XIX
КАК ДЕ ВАРД БЫЛ ПРИНЯТ ПРИ ДВОРЕ
Принц принял де Варда с такой отменной благосклонностью, которую внушает человеку легкомысленному надежда на получение интересных новостей.
Де Варда никто не видел целый месяц, так что он был лакомым блюдом. Обласкать его означало прежде всего проявить неверность по отношению к старым друзьям, а в неверности всегда заключена какая-то прелесть; кроме того, такой лаской можно было загладить былые недоразумения. Итак, принц принял де Варда весьма милостиво.
Шевалье де Лоррен, очень боявшийся соперника, но уважавший в нем характер, во всем схожий с его собственным, но более отважный, — шевалье де Лоррен встретил де Варда еще ласковее, чем принц.
Как мы уже сказали, любимцем принца был также де Гиш, но он держался немного в стороне, терпеливо ожидая, когда кончатся все эти нежности.
Разговаривая с гостями принца и даже с самим принцем, де Вард не терял из виду де Гиша; инстинкт подсказывал ему, что де Гиш пришел ради него. Поэтому, поздоровавшись со всеми, де Вард тотчас же направился к де Гишу. Они обменялись друг с другом самыми изысканными приветствиями. После этого де Вард вернулся к принцу и его свите.
Среди всеобщих поздравлений с счастливым возвращением было доложено о приходе принцессы.
Принцесса уже знала о приезде де Варда. Ей были известны все подробности его путешествия и дуэли с Бекингемом. Она не без удовольствия собиралась присутствовать при сообщении, которое должен был сделать ее враг.
Принцесса пришла в сопровождении нескольких фрейлин.
Де Вард самым любезным образом приветствовал принцессу и, как бы открывая враждебные действия, объявил о своей готовности рассказать о герцоге Бекингеме.
Это был ответ на холодный прием принцессы. Нападение было энергичное; принцесса почувствовала удар, но сделала вид, что он не попал в цель. Она мельком взглянула на принца и на де Гиша. Принц покраснел, де Гиш побледнел. Принцесса сохранила бесстрастный вид, однако, сознавая, сколько неприятностей может причинить ей этот враг, она с улыбкой наклонилась в сторону путешественника, который заговорил о чем-то другом.
Принцесса была смела, даже неосторожна; при всяком отступлении неприятеля она устремлялась вперед. После минутного замешательства она бесстрашно бросилась в огонь.
— Вы очень страдали от ран, господин де Вард? — спросила она. — Мы здесь узнали, что вам не посчастливилось и вы были ранены.
Теперь де Варду пришла очередь вздрогнуть; он поджал губы.
— Нет, принцесса, я почти не чувствовал боли.
— Однако в такую страшную жару…
— Морской воздух освежает, принцесса; кроме того, у меня было одно утешение.
— Вот как! Тем лучше!.. Какое же?
— Знать, что мой противник страдает больше меня.
— О! Он был ранен серьезнее вас? Я этого не знала, — заметила принцесса с полнейшим бесстрастием.
— Вы ошибаетесь, принцесса, или, вернее, делаете вид, что ошибаетесь. Его тело не испытывало такой боли, как мое, зато было задето его сердце.
Де Гиш понял, к чему клонилась борьба: он сделал принцессе знак, умоляя ее прекратить состязание. Но принцесса, не отвечая графу и делая вид, что не замечает его, спросила, продолжая улыбаться:
— Как, разве герцог Бекингем был ранен в сердце? До сих пор я думала, что раны в сердце неизлечимы.
— Увы, принцесса, — с изысканной любезностью отвечал де Вард, — все женщины убеждены в этом, и потому они так самонадеянны.
— Вы неправильно поняли его, моя милая, — нетерпеливо заметил принц. — Господин де Вард хочет сказать, что герцог Бекингем был ранен в сердце не шпагой, а другим оружием.
— Ах, вот оно что! — воскликнула принцесса. — Господин де Вард пошутил; отлично. Но интересно знать, понравилась бы эта шутка герцогу? Право, очень жаль, что его нет здесь, господин де Вард.
Глаза молодого человека блеснули.
— Мне тоже очень жаль, — произнес он, стиснув зубы.
Де Гиш не пошевелился. Принцесса как будто ждала, что он придет ей на помощь.
Принц колебался.
Тогда выступил шевалье де Лоррен:
— Принцесса, де Вард отлично знает, что для такого человека, как Бекингем, получать сердечные раны не новость.
— Вместо того чтобы приобрести одного союзника, мне приходится иметь дело с двумя врагами, — прошептала принцесса, — врагами сговорившимися, ожесточенными.
И она переменила тему разговора. Принцы, как известно, имеют право менять темы разговора, и этикет требует уважать это право. Оживление пропало; главные актеры сыграли свои роли.
Принцесса ушла рано, и принц, желавший расспросить ее, предложил ей руку.
Шевалье де Лоррен слишком боялся восстановления добрых отношений между супругами, для того чтобы оставить их в покое. Поэтому он направился к апартаментам принца с целью встретить его на обратном пути и уничтожить двумя-тремя словами все благоприятные впечатления, которые принцесса могла оставить в его сердце. Де Гиш сделал шаг по направлению к де Варду, которого тесно обступила кучка придворных. Он выразил таким образом желание поговорить с ним. Де Вард сделал ему глазами и головой знак, что он понял.
Посторонним это движение показалось дружелюбным.
Де Гишу недолго пришлось ждать. Освободившись от своих собеседников, де Вард подошел к де Гишу, и, снова обменявшись поклонами, они стали разгуливать по комнате.
— Благополучно возвратились, дорогой де Вард? — начал граф.
— Как видите, совершенно благополучно.
— И веселы по-прежнему?
— Больше, чем когда-либо.
— Как я рад!
— Что поделаешь! В этом мире столько шутовства, столько смешных причуд.
— Вы правы.
— Значит, вы согласны со мной?
— Еще бы! Вы привезли нам новости?
— Ей-Богу, нет; я сам приехал сюда за новостями.
— Рассказывайте! Вы ведь встречались в Булони с разными людьми и недавно видели одного из моих друзей.
— Встречался с людьми?.. Видел одного из ваших друзей?..
— Короткая же у вас память.
— Ах да, Бражелона!
— Именно.
— Который едет с поручением к королю Карлу?
— Совершенно верно. Разве он ничего не рассказал вам и вы ему ничего не рассказали?..
— Право, не помню, что я ему говорил, но отлично помню, чего я ему не сказал.
Де Вард обладал удивительно тонким чутьем. По холодному, исполненному достоинства обращению де Гиша он ясно почувствовал, что разговор принимает дурной оборот. Он решил держаться непринужденно и настороже.
— Скажите же, пожалуйста, что вы от него утаили? — поинтересовался де Гиш.
— Все, что касается Лавальер.
— Лавальер?.. Ничего не понимаю! Что это за странная вещь, которую вы узнали, находясь далеко от Парижа, между тем как Бражелону, находившемуся здесь, ничего не было известно?
— Вы серьезно задаете мне этот вопрос?
— Как нельзя более серьезно.
— Как! Вы, придворный, завсегдатай во дворце, друг принца, фаворит прекрасной принцессы?
Де Гиш вспыхнул от гнева.
— О какой принцессе говорите вы? — спросил он.
— Я знаю только одну, дорогой мой. Я говорю о супруге принца. Разве при дворе есть еще какая-нибудь принцесса? Скажите.
Де Гиш еле сдерживался; ссора была неминуема. Но де Вард хотел, чтобы поводом для нее была принцесса, а де Гиш затевал ее только ради Лавальер. С этого момента началась полная притворства игра, которая могла длиться до тех пор, пока один из противников не оказался бы серьезно задетым.
Итак, де Гиш овладел собой.
— Мне нет никакого дела до принцессы, дорогой де Вард, — заявил де Гиш. — Меня интересует лишь то, что вы сию минуту сказали.
— Что же я сказал?
— Что вы кое-что утаили от Бражелона.
— Иначе говоря — то, что вы знаете так же хорошо, как и я, — отпарировал де Вард.
— Даю вам слово, что нет!
— Полно!
— Если вы мне скажете, я буду знать, — не иначе, клянусь вам!
— Как! Я приезжаю сюда из Булони, а вы находились здесь и видели собственными глазами то, что молва успела занести в Булонь, — и вы серьезно уверяете меня, что ничего не знаете? Помилосердствуйте, граф!
— Как вам угодно, де Вард, но повторяю, что я ничего не знаю.
— Вы скрытничаете; это очень предусмотрительно.
— Значит, вы и мне не скажете больше, чем Бражелону?
— Вы притворяетесь глухим; я убежден, что и принцесса не могла бы лучше владеть собой, чем вы.
"Ах ты, дважды лицемер, — подумал де Гиш, — ты опять возвращаешься к принцессе".
— Ну, раз нам трудно сговориться относительно Лавальер и Бражелона, — продолжал де Вард, — поговорим о ваших личных делах.
— Никаких личных дел у меня нет, — возразил де Гиш. — Надеюсь, вы ничего не сказали обо мне Бражелону, чего не могли бы повторить сейчас?
