Глава 4
1
В половине шестого Ребекка и Джек вошли в кабинет капитана Грешема, чтобы обсудить план дальнейшего расследования.
Днем были убиты еще два члена семьи Карамацца вместе со своими телохранителями. Пресса уже назвала происшествия крупнейшей гангстерской войной со времен сухого закона. Но газетчики еще не знали, что только первые две жертвы были убиты в традиционном для мафии стиле. Остальных постигла иная участь; их не зарезали, не застрелили, не подвесили на крюк для бычьих туш. В полиции решили пока не раскрывать непонятные подробности их смерти, сообщив, что первые погибшие были зверски избиты. Когда писаки пронюхают, какова реальная ситуация, они немедленно раздуют из нее самую громкую за последние десять лет сенсацию.
Как пообещал Грешем:
— Вот тогда нам действительно станет жарко. Они начнут кружиться вокруг нас, как мухи вокруг дворняг.
Дело действительно становилось горячим, и капитан Грешем нервничал все сильнее. Сейчас он мог бы сказать, что чувствует себя, как карась на сковороде.
Джек и Ребекка сидели в креслах перед рабочим столом капитана, а сам он возбужденно вышагивал по кабинету. Пока они делали доклад, Грешем несколько раз подходил к окнам, щелкал зажигалкой, выкурил на треть сигарету, затушил ее, но тут же закурил еще одну.
Наконец настало время Джеку рассказывать о своем последнем визите в магазин Карвера Хэмптона и о телефонном звонке Баба Лавелля. Никогда еще он не чувствовал себя более неуверенно, чем сейчас, под тяжелым скептическим взглядом капитана.
Он чувствовал бы себя по-другому, если бы Ребекка была на его стороне.
Но, как всегда, они были в противоположных лагерях. Ребекка злилась на Джека из-за того, что он вернулся в управление только в половине четвертого и ей одной досталась вся подготовительная работа по спецгруппе. Объяснения Джека о транспортных пробках на заснеженных улицах не произвели на нее впечатления, хотя она внимательно выслушала его рассказ о разговоре с Лавеллем и была возмущена его угрозами. Но Джеку ни в малейшей степени не удалось убедить ее в том, что они столкнулись с проявлением сверхъестественного. Настойчивые намеки на то, что инцидент с таксофоном был явно связан с магическими силами, только разозлили Ребекку.
Когда Джек окончил рассказ, Грешем повернулся к Ребекке и спросил:
— Что вы думаете по этому поводу?
— Я думаю, что теперь можно с определенностью сказать, что Лавелль — сумасшедший, а не очередной претендент на контроль за территорией клана Карамацца. Это не просто борьба внутри преступного мира, и мы сделаем большую ошибку, если подойдем к расследованию так же, как если бы мы занимались настоящей гангстерской войной.
— Что-нибудь еще? — спросил Грешем.
— Я думаю, нужно собрать всю возможную информацию о Карвере Хэмптоне.
Может быть, он и Лавелль действуют вместе.
Джек решительно возразил:
— Нет, Хэмптон не притворялся, когда говорил о своем страхе перед Лавеллем.
Но Ребекка не собиралась сдаваться:
— Откуда же тогда Лавелль так точно определил момент, чтобы позвонить?
Откуда узнал, когда именно ты будешь проходить мимо таксофона? А не проще ли предположить, что все время, пока ты разговаривал с этим колдуном, он находился в магазине Хэмптона, в задней комнате, и знал, когда ты ушел от него.
Джек запротестовал:
— Нет, Хэмптон не настолько хороший актер.
— Он довольно умный шарлатан. Но даже если он и не связан с Лавеллем, я думаю, нужно сегодня же послать людей в Гарлем, чтобы они обшарили весь квартал рядом с таксофоном... И квартал напротив. Если Лавелля не было в самом магазине, он мог наблюдать за тобой из соседних домов. Это самое разумное объяснение. Другого нет.
"Если только это не магия", — подумал Джек.
Ребекка продолжала:
— Надо проверить оба квартала. Посмотреть, не окопался ли там Лавелль.
Необходимо размножить фотографию Лавелля. Вдруг его кто-нибудь узнает.
Грешем согласился:
— Звучит неплохо. Пожалуй, мы так и сделаем.
Ребекка добавила:
— Я считаю, что угрозы в отношении детей Джека серьезны. Нужно обеспечить их охраной на время его отсутствия.
— Непременно, — сказал Грешем. — Сейчас и подберем человека.
— Спасибо, капитан, — сказал Джек, — но, я думаю, это можно отложить до завтрашнего дня. Дети у моей родственницы, думаю, Лавелль не сможет их отыскать. Я сказал, чтобы по пути из школы она проверила, не следует ли кто-нибудь за ними. К тому же Лавелль дал мне время подумать до конца дня.
Конец дня, как я полагаю, предполагает и вечер.
Грешем присел на краешек своего рабочего стола.
— Если хочешь, я могу отвести тебя от расследования. Без проблем.
— Я категорически не согласен.
— Ты серьезно относишься к его угрозам?
— Да. Но и к своей работе я тоже отношусь серьезно. Буду участвовать в расследовании дела до конца.
Грешем закурил, глубоко затянулся и спросил:
— Джек, ты действительно думаешь, что черная магия — это серьезно?
Ощущая рентгеновский взгляд Ребекки, Джек ответил:
— В это, конечно, трудно поверить, но такой возможности я не исключаю.
Ребекка вмешалась в разговор:
— А я исключаю. Оттого, что Лавелль верит в это, колдовство не становится реальностью.
— Тогда как ты объяснишь состояние трупов? — задал вопрос Джек.
— Очевидно, Лавелль использует специально тренированных животных.
— Отсюда уже не так далеко до предположения, что черная магия существует, — заметил Грешем.
— К тому же с этим мы уже разобрались, — напомнил Джек. — Из мелких животных только хорек поддается приручению. Но эксперты утверждают, что укусы на трупах оставлены не хорьком. По их данным, никакое животное не могло оставить таких следов и так изуродовать человеческое тело.
Ребекка снова вступила в бой:
— Этот Лавелль с Карибских островов. Не исключено, что там существует какое-то эндемичное животное, о котором наши эксперты могут не знать.
Например, какой-нибудь редкий вид ящерицы.
— Ну, ты уже хватаешься за соломинку, — вставил Джек.
— Это точно, — сказал Грешем. — Но все же надо проверить и это предположение. Хорошо. Что еще?
— Да. Можете вы мне объяснить, почему я среагировал на звонок таксофона? Почему понял, что должен подойти? Почему меня влекло к аппарату?
Порыв ветра хлестнул по окну.
Настенные часы над столом Грешема затикали вдруг громче обычного.
Капитан только пожал плечами:
— Думаю, никто из нас не ответит тебе на этот вопрос, Джек.
— Я и сам не могу на него ответить.
— Ладно, если это все, я предлагаю вам отправиться по домам и немного отдохнуть. На сегодня уже достаточно. Спецгруппа действует и до завтра обойдется без вас. Джек, если ты задержишься на минуту, я покажу тебе списки офицеров, и ты сам выберешь людей, которым поручишь охрану детей.
Ребекка уже открывала дверь. Джек позвал ее:
— Подождешь меня внизу, хорошо?
Она обернулась и, ничего не ответив, вышла из кабинета.
Уолт Грешем, подойдя к окну и посмотрев на улицу, сказал:
— Да... Это похоже на Северный полюс.
2
Больше всего в квартире Джэмисонов Пенни нравилась кухня. Большая, почти вдвое больше, чем у них дома. К тому же очень уютная. Вымощенный зеленой плиткой пол, белые шкафчики со стеклянными дверками, медная посуда... Над большой мойкой было большое, выдвинутое наружу окно, а на подоконнике тепличка, в которой круглый год, даже зимой, росла всякая зелень, которую тетя Фэй использовала при готовке. В одном углу, у самой стены, стоял стол, предназначенный не для еды, а для планирования меню, составления списков необходимых продуктов. Оставалось еще место для двух стульев. Это был ее уголок, здесь Пенни чувствовала себя лучше всего.
Двадцать минут седьмого. Пенни сидит за своим столиком, притворяясь, будто читает один из журналов тети Фэй. Но буквы сливаются в какое-то сплошное пятно. На самом деле девочка думает обо всем, о чем страшно думать: о гоблинах, о смерти, о том, сможет ли она когда-нибудь спокойно спать по ночам.
Дядя Кэйт пришел с работы уже с час назад — он служил в процветающей брокерской конторе. Это был высокий худой человек с абсолютно голым черепом, седыми усами и эспаньолкой. И с отвлеченным взглядом: в разговоре с ним складывалось впечатление, что он уделяет вам не больше двух третей своего внимания. Иногда он сидел в своем любимом кресле по часу, по два — сложив на коленях руки, глядя в одну точку на стене и не двигаясь. Он даже не моргал, выходя из неподвижности только для того, чтобы взять стакан с бренди и сделать маленький глоток. Или сидел у окна, раскуривая одну сигарету за другой.
