XI
КАК ШЕВАЛЬЕ С ПОЛЬЗОЙ ДЛЯ СЕБЯ ПРИМЕНИЛ УРОКИ ФЕХТОВАНИЯ, КОТОРЫЕ ЕМУ ПРЕПОДАЛ ЕГО ОТЕЦ, БАРОН Д’АНГИЛЕМ
Мысль о давешней обиде всю ночь не давала Роже уснуть; он на все лады обдумывал случившееся и подыскивал множество доводов в свое оправдание; но одно оставалось бесспорным: его высмеяли, а он стерпел обиду. Это обстоятельство отравляло радость, которую принес ему вчерашний день, когда все так славно для него складывалось. Досада и озабоченность, вызванные разъяснениями метра Кокнара о трудностях предстоящей тяжбы, отнюдь не способствовали тому, чтобы юноша провел спокойную ночь: Роже спал всего час или два и пробудился в самом дурном расположении духа.
Накануне шевалье хорошо понял, как важно для дворянина элегантное платье, и потому, перед тем как выпить чашку шоколада, он послал за портным и велел принести к десяти часам утра самый лучший костюм, какой тот сумеет только достать, и при этом безукоризненного вкуса. Ровно в десять часов портной явился с кафтаном из переливчатой тафты, обшлага которого были расшиты серебром, с вышитым камзолом из светло-серого шелка и короткими панталонами из той же материи, что и кафтан; наряд этот дополняли шейный платок, отделанный антверпенским кружевом, чулки со стрелками и башмаки с блестящими пряжками; облачившись в новое платье, Роже небрежно привесил слева остро наточенную шпагу, гораздо более дорогую и красивую, чем та, какую он носил накануне.
И тут шевалье откровенно поделился с портным своими опасениями, признавшись, что ему еще никогда не приходилось щеголять в столь элегантном наряде; портной, знавший толк в своем деле, дал юноше много ценных советов. Роже пожелал тут же применить их на практике: он стал ходить взад и вперед, поворачивался и кружил перед своим наставником, и тот в конце концов объявил, что совершенно удовлетворен тем, как небрежно шевалье поглаживает свой подбородок и быстро, одним ловким движением засовывает шляпу под мышку: по его словам, это было самое главное. Роже расплатился с портным и отпустил его. Он уже почти позабыл о неприятных мыслях, одолевавших его всю ночь, и потому, выйдя из гостиницы, весело зашагал на улицу Вожирар, где было расположено помещение для игры в мяч.
Тщеславие юноши было удовлетворено, одного только ему не хватало: хотелось, чтобы его могла увидеть в новом наряде Констанс; особенно сожалел он об этом потому, что явно производил сильное впечатление на прохожих, ибо все они оборачивались и провожали его глазами: в самом деле, никто не мог уразуметь, куда направляется в десять часов утра, вырядившись как на свадьбу, красивый молодой чело* век, судя по всему, весьма довольный собою.
Шевалье первый пришел в помещение для игры; маркеры приветствовали его низкими поклонами, и это показалось ему хорошим предзнаменованием. Роже еще никогда не доводилось участвовать в такой игре, он думал, что окажется в каком-нибудь дворце, наподобие Лувра, а очутился чуть ли не в сарае.
Однако уже и в те времена мода столь самовластно господствовала в столице просвещенного мира, что, несмотря на все неудобства, игра в мяч получила там широкое распространение.
Из-за своей слишком уж большой аккуратности Роже пребывал пока что в одиночестве; он воспользовался этим, чтобы расспросить маркеров о правилах игры и взять у них несколько уроков; человек он был сообразительный и потому быстро усвоил главные правила, а так как взгляд у него был верный и рука крепкая, то бросал он мячи довольно метко для начинающего.
Тем временем появились его новые друзья; изумлению Роже не было границ: все они пришли в широких панталонах и в халатах. Увы! Бедному нашему шевалье предстояло еще многому научиться, прежде чем стать настоящим парижанином.
Маркиз де Кретте заметил удивление юноши.