— Нет. Но поймите, де Гиш, что насколько я не осведомлен относительно одних вещей, настолько мне все отлично известно о других. Например, если бы речь зашла о парижских связях герцога Бекингема, то я мог бы порассказать вам много очень занимательного, так как был его спутником. Не хотите ли послушать?
Де Гиш вытер вспотевший лоб.
— Нет, — отвечал он, — тысячу раз нет! Я нисколько не любопытен и не желаю знать того, что меня не касается. Герцог Бекингем просто мой знакомый, тогда как Рауль — близкий друг. Поэтому мне совершенно безразлично, что случилось с герцогом, и я очень интересуюсь всем, что касается Рауля.
— Всем, что произошло с ним в Париже?
— Ив Париже, и в Булони. Вы понимаете, я нахожусь здесь; если что-нибудь случится, я дам отпор. Между гем Рауль уехал, и один только я могу выступить на его защиту. Итак, дела Рауля мне важнее моих собственных.
— Но Рауль вернется.
— Да, когда исполнит поручение. А до тех пор, вы понимаете, я не могу быть равнодушным к неблагоприятным слухам о нем.
— Тем более что он проведет в Лондоне немало времени, — с усмешкой заметил де Вард.
— Вы думаете? — удивился де Гиш.
— Еще бы! Неужели вы предполагаете, что его послали в Лондон только с тем, чтобы он съездил туда и вернулся? Ну нет, его послали в Лондон, чтобы он там остался.
— О граф! — сказал де Гиш, энергично сжимая руку де Варда. — Это очень неприятное для Бражелона предположение, и оно вполне оправдывает то, что он писал мне из Булони.
Де Вард снова стал хладнокровен; насмешливость слишком увлекла его, и он неосторожно дал своему противнику перевес над собой.
— Скажите, о чем же он писал вам? — спросил он.
— Что вы вероломно оклеветали Лавальер и, по-видимому, смеялись над его доверием к этой девушке.
— Все это правда, — согласился де Вард, — я ожидал услышать от виконта де Бражелона то, что обыкновенно один мужчина говорит другому, когда тот делает оскорбительные намеки. Так, например, если бы я искал с вами ссоры, то сказал бы, что принцесса, отличив своим вниманием герцога Бекингема, потом отослала его от себя ради вас.
— О, это нисколько бы не оскорбило меня, дорогой де Вард. — Де Гиш принужденно улыбался, несмотря на то, что огонь струился по его жилам. — Такая милость слаще меда.
— Согласен, но если бы я непременно хотел вызвать вас на ссору, я бы постарался уличить вас во лжи; я рассказал бы вам об одной роще, где вы встретились с этой знаменитой принцессой, о коленопреклонениях, о целованиях ручек, и тогда вы, человек скрытный, живой и обидчивый…
— Клянусь вам, — перебил его де Гиш с судорожной улыбкой на губах, — клянусь, это не задело бы меня, и я не стал бы опровергать вас. Что делать, милейший граф, я так создан; ко всему, что касается меня, я отношусь с ледяным равнодушием. Иное дело, когда речь идет об отсутствующем, который, уезжая, просил защищать его честь. Все, что касается этого друга, волнует меня чрезвычайно.
— Я вас понимаю, господин де Гиш; но что вы там ни говорите, нас не может особенно интересовать сейчас ни Бражелон, ни эта незначительная девушка по имени Лавальер.
В этот момент через салон проходили несколько придворных, которые слышали только что произнесенные слова и должны были услышать также и дальнейшее.
Де Вард заметил это и умышленно громко продолжал:
— О, если бы Лавальер была такой же кокеткой, как принцесса, уловки которой — я согласен, вполне невинные— побудили ее сначала отослать герцога Бекингема в Англию, а затем изгнать вас. Ведь вы попались в ее сети, не правда ли, сударь?
Придворные подошли ближе; то были де Сент-Эньян и Маникан.
— Что делать, дорогой! — засмеялся де Гиш. — Ведь всем известно, что я фат. Я принял шутку всерьез и подвергся изгнанию; но я увидел свою ошибку, победил тщеславие, склонился перед кем следовало и получил позволение вернуться, принеся повинную и дав себе слово избавиться от своих заблуждений. Вы видите, что я сейчас совершенно бодр и насмехаюсь над тем, что разбивало мне сердце четыре дня тому назад. Но Рауль любим; он не смеется над слухами, которые могут разрушить его счастье; слухами, которые вы передали ему, между тем как, граф, вы знали не хуже меня, не хуже вот этих господ, не хуже всех, что эти слухи — гнусная клевета!
— Клевета! — воскликнул де Вард, взбешенный тем, что благодаря хладнокровию де Гиша попался в ловушку.
— Ну да, клевета. Вот вам письмо, в котором Рауль сообщает мне, что вы дурно отзывались о мадемуазель де Лавальер, и спрашивает меня, что из сказанного вами об этой девушке правда. Не угодно ли вам, чтобы я пригласил в качестве судей вот этих господ, господин де Вард?
И совершенно хладнокровно де Гиш прочитал вслух строки письма, которые касались Лавальер.
— Теперь, — продолжал де Гиш, — для меня совершенно ясно, что вы хотели потревожить покой Бражелона и что ваши слова были продиктованы злобой.
Де Вард огляделся кругом, чтобы увидеть, не найдет ли он в ком-нибудь поддержки. Но, приняв во внимание, что де Вард прямо или косвенно оскорбил Лавальер, которая являлась в настоящее время героиней дня, придворные отрицательно покачали головой, и де Вард ни в ком не встретил сочувствия.
— Господа, — сказал де Гиш, инстинктивно угадывая воодушевлявшее всех чувство, — наш спор с господином де Бардом касается таких щекотливых вопросов, что никому не следует слышать больше того, что вы слышали. Поэтому я прошу вас позволить нам окончить этот разговор наедине, как подобает дворянам, когда один из них уличил другого во лжи.
— Господа, господа! — раздались возгласы.
— Разве вы находите, что я был не прав, защищая мадемуазель де Лавальер? — спросил де Гиш. — В таком случае я признаю свою ошибку и беру обратно все обидные слова, которые я мог сказать господину де Варду.
— Что вы! — отозвался де Сент-Эньян. — Мадемуазель де Лавальер — ангел!
— Воплощенная добродетель и целомудрие! — поддержал его Маникан.
— Вот видите, господин де Вард, — поклонился де Гиш, — не я один беру под свою защиту бедную девушку. Господа, вторично обращаюсь к вам с просьбой оставить нас наедине. Вы видите, что оба мы совершенно спокойны.
Придворные охотно разошлись. Молодые люди остались одни.
— Недурно разыграно, — сказал де Вард графу.
— Не правда ли? — спросил тот.
— Что делать, в провинции я покрылся ржавчиной, тогда как вы, граф, научились здесь как нельзя лучше владеть собой и привели меня в смущение; в женском обществе всегда приобретаешь что-нибудь. Примите же мои поздравления.
— Принимаю.
— И разрешите мне передать поздравления также принцессе.
— Теперь, дорогой мой де Вард, можете хоть кричать об этом.
— Не раздражайте меня!
— О, я вас не боюсь! Все знают, что вы злой человек. Если вы заговорите о принцессе, вас сочтут трусом, и принц сегодня же вечером прикажет повесить вас на своем окне. Говорите же, дорогой де Вард, говорите сколько угодно.
— Я побежден.
— Но еще не в такой степени, как вы заслуживаете.
— Я вижу, что вы с радостью положили бы меня на обе лопатки.
— И даже больше!
— Только вы выбрали неудачный момент, дорогой граф; после недавно сыгранной мной партии партия с вами мне не по силам. Я потерял слишком много крови в Булони; при малейшем усилии мои раны раскроются, и, право, ваша победа будет стоить вам очень дешево.
— Это правда, — согласился де Гиш, — хотя, появившись в нашем обществе, вы сделали вид, что совсем здоровы и что руки ваши действуют превосходно.
— Руки действуют, это верно; но ноги очень ослабели, и, кроме того, после этой проклятой дуэли я ни разу не брался за шпагу, вы же, бьюсь об заклад, фехтовали каждый день, чтобы игра не оказалась опасной для вас.
— Даю вам слово, сударь, — отвечал де Гиш, — что уже шесть месяцев, как я не упражнялся.
— Нет, граф, после зрелых размышлений я не стану драться, по крайней мере с вами. Подожду Бражелона, который, по вашему мнению, сердит на меня.
— Нет, вам не дождаться Бражелона! — вскричал де Гиш, выйдя из себя. — Ведь вы сами сказали, что Бражелон может задержаться в Лондон, а тем временем ваш злобный ум успеет сделать свое дело.
— Однако у меня будет извинение. Берегитесь!
— Даю вам неделю на окончательное выздоровление.
— Это уже лучше. Через неделю посмотрим.
— Да, да, понимаю: в течение недели можно ускользнуть от врага. Нет, не согласен, не даю вам ни одного дня…
— Вы с ума сошли, сударь! — вскричал де Вард, попятившись.
— А вы бесчестны, если отказываетесь драться.
