XXI
Действительно, в гостиной нас ждал господин де Монтиньи; одет он был безупречно.
Я быстро взглянула на него, и он показался мне еще более красивым, чем прежде, но, как я уже говорила, сама его красота наводила на меня ужас.
Господин де Монтиньи встал и подошел к нам; он что-то тихо сказал мне на ухо, видимо спрашивая у меня разрешения, а затем поцеловал мою руку.
Хотя его губы лишь слегка коснулись моих перчаток, я почувствовала, что меня пробирает дрожь.
Дважды, когда его губы касались меня: один раз моего лба, другой — моей руки, я испытывала лихорадочное возбуждение, граничившее с исступлением, о котором читала в книге о монахинях из Лудёна. Аббат Морен говорил мне, что такие ощущения характерны для людей, которым вскоре суждено стать одержимыми.
Господин де Монтиньи заметил мой испуг и слегка нахмурился, но госпожа де Жювиньи поспешила обратить это в шутку; тогда он тоже улыбнулся и, услышав, что церковные часы пробили десять, спросил:
"Ничто нас больше не задерживает?"
"Нет, — ответила моя мачеха, — мы можем выходить".
Я огляделась, надеясь, что кто-нибудь посочувствует моему столь плачевному, как мне казалось, положению, но все вокруг улыбались, даже Зоя, которая была одета почти так же, как и я, на ней не было лишь букета белых цветов и венка из флёрдоранжа.
Несомненно, в глубине души Зоя считала меня очень счастливой.
Мы сели в карету; меня сопровождала госпожа де Жювиньи, Зоя и Жозефина.
Господин де Монтиньи следовал за нами в другом экипаже вместе с двумя своими друзьями.
Свадьбу собирались сыграть без всякого шума, без всякого веселья. Господин де Монтиньи, придававший значение только гражданскому браку как единственно законному, все же согласился на венчание в церкви, чтобы не огорчать меня.
И вот, экипажи подъехали к дверям мэрии. Я думаю, что даже если бы меня вели на плаху, я была бы менее бледной и не так дрожала бы от страха.
Госпожа де Жювиньи опустила мне на лицо фату, чтобы никто не заметил, до чего я бледна.
Однако боялась я вовсе не этого.
Во время официальной церемонии я не осознавала того, что делала. Когда мэр спросил меня: "Согласны ли вы взять в супруги господина де Монтиньи?", кто-то шепнул мне "да", и я глухо и безучастно, словно эхо, повторила это слово.
Теперь я была связана с господином де Монтиньи навеки.
Но, как я сказала, причина моего испуга, страха и даже ужаса заключалась в другом — я смертельно боялась встретить у алтаря аббата Морена.
Я спустилась по ступенькам мэрии, как безвольная кукла; когда же мы пришли в церковь, у меня вырвался жалобный стон, и я покачнулась.
Мачеха поддержала меня и, взяв под руку, прошептала на ухо:
"Вы сошли с ума, разве вы не понимаете, что все уже позади?"
Если я и не сошла с ума, то была близка к помешательству. Для меня все только начиналось, и я чувствовала, что, если богослужение будет совершать аббат Морен, то при виде его я упаду замертво на пол церкви.
Вы понимаете, с какой тревогой я вошла в храм. На клиросе еще никого не было: священник ожидал нашего прибытия в ризнице. Мы преклонили колени на приготовленных для нас подушках. Господин де Монтаньи наклонился ко мне и, вероятно, чтобы меня успокоить, сказал несколько слов, которые я не расслышала, так как невольно отпрянула от него.
Мне был внятен только один голос, леденивший страхом мою душу. Этот голос нашептывал мне те же страшные слова, что и в исповедальне: "Твой жених — еретик; если ты будешь принадлежать ему, тебя ждут вечные муки и на этом и на том свете".
