково ваше желание, с моей стороны задержки не будет.
— Это все, что я хотел узнать, милорд; не смею больше отнимать у вас время.
И Ролан откланялся.
Сэр Джон ответил на поклон и, проводив глазами молодого человека, возвратился в зрительный зал и занял прежнее место.
Оба собеседника вели разговор столь сдержанным тоном и с таким невозмутимым видом, так любезно раскланялись друг с другом, что даже ближайшие соседи не могли бы заподозрить какой-либо неприязни между ними.
Это был приемный день у военного министра. Ролан вернулся в гостиницу, смыл дорожную пыль, переоделся, вскочил в карету и за несколько минут до десяти вечера попросил доложить о себе гражданину Карно.
Его привели сюда две причины: во-первых, по поручению первого консула он должен был сделать устный доклад военному министру, во-вторых, надеялся найти в его приемной двух секундантов, чтобы условиться о предстоящей дуэли с сэром Джоном.
Все произошло именно так, как надеялся Ролан. Он доложил военному министру во всех подробностях о переходе через перевал Сен-Бернар и о нынешнем расположении войск в Италии и встретил в министерских кулуарах двух друзей, которых искал.
В нескольких словах он объяснил им суть дела. Военные, кстати сказать, весьма сговорчивы в вопросах такого рода.
Ролан упомянул о тяжком оскорблении, которое должно остаться тайной даже для тех, кто будет свидетелем поединка. Он заявил, что оскорбление нанесено ему, и потребовал для себя всех преимуществ в выборе оружия и условий дуэли, какие по праву предоставляются лицу, подвергшемуся оскорблению.
Он поручил молодым офицерам явиться завтра к девяти часам утра к гостинице "Мирабо" на улице Ришелье и условиться обо всем с секундантами лорда Тенли; после этого они должны зайти за Роланом в гостиницу "Парижскую" на той же улице.
Ролан вернулся к себе в одиннадцать вечера, в течение часа что-то писал, потом лег и сразу же заснул.
В половине десятого утра друзья разбудили его.
Они только что побывали у сэра Джона.
Тот признал за Роланом все права, заверил, что не станет оспаривать ни одного пункта и всецело предоставляет противнику, раз тот считает себя оскорбленным, назначить условия поединка.
В ответ на их замечание, что они предполагали вести переговоры не с ним, а с его друзьями, лорд Тенли сказал, что никого в Париже не знает достаточно близко и никого не может посвятить в столь деликатное дело; он надеется, что на месте дуэли один из друзей Ролана перейдет на его сторону и станет его секундантом: Словом, лорд Тенли во всех отношениях вел себя как настоящий джентльмен.
Ролан заявил, что просьба его противника относительно секунданта не только справедлива, но и благородна, и уполномочил одного из офицеров перейти к сэру Джону и защищать его интересы.
Ролану оставалось объявить условия поединка.
Они будут драться на пистолетах.
Зарядив пистолеты, противники встанут на расстоянии пяти шагов друг от друга. Секунданты три раза ударят в ладоши. После третьего хлопка дуэлянты должны стрелять.
Это была, как мы видим, схватка не на жизнь, а на смерть, а в живых мог остаться лишь тот, кого противник решил бы пощадить.
Поэтому оба офицера заявили протест, приведя множество возражений, но Ролан настаивал на своем, утверждая, что он единственный судья в этом деле; он считает оскорбление своей чести настолько тяжким, что должен получить удовлетворение только так, а не иначе.
Секундантам пришлось уступить.
Тот из друзей Ролана, кто защищал интересы сэра Джона, заявил, что отнюдь не дает согласия от имени своего клиента и лишь в случае его прямого приказа может допустить подобное убийство.
— Не горячитесь, милый друг! — возразил Ролан, — я знаю сэра Джона и уверен, что он будет сговорчивее вас.
Молодые люди снова отправились к сэру Джону.
Они застали его за завтраком по-английски, состоявшим из бифштекса с картофелем и чая.
При их появлении сэр Джон поднялся, пригласил их к столу, но, получив отказ, сказал, что готов их выслушать.
Друзья Ролана прежде всего сообщили ему, что он может рассчитывать на одного из них как на секунданта.
Затем тот, кто выступал от имени Ролана, объявил условия поединка.
Каждое требование Ролана сэр Джон принимал, кивая в знак согласия и повторяя:
— Очень хорошо!
Офицер, представлявший его интересы, пытался было возразить против условий дуэли, на которой лишь какая-нибудь невероятная случайность могла спасти дуэлянтов от неминуемой гибели, но лорд Текли просил его не упорствовать.
— Господин де Монтревель — благородный человек, — сказал он, — я ни в чем не могу ему противоречить. Все, что он сделает, будет хорошо.
Оставалось условиться о времени и месте встречи.
В этом вопросе, как и во всех прочих, лорд Тенли все предоставлял на усмотрение Ролана. Секунданты ушли от сэра Джона еще более очарованные им, чем при первом свидании.
Ролан поджидал приятелей и, выслушав их рассказ, воскликнул:
— Что я вам говорил?