— Ну?
— Я доложу королю, что, оскорбив Лавальер, вы отказываетесь драться.
— О, да вы воплощенное коварство, господин честный человек!
— Опаснее всего коварство того, кто всегда ведет себя лояльно.
— В таком случае возвратите мне былую силу моих ног или велите сделать себе сильное кровопускание, чтобы уравнять наши шансы.
— Нет, я придумал нечто лучшее.
— Что именно?
— Мы будем драться верхом, на пистолетах. Каждому будет предоставлено право сделать три выстрела. Вы превосходно стреляете. Я знаю, что вы попадали в птицу, пустив лошадь галопом. Не отрицайте, я это видел!
— Думаю, что вы правы, — сказал де Вард, — в таком случае возможно, что я вас убью.
— Право, вы окажете мне услугу.
— Постараюсь.
— Значит, решено?
— Руку.
— Вот она… Но с одним условием.
— С каким?
— Дайте мне слово, что королю об этом ничего не будет известно.
— Клянусь вам.
— Иду за лошадью.
— Я тоже.
— Куда мы поедем?
— На поляну. Я знаю удобное место.
— Поедем вместе.
— Почему же нет?
И, направляясь к конюшне, враги прошли мимо слабо освещенных окон принцессы. За кружевными занавесками виднелась тень.
— Вот женщина, — улыбнулся де Вард, — которая даже не подозревает, что из-за нее мы идем на смерть.
XX
ПОЕДИНОК
Выбрав лошадей, де Вард и де Гиш собственноручно оседлали их.
У де Варда не было пистолетов, зато у де Гиша нашлось две пары. Он сходил за ними, зарядил и предоставил выбор де Варду. Де Вард выбрал те пистолеты, из которых он уже стрелял двадцать раз, те самые, из которых на глазах де Гиша он убивал на лету ласточек.
— Не удивляйтесь, — сказал он, — что я принимаю все предосторожности. Вы знаете свое оружие. Следовательно, я только уравниваю шансы.
— Совершенно напрасное замечание, — отвечал де Гиш, — никто не оспаривает вашего права.
— Теперь, — продолжал де Вард, — я попрошу вас помочь мне сесть на лошадь, потому что мне еще трудновато делать такие движения.
— В таком случае нам нужно драться стоя.
— Нет, сидя в седле, я чувствую себя прекрасно.
— Отлично, не будем больше говорить об этом.
И де Гиш помог де Варду сесть на лошадь.
— Однако, — заметил де Вард, — мы настолько увлеклись желанием уничтожить друг друга, что совершенно упустили из виду одно обстоятельство.
— Какое?
— Темноту; нам придется убивать друг друга наобум.
— Пустяки; все равно одни и те же последствия…
— Следует принять во внимание еще одно: честные люди никогда не сражаются без секундантов.
— О, — воскликнул де Гиш, — ведь мы будем действовать по всем правилам!
— Да; но я не хочу дать повод для разговоров, что вы убили меня из-за угла, точно так же как, если я убью вас, я не хочу, чтобы меня обвинили в преступлении.
— Разве такие обвинения появлялись в связи с вашей дуэлью с герцогом Бекингемом? — спросил де Гиш.—
Между тем она состоялась на тех же условиях, что и наш предстоящий поединок.
— Но ведь тогда было светло; мы стояли в воде почти по пояс; кроме того, на берегу собралось немало зрителей.
Де Гиш несколько мгновений размышлял. Но в его голове окончательно утвердилась мысль, что де Вард хочет привлечь свидетелей с целью возобновить разговор о принцессе и придать дуэли новый оборот. Поэтому он ничего не ответил и, когда де Вард в последний раз вопросительно посмотрел на него, знаком дал ему понять, что предпочитает держаться принятых условий.
Итак, двое противников пустились в путь, выехав из замка через те самые ворота, возле которых мы недавно видели Монтале и Маликорна.
Словно для того, чтобы побороть зной, на темном небе собрались облака, и ночь медленно гнала их с востока на запад. Этот тяжелый свод, без просветов и без вспышек молний, давил на землю и начинал медленно разрушаться от порывов ветра, как огромное полотно.
Падали крупные теплые капли дождя и сбивали пыль в шарики. В то же время жаждущие влаги цветы, кустарники и деревья в предчувствии грозы распространяли крепкий аромат, навевавший сладкие воспоминания, мысли о юности, о вечной жизни, о счастье и любви.
— Как хорошо пахнет земля, — проговорил де Вард, — она кокетничает с нами, стараясь привлечь к себе.
— Кстати, — сказал де Гиш, — мне пришло в голову несколько мыслей, которыми я хочу поделиться с вами.
— По поводу чего?
— По поводу нашего поединка.
— Действительно, мне кажется, что нам пора заняться им.
— Это будет обыкновенная дуэль, согласно установленным правилам?
— Скажите ваши условия.
— Мы выберем удобную полянку, сойдем с лошадей, привяжем их к чему придется и встретимся без оружия. Потом каждый из нас отойдет на полтораста шагов и снова двинется навстречу другому.
— Хорошо! Именно таким образом я убил в Сен-Дени бедного Фоливана три недели тому назад.
— Извините, вы забываете одну подробность.
— Какую?
— Во время дуэли с Фоливаном вы шли друг на друга со шпагами в зубах и пистолетами в руках.
— Это верно.
— На этот раз, напротив, мы, по вашему желанию, снова сядем на коней и сшибемся; кто захочет, тот и будет стрелять первым.
— Это самое лучшее, конечно. Но так как уже темно, то нужно ожидать больше промахов, чем днем.
— Может быть. Каждый имеет право выстрелить три раза; для первых двух выстрелов пистолеты заряжены, для третьего — придется снова зарядить.
— Отлично! Где же произойдет наша дуэль?
— Вам хочется драться в каком-нибудь определенном месте?
— Нет.
— Вы видите впереди рощицу?
— Рошен? Отлично.
— Вам она известна?
— Превосходно.
— Значит, вы знаете, что посредине нее есть лужайка?
— Да.
— Поедем туда.
— Хорошо!
— Она похожа на огороженную площадку со всевозможными дорожками, тропинками, рвами, аллеями: словом, мы будем чувствовать себя там превосходно.
— Я согласен. Мы, кажется, приехали?
— Да. Посмотрите, как чудесно. Звездный свет, как говорит Корнель, сконцентрирован на этом месте; естественной границей служат деревья, окружающие площадку будто стеной.
— Хорошо! Действуйте, как вы сказали.
— В таком случае точнее определим условия.
— Вот мои условия; если у вас есть какие-нибудь возражения, скажите.
— Слушаю.
— Если будет убита лошадь, всадник может сражаться пешим.
— Не возражаю, потому что у нас нет запасных лошадей.
— Но другой дуэлянт не обязан сходить с лошади.
— Другой дуэлянт волен действовать как ему угодно.
— Сойдясь, противники могут не разъезжаться и, следовательно, стрелять друг в друга в упор.
— Принято.
— Три заряда, не больше, не правда ли?
— Думаю, что этого довольно. Вот порох и пули для ваших пистолетов; отмерьте три заряда, возьмите три пули; я сделаю то же самое, потом мы рассыплем остаток пороха и выкинем пули.
— И поклянемся крестом, — прибавил де Вард, — что у нас нет больше ни пороху, ни пуль?
— Клянусь, — согласился де Гиш, подняв руку к небу.
Де Вард последовал его примеру.
— А теперь, милый граф, — сказал он, — позвольте мне заявить, что вам не удалось одурачить меня. Вы любовник или скоро будете любовником принцессы. Я отгадал вашу тайну, и вы боитесь, что я ее разглашу. Вы желаете убить меня, чтобы обеспечить мое молчание, — это так понятно, и на вашем месте я поступил бы точно так же.
Де Гиш опустил голову.
— Однако стоило ли, — торжествующим тоном продолжал де Вард, — навязывать мне еще эту неприятность с Бражелоном? Берегитесь, мой друг; загнанный в тупик дикий кабан приходит в бешенство; преследуемая лисица делается свирепой, как ягуар. Следовательно, доведенный вами до крайности, я буду отчаянно защищаться.
— Это ваше право.
— Да, но берегитесь, я наделаю вам много неприятностей. Например, вы догадываетесь, не правда ли, что я не был глуп и не запер мою, или, вернее, вашу, тайну, в своем сердце на замок? Один из моих друзей, человек очень умный, вы его знаете, посвящен в мою тайну; таким образом, поймите хорошенько: если вы меня убьете, моя смерть не принесет вам особенно большой пользы, между тем как, напротив, если я вас убью, гм… все возможно, вы понимаете?
Де Гиш вздрогнул.
— Если я вас убью, — продолжал де Вард, — то два врага принцессы приложат все усилия, чтобы ее погубить.
— О, сударь, — вскричал взбешенный де Гиш, — не рассчитывайте на мою смерть! Одного из этих врагов я надеюсь убить сейчас, а другого — при первом же удобном случае.
Де Вард отвечал таким сатанинским хохотом, что человек суеверный испугался бы. Но де Гиш не был впечатлителен.