— Мы живем по соседству, — пояснил он, — и потому приходим сюда запросто, в домашнем платье.
— А я, расставшись с вами, должен буду сделать несколько визитов, — отвечал Роже, — так что решил одеться заранее.
— Вам стоило бы лучше прийти сюда в более удобной одежде, — заметил маркиз, — позднее вы бы заехали к себе и переоделись; такой костюм будет вам сильно мешать.
— Я не собирался участвовать в игре, — отвечал шевалье, кусая губы. — Ведь я даже не знаком с правилами и..
— Беда невелика, — прервал его маркиз, — мы сперва побросаемся мячами, чтобы малость поразмяться, вы составите себе понятие об игре, а уж потом начнем партию.
В эту минуту у входа раздался шум, не предвещавший ничего хорошего. Послышались громкие голоса, и Роже показалось, что он узнал среди них голос человека, накануне потешавшегося над его светло-зеленым бантом.
Предчувствие не обмануло шевалье. В залу для игры и в самом деле почти тотчас же вошли братья Коллински вместе со своими вчерашними спутниками. Холодный пот выступил на лбу у Роже.
— Поспешим занять площадку, — сказал маркиз, — не то нам придется оспаривать у этих фанфаронов право играть первыми.
Он сбросил халат, друзья последовали его примеру; Роже со своей стороны снял кафтан, камзол и поверх одежды положил шпагу.
Игра началась.
Сначала Роже совершил несколько промахов, неизбежных для всякого, кто еще только учится столь трудной игре; ошибки юноши были встречены смехом сидевших на скамейках для зрителей. Но мало-помалу игра его выровнялась. Надо сказать, что все телесные упражнения имеют много общего. Роже, обладавший от природы способностью ко всему, что требует силы и ловкости, делал успехи прямо на глазах; крепость его руки вызывала восторг у партнеров: пущенные им мячи свистели, как пушечные ядра, и нужно было немалое мужество, чтобы играть против него.
Молодые дворяне с удовольствием наблюдали, как постепенно раскрывались самые неожиданные возможности этого сильного и ловкого юноши. Стараясь поймать мяч, летевший над его головой, Роже подпрыгивал так высоко, что казалось, будто у него под ногами трамплин; для того чтобы вовремя поспеть к мячу, он кидался вперед или отбегал назад, столь стремительно и точно рассчитывая расстояние, что это было просто удивительно для начинающего игрока. Его партнеры не скупились на похвалы, и шевалье был в восторге.
Теперь на скамейках для зрителей веселились уже меньше: Коллински тоже пришли для игры в мяч и находили, что партия маркиза де Кретте и его друзей чересчур затянулась.
И пока младший из братьев зубоскалил с присущей ему наглостью, Коллински-старший принялся со скуки швырять мячи в лузы играющих.
Он сидел с той стороны площадки, где играл де Кретте, и шутки венгра казались маркизу особенно неуместными.
Маркиз все больше выходил из себя, и чем сильнее он раздражался, тем меньше внимания уделял игре, так что в конце концов стал проигрывать.
Кретте умел проигрывать с достоинством, когда происходило это по его собственной вине или же по вине людей, к которым он благоволил, но он легко выходил из себя, когда проигрывал по милости других, особенно по милости тех, кого он не жаловал. Вот почему, когда Коллински в очередной раз забросил мяч в его лузу, маркиз окончательно потерял терпение.
— Черт побери, сударь, — крикнул он, поворачиваясь к наглецу, — вы швыряете мячи ко мне в лузы и портите мне игру! Вас это, видимо, забавляет, но меня — нисколько.
— В таком случае, маркиз, я буду бросать мячи в лузы вон того господина, — сказал венгр, переходя на ту сторону площадки, где играл Роже.
Шевалье вопросительно взглянул на маркиза, тот ответил ему красноречивым взглядом.
— Вы поступите вполне резонно, боюсь только, что это не понравится шевалье, — заметил маркиз де Кретте Коллински.
