XLI ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЬ ПОЭМЫ

Книга: А.Дюма. Собрание сочинений. Том 11.

XLI
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЬ ПОЭМЫ

На следующий день стала съезжаться знать из ближайших окрестностей, а также дворянство всей провинции; ехали отовсюду, куда гонцы успели доставить печальную весть.

Д’Артаньян сидел запершись и ни с кем не хотел разговаривать. Две таких тягостных смерти после смерти Портоса, свалившись на капитана, подавили душу, не знавшую до этой поры, что такое усталость. Кроме Гримо, который вошел один-единственный раз к нему в комнату, он не замечал ни лакеев, ни домочадцев. По суете в доме, по хождению взад и вперед он догадался, что делались приготовления к похоронам графа. Он написал королю просьбу о продлении отпуска.

Гримо, как мы сказали, вошел к д’Артаньяну, сел на скамейку у двери с видом человека, погруженного в глубокие думы, потом встал и сделал знак д’Артаньяну идти за ним. Капитан молча повиновался. Гримо спустился в комнату графа, показал капитану пальцем на пустую кровать и красноречиво поднял глаза к небу.

— Да, — проговорил д’Артаньян, — да, Гримо, он с сыном, которого так любил.

Гримо вышел из спальни и пошел в гостиную, в которой по обычаю, принятому в этой провинции, полагалось выставить тело покойного, прежде чем предать его навеки земле.

Д’Артаньян был поражен, обнаружив в этой гостиной два гроба со снятыми крышками; следуя молчаливому приглашению Гримо, он подошел и увидел в одном Атоса, все еще прекрасного даже в объятиях смерти, а в другом— Рауля, с закрытыми глазами, со щеками перламутровыми, как у Вергилиевой Паллады, и с улыбкой на посиневших губах.

Капитан вздрогнул, увидев отца и сына, эти две улетевшие души, представленные на земле двумя печальными трупами, не способными обнять, как бывало, друг друга, хотя они и лежали рядом.

— Рауль здесь! — прошептал капитан. — О Гримо, и ты мне ничего не сказал!

Гримо покачал головой и не промолвил ни слова, но, взяв д’Артаньяна за руку, он подвел его к гробу и, приподняв тонкий саван, показал ему черные раны, через которые улетела эта юная жизнь.

Капитан отвернулся и, считая бесполезным задавать вопросы Гримо, который все равно не стал бы на них отвечать, вспомнил, что секретарь герцога де Бофора писал в письме еще что-то, чего он, д’Артаньян, не имел мужества прочитать. Обратившись снова к этой реляции о положении, стоившем жизни Раулю, он нашел следующие слова, которыми заканчивалось письмо:

"Герцог велел набальзамировать тело виконта, как это принято у арабов, изъявляющих желание быть погребенными где-нибудь на далекой родине. Герцог распорядился также приготовить подставы, чтобы слуга, вырастивший молодо го виконта, мог отвезти останки его графу де Ла Фер".

"Итак, — думал д’Артаньян, — я, уже старый, уже ничего не стоящий в жизни, пойду за твоим гробом, дорогой мальчик, и брошу землю на твой чистый лоб, который я целовал за два месяца до этого грустного дня. Этого захотел Бог. Этого захотел и ты сам. И я не имею права тебя оплакивать: ты сам выбрал смерть; она показалась тебе желаннее жизни".

Наконец пришел час, когда холодные останки отца и сына надлежало предать земле.

Было такое скопление военных и простого народа, что вся дорога от города до места, назначенного для погребения, то есть до часовни в открытом поле, была запружена всадниками и пешеходами в трауре. Атос избрал последним своим обиталищем место в ограде этой часовни, построенной им на границе его владений. Он велел доставить для нее камни, вывезенные из средневекового готического замка в Берри, где протекла его ранняя юность.

Часовня, таким образом, как бы перенесенная и перестроенная, была окружена чащей тополей и смоковниц. Каждое воскресенье в ней служил священник из соседнего поселения. Атос платил ему за это ежегодно по двести ливров, и земледельцы, находившиеся у него в вассальной зависимости, числом около сорока, а также работники и фермеры с семьями приходили сюда слушать мессу, и им не надо было для этого отправляться в город. Позади часовни, огражденной двумя густо разросшимися живыми изгородями из орешника, кустов бузины и боярышника, окопанными глубоким рвом, находился небольшой участок невозделанной земли. Он был восхитителен своей нетронутостью, восхитителен тем, что мхи здесь были высокими, как нигде, тем, что здесь сливали свои ароматы дикие гелиотропы и желтый левкой, тем, что у подножия стройных каштанов пробивался обильный источник, запертый в бассейне из мрамора, тем, что над полянкой, поросшей тимьяном, носились бесчисленные рои пчел, прилетавших сюда со всех соседних полей, тем, наконец, что зяблики и зарянки распевали тут от зари до зари, покачиваясь на ветках между гроздьями цветущих кустов.

Сюда и привезли оба гроба, окруженные молчаливой и сосредоточенною толпой.

После заупокойной мессы, после последнего прощания с погребаемыми присутствующие начали расходиться, беседуя по дороге о добродетелях и тихой смерти отца, о надеждах, которые подавал сын, и о его печальном конце на далеком берегу Африки. Мало-помалу все стихло; погасли лампады над скромными сводами. Священник в последний раз отвесил поклон алтарю и еще свежим могилам; потом и он в сопровождении служки, звонившего в колокольчик, медленно побрел в свой приход.

Оставшись один, д’Артаньян заметил, что наступил вечер. Думая о мертвых, он потерял счет времени. Он встал с дубовой скамьи, на которой сидел в часовне, и хотел уже, подобно священнику, пойти проститься в последний раз с могилой, заключавшей в себе останки его умерших друзей.

Коленопреклоненная женщина молилась у холмика с еще влажной землей. Д’Артаньян остановился на пороге часовни, чтобы не помешать этой женщине и постараться увидеть, кто же эта преданная подруга, исполняющая с таким благоговением и усердием священный долг дружбы.

Незнакомка закрывала лицо руками, белыми, как алебастр. По скромной простоте ее платья можно было угадать женщину благородного происхождения. В отдалении дорожная карета и несколько слуг верхами ожидали эту неизвестную даму. Д’Артаньян не мог понять, кто она и почему здесь. Она продолжала молиться все так же истово и часто проводила платком по лицу. Д’Артаньян догадался, что она плачет.

Он видел, как она ударила себя в грудь с безжалостным сокрушением верующей христианки. Он слышал, как она несколько раз повторяла все те же слова, этот крик ее наболевшего сердца: "О, прости меня! О, прости!"

И так как она, казалось, вся отдалась печали и была в полуобмороке, д’Артаньян, тронутый этими проявлениями любви к его покойным друзьям, этой неутешностью горя, сделал несколько шагов, отделявших его от могилы, чтобы прервать это мрачное покаяние, эту горестную речь, обращенную к мертвым.

Песок заскрипел у него под ногами, и незнакомка подняла голову; д’Артаньян увидел ее хорошо знакомое, залитое слезами лицо.

Это была мадемуазель де Лавальер.

— Господин д’Артаньян! — прошептала она.

— Вы! — мрачно произнес капитан. — Вы здесь? О сударыня, я предпочел бы видеть вас в подвенечном уборе в замке графа де Л а Фер. Тогда бы и вы меньше плакали, и они, и я тоже!

— Сударь! — сказала она, содрогаясь от рыданий.

— Ибо вы, — продолжал беспощадный друг умерших, — это вы свели в могилу двух этих людей.

— О, пощадите меня!

— Да убережет меня Бог, сударыня, оскорблять женщину или заставлять ее понапрасну плакать; но я все же должен сказать, что на могиле жертв не место убийце.

Она хотела ответить.

— То, что я говорю вам, — добавил он ледяным тоном, — я говорил и его величеству королю.

Она с мольбой сложила руки:

— Я знаю, что причина смерти виконта де Бражелона — я!

— А, так вы это знаете?

— Весть о ней пришла ко двору вчера вечером. Этой ночью я проехала сорок льё; я летела сюда, чтобы повидать графа и молить его о прощении, — я не знала, что и он тоже умер, — я летела сюда, чтобы на могиле Рауля молить Бога послать на меня все заслуженные мною несчастья, все, за исключением одного. Теперь я знаю, что смерть сына убила отца, и я должна упрекать себя в двух преступлениях; я заслуживаю двойной кары Господней.

— Я вам повторю, сударыня, — проговорил д’Артаньян, — то, что мне сказал в Антибе господин де Бражелон; он тогда уже жаждал смерти:

"Если тщеславие и кокетство увлекли ее на пагубный путь, я прощаю ей, презирая ее. Если она пала, побуждаемая любовью, я тоже прощаю ее и клянусь, что никто никогда не мог бы полюбить ее так, как любил ее я".

— Вы знаете, — перебила Луиза, — что ради своей любви я готовилась принести в жертву себя самое; вы знаете, как я страдала, когда вы меня встретили потерянной, несчастной, покинутой. И вот, я никогда не страдала так сильно, как сегодня, потому что тогда я надеялась, я желала, а сегодня мне нечего больше желать; потому что этот умерший унес всю мою радость вместе с собой в могилу, потому что я не смею больше любить без раскаяния и потому что я чувствую, что тот, кого я люблю (о, это закон!), отплатит мне мукой за муки, которые я причинила другому.

Д’Артаньян ничего не ответил, он слишком хорошо знал, что в этом она бесспорно права.

— Умоляю вас, господин д’Артаньян, не осуждайте меня. Я — как ветвь, оторвавшаяся от родного ствола; меня больше ничего не удерживает, и меня влечет, сама не знаю куда, какой-то поток. Я люблю безумно, я люблю так, что кощунственно говорю об этом над этим священным для меня прахом, и я не краснею и не раскаиваюсь. Эта любовь — религия для меня. Но так как спустя некоторое время вы увидите меня одинокой, забытой, отвергнутой, так как вы увидите меня наказанной за все то, за что вы вправе винить меня, — пощадите меня в моем мимолетном счастье, оставьте мне его еще на несколько дней, еще на несколько быстротечных минут. Может быть, его нет уже и сейчас, когда я о нем говорю. Боже мой! Быть может, это двойное убийство уже искуплено мной!

Она еще говорила, как вдруг капитан услыхал голоса и топот копыт.

Приближенный короля, г-н де Сент-Эньян, исполняя поручение своего повелителя, которого, как он сообщил, мучили ревность и беспокойство, приехал за Лавальер.

Д’Артаньян, наполовину скрытый каштановым деревом, которое осеняло своей тенью обе могилы, остался незамеченным де Сент-Эньяном. Луиза поблагодарила посланца и жестом попросила его удалиться. Он вышел за пределы ограды.

— Вы видите, — с горечью обратился к Луизе капитан, — вы видите, ваше счастье все еще продолжается.

Молодая женщина поднялась с торжественным видом.

— Придет день, — сказала она, — когда вы раскаетесь в том, что так дурно думали обо мне. В этот день, сударь, я буду молить Бога не помнить о том, что вы были несправедливы ко мне. Я буду так горько страдать, что вы первый пожалеете меня за мои муки. Не упрекайте меня, господин д’Артаньян, за мое хрупкое счастье; оно стоит мне слишком дорого, и я еще не выплатила свой долг за него.

С этими словами она снова — трепетная, с глубоким чувством — преклонила колени.

— Прости в последний раз, прости, мой нареченный Рауль! Я порвала нашу цепь: мы оба обречены на смерть от печали. Ты ушел первый, не бойся, я последую за то бой. Видишь, я не труслива, я пришла попрощаться с тобой. Господь мне свидетель, Рауль, что, если бы потребовалось отдать мою жизнь, чтобы спасти твою, я б, не колеблясь, отдала ее. Но я не могла бы пожертвовать своею любовью. Еще раз прости!

Она отломила ветку и воткнула ее в землю, потом вы* терла залитые слезами глаза, поклонилась д’Артаньяну и удалилась.

Капитан посмотрел вслед уезжающим всадникам и каретам и, скрестив на груди руки, тяжело дыша, произнес:

— Когда же придет моя очередь отправиться в дальнее странствие? Что остается человеку после молодости, после любви, после славы, дружбы, силы, богатства?.. Остается скала, под которою спит Портос, а он обладал всем тем, что я перечислил; и дерн, под которым покоятся Атос и Рауль, которые владели сверх того и многим другим.