Дэйви за глаза называл дядю Кэйта лунатиком, поскольку его мысли все время были где-то очень далеко, видимо, на Луне.
Сейчас он в гостиной медленно потягивал мартини, пускал дым, слушая теленовости и одновременно читая "Уолл-стрит джорнэл".
Тетя Фэй в другом конце кухни, напротив столика, за которым устроилась Пенни, готовила ужин, назначенный на половину восьмого, — цыплят в лимонном соусе, рис и тушеные овощи. В кухне тетя Фэй не была тетей Фэй. Она любила готовить, знала в этом толк и только здесь была совсем другим человеком — спокойной, доброй, мягкой.
Дэйви вызвался помогать ей. По крайней мере, она позволяла ему думать, что так оно и есть. Во время работы они болтали не переставая.
Дэйви воскликнул:
— О, я так голоден, что, наверное, съел бы целую лошадь!
Тетя Фэй поправила его:
— Дэйви, так нельзя говорить. Лучше сказать: "Я очень голоден" или: "Я очень проголодался". Ну, что-нибудь вроде этого. А иначе возникают неприятные ассоциации.
Дэйви, пропустив мимо ушей урок тети Фэй, продолжал:
— Я на самом деле имел в виду убитую лошадь. Которая уже приготовлена.
Я бы не стал есть сырую лошадь, тетя Фэй. Нет, и еще раз нет. Как бы то ни было, я готов съесть все, что вы сейчас дадите.
— О Господи, мой мальчик! Ты же съел два кекса и выпил молока, когда мы приехали.
— Всего два кекса!
— И уже успел проголодаться? У тебя не желудок, дорогой мой, а бездонная яма.
Дэйви возразил:
— Но ведь я сегодня толком не обедал. Миссис Шеппард, моя учительница, поделилась со мной своим обедом. Но лучше бы она мне ничего не давала. У нее был только йогурт и консервы из тунца, а я ненавижу и то и другое. Для вида немного поклевал, а когда она отвернулась, просто все выбросил.
— А разве отец не дает вам что-нибудь с собой на завтрак? — Голос тети Фэй сразу посуровел.
— Конечно, дает. Но когда у него нет времени, этим занимается Пенни.
Но...
Фэй повернулась к Пенни:
— У него сегодня была с собой еда? По-моему, мальчику не пристало попрошайничать.
Пенни подняла глаза от журнала:
— Утром я сама собрала ему завтрак: у него было яблоко, бутерброд с ветчиной и два больших овсяных кекса.
Тетя Фэй одобрительно заметила:
— Похоже, неплохой завтрак, Дэйви? Почему же, дорогуша, ты его не съел?
Дэйви как ни в чем не бывало ответил:
— Ну, конечно же, из-за крыс.
Пенни развернулась на стуле и уставилась на брата.
Тетя Фэй переспросила:
— Крысы? Что за крысы?
Дэйви хлопнул себя по лбу и воскликнул:
— Господи, я забыл вам рассказать! Похоже, утром ко мне в коробку с едой забрались крысы. Старые, большие, уродливые крысы с желтыми зубами.
Наверное, вылезли откуда-нибудь из канализации. Вся еда была перемешана, покусана, разорвана на кусочки. Б-р-р-р!
Последнее слово он произнес растягивая, с явным удовольствием. Похоже, его не огорчило то обстоятельство, что в коробке с едой побывали крысы.
Напротив, он был даже доволен этим, как в этом случае может быть доволен мальчуган семи лет. Только в его возрасте подобное происшествие превращается в невероятное приключение.
Во рту у Пенни стало сухо. Она спросила:
— Дэйви, а ты видел этих крыс?
Он ответил ей, явно разочарованный:
— Нет, они уже убежали, когда я полез за коробкой.
— А где лежала коробка с завтраком? — спросила Пенни.
— В моем шкафчике, в раздевалке.
— А крысы больше ничего не покусали в шкафчике?
— В каком смысле?
— Ну, какие-нибудь книги, учебники.
— А зачем им кусать мои учебники?
— Значит, они покусали только еду?
— Конечно. А что же еще?
— Дверца шкафчика была закрыта?
— По-моему, да, — ответил Дэйви.
— Она была на замке? — уточняла Пенни.
— Похоже, да.
— А твоя коробка с едой была плотно закрыта?
— Да.
Он недоуменно почесал затылок, напрягая память. Тут в разговор вмешалась тетя Фэй:
— Видимо, ничего не было закрыто: крысы не могут отомкнуть замок на шкафчике, отпереть дверку и открыть коробку с едой. Ты просто был очень невнимательным, Дэйви. Я просто диву даюсь. Готова побиться об заклад, что ты съел один из кексов, как только пришел в школу, а потом не закрыл коробку.
— Но я этого не делал, — запротестовал Дэйви.
Тетя Фэй продолжала свою обличающе-поучающую речь:
— Отец не приучил вас следить за собой. Этому должны учить в семье, а ваш отец всем просто пренебрегает.
Пенни уже было решила рассказать о том, как был разгромлен ее шкафчик, и даже о существах в подвале; ведь происшествие с завтраком Дэйви сделает правдоподобным и ее сюжет. Но не успела она раскрыть рот, как заговорила Фэй, со своими морализаторскими нотками в голосе:
— Я хочу знать, что это за школа, в которую ваш отец определил вас?
Что за дыра эта пресловутая школа Уэлтон?
— Это хорошая школа, — попыталась защищаться Пенни.
Фэй сделала удивленные глаза:
— Хорошая? С крысами? Ни в одной хорошей школе крысы не водятся. Даже менее знаменитая школа не позволит этого. А если бы они были в шкафчике, когда мальчик сунулся туда за едой? Его же могли покусать! А крысы очень заразные животные. Они являются разносчиками многих болезней. Я просто не могу представить себе школу для маленьких детей, которая может продолжать работать после того, как в ней обнаружили крыс. Нет, отдел здравоохранения должен узнать об этом завтра же. А ваш отец не должен сидеть сложа руки. Я просто не позволю ему бездействовать в ситуации, когда речь идет о вашем здоровье. Ваша бедная мама была бы просто убита тем, что вы учитесь в подобной школе, с крысами. Крысы! О Господи, крысы разносят все болезни, от оспы до чумы.
Тетя Фэй набрала скорость и уже неслась дальше. Пенни не слушала. Нет смысла рассказывать о ее собственном шкафчике и о существах с серебристыми глазами в школьном подвале. Фэй станет утверждать, что это тоже крысы. Если уж она вобьет что-нибудь в голову, разубедить ее просто невозможно. Сейчас Фэй готовилась к серьезному разговору с их отцом насчет крыс. Она явно наслаждалась мыслью о том, как раздраконит его за школу, кишащую крысами.
Теперь она уже не обратит ни малейшего внимания на рассказ Пенни, и никому не удастся спасти отца Пенни и Дэйви от скандала.
Даже если Пенни расскажет ей про маленькую руку, которая вылезла из-под зеленых ворот, Фэй все равно будет утверждать, что это крыса, что рука Пенни почудилась, что в сапог ей вцепилась противная старая крыса. Она все перевернет с ног на голову и получит новые аргументы для скандала с отцом.
Черт возьми, тетя Фэй! Почему же ты такая вредная?
Фэй разглагольствовала о том, что всякий хороший родитель, прежде чем поместить своего ребенка в какую-нибудь школу, должен собрать о ней полную информацию.
Пенни ждала, когда же придет папа и заберет их домой. Она молилась, чтобы он не опаздывал, чтобы приехал до того, когда они лягут спать. Пенни совсем не хотелось на ночь оставаться вместе с Дэйви в темной комнате. Даже если это гостиная Джэмисонов. Девочка была уверена в том, что гоблины отыщут их даже здесь, далеко от их собственной квартиры. Она решила поговорить с отцом с глазу на глаз. Сперва он не захочет верить в гоблинов. Но ведь теперь была еще история с завтраком Дэйви. А если они поедут ночевать домой и там Пенни покажет отцу прокушенную пластмассовую биту, ей, может быть, и поверят. Папа, как и тетя Фэй, был взрослым, но он не был таким вредным. К тому же умел слушать детей так, как могут немногие взрослые.
Когда Пенни перестала думать о своем, тетя Фэй все еще держала речь:
— На деньги, которые ваш отец получил в качестве страховки за вашу мать, и на все, что выплатила больница, он мог бы устроить вас в очень хорошую школу. В самую лучшую. Я не могу понять, зачем он выбрал эту дыру Уэлтон?
