ГЛАВА 7

Вскоре после девяти утра — разобравшись с женщиной и вымыв ножи и вилки — мистер Вехс выпустил из вольера собак.

У задней двери, у парадного входа и в спальне имелись специальные кнопки, которые включали установленный в вольере звонок. Этот сигнал служил псам, отосланным со двора, командой возобновить активное патрулирование территории.

Вехс воспользовался кнопкой возле кухонной двери, а сам подошел к широкому окну возле обеденного стола и выглянул на задний двор.

Низкие серые облака все еще закрывали собой горы Сискью-Маунтинз, но дождь уже прекратился. С мокрых веток вечнозеленых кустарников мерно капала дождевая вода. Кора деревьев, сбросивших на зиму листву, казалась черной, а сучья и ветви, на которых успели кое-где появиться первые весенние почки, были словно нарисованы углем.

Кому-то могло показаться, что теперь, когда прошла гроза, когда затих гром и погасли молнии, стихия успокоилась и на землю пришел мир, но Вехсу было лучше других известно, что буря так же могущественна и сильна в минуты затишья, как и в мгновения своего наивысшего буйства. Это могущество — совершенно особого рода, и он чувствовал его гармонию, чувствовал силу новой, молодой жизни, разбуженной пролившейся на землю водой.

Из-за сарая появилась четверка доберманов. Некоторое время они шагали рядом, но потом рассыпались, и каждый направился в свою сторону. Без приказа они не будут никого атаковать. Они просто выследят и остановят любого незваного гостя, но набрасываться на его не станут. Чтобы настроить их на кровь, мистер Вехс должен назвать имя великого немецкого философа

Один из доберманов — Лейденкранц — пришел на заднее крыльцо и заглянул в окно, чтобы лишний раз бросить на хозяина преданный взгляд. Он даже махнул хвостом — раз, другой, — но вспомнил о своем долге и, засвидетельствовав Вехсу свою любовь и признательность, бесшумно отпрянул.

Вехс видел, что пес вернулся на двор и встал там — рослый, поджарый, мускулистый. Сначала он посмотрел на запад, потом повернулся на восток, опустил голову, понюхал мокрую траву и двинулся через лужайку характерной добермановской рысью — почти не сгибая ног и уткнувшись носом в землю. Вот пес почуял какой-то запах и, прижав уши к голове, двинулся по следу чего-то такого, что, как ему казалось, могло представлять опасность для его обожаемого хозяина.

Время от времени — в качестве поощрения для доберманов, а заодно и в качестве тренировки, — Вехс выпускал кого-то из своих пленников и позволял псам идти по следу. Ради этого любопытнейшего спектакля он даже отказывал себе в удовольствии убить самому.

Чувствуя себя в безопасности под охраной своей верной преторианской гвардии, Вехс поднялся в ванную на втором этаже и отрегулировал воду так, чтобы она стала достаточно горячей. Заодно он убавил громкость в радиоприемнике, но оставил его настроенным на джазовую волну.

Пока он снимал грязную одежду, над занавеской поднялись клубы пара, а тепло и повышенная влажность заставили засохшие на брюках пятна запахнуть с новой силой. Раздевшись, Вехс некоторое время стоял, зарывшись лицом в свои голубые джинсы, майку и грубую куртку. Сначала он дышал жадно и глубоко, потом стал внюхиваться, ловя самые разные оттенки будораживших душу запахов и мечтая только о том, чтобы его обоняние было в десять, в сто, в тысячу раз тоньше и сильнее. Например таким, как у его доберманов.

И все равно исходящий от окровавленной одежды аромат вернул его к событиям прошедшей ночи. Вехс снова услышал негромкие хлопки выстрелов, услышал сдавленные крики ужаса и мольбы о пощаде, раздававшиеся в тихом и темном доме Темплтонов. Он уловил даже сиреневый запах туалетной воды, которой миссис Темплтон пользовалась, перед тем как отправиться спать, и терпкий аромат саше.

Не без сожаления Вехс убрал одежду в корзину с грязным бельем, потому что к вечеру он должен был выглядеть, как все обычные люди. Это обратное превращение из волка в человека требовало времени и некоторых усилий, чтобы быть достаточно убедительным, поскольку он, без сомнения, обычным человеком не являлся.

