Всю вторую половину дня после первой победы трофейные команды собирали «урожай с полей». Дмитрий же пытался понять — что там произошло. Ибо на первый взгляд все выглядело слишком одиозно.

С одной стороны он твердо знал, что двадцать лет спустя Густав II Адольф творил вещи куда более интересные. За несколько лет боев он навел такое опустошение в Речи Посполитой, что не пересказать. Пожалуй, если бы его случайно не убили шальной пулей, то он мог сколотить поистине великую державу вокруг Балтийского моря. И на той войне ясновельможные полководцы чудили куда как «нажористей». Среди них был и Станислав, «отличившись» не меньше прочих.

Но, с другой стороны у царевича просто не укладывался в голове поступок гетмана. Дмитрий вполне допускал, что Станислав мог не знать о высоком действии картечного боя полковых орудий с унитарно-картузным заряжанием. Об этих нюансах в те годы действительно мало кто знал, хотя бы потому, что сам по себе зарядный картуз впервые начали применять только в начале XVII века. То есть, иными словами, Дмитрий был если не первопроходцем в этом деле на планете, то одним из самых первых. Так что, царевич вполне понимал, почему Жолкевский отправил две тысячи крылатых гусар в лобовую атаку. По его разумению пушки могли дать всего один залп. Но не вышло. Всадников остановили и отбросили. Почему же он не сделал из всего это вывод? Зачем отправил следом плотные порядки пехоты? Не дурак ведь по слухам.

Конечно, всегда можно потешить свое самолюбие и пафосно объявить Станислава идиотом. Ну а что? Поступок-то глупый. Однако Дмитрий прекрасно знал, что глупые поступки совсем не обязательно являются признаком глупости. Как и умное лицо, как известно, не является признаком ума. Недостаток сведений, неуместная или устаревшая парадигма мышления, поспешность… и многое, многое другое может стать истинной причиной для одиозной ошибки. Всего не перечесть.

Решил он собрать своих командиров и провести мозговой штурм. Они-то все аборигены. А значит, накидают ему мыслей о том, что могло твориться в голове у противника. Пообщался. И тихо выпал в осадок. Потому как понял — даже его командиры, наблюдавшие за ходом боя в полигонных условиях, не осознали произошедшего. Почему? Да проще простого — сценарий боя выходил за их парадигму мышления. Почти все попытались приплести какие-то высшие силы для оправдания успеха. Смотрели да не видели, а если и видели, то не то.

— Дураки! Идиоты! Кретины! — Хотел в тот момент закричать царевич. Но сдержался, хотя бы потому, что последние два термина были им неизвестны. Да и зачем обижать людей попусту? Но тогда что не так?

Допустив, что Жолкевский не дурак, а вполне адекватный и опытный полководец, Дмитрий пришел к довольно грустному выводу: тот иначе попросту и не мог поступить. Почему? Потому что царевич навязал ему новую парадигму боя. И он к ней оказался не готов. Точно так же, как персы не смогли совладать с новой парадигмой Александра Македонского. Как галлы не устояли перед парадигмой римских легионов. Как англосаксы не выдержали натиска норманнского рыцарства. Как пали Имперские рыцари под ударами швейцарской пехоты. И так далее. История знает бесчисленное множество примеров подобного поведения. И далеко не всегда жертвам новизны получалось выйти за рамки «привычного прошлого» в разумные сроки.

Взять того же Густава II Адольфа. Он громил своих врагов направо и налево, действуя в новой парадигме боя на протяжении двадцати двух лет. И что? Речь Посполитая перестроилась? Нет! Она и спустя полвека, к временам Петра Великого находилась на уровне эпохи Стефана Батория. А успехи Федора Ушакова на флоте? Разве они позволили османам переосмыслить свою стратегию на основании новых данных? Никак нет. Поэтому он гонял их ссаными вениками на протяжении долгих лет.

Тогда получается что? Правильно. Станислав Жолкевский не дурак, не идиот. Он вполне адекватный и толковый полководец, который просто не смог перестроиться для новой парадигмы ведения боевых действий. С одной стороны. А с другой, как и любой полководец не забывал в своих поступках о политической составляющей. Станислав просто не мог взять и отступить. Это было бы концом его карьеры. Ведь, где это видано, чтобы десять тысяч наемных немецких пехотинцев убегали от трех тысяч стрельцов? И это тогда, когда для них и тридцать тысяч, а в некоторых обстоятельствах и сорок тысяч стрельцов — не проблема. Гетман же прекрасно понимал, что не сможет объяснить подробности окружающим, потому как им будет плевать. Как, впрочем, и всегда.