Пенни только закусила губу.
Она уставилась на журнал. Фотографии и слова расплывались у нее перед глазами.
Теперь она знала: гоблины охотятся не только за ней, но и за Дэйви. И это было хуже всего.
3
Ребекка не стала дожидаться Джека, хоть он и просил ее об этом. Пока они с капитаном Грешемом обсуждали подробности охраны его детей, Ребекка оделась и, видимо, ушла домой.
Обнаружив это печальное обстоятельство, Джек задумчиво вздохнул:
— Да, детка, с тобой нелегко.
На его рабочем столе лежали две книги о магии, взятые в библиотеке днем раньше. Он посмотрел на них долгим взглядом и подумал, что до завтрашнего утра следует узнать как можно больше о Бокорах и Хунгонах. Надел плащ и перчатки, сунул книги под мышку и направился в подземный гараж.
Поскольку теперь они с Ребеккой руководили работой специальной группы, то пользовались привилегиями более значительными, чем положены обычным детективам. В частности, круглосуточным транспортом. Джек получил годовалый зеленый "Шевроле" с множеством вмятин и царапин. Это был обыкновенный автомобиль, без каких бы то ни было излишеств, правда, спасибо механикам, они надели цепи на колеса, что облегчало езду по снегу.
Джек задним ходом вывел машину из гаража и подъехал к воротам на улицу.
Притормозил, пропуская большой грузовик, приспособленный для различных работ на дорогах. Мигая многочисленными фонарями и гремя, грузовик исчез в темноте.
Метель почти прекратилась.
Грузовик уже проехал, и путь был свободен, но машина стояла на месте.
Он включил "дворники".
Чтобы попасть к дому Ребекки, надо ехать налево, к Джэмисонам — направо.
"Дворники" запрыгали влево-вправо, влево-вправо.
Ему хотелось быстрее оказаться рядом с Пенни и Дэйвом, обнять их, увидеть их улыбки.
Влево-вправо, влево-вправо...
Сейчас они, конечно, вне опасности. Даже если Лавелль серьезен в своих угрозах, вряд ли станет он действовать так быстро. А даже если решится на какие-то действия, то не будет знать, где искать детей.
Влево-вправо, влево-вправо...
С Фэй и Кэйтом они в полной безопасности. К тому же Джек предупредил Фэй, что может опоздать к ужину. Видимо, она его уже и не ждет.
"Дворники", как метроном, отбивали секунды его колебаний.
Наконец Джек нажал на газ, выехал на улицу и повернул налево.
Ему просто необходимо поговорить с Ребеккой о том, что произошло между ними прошлой ночью. Они перешли Рубикон. Джек воспринял эти перемены с радостью, Ребекка, судя по всему, отнеслась к ним равнодушно. Она избегала этой темы весь день. Он просто не может позволить ей и дальше молчать.
Колючий ветер бился о машину с каким-то холодным неприятным звуком.
Пристроившись в тени здания у выезда из гаража, существо внимательно пронаблюдало за тем, как Джек Доусон уехал в зеленом "Шевроле".
Яркие серебристые глаза ни разу не моргнули.
Прячась в тени, тварь вернулась в тихий пустынный гараж.
Существо шипело, бурчало что-то себе под нос неземным хриплым голосом.
Прикрываясь тенью и темнотой даже там, где секунду назад никакой тени не было и в помине, существо перебегало от машины к машине, то пролезая под ними, то обходя их сбоку, пока не добралось до сточного люка в полу гаража.
Здесь оно нырнуло вниз, в канализационную систему.
4
Лавелль нервничал.
Не включая света, он метался по дому, то поднимаясь наверх, то спускаясь вниз, то идя в один его конец, то в противоположный. Он ничего не искал, просто не мог оставаться на одном месте. Двигался он бесшумно, ни разу не задев мебель, так уверенно, как будто в комнатах горел свет. Он оставался зрячим во тьме, никогда не теряя ориентацию. Мрак, темнота были его родной стихией, в конце концов, тьма была частью его самого.
Однако сегодня все было не так, как обычно: присущее ему чувство уверенности в себе час за часом... куда-то исчезало.
Нервное возбуждение, рождая обеспокоенность, нагнетало страх, а Лавелль не привык к этому чувству, и, в свою очередь, оно заставляло его нервничать еще больше.
Джек Доусон. Этот человек тревожил его. Скорее всего, он ошибся, дав ему время на размышление. Несомненно, эту передышку он использует с выгодой для себя.
"Если только он почувствует, что я хоть немного боюсь его, — думал Лавелль, — и узнает побольше о законах магии, тогда он поймет, в чем моя слабость".
Если Доусон догадается, что сам обладает необычной силой, если к тому же научится ею пользоваться, он может в один миг найти и остановить Лавелля.
Такие люди, как Доусон, необычайно редки, один на десятки тысяч. Они способны противостоять даже самому опытному Бокору и могут рассчитывать на победу. Если этот полицейский откроет собственную тайну, он придет за Лавеллем хорошо защищенным и опасным.
Как быть? Лавелль беспокойно рыскал по темному дому.
Может быть, нанести удар прямо сейчас? Убив детей Доусона этим же вечером, он нанесет ему несомненную психическую травму. Ведь полицейский очень любит своих детей. Став вдовцом, он уже оказался под бременем горя, а смерть Пенни и Дэйви окончательно сломит его. Если он не сойдет с ума, то работать по-прежнему долгое время не сможет. Во всяком случае, он отойдет от расследования на те несколько дней, которые уйдут на похороны детей. А эти несколько дней и нужны ему для очередного маневра.
Но может быть и по-другому. А что, если Доусон принадлежит к тому типу людей, кому горе придает силы? Если убийство детей подтолкнет его к более решительным поискам Лавелля?
Да, такая перспектива не из приятных.
Так ничего и не решив, Бокор, похожий на привидение, метался по темным комнатам.
В конце концов он решил посоветоваться с древними богами и положиться на их мудрость.
Лавелль прошел на кухню и включил там свет. Из буфета достал полную банку муки, освободил стол, поставил в центр его радиоприемник и с помощью муки нарисовал на столе один из сложных "веве", расположив рисунок вокруг радиоприемника. Затем он включил его.
Старая песня "Битлз" — "Элеонор Ригби".
Лавелль начал двигать шкалу настройки приемника и, миновав десяток станций, передававших различную музыку, нашел пустую частоту.
Тихий скрип и шипение наполнили кухню, напоминая далекий шум моря.
Лавелль взял еще одну пригоршню муки и аккуратно нарисовал небольшой простенький узор — уже на самом радиоприемнике.
Подошел к мойке, вымыл руки, затем направился к холодильнику и взял оттуда бутылку с кровью.
Это была кошачья кровь. Она использовалась в различных ритуалах. Раз в неделю, всегда в разных зоомагазинах, Лавелль покупал кошку. Или "брал на воспитание" в питомнике. Приносил домой, убивал, сливал кровь и пополнял свои запасы.
Вернувшись к столу, он сел перед приемником, опустил пальцы в бутылку с кровью и нарисовал ею специальные знаки — сначала на столе, затем на пластиковой шкале радиоприемника.
Затем произнес несколько молитв. Подождал, прислушался. Снова пропел молитвенные заклинания и уловил чуть заметное изменение в шипении на свободной частоте. Буквально секунду назад это был мертвый, ничего не значащий звук. И хотя по-прежнему он состоял из пощелкивания и скрипов, но они стали совсем иными. Звук ожил.
Что-то решило воспользоваться этой частотой.
Что-то из неизведанной дали.
Пристально глядя на приемник, но воспринимая только его очертания, Лавелль спросил:
— Кто здесь?
Никакого ответа.
— Кто здесь?
Раздался голос, наводящий на мысли о вековой пыли и останках мумий:
— Я жду.
Голос сухой бумаги, песка, голос бесконечных веков. Холодный, как звездная ночь. Коварный, шипящий и злой.
Это мог быть один из тысяч демонов или один из древних африканских богов. Или просто душа давно попавшего в ад человека. Определить, кто это, было невозможно, и Лавелль знал, что он не заставит говорящего назвать свое имя. Но, кто бы это ни был, он должен отвечать на вопросы Бокора.
— Я жду...
— Вы знаете о моих делах?
— Да-а-а.
— О делах, касающихся клана Карамацца?
— Да-а-а.
Если бы Господь наделил змей даром речи, должно быть, они говорили бы именно таким голосом.
— Вы знаете полицейского Джека Доусона?
— Да-а-а.
— Он попросит начальство, чтобы его отвели от этого дела?
— Никогда.
— Он будет лезть в дела магии?
— Да-а-а.
— Я предупредил его, чтобы он прекратил это.