На мгновение он поник, взгляд его затуманился; он предавался раздумью; затем, выпрямившись, он обратился к себе самому:

— Все же пока надо идти вперед и вперед. Когда при* дет время, Бог мне скажет об этом, как говорит всем другим.

Концами пальцев он коснулся земли, уже влажной от вечерней росы, перекрестился и один, навеки один, направился по дороге в Париж.

XLII
ЭПИЛОГ

Четыре года спустя после только что описанной нами сцены два всадника проехали ранним утром через Блуа и распорядились об устройстве соколиной охоты.

Король пожелал поохотиться на этой пересеченной холмами равнине, которую надвое перерезает Луара и которая соприкасается с одной стороны с Мёном, а с другой— с Амбуазом.

Это были начальник королевской псовой охоты и королевский сокольничий, личности весьма уважаемые во времена Людовика XIII, но при его преемнике остававшиеся в некотором пренебрежении.

Два всадника, осмотрев местность и обсудив необходимые подробности предстоящей охоты, возвращались обратно в Блуа и заметили небольшие отряды солдат; сержанты расставляли их на некотором расстоянии друг от друга возле мест, где предполагалось устроить облаву. Это были королевские мушкетеры.

За ними на хорошем коне ехал их капитан, которого можно было отличить по золотому шитью на мундире. У него были белые волосы и седеющая бородка. Он немного сутулился, но легко управлял конем и осматривал, все ли в порядке.

— Господин д’Артаньян не старится, — сказал начальник псовой охоты своему коллеге сокольничему, — он на десять лет старше нас, а верхом на коне кажется совсем молодым.

— Это верно, — отвечал королевский сокольничий, — вот уж двадцать лет он все тот же.

Офицер ошибался: за четыре года д’Артаньян состарился на добрых двенадцать лет. Возраст безжалостными когтями отметил уголки его глаз, лоб его лишился волос, а руки, прежде жилистые и смуглые, стали белеть, как если бы кровь в них начала уже стынуть.

Д’Артаньян подъехал к двум офицерам и поздоровался с ними с оттенком снисходительной ласковости, который отличает вышестоящих в их общении с низшими. В ответ на свою любезность он получил два исполненных глубокой почтительности поклона.

— Ах, какая удача, что мы встретились с вами, господин д’Артаньян! — воскликнул сокольничий.

— Скорее мне бы подобали такие слова, господа, так как в наши дни король чаще беспокоит своих мушкетеров, нежели птиц.

— Да, не то, что в доброе старое время, — вздохнул королевский сокольничий. — Помните ли, господин д’Артаньян, как покойный король охотился на сорок в виноградниках за Божанси… ах, черт возьми! Вы не были тогда капитаном мушкетеров, господин д’Артаньян.

— И вы состояли капралом по птичьей части, — шутливо заметил д’Артаньян. — Все равно это было хорошее время, так как молодость — это и есть хорошее время… Не правда ли, господин начальник псовой охоты?!

— Вы оказываете мне слишком большую честь, господин граф, — поклонился последний.

Д’Артаньяна нисколько не поразили слова обращения к нему: он стал графом четыре года назад.

— Вы не устали от долгой дороги, только что проделанной вами, господин капитан? — продолжал королевский сокольничий. — Отсюда до Пиньероля, кажется, что-то около двухсот льё.

— Двести шестьдесят туда и столько же, сударь, обратно, — невозмутимо отвечал д’Артаньян.

— А как он поживает?

— Кто? — спросил д’Артаньян.

— Наш бедный господин Фуке, — шепотом проговорил королевский сокольничий.

Начальник псовой охоты из осторожности отъехал в сторону.

— Неважно, — отвечал д’Артаньян, — бедняга всерьез огорчен, он не понимает, как это тюрьма может быть милостью. Он говорит, что парламент, отправив его в изгнание, тем самым вынес ему оправдательный приговор и что изгнание — это свобода. Он не представляет себе, что там поклялись расправиться с ним и за спасение его жизни из цепких когтей парламента надо благодарить Бога.

— Да, бедный человек едва избег эшафота. Говорят, что господин Кольбер отдал уже соответствующие распоряжения коменданту Бастилии и казнь была заранее предрешена.

— В конце концов что тут поделаешь? — сказал д’Артаньян с задумчивым видом, словно затем, чтобы оборвать разговор.

— В конце концов, — повторил, приблизившись, начальник псовой охоты, — господин Фуке в Пиньероле, и по заслугам; он имел счастье быть отвезенным туда лично вами; достаточно он обворовывал короля.

Д’Артаньян метнул в начальника псовой охоты один из своих уничтожающих взглядов и произнес, старательно отчеканивая каждое слово:

— Сударь, если бы мне сказали, что вы съели то, что отпускается для ваших борзых, я не только не поверил бы этому, но, больше того, если бы вас посадили за это в тюрьму, я бы сочувствовал вам и не позволил бы дурно отзываться о вас. Однако, сударь, сколь бы честным человеком вы ни были, я утверждаю, что вы отнюдь не честнее, чем бедный Фуке.

Выслушав этот резкий упрек, начальник собак его величества короля опустил нос и отстал на два шага от сокольничего и д’Артаньяна.

— Он доволен, — наклонился к мушкетеру сокольничий, — оно и понятно, ныне борзые в моде; когда б он был королевским сокольничим, он бы так не разговаривал.

Наблюдая, как недовольство, порожденное ущемлением частных, не имеющих в государственной жизни никакого значения интересов, влияет на мнение о большом политическом вопросе, д’Артаньян меланхолически улыбнулся; он вспомнил еще раз о безмятежном существовании, которое долгое время было уделом бывшего суперинтенданта финансов, о его разорении, о мрачной смерти, которая его ожидала, и, чтобы покончить с этой темой, спросил:

— Господин Фуке любил охотиться с соколами?

— О да, страстно любил, — отвечал королевский сокольничий с горьким сожалением в голосе и со вздохом, который прозвучал как надгробное слово Фуке.

Д’Артаньян, дав рассеяться дурному настроению начальника королевских свор и грусти сокольничего, тронул коня.

Вдали, на опушке леса, показались охотники; на полянах, как падающие звезды, замелькали султаны наездниц, и белые кони, словно призраки, проносились в чаще кустов и деревьев.

— Что же, долго ли продлится ваша охота? — спросил д’Артаньян. — Я попрошу вас поскорее выпустить птицу, я очень устал. Вы сегодня охотитесь на цаплю или на лебедя?

— На обоих, господин д’Артаньян, — ответил сокольничий, — но вы не беспокойтесь, король не знаток, он охотится не для себя, его цель — доставить развлечение дамам.

Слово дамы было настолько подчеркнуто, что заставило д’Артаньяна насторожиться.

— А! — проговорил он, с удивленным видом глядя на своего собеседника.

Начальник псовой охоты, очевидно, чтобы снискать благоволение мушкетера, угодливо кланялся.

— Смейтесь, смейтесь надо мной, сударь, — улыбнулся д’Артаньян, — ведь я не знаю решительно никаких новостей: я отсутствовал целый месяц и только вчера воротился из моих странствий. Я оставил двор еще опечаленным смертью королевы-матери. Приняв последний вздох Анны Австрийской, король не желал развлекаться; но все кончается в этом мире. Он перестал грустить? Ну что же! Тем лучше.

— И начинается также, — сказал с грубым смехом начальник псовой охоты.

— А… — во второй раз произнес д’Артаньян, горевший желанием познакомиться с новостями, но считавший, что расспрашивать было бы ниже его достоинства. — По-видимому, есть нечто такое, что начинается?

Начальник псовой охоты многозначительно подмигнул, но д’Артаньян не пожелал узнавать что бы то ни было от этого человека.

— Скоро ли мы увидим его величество? — спросил он сокольничего.

— В семь часов, сударь, я велю выпустить птиц.

— Кто будет сопровождать короля? Как поживает принцесса Генриетта? Как самочувствие королевы?

— Лучше, сударь.

— А разве она болела?

— Со времени своего последнего огорчения ее величество была нездорова.

— О каком огорчении вы говорите? Не опасайтесь моей нескромности. Рассказывайте. Я ведь ничего не знаю, поскольку только что приехал.

— Говорят, что королева, живущая в некотором забвении после смерти своей свекрови, пожаловалась на это его величеству, и он ей ответил:

"Разве я не провожу, мадам, у вас каждую ночь? Чего вы еще хотите?"

— Ах, бедная женщина! Она должна всей душой ненавидеть мадемуазель Лавальер, — сказал д’Артаньян.

— О нет, вовсе не мадемуазель де Лавальер!

— Кого же в таком случае?

Звук рога прервал их беседу. Он созывал соколов и собак. Сокольничий и его спутник тотчас же пришпорили лошадей и покинули д’Артаньяна, так ничего и не объяснив ему.

Издали показался король, окруженный придворными дамами и кавалерами. Шагом, в строгом порядке, под звуки труб и рогов, возбуждавших лошадей и собак, продвигалась по полю эта пышная кавалькада. Это было шествие, смешение звуков, блеск, игра красок, о которых ничто в наши дни не может дать даже отдаленного представления, кроме разве обманчивого богатства и фальшивого величия театральных зрелищ.

Д’Артаньян, хотя и зрение его несколько ослабело, заметил за кавалькадой три следующие друг за другом кареты. Первая, ехавшая пустой, была предназначена для королевы. В ней никого не было.

Не видя де Лавальер близ короля, д’Артаньян стал искать Луизу глазами и нашел ее во второй карете. С ней были две служанки, которые скучали, казалось, не меньше, чем их госпожа.

Слева от короля на горячем коне, сдерживаемом умелой рукой, ехала женщина ослепительной красоты. Король улыбался ей, и она улыбалась ему. Когда она что-нибудь говорила, все начинали неудержимо смеяться.

"Я, без сомнения, встречал эту женщину, — подумал мушкетер, — но все-таки кто же она?"

Он наклонился к своему приятелю сокольничему и задал ему этот вопрос. Тот собрался было ответить, но в этот момент король заметил д’Артаньяна:

— А, вот вы и вернулись, граф! Почему же мы с вами еще не виделись?

— Потому что, ваше величество, — отвечал капитан, — вы уже спали, когда я приехал, и еще не проснулись, когда я принял сегодня утром дежурство.

— Он все тот же! — громко сказал довольный Людовик. — Отдыхайте, граф, я вам приказываю. Сегодня вы обедаете у меня.

Вокруг д’Артаньяна восторженно зашептались. Каждый старался протиснуться поближе к нему и сказать мушкетеру какую-нибудь любезность. Обедать у короля было большой честью, и его величество не расточал ее так, как Генрих IV. Король проехал немного вперед, а д’Артаньян был остановлен новой группой придворных, среди которой блистал Кольбер.

— Здравствуйте, господин д’Артаньян, — обратился к нему министр с ласковой вежливостью, — надеюсь, ваша поездка была удачной?

— Да, сударь, — отвечал д’Артаньян и поклонился, пригнувшись к шее своего скакуна.

— Я слышал, что король пригласил вас к обеду; вы встретите там вашего старого друга.

— Старого друга? — переспросил д’Артаньян, погружаясь с душевною болью в темные волны минувшего, успевшие поглотить столько друзей и столько врагов.

— Герцога д’Аламеда, только сегодня прибывшего из Испании, — продолжал Кольбер.

— Герцога д’Аламеда, — старался припомнить, роясь в своей памяти, д’Артаньян.

— Это я! — произнес белый как снег сутулый старик; он приказал открыть дверцы кареты и вышел из нее к мушкетеру.

— Арамис! — вскричал пораженный изумлением д’Артаньян.

И все еще неподвижный, оцепеневший, он позволил дрожащим рукам старого вельможи обвиться вокруг его шеи.

Кольбер, бросив взгляд на обоих друзей, молча отъехал в сторону, предоставив им остаться наедине.

— Итак, — сказал мушкетер, беря под руку Арамиса, — вы, изгнанник, мятежник, снова во Франции?

— И обедаю с вами у короля, — проговорил, улыбаясь, бывший ваннский епископ. — Не правда ли, вы задаете себе вопрос, к чему верность в подлунном мире? Давайте пропустим карету этой бедняжки мадемуазель Лавальер. Посмотрите, как она волнуется; взгляните, как ее заплаканные глаза следят за гарцующим на коне королем!

— Кто это с ним?

— Мадемуазель де Тонне-Шарант, ставшая госпожою де Монтеспан, — отвечал Арамис.

— Луиза ревнует, значит, она обманута?

— Еще нет, д’Артаньян, но это не замедлит случиться.