Они осведомились о времени и месте поединка; Ролан назначил семь часов вечера в аллее близ дворца Ла Мюэтт; в этот час в парке уже мало посетителей и еще достаточно светло (как мы помним, дело происходило в июне), чтобы противники могли сражаться любым оружием.
О пистолетах речь еще не заходила; офицеры предложили Ролану взять их у оружейника.
— Нет, — возразил он, — у лорда Тенли есть пара превосходных пистолетов, я уже пользовался ими. Если он не имеет ничего против, я предпочитаю их всем другим.
Молодой офицер, секундант сэра Джона, еще раз отправился к своему подопечному, чтобы обсудить последние вопросы: подходят ли ему время и место встречи и согласен ли он предоставить для дуэли свои пистолеты.
Лорд Тенли вместо ответа сверил свои часы с часами офицера и передал ему в руки ящик с пистолетами.
— Могу ли я заехать за вами, милорд? — осведомился молодой человек.
— Не стоит, — ответил сэр Джон с меланхолической улыбкой, — вы дружны с господином де Монтревелем, и вам приятнее будет сопровождать его, нежели меня. Я приеду верхом со своим слугой, и вы найдете меня на месте встречи.
Офицер передал его ответ Ролану.
— Ну, что я вам говорил? — повторил тот.
Наступил полдень; в их распоряжении оставалось еще семь часов, и Ролан отпустил своих друзей, предложив им развлечься или заняться делами.
Ровно в половине седьмого им надлежало явиться к нему с тремя лошадьми, в сопровождении двух слуг.
Из предосторожности надо было сделать вид, что они просто собираются на прогулку.
Когда часы пробили половину седьмого, гостиничный слуга доложил Ролану, что его ожидают у ворот.
Это были два секунданта с двумя слугами; один из слуг держал под уздцы коня.
Поклонившись друзьям, Ролан вскочил в седло. Всадники поскакали бульварами до площади Людовика XV и дальше по Елисейским полям.
Во время пути Ролан опять был в том же странном возбужденном состоянии, которое так поразило сэра Джона перед его дуэлью с г-ном де Баржолем.
Его бесшабашная веселость могла бы показаться наигранной, если бы не была столь искренней.
Оба офицера, знавшие толк в храбрости, были ошеломлены подобной беззаботностью. Это можно было бы еще понять при обыкновенной дуэли, когда ловкий и хладнокровный человек может иметь надежду одолеть соперника, но в предстоящем поединке ни меткость, ни самообладание спасти не могли; обоим противникам неминуемо грозила если не мгновенная смерть, то смертельная рана.
Между тем Ролан нещадно погонял своего коня, явно торопясь прибыть на место, так что за пять минут до назначенного срока он уже мчался по аллее парка Ла Мюэтт.
В конце аллеи прохаживался какой-то человек.
Ролан узнал сэра Джона.
Секунданты невольно взглянули на Ролана в тот момент, когда он заметил своего противника.
К их крайнему изумлению, его лицо приняло доброжелательное, почти нежное выражение.
Не прошло и трех минут, как четверо участников предстоящей драмы сошлись вместе и обменялись поклонами.
Сэр Джон казался совершенно спокойным, но лицо его омрачала глубокая печаль.
Было очевидно, что эта встреча настолько же тяготила его, насколько радовала Ролана.
Всадники спешились; один из секундантов взял из рук конюха ящик с пистолетами. Слугам велели отойти подальше и прогуливать по аллее лошадей своих господ. Они не должны были подходить, пока не услышат выстрелов. Грум сэра Джона получил приказание присоединиться к ним.
Оба противника и их секунданты углубились в лес, в густые заросли, чтобы выбрать уединенное место.
Впрочем, как и предполагал Ролан, в парке было пусто: в часы обеда все гуляющие разошлись по домам.
Вскоре секунданты разыскали поляну, как нельзя более подходящую для поединка.
Они бросили вопросительный взгляд на Ролана и сэра Джона.
Те кивнули в знак согласия.
— Никаких перемен не будет? — спросил один из секундантов, обращаясь к лорду Тенли.
— Спросите господина де Монтревеля, — отвечал тот, — я всецело полагаюсь на него.
— Никаких перемен! — отрезал Ролан.
Секунданты вынули пистолеты и начали их заряжать.
Сэр Джон стоял в отдалении, ударяя хлыстом по высокой траве.
Ролан взглянул на него, поколебался с минуту, затем, приняв решение, подошел ближе. Сэр Джон поднял голову и стал ждать, явно надеясь на объяснение.
— Милорд! — обратился к нему Ролан. — Какие бы претензии я к вам ни имел, я по-прежнему считаю вас человеком слова.
— В этом вы правы, сударь, — поклонился сэр Джон.
— Обещаете ли вы, если останетесь в живых, сдержать клятву, которую дали мне в Авиньоне?
— Мало вероятия, что я уцелею, сударь, — усмехнулся лорд Тенли, — но пока я жив, можете на меня положиться.
— Речь идет о последних распоряжениях насчет моих похорон.