— Он не прекратит.
На кухне вдруг стало очень холодно, воздух казался теперь вязким и густым.
— Что сделать, чтобы остановить Доусона?
— Ты знаешь.
— Объясните.
— Ты знаешь.
Лавелль нервно облизал губы, прокашлялся.
— Ты знаешь, — монотонно прошелестел голос.
Лавелль спросил:
— Я должен убить его детей сегодня вечером, не откладывая?
5
Ребекка, открыв дверь, сказала:
— Я почему-то подумала, что это именно ты.
Джек, стоявший у входа в дом, весь трясся.
— На улице снежная буря.
На Ребекке было синее платье и тапочки. Волосы полыхали медовым отливом. Она была восхитительна. Молча стояла и молча смотрела на него.
Джек продолжал:
— Да, это метель века. Может быть, это начало нового ледникового периода. Натуральный конец света. И я подумал, с кем бы лучше всего встретить этот конец света.
— И остановил свой выбор на мне?
— Не совсем так.
— Да?
— Я просто не знал, где можно найти Жаклин Биссе.
— Значит, я — номер второй?
— Я также не знал адреса Рэчел Уэлч.
— Выходит, я уже третья?
— Но, согласись, быть третьей из четырех миллиардов людей, живущих на Земле, не так-то и плохо.
Ребекка почти улыбнулась в ответ на эту реплику.
Джек спросил:
— Можно мне войти? Видишь, я уже снял ботинки, чтобы не запачкать твой прекрасный ковер. И потом, у меня отличные манеры — я, например, никогда не стану чесаться на глазах у всех.
Ребекка отошла в сторону.
Джек вошел в квартиру.
Она закрыла за ним дверь и сказала:
— Я как раз собиралась готовить ужин. Ты голоден?
— А что у тебя на ужин?
— Нежданные гости не должны быть столь разборчивы.
Они прошли на кухню, где Джек бросил свой плащ на спинку стула.
Ребекка объявила:
— Сандвичи с ростбифом и суп. Овощной. Министроне.
— Домашний?
— Нет, консервированный.
— Отлично.
— Отлично?
— Я ненавижу домашнюю пищу.
— Правда?
— В домашней пище слишком много витаминов.
— Серьезно?
— Конечно. А от них я перезаряжаюсь энергией.
— Вот как?
— К тому же домашняя еда слишком вкусная.
— Перегружает вкусовые рецепторы?
— Ну вот, ты все прекрасно понимаешь. Корми меня консервированной пищей хоть каждый день.
— Правильно, ведь она не обещает сложных вкусовых ощущений.
— Красиво, быстро и питательно.
— Ладно. Я накрою на стол и принесу суп.
— Отлично.
— А ты нарежешь мясо.
— Без проблем.
— Оно в холодильнике. По-моему, на второй полке. Только будь осторожен.
— А что, оно живое?
— Просто холодильник забит до предела. Если заденешь рукой что-нибудь не то, можешь вызвать лавину.
Джек открыл холодильник. Продукты были уложены на каждой полке в несколько слоев. В дверце выстроились ряды бутылей, жестяных банок, горшочков.
— Ты боишься, что государство вдруг может запретить продажу продуктов питания?
— Я люблю иметь под рукой достаточный выбор продуктов.
— Я уже заметил.
— Ну, на всякий случай.
— На случай, если к тебе завалится весь нью-йоркский филармонический оркестр?
Ребекка ничего не ответила.
Джек продолжал:
— В большинстве супермаркетов нет такого большого выбора продуктов.
Тут ему показалось, что шутки стали повторяться, и он закрыл тему.
Но все же это было странно: в холодильнике царил полный хаос, хотя вся квартира тщательно убрана и даже вылизана.
Джек нашел ростбиф за тарелкой с фаршированными яйцами, перед тремя банками с желе. Он лежал на магазинной коробке с яблочным пирогом, под упаковкой швейцарского сыра, зажатый двумя кастрюльками и банкой маринованных огурцов.
Некоторое время они работали молча.
Загнав Ребекку в угол, Джек думал, что заставит ее поговорить о вчерашнем вечере, но почему-то чувствовал он себя не очень уверенно. С чего начать разговор? Идти напролом? Сказать примерно так: "Ребекка, что дальше?"
Или: "Ребекка, разве для тебя это не значит так же много, как и для меня?"
Или даже так: "Ребекка, я люблю тебя!" Но все эти фразы, когда Джек озвучивал их в уме, казались ему или избитыми, или неуместными, или откровенно глупыми.
Молчание затянулось.
Ребекка поставила на стол тарелки и столовое серебро. Джек нарезал мясо и большой помидор.
Она открыла две банки супа.
Он достал из холодильника маринованные огурцы, горчицу, майонез и два разных сорта сыра. Хлеб лежал в хлебнице. Джек повернулся, чтобы спросить, чем приправить ее сандвич.
Она стояла у плиты спиной к нему, помешивая суп в кастрюле. Ее волосы были ярким солнечным пятном на фоне синего платья. Джек почувствовал дрожь желания. Как не похожа она сейчас на ту Ребекку, которую он видел на работе час назад. Не было Снежной королевы. Не было амазонки. Была другая женщина, ниже ростом, уже в плечах, с тонкими запястьями — совсем хрупкая, похожая на девочку.
Не осознавая, что делает, он двинулся к ней и, подойдя, положил руки на плечи.
Для Ребекки это как будто не было неожиданностью. Она чувствовала его приближение. Может быть, ей даже хотелось, чтобы Джек подошел к ней.
Она вся напряглась. Джек поднял ее волосы и стал целовать гладкую нежную шею.
Ребекка обмякла и подалась назад.
Джек провел руками по ее бедрам. Ребекка вздохнула, но ничего не сказала.
Джек обхватил губами ее ухо, рука его скользнула к ее груди.
Ребекка выключила плиту, на которой готовился овощной суп.
Джек сомкнул руки на ее упругом животе, нагнулся над плечом и снова поцеловал в шею. Он почувствовал, как под его губами забилась какая-то жилка. Часто-часто.
Казалось, что Ребекка растворяется в нем.
Никогда еще ни одна женщина, кроме покойной жены, не дарила ему такое ощущение тепла.
Ребекка прижалась к нему спиной.
Желание было таким сильным, что уже доставляло боль.
Ребекка издала звук, похожий на мурлыканье.
Руки Джека, не останавливаясь, медленно и нежно исследовали ее тело.
Ребекка обернулась, и они слились в поцелуе.
Язык у нее был жаркий и быстрый, но поцелуй был долгим и тягучим.
Когда они на секунду отстранились друг от друга, чтобы отдышаться, их взгляды встретились, и у Джека перехватило дыхание: в глазах у нее полыхал яркий и неистовый огонь. Ребекка не скрывала своего желания.
Еще один поцелуй, более крепкий и нетерпеливый.
Ребекка отпрянула от Джека и взяла его за руку.
Они вышли из кухни в гостиную.
Дошли до спальни.
Она включила маленькую лампу с янтарным абажуром. В ее приглушенном свете тени немного расступились, но не исчезли вовсе.
Ребекка сняла платье — под ним на ней ничего не оказалось.
Ее тело, похоже, было сотворено из меда, масла и сливок.
Она раздела и Джека.
Через некоторое время Джек с каким-то удивленным придыханием произнес ее имя, а она — его. Это были первые слова, прозвучавшие с того момента, когда Джек положил свои руки ей на плечи.
Они назвали себя и слились воедино в упоительном ритме любовного наслаждения.
6
Сидя за кухонным столом, Лавелль словно вглядывался в своего невидимого собеседника.
Ветер сотрясал дом.
Бокор спросил:
— Я должен убить его детей сегодня вечером, не откладывая?
— Да-а-а.
— Но если я убью его детей, не станет ли Доусон искать меня с удесятеренной силой?
— Убей их.
— Вы хотите сказать, что их смерть сломает Доусона?
— Да-а-а.
— Вызовет у него нервный срыв?
— Да-а.
— Уничтожит его?
— Да-а.
— Вы в этом абсолютно уверены?
— Он очень любит сво-о-их де-е-тей.
Лавелль проявлял настойчивость.
— Вы гарантируете, что это уберет Доусона с моего пути?
— Убей их.
— Мне нужна абсолютная уверенность.
— Убей их. С особой жестокостью. Убийство должно быть очень жестоким.
— Понимаю. Вы хотите сказать, что жестокость убийства заставит Доусона сдаться? Так или нет?
— Да-а-а.
— Сделаю все, чтобы убрать его с моего пути, но мне нужны гарантии того, что результат будет такой, какой я хочу.
— Убей их. Сломай им кости и вырви глаза. Выдери языки. Изруби, как свиней на скотобойне.
