Дмитрий тихо паниковал и ужаленным кабанчиком носился по всему городу. Ему казалось, что затягивает порученное дело и ничего ровным счетом не успевает. Хотя аборигенам, привыкшим жить в этой эпохе, думалось совсем иное. Иной раз даже поговаривали, будто сын Ивана Васильевича какое-то слово тайное знает, чтобы быть одновременно в разных местах.

Вот рыбак идет на лодке, спускаясь по Яузе к Москве-реке. Смотрит — чуть севернее немецкой слободы царевич со свитой мелькает. Осматривает то, как идут работы по возведению казарм и хозяйственных построек для размещения нового полка. Чуть отвлекся. Задумался. Смотрит — тот же самый царевич уже в мастеровых рядах мелькает сильно южнее. Ругается вновь и вновь с недостаточно расторопными кузнецами да прочими ремесленниками. Чуть позже на торговом ряду слышит, что царевича видели в поле, что к западу от города. Там, где идут ежедневные упражнения с новобранцами. Строевая подготовка и диво — физическая, с полосой препятствий, полевым стадионом и прочими ухищрениями. Споры о том, где сейчас находится Дмитрий, стали для москвичей обычным делом. Казалось, что был он везде. Им казалось. Ибо привыкший к темпу XXI века царевич даже ленился настолько интенсивно, что мог вспотеть от безделья, ощущая, что не успевает толком отдохнуть.

Окружавшие Дмитрия люди выли. Натурально. В голос.

Нужна раскачка? На! Прямо под жопу!

И при всем при этом, несмотря на бешенную по местным меркам активность, он находил время для визитов вежливости, посиделок с царем и бумажной работы…

Борис Федорович стоял на крыльце и созерцал занятия по фехтованию, к которым подключился не только его сын Федор, но и с десятка два охочих из числа стрелецких начальных людей да поместных дворян.

— Ты прочел его работу? — Спросил царь, стоявшего рядом патриарха.

— «Русь изначальная»… — медленно произнес тот. — Прочел. И перечел. И еще раз. Уже пятый раз читаю и думаю. Он так писал дивно. Его слог прост, быстр, точен и язвителен. Столько острот и шуток. А ведь пишет о государях! Не понимаю….

— А что, он другой? Иной раз такое скажет, что хоть стой, хоть падай. И ведь всегда в точку.

— Да, — кивнул патриарх. — Отец его Иван Васильевич тем же отличался. Только к его чести был набожен весьма и человеколюбив. Зря никого не обижал.

— Так этот тоже…

— То руками. А словами? Иной раз и обидеться хочется, а понимаешь — не за что. Ведь прав собака рыжая, прав. Но все равно — больно от тех слов. Мнится, он за грехи тяжкие нам даден, дабы осознать их и раскаяться смогли при жизни.

— Куда уж больше? — Раздраженно фыркнул Борис.

— В книге той, что он написал, смысла намного больше, чем лежит на поверхности….

— О себе писал?

— Того не ведаю. Но намеков достаточно. Он явно связывает себя духовно с Рюриком. Мне кажется, что ему хочется повторить путь далекого предка. Сколотить дружину. Побороться за престол. И отбыть за море — новую корону создавать. Мы уже даже знаем — куда. Оттого и Шуйских за Рюриковичей не держит. Ему приятно считать себя последним в роду.

— Бунт поднимет?

— Не думаю, — покачал головой патриарх. — Он убежден в том, что если даже захватит власть, то потеряет ее. Я говорил с ним об этом несколько раз. Причем каждый раз он рисует ужасы одни страшнее других. Его неверие в людей поражает.

— Поэтому и Ксению в жены брать не хочет?

— Да. Он себя ничем связывать не хочет. Вон — чуть ли не силком признался в том, что сын Ивана Васильевича. Дмитрий чувствует себя у нас чужим. Это хорошо видно.

— Так он вырос на чужбине! — Возразил царь. — Да, притом, без детства и семейного тепла. Как еще он себя должен чувствовать?

— Я не знаю… — покачал головой патриарх.

— По городу вновь поползли слухи, — хмуро бросил Борис.

— Слышал.

— Очень опасные слухи! Они подталкивают меня на убийство Дмитрия. Но это конец! Кто бы его сейчас не убил — подумают на меня. И люд восстанет. Судя по всему к этому и ведут.

— Я же говорю — слышал!

— Вот и поговори с ним! Это кровь и смута. Кто-то готовит страшные дела. Я… — начал говорить Борис и замялся. — Я готов назначить его моим наследником, если он возьмет в жены дочь. Напомни ему истории с дочерями Олега и Мала. Не все так плохо.

— А твой сын?

— Если ветка Дмитрия прервется, то сын или его потомки станут следующими в наследовании. Отодвинем Шуйских в сторону. Он же их ненавидит. Разве не обрадуется? А Федя… он поймет и простит. Ведь враги хотят убить нас всех. И его, и сестру, и мать. Я объясню ему.

— Не знаю, — покачал головой патриарх. — Я попробую, но его душа для меня потемки.

— Ты уж постарайся. Чую это Шуйские воду баламутят. Они любят и умеют. Они опасны. Нужно спешить.