Именно поэтому мистер Вехс решительно шагнул под горячую воду и принялся не жалея сил орудовать мочалкой и душистым мылом «Весна в Ирландии», стараясь смыть со своей кожи наиболее сильные запахи смерти и удовлетворенной похоти, которые могли бы насторожить этих глупых баранов. Окружающие не должны заподозрить, что под плащом пастуха скрываются острые зубы и серый мохнатый хвост.

Так, ничуть не спеша и ловя сквозь шум воды обрывки доносящихся из динамиков мелодий, Вехс дважды намылил свои густые короткие волосы, а потом тщательно втер в кожу головы ароматический бальзам. Чтобы вычистить из-под ногтей засохшую кровь и грязь он воспользовался специальной щеточкой.

Телосложение его было идеальным — ни капли жира, одни прекрасно развитые мускулы. Именно поэтому ему так нравилось намыливаться, проводя ладонями по скульптурным выпуклостям собственного тела. Рождающееся под пальцами ощущение напоминало ему музыку, мыло благоухало, словной райский сад, а прохладный массажный крем легко впитывался в безупречную кожу.

Жизнь существует. Вехс живет.

Оглушенная тропическим громом Кот вынырнула из темноты ночного Ки-Уэста, и глаза ее сразу защипало от нестерпимо-яркого люминесцентного света. Она все передала; ей казалось, что причиной страха, заставлявшего сердце бешено колотиться, был Джим Вульц, любовник матери, и что она лежит, прижимаясь лицом к полу, под одной из кроватей в его коттедже на побережье. Но потом она вспомнила убийцу и девушку, которую он держал в плену.

Кот сидела на стуле, сильно наклонившись вперед и упираясь грудью в край обеденного стола, стоявшего на кухне. Голова ее лежала на столешнице и была повернута вправо, так что сквозь окно она видела черное крыльцо и кусок двора.

Убийца снял с одного из стульев мягкую подстилку и подложил под голову Кот, чтобы ей было помягче. От его заботы Котай передернуло.

Когда она попыталась поднять голову, острая боль пронзила ей шею и затылок, отдаваясь в правую половину лица. Едва не потеряв сознания, Кот решила не торопиться и вставать с осторожностью.

Едва она пошевелилась, раздался металлический лязг цепей, и Кот подумала, что встать ей, пожалуй, не удастся ни сейчас, ни потом. Руки ее лежали на коленях, и когда Кот попыталась поднять одну из них, то вместе с ней поднялась и вторая, поскольку ее запястья были скованы наручниками.

Кот попробовала подвинуть ноги и обнаружила, что скованы и ее лодыжки. Судя по громкому лязгу, сопровождавшему едва заметное движение, убийца наручниками не ограничился.

За окном, на зеленой травянистой лужайке, мелькнуло что-то черное. Потом по ступеням негромко застучали чьи-то лапы. Существо взбежало на крыльцо и поставив передние лапы снаружи на подоконник, уставилось на нее. Кот узнала доберман-пинчера.

Ариэль обеими руками прижимала к груди раскрытую книгу, словно это был щит. Она сидела в большом кресле, подтянув под себя ноги — самая очаровательная кукла из всех, что были собраны в комнате.

Мистер Вехс уселся напротив нее на скамеечку для ног.

Он просто блестел чистотой.

Освеженный душем, с вымытыми волосами, выбритый и причесанный, Вехс умел выглядеть достойно в любом обществе, и многие матери, увидев его рядом со своей дочерью, решили бы, что он — блестящая партия. Сейчас Вехс был одет в туфли на босу ногу, бежевые хлопчатобумажные брюки, подпоясанные плетеным кожаным ремешком, и бледно-зеленую рубашку ткани шамбре.

Ариэль в своей школьной форме тоже смотрелась очень и очень неплохо. Вехс с удовольствием отметил, что в его отсутствие она не забывала тщательно следить за собой, как ей и было велено. А это совсем не просто, учитывая, что в подвале Ариэль может только обтираться влажной губкой, да мыть в раковине свои замечательные волосы.

Эту комнату Вехс строил не для Ариэль, а для других — тех, кто попадал сюда до нее. Никто из них не задержался в подвале больше двух месяцев. До тех пор пока он не встретил свою Ариэль и не узнал, какой у нее удивительный, независимый характер. Вехс даже представить себе не мог, что ему самому захочется, чтобы кто-то задержался у него в гостях подольше. Именно поэтому он счел устройство душа в подвале излишним.