7
Спальня Ребекки.
В окна бьются снежинки.
Лежа на спине, прижавшись друг к другу, они держатся за руки.
Приглушенный свет освещает их лица.
— Я никак не думала, что это произойдет еще раз, — призналась Ребекка.
— Что именно?
— Вот это все.
— А-а-а-а.
— Я думала, что вчера была просто случайность.
— Правда?
— Я была уверена в том, что мы больше никогда не будем так близки.
— Но это же так!
— Господи, неужели это не сон?
Джек спросил:
— Ты жалеешь?
— Нет.
— И не думаешь, что это в последний раз?
— Нет, не думаю.
— Это не может быть в последний раз, нам слишком хорошо вместе.
— Да, нам хорошо вместе.
— Ты можешь быть такой мягкой.
— А ты-таким сильным.
— Ну уж...
— Правда.
Они помолчали.
Ребекка задумчиво спросила:
— Что же с нами все-таки случилось?
— Ты действительно не можешь понять?
— Ну, не совсем.
— Мы полюбили друг друга.
— Но разве это может произойти так внезапно?
— Не так-то уж и внезапно.
— Все это время мы были всего лишь полицейскими, партнерами на работе...
— Больше, чем просто партнерами.
— ...и тут вдруг... бац!
— Совсем не вдруг. Я уже давно люблю тебя.
— В самом деле?
— Ну, что-то месяца два.
— Я как-то не замечала.
— Долго и медленно влюблялся в тебя.
— Но почему же я ничего не видела?
— Ты все очень хорошо видела. Только подсознательно.
— Может, ты и прав.
— Не пойму, почему ты так противилась нашему чувству?
Ребекка промолчала.
— Я думал, что чем-то тебе неприятен.
— Нет, я просто считала тебя неотразимым.
— Тогда зачем отталкивала?
— Я боюсь.
— Чего?
— Обладать кем-то. Любить кого-то.
— Почему?
— Страшно потерять человека, которого любишь.
— Но это ведь глупо.
— Нет, совсем не глупо.
— Каждый, имея что-то, рискует потерять...
— Я знаю.
— Что же, тогда не надо ничего приобретать?
— Может, это лучше всего.
— Вообще не иметь ничего, приносящего счастье?
— Да.
— Это философия одиночки.
— И все равно наша любовь пугает меня.
— Мы не потеряем ее, Ребекка.
— Ничто не вечно на этом свете.
— Но у нас же с тобой не то, что называется хорошими отношениями?
— Все проходит.
— Послушай меня внимательно, если у тебя что-то не складывалось с другими мужчинами, то это еще не значит...
— Нет, я не об этом.
— О чем же тогда?
Ребекка ушла от ответа:
— Поцелуй меня.
Джек поцеловал ее. Еще и еще раз...
В этих поцелуях не было страсти. Они были нежными, упоительными.
Спустя некоторое время он сказал:
— Я люблю тебя.
— Не говори этого.
— Это правда.
— Просто не говори это вслух.
— Я не привык бросаться словами.
— Знаю.
— И я не стану говорить чего-то, не будучи в этом уверенным.
Она старалась не встречаться с ним взглядом.
Джек сказал:
— Ребекка, я уверен, что люблю тебя.
— Я, кажется, просила тебя не говорить этого.
Сказала и закусила губу.
— Я не напрашиваюсь на ответные обещания, — сказал он.
— Джек...
— Просто скажи, что не ненавидишь меня.
Она вздохнула.
— Я не ненавижу тебя.
Джек ухмыльнулся.
— А теперь скажи, что я тебе не очень противен.
— Ты мне не очень противен.
— Скажи, что я тебе немного нравлюсь.
— Ты мне немного нравишься.
— Может, больше, чем немного?
— Может, больше, чем немного.
— Отлично. На настоящий момент мне этого хватит.
— Ну и хорошо.
— Но все равно я люблю тебя.
— Джек, черт возьми!
Она отодвинулась от него, натянув на себя простыню.
— Не будь такой холодной, Ребекка.
— Разве я холодно к тебе отношусь?
— Не обращайся со мной так, как ты это делала весь сегодняшний день.
Она посмотрела ему в глаза.
Джек сказал:
— Мне казалось, что ты сожалеешь о том, что было вчера.
Она отрицательно покачала головой.
Джек продолжал:
— Меня очень задело то, как ты вела себя сегодня. Я решил, что ты разочаровалась во мне и в себе после того, что произошло вчера.
— Нет, и не думала.
— Теперь я это знаю, но сейчас ты снова отстраняешься от меня.
Что-нибудь не так?
Ребекка, как маленькая девочка, принялась грызть ноготь.
— Ребекка!
— Я не знаю, как сказать. Не знаю, как объяснить. Мне никогда раньше не приходилось говорить об этом кому-либо.
— Не беспокойся, у тебя хороший слушатель.
— Мне нужно немного времени, чтобы подумать.
— Пожалуйста, думай.
— Немного. Буквально несколько минут.
— Можешь думать сколько угодно.
Ребекка задумчиво рассматривала потолок. Джек накрыл себя и ее одеялом.
Некоторое время они оба молчали.
Ветер за окном пел серенаду из двух нот.
— Мой отец умер, когда мне было шесть лет, — заговорила наконец Ребекка.
— Это ужасно. Ты его, по сути, и не знала?
— Да, это так. Но даже сейчас, как ни странно, мне его очень не хватает — отца, которого я почти не знаю и которого почти не помню. Все равно мне его страшно не хватает.
Джек вдруг подумал о своем Дэйви, которому в момент смерти матери не было еще и шести.
Он мягко сжал руку Ребекки.
Она продолжала:
— Страшно не то, что отец умер, когда мне было только шесть лет. Самое страшное то, что я присутствовала при его смерти, видела все собственными глазами.
— Господи, как это случилось?
— Ну... у них с мамой была бутербродная. Совсем маленькая, четыре небольших столика. В основном они работали по заказам: бутерброды, картофельный салат, салат из вермишели, несколько сладких блюд. В этом бизнесе трудно добиться успеха, если у тебя с самого начала нет двух важных вещей: приличного стартового капитала, чтобы продержаться два первых трудных года, и выгодного людного места по соседству с какими-нибудь офисами. В этом смысле моим родителям было трудно: у них не было хорошего стартового капитала, они не могли платить за аренду помещения в бойком месте. Начав с невыгодной точки, они каждые три года перебирались в новое место, немного лучше предыдущего. Трудились в поте лица, не покладая рук — отцу пришлось подрабатывать уборщиком. Он уходил на эту работу поздним вечером, когда закусочная закрывалась, и возвращался домой только к утру. Спал четыре-пять часов и шел открывать свою бутербродную. Мама много работала на кухне, стояла за прилавком, убиралась в чужих квартирах, чтобы немного подработать.
Наконец закусочная стала приносить доход. Отец бросил вторую работу, мать больше не подрабатывала уборкой. В общем, дело пошло в гору, и они уже стали искать помощника, поскольку вдвоем уже не справлялись с работой. Но однажды днем... в затишье между обедом и ужином, когда мама пошла отнести заказ, а мы с отцом были в заведении вдвоем... пришел этот парень... с пистолетом.
— О черт! — воскликнул Джек. Он знал, чем это обычно кончается. Он много раз видел это — трупы владельцев магазинов, распростертые у прилавка в луже собственной крови, очищенные кассовые аппараты...
Ребекка продолжала:
— Этот парень был какой-то странный. Хотя мне было всего шесть лет, я это сразу почувствовала, прошла на кухню и стала наблюдать за ним из-за занавески. Он выглядел нездорово... был бледен... тени под глазами.
— Наркоман?
— Да, как выяснилось позже. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу его бледное лицо, искривленные губы. Самое ужасное, этого подонка я помню отчетливо, а лицо собственного отца стерлось из памяти. Эти бешеные глаза!
Ее передернуло.
Джек сказал:
— Не продолжай.
— Нет, я должна рассказать, иначе ты не поймешь, почему я так отношусь к некоторым вещам.
— Ладно, если уверена в том, что...
— Я уверена.
— И что же? Твой отец не отдал деньги этому сукину сыну?
— Нет, отдал ему деньги. Все, до последнего цента.
— Не оказав сопротивления?
— Нет.
— Но это не спасло его?
— Нет. У этого подонка, видимо, было маниакальное состояние. Он ненавидел всех вокруг. Ты знаешь, как это бывает. Я думаю, ему не столько нужны были деньги, сколько удовольствие расправиться с кем-нибудь. Ну, он и... нажал на курок.
Джек обнял ее и притянул к себе.
— Два выстрела. И потом этот подонок убежал. В отца попала только одна пуля... в лицо.