Служка возвестил колокольчиком о приходе священника. Каждое из позвякивания колокольчика гулко отдавалось в моей груди. Я только слышала, но ничего не видела; впрочем, я даже не решалась смотреть. Услышав легкие быстрые шаги, непохожие на вчерашнюю медленную и тяжелую поступь, я воспряла духом. В тот миг, когда священник всходил на алтарь, я осмелилась поднять глаза: это был не аббат Морен, а сменивший его молодой викарий. Я вздохнула с облегчением.
Что вам сказать? С этой минуты тревога и нервное возбуждение, в котором я пребывала ночью и утром, сменились упадком сил. Господин де Монтаньи собрался было подать мне руку, когда мы выходили из церкви, но, увидев, как я побледнела и покачнулась, он подал знак госпоже де Жювиньи, и та поспешила мне на помощь. Таким образом, я вышла из церкви так же, как п вошла туда: опираясь на руку мачехи.
В таком состоянии я не могла присутствовать на обеде. Госпожа де Жювиньи проводила меня в мою комнату и долго отчитывала. Однако, из всей ее длинной речи, я поняла лишь одну фразу:
"Я освобождаю вас от обеда, но будьте готовы спуститься к ужину".
Затем она ушла, но тут же снова открыла дверь и сказала:
"Если господин де Монтаньи захочет вас проведать, я надеюсь, вы не станете ребячиться, как делаете это со мной".
Эти слова, прозвучавшие почти как угроза, вывели меня из оцепенения, и я вскричала:
"Да, да, я спущусь, сударыня, пусть только он сюда не приходит. — Затем я расплакалась и попросила: — Пришлите ко мне Зою, я умоляю вас!"
Мачеха удалилась, пожимая плечами.
Как только она ушла, меня охватило отчаяние; я сорвала с головы белый венок, сняла с груди букет флёрдоранжа и положила его рядом с моей маленькой Богоматерью, а венок повесила ей на шею. Когда я наклонилась, чтобы, как всегда, поцеловать ноги Пресвятой Девы, я заметила под постаментом статуи листок бумаги.
Я взяла его с дрожью, так как никто обычно не заходил ко мне в комнату, и прочла:
"Помните, что Вы поклялись перед Богом никогда не принадлежать еретику".
Почерк был изменен, но я поняла, что это писал аббат Морен.
В тот же миг вошла Зоя. Я бросилась в ее объятия с криком:
"Нет, нет, никогда!"
"Что — никогда?" — спросила она.
"Я никогда не буду принадлежать этому человеку".
Зоя рассмеялась. Ее смех в сочетании с моими слезами вывел меня из себя.
"И ты! — воскликнула я. — Ты тоже!"
"Но ты уже принадлежишь господину де Монтиньи, — возразила Зоя, — ведь ты дважды сочеталась с ним браком: сначала в присутствии господина мэра, а затем — в присутствии священника".
"Все равно! — вскричала я. — Перед святой Богоматерью…"
Зоя обняла меня, согнула мои протянутые руки и, не дав мне договорить, силой усадила на диван.
"Не клянись, Эдмея, — испуганно сказала она, — не клянись. Видишь ли, моя любимая сестра, надо давать клятву, только когда сможешь ее сдержать".
"А кто мне помешает это сделать?"
"Он! Господин де Монтиньи твой муж, и у него все права на тебя".
Я заплакала и стала ломать руки.
"Разве ты не слышала, что прочел тебе мэр в статье Гражданского кодекса?"
"Я ничего не слышала", — ответила я.
"Видишь ли, моя бедная Эдмея, там ясно написано: "Жена обязана подчиняться своему мужу"".
"Это так, — вскричала я, — но мужья напрасно приказывают! Раз Бог запрещает, я подчинюсь Богу".
"Богу? — переспросила Зоя, глядя на меня с удивлением. — Богу? Кто же тебе сказал, что Бог запрещает женщине принадлежать своему мужу?"
"Он, он!" — воскликнула я.