— Вот именно! Совсем не понравится! — крикнул Роже, делая несколько шагов к венгру и чувствуя, как громко застучало сердце у него в груди.
— Глядите-ка, — проговорил Коллински, — да ведь это же тот самый господин со светло-зеленым бантом. Что-то я больше не вижу вашего красивого банта, мой милый?
Кровь бросилась в лицо Роже, он замер на месте.
Ему хотелось сказать что-нибудь резкое венгру, но язык у него будто прилип к гортани.
— У шевалье д’Ангилема нет больше светло-зеленого банта, это вы верно изволили заметить, — вмешался маркиз, — зато у него появилась новая шпага.
Слова эти сыграли роль искры, от которой загорается бочка с порохом.
Роже подошел вплотную к Коллински, чопорно поклонился ему и сказал:
— Да, сударь, у меня появилась новая шпага, и я буду иметь честь проткнуть вас ею насквозь, если это доставит вам удовольствие.
Все так и покатились со смеху, услышав столь необычный вызов. Коллински уже хотел было, по своей привычке, ответить какой-нибудь грубостью, но тут виконт д’Эрбиньи в свою очередь подошел к нему и поднес палец к губам.
— Господа, — сказал он, — в зале посторонние, прошу вас, больше ни слова. Встретимся позднее.
Венгры поклонились, отошли вглубь зала и принялись отпускать колкие шуточки.
— Что с вами, шевалье? — вполголоса спросил маркиз у Роже, который сперва густо покраснел, а теперь был очень бледен. — Уж не дурно ли вам?
— Нет, маркиз, я просто слегка взволнован.
— Не помешает ли вам волнение драться на дуэли, коли нам понадобится четвертый?
— Помешает ли оно мне драться? — переспросил Роже, мгновенно вспомнив о наставлениях своего отца. — Да я, если понадобится, буду драться десять раз подряд, и, если вы сочтете необходимым, против десяти противников сразу. Но только со мною происходит что-то непонятное, это сильнее меня, и потому я дрожу, думаю, от гнева.
Маркиз улыбнулся тому, с каким простодушием шевалье объяснил свои ощущения.
— Умеете ли вы, по крайней мере, фехтовать? — спросил он.
— Немного умею.
— Кто же был вашим учителем?
— Меня учил фехтовать отец.
— Черт побери! В таком случае вы, должно быть, мало что умеете.
— Надеюсь, что постоять за себя смогу!
— Вот если б вы умели владеть шпагой так же ловко, как ездите верхом!
— Полагаю, что выкажу в этом не меньше умения.
— В самом деле?
— Конечно. Правда, до сих пор мне приходилось драться лишь на рапирах.
— Стало быть, вы не знаете, как будете сражаться на настоящем поединке?
— Знаю только, что буду сражаться, вот и все. И обещаю вам, что не отступлю ни на шаг.
— Ну, коли вы обещаете, тогда я совершенно спокоен, — сказал маркиз.
— Я вам твердо обещаю.
— Превосходно.
Маркиз снова облачился в халат, поправив воротник и подошел к братьям Коллински: они вместе с двумя своими друзьями сидели на скамьях для зрителей и при его приближении встали. Все обменялись учтивыми приветствиями; теперь Коллински были отменно вежливы, и это понятно — ведь предстояло драться на дуэли.
Встречу назначили на четыре часа, условились сойтись за монастырем Дев Святого Причастия.
Четверо наших молодых дворян отправились в особняк маркиза де Кретте.
— Право же, господа, чертовски досадное происшествие, — сказал маркиз, входя в гостиную.
Он опустился на диван и жестом пригласил остальных последовать его примеру.
— А, собственно, почему? — спросил д’Эрбиньи.
— Да потому, любезный виконт, что эти господа Коллински настаивают на том, чтобы драться четверым против четверых.
— Ну и что ж, разве нас не четверо? — удивился Тревиль.
— Без сомнения, барон. Но ведь шевалье всего второй день в нашей компании, и мне хотелось бы избавить его от участия в сегодняшней схватке.