— Мне кажется, — сказал он, — мы обо всем договорились, господин де Вард. Итак, выезжайте на место сражения, если не хотите, чтобы выехал я.
— Нет, зачем же, — отвечал де Вард. — Я восхищен тем, что могу избавить вас от труда.
И, пустив лошадь галопом, он пересек всю лужайку и остановился как раз напротив того места, которое занял де Гиш.
Де Гиш не двигался. На расстоянии ста шагов противники, скрытые густой тенью вязов и каштанов, были совершенно не видны друг другу.
В течение минуты царила полная тишина. Потом каждый услышал двойное щелканье пистолетных курков. Де Гиш, следуя обычной тактике, пустил лошадь в галоп, в уверенности, что плавное качание и быстрота движения защитят его.
Он направился по прямой линии к тому месту, где, по его мнению, должен был находиться де Вард. На половине пути он рассчитывал встретиться с противником, но ошибся. Тогда он стал продолжать путь, предполагая, что де Вард ожидает его, не трогаясь с места.
Но, проехав две трети поляны, он вдруг увидел, что площадка осветилась, и в то же мгновение пуля со свистом сбила перо, украшавшее его шляпу.
Почти тотчас же за первым выстрелом, озарившим поляну, грянул второй выстрел, и вторая пуля угодила в голову лошади де Гиша, немного ниже уха.
Животное упало.
Эти два выстрела были неожиданностью для де Гиша, ибо они раздались со стороны, совершенно противоположной той, где он рассчитывал встретить де Варда; но так как он отличался большим самообладанием, то рассчитал свое падение, — впрочем, не вполне правильно, и его нога оказалась под лошадью.
Когда лошадь начала биться в агонии, де Гишу удалось высвободить ногу.
Почувствовав, что животное слабеет, он сунул пистолеты в кобуры, из боязни, чтобы они не выстрелили от падения и он не остался бы безоружным. Поднявшись, он снова вынул пистолеты и направился к тому месту, где при вспышке выстрелов увидел де Варда. Де Гиш сразу же разгадал маневр противника, в сущности, чрезвычайно простой.
Вместо того чтобы двигаться навстречу де Гишу или же оставаться на месте и ждать его, де Вард отъехал по кругу шагов на пятнадцать, держась все время в тени; когда же противник появился на середине поляны, он хорошенько прицелился и выстрелил, причем мерный галоп лошади скорее помог ему, чем помешал.
Мы уже знаем, что, несмотря на темноту, первая пуля пролетела всего на расстоянии пальца от головы де Гиша.
Де Вард до такой степени был уверен в удаче, что ему показалось, будто де Гиш упал. Он крайне удивился, когда, вглядевшись, обнаружил, что всадник по-прежнему держится в седле. Тогда он поторопился выстрелить вторично, но рука его дрогнула, и он убил лошадь. Этот промах мог бы сослужить ему службу, если бы де Гиш остался лежать на земле, придавленный лошадью. Прежде чем граф высвободился бы, де Вард успел бы снова зарядить пистолет, и де Гиш оказался бы в полной его власти.
Но де Гиш вскочил на ноги, и в его распоряжении было три выстрела. Де Гиш моментально оценил положение вещей. Нужно было предупредить де Варда. Он побежал, чтобы успеть приблизиться к противнику раньше, чем тот перезарядит пистолет.
Де Вард увидел, что граф мчится как ураган. Пуля входила туго и не поддавалась давлению шомпола. Плохо зарядить— значило даром потерять последний выстрел. Зарядить хорошо — значило потерять время или, вернее, потерять жизнь.
Он пришпорил лошадь, и та поднялась на дыбы. Де Гиш повернулся, и в то мгновение, как лошадь опускалась, раздался выстрел, сбивший шляпу де Варда. Де Вард понял, что в его распоряжении несколько секунд; он воспользовался ими, чтобы зарядить пистолет.
Де Гиш, видя, что его противник остался в седле, бросил первый пистолет, теперь уже ненужный, и двинулся к де Варду, подняв второй. Но не успел он сделать трех шагов, как де Вард прицелился в него и выстрелил. В ответ раздался гневный вопль; рука графа судорожно дернулась и повисла как плеть. Пистолет упал на землю.
Де Вард увидел, как де Гиш наклонился, схватил пистолет левой рукой и сделал еще шаг вперед. Минута была роковая.
— Я погиб, — прошептал де Вард, — он. только ранен.
Но в то мгновение, когда де Гиш прицеливался в де Варда, его голова, плечи и ноги вдруг ослабели. Он тяжело вздохнул и покатился к ногам лошади де Варда.
— Готово! — прошептал тот.
И, подобрав поводья, пришпорил лошадь, которая, перескочив через безжизненное тело, примчала де Варда в замок.
Приехав туда, де Вард с четверть часа обдумывал положение. Он так торопливо покинул поле битвы, что даже не удостоверился, действительно ли де Гиш мертв.
Два предположения возникали во взволнованном уме де Варда: де Гиш мог быть убит, либо он только ранен.
Если де Гиш убит, следовало ли оставлять его тело на съедение волкам? Это уже была бессмысленная жестокость, так как мертвый де Гиш не мог разгласить тайны дуэли. Если же он не убит, зачем, оставив его без помощи, прослыть дикарем, не способным к великодушию? Это последнее соображение одержало верх.
Де Вард осведомился, где Маникан.
Он узнал, что Маникан спрашивал о де Гише и, не найдя его, лег спать. Де Вард разбудил его и рассказал о дуэли; Маникан не произнес ни слова, но Слушал с таким напряжением, какого трудно было ожидать от этого лентяя. Когда де Вард кончил, Маникан промолвил одно только слово:
— Едем!
По дороге воображение Маникана разыгрывалось, и, слушая подробности происшествия, он все больше мрачнел.
— Итак, — сказал он, когда де Вард кончил, — вы считаете, что он мертв?
— Увы, да!
— И вы дрались без свидетелей?
— Это было его желание.
— Странно!
— Вы находите, что это странно?
— Да, это так мало похоже на господина де Гиша.
— Надеюсь, вы не сомневаетесь в моей правдивости?
— Гм-гм!
— Вы сомневаетесь?
— Немного… Но мои сомнения увеличатся, если я увижу, что бедняга мертв.
— Господин Маникан!
— Господин де Вард!
— Мне кажется, вы оскорбляете меня.
— Это как вам угодно. Что делать! Мне никогда не нравились люди, которые являются и говорят: "Я убил такого-то или такого-то; это большое несчастье, но я убил его честно".
— Тише, мы пришли.
Действительно, показалась поляна, и на открытом пространстве чернела неподвижная масса убитой лошади. Справа от лошади лежал ничком в траве бедный граф, залитый кровью. Он оставался на прежнем месте и, по-видимому, не сделал за это время ни одного движения.
Маникан бросился на колени, приподнял графа и убедился, что он холоден и весь в крови. Он снова опустил его. Потом, нагнувшись, он стал шарить кругом и нашел пистолет де Гиша.
— Увы! — сказал он, поднимаясь, бледный, как привидение, с пистолетом в руках. — Увы, вы не ошиблись, он действительно мертв!
— Мертв? — повторил де Вард.
— Да, и его пистолет заряжен, — прибавил Маникан, показывая на дуло.
— Да ведь я же сказал вам, что выстрелил в него на ходу, когда он целился в меня.
— Уверены ли вы, что вы дрались с ним на дуэли, господин де Вард? Признаться, я очень опасаюсь, не было ли здесь простого убийства. Нет, нет, выслушайте меня! Вы стреляли три раза, а его пистолет заряжен! Вы убили его лошадь и его самого, а он, де Гиш, один из лучших стрелков Франции, не попал ни в вас, ни в вашу лошадь! Право, господин де Вард, вы привели меня сюда на свое несчастье; пролитая вами кровь ударила мне в голову; я словно опьянел, и, клянусь честью, раз уж представился случай, я размозжу вам череп; господин де Вард, помолитесь за свою душу!
— Господин де Маникан, вы шутите!
— Напротив, говорю совершенно серьезно.
— Вы меня убьете?
— Без всякого угрызения совести, по крайней мере в настоящую минуту.
— Вы дворянин?
— Я был пажом, значит, дворянин.
— Дайте мне тогда возможность защищаться.
— Чтобы вы поступили и со мной так же, как с беднягой де Гишем?
И Маникан, вынув свой пистолет, нахмурил брови и навел его на грудь де Варда. Тот не попробовал даже бежать, настолько он был огорошен. Среди воцарившейся зловещей тишины, которая показалась де Варду вечностью, вдруг раздался вздох.
— Вы слышите, — вскричал де Вард, — он жив, жив! На помощь, господин де Гиш! Меня хотят убить!
Маникан попятился и увидел, что граф с трудом приподнялся, опираясь на руку. Маникан отшвырнул пистолет и с радостным криком подбежал к другу.
Де Вард вытер холодный пот, выступивший у него на лбу.
— Вовремя же он очнулся! — прошептал он.
— Что с вами? — спросил Маникан у де Гиша. — Куда вы ранены?
Де Гиш показал ему изувеченные пальцы и окровавленную грудь.