— Они остаются такими же, как в Авиньоне?
— Такими же, милорд.
— Хорошо… Вы можете быть совершенно спокойны.
Ролан отвесил поклон сэру Джону и возвратился к своим друзьям.
— У вас нет каких-либо особых распоряжений на случай несчастья с вами? — спросил один из них.
— Лишь одно.
— Я слушаю.
— Не противьтесь никаким распоряжениям лорда Тенли, касающимся моих останков и моих похорон. Кроме того, вот записка, адресованная ему, я держу ее в левой руке; в случае если я буду убит, не успев произнести ни слова, разожмите мне пальцы и передайте ему записку.
— Это все?
— Все.
— Пистолеты заряжены.
— Тогда предупредите лорда Тенли.
Один из молодых людей направился к сэру Джону.
Второй отмерил пять шагов.
Ролан увидел, что расстояние больше, чем он предполагал.
— Простите, я назначил три шага, — сказал он.
— Нет, пять, — возразил офицер, который отмеривал расстояние.
— Вовсе нет, милый друг, вы ошибаетесь.
Ролан повернулся к сэру Джону и его секунданту, вопрошая их взглядом.
— Трех шагов вполне достаточно, — подтвердил сэр Джон, поклонившись.
Поскольку оба противника сошлись во мнении, секунданты не могли возражать.
Вместо пяти шагов отмерили три.
По краям положили на землю две сабли, обозначавшие барьер.
Сэр Джон и Ролан, каждый со своей стороны, начали сходиться, и оба остановились, наступив носком сапога на лезвие сабли.
Секунданты вручили обоим заряженные пистолеты.
Противники поклонились друг другу, давая знак, что они готовы.
Секунданты отошли на некоторое расстояние; теперь им предстояло трижды хлопнуть в ладоши.
После первого удара дуэлянты должны были взвести курок, после второго — прицелиться, после третьего — стрелять.
Противники держались спокойно, зато лица секундантов были искажены ужасом.
Три удара в ладоши прозвучали через равные промежутки среди глубокой тишины; казалось, кругом все замерло, даже ветер затих и листья перестали шелестеть.
При третьем ударе грянули два выстрела одновременно, так что их можно было принять за один.
К немалому изумлению секундантов, оба противника остались стоять на прежних местах.
Ролан, стреляя, отвел пистолет, опустив дуло книзу.
Лорд Тенли прицелился вверх и срезал ветку позади Ролана, на три фута выше его головы.
Дуэлянты были явно поражены, что, пощадив противника, сами остались в живых.
Ролан опомнился первым.
— Милорд! — воскликнул он. — Моя сестра недаром говорила, что вы самый великодушный человек на свете!
И, отшвырнув пистолет в сторону, он протянул руки сэру Джону.
Тот кинулся ему в объятия.
— Ах, теперь я все понимаю! — сказал он. — Вы и на этот раз хотели умереть, но, к счастью, Господь не допустил, чтобы я стал вашим убийцей!
Оба секунданта побежали к ним.
— Что случилось? — спросили они.
— Ничего, — отвечал Ролан. — Дело в том, что, решив умереть, я хотел погибнуть от руки человека, которого люблю и уважаю больше всех на свете. К несчастью, как вы сами видели, он готов был погибнуть сам, только бы не убивать меня! Ну что ж, — пробормотал он глухо, — я вижу, эту обязанность надо предоставить австрийцам!..
Он еще раз крепко обнял лорда Тенли и пожал руки своим друзьям.
— Прошу прощения, господа, — проговорил он, — но первый консул готовится к решающему сражению в Италии, и, чтобы успеть туда, я не могу терять ни минуты.
Предоставив сэру Джону давать офицерам объяснения, которые те считали своим долгом у него потребовать, Ролан вернулся в аллею, вскочил на коня и помчался галопом обратно в Париж.
Мы уже сказали, на кого возлагал свои последние надежды этот странный человек, неотступно преследуемый жаждой смерти.
LVI
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Между тем французская армия продолжала двигаться вперед и 2 июня вступила в Милан.
Ей почти не оказали сопротивления: крепость Милана была блокирована заранее. Мюрат, посланный в Пьяченцу, взял город без единого выстрела. Наконец, Ланн разбил возле Монтебелло генерала Отта.
Таким образом, армия развернулась в тылу австрийцев, которые ничего не подозревали.
В ночь на 8 июня прискакал курьер от Мюрата, стоявшего, как мы сказали, в Пьяченце. Мюрат перехватил депешу генерала Меласа и отослал ее первому консулу. Депеша извещала о капитуляции Генуи: гарнизон Массена, после того как съел всех лошадей, собак, кошек и крыс, вынужден был сдаться.
17* Мелас в этой депеше отзывался о Резервной армии с величайшим презрением; он считал вздорными баснями слухи о присутствии Бонапарта в Италии и уверял, ссылаясь на достоверные источники, что первый консул по-прежнему находится в Париже. Такие новости следовало немедленно сообщить Бонапарту, в особенности дурную весть о капитуляции Генуи.
