Семен Никитович Годунов жизнь свою закончил очень печально. На коле. В окружение таких же «сидельцев» из числа тех, кто, так или иначе, ему помогал.

Дмитрий же не знал, радоваться этому или печалиться.

С одной стороны, Семен был опасен лично для него. Его смерть ознаменовалась тем, что пищу ему стали приносить без яда. И это было хорошо.

С другой стороны, этот представитель рода Годуновых действовал в интересах династии. И, если бы у Семена Никитовича все получилось, то удалось бы укрепить власть Бориса и сохранить наследование царства Федором. А недовольство толпы обратить на Шуйских.

Но хуже всего было то, что Семен руководил политическим сыском. Его задержание и казнь совершенно развалило это дело. Борис был слишком увлечен суровыми пытками. Все-таки любимую дочь убили. А люди Семена, опасаясь попасть под горячую руку, попросту разбежались. Когда же в кремле спохватились, то было уже поздно. Якову же Михайловичу Годунову-Толстову пришлось начинать чуть ли не с нуля. Да и Шуйские не пострадали. Вся ситуация пахла крайне скверно и грозила большими неприятностями. Дмитрий просто предвкушал какую-нибудь гадость или каверзу, только не понимал, откуда и в чьем исполнении. Поэтому, когда к нему вновь явился запыхавшийся слуга, прося срочно прибыть к царю, вздохнул с облегчением. Наконец-то загадка прояснится.

Прибыл.

К счастью, траурной компании вокруг умирающего тела не наблюдалось. Что уже неплохо.

Царь и патриарх сидели за столом в каком-то подавленном виде.

Слуги, после того, как зашел Дмитрий, выскользнули серыми мышками по взмаху руки.

— Опять что-то стряслось? — Осторожно осведомился царевич.

— Смоленск ляхи осадили, — буркнул царь.

После того, как троюродный брат, которому он всецело доверял, убил его родную дочь, впутав в это дело сына, Борис находился в депрессии. Ходил хмурый и подавленный. И много, истово молился. Впрочем, без толку. Ибо проблемы продолжали плодиться.

— Там крепость добрая. Должен устоять. Или у них много ломовых пушек?

— Не в том беда, — продолжил вместо царя патриарх. — Ляхов возглавляет лично король Польский и Великий князь Литовский — Сигизмунд. А при нем некто, выдающий себя за царевича Василия.

— Василия? — Сделал круглые глаза Дмитрий. История явно начинала идти новой дорогой, ибо о таком он даже не слышал в свое время, когда изучал эпоху. Да и Сигизмунд поначалу лично не совался в Россию.

— Он называет себя сыном Ивана Васильевича и его законной супруги — Анны Алексеевны, урожденной Колтовской. Говорит, что та, де в монастыре его уже родила, после того, как Иван Васильевич насильно постриг жену в монахини. Да, стервец, объявляет себя единственным законным наследником. Ты — де, бастард, рожденный вне брака. А Борис так и вообще вор, обманом завладевший венцом.

— Этого стоило ожидать, — потерев виски, произнес Дмитрий и сел на стул. — Держава переживает не лучшие времена. Царская власть слаба. Соседи совершенно точно должны были начать интервенцию. Под любым предлогом. Не нашли бы, так выдумали. Дурное дело не хитрое. Этого Василия кто-нибудь видел? Что о нем говорят?

— Ничего пока не известно, — покачал головой царь.

— Насколько реально, что он не самозванец? Ведь в том монастыре, где доживала свои дни Анна, наверняка сохранились записи о рождение ребенка.

— Я уже связался с ними, голубями, — хмуро произнес патриарх. — Действительно, непраздна была Анна, когда ее в монахини постригали. Как позже выяснилось. Мальчик родился. Назвали Василием. Первые несколько лет жил при монастыре, потом пропал. Куда не ведают. Только от кого ребенок не ясно. Очень уж круто обошел отец твой с Анной. Там все непонятно. Да и если бы она изменила и понесла, то место ее на плахе, а не в монастыре…

— Да еще и Федор Иванович о ней пекся, — добавил царь. — Деревеньку пожаловал в Белозерском уезде. Только про ребенка того ни слуху, ни духу. Говорят — умер. Но, как видно, не до конца.

— То есть, вы полагаете, что этот парень — последний законный сын Ивана Васильевича? — Повел бровью Дмитрий.

— Так и есть, — мрачно произнес патриарх. — Подобное возможно.