Они разговаривали, следуя за охотой, и кучер Арамиса вез их так ловко, что они приехали к месту сбора как раз в тот момент, когда сокол только что налетел на птицу и прижимал ее к земле.

Король спешился, г-жа де Монтеспан тоже. Они находились перед одинокой часовней, скрытой большими деревьями с уже облетевшими от осеннего ветра листьями. За часовней виднелась ограда с решетчатою калиткой.

Сокол заставил свою добычу упасть за ограду у самой часовни, и король пожелал проникнуть туда, чтобы взять, по обычаю, первое перо с затравленной птицы. Все столпились вокруг здания и ограды; пространство внутри ограды было так незначительно, что не могло вместить участников королевской охоты.

Д’Артаньян удержал Арамиса, выразившего желание покинуть карету и присоединиться ко всем остальным.

— Известно ли вам, Арамис, куда мы приведены случаем?

— Нет! — ответил герцог.

— Здесь покоятся люди, которых я знал, — сказал взволнованный грустным воспоминанием д’Артаньян.

Арамис, все еще ни о чем не догадываясь, прошел через узкую боковую дверь, которую ему отворил д’Артаньян, внутрь часовни.

— Где же они похоронены?

— Здесь, в это ограде. Видите крест под молодым кипарисом? Этот кипарис посажен на их могиле; но не ходите туда; там упала забитая соколом цапля, и король направляется к ней.

Арамис остановился и укрылся в тени. И, никем не замеченные, они увидели бледное лицо Лавальер; забытая у себя в карете, она сначала грустно смотрела в окно; потом, поддавшись ревности, она вошла в часовню и, прислонившись к колонне, следила взглядом за находившимся внутри ограды и улыбавшимся королем, который сделал знак г-же де Монтеспан подойти ближе.

Госпожа де Монтеспан приблизилась и оперлась на предложенную ей королем руку; вырвав перо у цапли, только что убитой соколом, он прикрепил его к шляпе своей восхитительной спутницы. Улыбаясь, она нежно поцеловала руку, сделавшую ей этот подарок.

Король покраснел от удовольствия; он взглянул на г-жу де Монтеспан с пламенным желанием и любовью.

— Что же вы дадите взамен? — спросил он.

Она сломала веточку кипариса и предложила ее королю, опьяненному сладостною надеждой.

— Печальный подарок, — тихо сказал Арамис д’Артаньяну, — ведь этот кипарис растет на могиле.

— Да, и это могила Рауля де Бражелона, — грустно произнес д’Артаньян, — Рауля, который спит под этим крестом рядом с Атосом.

У них за спиной послышался стон, и они увидели, ка* какая-то женщина упала без чувств. Мадемуазель де Лавальер видела все и все слышала.

— Бедная женщина, — пробормотал д’Артаньян и помог служанкам, поспешившим к своей госпоже, до вести ее до кареты, где она осталась страдать в одиночестве.

В тот же вечер д’Артаньян сидел за королевским столом, рядом с Кольбером и герцогом д’Аламеда.

Король был весел и оживлен. Он был бесконечно внимателен к королеве и бесконечно нежен с принцессой Генриеттой, сидевшей по его левую руку и в этот вечер очень печальной. Можно было подумать, что вернулись прежние спокойные времена, когда король искал в глазах своей матери одобрения или неодобрения каждого своего слова.

О фаворитке на этом обеде не вспоминали. Раза два или три король назвал Арамиса, обращаясь к нему, господином послом и это еще больше увеличило удивление д’Артаньяна, и без того ломавшего себе голову над вопросом, как это его друг-мятежник в таких чудесных отношениях с французским двором.

Вставая из-за стола, король предложил руку ее величеству королеве, сделав при этом знак Кольберу, чьи глаза ловили взгляд властелина. Кольбер отвел в сторону д’Артаньяна и Арамиса.

Король вступил в разговор со своей невесткой, тогда как обеспокоенный принц, рассеянно беседуя с королевой, искоса поглядывал на жену и на брата.

Разговор между Арамисом, д’Артаньяном и Кольбером вертелся вокруг самых безобидных тем. Они вспоминали министров былых времен; Кольбер сообщил любопытные вещи о Мазарини и выслушал рассказы о Ришелье.

Д’Артаньян никак не мог надивиться, видя столько здравого смысла и веселого юмора в этом человеке с густыми бровями и низким лбом. Арамис поражался легкости, с какой этому серьезному человеку удавалось откладывать с выгодой для себя более значительный разговор, на который никто из присутствующих ни разу не намекнул, хотя все три собеседника чувствовали его неизбежность.

По недовольному лицу принца было хорошо видно, насколько ему не нравится беседа короля с принцессой. У принцессы были покрасневшие, заплаканные глаза. Неужели она станет жаловаться? Неужели она не остановится перед скандалом на глазах у всего двора?

Король отвел ее в сторону и обратился к ней таким нежным и ласковым голосом, что он должен был напомнить принцессе те дни, когда она была любима им ради ее самой:

— Сестра моя, почему ваши восхитительные глаза заплаканы?

— Но, ваше величество… — проговорила она.

— Принц ревнив, не так ли, дорогая сестра?

Она посмотрела в сторону принца, и тот понял, что они говорят о нем.

— Да… — согласилась она.

— Послушайте, — продолжал король, — если ваши друзья компрометируют вас, то в этом принц нисколько не виноват.

Он сказал эти слова с такой нежностью, что ободренная ею принцесса, у которой за последнее время было столько огорчений и неприятностей, чуть не разразилась рыданиями: так исстрадалось, измучилось ее сердце.

— Ну, дорогая сестра, расскажите нам о ваших печалях; как брат, клянусь, я сочувствую вам, как король — я положу им конец.

Она подняла на Людовика свои изумительные глаза и грустно сказала:

— Меня компрометируют не друзья, они далеко или таятся от всех. Но их очернили, и они в немилости у вашего величества, а между тем они так преданны, так добры, так благородны.

— Вы говорите о Гише, которого, уступая желанию принца, я отправил в изгнание?

— И который со времени своего незаслуженного изгнания ежедневно ищет возможности умереть.

— Незаслуженного, сестра моя?

— До такой степени незаслуженного, что если бы я не питала к вашему величеству уважения и привязанности… я бы попросила моего брата Карла, на которого я имею неограниченное влияние…

Король вздрогнул.

— О чем бы вы его попросили?

— Я бы попросила его довести до вашего сведения, что принц и шевалье де Лоррен, его фаворит, не могут безнаказанно быть палачами и моей чести, и моего счастья.

— Шевалье де Лоррен, эта мрачная личность?

— Он смертельный мой враг. Пока этот человек будет оставаться у меня в доме, где, предоставляя ему полную власть, его удерживает принц, мой супруг, я буду самой несчастной женщиной во всем королевстве.

— Значит, — медленно произнес король, — вы считаете вашего брата, английского короля, лучшим другом, чем я?

— Поступки сами говорят за себя, ваше величество.

— И вы предпочли бы обратиться за помощью?..

— К моей стране, — гордо сказала она, — да, ваше величество.

— Вы внучка Генриха Четвертого, как и я, моя дорогая. Двоюродный брат и деверь, разве это не равно брату?

— В таком случае действуйте!

— Ну что ж! Заключим с вами союз.

— Начинайте.

— Вы говорите, что я незаслуженно изгнал Гиша?

— О да, — покраснела принцесса.

— Обещаю вам, Гиш возвратится.

— Отлично.

— Вы говорите далее, что я напрасно разрешаю бывать в вашем доме шевалье де Лоррену, который настраивает против вас принца, вашего мужа?

— Запомните то, что я говорю, ваше величество: однажды шевалье де Лоррен… Если со мною случится несчастье, знайте, что я заранее обвиняю в нем шевалье де Лоррена… этот человек способен на любое, самое гнусное преступление!

— Шевалье де Лоррен избавит вас от своего присутствия, обещаю вам это.

— Раз так, мы заключаем с вами настоящий союз, ваше величество, и я готова подписать договор… Но вы внесли свою долю, скажите же, в чем должна заключаться моя?

— Вместо того чтобы ссорить меня с вашим братом королем Карлом, нужно было бы постараться сделать нас такими друзьями, какими мы еще никогда не были.

— Это легко.

— О, не так легко, как вы думаете; при обычной дружбе обнимают друг друга и обмениваются любезностями, и это стоит какого-нибудь поцелуя или приема, что не требует слишком больших расходов; но при политической дружбе…

— А, так вы хотите политической дружбы?

— Да, сестра моя, и тогда вместо объятий и пиршеств необходимо давать своему другу живых, хорошо обученных и снаряженных солдат; дарить ему военные корабли с пушками и провиантом. Но ведь бывает и так, что сундуки с королевской казною не имеют возможности оказывать дружеские услуги подобного рода.

— Ах, вы правы… сундуки английского короля с некоторых пор поражают своим изумительным резонансом.

— Но вам, дорогая сестра, вам, имеющей столь большое влияние на вашего брата, быть может, вам все же удастся добиться того, чего никогда не добиться никакому послу.

— Для этого мне нужно было бы отправиться в Лондон, дорогой брат.

— Я уже думал об этом, — живо ответил Людовик, — и я решил, что подобное путешествие вас несколько развлечет.

— Только, — перебила принцесса, — возможно, что я потерплю неудачу. У английского короля есть советники, и притом очень опасные.

— Советницы, вы хотите сказать?

— Вот именно. Если ваше величество желаете, скажем, просить у Карла Второго (я ведь только предполагаю, мне решительно ничего не известно) союза для того, чтоб вести войну… тогда советницы короля, которых в настоящее время семь, а именно: мадемуазель Стюарт, мадемуазель Уэллс, мадемуазель Гвин, мисс Орчей, мадемуазель Цунга, мисс Даус и графиня Каслмен — убедят короля, что война стоит дорого и что лучше давать балы и ужины в Гемпгон-Корте, чем снаряжать линейные корабли в Портсмуте или Гринвиче.

— И тогда вас ждет неудача?

— О, эти дамы срывают любые переговоры, если только эти переговоры ведутся не ими.

— Знаете, какая мысль осенила меня?

— Нет. Поделитесь ею.

— Мне кажется, что, поискав хорошенько возле себя, вы, быть может, нашли бы советницу, которую повезли бы с собой к королю и которая своим красноречием победила бы злую волю семи остальных.

— Это действительно удачная мысль, ваше величество, и я уже думаю, кто бы мог подойти к этой роли.

— Подумайте, и вы найдете, конечно.

— Надеюсь.

— Необходимо, чтобы это была красивая женщина: ведь приятное лицо стоит большего, чем безобразное, разве не так?

— Безусловно.

— Нужен живой, смелый, находчивый ум.

— Разумеется.

— Нужна знатность… ее, впрочем, требуется не так уже много, ровно столько, чтобы без неловкости подойти к королю, но не столько, чтобы знатность происхождения могла сдерживать и стеснять.

— Очень справедливо.

— И… надо, чтобы она хоть немного умела говорить по-английски.

— Бог мой! Кто-нибудь вроде мадемуазель де Керуаль, например, — оживленно проговорила принцесса.

— Ну да, вот вы и нашли… ведь это вы сами нашли, сестра моя, — сказал Людовик XIV.

— Я увезу ее, и я думаю, что ей не придется жаловаться на это.

— Конечно, нет; поначалу я назначу ее полномочною обольстительницей, а затем к ее титулу присоединю и поместья.

— Превосходно.

— Я уже вижу вас в дорожной карете, дорогая сестрица, и совершенно утешенной во всех ваших печалях.

— Я уеду при соблюдении двух условий. Первое — я должна знать, какого рода переговоры я буду вести.

— Сейчас сообщу. Вы знаете, что голландцы ежедневно в своих газетах поносят меня; их республиканские замашки я дольше терпеть не намерен. Я не люблю республик.

— Это понятно, ваше величество.

— Я с досадою вижу, что эти владыки морей (это они сами себя так величают) мешают французской торговле в Индии и их корабли вскоре вытеснят нас из всех европейских портов; подобная сила, и притом в таком близком соседстве, мне очень не по душе, дорогая сестра.

— Но ведь они ваши союзники?

— Вот почему они поступили весьма опрометчиво, выбив медаль, которая изображает Голландию, останавливающую, как Иисус Навин, солнце, и снабдив ее надписью: "Солнце, остановись предо мною". Это отнюдь не по-братски, не так ли?

— А я думала, что вы уж забыли про этот пустяк.

— Я никогда ничего не забываю, сестра моя. И если мои подлинные друзья, каков ваш брат Карл, захотят присоединиться ко мне…

Принцесса задумалась.