— Господи, — вздохнул Джек. Он представил себе: шестилетняя Ребекка из-за занавески на кухне закусочной наблюдает за тем, как разлетается на куски голова ее отца...
— Это был сорок пятый калибр, — добавила сегодняшняя Ребекка, — разрывная пуля. Почти в упор.
— О Боже, не терзай себя!
— Отец умер почти моментально.
— Не мучай себя.
— Ему практически оторвало голову.
— Постарайся об этом больше не думать.
— Месиво из мозгов...
— Забудь обо всем этом.
— ...осколки черепа...
— Это было очень давно.
— ...кровь по всей стене.
— Успокойся, успокойся!
— Я еще недорассказала.
— Не надо, хватит на сегодня.
— Нет, хочу, чтобы ты все понял.
— Успокойся! Я здесь, я рядом. Успокойся.
8
В железном сарае Лавелль наклонился над ямой и двумя парами церемониальных ножниц с ручками из малахита разрезал шнур одновременно в двух местах.
Фотографии Пенни и Дэйви упали в яму и исчезли в оранжевом свечении.
Из глубины послышался ужасающий, нечеловеческий рев.
— Убейте их, — сказал Лавелль.
9
Они все еще лежали в кровати. Все еще лежали обнявшись.
Ребекка сказала:
— У полиции было только мое описание убийцы.
— Шестилетний ребенок — не лучший свидетель.
— Они очень старались отыскать след подонка. Они действительно старались.
— И взяли его?
— Да, но слишком поздно.
— Что ты имеешь в виду?
— Понимаешь, в тот день он унес из закусочной двести долларов.
— И что же?
— Это было двадцать два года назад.
— Ну и?..
— Тогда две сотни были большими деньгами. Конечно, не состояние, но сумма немалая.
— Не пойму, к чему ты клонишь?
— Ему это показалось легкой добычей.
— Не слишком легкой. Он же убил человека.
— Но он необязательно должен был стрелять. Просто в тот день он хотел кого-нибудь убить.
— Ладно. Значит, своим извращенным умом он решил, что это просто.
— Прошло полгода.
— Полиция так и не добралась до него?
— Нет. И ему это стало казаться очень простым делом.
Джеку стало плохо. У него свело живот.
Он сказал:
— Ты хочешь сказать, что...
— Да, именно.
— Он вернулся?
— С пистолетом. С тем же пистолетом.
— Но ведь для этого надо быть полнейшим идиотом?
— Наркоманы рано или поздно превращаются в идиотов.
Джек замолчал. Ему не хотелось слышать конец этой истории, но он знал, что Ребекка ее доскажет. Она хотела рассказать именно ему, она не могла не рассказать.
— За кассой стояла моя мать.
— Нет!
Джек сказал это тихо, но с силой, как будто его протест мог что-то изменить.
— Он выстрелил в нее.
— Ребекка!!!
— Выстрелил в нее пять раз.
— Этого... ты не видела?
— Нет. В тот день меня в закусочной не было.
— Слава Богу.
— На этот раз они его поймали.
— Но слишком поздно.
— Слишком поздно. Именно после этого я твердо решила, кем стану, когда вырасту. Я хотела стать полицейским, чтобы предотвращать подобные убийства, когда подонки стреляют в отцов и матерей, оставляя детей сиротами. Ты помнишь, тогда не было женщин-полицейских? Я имею в виду настоящих полицейских. Были женщины на бумажной работе в полицейских управлениях или связистки. Мне не с кого было брать пример, но я верила, что когда-нибудь мои планы сбудутся. Я была полна решимости. В мечтах я представляла себя только полицейским. Я не думала о том, что выйду замуж, заведу детей, потому что мысленно была готова к тому, что когда-нибудь придет подонок и застрелит моего мужа или разлучит меня с детьми. Какой же тогда в этом смысл? Я хотела стать полицейским, только полицейским. И я им стала.
В детстве и юности я так сокрушалась, что в тот ужасный день ничего не сделала для отца. И до сих пор виню себя в смерти матери: я ведь не смогла дать полицейским четкого описания убийцы. Если бы я смогла им помочь, может быть, полицейские успели бы поймать убийцу до того, как он расправился с матерью. Я возненавидела себя. Стать полицейским и останавливать подобных сволочей — таким представлялось мне искупление собственной вины. Вероятно, звучит это ненаучно, но близко к истине. Именно эти чувства определяли мои поступки.
— Тебе не в чем себя винить. Ты сделала все, что могла. В конце концов, тебе было всего шесть лет.
— Знаю и понимаю это. Но чувство вины не только не исчезает, а временами обостряется. Думаю, мне так и не избавиться от него. Даже ослабев со временем, оно все равно останется со мной.
Так вот почему Ребекка Чандлер такая, какая она есть! Он понял, почему ее холодильник забит продуктами: после детства с его несчастьями и горем набитый продуктами холодильник создавал ощущение стабильности и безопасности. Такая Ребекка заставляла себя уважать, еще больше притягивала к себе. Да, она была женщиной, не похожей на других.
Джек чувствовал, что после этой ночи у него начнется иная жизнь.
Проходит боль одиночества, вызванная смертью Линды. Ему повезло: он встретил Ребекку. Немногим мужчинам суждено дважды в жизни встретить прекрасных женщин и дважды получить шанс на счастье. Ему очень повезло. Он благодарен судьбе за эту перспективу заманчивого будущего. Несмотря на день, полный крови и трупов, Джек чувствовал, как его переполняет радость бытия. Ничего плохого не случится. Теперь ничего плохого просто не могло произойти!
10
— Убейте их, убейте их, — повторял Лавелль. Его голос уходил все дальше в глубь ямы. Далекое, чуть различимое, аморфное, оно вдруг ожило, как бы приближаясь к поверхности, запульсировало, запузырилось.
Из лавообразной массы, которая могла быть от Лавелля на расстоянии вытянутой руки, а могла — и на расстоянии многих миль, вдруг начало что-то возникать.
Что-то чудовищное.
11
— Когда убили твою мать, тебе было всего...
— Семь лет. Исполнилось семь за месяц до маминой смерти.
— Кто же тебя воспитывал?
— Я жила с дедушкой и бабушкой, родителями матери.
— И как тебе жилось?
— Они любили меня, так что сначала все было хорошо.
— Только сначала?
— Вскоре дедушка умер.
— Еще одна смерть.
— Да, смертей вокруг меня хватало.
— И как это произошло?
— Раковая опухоль. Я уже видела мгновенную смерть, после узнала, что такое смерть медленная.
— И долго это длилось?
— Два года с момента диагноза. Он таял на глазах, потерял тридцать килограммов, остался без волос после сеансов облучения. В последние два месяца это уже не был тот дедушка, которого я знала. На него трудно было смотреть.
— Сколько же тебе было, когда он умер?
— Одиннадцать с половиной.
— И потом осталась только бабушка?
— Да, но ненадолго. Она умерла, когда мне было пятнадцать лет. Сердце.
И я попала под опеку окружного суда. Следующие три года, до восемнадцати, я провела с приемными родителями. Пришлось сменить четыре такие семьи. Я никогда не сближалась с ними, просто не позволяла себе этого. Все время просила о переводе в другое место, потому что уже тогда понимала, что любовь и привязанность осложняют жизнь людей. Любить кого-нибудь — это даже опасно, это западня. Соломинка в твоих руках, которую кто-то вдруг переламывает в тот момент, когда ты решишь, что все будет хорошо. Мы все такие хрупкие. А жизнь абсолютно непредсказуема.
— Но это не причина оставаться на всю жизнь одинокой. Наоборот, нужно искать людей, которых мы полюбим, с которыми разделим все радости и испытания, которым сможем открыть свое сердце. Людей, на которых можно положиться и которых самим нужно поддержать. Заботиться о друзьях и семье, знать, что и они заботятся о нас, любить, быть любимыми — вот смысл нашей жизни, опора в трудную минуту, причем смысл, нас возвышающий, поднимающий нас над тривиальной борьбой за существование, за выживание. Именно любовь способна отодвинуть от нас мысли о тьме, ожидающей каждого в конце жизни.
Закончив эту фразу, Джек чуть не задохнулся: он сам ошарашен был и тем, как это сказал, и тем, что так думал.
Ребекка погладила его по груди, потом крепко к нему прижалась.
— Ты прав. Я душой чувствую, как ты прав.
— Рад это слышать.
— Какая-то часть души не разрешает мне любить или быть любимой, опасаясь, что я снова потеряю все, чем дорожу. Она нашептывает, что одиночество лучше, чем потери и боль.
Джек обнял ее.
— Понимаешь, подаренная кому-то или полученная от другого любовь не исчезает даже после того, как дорогие нам люди уходят в небытие. Любовь вечна. Горы разрушаются, моря иссыхают, пустыни уступают место новым морям.