— Умеете вы радовать, — раздраженно буркнул Дмитрий. — Да уж. Задачка.

— Нужно войско вести. Нельзя оставлять Смоленск в беде. Взять, наверное, не возьмут. Но могут и на сторону Василия перейти.

— Терция в целом готова. Она может выступать хоть сейчас.

— Это хорошо. На то и надеемся.

— Какая от меня помощь нужна?

— Как какая? Бери войско да веди, — пожал плечами патриарх.

— Чего?! — Взвился Дмитрий. — Вы с ума сошли?! Какое веди?! Погубить их хотите?! Я же никогда войско не водил!

— Ты — Рюрикович. Если кто иной станет во главе войска, то и местнические споры будут да смута, и на сторону Василия перейти могут полки.

— А я не могу перейти? — Усмехнулся Дмитрий.

— Ты — нет, — серьезно сказал царь. — Зачем тебе на сторону Сигизмунда переходить? Он ведь явно Василия за ручного зверька держит. Нет. Ты уже однажды устоял перед соблазном и не взял царский венец, выбрав покой перед Смутой. А тут все совсем призрачно.

— И рискованно, — покачал головой Дмитрий.

— Ты выйдешь как можно скорее — по снегу. Возьмешь терцию, пару полков стрельцов да несколько сотен поместной конницы. Главное — не бить ляхов, а мешать им вести правильную осаду. Да флаг демонстрировать. А летом и я подойду с большим войском. Мне нужно время, чтобы его собрать.

— А я протяну там со столь незначительными силами?

— Твоя терция сильна в обороне. С наскока ее не взять даже гусарией.

— Мне это все совсем не нравится, — произнес Дмитрий, вставая. — Ну, какой из меня полководец? Я не хочу бездарно уничтожить терцию. Стрельцы и поместные — ладно. Жалко, но терпимо. Терция же у нас есть только одна.

— И она предана тебе, — вкрадчиво произнес патриарх. — Тебе и только тебе.

— Серьезно? — Саркастично переспросил царевич.

— Ты, может быть, о том и не знаешь, но это так. Поначалу роптали. Но через полгода их проняло. Они заметили свои успехи. Воодушевились. Стали свысока смотреть на стрельцов и поместных. Да еще и эти истории с торговыми гостями да ремесленниками. Людям понравилось, что целый Рюрикович бьет за их интересы морды. В ЭТОЙ войне личная преданность будет важнее воинского мастерства.

— Ну, не знаю, — покачал головой Дмитрий.

— Тут и говорить не о чем, — сердито произнес патриарх. — Больше вести эту терцию некому.

— Если так, то стрельцы мне особенно и не нужны. Они совершенно ни к чему не годны и ценности в маневренной войне не имеют. Станут только мешаться и задерживать нас. А вот поместную кавалерию возьму. Сотни три-четыре.

— Чего так мало?

— А зачем больше? — Удивился Дмитрий. — К серьезному бою она практически не пригодна. Лошади дурны да снаряжение пестрое и под борьбу со степью только и подходит. Там же нас ждут крылатые гусары. Эти поместных дворян стопчут — даже не заметят. Гонять рассеянные части врага мне не придется, ибо от обороны стану воевать. А значит они мне только для разъездов да охранения на марше нужны. Три-четыре сотни более чем достаточно для этого.

— Не высокого же ты о них мнения, — покачал головой царь.

— Как и о стрельцах. Пришло время новых войн и новых армий.

— Как знаешь, — тихо, но явно недовольно произнес Борис.

— Кто над ними начальным человеком пойдет?

— Петр Иванович Басманов. Брат того самого Ивана Ивановича, которого ты под Москвой спас. Я бы и Ивана поставил, да болеет. А у этого и голова светла, и жаждет славы. Да и перед тобой должок за спасение брата. Предать не должен.

— Может Михаила Скопина-Шуйского?

— Зачем он тебе?

— Поместная же конница. Дворяне. Чем выше род, тем проще ими командовать. Да и голова у него, говорят, светлая.

— Не, этого Шуйские на такие малые дела не дадут, — покачал головой царь. — Хоть и завидуют ему люто, особо Дмитрий Иванович, считая выскочкой, но все одно — поражение родовой чести над таким малым отрядом ставить. Я его лучше позже подошлю с подкреплениями к тебе. Немецкие роты да полка три стрельцов. За тобой может, и не угонятся, но к хлябям подойдут точно. Там уже сам разберешься, что с ними делать…