17
Расползавшийся по швам, заношенный шерстяной свитер, совершенно неуместный в Южной Калифорнии, придавал бродяге какой-то сюрреалистический вид. В протертых на коленях дырах истрепанных джинсов виднелась волосатая кожа, покрытая струпьями. Бродяга поднял стаканчик с мультяшными персонажами – казалось, Фред и Вилма, Барни и Бетти исполняют вдоль его кромки какой-то экзотический обряд посвящения, – и махом опрокинул в рот. После чего, смакуя, с видимым удовольствием облизнул губы – в последний раз в своей жизни.
– Мистер, проскочило как по маслу! Что есть, то есть!
– Я тоже люблю пропустить стаканчик на ночь, – кивнул Дюссандер, заходя ему за спину и вонзая в шею нож. Хрустнули хрящи, будто кто-то энергично раздирал на части жареную курицу с румяной корочкой. Стаканчик из-под желе выпал из рук жертвы и покатился по столу, отправляя в пляс мультяшных персонажей, которые весело закружились в хороводе.
Бродяга откинул голову назад и попытался закричать, но из разинутого рта вырвался только жуткий свистящий хрип. Глаза, расширившиеся от ужаса, казалось, вот-вот выскочат из орбит… Через мгновение голова с глухим стуком ударилась о стол, накрытый клеенкой в красно-белую клетку. Вставная верхняя челюсть вылезла вперед, обнажив в зловещей ухмылке зубы.
Дюссандер обеими руками выдернул нож и подошел к раковине, наполненной горячей мыльной водой. Нож нырнул в пахнущую лимоном пену, как маленький истребитель в облако.
Старик снова подошел к столу и оперся о плечо мертвого бродяги, пытаясь справиться с приступом кашля. Он достал из заднего кармана носовой платок и выплюнул в него желто-коричневый сгусток. В последнее время он слишком много курил. Так всегда бывало перед очередным убийством. На этот раз все прошло на редкость гладко. После прошлого раза он очень боялся повторения разгрома и того, что снова придется оттирать кровь.
Если поторопиться, может, ему даже удастся посмотреть вторую часть музыкального шоу Лоренса Уилка.
Дюссандер поспешил к двери в подвал, открыл ее и включил свет. Затем вернулся на кухню и достал из тумбы под раковиной упаковку зеленых пластиковых пакетов. Вытащив один, старик подошел к телу бродяги. Кровь, залившая весь стол, стекала вниз, образуя яркие пятна на потертом бугристом линолеуме и джинсах бродяги. Стул тоже оказался перепачканным, но все это можно было вытереть.
Дюссандер приподнял голову бродяги. Она легко откинулась назад, словно они были в парикмахерской и собирались вымыть волосы. Дюссандер надел на него сверху пластиковый мешок, скрывший голову, плечи и весь торс. Затем старик расстегнул ремень мертвого гостя, вытащил его из потертых шлевок и затянул на пару дюймов выше локтей. Пластик зашуршал, и Дюссандер принялся тихо мурлыкать популярную песенку.
Старик ухватился за ремень и потащил бродягу к подвалу – ноги убитого в старых, разбитых ботинках разъехались в стороны, оставляя на полу кровавый след. Что-то со стуком свалилось на пол: увидев, что это вставная челюсть, старик поднял ее и сунул бродяге в передний карман.
Наконец ему удалось дотащить тело до двери и оставить в проеме. Голова мертвеца свесилась на вторую ступеньку. Дюссандер обошел труп и принялся толкать его ногой, пытаясь сбросить вниз. Ему это удалось только с третьей попытки, и тело, как гуттаперчевое, покатилось по лестнице. Где-то посередине оно сделало кульбит и с глухим стуком распласталось животом вниз на полу подвала. Один ботинок слетел с ноги убитого, и Дюссандер взял себе на заметку не забыть его убрать.
Старик спустился в подвал, снова подхватил тело за ремень и подтащил к верстаку. Слева от него аккуратным рядком стояли лопата, грабли и мотыга. Дюссандер взял лопату. Физиче ская нагрузка ему точно не повредит и даже поможет размять старые кости.