Впервые Вехс увидел Ариэль на фотографии в газете. Тогда она училась в десятом классе и была капитаном школьной команды из Сакраменто, которая выиграла общекалифорнийский академический декатлон, где соревнующиеся должны были показать отменную подготовку в десятке учебных дисциплин. На снимке Ариэль выглядела такой очаровательной, такой нежной, что у Вехса затряслись руки, и он сразу решил, что должен отправиться в Сакраменто и увидеть ее.

Отца он застрелил. Мать Ариэль коллекционировала кукол и даже с увлечением делала их сама. Одной из них, куклой чревовещателя с большой и тяжелой головой, вырезанной из клена, Вехс забил ее насмерть. К его удивлению, это оружие оказалось гораздо эффективней бейсбольной биты.

— Ты выглядишь еще красивее, чем прежде, — сказал он Ариэль, но из-за звукопоглощающего материала, которым были обиты стены комнаты, его голос раздавался глухо, словно из могилы.

Ариэль не ответила, она даже не реагировала на его присутствие. В этом состоянии отрешенного безмолвия она пребывала вот уже больше полугода.

— Я скучал по тебе.

Вехс заметил, что в последнее время она вовсе не глядит на него, а сидит, уставившись в пространство чуть выше и правее его головы. Даже если он вставал так, что его лицо оказывалось в поле ее зрения, Ариэль все равно смотрела в какую-то точку над ним, хотя Вехс ни разу не заметил, как она переводит взгляд.

— Я привез кое-что для тебя.

Он поставил рядом со скамеечкой коробку из-под ботинок и достал из нее два фотоснимка, сделанных «Полароидом». Он не рассчитывал, что Ариэль примет их у него или хотя бы скосит глаза, но не сомневался, что она станет рассматривать фото, когда он уйдет.

Она вовсе не потеряна для этого мира, как хочет показать. Просто они оба играют в сложную игру, где ставки высоки, а Ариэль — превосходный игрок.

— Вот здесь, на первом снимке, господа Сара Темплотон. Такой она была до того, как я над ней поработал. Ей уже за сорок, но выглядит она неплохо, не правда ли? Восхитительная женщина.

Кресло, в котором сидела Ариэль, было настолько глубоким, что Вехсу было куда положить фотографию. Он опустил ее на сиденье прямо перед Ариэль.

— Восхитительная, — повторил он.

Ариэль даже не моргнула. Она умела часами смотреть в одну точку, не мигая и не переводя взгляда. Время от времени Вехсу даже становилось тревожно, что она испортит свои удивительные глаза; он знал, что роговица нуждается в частом увлажнении. Ему оставалось надеяться, что если дело зайдет слишком далеко и ее глаза опасно пересохнут, раздражение само спровоцирует работу слезных желез.

— А вот вторая фотография Сары Темплтон после того как я с ней покончил, — сказал Вехс и положил на кресло вторую фотографию. — Как видишь — если, конечно, ты соблаговолишь взглянуть, — слово «восхитительная» к ней больше не подходит. Красота не бывает вечной, все в мире меняется.

Он достал из коробки еще два снимка.

— А это Лаура, дочь Сары. До и после. Она, как ты, может быть, заметила, тоже была красива. Как бабочке. Но как ты знаешь, в каждой бабочке есть что-то от червя.

Вехс положил на кресло и эти фото и снова опустил руку в коробку.

— А таким был отец Лауры. А вот ее брат. И жена брата… Это не главное — они попались мне под руку чисто случайно.

В качестве десерта Вехс извлек три фотографии азиатского джентльмена с бензоколонки и надкушенную им сосиску «Тощий Джим».

— Его зовут Фудзи. Как вулкан в Японии.

Два снимка из трех Вехс положил на сиденье.

— Одно фото я оставлю себе. Съем. Я тоже стану немножечко Фудзи. Тогда во мне соединятся сила Востока и мощь горы, и, когда настанет время заняться тобой, ты почувствуешь и страсть юноши, и жар огненной горы, а также силу многих других людей, которые отдали ее мне, мне, отдали вместе с жизнью! Я уверен, что тебе очень понравится, Ариэль. Так понравится, что когда все будет кончено, ты не очень огорчишься, что умерла.

Для мистера Вехса это была довольно длинная речь. Обычно он вел себя не слишком словоохотливо, однако красота Ариэль то и дело воспламеняла его красноречие.