"Значит, я не ошиблась: ты виделась с ним. Ах он проклятый!"
"О ком ты?"
"Об аббате Морене, о ком же еще!"
"Тихо!" — сказала я, приложив палец к губам Зои.
"Ах, да, теперь я понимаю: именно поэтому он вернулся из Берне и пришел в исповедальню вместо викария".
"Кто тебе это сказал?"
"Я была в церкви, когда ты пришла туда с моей матушкой. Я молилась за тебя, бедная моя Эдмея, и просила Бога послать тебе столько счастья, сколько ты заслуживаешь. Ты прошла мимо, и я увидела тебя, а также догадалась, зачем пожаловал священник".
"Зачем же?"
"Чтобы помешать твоей свадьбе, если это возможно, вот зачем! Ты же знаешь, что он хотел сделать тебя монашкой, а потом… потом…"
"Что — потом?"
"Ничего. Теперь я понимаю… Ах, старый мерзавец!"
"Зоя!" — вскричала я.
"Эдмея, — продолжала Зоя, — поверь мне: тебе не следует бояться господина де Монтиньи. Это красивый, честный и порядочный дворянин; я уверена, что с ним тебе обеспечено счастье и на этом и на том свете".
"Замолчи! Ведь аббат Морен говорил мне вчера в церкви перед самим Богом, что если я буду принадлежать господину де Монтиньи, я погибла, а сегодня он даже прислал мне сюда предупреждение".
"Сюда?"
"Смотри!"
Я показала ей записку, найденную под постаментом статуи.
"Должно быть, он пробрался в дом утром, когда все были в церкви, и поднялся к тебе по черной лестнице, выходящей в сад, — тихо сказала Зоя. — Этот священник не человек, а призрак: он проникает всюду. Остерегайся его, Эдмея!"
Я вспомнила свой обморок перед обетами крещения, вспомнила сцену в ризнице, и по моему телу пробежала дрожь.
Я вновь ощутила на своих губах тот дьявольский поцелуй, что вывел меня из оцепенения.
Эти воспоминания угнетали меня, но ничего мне не проясняли.
Я бросилась в объятия Зои с возгласом:
"Зоя, Зоя! Ты одна меня любишь, не покидай меня!"
"Бедная сестричка! — промолвила Зоя. — Ты же знаешь, что я принадлежу тебе, и ты можешь делать со мной что угодно. Только прикажи, и, если твоя просьба не будет слишком безрассудной, я все исполню".
"Ладно, слушай, аббат…"
Я запнулась, не в силах произнести имя священника.
"Аббат Морен", — подхватила Зоя.
"Да. Он сказал, что сегодня вечером муж посмеет войти в мою спальню".
"Конечно, посмеет, — рассмеялась Зоя. — Он был бы круглым дураком, если бы на это не решился".
"Если ты будешь смеяться, Зоя, я ничего тебе не скажу. Кроме того, я не захочу тебя больше знать и не прощу до конца своих дней".
"Полно, я не стану смеяться. Говори!"
"Так вот: ты останешься со мной, спрячешься в моей спальне и поможешь мне защититься от этого человека, ведь он сущий дьявол".
"Это тоже сказал тебе аббат Морен?"
"Не важно, кто сказал; так оно и есть".
"Ладно, пусть будет так, но признайся, что этот дьявол — красивый мужчина".
"О Господи! Ты же не видишь того, что вижу я".
"Бедная Эдмея, я верю в то, что ты видишь с закрытыми глазами, но не могу поверить в то, что ты видишь наяву".
"Ну что ж, я тебе сейчас покажу".
Я взяла "Потерянный рай" Мильтона и показала Зое гравюру, где был изображен архангел, бросающий вызов Богу и столь похожий на господина де Монтаньи.
"Кто дал тебе эту книгу?" — спросила Зоя.
"Никто, я сама взяла ее в библиотеке".