Внизу стоял неприятный затхлый запах, но Дюссандера он особенно не беспокоил. Раз в месяц (а точнее – раз в три дня после каждого убийства) он обрабатывал подвал дезинфицирующим средством, а для проветривания наверху у него имелся
вентилятор, не позволявший запаху пропитать весь дом в самые жаркие дни. Он хорошо помнил излюбленную присказку коменданта концлагеря Бельзен Йозефа Крамера, что мертвые не молчат, только слышим мы их с помощью обоняния.
Выбрав участок в северном углу, Дюссандер принялся копать могилу размером два с половиной на шесть футов. Он уже углубился на два фута, то есть проделал почти половину работы, как вдруг его грудь пронзила острая боль, будто от заряда картечи, а перед глазами все поплыло. Затем боль – невероятная и жгучая – спустилась по руке, как если бы кто-то ухватился за кровеносные сосуды и теперь их растягивал, пытаясь разорвать. Лопата выпала из рук, колени подогнулись. Он с ужасом подумал, что вот-вот свалится в эту могилу сам.
Каким-то непостижимым образом Дюссандер сумел доковылять до верстака и с трудом присел. На его лице застыло выражение идиотского изумления – он сам это чувствовал, – какое бывает в старых немых комедиях, когда актер вляпывается в коровью лепешку или получает удар закрывающейся дверью. Дюссандер опустил голову между коленей и никак не мог вдохнуть полной грудью.
Прошло пятнадцать минут. Боль немного отпустила, но Дюссандер сомневался, что сможет подняться. Он впервые столкнулся с реалиями старческого бытия, которых до сих пор ему удавалось избегать. От подступившего ужаса на глаза навернулись слезы. В этом сыром и вонючем подвале смерть дала ему о себе знать холодным дыханием. И она могла еще вернуться за ним. Однако он не собирался умирать здесь, во всяком случае если от него хоть что-то зависело.
Старик медленно поднялся, прижимая руки к груди, будто так мог помешать себе развалиться на части, и, шатаясь, сделал пару шагов в сторону лестницы. Споткнувшись о вытянутую ногу трупа, он с криком упал на колени. Грудь снова пронзила острая боль. Дюссандер взглянул на ступеньки. Их было двенадцать. Освещенный проем двери казался издевательски далеким.
– Ein… – произнес Курт Дюссандер, усилием воли заставляя себя подняться на первую ступеньку. – Zwei. Drei. Vier.
Подъем до кухни занял двадцать минут. Дважды на лестнице боль напоминала о себе, и старик, закрыв глаза, пережидал приступ с закрытыми глазами, отлично понимая, что, если она вернется с той же силой, что и в подвале, он скорее всего умрет. Но оба раза боль отступала.
Он еле добрался до стола, стараясь не запачкаться кровью, которая уже начала свертываться на полу. С трудом дотянувшись до бутылки с виски, он сделал глоток и закрыл глаза. Посидел, пережидая боль. Через пять минут он медленно двинулся в сторону гостиной: там, на маленьком столике, стоял телефон.
В четверть десятого в доме Боуденов раздался телефонный звонок. Тодд сидел на диване, поджав ноги, и готовился к экзамену по тригонометрии. Эта дисциплина, как и все, связанное с математикой, давалась ему с трудом. Отец находился в той же комнате и складывал на портативном калькуляторе цифры с корешков чековой книжки. На его лице отражалось недоумение. Моника, расположившаяся ближе всех к телефону, смотрела фильм про Джеймса Бонда, который Тодд записал с телевизора за пару дней до этого.
– Алло? – спросила она, взяв трубку. Потом, слегка нахмурившись, протянула трубку сыну: – Это мистер Денкер. Он очень взволнован. Или расстроен.
У Тодда екнуло сердце, но виду он не подал.
– Правда? – Он подошел и взял трубку. – Привет, мистер Денкер.
Дюссандер говорил хрипло и отрывисто:
– Приезжай прямо сейчас! У меня сердечный приступ. Похоже, серьезный.
– Правда? – нарочито беззаботно произнес Тодд, боясь, что не сможет скрыть охватившего его страха. – Это правда здорово, но сейчас уже поздно, и я занимаюсь…
– Я знаю, что ты не можешь говорить, – сказал Дюссандер тем же хриплым, почти лающим голосом. – Но выслушай меня. Я не могу вызвать «скорую»… по крайней мере сейчас. Сначала тут надо… прибраться. Мне нужна помощь, а значит, и тебе тоже.