— Граф! — вскричал де Вард. — Меня обвиняют в совершении убийства. Умоляю вас, засвидетельствуйте, что я дрался честно.
— Это правда, — прошептал раненый. — Господин де Вард дрался честно, и кто будет это отрицать, станет моим врагом.
— Сначала помогите мне, сударь, отнести этого беднягу домой, — попросил Маникан, — а потом я дам вам какое угодно удовлетворение, или же, если вы слишком торопитесь, перевяжем рану графа нашими носовыми платками и потом выпустим две оставшиеся пули.
— Благодарю вас, — сказал де Вард. — В течение одного часа я два раза смотрел смерти в лицо; она очень безобразна, и я предпочитаю получить от вас извинения.
Маникан рассмеялся, и его примеру последовал де Гиш, несмотря на физические страдания.
Молодые люди хотели отнести графа, но тот заявил, что чувствует себя достаточно сильным и может идти сам. Пуля разбила ему безымянный палец и мизинец и скользнула по ребру, но не проникла в грудь. Таким образом, де Гиш потерял сознание скорее от боли, чем от раны.
Маникан поддерживал его под руку с одной стороны, де Вард — с другой; так они отвели его в Фонтенбло; к тому самому врачу, который был вызван к умирающему францисканцу, чью власть унаследовал Арамис.
XXI
КОРОЛЕВСКИЙ УЖИН
В это время король сидел за столом, и немногочисленные приглашенные заняли места возле него, после того как он обычным жестом пригласил их садиться.
Хотя в то время этикет еще не был установлен окончательно, французский двор совершенно порвал с традициями простоты и патриархальной приветливости, которые можно было еще наблюдать при Генрихе IV; подозрительность Людовика XIII мало-помалу изгнала их и заменила внешней пышностью, маскировавшей ничтожество этого короля.
Людовик XIV сидел за отдельным столиком, который, точно председательская кафедра, возвышался над соседними столами; столиком, сказали мы, поспешим, однако, прибавить, что этот столик был все же больше остальных. Кроме того, он был весь заставлен множеством разнообразных блюд: рыбой, дичью, мясом, фруктами, овощами и вареньями.
Молодой и сильный король, страстный охотник, большой любитель различных физических упражнений, обладал вдобавок горячей кровью, как все Бурбоны; а известно, что от этого пищеварение совершается быстро и аппетит скоро появляется вновь.
Людовик XIV был грозный сотрапезник; он любил критиковать своих поваров, но когда они ему угождали, то он не знал границ в своих похвалах. Сначала король съедал несколько супов, либо сливая их вместе и приготовляя что-то вроде маседуана, либо пробуя в отдельности и перемежая бокалом старого вина.
Ел он быстро и довольно жадно.
Портос ожидал сигнала д’Артаньяна, по которому следовало приступать к ужину, но, посмотрев на короля, он вполголоса заметил мушкетеру:
— Мне кажется, можно начинать. Его величество дает ободряющий пример. Посмотрите-ка.
— Король ест, — сказал д’Артаньян, — но в то же время разговаривает; устройтесь так, чтобы, если он случайно обратится к вам, у вас рот не был бы набит: это невежливо и некрасиво.
— Тогда лучше не ужинать, — вздохнул Портос. — Между тем, сознаюсь, я голоден. А тут все пахнет так соблазнительно и щекочет мне сразу и обоняние и аппетит.
— И не думайте, пожалуйста, не прикасаться к кушаньям, — улыбнулся д’Артаньян. — Вы оскорбите его величество. Король обыкновенно говорит, что хорошо работает тот, кто хорошо ест, и не любит, чтобы у него за столом плохо ели.
— Как же можно сидеть с пустым ртом, когда ешь? — спросил Портос.
— Да очень просто, — отвечал капитан мушкетеров, — нужно только проглотить все, что будет во рту, когда король неожиданно обратится к вам.
— Отлично.
После этого разговора Портос принялся за кушанья с умеренным энтузиазмом.
Король время от времени посматривал на присутствующих и с видом знатока оценивал способности нового гостя.
— Господин дю Валлон! — обратился он к нему.
В это время Портос был занят рагу из зайца и только что положил в рот половину заячьей спинки.
Услышав свое имя, он вздрогнул и мощным движением глотки отправил кусок в желудок.
— Слушаю, государь, — отвечал Портос приглушенным голосом, но довольно внятно.
— Пусть господину дю Валлону передадут это филе из барашка, — приказал король. — Вы любите барашка, господин дю Валлон?
— Государь, я люблю все, — отвечал Портос.
— Все, что мне предлагает ваше величество, — подсказал д’Артаньян.
Король одобрительно кивнул головой.
— Кто много работает, много ест, — продолжал король, восхищенный тем, что у него нашелся такой могучий сотрапезник, как Портос.
Портос получил блюдо с барашком и отвалил часть себе на тарелку.
— Ну, каково? — спросил король.
— Отменно! — спокойно отвечал Портос.
— Есть ли такие нежные барашки в вашей провинции, господин дю Валлон? — продолжал спрашивать король.
— Государь, — сказал Портос, — мне кажется, что в моей провинции, как и повсюду, все лучшее принадлежит королю. Кроме того, я ем барашка иначе, чем кушает ваше величество.
— Как же вы едите его?
— Обыкновенно я велю приготовить себе целого барашка.
— Целого?
— Да, государе.
— Каким же образом?
— А вот каким. Мой повар — он немец, государь, — мой повар начиняет барашка сосисками, которые он выписывает из Страсбурга; колбасками, которые заказывает в Труа; жаворонками, которых он получает из Питивье. Не знаю уж, каким способом он снимает мясо барашка с костей, как курятину, оставляя при этом кожу, которая образует поджаренную корочку. Когда барашка режут ломтями, как огромную колбасу, изнутри течет розовый сок, и на вид приятный и на вкус восхитительный.
И Портос прищелкнул языком.
Король слушал с широко открытыми глазами и, принимаясь за поданного ему тушеного фазана, заметил:
— Вот это едок, которому я позавидовал бы. Каково! Целого барашка!
— Да, государь, целого!
— Подайте этих фазанов господину дю Валлону; я вижу, он знаток.
Приказание было выполнено.
Затем, возвращаясь к барашкам, король спросил:
— А это не слишком жирно?
— Нет, государь; жир вытекает вместе с соком и плавает сверху; тогда мой стольник собирает его серебряной ложкой, нарочно для этого приготовленной.
— Где вы живете? — поинтересовался король.
— В Пьерфоне, государь.
— В Пьерфоне? Где это, господин дю Валлон, недалеко от Бель-Иля?
— Нет, государь, Пьерфон недалеко от Суасона.
— А я думал, что вы говорите мне о барашках, которые пасутся на приморских лугах.
— Нет, государь; луга мои хоть и не приморские, но ничуть не уступают им.
— У вас превосходный аппетит, господин дю Валлон! С вами приятно сидеть за столом.
— Ах, государь! Если бы ваше величество когда-нибудь посетили Пьерфон, мы съели бы вдвоем барашка, потому что и вы не можете пожаловаться на аппетит.
Д’Артаньян энергично толкнул Портоса под столом. Портос покраснел.
— В счастливом возрасте вашего величества, — заговорил Портос, чтобы поправиться, — я служил в мушкетерах, и ничто не могло меня насытить. У вашего величества превосходный аппетит, но ваше величество слишком разборчивы для того, чтобы вас можно было назвать большим едоком.
Вежливость сотрапезника, по-видимому, очень понравилась королю.
— Вы отведаете этих сливок? — спросил он Портоса.
— Государь, ваше величество обращаетесь со мной так милостиво, что я открою вам всю правду.
— Скажите, господин дю Валлон, скажите!
— Из сладких блюд, государь, я признаю только мучные, да и то нужно, чтобы они были очень плотны; от всех этих муссов у меня вздувается живот, и они занимают слишком много места, которым я дорожу и не люблю тратить на пустяки.
— Господа, — воскликнул король, указывая на Портоса, — вот настоящий гастроном! Так кушали наши отцы, которые понимали толк в еде, тогда как мы только поклевываем.
И с этими словами он положил на тарелку белого куриного мяса, перемешанного с ветчиной. Портос, со своей стороны, принялся за куропаток.
Кравчий наполнил бокал его величества.
— Подайте моего вина господину дю Валлону, — приказал король.
Это была большая честь за королевским столом.
Д’Артаньян нажал колено друга.
— Если вы можете съесть половину кабаньей головы, которая стоит вон там, — сказал он Портосу, — вы через год будете герцогом и пэром.
— Сейчас я примусь за нее, — флегматично отвечал Портос.
Действительно, ему скоро подали голову, потому что королю доставляло удовольствие подзадоривать человека с таким аппетитом; он не посылал Портосу кушаний, которых не пробовал сам; поэтому он отведал и кабаньей головы. Портос не сплоховал: он съел не половину, как предлагал ему д’Артаньян, а три четверти головы.
— Не поверю, — заметил вполголоса король, — чтобы дворянин, который каждый день так хорошо ест и с таким аппетитом, не был самым честным человеком в моем королевстве.