"Гм! — усомнилась девушка. — Дьявол так хитер, а аббат Морен…"
Она запнулась.
"Что? Что ты хочешь сказать?"
"Я хочу сказать, что аббат Морен хитрее самого дьявола, вот и все".
"Речь идет не об этом. Так ты останешься со мной сегодня ночью, не так ли?"
"Да".
"Обещаешь?"
"Обещаю".
"Хорошо, теперь мне спокойнее на душе".
Внезапно я вздрогнула.
"Вот как! — сказала Зоя. — Тебе спокойнее, а ты вся дрожишь".
"Зоя, Зоя!" — воскликнула я.
"Что случилось?"
"Он идет сюда".
"Кто?"
"Господин де Монтаньи".
"Где же он?"
"Я его вижу".
"Ты сошла с ума!"
"Он поднимается по лестнице и открывает дверь большой гостиной. Поверь мне, я его вижу".
"Сквозь стены?"
Я схватила Зою за руку и спросила:
"Ты слышишь его шаги?"
"В самом деле, — ответила она, — я слышу какие-то шаги, но откуда ты знаешь, что это он?"
"Сейчас увидишь".
Мы стояли рядом и прислушивались: Зоя — с любопытством, а я — с ужасом.
И тут раздался осторожный стук в дверь. Мы замерли, храня молчание.
"Можно войти?" — спросил тихий голос.
"Ответь "да", ответь "да"!" — прошептала Зоя.
Я едва слышно ответила "да" и упала на диван.
Вошел господин де Монтиньи.
Трудно себе представить более приятное, благородное и честное лицо, чем было у него.
Зоя сделала движение, чтобы отойти от меня, но я держала ее за край платья.
Господин де Монтиньи это заметил.
"Останьтесь, — сказал он девушке. — Мадемуазель Эдмее (улыбаясь, он сделал ударение на слове "мадемуазель") слегка нездоровилось сегодня утром, и я полагаю, что сейчас ей нужна подруга. Когда я стану мужем мадемуазель, я никому не уступлю честь быть рядом с ней. Однако пока я лишь формально называюсь мужем и поэтому просто пришел справиться о здоровье Эдмеи".
"О! Мне уже лучше, гораздо лучше", — живо ответила я, надеясь, что, услышав это, господин де Монтиньи тут же уйдет, но он сказал:
"Нет ничего приятнее, чем услышать такое заверение из ваших уст, мое милое родное дитя. Вы позволите мне немного посидеть возле вас?"
Я тотчас же отпрянула, но господин де Монтиньи, который мог воспринять мое движение как желание освободить ему место и, казалось, так это и воспринял, спокойно сел рядом со мной.
"Что вы тут делали вдвоем, о чем говорили?" — осведомился он.
"Ни о чем", — поспешно ответила я.
"Я вижу книгу. Значит, вы читали?"
И он протянул руку к "Потерянному раю".
"А! Это поэма Мильтона, — продолжал он. — Похоже, мы делаем успехи в поэзии, перейдя от отечественных поэтов к иностранным. Я знал, что вы говорите по-английски, но не думал, что вы настолько сильны в этом языке, чтобы читать поэзию Мильтона".
"Мы не читали, сударь", — сказала я.
"Что же, в таком случае, вы делали?"
"Мы разглядывали гравюры".
Господин де Монтиньи открыл книгу.
"Ах, в самом деле, — сказал он, — здесь иллюстрации Флаксмана. Это редкий случай, когда рисовальщик достоин поэта".
И тут он наткнулся на гравюру, где Сатана бросает вызов Богу (именно в ней я заметила сходство между господином де Монтиньи и князем Тьмы).
"Смотрите, — сказал он, пододвигая ко мне книгу, — насколько верно художник передал свое представление о красоте мятежного ангела. Мы видим на этом челе, в этих глазах и устах — словом, во всех его чертах вызов, дерзость и угрозу, не так ли? Разве не чувствуется, что такого противника можно сразить только громом и молнией?"