– Ну, если это так срочно… – Пульс у Тодда подскочил до ста двадцати ударов в минуту, но лицо оставалось спокойным. Он предвидел, что рано или поздно все закончится именно так. По-другому и быть не могло.
– Скажи родителям, что я получил письмо, – посоветовал Дюссандер. – Очень важное. Понятно?
– Да, хорошо, – согласился Тодд.
– Посмотрим, на что ты годен.
– Конечно, – подтвердил Тодд и, заметив, что Моника, забыв о фильме, смотрит на него, широко улыбнулся. – До встречи.
Дюссандер хотел сказать что-то еще, но Тодд уже повесил трубку.
– Мне надо ненадолго съездить к мистеру Денкеру, – заявил он, обращаясь к обоим родителям, но глядя на мать. На ее лице была написана тревога. – Заехать по дороге в магазин? Нам ничего не надо?
– Мне – ершики для чистки трубки, а матери – лекарство от расточительности, – ответил отец.
– Очень смешно! – фыркнула Моника. – Тодд, а мистер Денкер…
– А что ты покупала в магазине Филдинга? – перебил ее Дик.
– Симпатичную полочку для гардеробной. Я же тебе говорила. Тодд, с мистером Денкером все в порядке? Он говорил как-то странно.
– А что, такие полочки для гардеробной действительно существуют? Я думал, они бывают только в детективах, которые пишут англичанки, чтобы убийца знал, где взять орудие преступления.
– Дик, я могу задать свой вопрос?
– Да, конечно. Но полочка для гардеробной?
– С ним все в порядке, – успокоил Тодд, застегивая молнию на кожаной куртке. – Но он очень взволнован. Пришло письмо от его племянника из Гамбурга, или Дюссельдорфа, или откуда-то в этом роде. Он не получал вестей от родных уже много лет, а теперь вот письмо, но прочитать его он не может.
– Да уж, его можно понять! – отозвался Дик. – Ступай, Тодд. Съезди и успокой старика.
– А я думала, теперь ему читает другой мальчик, – сказала Моника.
– Так и есть, – подтвердил Тодд, ненавидя мать за смутное сомнение, промелькнувшее в ее глазах. – Может, его не было дома, а может, он не смог приехать так поздно.
– Да, наверное… Ступай, конечно. И будь осторожен!
– Ладно. Так в магазин заезжать не надо?
– Нет. Как с подготовкой к экзамену? Успеваешь?
– По тригонометрии? Думаю, справлюсь. Я все равно уже почти закончил. – Это была неправда.
– Хочешь поехать на «порше»?
– Нет, лучше на велосипеде. – Тодд надеялся выиграть немного времени, чтобы собраться с мыслями и немного успокоиться. Если, конечно, получится. В его теперешнем состоянии он мог запросто врезаться в телефонную будку.
– Пристегни на колено светоотражатель, – сказала Моника, – и передай мистеру Денкеру от нас привет.
– Хорошо.
На лице матери все еще было написано сомнение, но уже не столь явное. Тодд чмокнул ее в щеку и направился в гараж, где стоял немецкий гоночный велосипед, сменивший «Швинн». В висках стучало, перед глазами все плыло, и он с трудом подавил вдруг накатившее желание вернуться домой, достать винтовку и пристрелить обоих родителей, а потом отправиться на склон возле автострады. И больше никаких волнений из-за Дюссандера. Никаких ночных кошмаров и бродяг. Он будет стрелять, стрелять и стрелять, пока не останется только одна пуля. Для него самого.
Но ему удалось взять себя в руки, и он покатил к Дюссандеру. Светоотражатель на колене мерно вращался, а пряди длинных светлых волос развевались на ветру.
– Господи Боже! – вырвалось у Тодда, едва он перешагнул через порог кухни.
Дюссандер сидел, навалившись на локти. На лбу испарина, рядом на столе чашка. Но шок Тодд испытал не из-за Дюссан-
дера. Виной тому была кровь. Кровь повсюду: на клеенке, на полу, на пустом стуле!
– Что с тобой? Откуда кровь? – закричал Тодд, когда наконец обрел дар речи и сумел сделать шаг вперед. Ему казалось, он простоял в дверях целую вечность.