— Вы слышите? — сказал д’Артаньян на ухо своему ДРУГУ-
— Да, кажется, я заслужил некоторую милость, — отвечал Портос, покачиваясь на стуле.
— Ветер для вас попутный. Да, да, да!
Король и Портос продолжали есть, к общему удовольствию; некоторые из гостей попытались было подражать им и состязаться с ними, но скоро отстали.
Король багровел; прилив крови к лицу означал, что он сыт. В такие минуты Людовик XIV не веселел, как все люди, пьющие вино, а делался мрачным и молчаливым.
А Портосом, напротив, овладело бодрое и игривое настроение.
Подали десерт.
Король не думал больше о Портосе; он то и дело посматривал на входную дверь и часто спрашивал, почему так запаздывает г-н де Сент-Эньян.
Наконец в ту минуту, когда его величество, тяжело дыша, заканчивал банку с вареньем из слив, вошел г-н де Сент-Эньян. Глаза короля, уже сильно потускневшие, тотчас заблестели. Граф направился к столу короля, и, когда он подошел, Людовик XIV встал.
Вслед за королем поднялись все, даже Портос, который в эту минуту доедал кусок нуги, способной склеить челюсти крокодила. Ужин кончился.
XXII
ПОСЛЕ УЖИНА
Король взял де Сент-Эньяна под руку и прошел с ним в соседнюю комнату.
— Как вы запоздали, граф! — сказал король.
— Я ждал ответа, государь.
— Неужели она так долго отвечала на то, что я ей писал?
— Государь, ваше величество соблаговолили сочинить стихи; мадемуазель де Лавальер пожелала отплатить королю тою же монетой, то есть золотой.
— Она ответила стихами, де Сент-Эньян? — вскричал король. — Дай их сюда.
И Людовик сломал печать маленького письма, где действительно оказались стихи, которые история сохранила нам; они лучше по замыслу, чем по исполнению.
Они, однако, привели в восхищение короля, и он бурно выразил свой восторг. Но общее молчание, воцарившееся в зале, несколько смутило Людовика, столь чувствительного к требованиям этикета. Он подумал, что его радость может дать повод к нежелательным толкам.
Людовик спрятал письмо в карман; затем, повернувшись в сторону гостей, обратился к Портосу:
— Господин дю Валлон, ваше присутствие доставило мне большое удовольствие, и я буду очень рад видеть вас вновь.
Портос поклонился и, пятясь, вышел из комнаты.
— Господин д’Артаньян, — продолжал король, — вы подождете моих приказаний в галерее; я вам очень признателен за то, что вы познакомили меня с господином дю Валлоном. Господа, завтра я возвращаюсь в Париж по случаю отъезда испанского и голландского послов. Итак, до завтра.
Зала тотчас же опустела.
Король взял де Сент-Эньяна под руку и велел ему еще раз перечитать стихи де Лавальер.
— Как ты их находишь? — спросил он.
— Государь… стихи очаровательны!
— Да, они чаруют меня, и если бы они стали известны…
— …то им позавидовали бы поэты; но они их не узнают.
— Вы передали ей мои стихи?
— О, государь, как она их читала!
— Боюсь, что они слабы.
— Мадемуазель де Лавальер о них другого мнения.
— Вы думаете, что они пришлись ей по вкусу?
— Я уверен, государь…
— В таком случае мне нужно ответить.
— Государь… сейчас… после ужина… это утомит ваше величество.
— Пожалуй, вы правы., заниматься после еды вредно.
— Особенно писать стихи; кроме того, в настоящую минуту мадемуазель де Лавальер очень огорчена.
— Чем же?
— Ах, государь, как все наши дамы!
— Что случилось?
— Несчастье с беднягой де Гишем.
— Боже мой, с де Гишем?
— Да, государь, у него разбита кисть, прострелена грудь, он умирает.
— Умирает? Кто вам сказал это?
— Маникан только что отправил его к доктору в Фонтенбло, и слух об этом дошел сюда.
— Бедный де Гиш! Как же это произошло?
— Как это с ним случилось, государь?
— Вы сообщаете мне все очень странным тоном, де Сент-Эньян. Расскажите подробности, что он говорит?
— Он ничего не говорит, государь. Говорят другие.
— Кто именно?
— Те, кто его отнес к доктору, государь.
— Кто же это?
— Не знаю, государь; об этом надо спросить господина де Маникана, его друга.
— У него много друзей, — сказал король.
— О нет, — возразил де Сент-Эньян, — вы ошибаетесь, государь. У господина де Гиша немало врагов.
— Откуда вы это знаете?
— Королю угодно, чтобы я объяснил?
— Конечно.
— Государь, я слышал о ссоре между двумя придворными.
— Когда?
— Сегодня вечером, перед ужином вашего величества.
— Это ничего не доказывает. Я отдал такие строгие приказания относительно дуэлей, что, мне кажется, никто не посмеет нарушить их.
— Сохрани меня Боже кого-нибудь оправдывать! — вскричал де Сент-Эньян. — Ваше величество приказали мне говорить, и я говорю.
— Так расскажите мне, как был ранен граф де Гиш.
— Государь, говорят, что на охоте.
— Сегодня вечером?
— Сегодня вечером.
— Раздроблена рука, прострелена грудь! Кто был на охоте с господином де Гишем?
— Не знаю, государь… Но господин де Маникан знает или должен знать.
— Вы что-то скрываете от меня, де Сент-Эньян.
— Ничего, государь, решительно ничего.
— В таком случае объясните мне, как все произошло: может быть, разорвало мушкет?
— Очень может быть. Но, взвесив все обстоятельства, государь, я думаю, что нет: возле де Гиша был найден заряженный пистолет.
— Пистолет? Разве на охоту ходят с пистолетами?
— Государь, говорят также, что лошадь де Гиша была убита и труп ее до сих пор лежит на поляне.
— Лошадь? Де Гиш был верхом? Де Сент-Эньян, я ничего не понимаю. Где все это произошло?
— В роще Рошен, на круглой поляне, государь.
— Хорошо, позовите господина д’Артаньяна.
Де Сент-Эньян повиновался. Вошел мушкетер.
— Господин д’Артаньян, — сказал король, — вы выйдете отсюда по запасной лестнице.
— Слушаю, государь.
— Сядете верхом.
— Слушаю, государь.
— И отправитесь в рощу Рошен, на круглую поляну. Вы знаете это место?
— Государь, я два раза дрался там.
— Как! — вскричал король, ошеломленный его ответом.
— Государь, до указа господина кардинала де Ришелье, — отвечал д’Артаньян со своей обычной невозмутимостью.
— Это другое дело, сударь. Итак, вы поедете туда и тщательно осмотрите местность. Там ранили человека, и вы найдете там мертвую лошадь. Вы мне доложите, что вы думаете об этом происшествии.
— Хорошо, государь.
— Разумеется, я хочу выслушать ваше собственное мнение, а не мнение других.
— Вы услышите его через час, государь.
— Запрещаю вам сноситься с кем бы то ни было.
— Исключая человека, который даст мне фонарь, — сказал д’Артаньян.
— Ну, понятно, — рассмеялся король в ответ на эту вольность, которой он не потерпел бы ни от кого, кроме капитана мушкетеров.
Д’Артаньян вышел по запасной лестнице.
— Теперь пусть позовут моего врача, — приказал Людовик.
Через десять минут пришел, запыхавшись, врач.
— Сударь, — обратился к нему король, — вы отправитесь с господином де Сент-Эньяном, куда он вас поведет, и дадите мне отчет о состоянии больного, которого вы увидите.
Врач беспрекословно повиновался: в это время никто уже не решался ослушаться Людовика XIV. Он вышел в сопровождении де Сент-Эньяна.
— Вы же, де Сент-Эньян, пришлите мне Маникана, прежде чем доктор успеет с ним поговорить.
Де Сент-Эньян поклонился и вышел.
ХХIII
КАК Д’АРТАНЬЯН ВЫПОЛНИЛ ПОРУЧЕНИЕ КОРОЛЯ
В то время как король отдавал эти последние распоряжения, чтобы выяснить истину, д’Артаньян, не теряя ни секунды, побежал в конюшню, взял фонарь, сам оседлал лошадь и направился к месту, указанному его величеством. Согласно данному обещанию, он никого не видел и ни с кем не разговаривал и довел свою добросовестность до того, что обошелся без помощи слуг и конюхов.
Д’Артаньян был из числа людей, которые считают своей обязанностью в трудные минуты выказать все лучшие качества.
Пустив коня галопом, мушкетер через пять минут был в роще, привязал коня к первому попавшемуся дереву и пошел пешком на поляну. Он с полчаса тщательно осматривал ее с фонарем в руках, затем молча сел на лошадь и шагом вернулся в Фонтенбло, погруженный в размышления.
Людовик поджидал его у себя в кабинете. Он был один и что-то писал. С первого же взгляда д’Артаньян заметил, что строчки неравной длины и испещрены помарками. Он заключил, что это были стихи.
Король поднял голову и увидел д’Артаньяна.
— Ну что, сударь, узнали что-нибудь?