Зоя рассмеялась, и господин де Монтиньи посмотрел на нее с удивлением.
В его властном вопросительном взгляде сквозила снисходительность господина к слуге.
"Знаете, сударь, о чем мы говорили как раз перед вашим приходом?" — спросила Зоя.
Я умоляюще сложила руки, но Зоя словно не заметила этого жеста.
"Нет. Ну-ка расскажите, о чем вы говорили? Это же первое, о чем я вас спросил, когда вошел. Я был бы рад услышать, что мадемуазель Эдмея интересовалась мной".
"Нуда, мы говорили, что этот архангел…"
"Зоя!" — настойчиво произнесла я.
"Ах, право, Эдмея, — отвечала Зоя, — раз уж я начала, дайте мне договорить".
Господин де Монтиньи ободряюще кивнул.
"Мы говорили, — продолжала Зоя, — что вы и этот архангел просто одно лицо".
Господин де Монтиньи улыбнулся и сказал:
"Вероятно, если только человек может быть похожим на бога".
"Вы называете Сатану богом?" — вскричала я.
"Он чуть не стал богом", — ответил господин де Монтиньи.
"Ах, сударь, — страстно воскликнула я, — вы уверены, что ваши слова не богохульство?"
"Богохульство — не в словах, а в наших желаниях, милое дитя, — сказал господин де Монтиньи, — если вы считаете, что я похож на Сатану, то это мне крайне льстит".
Я посмотрела на него с ужасом.
"Однако я не могу полностью принять комплимент на свой счет. Руки дьявола украшены когтями, в которых он уносит свои жертвы в ад, а у меня…"
Он снял с левой руки перчатку:
"У меня нет когтей. По крайней мере, они еще не выросли", — добавил он.
Я увидела, что у господина де Монтиньи маленькая, белая, тонкая, почти как у женщины, рука; на ее мизинце сверкал великолепный перстень с бирюзой, какой я еще не видела. Камень, похожий на большую незабудку, подчеркивал белизну руки.
Мой взгляд, устремленный на эту белую аристократическую руку, невольно задержался на перстне.
"Что ж! — произнес господин де Монтиньи с улыбкой. — Я полагаю, что могу подарить вам украшение, которое вы удостоили своим взором, — и вы примете его с удовольствием".
С этими словами он снял перстень с пальца.
"Этот камень, — продолжал он, — если верить преданиям страны, где его добывают, наделен способностью жить и имеет одно свойство: его жизнь якобы сливается с жизнью того, кто его носит. Так, если владельцу перстня грозит опасность, синева бирюзы темнеет; если этот человек болен, она тускнеет, а если он умирает, камень становится бледно-зеленым и утрачивает всякую ценность. Еще говорят, что он способен приносить удачу своему хозяину. Я купил его три года назад в Москве у одного татарина. С тех пор мне удается буквально все. Наконец, дорогая Эдмея, я обязан этому перстню тем, что встретил вас и стал вашим супругом. Таким образом, камень сделал для меня все что мог. Теперь ему предстоит защитить вас от бед. Пусть он позаботится о вашем будущем так же успешно, как позаботился о моей судьбе!"
С этими словами господин де Монтиньи попытался взять меня за руку, чтобы надеть перстень на мой палец, но я быстро отдернула руку.
Тогда он обратился к Зое:
"Я вижу, что Эдмея все еще настроена против меня из-за моего сходства с Сатаной. Мне кажется. Зоя, что вы девушка с характером. Возьмите перстень, сбегайте в церковь и окуните его в святую воду. Если он не превратится в пылающий уголь, если вода не закипит, значит, я не Сатана и не его приспешник".
После этого господин де Монтиньи взял мою руку и, прежде чем я успела отпрянуть, поцеловал ее, а затем встал и вышел.