Вот и все, подумал он, теперь уж точно конец! Песенка спета, шарик улетел!
Тем не менее он машинально старался ступать туда, где не мог перепачкаться кровью.
– Ты же говорил про сердечный приступ!
– Это не моя кровь, – пояснил Дюссандер.
– Что? – замер Тодд. – О чем ты?
– Ступай в подвал. Сам увидишь, что надо сделать.
– Что, черт возьми, все это значит? – спросил Тодд и похолодел от страшной догадки.
– Не теряй времени, мальчик. Вряд ли то, что ты там увидишь, тебя сильно потрясет. Думаю, ты и сам уже совершал нечто подобное. Лично.
Тодд в изумлении посмотрел на него и спустился на несколько ступенек в подвал. В тусклом желтом свете лампочки он заметил на полу большой куль, который сначала принял за мешок с мусором. И только потом увидел торчавшие ноги и стянутые ремнем у локтей руки.
– Господи Боже! – повторил он, но на этот раз хриплым шепотом.
Тыльной стороной руки он провел по шершавым, как наждачная бумага, губам и закрыл глаза. Когда он их вновь открыл, к нему вернулось самообладание.
Тодд принялся за работу.
Обнаружив торчавший из ямы в дальнем углу черенок лопаты, он сразу понял, чем занимался Дюссандер, когда его свалил сердечный приступ. Еще через мгновение он уловил тошнотворный запах, как от протухших помидоров. Этот запах подросток замечал и раньше, только тогда он был намного слабее… правда, в последние два года Тодд заезжал к Дюссандеру довольно редко. Теперь, когда источник зловония больше не вызывал сомнения, Тодд почувствовал, что его вот-вот вырвет, и, зажав рот обеими руками, с трудом подавил приступ тошноты.
Постепенно он пришел в себя.
Подтащив тело бродяги за ноги к яме, он вытер пот со лба и на мгновение замер, лихорадочно соображая. Затем схватил лопату и принялся углублять могилу. Когда ее глубина достигла пяти футов, он вылез и столкнул туда тело ногой. Заношенные до дыр джинсы. Грязные, покрытые коростой руки. Да это бездомный алкаш! Невероятно! Схожесть жертв его почему-то развеселила, и он едва не расхохотался.
Тодд бегом вернулся на кухню.
– Как ты? – спросил он Дюссандера.
– Держусь. Ты закончил?
– Заканчиваю.
– Поторопись. Тут тоже надо прибрать.
– Надеюсь, в аду тебе уготовано достойное место! – бросил Тодд и вернулся в подвал, прежде чем Дюссандер успел ответить.
Он уже почти полностью закопал труп, когда что-то его смутило. Он замер и уставился на могилу, сжимая лопату в руках. Ноги бродяги, присыпанные землей, чуть разъехались: одна – в старом ботинке, а вторая – только в грязном носке, судя по всему, бывшем белым в далекие времена президент ства Тафта.
Только один ботинок? А где второй?!
Тодд обвел лихорадочным взглядом подвал. Ничего! В висках застучала боль, словно старавшаяся вырваться наружу. Ботинок он увидел в тени валявшейся полки – примерно в пяти футах от могилы. Тодд схватил его и бросил в яму, после чего снова взялся за лопату. Наконец земля скрыла все – и труп, и ноги, и второй ботинок.
Утрамбовав землю, Тодд прошелся сверху граблями, чтобы окончательно скрыть следы своей работы. Правда, достичь желаемого результата ему не удалось. Сделать могилу незаметной не вышло: свежевскопанная земля всегда бросается в глаза. Но зачем кому-то понадобится спускаться в подвал? Ему и Дюссандеру только оставалось надеяться, что никому.
Тодд бегом рванул на кухню, чувствуя, что начинает задыхаться.
Старик сидел не шевелясь: локти разъехались, а голова бессильно свесилась вниз. Глаза закрыты, а веки приобрели пунцовый оттенок…
– Дюссандер! – закричал Тодд. Липкая слюна во рту вдруг стала горячей от страха и адреналина, разгонявшихся по телу жаркой волной крови. – Только попробуй сдохнуть!