Натянутое объяснение. Но хоть какое-то. Особенно если учесть, в общем-то, очень невысокий уровень местного образования и еще меньшую степень интеллектуального развития. Да и с чего ему здесь быть большим? Действительно толковой системы образования, упражняющей мозг с детства нет. Даже в частном порядке. Какие-то наметки имеются, но аристократы ими в основном пренебрегают. Сверху же к тому всему можно и нужно накинуть «туман войны», то есть, острую ограниченность в достоверной информации, что заставляет додумывать и фантазировать. И, как показали командиры самого царевича, в основном все это выливается в разнообразную мистику.

Из подобных размышлений проистекали очень интересные выводы. Однако Дмитрий постарался о них не думать, чтобы не вскружить себя голову излишне позитивными ожиданиями…

Раннее утро следующего дня началось с завтрака и построения терции.

Царевичу требовалось осмотреть людей. Взглянуть им в глаза. Попытаться понять — готовы ли они атаковать превосходящие силы, развивая достигнутое преимущество. Или нужно отходить. Программа минимум была перевыполнена с большим запасом. Пятьсот с гаком гусар полегло у противника, да за три тысячи пехоты. И это не считая большого числа легкораненых, что отступили как во временный лагерь.

Почему атаковать?

Потому что Станислав сделал правильный вывод из поражения. Расспросил своего заклятого француза. Так что ляхи стали снимать пушки с батарей под Смоленском еще вечером. Туда ведь «игрушки» калибров в восемь или более фунтов, что для пролома стен привезли. Эти разобьют издалека его боевые порядки. Обрушат и без того не больно-то высокий боевой дух войска. Повыбьют «единорогов». А потом ляхи и немцы повторят свою атаку. Выстоит ли он снова? Кто знает. Но риск становится слишком большим. Царевич на него был не готов, даже ради куража и славы…

Дмитрий медленно шел перед построенными войсками. Осматривал людей. От них веяло смешанными чувствами. Нужно ли с такими атаковать? Большой вопрос. Но он должен был попробовать…

— Вчера вы разбили врага! — Громко произнес царевич. — Вы! Но я не верю вам…. Да! Вы не ослышались! Я не верю вам! Ибо вы боитесь ляхов! Вчера разбили! А сегодня боитесь! Они тащат пушки. Их должно атаковать не медля. Решительно! Напористо! Сбросить за лед! Обратить в бегство! Но вы не готовы! Вы их слишком боитесь! Так что, сворачиваем лагерь. Мы отступаем. — Произнес царевич и спокойным шагом отправился к своей палатке.

Провокация? Безусловно. Но он действительно не верил в них. И нуждался в костыле такого рода. Склонят голову и поплетутся собирать пожитки, ворча и проклиная свою судьбу? Значит отступят. Ничего страшного не произойдет. Предсказуемо. А если заропщут да загудят, разъяряясь, то может и выйдет что путное.

В палатке он взял в руке сводку о работе трофейной команды и начал ее перечитывать, чтобы хоть чем-то себя занять. Мысли путались, не позволяя сосредоточиться на закорючках далеко не самого аккуратного рукописного текста. А там, снаружи, потихоньку начинало все закипать. Сначала редкие крики, потихоньку перерастали в натуральный гвалт. Десяти минут не прошло, как в палатку заглянуло Петр Иванович с пылающим взором и раскрасневшимся лицом. Он ничего не сказал, но это и не требовалось.

Дмитрий встретился с ним взглядом и улыбнулся.

Вышел к людям.

Они волновались. Многие махали оружием и руками. Кто-то что-то кричал. Их можно было понять. Или нет? Впрочем, это и не важно. Он добился того, чего хотел.

«Прямо планета обезьян» — проскочило у него в голове. — «Хотя… вполне, вполне. Мы ведь родичи. Точнее лысая разновидность…»

Царевич поднял руку, призывая к тишине.

В несколько ударов сердца эта «стая гамадрилов» затихла, напряженно вглядываясь в него.

— Не хотите отступать?

— Нет!

— Не слышу!

— НЕТ!!! — Взревела толпа.

— А что вы хотите?

— В бой!

— Неужели не боитесь?!

— НЕТ!!! — Протяжно и жутко закричали его бойцы.

— Тогда атакуем! — Крикнул Дмитрий и улыбнулся. Риск велик. Но пока запал не прошел, можно было попытаться. Пока они еще боятся своих страхов…

Станислав Жолкевский пребывал в шоке.

Такой разгром! Из двух тысяч крылатых гусар пять сотен там осталось, да еще до восьми сотен с ранами слегло. Даже малые картечины — и те вредили немало. На неделю, не меньше, из строя выбивали. Да и лошадей сколько побило! Страсть! Наемная немецкая пехота пострадала даже больше….

— Не переживайте, — с язвительными нотками в голосе произнес француз. — Подведем пушки и вынудим их отойти.

— Отойти?! Только отойти?!

— Боюсь, что разбить их так просто не получиться. Это терция, друг мой.

— Будь она проклята! — В запале закричал гетман.

— О да! Вся Франция тебя в этом всецело поддерживает, — с едкой улыбкой и легким поклоном, выполненном в издевательской манере, заменит француз.