— Послушайте, — сказал Людовик XIV, — можно поделить владычество над морями, и раз Англия терпела уже подобный раздел, то разве я хуже голландцев?

— Этот вопрос будет обсуждать с королем Карлом мадемуазель де Керуаль.

— А в чем состоит ваше второе условие, сестра моя?

— В согласии принца, моего мужа.

— Оно будет дано.

— Тогда я еду, брат мой.

Услышав эти слова, Людовик XIV повернулся к тому углу зала, где находились Кольбер с Арамисом и д’Артаньяном, и подал своему министру условный знак.

Тогда Кольбер, резко прервав начатый разговор, обратился к Арамису:

— Господин посол, давайте поговорим о делах.

Д’Артаньян тотчас же удалился. Он подошел к камину, откуда можно было услышать все то, что король будет говорить своему брату, который в сильнейшем беспокойстве направлялся к нему навстречу.

Лицо короля оживилось. На нем была видна непреклонная воля, которой во Франции уже никто не перечил и которая вскоре не будет встречать отпора во всей Европе.

— Принц, — заявил король своему брату, — я недоволен шевалье де Лорреном. Вы его покровитель, посоветуйте ему в течение нескольких месяцев попутешествовать.

Словно снежная лавина в горах, эти слова свалились на принца, обожавшего своего фаворита и сосредточившего на нем всю свою нежность.

Он воскликнул:

— Чем шевалье мог разгневать ваше величество?

И бросил яростный взгляд на принцессу.

— Я сообщу вам об этом, когда он уедет, — отвечал невозмутимо король. — А также когда принцесса, ваша супруга, отбудет в Англию.

— Принцесса в Англию? — пробормотал пораженный изумлением принц.

— Через неделю, брат мой, а куда мы с вами поедем, я оповещу вас позднее.

И, одарив принца улыбкой, чтобы подсластить горечь двух столь внезапных известий, король круто повернулся на каблуках и отошел от него.

В это время Кольбер продолжал разговор с герцогом д’Аламеда.

— Сударь, — сказал Кольбер Арамису, — пришло время, когда нам подобает внести полную ясность в отношения между нашими странами. Я помирил вас с королем, я не мог поступить иначе по отношению к такому выдающемуся человеку, как вы; но так как и вы проявляли порою дружеские чувства ко мне, то теперь и вам представляется случай доказать их искренность. Впрочем, вы более француз, чем испанец. Ответьте мне с полною откровенностью, можем ли мы рассчитывать на нейтралитет Испании, если нами будут предприняты кое-какие действия против Голландии?

— Сударь, — отвечал Арамис, — интересы Испании не оставляют ни малейших сомнений. Возбуждать Европу против Голландии, к которой в моей стране существует старинная ненависть из-за завоеванной ею свободы — такова наша политика, ставшая традиционною; но король Франции находится в союзе с Соединенными Провинциями. Затем вам, конечно, известно, что война с этой страной была бы войной на море, которую Франция, мне кажется, не в состоянии успешно вести.

Кольбер, обернувшись в этот момент, увидел д’Артаньяна, который искал себе собеседника на время разговора короля с принцем.

Кольбер позвал его и шепотом сказал Арамису:

— Мы можем продолжать в присутствии господина д’Артаньяна?

— О, разумеется! — ответил испанский посол.

— Мы только что говорили с герцогом д’Аламеда, что против Голландии была бы войной на море.

— Это очевидно, — согласился мушкетер.

— А что вы думаете об этом, господин д’Артаньян?

— Я думаю, что для того чтобы вести эту морскую войну, нам потребовалась бы сильная сухопутная армия.

— Как вы сказали? — спросил Кольбер, решив, что ослышался.

— Почему сухопутная? — удивился Арамис.

— Потому что короля побьют на море, если англичане не помогут ему, а будучи побит на море, он будет быстро лишен портов, которые захватят голландцы, и всего королевства, в которое хлынут испанцы.

— А если испанцы останутся строго нейтральными? — поинтересовался Арамис.

— Они будут нейтральны, пока король будет сильнее противника, — отвечал д’Артаньян.

Кольбер был восхищен этою прозорливостью, которая если уж касалась какого-нибудь вопроса, то освещала его до конца. Арамис улыбнулся. Он знал, что в дипломатии д’Артаньян в учителях не нуждается.

Кольбер, как все тщеславные люди, носившийся со своими фантазиями и уверенный в том, что они завершатся успехом, между тем продолжал:

— А кто вам сказал, господин д’Артаньян, что у короля нет сильного флота?

— О, я не вникал в подробное рассмотрение вопроса о королевском флоте. Я неважный моряк. Как все нервные люди, я ненавижу море; однако я думаю, что Франция, будучи приморской страной, обзавелась бы и моряками, если бы у нее было достаточно кораблей.

Кольбер вытащил из кармана небольшую продолговатую тетрадку, разграфленную на две части. С одной стороны были записаны названия кораблей; с другой — количество пушек на них и численность экипажей.

— Мне пришло в голову то же самое, что и вам, — обратился он к д’Артаньяну, — и я велел сделать список тех кораблей, которые мы недавно добавили. Всего тридцать пять кораблей.

— Тридцать пять кораблей? Непостижимо!:—вскричал д’Артаньян.

— Что-то вроде двух тысяч пушек, — продолжал Кольбер. — Это то, чем обладает король в настоящее время. Тридцать пять кораблей — это три сильных эскадры, но я хочу иметь пять.

— Пять! — вскричал Арамис.

— Они будут спущены на воду, господа, до конца года, и у короля будет пятьдесят линейных кораблей. С такими силами можно бороться, не так ли?

— Строить корабли, — сказал д’Артаньян, — трудно, но все же возможно. Но что касается их вооружения, то как тут быть, право, не знаю! Во Франции нет ни литейных заводов, ни арсеналов.

— Ба! — отвечал Кольбер с веселой усмешкой, — за последние полтора года я много чего понастроил. Неужели вы не знаете этого? Знаком ли вам господин д’Инфревиль?

— Д’Инфревиль? Нет.

— Это человек, которого я открыл. У него хорошее качество: он умеет заставить работать. Это он стал лить пушки в Тулоне и рубить лес в Бургундии. Быть может, господин посол, вы не поверите, но мне пришла в голову еще одна мысль.

— О, сударь, — поклонился Арамис, — я верю вам всегда и во всем.

— Представьте себе, что, размышляя о характере наших союзников, достопочтенных голландцев, я сказал себе: они купцы, они друзья короля, и они будут счастливы продавать его величеству то, что делают для себя. Так вот, чем больше покупаешь… Ах, следует добавить еще, что у меня есть Форан… Знаете ли вы, д’Артаньян, Фора-на?

Кольбер забывался. Он называл капитана попросту д’Артаньян, совсем как король. Но капитан улыбнулся и ответил Кольберу:

— Нет, я не знаю его.

— Это еще один человек, которого я открыл, специалист по закупкам. Этот Форан закупил для меня триста пятьдесят тысяч фунтов ядер, двести пятьдесят тысяч фунтов пороху, двенадцать транспортов северной древесины, фитили, гранаты, смолу, нефть и еще всякую всячину на семь процентов дешевле, чем обошлись бы эти же вещи, будь они приобретены в нашей Франции.

— Это идея, — сказал д’Артаньян, — заставить голландцев лить ядра, которые к ним и вернутся.

— Не так ли? И с немалым убытком!

И Кольбер, восхищенный собственною острогой, засмеялся громким резким смехом.

— Кроме того, — продолжал он, — те же голландцы строят в настоящее время для короля по самым лучшим своим образцам шесть больших кораблей. Детуш… Ах, вы не знаете и господина Детуша?

— Нет, сударь, не знаю.

— У Детуша удивительно точный глаз, он может безошибочно определять, каковы достоинства и недостатки спускаемого на воду корабля. Это драгоценное и притом редкое качество. Так вот, этот Детуш показался мне человеком, который может принести неоценимую пользу на верфи, и теперь он наблюдает за постройкой шести кораблей, заказанных в Голландии для королевского флота. Из всего этого следует, господин д’Артаньян, что если бы король захотел драться с голландцами, то у него был бы очень недурной флот. А насколько сухопутная армия хороша, вам известно лучше, чем всякому другому.

Восхищаясь огромной работою, произведенной этим человеком за несколько лет, д’Артаньян и Арамис обменялись взглядами. Кольбер понял их и был глубоко тронут этим столь ценным для него одобрением.

— Если мы этого не знали во Франции, — сказал д’Артаньян, — то за ее пределами должны знать еще меньше.

— Вот почему я и говорил господину послу, что, если б Испания обещала нейтралитет, а Англия помогала нам…

— Если Англия окажет вам помощь, то я отвечаю за нейтралитет испанского королевства, — проговорил Арамис.

— В таком случае по рукам, — поторопился сказать Кольбер со свойственной ему непосредственностью и простодушием. — Что до нейтралитета Испании, то у вас нет еще ордена Золотого Руна, господин д’Аламеда. А я слышал на днях, как король говорил, что ему было бы крайне приятно увидеть на вас ленту ордена святого Михаила.

Арамис поклонился.

"О! — сказал себе д’Артаньян. — Жаль, что нет на свете Портоса. Сколько локтей лент разного рода досталось бы и ему от этих щедрот! Бедный, добрый Портос!"

— Господин д’Артаньян, — продолжал Кольбер, — пусть это останется между нами. Уверен, что вы не прочь повести своих мушкетеров в Голландию. Вы умеете плавать?

И он снова весело рассмеялся.

— Как угорь, — отвечал д’Артаньян.

— Дело в том, что через все эти каналы и бесчисленные болота — ужасные переправы, и даже лучшие пловцы нередко тонут в этих местах.

— Но это входит в мою профессию — умереть за его величество. И так как на войне редко бывает много воды без огня, то я вас заранее предупреждаю, что сделаю все возможное, дабы выбрать огонь. Я старею, вода леденит мою кровь, господин Кольбер, тогда как огонь согревает ее.

Полный решимости и юношеского задора, д’Артаньян, произнося эти слова, был так обаятелен, что Кольбер, в свою очередь, не мог не восхититься им.

Капитан заметил произведенное им впечатление. Он вспомнил, что хорош только тот купец, который умеет поднять цену на свой товар, когда на него есть спрос. Поэтому он решил запросить.

— Итак, — сказал Кольбер, — вы ничего не имеете против Голландии?

— Да, — ответил д’Артаньян. — Но только во всем, что б вы ни взяли, замешаны личные интересы и самолюбие. Жалованье капитана мушкетеров значительно, спора нет, но заметьте себе: у нас теперь есть королевская гвардия и военная свита его величества. Капитан мушкетеров должен или начальствовать над всем этим, и тогда ему придется расходовать сто тысяч в год на представительство и на стол…

— Неужели вы допускаете мысль, что король вздумает торговаться с вами? — спросил Кольбер.

— Вы меня, по-видимому, не поняли, — ответил д’Артаньян, убедившись, что в денежном вопросе он уже выиграл, — я хотел вам сказать, что я, старый капитан мушкетеров, некогда начальник королевской охраны, имеющий первенство над маршалами французского королевства, однажды на театре войны обнаружил, что по своему положению мне равны еще двое — начальник охраны и полковник, командующий швейцарцами. Этого я никоим образом не потерплю. У меня есть укоренившиеся привычки, и я цепко держусь за них.

Кольбер понял, куда метит капитан мушкетеров. Он, впрочем, заранее был готов к этому.

— Я уже думал о том, о чем вы только что говорили, — сказал он.

— О чем?

— Мы говорили о каналах и о болотах, при переправе через которые тонут. Так вот если там тонут, то это происходит из-за отсутствия лодки, доски, наконец, палки.

— Даже такой короткой палочки, как маршальский жезл.

— Бесспорно, — ответил Кольбер. — Я не знаю ни одного случая, чтобы маршал Франции утонул.

Д’Артаньян побледнел от радости и неуверенным голосом произнес:

— В моих краях мною, несомненно, гордились бы, если б я сделался маршалом Франции; но ведь для того, чтобы получить маршальский жезл, нужно возглавить армию, ведущую военные действия.

— Сударь, — сказал Кольбер, — вот в этой записной книжке вы обнаружите план кампании, которую вам предстоит предпринять будущею весной; король ставит вас во главе своих войск.

Д’Артаньян протянул руку за книжкой; его дрожащие пальцы и пальцы Кольбера встретились. Министр крепко пожал ему руку.