– Не кричи! – ответил Дюссандер, не открывая глаз. – Там, в шкафу, есть все, что нужно…
– Где у тебя моющие средства? Любые! И тряпки? Мне нужны тряпки!
– Все под раковиной.
К тому времени кровь на кухне почти высохла. Дюссандер, подняв голову, наблюдал, как Тодд сначала оттирал лужи на полу, а затем соскребал пятна с ножек стула, на котором сидел бродяга. От напряжения юноша нервно кусал губы и громко фыркал, будто конь, закусивший удила. Наконец порядок был наведен, и на кухне воцарился стойкий запах моющего средства.
– Под лестницей есть ящик со старыми тряпками, – сказал Дюссандер. – Положи грязные в самый низ. И не забудь вымыть руки.
– Я не нуждаюсь в твоих советах. Это ты втянул меня во все это!
– Правда? А ты – молодец! Не растерялся. – В его голосе прозвучала нотка иронии, но он тут же застонал, и лицо исказила гримаса боли. – Поторопись!
Тодд убрал тряпки и поднялся по ступенькам подвала. Наверху он обернулся, бросил последний оценивающий взгляд, выключил свет и закрыл дверь. Затем подошел к мойке, закатал рукава и, открыв горячую воду, опустил руки в мыльную пену… и вытащил нож, которым Дюссандер зарезал бродягу.
– Жаль, что не могу перерезать тебе им горло, – мрачно заметил Тодд.
– Да, и отправить в ад. Не сомневаюсь.
Тодд вымыл нож, вытер его и положил в ящик. Затем, покончив с остальной посудой, сполоснул раковину и бросил взгляд на часы: 22:20.
Он подошел к столику с телефоном, взял трубку и с сомнением посмотрел на нее. Его не оставляло чувство, что он упустил что-то очень важное, как едва не произошло с ботинком бродяги. Но что? Он никак не мог сообразить. Если бы не проклятая головная боль, он бы точно вспомнил! Раньше память его никогда не подводила, и теперь ему стало страшно.
Тодд позвонил в «Скорую» – трубку взяли после первого же гудка.
– Служба «Скорой помощи Санта-Донато». Что случилось?
– Меня зовут Тодд Боуден. Я нахожусь в доме номер девятьсот шестьдесят три по Клермон-лейн. Нужна «скорая».
– Кому-то стало плохо, сынок?
– Моему знакомому, мистеру Д… – Он осекся, закусив губу так сильно, что показалась кровь, и от пульсирующей боли в голове на мгновение едва не отключился. Он чуть было не произнес «Дюссандер», выдав настоящее имя старика совершенно постороннему человеку.
– Успокойся, сынок, – прозвучал голос в трубке. – Не торопись и просто отвечай на вопросы.
– Моему знакомому мистеру Денкеру, – сказал Тодд. – Похоже, у него сердечный приступ.
– А какие симптомы?
Тодд начал перечислять, но, услышав о резкой боли в груди, спустившейся по левой руке, дежурный все понял и сказал, что «скорая» приедет через десять, максимум двадцать минут в зависимости от пробок. Тодд повесил трубку и потер глаза.
– Вызвал? – едва слышно поинтересовался Дюссандер.
– Да! – взорвался Тодд. – Да, вызвал! Вызвал, черт тебя побери! Да! Да! Да! Ты можешь заткнуться?
Он с силой надавил на глаза – в них вспыхнули мириады ярких точек, сменившихся красными кругами. Возьми себя в руки, малыш Тодд! Успокойся! Все идет нормально! Все путем!
Открыв глаза, он снова поднял трубку. Теперь самое трудное. Надо позвонить домой.
– Алло? – послышался мягкий спокойный голос Моники. Тодд представил, как он тычет ей в нос дулом винтовки и нажимает на спусковой крючок.
– Мамуль, это Тодд. Дай мне папу. Скорее.
Он давно не называл ее «мамулей» и знал, что это подействует на нее быстрее, чем все остальное. Он не ошибся.
– Что случилось? В чем дело, Тодд?
– Просто позови его к телефону!
– Но что…
В трубке раздался треск, и он услышал, как мать что-то сказала отцу. Тодд приготовился.
– Тодд, что случилось?
– Пап, мистер Денкер… у него, кажется, сердечный приступ. Я уверен.