Он поднял сосиску и показал ей.

— Видишь? Этот кусочек Фудзи откусил перед тем, как я убил его. На мясе осталась его слюна. Ты тоже можешь вкусить от его силы и его сдержанного, непроницаемого характера.

Вехс положил сосиску на кресло.

— После полуночи я вернусь, — пообещал он. — Мы с тобой пойдем в фургон, чтобы ты могла увидеть Лауру, настоящую Лауру, а не просто фотографию. Я привез ее специально, чтобы ты воочию убедилась, что бывает со всеми красивыми вещами. Кроме того, в фургоне есть еще один молодой человек, хичхайкер, которого я подобрал по пути. Я показал ему твою фотографию, и мне не понравилось, как он на нее смотрел. Скажем так, что он не проявил должного уважения. — Он ухмыльнулся. — Мне не понравилось, как он о тебе отзывался, и я зашил ему рот и глаза тоже. В общем, тебя восхитит, как я над ним поработал. Ты можешь даже дотронуться до него… и до Лауры.

Вехс наклонился вперед и пристально всмотрелся в лицо своей пленницы, выискивая предательское дрожание мускула, трепет ресниц, легкую гримасу, просто движение зрачков признаки, по которым он мог бы понять, что Ариэль слышит его. Вехс знал, то она слышит все, что он ей говорит, но Ариэль была достаточно умна, чтобы стойко хранить непроницаемое и равнодушное выражение и притворяться, будто находится в кататоническом ступоре.

Если бы ему удалось вызвать у нее хотя бы легкое дрожание губ, очень скоро он взялся бы за нее всерьез, сокрушил, заставил выть и кататься по полу, выпучив глаза, подобно самому буйному пациенту Бедлама. Наблюдать подобный переход к острому помешательству бывает захватывающе интересно. Но она стойко держала оборону, эта маленькая девочка, у которой оказался такой большой запас внутренней прочности. Что ж, тем лучше. Любой вызов его способностям неизменно приводил Вехса в восторг.

— Из фургона мы с тобой пойдем на лужайку, и ты посмотришь, как я закопаю Лауру и этого парня. Может быть, небо к тому времени расчистится, проглянут звезды и луна. Собак мы тоже возьмем с собой.

Ариэль сидела в кресле нахохлившись, и продолжая прижимать к груди книгу. Взгляд ее оставался отрешенным, а безупречные губы слегка приоткрылись. Пленница казалась бесконечно спокойной.

— Да, кстати, я купил тебе новую куклу. В Напе я наткнулся на любопытный маленький магазин, который торгует поделками местных ремесленников. Правда, это тряпичная кукла, но, я уверен, она тебе понравится. Я принесу ее тебе попозже.

Мистер Вехс поднялся со скамеечки и проверил содержимое холодильника и буфета, в которых хранились продукты. Еды у Ариэль оставалось еще дня на три, но он все равно решил завтра же пополнить запасы.

— Ты ешь гораздо меньше, чем должна, — упрекнул он ее. — С твоей стороны это просто черная неблагодарность. Я подарил тебе холодильник и микроволновку, у тебя есть холодная и горячая вода. Этого вполне достаточно, чтобы поддерживать себя в форме. Ты должна есть как следует.

Ариэль молчала, как и куклы вокруг.

— Ты уже потеряла два или три фунта. Пока это никак на тебе не отразилось, но если так пойдет и дальше, ты похудеешь.

Ариэль не удостоила его ответом, продолжая смотреть в пространство, как будто для того, чтобы она воспроизвела записанные сообщения, нужно было нажать какую-то кнопку.

— Не воображай, что ты сумеешь заморить себя голодом и стать тощей и не привлекательной. Таким способом тебе от меня не спастись, Ариэль. Если надо, я свяжу тебя и буду кормить насильно. Я заставлю тебя проглотить резиновую кишку и буду вливать в нее детское питание. Думаю, мне это даже понравится. Ты любишь пюре из арахиса? А вареную морковь? Может быть, тертые яблоки? Впрочем, это, пожалуй, не важно, коль скоро ты не почувствуешь вкуса, если только тебя не станет рвать.