— Сударь, — сказал он, — нам уже давно требовалось воздать друг другу должное. Я начал, теперь ваша очередь.

— Я отплачу вам, сударь, — отвечал д’Артаньян, — и умоляю вас сказать королю, что первая битва, в которой я буду участвовать, окончится или победой, или моей смертью.

— А я, — заявил Кольбер, — я прикажу чтобы сегодня же начали вышивать золотые лилии, которые украсят собой ваш маршальский жезл.

На следующий день Арамис, уезжавший в Мадрид для переговоров о нейтралитете Испании, пришел к д’Артаньяну в его дом, чтобы обнять его на прощание.

— Будем любить друг друга за четверых, ведь нас теперь только двое, — вздохнул д’Артаньян.

— И ты, быть может, больше не увидишь меня, дорогой д’Артаньян, — отвечал Арамис. — Если б ты знал, как я любил тебя! Теперь я стар, я угас, я мертв.

— Друг мой, ты будешь жить дольше, чем я, твоя дипломатия велит тебе жить и жить, тогда как честь обрекает меня на смерть.

— Полно, господин маршал, — усмехнулся Арамис, — такие люди, как мы, умирают лишь после того, как пресытятся славой и радостью.

— Ах, — с печальной улыбкой произнес д’Артаньян, — дело в том, что у меня уже нет аппетита, господин герцог.

Они обнялись и через два часа расстались навеки.

XLIII
СМЕРТЬ Г-НА Д’АРТАНЬЯНА

В противоположность тому, что обычно наблюдается в политике или морали, все честно сдержали свои обещания. Король вернул графа де Гиша и изгнал шевалье де Лоррена; это настолько расстроило принца, что он заболел от огорчения.

Принцесса Генриетта уехала в Лондон и приложила там столько усилий, чтобы убедить своего брата Карла II слушаться политических советов мадемуазель де Керуаль, что союзный договор между Францией и Англией был подписан и английские корабли, имея с собой балласт в виде нескольких миллионов французского золота, провели ожесточенную кампанию против голландского флота.

Карл II обещал мадемуазель де Керуаль, что за добрые советы, которые были преподаны ею, он отблагодарит ее каким-нибудь скромным знаком признательности; он сдержал свое обещание и сделал ее герцогинею Портсмутской.

Кольбер обещал королю корабли, снаряжение и победы. И он, как известно, сдержал обещание. Наконец, Арамис, на обещания которого меньше всего можно было рассчитывать, написал Кольберу по поводу переговоров в Мадриде, взятых им на себя, нижеследующее письмо:

"Господин Кольбер.

Направляю к вам преподобного отца д ’Олива, временного генерала ордена Иисуса, моего предполагаемого преемника.

Преподобный отец объяснит вам, г-н Кольбер, что я сохраняю за собой управление всеми делами ордена, касающимися Франции и Испании, но не хочу сохранять титул генерала ордена, так как это бросило бы слишком много света на ход переговоров, которые поручены мне его католическим величеством королем Испании. Я снова приму этот титул по повелению его величества короля, когда предпринятые мною труды, в согласии с вами, к вящей славе Господа и его церкви, будут доведены до благополучного завершения.

Преподобный отец д'Олива уведомит вас также и о согласии его величества на подписание договора, гарантирующего нейтралитет Испании в случае войны между Францией и Голландией. Это соглашение сохранит свою силу даже при том, что Англия вместо активных действий ограничится нейтралитетом.

Что касается Португалии, о которой мы с вами беседовали, то могу вас заверить, сударь, что она сделает все от нее зависящее, дабы оказать христаннейшему королю посильную помощь в предстоящей войне.

Прошу вас, г-н Кольбер, дарить мне и впредь ваше дружеское расположение, а также верить в мою глубокую преданность, равно как повергнуть к стопам его христианнейшего величества мое безграничное уважение.

Герцог д’Аламеда".

Таким образом, и Арамис исполнил больше, чем обещал. Нам остается узнать, сдержали ли свое слово король, Кольбер и д’Артаньян?

Весной, как предсказал Кольбер д’Артаньяну, начались военные действия и на суше. За армией в безупречном порядке следовал двор Людовика XIV. Верхом, окруженный каретами с дамами и придворными кавалерами, он вел на это кровавое празднество избранных своего королевства.

Офицеры этой армии не слышали, правда, другой музыки, кроме грохота голландской крепостной артиллерии, но для многих нашедших на этой войне почести, чины, богатство или смерть, и этого было вполне достаточно.

Д’Артаньян выступил во главе корпуса в двенадцать тысяч человек кавалерии и пехоты, получив приказ овладеть различными крепостями, являвшимися узлами стратегического сплетения, называемого Фрисландией.

Никогда еще армия не отправлялась в поход, имея во главе столь заботливого военачальника. Офицеры знали, что генерал, не менее осторожный и хитрый, чем храбрый, не пожертвует без крайней необходимости ни одним человеком, ни пядью земли. У него были старые военные привычки: жить за счет вражеской страны, держать солдат в веселье, а врага — в горести.

Д’Артаньян считал делом чести показать себя мастером в своем ремесле. Никогда не видали более удачно задуманных битв, более подготовленных и своевременно нанесенных ударов, более умелого использования ошибок, допущенных осажденными. За месяц армия д’Артаньяна взяла двенадцать крепостей.

Он осаждал тринадцатую, и она держалась уже в течение пяти дней. Д’Артаньян велел вырыть траншею, делая вид, что ему и в голову не приходит, будто его люди могут уставать. Землекопы и рабочие в армии этого человека были энергичные, смышленые и старательные, потому что он относился к ним как к солдатам, умел делать их работу почетной и оберегал их от опасности.

Надо было видеть, с каким рвением они переворачивали болотистую почву Голландии. Солдаты острили, что груды торфа и глины тают у них на глазах, как масло на сковородках голландских хозяек.

Д’Артаньян послал курьера к королю с сообщением о последних успехах; это улучшило хорошее настроение короля и усилило в нем желание развлекать дам. Победы д’Артаньяна придавали столько величия королю, что г-жа де Монтеспан называла его теперь Людовиком Непобедимым.

Таким образом, мадемуазель де Лавальер, называвшая его только Людовиком Победоносным, в немалой мере утратила благосклонность его величества. К тому же у нее нередко бывали заплаканные глаза, а для непобедимого нет ничего более неприятного, чем любовница, которая плачет, когда все кругом улыбаются. Звезда мадемуазель де Лавальер закатывалась, застилаемая тучами и слезами.

Но веселость г-жи де Монтеспан возрастала с каждым новым успехом, и это утешало Людовика во всех неприятностях и невзгодах. И всем этим король был обязан д’Артаньяну, и никому больше.

Его величеству было угодно признать эти заслуги, и он написал Кольберу:

"Господин Кольбер, нам следует выполнить обещание, данное г-ну д'Артаньяну от моего имени; свои обещания он неукоснительно выполняет. Все, что потребуется для этого, вы получите в надлежащее время.

Людовик".

Во исполнение королевской воли Кольбер, задержавший у себя офицера, присланного к нему д’Артаньяном, вручил этому офицеру письмо для его генерала и небольшой инкрустированный золотом ларчик черного дерева, который был не слишком объемист, но весил, очевидно, немало, поскольку посланному дали пять человек охраны, чтобы помочь отвезти его. Эти люди добрались до осаждаемой д’Артаньяном крепости лишь перед самым восходом солнца и тотчас же отправились к генералу.

Им сказали, что вчера вечером комендантом неприятельской крепости, человеком на редкость упорным, была произведена вылазка, во время которой осаждаемые засыпали земляные работы французов, убили семьдесят пять человек и начали заделывать брешь в крепостной стене, и д’Артаньян, раздосадованный этой их дерзостью, вышел с девятью ротами гренадер, чтобы исправить причиненные врагом повреждения.

Посланному Кольбера было велено разыскать д’Артаньяна в любой час дня и ночи, где бы тот ни был. Итак, сопровождаемый своею охраной, офицер верхом поехал к траншеям.

Всадники увидели д’Артаньяна на открытом со всех сторон месте; он был в шляпе с золотым галуном, в мундире с расшитым золотом обшлагами, со своей длинной тростью в руках. Он покусывал седой ус и время от времени левой рукой стряхивал с себя пыль, которая сыпалась на него, когда падавшие поблизости ядра взрывали землю.

Под этим смертоносным огнем, среди нестерпимого воя и свиста офицеры неутомимо работали киркой и лопатой, тогда как солдаты возили тачки с землей и укладывали фашины. На глазах росли высокие насыпи, прикрывавшие собою траншеи.

К трем часам все повреждения были исправлены. Д’Артаньян стал мягче с окружающими его людьми. И он совсем успокоился, когда к нему, почтительно обнажив голову, подошел начальник саперов и доложил, что траншея стала снова пригодной для размещения в ней солдат.

Едва этот человек кончил докладывать, как ядром ему оторвало ногу, и он упал на руки д’Артаньяна. Генерал поднял своего солдата и спокойно, стараясь ободрить ласкою раненого, отнес его в траншею. Это произошло на виду у всей армии, и солдаты приветствовали своего командира шумными аплодисментами.

С этого мгновения воодушевление, царившее в армии д’Артаньяна, превратилось в неудержимый порыв: две роты по собственному почину бросились к неприятельским аванпостам и мгновенно смяли противника. Когда их товарищи, удерживаемые с большим трудом генералом, увидели этих солдат на крепостных бастионах, они также устремились вперед, и вскоре начался ожесточеннейший штурм контрэскарпа, который был ключом ко всей крепости.

Д’Артаньян понял, что у него остается лишь один способ остановить свою армию — это дать ей возможность захватить крепость. Он бросил все свои силы на два пролома в стене, заделкой которых в это время были заняты осаждаемые. Удар солдат д’Артаньяна был страшен. Восемнадцать рот приняло в нем участие, и сам генерал сопровождал их на расстоянии в половину пушечного выстрела от крепостных стен, чтобы поддержать их штурм своими резервами.

Отчетливо были слышны крики голландцев, истребляемых среди укреплений гренадерами д’Артаньяна. Осажденные отчаянно сопротивлялись; комендант отстаивал каждую пядь занятой им позиции. Д’Артаньян, чтобы положить конец сопротивлению неприятеля и заставить его прекратить стрельбу, бросил на крепость еще одну колонну штурмующих; она пробила брешь в воротах, и вскоре на укреплениях, в языках пламени, показались беспорядочно бегущие осажденные, преследуемые сломившими их сопротивление осаждающими.

Именно в этот момент генерал, обрадованный успехом, услышал рядом с собой чей-то голос:

— Сударь, от господина Кольбера.

Он взломал печать на письме, в котором содержались следующие слова:

"Господин д'Артаньян, король поручает мне уведомить Вас, что, принимая во внимание Вату безупречную службу и честь, которую Вы доставляете иго армии, он назначает Вас маршалом Франции.

Король, сударь, выражает свое восхищение победами, которые Вы одержали. Он велит завершить начатую Вами осаду благополучно для Вас и с успехом для его дела".

Д’Артаньян стоял с разгоряченным лицом и сияющим взглядом. Он поднял глаза, чтобы следить за продвижением своих войск, бившихся на крепостных стенах среди вихрей огня и дыма.

— С этим покончено, город капитулирует через какие-нибудь четверть часа, — сказал он посланному Кольбера и принялся дочитывать полученное письмо.

"Ларчик, который Вам будет вручен, — мой личный подарок. Вы не станете, надеюсь, сердиться, узнав, что, пока вы, воины, защищаете своей шпагой короля, я побуждаю мирное ремесло создавать достойные Вас знаки нашей признательности.

Препоручаю себя Вашей дружбе, г-н маршал, и умоляю Вас верить в искренность моих чувств.

Кольбер".

Д’Артаньян, задыхаясь от радости, сделал знак посланному Кольбера; тот подошел, держа ларчик в руках. Но когда маршал собрался уже посмотреть на его содержимое, со стороны укреплений послышался оглушительный взрыв и отвлек внимание д’Артаньяна.

— Странно, — проговорил он, — странно, я до сих пор не вижу на стенах белого знамени и не слышу сигнала, оповещающего о сдаче.

И он бросил на крепость еще три сотни свежих солдат, которых повел в бой полный решимости офицер, получивший приказ пробить в крепостной стене еще одну брешь. Затем, несколько успокоившись, он снова повернулся к посланному Кольбера; тот все так же стоял возле него с ларчиком наготове.