— Почему вы хотите избавить от этого именно меня, а не кого-либо другого? — осведомился Роже.
— Потому что, любезный мой шевалье, первая дуэль — это, что ни говори, первая…
— Ах, вот оно что! Скажите, у вас в Париже, часом, не придумали способ сразу же начинать со второй дуэли? — спросил Роже.
— Нет, по правде говоря, пока еще не придумали, — со смехом отвечал Кретте.
— В таком случае, милостивый государь, прошу вас, располагайте мною, — твердо сказал шевалье. — И если дело только в том, чтобы получить удар шпагой, я черт побери, стою всякого другого!
— Браво! Вот, по-моему, славный ответ! — воскликнул д’Эрбиньи.
— Я ручаюсь за шевалье, — подхватил Тревиль.
— Шевалье, если вы целым и невредимым вернетесь с этого поединка, то станете моим близким другом, — проговорил Кретте. — Но не заблуждайтесь: эти господа Коллински — известные бретёры; там, у них на родине, до сих пор еще дерутся на рапирах времен Карла Девятого.
— Что же делать, маркиз! Как эти венгры ни грозны, попробуем дать им отпор.
— Так и порешим, но я вас предупредил, шевалье. У вас есть еще время с честью выйти из игры: если вы отступитесь, мы прибегнем к помощи Кло-Рено, а уж он-то владеет шпагой!
— Вы меня несказанно огорчите, маркиз, если еще раз повторите мне эти слова. Я весь в к вашим услугам, равно как и к услугам милейших наших венгров.
— Ну что ж, господа, стало быть, нынче в четыре часа, — сказал Кретте. — И советую всем составить завещание, потому что схватка, судя по всему, будет жаркая. Пойдемте со мной, Роже, я подберу вам добрую шпагу, ведь на вашей хорош разве только эфес.
Маркиз попрощался со своими друзьями и повел шевалье в оружейную, где висели шпаги на любой вкус, с эфесами, удобными для разных рук.
Роже выбирал оружие как знаток; он взял себе шпагу не слишком длинную и не слишком короткую, не слишком тяжелую и не слишком легкую, ее острый как бритва клинок в четырнадцати или пятнадцати дюймах от рукояти расширялся, и это было очень важно для успешного отражения ударов противника.
Маркиз с глубоким вниманием следил за тем, как шевалье выбирает оружие.
— Прекрасно, — сказал он, — вижу, что вкус у вас отменный. Забросьте-ка в угол свою старую шпагу, она никуда не годится, и возьмите эту. Вот и хорошо! Итак, до вечера позади монастыря Дев Святого Причастия. Вы знаете, где это?
— Знаю.
— Впрочем, лучше дождитесь меня в гостинице, я заеду за вами по пути. А еще лучше, приходите-ка сюда к двум часам дня, вместе и перекусим.
— Вы слишком добры ко мне, маркиз.
— Полно, полно, перестаньте употреблять эти слова, между друзьями они неуместны, и к тому же от них отдает провинцией.
Вернувшись в гостиницу, Роже заперся у себя в комнате и погрузился в самые мрачные мысли. Совет составить завещание, мимоходом высказанный маркизом, не шел у него из головы.
"Черт побери! — думал шевалье. — Будет чертовски глупо, если окажется, что я приехал из Лоша в Париж лишь для того, чтобы меня здесь прикончили".
Затем он облокотился на стол, подпер голову рукой и принялся думать о Констанс, о матери, об отце, об очаровании родного края, о том очаровании, какое человек начинает ценить, только покинув родные места, ибо в полной мере постигает его, лишь очутившись вдали от дома; наконец шевалье решил приняться за письма и сочинил длинные послания Констанс, отцу и матери; пока он писал их, сердце его сжималось и слезы капали на бумагу.