— Да, государь.
— Что же вы увидели?
— Приблизительно вот что, государь… — сказал д’Артаньян.
— Я просил у вас точных сведений.
— Я постараюсь быть как можно более точным. Погода благоприятствовала только что произведенному мною расследованию: сегодня вечером шел дождь, и дороги развезло…
— К делу, господин д’Артаньян!
— Государь, ваше величество сказали мне, что на поляне в роще Рошен лежит мертвая лошадь; поэтому я прежде всего стал изучать состояние дорог. Я говорю — дорог, потому что в центре поляны пересекаются четыре дороги. Свежие следы виднелись только на той, по которой я сам приехал. По ней шли две лошади бок о бок; восемь копыт явственно отпечатались на мягкой глине. Один из всадников торопился больше, чем другой. Следы одной лошади опережают следы другой на половину корпуса.
— Значит, вы уверены, что они приехали вдвоем? — спросил король.
— Да, государь. Лошади крупные, шли мерным шагом; они хорошо вымуштрованы, потому что, дойдя до перекрестка, повернули под совершенно правильным углом.
— Дальше!
— Там всадники на минуту остановились, вероятно, для того, чтобы столковаться об условиях поединка. Один из всадников говорил, другой слушал и отвечал. Его лошадь рыла ногой землю; это доказывает, что он слушал очень внимательно, опустив поводья.
— Значит, был поединок?
— Без всякого сомнения.
— Продолжайте, вы тонкий наблюдатель.
— Один из всадников остался на месте — тот, кто слушал; другой переехал поляну и сперва повернулся лицом к своему противнику. Тогда оставшийся на месте пустил лошадь галопом и проскакал две трети поляны, думая, что он едет навстречу своему противнику. Но тот двинулся по краю площадки, окруженной лесом.
— Вам неизвестны имена, не правда ли?
— Совершенно неизвестны, государь. Но ехавший по опушке сидел на вороной лошади.
— Откуда вы узнали это?
— Несколько волос из ее хвоста остались на колючках кустарника, растущего по краю поляны.
— Продолжайте.
— Другую лошадь мне нетрудно описать, потому что она лежит мертвая на поле битвы.
— Отчего же она погибла?
— От пули, которая пробила ей висок.
— Пистолетной или ружейной?
— Пистолетной, государь. И рана лошади выдала мне тактику того, кто ее убил. Он поехал вдоль опушки леса, чтобы зайти своему противнику во фланг. Я прошел по его следам, видным на траве.
— Следам вороной лошади?
— Да, государь.
— Продолжайте, господин д’Артаньян.
— Теперь, чтобы ваше величество могли ясно представить себе позицию противников, я покину стоявшего всадника и перейду к тому, который скакал галопом.
— Хорошо.
— Лошадь этого всадника была убита наповал.
— Как вы узнали это?
— Всадник не успел соскочить с седла и упал вместе с конем, и я видел след его ноги, которую он с трудом вытащил из-под лошади. Шпора, придавленная тяжестью корпуса, взбороздила землю.
— Хорошо. А что он стал делать, поднявшись на ноги?
— Пошел прямо на противника.
— Все еще находившегося на опушке леса?
— Да, государь. Потом, подойдя к нему ближе, он остановился, заняв удобную позицию, так как его каблуки отпечатались рядом, выстрелил и промахнулся.
— Откуда вы знаете, что он промахнулся?
— Я нашел пробитую пулей шляпу.
— А, улика! — воскликнул король.
— Недостаточная, государь, — холодно отвечал д’Артаньян, — шляпа без инициалов, без герба; на ней красное перо, как на всех шляпах; даже галуны самые обыкновенные.
— И человек с пробитой шляпой стрелял вторично?
— Он сделал уже два выстрела, государь.
— Как вы узнали это?
— Я нашел пистолетные пыжи.
— Что же сталось с другой пулей?
— Она сбила перо со шляпы всадника, в которого была направлена, и срезала березку на противоположной стороне поляны.
— В таком случае всадник на вороной лошади был обезоружен, тогда как у его противника остался еще заряд.
— Государь, пока упавший поднимался, его противник успел зарядить пистолет. Но он очень волновался, и рука его дрожала.
— Откуда вы это знаете?
— Половина заряда просыпалась на землю, и он уронил шомпол, не успев засунуть его на место.
— Вы сообщаете мне удивительные вещи, господин д’Артаньян.
— Достаточно немного наблюдательности, государь, и любой разведчик был бы способен доставить вам эти сведения.
— Слушая вас, можно ясно представить себе всю картину.
— Я действительно мысленно восстановил ее, может быть, с самыми небольшими искажениями.
— Теперь вернемся к упавшему всаднику. Вы сказали, что он шел на своего противника в то время, как тот заряжал пистолет?
— Да, но в то мгновение, как он целился, его противник выстрелил.
— О! — воскликнул король. — И выстрел?..
— Последствия его были ужасны, государь; спешившийся всадник упал ничком, сделав три неверных шага.
— Куда попала пуля?
— В два места; сначала в правую руку, затем в грудь.
— Как же вы могли догадаться об этом? — спросил восхищенный король.
— Очень просто: рукоятка пистолета была вся окровавлена, и на ней виднелся след пули и осколки разбитого кольца. По всей вероятности, раненый потерял два пальца: безымянный и мизинец.
— Относительно руки я согласен; но рана в грудь?
— Государь, на расстоянии двух с половиной футов друг от друга там были две лужи крови. Около одной из этих луж трава была вырвана судорожно сжатой рукой, около другой — только примята тяжестью тела.
— Бедный де Гиш! — воскликнул король.
— Так это был господин де Гиш? — спокойно сказал мушкетер. — У меня самого возникло такое предположение, но я не решался высказать его вашему величеству.
— Каким же образом оно возникло у вас?
— Я узнал герб Граммонов на сбруе убитой лошади.
— И вы считаете, что рана его тяжелая?
— Очень тяжелая, потому что он свалился сразу и долго лежал без движения; однако он имел силу уйти при поддержке двух друзей.
— Значит, вы встретили его, когда он возвращался?
— Нет; но я различил следы трех человек: человек, шедший справа, и человек, шедший слева, двигались свободно, легко, средний же тащился с трудом. К тому же на его следах кое-где видны пятна крови.
— Теперь, сударь, после того как вы так отчетливо восстановили всю картину поединка, скажите мне что-нибудь о противнике де Гиша.
— Государь, я его не знаю.
— Как не знаете, ведь вы так ясно видите все?
— Да, государь, — отвечал д’Артаньян, — я вижу все, но не говорю всего, что вижу, и раз этому бедняге удалось скрыться, то я прошу ваше величество разрешить мне сказать вам, что я его не выдам.
— Однако всякий дуэлянт — преступник, сударь.
— Не в моих глазах, ваше величество, — холодно поклонился д’Артаньян.
— Сударь, — вскричал король, — даете ли вы себе отчет в своих словах?
— Вполне, государь, но в моих глазах тот, кто хорошо дерется, — человек порядочный. Таково мое мнение. Может быть, вы со мной не согласны; это естественно, вы — государь…
— Господин д’Артаньян, я, однако, приказал…
Д’Артаньян перебил короля почтительным жестом.
— Вы приказали мне разузнать все подробности относительно поединка, государь; они вам доставлены. Если вы прикажете мне арестовать противника господина де Гиша, я исполню приказание, но не требуйте, чтоб я я донес на него, так как я откажусь исполнить это требование.
— В таком случае арестуйте его.
— Назовите мне его имя, государь.
Людовик топнул ногой.
После минутного размышления он сказал:
— Вы правы, — десять, двадцать, сто раз правы.
— Я так думаю, государь, и счастлив, что ваше величество разделяете мое мнение.
— Еще одно слово… Кто оказал помощь де Гишу?
— Не знаю.
— Но вы говорили о двоих… Значит, был секундант?
— Секунданта не было. Больше того, когда господин де Гиш упал, его противник ускакал, не оказав ему помощи.
— Негодяй!
— Что делать, государь, — это следствие ваших распоряжений. Человек дрался честно, избежал смерти и хочет вторично избежать ее. Он невольно вспоминает господина де Бутвиля… Еще бы!
— И делается трусом?
— Нет, проявляет предусмотрительность.
— Итак, он ускакал?
— Да, во всю прыть.
— В каком направлении?
— К замку.
— А потом?
— Потом я уже имел честь сказать вашему величеству, что два человека пришли пешком и увели господина де Гиша.
— Как вы можете доказать, что эти люди пришли после поединка?
— Совершенно неопровержимо: во время поединка дождь перестал, но земля не успела высохнуть, и следы ног ясно отпечатывались на влажной почве. Но после дуэли, когда господин де Гиш лежал без чувств, подсохло, и следы отпечатывались не так отчетливо.
От восхищения Людовик всплеснул руками.
— Господин д’Артаньян, — сказал он, — вы поистине самый ловкий человек в королевстве.
— То же самое думал Ришелье и говорил Мазарини, государь.
— Теперь остается только проверить вашу проницательность.
— О государь, человеку свойственно ошибаться, — философски произнес мушкетер.