Д’Артаньян протянул уже руку, чтобы открыть его, как вдруг неприятельское ядро выбило ларчик из рук офицера и, ударив в грудь д’Артаньяна, отбросило генерала на ближний бугор. Маршальский жезл, вывалившись сквозь разбитую стенку ларчика, упал на землю и покатился к обессилевшей руке маршала.

Д’Артаньян попытался схватить его. Окружающие надеялись, что хотя ядро и отбросило маршала, но он, по крайней мере, не ранен. Надежда эта, однако, не оправдалась; в кучке перепуганных офицеров послышались тревожные возгласы: маршал был весь в крови; смертельная бледность медленно покрывала его благородное, мужественное лицо.

Поддерживаемый руками, со всех сторон тянувшимися к нему, он смог обратить свой взгляд в сторону крепости и различить на главном ее бастионе белое королевское знамя; его слух, уже не способный воспринимать шумы жизни, уловил тем не менее едва слышную барабанную дробь, возвещавшую о победе.

Тогда, сжимая в холодеющей руке маршальский жезл с вышитыми на нем золотыми лилиями, он опустил глаза, ибо у него не было больше сил смотреть в небо, и упал, бормоча странные, неведомые слова, показавшиеся удивленным солдатам какою-то кабалистикой, слова, которые когда-то обозначали столь многое и которых теперь, кроме этого умирающего, никто больше не понимал:

— Атос, Портос, до скорой встречи. Арамис, прощай навсегда!

От четырех отважных людей, историю которых мы рассказали, остался лишь прах; души их призвал к себе Бог.

7 Вуатюр, Венсан (1598–1648) — французский поэт, автор стихов "на случай", понятных только участникам узкого литературнохудожественного кружка, член Французской академии.

…Когда Колосс Родосский упал, купец, который сецлил его… нагрузил его обломками четыре сотни верблюдов. — Колосс Родосский— гигантская (в 32 метра) бронзовая статуя древнегреческого бога солнца Гелиоса в гавани острова Родос; была сооружена в начале III в. до н. э. и через 66 лет разрушена землетрясением. В VII в. обломки статуи, для перевозки которых потребовалось до 900 верблюдов, были проданы некоему восточному купцу.

9 Парламентами во Франции в средние века назывались высшие суды, из которых каждый имел свой округ. Наибольшее значение имел парижский парламент, обладавший также важными политическими правами, в частности правом возражения против королевских указов и внесения их в свои книги (регистрации), без чего они не могли иметь законной силы, а также правом отмены этих указов. В парламенте, кроме профессиональных юристов, по мере надобности заседали также принцы королевского дома и лица, принадлежавшие к высшей светской и духовной знати.

И Бегинки — члены женских благотворительных союзов, посвятив шие себя уходу за больными, призрению покинутых жен и девушек, воспитанию сирот и другим благотворительным делам; жили в особых общинах наподобие монастырей, бегинажах, но не приносили монашеских обетов. Первые бегинки появились в XII в. в Нидерландах, затем в Германии, Франции, Швейцарии и Италии и встречались до конца XVIII в.

22 Дуэнья — в средние века пожилая женщина, наблюдавшая за поведением молодой дворянки и повсюду ее сопровождавшая.

27 "Те Deum" — точнее "Те Deum laudamus" {лат.) — "Тебе Бога хвалим" — начальные слова древнего христианского гимна, исполнявшегося во время торжественных и благодарственных богослужений.

…покойного принца — брата короля… — то есть герцога Гастона Орлеанского.

Бувар, Шарль (1572–1658) — французский врач и естествоиспытатель, главный медик Людовика XIII.

29 Дофин — титул наследника престола в королевской Франции с середины XIV в. до 1830 г.

36 …написал свою первую сказку. — Сказки Лафонтена представляли собой стихотворные новеллы фривольного характера на сюжеты, заимствованные из литературы эпохи Возрождения. Эти произведения, в которых проявились лучшие черты литературного дарования автора, имели огромный успех; однако после выхода нескольких сборников сказок их переиздание было запрещено. В данном эпизоде Дюма допускает неточность — первая сказка была написана Лафонтеном в 1664 г., т. е. спустя несколько лет после описываемых в романе событий.

37 …Свежая рыба, которая позднее станет причиной смерти Вателя… — После ареста Фуке Ватель служил метрдотелем у принца Конде. В 1671 г. в замке Шантийи он заколол себя шпагой, увидев, что отсутствует свежая рыба, заказанная для приглашенного туда Людовика XIV. Но как раз в этот момент рыба была доставлена. Самоубийство Вателя нашло отражение во французской литературе того времени.

38 …А читали ли вы Баруха? — Барух (нач. VII — кон. VI в. до н. э.) — древнееврейский пророк, автор одной из книг Библии. Язык этой книги местами отличался замечательной силой и выразительностью. Лафонтен восторженно отзывался о ней, спрашивая у всех своих знакомых: "Читали ли вы Баруха? Это великий гений". Этот вопрос приобрел во Франции характер поговорки.

39 Боккаччо, Джованни (1313–1375) — итальянский писатель-гуманист эпохи Раннего Возрождения.

Аретино, Пьетро (1492–1556) — итальянский писатель-сатирик эпохи Возрождения. Некоторые его произведения, так же как и произведения Боккаччо, написаны в духе фривольности.

…Заработает себе отлучение. — Т. е. будет исключен из религиозной общины. В средние века отлучение широко использовалось в различных религиях как мера церковного наказания и средство в политической и идейной борьбе.

42 …"Зайцы спасаются бегством, узрев господина Фуке". — Здесь игра слов: по-латыни lepores— зайцы, lepores — забавы.

654

…"Quo non ascendant" (лат.)—"Куда только я не взберусь" (другой вариант перевода: "Чего только я не достигну") — девиз в гербе Фуке, начертанный под изображением белки.

43 Rara avis in terris… (лат.) — Редкая птица на земле. Выражение из VI Сатиры Ювенала, которым он характеризует женскую верность. Это выражение, вошедшее в пословицу, обычно употребляется для обозначения какой-либо редкости.

Ювенал, Децим Юний (ок. 60—ок. 127) — древнеримский поэт, классик "суровой сатиры"; его произведения охватывают все слои современного ему общества.

44 Гиень (или Гюйенн) — историческая область на Юго-Западе Франции.

45 …позволяет себе искажать цитаты. — Фуке неточно цитирует слова из трактата Горация "Наука поэзии": "Semper ad adventum" означает — "всегда торопится к приходу". У Горация же: "Semper ad eventum festinat" — "всегда торопится к развязке".

Гораций (Квинт Гораций Флакк; 65—8 до н. э.) — древнеримский поэт; его трактат "Наука поэзии" стал теоретической основой классицизма.

49 Медичи—флорентийский род, основавший в XV в. один из крупнейших банкирских домов Европы и в 1434–1737 гг. (с перерывами) правивший во Флоренции. К этому роду принадлежали французские королевы Екатерина (1519–1589) и Мария (1573–1642) Медичи.

Бенвенуто Челлини (1500–1571) — итальянский скульптор, ювелир и писатель, некоторое время работал во Франции; герой романа Дюма "Асканио".

Палисси, Бернар (ок. 1510–1589 или 1590) — французский художник-керамист и естествоиспытатель.

50 …над ареной олимпийских ристалищ. — Т. е. над ареной древнегреческих общенациональных спортивных и художественных состязаний— Олимпийских игр, проводившихся в городе Олимпии в 776 до н. э. — 394 н. э.

53 …за уступку спорных земель в Вальтеллине… — Вальтеллина — долина в верхнем течении р. Адда в Альпах (Италия). В нач. XVI–XVIII вв. принадлежала швейцарскому Граубинденскому союзу. Во время Тридцатилетней войны была занята испанскими и австрийскими войсками, однако с помощью Франции, войска которой совершили в 1635 г. туда поход, швейцарцам удалось удержать Вальтеллину за собой.

54 …последует на Монфокон за своим коллегой Ангерраном де Мариньи и за своим предшественником Самблансе… — Монфокон — местность в окрестностях старого Парижа к северо-востоку от города; в XIII в. там была сооружена виселица и совершались казни.

Ангерран де Мариньи (1260–1315) — французский государственный деятель, фаворит и министр короля Филиппа IV Красивого; проводил политику укрепления королевской власти; после смерти Филиппа был обвинен в растрате государственных средств и колдовстве и повешен на монфоконской виселице.

Самблансе, Жак де Бон, сеньор де (1454–1527) — суперинтендант финансов короля Франциска I; был казнен по ложному обвинению.

57 Регул, Марк Атиллий (ум. ок. 248 до н. э.) — древнеримский полководец, участник первой Пунической войны (264–241 до н. э.) между Римом и Карфагеном; после нескольких побед был разбит карфагенянами и взят в плен. По недостоверному преданию, Регул, отправленный в Рим вместе с карфагенским посольством в качестве посредника, дал слово возвратиться в плен, если его посредничество не будет удачным. В Риме он уговорил сенат продолжать войну и, твердо держа слово, вернулся в Карфаген, где был замучен.

64 …учителя философии, о котором на днях рассказывал Лафонтен… — Имеется в виду басня "Ребенок и школьный учитель", в которой автор высмеивает болтунов.

67 …не смущало, скажем, Рёйсдала… — Имеется в виду один из гол ландских художников, мастеров пейзажа: Соломон ван Рёйсдал (1600 или 1603–1670) или Якоб ван Рёйсдал (1628 или 1629–1682).

89 …позволяли себе господа де Тревиль, де Шомберг, де Ла Вьевиль, не говоря уже о Ришелье, Конде и Буйон-Тюрен-не… — Шомберг — немецкая семья, из которой вышло несколько военачальников французской армии. Здесь, очевидно, имеется в виду Анри де Шомберг (1575–1632), маршал Франции, участник осады Ла-Рошели и других войн Людовика XIII.

Ла Вьевиль, Шарль, герцог де (1582–1653) — французский военачальник и государственный деятель, противник Ришелье, с 1623 г. суперинтендант финансов.

Конде — род принцев из французского королевского дома Бурбонов; в XVI–XVIII вв. его представители играли видную роль в истории Франции. Здесь скорее всего имеется в виду Анри II де Бурбон принц Конде (1588–1646) — полководец и политический деятель, сначала противник, а затем приверженец Ришелье и Мазарини, отец Великого Конде.

Буйон-Тюренн — имеется в виду Анри де ла Тур д’Овернь виконт де Тюренн, герцог Буйонский (1555–1623), сподвижник Генриха IV, маршал Франции, отец маршала Тюренна.

95 Плие (от французского глагола "рНег" — сгибать, гнуться) — фехтовальный прием.

Меньшие братья (или Минимы) — ответвление монашеского ордена францисканцев, основанное в XV в.

110 …королевского Меркурия… — Меркурий (древнегреческий Гермес) — античное божество, первоначально олицетворявшее могучие силы природы; затем бог — покровитель путешественников, купцов и торговли, вестник богов, глашатай верховного бога Зевса.

111 …На берегах Стикса… — Стикс в древнегреческой мифологии — одна из рек в подземном царстве душ умерших. Отправиться на берега Стикса означает умереть, быть убитым.

115 …над печальной судьбой Овидия… — Овидий (Публий Овидий Назон; 43 до н. э. — 17 н. э.) — древнеримский поэт; находился в оппозиции к режиму императора Августа, отвергая некоторые формы его идеологической политики; был сослан в город Томы (на территории современной Румынии), где и умер.

149 Барада, Франсуа — придворный Людовика XIII, короткое время был его первым конюшим и фаворитом. Выражение "счастье Барада" ("fortune de Baradas") вошло во французский язык для обозначения краткого и непрочного благополучия.

194 Людовик IX Святой (1214–1270) — король Франции в 1226–1270 гг.

Франциск I (1494–1547) — король Франции в 1515–1547 гг.

208 Антоний, Марк (ок. 83–30 до н. э.) — древнеримский полководец, сторонник Юлия Цезаря, после убийства которого боролся за власть над Римом против Октавиана Августа, но потерпел поражение и покончил жизнь самоубийством.

210 Костар, Пьер (1603–1660) — французский литератор, известный острослов.

211 Сиам — прежнее официальное название государства Таиланд.

213 Паре, Амбру аз (1517, по др. источникам 1509, 1510–1590) — знаменитый французский врач; сыграл большую роль в превращении хирургии из ремесла в научную медицинскую дисциплину.