– Господи! – Тодд слышал, как отец пересказывал новость матери. Затем в трубке снова послышался его голос: – Он еще жив? Как, по-твоему?
– Жив. В сознании.
– Слава Богу! Вызови «скорую».
– Только что вызвал.
– Молодец! Насколько он плох, как думаешь?
Жаль, что недостаточно плох.
– Не знаю, пап. Диспетчер сказал, что приедут быстро… но мне страшно. Ты не можешь приехать и подождать со мной?
– Конечно, могу! Буду через четыре минуты!
Пока отец вешал трубку, Тодд слышал, как мать начала что-то говорить. Он тоже положил трубку на рычаг.
Четыре минуты.
У него было четыре минуты, чтобы подчистить все окончательно. Четыре минуты, чтобы вспомнить, что именно он упустил. Или ничего не упустил? Неужели все это из-за нервов? Господи, он уже жалел, что позвонил отцу. Но разве такой поступок не был естественным? Конечно, был! О чем еще таком же естественном он не подумал? О чем?..
– Будь ты проклят! – неожиданно простонал он и бросился на кухню. Голова Дюссандера лежала на столе с закрытыми глазами.
– Дюссандер! – закричал Тодд и начал трясти старика за плечи. Тот застонал. – Очнись! Очнись, скотина!
– Что? Приехала «скорая»?
– Письмо! Сейчас приедет отец, времени совсем нет. Где это чертово письмо?
– Что… Какое письмо?
– Ты велел мне сказать родителям, что получил важное письмо. Я так и сделал… – У него перехватило дыхание. – Я сказал, что оно из-за границы… из Германии. Господи! – Тодд нервно взъерошил волосы.
– Письмо… – Дюссандер с трудом оторвал голову от стола. Морщинистые щеки были нездорового бледно-желтого цвета, губы посинели. – Думаю, от Вилли. Вилли Франкеля. Дорогой… дорогой Вилли.
Тодд бросил взгляд на часы: прошло уже две минуты, как он повесил трубку. За четыре минуты отец, конечно, не успеет добраться от их дома до Дюссандера, но на скоростном «порше» будет здесь очень скоро. Времени оставалось совсем мало. К тому же Тодда не покидало ощущение, что нечто важное он все равно упускает. Но сейчас было не до этого.
– Ладно, хорошо! Я читал письмо, ты разволновался, и случился сердечный приступ. Годится. Так где оно?
Дюссандер тупо глядел на юношу.
– Письмо? Где оно?
– Какое письмо? – непонимающе произнес старик, и Тодд едва не вцепился ему в горло.
– То, которое я тебе якобы читал! От Вилли или как его там! Где оно?
Они оба посмотрели на стол, будто ожидая, что письмо вдруг волшебным образом материализуется там само по себе.
– Наверху, – наконец произнес Дюссандер. – Посмотри в комоде. Третий ящик. Маленькая деревянная шкатулка. Крышку придется сломать – ключ я давно потерял. Там лежат очень старые письма от друга. Без подписи. Без дат. Все на немецком. Выбери любое. Поторопись…
– Ты совсем рехнулся? – вскинулся Тодд. – Я же не знаю немецкого! Как я могу прочитать письмо?
– А с чего это Вилли будет писать мне по-английски? – резонно возразил Дюссандер. – Если ты мне его прочитаешь на немецком, то сам ничего не поймешь, а я пойму. Понятно, что
ты будешь произносить слова неправильно, но разобрать я все равно смогу…
Дюссандер, как обычно, снова оказался прав, и Тодд не стал терять времени на препирательства. Даже после сердечного приступа голова у старика работала что надо. Тодд помчался наверх, на мгновение задержавшись у двери посмотреть, не приехал ли отец. Прошло не меньше пяти минут, но «порше», по счастью, видно не было. Времени совсем не осталось.
Он взбежал наверх, перепрыгивая через ступеньки, и вихрем влетел в спальню Дюссандера. Тодд никогда не заглядывал сюда раньше – просто не было интереса – и теперь лихорадочно озирался по сторонам в незнакомом помещении. Комод оказался дешевой поделкой с претензией на модерн. Тодд упал перед ним на колени и резко потянул на себя третий ящик. Он чуть выдвинулся и, перекосившись, намертво застрял.