Время разрушает все, что создается человеком. Великие идеи вдруг становятся ошибочными и тоже рушатся, как замки или храмы. Но любовь — это сила, энергия, мощь. Рискуя уподобиться проповеднику, я скажу, что любовь подобна лучу света, пронзающему Вселенную и уходящему в бесконечность. Подобно этому лучу, любовь никогда не исчезает. Она такая же могучая сила, как молекулярная энергия или сила гравитации. Без молекулярных связей, без силы тяжести, без любви повсюду воцарится хаос. Мы существуем для того, чтобы любить и быть любимыми, потому что любовь, по крайней мере, в моем понимании, единственная сила, привносящая смысл и свет в наше существование.
Это должно быть так. И, если это не так, то ради чего мы живем? И, если это не так — да спасет нас Бог!
Несколько минут они лежали молча.
Джек устал от потока слов и чувств, исходивших от него как бы помимо его воли.
Он чувствовал, что Ребекка должна остаться с ним навсегда. Мысль о том, что этого может и не быть, была для него странной и непонятной.
Но ей он больше ничего не сказал. Теперь решение было за ней.
Через некоторое время Ребекка сказала:
— Впервые за много лет я не столько боюсь любви и возможных потерь, сколько боюсь вовсе не любить.
Сердце Джека совершило в груди мощный прыжок.
Он сказал:
— Прошу тебя, никогда не относись ко мне так холодно.
— Мне будет нелегко переучиваться.
— Но тебе это по силам.
— Учти, иногда я буду немного отстраняться от тебя, так что понадобится терпение.
— Я умею быть терпеливым.
— Господи, да уж мне ли не знать этого! Ты самый терпеливый человек из всех, кого я знала.
— Самый терпеливый?
— Да. Я же знаю, что на работе иногда бывала просто несносной. Но ничего не могла с собой поделать. Мне даже хотелось, чтобы ты ответил тем же или устроил хорошую взбучку. И когда это однажды произошло, ты проявил себя разумным, спокойным и очень терпеливым человеком.
— Ну, прямо святой.
— Просто ты хороший человек, Джек Доусон. Прекрасный человек.
Действительно прекрасный.
— Я знаю, что кажусь тебе просто совершенством, — иронично заметил Джек, — но у меня есть и некоторые недостатки.
— Не может быть! — воскликнула Ребекка, изобразив удивление.
— Правда.
— Назови хоть один изъян.
— Я люблю слушать Барри Манилоу.
— Только не это!
— Я знаю, музыка у него не очень, слишком сладкая и механическая, но мне нравится. Да, и еще — я не люблю Элана Аллу.
— Но ведь он нравится всем!
— А по-моему, абсолютная ерунда.
— У тебя совсем нет вкуса.
— Еще я люблю ореховое масло и сандвичи с луком.
— Фу! Элан Алла никогда не стал бы есть ореховое масло и сандвичи с луком.
— Но у меня есть одно крупное достоинство, которое перекрывает все недостатки.
Ребекка усмехнулась:
— И какое же?
— Я люблю тебя.
На этот раз она не прервала его.
Ее руки обвили Джека.
— Я снова хочу тебя, — прошептала Ребекка.
12
Обычно Пенни ложилась спать на час позже Дэйви. Эта привилегия определялась четырехлетним превосходством в возрасте. Она всегда пресекала любые попытки лишить ее этого ценного и неотъемлемого права. Однако сегодня, когда в девять часов тетя Фэй предложила Дэйви почистить зубы и ложиться, Пенни решила последовать за ним.
Сейчас она не могла оставить Дэйви одного в темной спальне, где до него могли добраться гоблины. Ей придется бодрствовать, присматривая за Дэйви, пока не придет папа. Она сразу же расскажет отцу все о гоблинах. Он, по крайней мере, выслушает ее, прежде чем вызывать "скорую".
Дети не взяли с собой никаких вещей, здесь у них были свои зубные щетки и пижамы: когда отец задерживался на работе, время от времени они оставались на ночь у Фэй и Кэйта. А в спальне для гостей обоих наутро ждала смена чистого белья.
Через десять минут дети уже устроились в теплых кроватях. Тетя Фэй пожелала им сладких снов, выключила свет и закрыла за собой дверь.
В комнате царила густая темнота.
Пенни решительно отгоняла приступы страха.
Дэйви некоторое время молчал. Потом позвал:
— Пенни?
— Ну?
— Ты здесь?
— А кто, ты думаешь, только что сказал "ну"?
— А где сейчас папа?
— Он задерживается на работе.
— А-а-а... На самом деле?
— Он действительно задержался на работе.
— А вдруг с ним что-то случилось?
— Нет, ничего не случилось.
— А если его ранили?
— Нет, его не ранили. Если бы его ранили, нам бы сразу сообщили. Нас даже, наверное, отвезли бы к нему в больницу.
— Нет, никто не стал бы этого делать. Взрослые стараются оберегать детей от таких известий.
— Ради Бога, перестань так волноваться. С отцом все в порядке. Если бы его ранили или произошло бы еще что-нибудь в этом роде, мы знали бы об этом от тети Фэй и дяди Кэйта.
— А может, они уже что-то знают?
— Мы с тобой уже догадались бы, Дэйви.
— А как?
— Заметили бы по их поведению, как бы они ни старались это скрыть.
— А в чем бы это у них выражалось?
— Ну, они разговаривали бы с нами по-другому, выглядели бы растерянными и вели себя необычно.
— А они всегда ведут себя необычно.
— Я имею в виду "необычно" в смысле "по-другому". Они старались бы проявить к нам особую доброту, потому что им было бы нас жалко. Ты думаешь, тетя Фэй стала бы так критиковать папу, знай она, что он ранен и лежит в больнице?
— Ну... нет. Я думаю, ты права. Даже тетя Фэй не стала бы так делать.
Они замолчали.
Пенни высоко взбила подушку и лежала, вслушиваясь в темноту.
Ничего не слышно. Только ветер за окном. Где-то далеко урчит снегоочиститель.
Пенни посмотрела в сторону окна — оттуда шел прямоугольник слабого, неясного свечения.
Гоблины придут через окно?
Или через дверь?
А может, вылезут из-за плинтуса? Возникнут в виде дыма, а затем материализуются, заполнив всю комнату? Так вроде поступают вампиры. Пенни видела их в старом фильме про Дракулу.
Может, они явятся из шкафа?
Девочка посмотрела в дальний угол комнаты, самый темный угол, где стоял шкаф. И не увидела там ничего, кроме черной темноты.
Может быть, позади шкафа существует волшебный невидимый ход, которым воспользуются гоблины?
Нет, это смешно! Хотя почему? И если история о гоблинах была достаточно смешной, то они-то сами есть. Она же их видела.
Дэйви задышал глубоко и ровно. Он заснул. Пенни позавидовала ему. Ей-то нельзя спать.
Время шло. Очень медленно.
Взгляд Пенни то и дело обегал темноту: окно... дверь... шкаф... окно... дверь... шкаф.
Она не знала, откуда появятся гоблины, но в том, что они обязательно появятся, не сомневалась.
13
Лавелль сидел в темной спальне своего дома. Вызванные им убийцы поднялись из ямы и исчезли в заснеженном ночном городе. Вскоре оба доусоновских отпрыска будут убиты, разорваны на куски и превращены в груды мертвечины.
Эта приятная мысль возбуждала его.
Ритуалы отняли у него все силы. Не физические, не умственные. Напротив, он чувствовал себя сильным, свежим, ко всему готовым. Истощены были силы Бокора, и настало время их пополнить. В данный момент он был Бокором лишь формально. Растратив столько магических сил, он стал обыкновенным человеком.
А ему не нравилось быть обыкновенным человеком.
Объятый темнотой, он мысленно воспарил вверх — сквозь потолок, сквозь крышу дома, сквозь морозный воздух — к потокам дьявольской энергии, носившимся над огромным городом. Он тщательно обходил потоки энергии добра, которые тоже циркулировали в ночи. Они не могли пополнить его энергетику.
Более того, даже представляли для него определенную опасность. Он припадал к самым темным и отвратительным из дьявольских потоков, пропуская их через себя и насыщаясь энергией зла.
Через несколько минут он словно родился заново. Теперь он уже не был простым человеком. Конечно, не Богом, но больше, гораздо больше, чем простым человеком.
Сегодняшней ночью он совершит еще один акт колдовства. Настало время смирить Джека Доусона. Наконец-то он покажет полицейскому, как велика мощь настоящего Бокора. Потом, когда его дети будут растерзаны на куски, этот человек поймет, насколько он был глуп, отвергая его предложение — предложение Бокора, и как немного надо было для того, чтобы спасти детей, — просто смирить свою гордость и отойти от расследования. Он поймет, что сам подписал им смертный приговор, и это потрясет его до глубины души.