Поэтому Бурьенн разбудил генерала в три часа утра и прочитал ему депешу.
— Бурьенн, вы не понимаете по-немецки! — воскликнул Бонапарт.
Но секретарь вновь перевел документ слово в слово.
Прослушав текст депеши вторично, генерал встал с постели, приказал всех разбудить, отдал нужные распоряжения, затем снова лег и заснул.
В тот же день он покинул Милан, перенес ставку в Страделлу, пробыл там до 12 июня, 13 июня выехал и, следуя вдоль берега Скривии, достиг Монтебелло. Там он увидел залитое кровью дымящееся поле боя, где одержал победу Ланн. Всюду оставались следы смерти, церковь была переполнена убитыми и ранеными.
— Черт возьми! — воскликнул первый консул, обращаясь к Ланну. — Я вижу, здесь было жарко!
— Так жарко, генерал, что в моей дивизии кости трещали, точно град стучал по стеклам.
Одиннадцатого июня, пока генерал еще находился в Страделле, туда прибыл Дезе.
Освободившись после капитуляции Эль-Ариша, Дезе высадился в Тулоне 6 мая, в тот самый день, когда Бонапарт покинул Париж.
У подножия перевала Сен-Бернар первый консул получил письмо от Дезе; тот спрашивал, ехать ли ему в Париж или догонять Резервную армию.
— Вот еще выдумал! Незачем ему ехать в Париж! — воскликнул Бонапарт. — Напишите, что он должен присоединиться к нам в Италии, где бы мы там ни находились, в ставке генерального штаба.
Бурьенн написал Дезе, и, как мы уже сказали, тот примчался в Страделлу 11 июня.
Первый консул был вдвойне обрадован его приездом: во-первых, это был бескорыстный человек, способный полководец, преданный друг; во-вторых, Дезе мог сразу принять командование дивизией Буде, которого только что убили.
Поверив ошибочным сведениям в рапорте генерала Гардана, Бонапарт полагал, что австрийцы уклоняются от сражения и отступают к Генуе; он послал Дезе с дивизией по дороге в Нови, чтобы отрезать противнику путь к отступлению.
Ночь с 13 на 14 прошла на редкость спокойно. Накануне, несмотря на страшную грозу, произошли мелкие стычки, в которых австрийцы потерпели поражение. Казалось, и смертельно уставшие солдаты, и сама природа мирно отдыхают…
Бонапарт был невозмутим; он знал, что существует всего один мост через Бормиду, и путь к этому мосту, как его заверяли, для неприятеля отрезан. В направлении Бормиды были выдвинуты как можно дальше передовые посты, и их охраняли патрули дозорных по четыре человека.
Между тем вражеские полки всю ночь тайно переправлялись через реку.
В два часа ночи два патруля были захвачены врасплох. Семь человек погибли, восьмому удалось спастись, и он прибежал на передовой пост с криком "К оружию!".
В ту же минуту отправили курьера к первому консулу, который расположился на ночлег в Торре-ди-Гарофоло.
Сразу же, не дожидаясь приказа, по всему фронту пробили общий сбор.
Надо самому присутствовать при этом, чтобы понять, что испытывают спящие солдаты, когда их будит барабанный бой, призывающий к оружию в три часа утра!
От этого содрогнутся даже самые храбрые.
Бойцы спали одетыми; все сразу вскочили, разобрали ружья из козел, приготовились к бою.
Колонны строились на обширной равнине Маренго; барабанный бой разносился повсюду, и в предрассветном сумраке стремительно строились и перемещались передовые части.
Когда рассвело, наши войска занимали следующие позиции.
Дивизии Гардана и Шамберлака заняли передовую линию возле фермы Петрабона, то есть в излучине Бормиды, которая, пересекая дорогу из Маренго в Тортону, затем впадает в реку Танаро.
Корпус генерала Ланна расположился перед поселком Сан-Джулиано, в том самом месте, которое три месяца назад первый консул показал на карте Ролану, говоря, что здесь решится судьба будущей кампании.
Консульская гвардия построилась позади войск генерала Ланна на расстоянии около пятисот туазов.
Кавалерийская бригада под командой генерала Келлермана и несколько гусарских и егерских эскадронов образовали левый фланг и заполняли на первой линии промежуток между дивизиями Гардана и Шамберлака.
Вторая кавалерийская бригада под командой генерала Шампо занимала правый фланг и заполняла во второй линии промежутки между кавалерийскими отрядами генерала Ланна.
Наконец, двенадцатый гусарский и двадцать первый егерский полк, переданный Мюратом под команду генерала Риво, занимали рубежи возле Сало на крайнем правом фланге.
Общая численность войсковых частей составляла от двадцати пяти до двадцати шести тысяч человек, не считая дивизий Монье и Буде, около десяти тысяч солдат под общей командой Дезе, которые были направлены в сторону Генуи, чтобы отрезать австрийцам путь к отступлению.
Однако неприятель и не думал отступать, а напротив, готовился к атаке.