– Проклятие! – простонал Тодд. Он был мертвенно бледен, только на щеках выступили яркие пунцовые пятна, да голубые глаза потемнели и стали похожи на грозовые облака над Атлантикой. – Вылезай, чертова рухлядь!
Он рванул за ручку изо всех сил и чуть не опрокинул на себя комод. К счастью, комод, качнувшись, все-таки устоял, и ящик вылетел из него, упал на колени Тодду. По комнате разлетелись носки, трусы и майки Дюссандера. Порывшись в белье, оставшемся в ящике, Тодд нащупал и вытащил деревянную шкатулку длиной девять и высотой три дюйма. Крышка, как и предупреждал старик, оказалась заперта на маленький висячий замочек. Ну что за день?! Все не так!
Уложив разбросанные вещи в ящик, Тодд попытался засунуть его на место, но он снова застрял. Парнишка дергал его туда и обратно, чувствуя, как глаза начало щипать от струившегося пота. Наконец ящик задвинулся, и Тодд поднялся со шкатулкой в руках. Сколько прошло времени?
Кровать была на столбиках, и Тодд с размаху саданул по одному из них замком, надеясь, что так удастся его сбить. По руке до самого локтя прокатилась волна боли, но он лишь недобро ухмыльнулся. Дужка замка чуть погнулась, но из защелки не выскочила. Тогда Тодд, не обращая внимания на боль, ударил еще раз, на этот раз сильнее. От шкатулки отскочила щепка, однако
замок выдержал. Юноша, нервно хохотнув, подошел к столбику с другой стороны кровати и, размахнувшись, ударил замком изо всех сил. На этот раз замок сорвался.
Тодд открыл крышку шкатулки, в этот момент по стенам спальни заплясал свет от фар подъезжавшей машины.
Он лихорадочно просмотрел бумаги и вещицы, лежавшие в шкатулке. Открытки. Медальон. Сложенная в несколько раз фотография голой женщины в одних черных подвязках, отделанных рюшем. Старый бумажник. Несколько удостоверений личности. Кожаная обложка для паспорта. А в самом низу – письма.
Свет фар стал ярче, послышалось урчание мощного двигателя «порше», и… все стихло!
Тодд схватил три листка почтовой бумаги, исписанных с обеих сторон, и рванул из спальни. Он уже добежал до лестницы, как вдруг до него дошло, что сломанная шкатулка осталась на кровати. Тодд вернулся, стал выдвигать третий ящик, но он снова застрял, противно заскрипев от перекоса.
У входной двери уже слышался треск ручного тормоза, звук открывающейся и захлопывающейся дверцы.
Тодд, застонав от бессилия, сунул шкатулку в застрявший ящик и с силой лягнул его, с грохотом ящик задвинулся. Помедлив долю секунды, Тодд бросился по ступенькам вниз – отец уже торопливо шел по дорожке. Тодд перемахнул через перила и, мягко приземлившись, ворвался на кухню с листками в руках.
Раздался стук в дверь.
– Тодд! Тодд, это я!
Вдали послышалась сирена «скорой помощи». Дюссандер снова начал впадать в беспамятство.
– Иду, пап!
Разложив листки на столе, будто их бросили второпях, он прошел в прихожую и открыл отцу дверь.
– Где он? – спросил Дик Боуден, отодвигая сына плечом.
– На кухне.
– Ты все сделал правильно, Тодд, – похвалил отец и, смущаясь, неловко обнял сына.
– Надеюсь, – скромно ответил тот и проследовал за отцом на кухню.
В суете хлопот, когда Дюссандера переносили в «скорую помощь», на письмо почти никто не обратил внимания. Отец рассеянно взял листки, но тут же положил обратно, когда появились врачи с носилками. Тодд с отцом проводили их, а рассказ юноши, как все произошло, не вызвал никаких вопросов. Как-никак «мистеру Денкеру» было семьдесят девять лет, да и от вредных привычек он так и не отказался. Доктор даже похвалил Тодда за проявленную выдержку, хладнокровие и сообразительность. Тодд понуро кивнул и спросил, можно ли им с отцом поехать домой.
По дороге Дик еще раз повторил, что очень гордится сыном. Тодд его почти не слушал: мысли снова вертелись вокруг винтовки.