Капитан для себя уже все решил. Кампания проиграна. Появление на этом театре боевых действий терций делало его совершенно неинтересным и крайне опасным. По крайней мере, на его взгляд. Осталось только правильно из всей этой дурной истории выйти. Все-таки репутация наемника стоила крайне дорого. Один раз оступишься — можешь и не подняться.

В этот момент взгляд француза привлекло какое-то движение у перелеска, что отделял временный лагерь армии от поля боя. Он достал свою зрительную трубу и побледнел. Этот неугомонный принц явно желал закрепить успех…

Дмитрий во главе сотни поместной конницы выскочил из-за перелеска и остановился. Перед ним лежал стихийно разбитый лагерь. Люди, по всей видимости, понадеялись, что столь малыми силами атаковать их не станут. Он оглянулся и улыбнулся. Из леса рысцой выбегали пехотинцы и сразу строились. Первая линия терции обретала свой вид прямо на глазах.

Пять минут. Ну, примерно. И построение завершилось.

В лагере же нарастала паника.

— Примкнуть штыки! — Громко крикнул царевич. Переждал волну шелеста с лязгом. И вновь заорал. — Вперед!

Сразу же ударили барабаны. Чуть позже подключились флейты. И пехота, четко удерживая строй, двинулась вперед атакующими колоннами. Ведь перехода к линейной тактики еще не произошло….

Маршевая музыка была предельно примитивна просто потому, что никакого полевого оркестра Дмитрий собрать тупо не мог. Тут ни нормальных инструментов, ни толковых музыкантов для этих целей взять было не откуда. Поэтому он остановился на мелодии, которую много раз слышал в исторических фильмах — British Grenadiers Song в ее наиболее архаичном исполнении. Всего лишь барабан да флейта. Примитивный и очень удобный мотив для ритмичного наступления плотных масс пехоты. Проще только тупо в барабаны бить. Так как у англичан этой мелодии еще не был, Дмитрий без малейшего зазрения совести назвал ее «Московский марш».

Развернутые знамена. Четкий шаг. Ритмичная музыка.

Для залпа никто не останавливался. Так колоннами и вошли в лагерь, где уже бушевала всеобъемлющая паника. Конечно, очаги сопротивления появлялись то здесь, то там. Но их сразу же подавляли, забрасывая ручными гранатами, да обрабатывая из мушкетонов и ручных мортир. Из-за чего гренадеры метались по лагерю, подрабатывая штурмовыми группами.

В середине лагеря начались определенные проблемы. Войска первой линии стали вязнуть. Слишком уж много оказалось противников. Но сразу же подоспела вторая линия. Дала залп из пищалей практически в упор. И с криками «Ура!» врубилась со штыками наголо в деморализованного врага.

Лагерь врага стремительно пустел.

Первый шок от атаки преодолели довольно быстро. Поэтому немецкая наемная пехота отходила довольно организованно. Выставляла заслоны. И под их прикрытием отходила. А те пятились под натиском этих странных бойцов в полушубках и шапках-ушанках, выкрашенных в красный цвет.

Через двадцать минут от начала атаки все было закончено.

Преследовать врага он не стал, опасаясь напороться на встречный удар кавалерии или подошедших резервов пехоты. Тех же панцирных казаков у Сигизмунда было еще под тысячу. Опрокинуть они его терцию не смогут. Но зачем лишний раз подставляться?

— Ура! — Закричал он, когда наступление окончательно остановилось, достигнув противоположного края временного лагеря.

— УРА!!! — Подхватила его пехота. — УРА!!! — Подхватила его поместная конница.

Верили ли они в победу? Вряд ли.

Скорее всего, вперед их вел страх…. Но поразмышлять ему не дали.

Искренняя радость от победы стала захлестывать этих мужчин. Они кричали, прыгали, махали руками, плакали. Кто-то осел на землю и просто беззвучно подрагивал, пытаясь совладать с собой. Они не верили в свою победу…. Они даже не верили, что выживут…. Дмитрий смотрел на них и улыбался. Это была их первая виктория. Эта, а не та, что вчера в поле приключилась по случаю. Ибо только здесь и сейчас они смогли победить себя. Разгромить свои страхи, решительно выйдя на верную смерть, боясь при том до ужаса, беспамятства, грязных штанов…. Но все равно — шли.

А потом Дмитрия стащили с коня и начали качать, крича что-то в его честь.

Наверное, только теперь они стали его солдатами… Людьми, для которых он стал олицетворением успеха, победы, достижения невозможного. Как, в свое время Карл XII для своих каролинеров или Александр Суворов для «чудо-богатырей». Ведь вера подчиненных в командира важна ничуть ни меньше, чем вера командира в них. Она должна быть обоюдной. И пусть она будет насквозь мистической. Плевать! Уж лучше такая сказка, чем вообще ничего.