В самом деле, 13-го днем генерал Мелас, главнокомандующий австрийской армией, объединив войска генерала Гадцика, Кайма и Отта, переправился через Танаро и расположился лагерем под Алессандрией, сосредоточив там тридцать шесть тысяч пехоты, семь тысяч кавалерии и многочисленную, прекрасно снабженную конную артиллерию.
В четыре часа утра на правом фланге началась перестрелка, и генерал Виктор определил расположение частей на линии обороны.
В пять утра Бонапарта разбудил грохот канонады.
Пока он спешно одевался, прискакал адъютант Виктора с известием, что неприятель перешел Бормиду и сражение завязалось по всему фронту.
Первый консул велел подать коня, вскочил в седло и помчался галопом на поле битвы.
С вершины холма он обозрел позиции обеих армий.
Противник наступал тремя колоннами. Левая, состоявшая из кавалерии и легкой пехоты, направлялась к Кастельчериоло через Сало, в то время как колонны центра и правого фланга, поддерживавшие друг друга и включавшие пехотные корпуса генералов Гаддика, Кайма, О’Рейли и резервный полк гренадеров под командой генерала Отта, продвигались по дороге к Тортоне, вверх по течению Бормиды.
Едва переправившись через реку, обе эти колонны столкнулись с дивизией генерала Гардана, расположенной, как уже говорилось, у фермы и в лощине Петрабона. Именно отсюда и донесся грохот орудий, призвавший Бонапарта на поле битвы.
Он примчался как раз в ту минуту, когда дивизия Гардана начала отходить под сокрушительным огнем вражеской артиллерии и генерал Виктор двинул ей на выручку дивизию Шамберлака. Благодаря этому подкреплению войска Гардана отступали в полном порядке, прикрывая подступы к селению Маренго.
Положение было тяжелым; все планы, разработанные главнокомандующим, были сорваны. Вместо того чтобы, по своему обыкновению, атаковать, искусно сгруппировав ударные силы, Бонапарт был вынужден обороняться, прежде чем успел сосредоточить свои войска.
Используя преимущества простирающейся перед ними открытой равнины, австрийцы перестроили колонны и развернулись в три линии параллельно линиям обороны генералов Гардана и Шамберлака. Но только австрийцы вдвое превосходили их численностью!
Первой линией противника командовал генерал Гаддик, второй — генерал Мелас, третьей — генерал Отт.
Перед Бормидой на близком расстоянии протекает речка Фонтаноне; она струится в глубоком овраге, огибающем полукругом селение Маренго и преграждающем к нему путь.
Генерал Виктор уже оценил все преимущества этого естественного окопа и разместил там объединенные отряды Гардана и Шамберлака.
Бонапарт, одобрив диспозицию Виктора, дал приказ защищать Маренго до последней возможности: ему нужно было время, чтобы обдумать все ходы на этой громадной шахматной доске, в замкнутом пространстве между Бормидой, Фонтаноне и Маренго.
Первым делом необходимо было вызвать обратно корпус Дезе, недавно отосланный, как мы помним, чтобы перерезать путь на Геную.
Бонапарт отправил двух или трех адъютантов, приказав им скакать без передышки вдогонку этому корпусу.
И он стал ждать, понимая, что войскам не остается ничего другого, как отступать, по возможности соблюдая порядок, до тех пор пока, дождавшись подкрепления и объединив силы, он сможет не только остановить отступление, но и обрушиться на врага.
Однако ожидание было мучительным.
Но вот боевые действия возобновились по всему фронту. Австрийцы подошли к лощине Фонтаноне, на другом краю которой укрепились французы; враги вели перестрелку картечью через овраг на расстоянии пистолетного выстрела.
Под прикрытием сокрушительного артиллерийского огня противнику, обладающему численным превосходством, стоило только растянуть фронт, чтобы сломить наше сопротивление.
Генерал Риво из дивизии Гардана видит, что австрийцы готовятся совершить этот маневр.
Он покидает селение Маренго, выводит один батальон в открытое поле, приказав стоять насмерть, и, пока вражеская артиллерия обстреливает эту мишень, строит кавалеристов в колонну, обходит батальон с тыла и внезапно обрушивается на три тысячи австрийцев, атакующих форсированным маршем. Риво, сам раненный картечью, отбрасывает их, расстраивает ряды и вынуждает переформироваться позади линии фронта.
После этого он возвращается на правый фланг батальона, который не отступил ни на шаг.
В эти минуты дивизии Гардана, ведущей бой с самого утра, пришлось отойти к Маренго; ее преследует по пятам передовая линия австрийцев, которая вскоре вытесняет из селения и дивизию Шамберлака.
Тут один из адъютантов передает приказ главнокомандующего объединить две дивизии и во что бы то ни стало отбить обратно Маренго.
Генерал Виктор заново строит силы, принимает команду на себя, врывается на улицы, которые австрийцы не успели забаррикадировать, снова занимает селение, отдает его врагу, опять захватывает и, наконец, уступая превосходящим силам, теряет его окончательно.
Правда, теперь только одиннадцать утра, и в этот час Дезе, извещенный адъютантом Бонапарта, должно быть, уже повернул обратно на гром канонады.