… наваррская королева, прекрасная Марго… — т. е. Маргарита Французская (1553–1615), дочь Генриха II и Екатерины Медичи, с 1572 г. — первая жена Генриха IV, который в момент их свадьбы носил титул короля Наварры; героиня романов Дюма "Королева Марго" и "Сорок пять". В 1599 г. ее бездетный брак был расторгнут папой.

…спасла его… — Речь идет о Варфоломеевской ночи, массовой резне французских протестантов (гугенотов) в ночь на 24 августа 1572 г., в канун дня святого Варфоломея, организованной королевой Екатериной Медичи и герцогами Гизами.

214 …в котором кардинал протанцевал сарабанду… — По утверждению одного мемуариста XVII в., Анна Австрийская, желая подшутить над влюбленным в нее Ришелье, попросила его исполнить перед ней в маскарадном костюме испанский танец сарабанду, объясняя эту просьбу желанием полюбоваться его грацией и ловкостью. Кардинал согласился и был осмеян Анной и ее приближенными, что якобы возбудило его ненависть к королеве. Достоверность этого эпизода историки подвергают сомнению.

…создал костюмы для трагедии "Мирам"… — Эта пьеса, опубликованная в 1641 г. под именем французского писателя Ж. Дема-ре де Сент-Сорлена (1596–1676), частично была написана Ришелье.

…мадемуазель Нинон… — французская куртизанка Нинон (Анна) де Ланкло (1616–1706).

Марион Делорм (1611–1650) — знаменитая французская куртизанка; в числе ее поклонников были Людовик XIII и Ришелье.

215 Третье сословие — т. е. податное население Франции в XV–XVIII вв.; облагалось прямыми налогами в отличие от первых двух сословий — духовенства и дворянства, которые эти налоги не платили. В третье сословие входили купцы, ремесленники и крестьяне, а с XVI в. также буржуазия и рабочие.

222 Аристофан (ок. 445 — ок. 385 до н. э.) — древнегреческий поэт-комедиограф, "отец комедии".

224 Лебрен (Ле Брен), Шарль (1619–1690) — французский художник; основатель Королевской академии живописи и скульптуры; создатель официального придворного художественного стиля Людовика XIV.

232 Тамбурмажор — главный полковой барабанщик во французской армии XVII–XIX вв.

235 …мы скоро увидим сцену, списанную с натуры. — Возможно, Дюма имеет в виду сцену примерки костюма Журдена из комедии-балета Мольера "Мещанин во дворянстве".

237 Парнас—горный массив в Греции, согласно древнегреческой мифологии, место обитания бога Аполлона — покровителя искусства и муз.

Севинье, Мари де Рабютен — Шанталь, маркиза де (1626–1696) — французская писательница; получила известность благодаря своим письмам к дочери, являющимися ценным историческим источником.

239 …граций, жертвенные дары которым приносил Ксенократ… — Г рации — римское название древнегреческих харит, первоначально божеств плодородия, затем трех богинь красоты и радости, олицетворения женской прелести. В переносном смысле слова ' грация — красавица, обладающая всеми совершенствами. Ксенократ из Халкедона (396–314 до н. э.) древнегреческий философ; отличался строгой нравственностью, справедливостью и неподкупностью, но вместе с тем суровым характером и мрачной наружностью, поэтому его учитель Платон советовал ему не забывать приносить жертвы грациям, т. е. не забывать о радостях жизни и об искусстве.

244.. .артишоки из Гипускоа… — Артишок — многолетнее травянистое растение, употребляемое в пищу.

Гипускоа — город и провинция в Стране басков (Баскония) в Испании.

251 "Benedicite" ("Благословите") — первое слово латинской католической молитвы.

260 …прольет столько же крови, сколько пролили Людовик Одиннадцатый или Карл Девятый… — В годы своего царствования (1461–1483) Людовик XI вел многочисленные войны с непокорными феодалами, безжалостно расправлялся с ними, объединяя раздробленные феодальные владения в целое государство. В царствование же Карля X (1560–1574) во Франции шла религиозная война между католиками и протестантами и в 1572 г. произошло их кровавое массовое избиение — Варфоломеевская ночь.

…но все же он будет лить кровь и поглотит и государственную казну, и состояние своих подданных… — Арамис здесь предсказывает последствия политики Людовика XIV. В результате многочисленных войн, громадных расходов на королевский двор и грандиозные постройки, религиозных преследований, которые привели к эмиграции протестантов, усиления феодального угнетения крестьянства Франция к концу его царствования оказалась разоренной, а государство — обременным тяжелыми долгами.

265 Пуату — историческая область в западной части Франции.

266 Кантон — низовая административно-территориальная единица во Франции и некоторых других странах.

268 Эдем — название земного рая в Библии; в переносном смысле — благодатный, прекрасный уголок.

273 …и милость наихристианнейшего короля… — Христианнейший, наихристианнейший — почетный средневековый титул французских королей.

…Карл Пятый, которому принадлежали две трети мира, и Карл Великий, владевший всем миром… — Карл V (1500–1558) — император Священной Римской империи (1519–1556) и король Испании под именем Карлоса I (1516–1556). В состав его владений входили Испания с ее колониями в Америке и Азии, Нидерланды, Австрия, многочисленные земли в Германии и Италии. Над его империей, по выражению современников, "никогда не заходило солнце". Сам Карл стремился к созданию под знаменем католицизма мировой христианской державы.

Карл Великий (742–814) — франкский король (768–814) и император (800–814) из династии Каролингов. В состав его державы, кроме территории современной Франции, входили также Западная и Южная Германия, большая часть Италии, современные Бельгия и Голландия, Австрия, Северо-Восточная Испания; в зависимости от Карла также находились часть территорий современных Венгрии и Югославии. Арамис называет Карла Великого владыкой всего мира, т. к. его государство фактически включало в себя почти все страны западного католического мира того времени.

275 Лево, Луи (ок. 1612–1670) — французский архитектор, представитель классицизма, создатель дворцово-парковых ансамблей Во и Версаля.

Ленотр (Ле Нотр), Андре (1613–1700) — французский архитектор, представитель классицизма, мастер садово-паркового искусства, создатель типа регулярного (или французского) парка. …Мы поступим как Депрео… — Никола Буало-Депрео (1636–1711) — французский критик, стихи которого цитирует Дюма. Меценат, Гай Цильний (между 74 и 64—8 до н. э.) — древнеримский государственный деятель, сподвижник императора Августа; покровитель поэтов (что сделало его имя нарицательным). Здесь Меценатом Дюма называет Фуке.

276 Марли (точнее Марли-ле-Руа) — окруженный садами замок в окрестностях Парижа; построен Людовиком XIV; разрушен во время Великой Французской революции.

278 …нимфа Калипсо не могла утешиться после отъезда Улисса… — Имеется в виду эпизод из "Одиссеи" Гомера. Улисс (иначе Одиссей), возвращаясь домой после разрушения Трои, попал к нимфе Калипсо, владычице острова Огигия, которая хотела удержать его у себя навсегда. Одиссей провел в плену семь лет и был отпущен Калипсо, сожалевшей об его отъезде, только по воле Зевса.

279 Епитрахиль — одно из богослужебных облачений священника в виде украшенного символами креста передника, надевавшегося на шею.

283 Фланкеры — разведчики кавалерии; здесь — передовые всадники, открывающие королевский поезд.

285 Юнона (древнегреческая Гера) — в античной мифологии сестра и жена верховного бога Юпитера (Зевса), покровительница семьи и брака. Мифы наделяли Геру — Юнону властностью, жестокостью и ревностью.

286 Теорба—старинный струнный щипковый музыкальный инструмент, басовая разновидность лютни; вышла из употребления во второй половине XVIII в.

Морфей — в древнегреческой мифологии бог сновидений; в античном искусстве изображался в виде старика с крыльями.

287 Мелопея—учение о мелодии у древних греков. В тексте слово мелопея используется в смысле "монотонная мелодия".

300 Мокру а, Франсуа (1619–1708) — французский поэт, соученик и близкий друг Лафонтена.

304 …люди, советующие королю арестовать господина Фуке в его доме, лишают чести… короля Франции. — В данном случае у Дюма неточность: Людовика XIV от ареста Фуке во время празднества в Во удержала не Лавальер, а Анна Австрийская.

309 Абсент — спиртовая настойка полыни; обычно употребляется перед едой.

311 …отрастающей печени Прометея… — Прометей — в древнегрече ской мифологии титан, герой и мученик, ставший на сторону людей против богов и научивший человечество пользоваться огнем. В наказание Зевс приковал Прометея к горам Кавказа и каждое утро посылал орла терзать его печень, которая за ночь вырастала снова. Мучения Прометея длились тысячелетия, пока он не был освобожден Гераклом.

315 Радклиф, Анна (1764–1823) — английская писательница, создательница жанра романа ужасов.

321 Жанна д ’Алъбре (1528–1572) — королева наваррская, мать Генриха IV, ревностная протестантка; по преданию, была отравлена Екатериной Медичи при помощи перчаток, смазанных ядом.

327 …как знамениты господа де Люин, благодаря опале и гибели этого бедняги маршала д’Анкра… — Фаворит Людовика XIII маркиз, а затем герцог д’Альбер де Люин был организатором убийства маршала д’Анкра (Кончино Кончини) — фаворита матери короля Марии Медичи. Де Люин присвоил себе огромное богатство убитого маршала и стал фактическим правителем королевства.

…фимиам Ассура… — Ассур — библейское наименование царя древней Персии (465–424 до н. э.) Артаксеркса I Долгорукого. Этот царь на пиру для своих вельмож воскурял благовония — фимиам. В переносном смысле выражение "курить фимиам" означает расточать лесть и похвалу.

…попадет на виселицу Амана… — Здесь имеется в виду легенда, рассказанная в библейской "Книге Эсфирь". Приближенный Ассура Аман из зависти к своему сопернику еврею Мардохею задумал погубить всех иудеев, живших в Персии. Однако родственница Мардохея царица-еврейка Эсфирь отклонила Артаксеркса от этого намерения. Аман был повешен на той самой виселице, которую приготовил для Мардохея, а евреи с разрешения царя уничтожили всех своих противников. Эти события положили начало еврейскому религиозному празднику Пурим.

334 Брусселъ, Пьер — французский судебный деятель, советник парижского парламента, противник Мазарини; персонаж романа "Двадцать лет спустя". Арест Брусселя в 1648 г. послужил предлогом для начала событий Фронды.

340 …как кровь Авеля ужаснула Каина… — Имеется в виду эпизод из библейской "Первой книги Моисеевой. Бытие". Сын первого человека Адама Каин убил из зависти брата своего Авеля. Укоряя его за убийство, Бог сказал ему: "Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли".

341 Сын Франции (а также дочь Франции) — титул детей французских королей в Средние века.

353 …Всякий, у кого есть законный отец, является сыном своего отца… — Здесь у Дюма анахронизм: Арамис излагает одно из положений французского Гражданского кодекса, так называемого кодекса Наполеона, принятого в начале XIX в.

355 …которыми в течение двадцати лет закалял себя Митридат, чтобы избежать смерти от отравления… — Митридат — имя многих древневосточных царей. Здесь речь идет о царе Понта (государства по берегам воет, части Черного моря) Митридате VI Евпаторе (или Дионисе; 132—63 или 121—64 до н. э.), непримиримом враге Рима. По преданию, боясь покушений, Митридат постоянными приемами мелких доз приучал себя переносить различные яды. Потерпев от римлян поражение и лишившись царства, он пытался отравиться, но яд на него не подействовал, и тогда Митридат бросился на меч.

368 Купеческий старшина (prevot de marchands) — глава торгового сословия в средневековом Париже, первое лицо в городском самоуправлении.

…герцогу Буйонскому… — Скорее всего имеется в виду маршал Тюренн, принадлежавший к фамилии владетелей Буйонского герцогства.

380 …не любить эту фурию… — Фурии — древнеримское название эри ний, богинь мести и угрызений совести в древнегреческой мифологии, наказывавших человека за совершенные преступления. В переносном смысле фурия — злая, разъяренная женщина.

395 …грандами испанского королевства… — В средневековой Испании гранды — класс высшей титулованной знати, обладавшей особыми правами и преимуществами. Атос является грандом в качестве кавалера высшего испанского ордена Золотого Руна.

398 Джиджелли (современное название Джиджель) — город и порт на побережье Африки к востоку от города Алжир; был захвачен экспедицией герцога де Бофора в 1664 г., но вскоре отвоеван турками.