14
Пенни подскочила в кровати и чуть было не закричала, чтобы позвать тетю Фэй.
Нечто, странный, противный звук. Нечеловеческий крик. Еле различимый, доносящийся откуда-то издалека. Может быть, из квартиры несколькими этажами ниже. Пенни показалось, что звук идет по системе отопления.
Она напряженно ждала.
Минута, две, три.
Нет, не повторяется. Никаких неестественных звуков больше не было.
Но Пенни знала, что именно она слышала и что именно это означало!
Они идут за ней и за Дэйви. Они уже в пути. И скоро будут здесь.
15
На этот раз их слияние было медленным, до боли нежным, наполненным неясными придыханиями и стонами, легкими прикосновениями. Ощущения, достойные грез: как будто плывешь, превращаясь в солнечный свет, становясь невесомым. Уже не акт любви, но эмоциональный союз, утверждение их духовной близости. И когда наконец Джек с наслаждением отдал свою энергию ее упоительному телу, он почувствовал, что его нет, а есть нечто другое, единое целое — он и Ребекка! И Джек инстинктивно понимал, что она чувствует то же самое.
— Это было восхитительно.
— Да.
— Лучше орехового масла и бутербродов с луком?
— Пожалуй.
— Ну ты и нахал!
— Ты знаешь, ореховое масло и бутерброды с луком — просто фантастическая вещь! И я люблю тебя, — сказал Джек.
— Я рада, — ответила Ребекка.
Она все еще не могла сказать вслух, что любит его. Но Джека это и не беспокоило. Он знал, что она его любит.
Сидя на краю кровати, он одевался. По другую сторону кровати Ребекка расправляла синее платье.
Вдруг оба вздрогнули от непонятного шума: обрамленная рамкой красивая афиша Джонса Джексела неожиданно сорвалась с крючка, на котором висела, и упала со стены. Афиша была большая — метр на семьдесят пять сантиметров, — к тому же застекленная. Им показалось, что на какой-то миг она как бы зависла в воздухе и лишь потом со странным грохотом упала на пол рядом с кроватью.
— Что за черт? — воскликнул Джек.
— Что могло случиться? — недоумевающе проговорила Ребекка.
Дверца шкафа со стуком открылась, затем так же закрылась. Опять открылась.
Высокий комод с шестью ящиками покачнулся, отрываясь от стены, и стал падать прямо на Джека.
Ему пришлось отскочить в сторону. Комод грохнул о пол всей тяжестью, издав звук, подобный разрыву гранаты.
Ребекка прижалась к стене и стояла в полном оцепенении, широко раскрыв глаза, сжав руки.
Воздух вдруг стал ледяным. По спальне пронесся порыв ветра — не просто сквозняк, а настоящий ветер, как тот, что бушевал в заснеженном городе.
У окна творилось что-то совершенно необъяснимое: как будто невидимая рука схватила и сорвала с карниза шторы, свалив их на пол бесформенной кучей. Та же невидимая рука вырвала карниз и отбросила его в сторону.
У прикроватных тумбочек распахнулись дверцы, все их содержимое рухнуло на пол.
От стен, сверху вниз, начали отрываться широкие полосы обоев.
Джек только успевал поворачиваться в разные стороны. Он был растерян, испуган и не знал, что предпринять.
На пол полетело большое зеркало.
Невидимый разрушитель схватил с постели одеяло и швырнул его на поваленный комод.
Ребекка закричала в пустоту:
— Прекратите! Сейчас же прекратите!
Невидимая сила не подчинилась, с кровати поднялось в воздух покрывало.
Казалось, оно ожило, превратилось в одушевленный предмет, способный действовать по собственному усмотрению: покрывало проплыло в угол комнаты, а там безжизненно рухнуло вниз.
Два уголка заправленной под матрац простыни неожиданно выпрямились.
Джек вцепился в простыню.
Кто-то выдернул из-под матраца два оставшихся уголка.
Джек попытался удержать простыню в руках, хотя понимал, насколько бесполезно противиться чудовищной силе, громившей спальню. Но это было единственное, что пришло ему на ум. Он просто должен был хоть что-то сделать.
Простыня так рванулась из его рук, что он, не удержавшись на ногах, упал на колени.
Небольшой телевизор в углу, стоявший на подставке с колесиками, включился вдруг сам по себе на большую громкость. Какая-то толстая баба танцевала ча-ча-ча с котом, а за кадром хор напевал хвалебные гимны в честь новой еды для кошек.
Джек поднялся на ноги.
Прикрывавший кровать тканый наматрасник поднялся, скомкался, и комок полетел в Ребекку.
По телевизору в это время показывали Джорджа Плимнтона, вещающего о преимуществах интертелевидения.
На нейлоновом покрытии матраца появилась рябь, как будто кто-то стягивал его. В верхней части покрытия образовалась дыра, ткань вокруг нее с треском поползла в разные стороны, и из разрыва показалось ватообразное содержимое матраца. Затем со звоном выпрыгнули несколько пружин, словно кобры, поднимающие головы под беззвучную музыку.
Со стен продолжали срываться обои.
По телевизору человек из Всеамериканской ассоциации производителей мяса вещал о прелестях мясной пищи, а перед камерой какой-то шеф-повар сладострастно нарезал кровавый ростбиф.
Дверца шкафа на этот раз двигалась с такой силой, что вылетела из пазов и вывалилась наружу.
Вдруг взорвался кинескоп телевизора. Брызнуло стекло. Внутри телевизора что-то коротко вспыхнуло, затем пошел дым.
Тишина.
Все замерло.
Джек посмотрел на Ребекку.
Она была испугана до смерти. В ее глазах застыло изумление. И ужас.
Зазвонил телефон.
Джек уже знал, кто звонит. Он поднял трубку и молча поднес ее к уху.
— Вы дышите, как загнанная лошадь, детектив Доусон. Вам понравилось?
Думаю, мое маленькое представление заинтересовало вас.
Джек так дрожал, что не мог говорить. Он и не хотел говорить, чтобы Лавелль не понял, насколько он испуган.
Но Лавелля, похоже, и не интересовал ответ Доусона. Во всяком случае, он не стал его дожидаться.
Бокор сказал:
— Когда вы увидите своих детей — мертвых, растерзанных, с вырванными глазами, выеденными языками, обглоданными до костей, — помните, что могли спасти их. Помните, что вы, именно вы, подписали им смертный приговор.
Именно вы несете полную ответственность за их гибель, как если бы видели, что они вышли на рельсы перед несущимся поездом, и не окликнули их. Вы отбросили их жизнь так, как если бы они были для вас каким-то мусором.
Поток слов вырвался из Джека, прежде чем он понял, что будет говорить.
— Ну ты, вонючий сукин сын! Ты не посмеешь и пальцем к ним притронуться. Ты не посмеешь...
Лавелль повесил трубку.
Ребекка спросила:
— Кто?..
— Это Лавелль.
— Ты хочешь сказать... все это?..
— Теперь ты веришь в черную магию? В колдовство?
— О Господи!
— А я теперь в это верю.
Не веря себе, Ребекка оглядела разгромленную комнату, покачивая головой и безуспешно пытаясь отмахнуться от слишком очевидных доказательств справедливости его слов.
Джек вспомнил, с каким скептицизмом слушал он рассказ Карвера Хэмптона о посыпавшихся с полок бутылочках, о возникшей из порошков и трав черной змее. Теперь скептицизм исчез. Остался только страх. Он подумал об изуродованных трупах, на которые насмотрелся еще утром.
Сердце забилось, как молот. Джек начал задыхаться. Казалось, его вот-вот вырвет.
Телефонная трубка по-прежнему была в его руках.
Он быстро набрал номер.
— Кому ты звонишь? — спросила Ребекка.
— Фэй. Она должна как можно быстрее увезти оттуда детей.
— Но Лавелль не может знать, где они сейчас находятся.
— Он не должен был знать и того, где нахожусь я. Я никому не говорил, что собираюсь к тебе. За мной никто не следил, это точно. Он не мог знать, где я нахожусь, и тем не менее узнал. Так что ему известно, где сейчас дети.
Черт, что такое?
Он набрал номер Фэй еще раз. Ему ответили, что номер не обслуживается.
Джек положил трубку.
— Лавеллю каким-то образом удалось вырубить номер Фэй. Мы должны сейчас же ехать туда. Господи, мы должны забрать детей.
Ребекка быстро выскользнула из платья, достала из шкафа джинсы и свитер. Через минуту она была одета.
— Не волнуйся, Джек, мы попадем туда раньше Лавелля.
Но Джеку показалось, что они уже опоздали.