Вехс посмотрел на ее шелковистые волосы, казавшиеся красновато-белыми в розовом свете ламп. Он воспринимал их не только зрением, но и всеми остальными органами чувств, и буквально купался в восхитительных ощущениях, вызванных видом ее волос — в звуке, запахе и их воздушной мягкости. Один легкий раздражитель порождал в нем столько ассоциаций и фантазий, что Вехс мог часами любоваться единственным волоском или дождевой капелькой, забывая обо всем остальном, потому что в каждом предмете для него был заключен целый мир чувственных опытов и ощущений.

Он подошел к креслу и остановился, глядя на Ариэль с высоты своего роста.

Она никак не отреагировала, хотя Вехс загородил собой всю комнату. Как и всегда, ее взгляд каким-то непостижимым образом переместился выше и в сторону, а он опять не заметил, когда это произошло.

Ее способность ускользать поистине сродни магии.

— Как же мне добиться от тебя хотя бы нескольких слов? Может быть, при помощи огня? Как думаешь, а? Вылить немного бензина на эти прекрасные светлые волосы, и — пуфф! — Ариэль даже не моргнула. — Или отдать тебя собакам? Можем быть, они сумеет развязать тебе язык?

Ни малейшей дрожи, ни движения, ни трепета. Какая девушка!

Мистер Вехс наклонился так низко, что оказался лицом к лицу с Ариэль. Теперь ее взгляд был устремлен прямо на него, но девушка по-прежнему не видела своего тюремщика. Она смотрела сквозь него, словно он был не человеком из плоти и крови, а тающим в воздухе призраком, который она никак не могла рассмотреть. Пожалуй, это не простое притворство, когда расслабленная глазная мышца позволяет расфокусировать взгляд, это уловка куда более хитрая, и Вехс никак не мог ее разгадать.

По-прежнему глядя прямо в глаза Ариэль, Вехс прошептал:

— После полуночи мы выйдем на луг и похороним Лауру и хич-хайкера. Может быть — если мне захочется, — я положу тебя в могилу вместе с ними и забросаю землей — всех троих: двух мертвых, и одного живого. Может быть, тогда ты заговоришь, Ариэль? Может быть, тогда попросишь о пощаде и скажешь «пожалуйста»?

Никакого ответа.

Вехс ждал.

Дыхание Ариэль оставалось негромким и ровным. Вехс был так близко от нее, что ощущал губами движение горячего воздуха, — как обещание будущих поцелуев. Должно быть, и она чувствует на своем лице его дыхание.

Возможно, она боится его, возможно, он ей отвратителен, но вместе с тем она не может не испытывать к нему сильнейшего влечения. Вехс был абсолютно в этом уверен. Плохие мальчики нравятся каждой девчонке.

— Может быть, выглянут звезды, — сказал Вехс. Какая голубизна в ее глазах, какие искрящиеся глубины!

— Или даже луна… — шепнул он чуть слышно.

Стальные оковы на лодыжках Кот были соединены короткой и толстой цепью. Вторая, гораздо более длинная цепь, прикрепленная к первой с помощью карабина, дважды обвивалась вокруг толстых ножек стула над распорными перекладинами, огибала массивную бочкообразную тумбу круглого обеденного стола и снова возвращалась к замку карабина. Цепь была натянута не сильно, но стоять Кот не могла. Даже если бы ей удалось подняться, то стул оказался бы у нее на спине, а он был таким громоздким и тяжелым, что Кот пришлось бы согнуться под его весом и ходить словно горбатый тролль. Кроме того, она все равно не смогла бы отойти от стола, к которому была прикована.

Руки Кот были скованы впереди наручниками. От правого отходила еще одна цепь, которая сзади была переплетена со спинкой стула, а затем подсоединялась к левому наручнику. Благодаря ее значительной длине Кот могла положить руки на стол.

Она так и сделала и, подавшись всем телом вперед, принялась разглядывать свой покрасневший и распухший указательный палец.

Палец немилосердно тянуло и дергало, к тому же Кот мучила сильнейшая головная боль, однако боль в шее улеглась. Но она не обольщалась, зная, что меньше чем через сутки эта боль вернется и, как бывает после удара кнутом, вернется еще более сильной, чем вначале.

Доберман за окном куда-то исчез, но спустя несколько минут Котай увидела на лугу сразу двух псов, которые нервными кругами носились из стороны в сторону, постоянно к чему-то принюхиваясь и время от времени останавливаясь чтобы прислушаться. Изредка они пропадали из вида, но потом снова возвращались, продолжая нести караул вокруг дома.