На выручку ведущим бой дивизиям спешат войска Лан-на. Это подкрепление дает возможность Гардану и Шамберлаку перестроить линию обороны параллельно линии противника, который наседает отовсюду — из Маренго, справа и слева от селения.
Австрийцы уже готовятся охватить нас с флангов.
Ланн, сосредоточив на центральном участке сдвоенные дивизии Виктора, развертывает две свежие дивизии против двух фланговых групп австрийцев. Оба войска, одно отдохнувшее, другое воодушевленное удачной атакой, сталкиваются в яростной схватке, и сражение, прерванное ненадолго из-за двойного маневра, снова закипает по всей линии фронта.
После жестокого штыкового боя, длившегося добрый час, войска генерала Кайма не выдерживает натиска и отступают. Генерал Шампо во главе первого и восьмого драгунского полков бросается в атаку и вносит смятение в ряды противника. Генерал Ватрен во главе шестого полка легкой кавалерии, двадцать второго и сорокового линейных устремляется в погоню и отбрасывает австрийцев почти за тысячу туазов от берега речки. Но при этом он отрывается от своего армейского корпуса; победа на правом фланге ставит под удар дивизии центра, и генералы Шампо и Ватрен вынуждены вернуться на прежнюю позицию, оставшуюся без прикрытия.
Тем временем Келлерман предпринял на левом фланге тот же маневр, что Ватрен и Шампо — на правом. Две кавалерийские атаки прорвали фронт противника, но за первой линией Келлерман обнаружил вторую и не отважился идти дальше из-за численного перевеса австрийцев. Таким образом, его молниеносная победа оказалась бесплодной.
Наступил полдень.
Передовая линии французской армии, которая извивалась на протяжении почти целого льё точно огненный змей, прорвана в центре. Отступая, центр оставил незащищенными оба фланга, и фланговые группы были вынуждены тоже податься назад. Келлерман на левом крыле и Ватрен на правом отдали приказ об отступлении.
Отступление осуществлялось в шахматном порядке под огнем двадцати четырех вражеских орудий, вслед за которыми наступали батальоны австрийской пехоты. Шеренги французских войск редели на глазах; повсюду лежали раненые; товарищи относили их в полевой госпиталь и по дороге падали сами.
Одна из дивизий отходила по хлебным полям; взорвался артиллерийский снаряд; загорелись сухие колосья, и две или три тысячи солдат оказались в кольце пожара. Патронные сумки вспыхивали и взрывались. Пожар внес ужасающее опустошение в ряды дивизии.
Тогда Бонапарт двинул в бой консульскую гвардию. Она устремилась вперед форсированным маршем, развернулась в боевые порядки и преградила путь противнику. Туда же примчались галопом конные гренадеры и опрокинули австрийскую кавалерию.
Тем временем дивизия, вырвавшись из бушующего огня, снова построилась, запаслась новыми патронами и вернулась на линию фронта.
Но все эти маневры привели лишь к тому, что отступление не превратилось в беспорядочное бегство.
Было уже два часа.
Бонапарт смотрел на отступающие войска, сидя в одиночестве на холме у большой дороги на Алессандрию. Он держал в поводу своего боевого коня и ударял хлыстом по мелким камушкам под ногами. Вся земля вокруг была усыпана пулями.
Казалось, он безучастно взирал на эту великую драму, от исхода которой зависело все его будущее.
Никогда еще не играл он такой опасной партии, где на карту ставились шесть лет побед, а выигрышем могла стать французская корона!
Внезапно он, казалось, вышел из оцепенения: среди оглушительного грохота ружейной стрельбы и канонады ему послышался конский топот. Он поднял голову. В самом деле, со стороны Нови на взмыленном коне во весь опор мчался всадник.
Когда он оказался на расстоянии пятидесяти шагов, Бонапарт узнал его.
— Ролан! — воскликнул он.
Всадник все приближался, громко крича на скаку:
— Дезе! Дезе! Дезе!
Бонапарт раскрыл объятия; Ролан спешился и бросился ему на шею.
Его появление доставило первому консулу двойную радость: увидеть человека, преданного ему, как он знал, не на жизнь, а на смерть, и услышать принесенную им добрую весть.
— Что же Дезе? — спросил первый консул.
— Дезе близко, всего за льё отсюда. Один из ваших адъютантов нагнал его: услышав гром канонады, он повернул обратно и спешит сюда.
— Ну что ж, — сказал Бонапарт, — может быть, он еще поспеет вовремя.
— Как вовремя?
— Посмотри сам!
Ролан окинул взглядом поле сражения и понял все.
За те несколько минут, что Бонапарт перестал наблюдать за схваткой, положение резко ухудшилось.
Первая австрийская колонна, которая была отправлена на Кастельчериоло и еще не вступила в бой, обходила наш правый фланг.
Если бы она вышла на передовую, отступление обратилось бы в повальное бегство.
Дезе придет слишком поздно!