Роже плакал так долго, что у него иссякли слезы; к тому же погода стояла прекрасная, небо было безоблачно, яркий луч солнца проникал в окно, и в этом широком луче плясали миллионы пылинок; в хорошую погоду смерть кажется нам менее ужасной: уже давно замечено, что в августе встречаешь гораздо больше храбрецов, нежели в декабре.
Шевалье тряхнул головой, поднялся с места, взялся за эфес шпаги и вытащил ее из ножен; рука у него была крепкая, и шпага показалась ему не тяжелее обычной рапиры. Он остановился посреди комнаты и сделал резкий выпад, затем стал в третью позицию, потом — в четвертую и сделал еще несколько быстрых и коротких выпадов; в общем, он остался весьма доволен собою, убедившись, что не утратил ни навыков, ни силы, хотя уже почти полтора года не брал в руки рапиру.
В два часа дня он вышел из гостиницы и направился в особняк маркиза. Кретте ожидал его в оружейной в обществе д’Эрбиньи и Тревиля.
Там же был накрыт стол, на нем стояли отбивные, паштет и две бутылки выдержанного вина.
При виде всех этих вкусных вещей шевалье объявил, что он просто умирает с голоду, так как еще ничего не ел, а только выпил в девять утра чашку шоколаду.
Остальные хором поддержали его.
Трапеза прошла так весело, как будто они, встав из-за стола, собирались ехать в Оперу. Правда, шевалье время от времени ощущал нервическое покалывание в сердце, но ощущение это было мгновенным и не могло согнать улыбку с его губ.
За столом просидели около часа, однако сверх двух бутылок не было выпито ни одного бокала вина. За десертом четверо друзей обнялись.
— Вот что, шевалье, — сказал д’Эрбиньи, который считался лучшим фехтовальщиком среди молодых дворян, составлявших общество маркиза де Кретте, — вчера, когда вы объезжали Мальборо, и нынче, когда мы играли в мяч, я сразу заметил, что у вас железные икры и стальная рука; не давайте же спуску этому черномазому Коллински, ибо, полагаю, он непременно захочет иметь дело с вами, что вполне естественно, так как вы весьма галантно обещали насквозь проткнуть его шпагой. Помните, он мастер на обманные движения и ложные выпады. А потому отступайте, уклоняйтесь, пусть он как следует натрудит себе руку, а уж там вы с ним легко справитесь.
— Когда V меня будет второй поединок, — отвечал шевалье, — я, быть может, и стану отступать, ибо, как говорит мой отец, отступать не значит бежать, но в первом поединке я, черт побери, не отступлю ни на шаг; скажу вам заранее: если на месте дуэли окажется стена, я, чтобы не было соблазна отойти, прислонюсь спиною к этой стене.
— А противник тут же пригвоздит вас к ней, как бабочку к доске! Давайте-ка без фанфаронства, мой милый: помните, что, расправившись с вами, Коллински тут же набросится на нас.
— Постараюсь задать ему жару, чтобы он не вздумал мешать вам заниматься своими делами, — сказал Роже.
— Amen! — возгласил д’Эрбиньи.
— Amen! — подхватили Кретте и Тревиль.
Все трое взяли шпаги, шевалье свою так и не снимал; потом они уселись в карету.
Когда подъехали к монастырю Дев Святого Причастия, Кретте дернул за шнурок, кучер остановил лошадей; сидевший с ним рядом на козлах юный жокей быстро соскочил и распахнул дверцу.
— Подождешь нас тут, Баск, — сказал маркиз. — Внимательно следи за происходящим, полагаю, что на обратном пути экипаж будет нам нужен еще больше, чем теперь.
Молодые люди спрыгнули на землю.
— Ну, как вы сейчас себя чувствуете, Роже? — осведомился маркиз.
— Я? Превосходно! И чтобы оказать честь обществу, в котором нахожусь, готов драться с самим дьяволом во плоти.
Подъехала вторая карета. Противники наших молодых героев вышли из нее. То были братья Коллински, некий граф из Саксонии — фон Горкойн и кавалерийский офицер по имени Бардан.
Подойдя к маркизу де Кретте и его спутникам, они поклонились.