— В таком случае вы не человек, господин д’Артаньян, потому что, мне кажется, вы никогда не ошибаетесь.
— Ваше величество сказали, что мы это проверим.
Да.
— Каким же образом?
— Я послал за господином де Маниканом, и господин де Маникан сейчас придет.
— Разве господин де Маникан знает тайну?
— У де Гиша нет тайн от господина де Маникана.
Д’Артаньян покачал головой.
— Повторяю, никто не присутствовал на поединке, и если только де Маникан не является одним из тех людей, которые увели графа…
— Тсс! — прошептал король. — Вот он идет. Останьтесь здесь и слушайте.
— Хорошо, государь, — отвечал мушкетер.
В ту же минуту на пороге показались Маникан и де Сент-Эньян.
XXIV
ЗАСАДА
Король сделал знак мушкетеру, а затем де Сент-Эньяну.
Знак был повелительный, и смысл его был: "Молчите, если дорожите жизнью".
Д’Артаньян, как солдат, отошел в угол. Де Сент-Эньян, как фаворит, прислонился к спинке королевского кресла.
Маникан, выставив вперед правую ногу, приятно улыбнувшись и грациозно протянув белую руку, сделал реверанс. Король ответил ему кивком.
— Добрый вечер, господин де Маникан, — сказал он.
— Ваше величество оказали мне честь, пригласив к себе, — поклонился Маникан.
— Да, чтобы узнать от вас все подробности несчастного случая с графом де Гишем.
— О государь, это очень печально!
— Вы были с ним?
— Не совсем, государь.
— Но вы явились на место происшествия через несколько минут после того, как оно случилось?
— Да, государь, приблизительно через полчаса.
— Где же это несчастье произошло?
— Кажется, государь, это место называется поляной в роще Рошен.
— Да, сборный пункт охотников.
— Совершенно верно, государь.
— Расскажите мне все известные вам подробности несчастного случая, господин де Маникан.
— Может быть, ваше величество уже получили сведения? Я боюсь утомить вас повторением.
— Ничего, не бойтесь.
Маникан осмотрелся кругом. Он увидел только д’Артаньяна, прислонившегося к стене, спокойного, благодушного, доброжелательного, и де Сент-Эньяна, с которым он пришел и который по-прежнему стоял у королевского кресла тоже с очень любезным выражением лица.
Поэтому Маникан набрался мужества и проговорил:
— Вашему величеству небезызвестно, что на охоте часто бывают несчастные случаи.
— На охоте?
— Да, государь. Я хочу сказать, когда устраивается засада.
— Вот как! — воскликнул король. — Значит, несчастный случай произошел во время засады?
— Да, государь, — подтвердил Маникан, — разве ваше величество этого не знает?
— Только в самых общих чертах, — скороговоркой сказал король, которому всегда было противно лгать. — Итак, по вашим словам, несчастье произошло во время засады?
— Увы, да, государь!
Король помолчал.
— На какого же зверя была устроена засада? — спросил он.
— На кабана, государь.
— Что это де Гишу вздумалось пойти совершенно одному в засаду на кабана? Ведь это занятие простолюдинов и годится самое большее для того, у кого нет, как у маршала де Граммона, собак и доезжачих для приличной охоты.
Маникан пожал плечами.
— Молодость безрассудна, — произнес он наставительно.
— Продолжайте, — приказал король.
— Словом, — повиновался Маникан, еле решаясь говорить и медленно произнося одно слово за другим, как переставляет свои ноги человек, идущий по болоту, — словом, государь, бедный де Гиш пошел в засаду совершенно один.
— Один! Вот так охотник! Разве господин де Гиш не знает, что кабан бросается на охотника?
— Как раз это и случилось, государь.
— А он знал, с кем ему придется иметь дело?
— Да, государь, крестьяне видели зверя на картофельных полях.
— Что же это был за зверь?
— Двухгодовалый кабан.
— В таком случае следовало меня предупредить, сударь, что де Гиш хочет совершить самоубийство. Ведь я видел его на охоте и знаю его искусство. Когда он стреляет в кабана, загнанного собаками, он принимает все предосторожности и стреляет из карабина, а на этот раз он отправился на кабана с простыми пистолетами.
Маникан вздрогнул.
— С пистолетами, прекрасно годящимися для дуэли, но не для охоты на кабана!
— Государь, бывают вещи необъяснимые.
— Вы правы, и происшествие, которое нас интересует, принадлежит к их числу. Продолжайте.
Во время этого рассказа де Сент-Эньян, который, может быть, сделал бы Маникану знак не очень увлекаться, должен был хранить полное бесстрастие под пристальным взглядом короля. Таким образом, он совершенно не мог перемигнуться с Маниканом. Что же касается д’Артаньяна, то статуя Молчания в Афинах была более выразительной и шумной, чем он. Маникан, продолжая идти по избранной дороге, все больше запутывался в сетях.
— Государь, — сказал он, — вероятно, дело было так. Де Гиш подстерегал кабана.
— Верхом на коне? — спросил король.
— Верхом. Он выстрелил в зверя и промахнулся.
— Какой же он неловкий!
— Зверь бросился на него.
— И убил лошадь?
— Ах, ваше величество знает об этом?
— Мне сказали, что в роще Рошен, на перекрестке, найдена мертвая лошадь. У меня возникло предположение, что это конь де Гиша.
— Так оно и есть, государь.
— Хорошо, значит, лошадь погибла; что же случилось с де Гишем?
— Де Гиш упал на землю, подвергся нападению кабана и был ранен в руку и в грудь.
— Ужасный случай! Но нужно сознаться, что виноват сам де Гиш. Как можно идти в засаду на такого зверя с одними пистолетами! Он, верно, забыл повесть об Адонисе?
Маникан почесал затылок.
— Действительно, это была большая неосторожность.
— Как вы объясняете ее себе, господин де Маникан?
— Государь, что предписано судьбой, то случится.
— О, да вы фаталист?
Маникан заволновался, чувствуя себя очень неловко.
— Я сердит на вас, господин де Маникан, — продолжал король.
— На меня, государь?
— Конечно! Вы друг де Гиша, вы знаете, что он способен на такие безумства, и вы не остановили его!
Маникан не знал, как быть, тон короля не был похож на тон человека легковерного. С другой стороны, в нем не слышалось ни суровости, ни настойчивости судебного следователя. В нем звучало больше насмешки, чем угрозы.
— Итак, вы утверждаете, — продолжал король, — что найденная мертвая лошадь принадлежала де Гишу?
— Да, да, конечно.
— Это вас удивило?
— Нет, государь. На последней охоте, как, вероятно, помнит ваше величество, таким же образом была убита лошадь под господином де Сен-Мором.
— Да, но у нее был распорот живот.
— Совершенно верно, государь.
— Если бы у коня де Гиша был распорот живот, так же как у лошади господина де Сен-Мора, то я нисколько бы не удивился!
Маникан вытаращил глаза.
— Но меня удивляет, — продолжал король, — что у лошади де Гиша живот цел, зато пробита голова.
Маникан смутился.
— Может быть, я ошибаюсь, — сказал король, — и лошадь де Гиша была поражена не в висок? Согласитесь, господин де Маникан, что это очень странная рана.
— Государь, вы знаете, что лошадь — очень умное животное; она, должно быть, пробовала защищаться.
— Но лошадь защищается копытами, а не головой.
— Так, значит, испуганная лошадь упала, — пролепетал Маникан, — и кабан, вы понимаете, государь, кабан…
— Да, все, что касается лошади, я понимаю, а как же всадник?
— Очень просто: от лошади кабан перешел к всаднику и, как я уже имел честь сообщить вашему величеству, раздробил руку де Гиша, когда он собирался выпустить в него второй заряд из пистолета; потом ударом клыка кабан пробил ему грудь.
— Ей-Богу, это чрезвычайно правдоподобно, господин де Маникан, и напрасно вы сомневались в вашем красноречии; вы рассказываете превосходно.
— Король бесконечно добр, — смутился Маникан, отвешивая крайне неловкий поклон.
— Однако с сегодняшнего дня я запрещаю моим дворянам ходить в засаду. Ведь это равносильно разрешению дуэли.
Маникан вздрогнул и сделал шаг, собираясь уйти.
— Король удовлетворен? — спросил он.
— Восхищен! Но, пожалуйста, останьтесь, господин де Маникан, — сказал Людовик, — у меня к вам есть дело.
"Гм… гм… — подумал д’Артаньян, — этот послабее нас".
И он испустил вздох, который означал: "О, такие люди, как мы! Где они теперь?"
В это мгновение камердинер поднял портьеру и доложил о приходе королевского врача.
— Ах, это господин Вало, который только что посетил господина де Гиша! — вскричал Людовик. — Мы сейчас узнаем о состоянии раненого.
Маникан почувствовал себя еще более неловко, чем прежде.
— Таким образом, у нас, по крайней мере, будет чиста совесть, — прибавил король.
И взглянул на д’Артаньяна, который и бровью не повел.
Назад: XII В ПОМЕСТЬЕ ПЛАНШЕ
Дальше: XXV ДОКТОР