— Возьми два последних гренадерских полка, — приказал Бонапарт, — присоедини их к консульской гвардии и перебрось на правый фланг… Ты понял, Ролан? Постройтесь в каре! Преградите путь этой колонне и стойте, как гранитный редут!
Нельзя было терять ни минуты. Ролан вскочил на коня, объединил два гренадерских полка с консульской гвардией и ринулся на правый фланг.
В пятидесяти шагах от колонны генерала Эльсница Ролан скомандовал:
— Стройся в каре! Первый консул смотрит на нас!
Гвардейцы построились в каре; каждый солдат словно врос в землю.
Вместо того чтобы по-прежнему идти на выручку генералам Меласу и Кайму, обойдя стороной эти девятьсот человек, не представлявших опасности в тылу наступающей австрийской армии, генерал Эльсниц яростно бросился в атаку.
То было ошибкой, и эта ошибка спасла французскую армию.
Эти девятьсот человек действительно стояли непоколебимо, словно гранитный редут, как и надеялся Бонапарт; артиллерия, ружейный огонь, штыки — все разбивалось об эту неприступную стену.
Гвардия не отступила ни на шаг.
Бонапарт смотрел на нее с восхищением, пока наконец, бросив взгляд на дорогу из Нови, не заметил ряды штыков авангарда Дезе. С холма, возвышавшегося над равниной, ему было видно то, чего не мог разглядеть неприятель.
Он подал знак группе офицеров, которые стояли наготове в нескольких шагах и ждали его распоряжений. Позади двое или трое слуг держали лошадей под уздцы.
Офицеры поспешно приблизились.
Бонапарт указал одному из них на лес штыков, сверкавших на солнце.
— В галоп навстречу этим штыкам, — приказал он, — и пускай они поторопятся! Передайте Дезе, что я здесь и жду его.
Офицер помчался во весь опор.
Бонапарт перевел взгляд на поле битвы.
Отступление продолжалось; но Ролан и его девятьсот бойцов преградили путь колонне генерала Эльсница.
Гранитный редут преобразился в вулкан; он извергал пламя со всех четырех сторон.
Тогда Бонапарт обратился к остальным офицерам:
— Скорее! Один из вас — в центр, двое других — на фланги! Объявите всем, что прибыли резервы и наступление возобновляется!
Трое гонцов разлетелись в разные стороны, как три стрелы, пущенные из лука, и устремились к назначенной цели.
Проводив их взглядом, Бонапарт обернулся и вдруг увидел на расстоянии пятидесяти шагов всадника в генеральской форме.
То был Дезе.
Он недавно вернулся из Египта и еще сегодня утром говорил со смехом:
— Европейские ядра отвыкли от меня, как бы не случилось беды!
Обменявшись крепким рукопожатием, друзья мгновенно поняли друг друга.
Затем Бонапарт простер руку, указывая на поле боя.
Одно это зрелище говорило больше, чем все слова на свете.
На обширном пространстве в два льё кругом из двадцати тысяч человек, вступивших в бой около пяти часов утра, оставалось едва ли девять тысяч пехотинцев; уцелело около тысячи лошадей и десять орудий, еще способных вести огонь. Одна четверть армии была выведена из строя, другая четверть переносила раненых, которых первый консул приказал не оставлять без помощи. Все продолжали отступать, кроме девятисот гвардейцев под командованием Ролана.
Широкая равнина между Бормидой и последним рубежом обороны была усеяна трупами солдат и лошадей, разбитыми пушками, сломанными зарядными ящиками. Повсюду взвивались языки пламени и клубы дыма: это горели хлебные поля.
Дезе охватил взглядом все поле из конца в конец.
— Что вы думаете о сражении? — спросил Бонапарт.
— Я думаю, что первое сражение проиграно, — ответил Дезе. — Но сейчас только три часа пополудни, и у нас есть еще время выиграть второе.
— Для этого нужны пушки, — произнес чей-то голос.
Это сказал Мармон, командующий артиллерией.
— Вы правы, Мармон, но где их взять?
— Пять орудий, еще не поврежденных, я возьму на поле боя, пять других мы оставили на Скривии, и их только что подтянули сюда.
— И восемь орудий есть у меня, — добавил Дезе.
— Восемнадцать пушек — это все, что мне нужно! — заявил Мармон.
Тут же отправили адъютанта поторопить артиллеристов Дезе.
Резервная дивизия приближалась форсированным маршем и находилась уже не более чем в одной восьмой льё.
Позиция, казалось, была выбрана заранее: слева, перпендикулярно дороге, тянулась высокая изгородь, защищенная отлогим валом.
Туда один за другим направлялись прибывшие отряды пехоты; даже кавалерия могла укрыться за этим обширным заслоном.
Тем временем Мармон сосредоточил на правом фланге восемнадцать орудий и выдвинул их на огневую позицию.
Внезапно пушки загрохотали, изрыгая на австрийцев град картечи.
В рядах неприятельской армии произошло замешательство.
Воспользовавшись этим, Бонапарт проскакал на коне вдоль всей передовой линии.
— Друзья! — воскликнул он. — Довольно вам отступать! Вспомните, что я привык ночевать на поле боя!