Противникам Роже, как и предполагал д’Эрбиньи, оказался Коллински-старший, непременно пожелавший драться именно с шевалье, а так как и шевалье со своей стороны жаждал сразиться с венгром, то спора не воспоследовало.
В остальных поединках сошлись: маркиз де Кретте с Коллински-младшим, д’Эрбиньи — с Варданом, а Тревиль — с графом Горкойном.
Дуэлянты стали в исходную позицию; в любую минуту им могли помешать, и потому они, не теряя времени, скрестили клинки.
Маркиз де Кретте получил удар шпагой, она рассекла ему запястье; д’Эрбиньи уложил на месте Вардана, а Тревиль был убит графом Горкойном.
Шевалье сразу понял, что имеет дело с очень сильным противником; несмотря на это, он сдержал свое слово и не отступил ни на шаг. В ходе поединка он сумел трижды ранить Коллински: в первый раз проткнул ему щеку, во второй — встречным ударом вонзил ему шпагу в горло, в третий раз, быстро уклонившись от выпада грозного противника, рассек ему грудь.
Коллински-старший упал.
— Черт побери! — воскликнул сидевший на траве маркиз. — Ну и удар у этого малого! Да он может протаранить стену.
Увидя, что его брат упал, Коллински-младший хотел наброситься на Роже. Однако д’Эрбиньи преградил ему путь.
— Минуту, сударь! — крикнул он венгру. — Я, с вашего соизволения, буду иметь честь расправиться с вами тем же манером, каким мой друг д’Ангилем расправился с вашим братом.
С этими словами д’Эрбиньи отстранил шевалье, заявившего сперва, что раз уж он с самого начала занялся семейством Коллински, то ему и надлежит довести дело до конца. Однако долго спорить Роже не пришлось: к нему уже приближался граф Горкойн.
— Бросьте, люпезный мой сутарь, — сказал саксонец, — но я не шелаю, чтоб мы сидели, слота руки.
— В таком случае пустим их в ход, — ответил Роже, вновь становясь в позицию.
— Тревога, господа, тревога! — крикнул Кретте. — Баск подает нам знаки: сюда кто-то идет.
— Погодите, погодите, — сказал Роже, — я мигом.
Он сделал выпад и проткнул плечо графу фон Горкойну.
— Сутарь, я вас благотарю, — торжественно произнес граф, — ешели вы когда-нибудь пошалуете в Дрезден, я буду рат фидеть вас у себя.
— Сударь, — отвечал Роже, не оставшись равнодушным к комплименту, — можете быть уверены, первый свой визит я нанесу именно вам.
И противники учтиво поклонились друг другу.
Между тем Коллински-младший и д’Эрбиньи обменялись ударами: виконт проткнул венгру бедро, а тот поцарапал ему ляжку.
По знаку маркиза де Кретте быстро подъехали кареты; Баск и кучер Коллински уложили тела де Бардана и виконта де Тревиля так, чтобы можно было подумать, будто они убили друг друга; Коллински-старший был еще жив, его перенесли в экипаж, младший брат венгра и саксонец сели рядом, и экипаж поспешно укатил. Со своей стороны Кретте, д’Эрбиньи и Роже быстро устроились в карете маркиза, и лошади помчались во весь опор.
— Любезный мой шевалье, — сказал Кретте, — я прошу вашей дружбы и искренне предлагаю вам свою.
— Я тоже, — подхватил д’Эрбиньи.
— Вы слишком добры ко мне, — пробормотал Роже.
— Роже, Роже! — воскликнул маркиз. — Мы же условились не говорить таких вещей. Черт побери! До чего ж болит рука!
— Бедняга Тревиль, — проговорил д’Эрбиньи, — я ведь остался ему должен двести пистолей!
— Ничего не поделаешь, мой милый, — заметил маркиз, — тебе никогда не удастся вернуть этот долг.
Все трое возвратились в особняк маркиза де Кретте, откуда д’Эрбиньи и Роже ушли только поздно вечером.