399 …навстречу цинге, дизентерии, саранче и отравленным стрелам, как мой предок Людовик Святой. — Французский король Людовик IX, в 1249–1254 и 1270 гг. возглавлял два крестовых похода против мусульманских государств Египта и Туниса. Во время второго похода он умер от одной из возникших во французском лагере эпидемий. За организацию этих походов и свое благочестие был причислен католической церковью к лику святых. Людовик Святой происходил из династии Капетингов, правившей во Франции в 987—1328 гг. Бофор называет себя потомком Людовика IX, так как дом Бурбонов, к которому он принадлежал как внук Генриха IV, был боковой ветвью рода Капетингов.

403 …дать обет и стать мальтийским рыцарем. — Члены военномонашеских орденов, в том числе и мальтийского, вступая в них, приносили монашеские обеты, среди которых был обет безбрачия. Поэтому Атос, Бофор и Гримо воспринимают слова Бражелона как желание уйти от мира, в частности отказаться от продолжения своего древнего рода.

405 Люксембургский дворец — один из королевских дворцов в Париже; построен в 1615 г.

406 Теофраст (Феофраст; ок. 370 — между 288–285 до н. э.) — древнегреческий философ. Наибольшую славу принес ему трактат "Нравственные характеры", в котором описываются типы характеров, отклоняющиеся от принятых норм поведения.

415 Лонг (II–III вв. до н. э.) — древнегреческий писатель, автор любовного романа "Дафнис и Хлоя", написанного ритмической прозой.

…совсем как некогда Руфь Воозу. — Имеется в виду эпизод Библии, о котором рассказывает "Книга Руфь". После смерти мужа Руфь не покинула его мать Ноеминь, но кормила ее, собирая колосья на поле Вооза — родственника свекрови — и получая от него милостыню. Тронутый добротою Руфи, Вооз женился на ней и купил у Ноеминь землю ее сыновей. Брак Руфи и Вооза был благословлен Богом.

417 …берега Вара. — Вар — река на юго-западе Франции, впадает в Средиземное море.

420 …бороздящие Средиземное море пираты… — Средиземное море с его развитым торговым судоходством начиная с древнейших времен было ареной оживленного морского разбоя — пиратства. Здесь имеются в виду пираты, базами которых в средние века были подчиненные Турции мусульманские государства Северной Африки — Алжир, Тунис и др. После изгнания арабов из Испании в конце XV в. действия пиратов приобрели характер священной войны против христиан. Мусульманское пиратство в Средиземном море продолжалось до начала XIX в. и неоднократно вызывало ответные карательные экспедиции флотов европейских государств.

…со времен битвы при Лепанто. — 7 октября 1571 г. во время войны Турции и так называемой "священной лиги" (Испания, Венеция, Генуя и ряд других итальянских государств) флот лиги нанес сокрушительное поражение турецкой эскадре в 60 км от города Лепанто (современное название Нафпактос) у входа в залив Патрас на западном побережье Греции. Сражение при Лепанто было последним крупным боем гребных судов, оно показало возросшую роль огнестрельного оружия в морской войне и ускорило развитие парусного военного флота.

424 Бенедектинцы — члены католического монашеского ордена, осно ванного в VI в. святым Бенедиктом Нурсийским.

450 Кентавры (центавры) — в древнегреческой мифологии фантастические существа: полулюди-полукони, лесные демоны.

453 …как знаменитый Фиеско… — Фиеско (Фиески), Джованни Луиджи де, граф Лаванья (1523–1547) — генуэский политический деятель; поднял в январе 1547 г. восстание против дожа Генуи А.Дориа. Во время этого мятежа Фиеско, поднимаясь на свой корабль, упал в воду и утонул, увлеченный на дно тяжелым вооружением. Эта история стала сюжетом многочисленных художественных произведений, из которых наиболее известна трагедия Шиллера "Заговор Фиеско в Генуе".

458 …там собираются штаты… — Речь идет о провинциальных шта тах, сословных собраниях областей феодальной Франции, остатков прежней феодальной самостоятельности. Эти штаты, сохранившиеся к XVII в. в Бретани и некоторых других районах, ведали главным образом распределением налогов и поступлением их в королевскую казну.

462 Тайная вечеря. — В христианской традиции так называлась про щальная пасхальная трапеза Иисуса с учениками накануне его ареста.

472 Филипп IV (1605–1665) — король Испании в 1621–1665 гг.

473 Габара — грузовое судно.

474 Нотабли—влиятельные, знатные люди какой-либо местности; во Франции XIV–XVIII вв., представители высшего духовенства, аристократии и городских верхов.

487 Роз, Туссен (1615–1701) — французский государственный деятель, секретарь Мазарини, затем секретарь кабинета Людовика XIV, член Французской академии.

496…вспоминал Дедала с его широкими крыльями, спасшими его из критской тюрьмы. — Дедал — герой древнегреческой мифологии, замечательный строитель, художник и изобретатель. Царь острова Крит Минос заточил Дедала в им же построенный Лабиринт. Тогда художник сделал себе и своему сыну крылья из перьев, скрепленных воском, и они улетели с острова.

520 Гордиев узел — Согласно древнегреческому преданию, очень сложный узел на повозке царя Фригии (страны в Малой Азии) Гордия. Существовало предсказание, что тот, кто его развяжет, будет владеть всей Азией. Когда Александр Македонский завоевал Фригию, он просто разрубил этот узел мечом. Отсюда произошло выражение разрубить Гордиев узел, означающее: решить трудную задачу, смело выйти из сложного положения.

534 Аркебуза—старинное ручное огнестрельное оружие, выстрел из которого производился при помощи горящего фитиля.

535 Колиньи, Гаспар де Шатийон, граф <3^ (1519–1572) — французский полководец, адмирал Франции, вождь гугенотов; погиб во время Варфоломеевской ночи.

555 …помните историю бастиона Сен-Жерве… — Имеется в виду эпизод из романа Дюма "Три мушкетера".

…подобно тому как в древности почитались имена Геракла, Тесея, Кастора и Поллукса. — Здесь перечисляются имена популярнейших героев древнегреческой мифологии.

Геракл (Геркулес) — сын Зевса, величайший из мифологических героев, прославившийся своей атлетической мощью и богатырскими подвигами.

Тесей (Фесей) — герой афинских сказаний; считался в древности историческим лицом, которому приписывалось создание государственного строя древних Афин.

Кастор и Поллукс (Полидевк) — близнецы, сыновья Леды, по прозвищу Диоскуры, прославившейся своими подвигами и братской любовью.

557 Гомер — легендарный древнегреческий эпический поэт, которому античная традиция приписывала авторство "Илиады" и "Одиссеи".

570 Дольмен—погребальное сооружение древности, состоящее из

665 огромных камней, покрытых каменной плитой. Дольмены встречаются в приморских областях Европы, Северной Африки и Азии.

571 Гасконский залив — французское название Бискайского залива, расположенного между северными берегами Испании и западным побережьем Франции.

573 Греческий огонь — зажигательный состав, горевший даже в воде; предполагают, что он состоял из селитры, серы, нефти, смолы и других веществ; применялся в VII–XV вв. в морских боях и при осаде крепостей; название получил после успешного применения его греками, которые до XII в. сохраняли на него монополию.

575 Ла-Корунья — город и порт на Северо-Западе Испании.

581 Преторианцы — в Древнем Риме личная стража полководцев, за тем императорская гвардия; играли значительную политическую роль, неоднократно свергали и возводили на престол императоров.

597 …Далила, Ревекка… — Большинство лошадей Портоса носят имена французских полководцев, библейских и литературных героев. Баяр, Пьер де Терайль (1476–1524) — французский военачальник; прославлен современниками как образец мужества и благородства и прозван "рыцарем без страха и упрека".

Роланд — храбрый рыцарь, герой французских сказаний и героического эпоса "Песнь о Роланде".

Шарлемань — французский вариант имени императора Карла Великого.

Пипин (Пипин Короткий; 714–768) — французский король в 751–768 гг., основатель династии Каролингов.

Дюнуа, Жан, граф (бастард Орлеанский; 1403–1468) — незаконный сын герцога Орлеанского, брата короля Карла VI; французский полководец, соратник Жанны д’Арк; прославился во время Столетней войны против Англии.

Лагир, Этьен (ок. 1390–1443) — французский военачальник времен Столетней войны.

Ожье (Ожье Датчанин) — легендарный персонаж французского цикла сказаний о Карле Великом.

Урганда — добрая фея, покровительница рыцарей, героиня средневековых сказаний.

Армида — героиня поэмы Тассо "Освобожденный Иерусалим", поэтическая красавица, увлекшая многих рыцарей.

Ревекка — героиня книги Библии "Бытие", жена Исаака, одного из прародителей еврейского народа.

617 Д’Эстре, Жан, граф (1624–1707) — французский флотоводец, маршал Франции, участник войн Людовика XIV.

619 Гренадеры — солдаты, обученные бросанию ручных гранат; по явились в европейских армиях в первой пол. XVII в.; уже в конце этого столетия гренадеры составляли отборные подразделения, назначавшиеся в самые ответственные места боя.

621 …как у Вергилиевой Паллады… — Имеется в виду описание изваяния богини Афины-Паллады (древнеримской Минервы) во второй книге поэмы Вергилия "Энеида".

638 Гвин, Элеонора ("Нелл"; 1650–1687) — английская актриса, фаворитка Карла II.

Керуаль, Луиза де Пенанкоэ де, герцогиня Портсмутская (1649–1734) — придворная герцогини Орлеанской,' фаворитка

Карла II.

640 …старинная ненависть из-за завоеванной ею свободы… — В XVI в. территории современных Бельгии и Голландии (королевство Нидерланды) входили в состав испанской монархии. В 1566 г. там началась буржуазная революция, сочетавшая антифеодальную направленность с национально-освободительной войной и борьбой за религиозную свободу. В результате многолетней войны северная часть восставших земель завоевала независимость, образовав в 1581 г. республику Соединенных провинций (или Голландскую республику). В 1609 г. Испания вынуждена была заключить перемирие, по которому признала самостоятельность этого государства.

642 Инфревилъ, Луи Леру, сеньор д’—французский государственный деятель, генеральный комиссар морского ведомства при Людовике XIV.

Бургундия — историческая область в западной части Франции.

643 …Вы не знаете и господина Детуша? — В данном случае у Дюма неточность. По-видимому, здесь речь должна идти о д’Инфревиле, а в эпизоде с д’Инфревилем — о Детуше.

Детуш, Луи Камю, шевалье (1668–1726) — генеральный комиссар артиллерии при Людовике XIV.

646 …Союзный договор между Францией и Англией был подписан… — Речь идет о секретном англо-французском договоре, заключенном при участии герцогини Генриетты Орлеанской в Дувре 1 июня 1670 г. Им завершились многолетние переговоры, которые велись при ее посредничестве между двумя этими державами. Согласно договору, Карл II в обмен на военную субсидию в несколько миллионов ливров — что фактически превращало его в наемника Людовика XIV — согласился принять участие в войне Франции против Голландии. Дуврский договор был важным звеном в дипломатической подготовке задуманной Людовиком XIV войны против республики Соединенных провинций.

647 Католическое величество — почетный средневековый титул испанских королей.

…Весной… начались военные действия и на суше. — Имеется в виду война 1672–1678 гг. Франции против Голландии, скоро превратившаяся в общеевропейскую. На стороне Франции, кроме Англии (до 1674–1675 гг.), выступила Швеция, на стороне Голландии — Австрия, Испания, Пруссия и некоторые другие германские государства. Несмотря на победы французских войск, которыми в основном руководили Тюренн и Конде, Людовику XIV не удалось полностью осуществить свои планы и разгромить до конца республику Соединенных провинций. По Нимвегенским мирным договорам 1678–1679 гг. Франция возвратила своим противникам некоторые захваченные территории, но удержала ряд завоеваний в испанских Нидерландах и Германии. Успешная в целом война упрочила преобладание Франции в Европе, но не устранила вызвавших ее политических и экономических противоречий с Голландией и стала прологом новых общеевропейских войн в конце XVII — начале XVIII вв.

Кабалистика—т. е. нечто таинственное, непонятное; происходит от слова "кабала" (или каббала): так называлось средневековое мистическое течение в иудейской религии, проповедовавшее поиск основы всех вещей в цифрах и буквах еврейского алфавита.

notes

Назад: XXXV ДРУЗЬЯ ФУКЕ

Дальше: Примечания

XLII ЭПИЛОГ

XLIII СМЕРТЬ Г-НА Д’АРТАНЬЯНА

КОММЕНТАРИИ

notes