В ту же минуту, как бы в ответ на канонаду Мармона, слева загремели ружейные выстрелы, поражая австрийцев с фланга.
Это батальоны из дивизии Дезе обстреливают противника в упор и со всех сторон.
Вся армия понимает, что в бой вступила свежая резервная дивизия и необходимо оказать ей поддержку из последних сил.
По всему фронту, от левого до правого фланга, разносится ликующий возглас: "Вперед!"
Барабаны бьют атаку.
Австрийцы не видели подошедших подкреплений и, считая битву законченной, уже расхаживали словно на прогулке с ружьями на плече. Вдруг они замечают странную перемену в наших рядах и пытаются всеми силами удержать за собой победу, которая ускользает у них из рук.
Но французы повсюду переходят в наступление, повсюду слышится грозная поступь атакующих и победоносное пение "Марсельезы". Батарея Мармона извергает огонь; Келлерман со своими кирасирами устремляется вперед и прорывает две линии вражеской обороны.
Дезе перескакивает через рвы, преодолевает заграждения, взлетает на небольшой холм и, оглянувшись проверить, следуют ли за ним бойцы его дивизии, падает первым. Однако гибель генерала, не вызвав замешательства, только удваивает ярость его солдат: они атакуют в штыки колонну генерала Цаха.
В эту минуту Келлерман, вклинившись в оборону неприятеля, видит, что дивизия Дезе вступила в бой с мощной сплоченной пехотой противника; он атакует с фланга, пробивает брешь, таранит, врезается в шеренги, прорывает боевые порядки. Менее чем за четверть часа пять тысяч австрийских гренадеров смяты, опрокинуты, разгромлены, уничтожены; они рассеиваются как дым. Генерал Цах с его штабом взяты в плен — это все, что осталось от колонны.
Тогда противник пытается ввести в бой свою многочисленную кавалерию; но непрерывный ружейный огонь, сокрушительный град картечи и наводящие ужас штыки быстро отражают контратаку.
Мюрат, стремительно маневрируя на флангах с двумя орудиями полевой артиллерии и гаубицей, сеет смерть на ходу.
Ненадолго он задерживается, чтобы прийти на подмогу Ролану и его девятистам гвардейцам. Одна из бомб попадает в толпу австрийцев и взрывается; образуется огромная брешь, полыхающая огнем. Ролан бросается туда с пистолетом в одной руке и саблей — в другой; вся консульская гвардия следует за ним, врезаясь в ряды австрийцев, как топор в дубовый ствол. Ролан подбегает к расколотому зарядному ящику, окруженному толпой вражеских солдат, просовывает в отверстие пистолет и спускает курок. Раздается оглушительный взрыв, вулкан извергает пламя и пожирает все кругом…
Войска генерала Эльсница обращаются в беспорядочное бегство.
Тут все приходит в смятение, поддается панике, все бежит. Австрийские генералы тщетно пытаются задержать отступление. Французская армия за полчаса отвоевывает равнину, которую защищала пядь за пядью в течение восьми часов.
Неприятель задерживается только в Маренго, где напрасно пытается восстановить строй под огнем артиллеристов Карра-Сен-Сира, случайно оставленных в Кастельчериоло и теперь, на исходе дня, вступивших в бой. Тут подходят беглым шагом дивизии Дезе, Гардана и Шамберлака и преследуют австрийцев, вытесняя их из улицы в улицу.
Маренго взят, враги откатываются на позиции Петрабона, которые тоже взяты.
Австрийцы устремляются к мостам через Бормиду, но Карра-Сен-Сир опережает их; тогда беспорядочные толпы беглецов ищут брода и бросаются в реку под обстрелом всей линии фронта. Огонь затихает лишь к десяти часам вечера…
Жалкие остатки австрийской армии возвратились в лагерь близ Алессандрии. Французские войска расположились биваком у предмостных укреплений. В этот день австрийцы потеряли четыре тысячи пятьсот человек убитыми, шесть тысяч ранеными, пять тысяч пленными, двенадцать знамен, тридцать орудий.
Никогда еще судьба не делала столь крутого поворота!
В два часа пополудни Бонапарту грозило поражение со всеми его роковыми последствиями. В пять часов он отвоевал Италию одним ударом, и в будущем его ожидал французский престол…
В тот же вечер первый консул послал г-же де Монтревель следующее письмо:
"Сударыня!
Я одержал сегодня самую блистательную из моих побед. Но эта победа нанесла мне жестокий удар в сердце: я потерял Дезе и Ролана.
Не горюйте о сыне, сударыня: он уже давно стремился умереть и не мог бы избрать более геройской смерти.
Бонапарт".
Все усилия разыскать труп молодого адъютанта были напрасны: подобно Ромулу, он исчез в грозовой буре.
Никто никогда не узнал, почему он так долго и ожесточенно, с таким отчаянием искал смерти, пока наконец не встретил ее.
Назад: LI РЕЗЕРВНАЯ АРМИЯ
Дальше: КОММЕНТАРИИ