Прошедшей ночью Кот использовала ярость, чтобы с ее помощью преодолеть страх, лишавший ее сил и воли к сопротивлению, но теперь она обнаружила, что унижение — еще более сильное лекарство против страха. Не суметь постоять за себя, позволить приковать себя к какому-то стулу — это было унизительно само по себе, но сильнее всего Кот сжигал стыд за несдержанное обещание, которое она дала запертой в подвале девочке.

Я твой ангел-хранитель. Я спасу тебя.

В мыслях Кот снова и снова возвращалась к обитому звукопоглощающим материалом тамбуру и глазку на внутренней двери. Ариэль, запертая в подвальной комнате, в компании сотен безмолвствующих кукол, никак не Дала понять, что слышала ее голос, однако от сознания, что она разбудила необоснованные надежды и что теперь бедная девочка будет чувствовать себя обманутой, преданной и еще более одинокой, чем прежде, у Кот стало муторно на душе. Теперь Ариэль оставалось только уходить все дальше и дальше на просторы своего личного острова Где-то-там.

Я твой ангел-хранитель.

Размышляя о своей дерзкой самонадеянности, Кот задним числом оценивала ее не просто как непомерную и поразительную, но и как извращенную. За свои двадцать шесть лет она ни разу никого не спасла по-настоящему. Кот забыла, что она вовсе не героиня любовного романа со стандартным набором разнообразных комплексов и тревог, сдобренных толикой милых недостатков, обладающая интеллектуальной мощью Шерлока Холмса и силой и изворотливостью Джеймса Бонда. Ей бы самой остаться в живых, и при этом не тронуться рассудком и не опуститься до холодного цинизма — за одно это предстояло еще бороться и бороться. Разумеется, она думала о себе лучше, но как дошло до дела, Кот повела себя словно маленькая, заплутавшая девочка, которая наощупь пробирается в лабиринтах лет, надеясь — быть может напрасно — не то на внезапное озарение, не то на чью-то подсказку и помощь. И такая вот Кот Шеперд стояла у запертой двери и возвещала избавление!

Я твой ангел-хранитель.

Тьфу!

Кот разжала кулаки и, положив руки ладонями на стол, провела ими по деревянной столешнице, словно разглаживая морщинки несуществующей скатерти. От этого движения ее цепи загремели и залязгали.

В конце концов, она не боец и не благородный рыцарь-паладин; она просто официантка из ресторана. Собирать чаевые у нее получалось неплохо, поскольку шестнадцать лет, прожитых с матерью и ее дружками, научили Кот только одному способу выживать — заискивать и не перечить. С клиентами она была бесконечно терпелива и очаровательна, стараясь угодить изо всех сил и со всем соглашаясь. Иногда ей даже казалось, что отношения между официанткой и посетителем ресторана могут в какой-то степени считаться идеальными, поскольку были непродолжительными, формальными, как правило вежливыми и не требовали особого напряжения души и сердца.

Я твой ангел-хранитель.

В своей решимости защитить себя любой ценой, Кот неизменно старалась поддерживать приятельские отношения с другими официантками, однако ни с кем по-настоящему не дружила. Любая дружба подразумевала определенные уступки и обязательства, но Кот слишком рано узнала, что доверие может обернуться предательством. А ей не хотелось быть уязвимой, самой подставляя себя под удар.

За всю свою жизнь она была близка всего с двумя мужчинами. Оба ей нравились, а второго она даже немножко любила, однако первое ее увлечение продолжалось всего одиннадцать месяцев, а второе — тринадцать. Отношения между любовниками — если, конечно, они были достаточно продолжительными и если дело того стоило — не могли строиться на одном доверии; они непременно требовали самоотречения, общности духовного мира и эмоциональной близости. Неожиданно для себя Кот обнаружила, что ей довольно трудно поделиться с посторонним человеком подробностями, касающимися ее детства и жизни с матерью, в частности потому, что она все еще стеснялась своей тогдашней беспомощности и слабости. В конце концов она пришла к заключению, что мать никогда не любила ее по-настоящему — вероятно, она была просто не способна любить ни свою дочь, ни кого-либо другого. И разве могла Кот рассчитывать на нежность и любовь мужчины, которому стало бы известно, что ее не любила даже собственная мать?

Конечно, умом Кот понимала, что в подобных рассуждениях нет никакого рационального зерна, но простое знание не раскрепостило ее. Она готова была признать, что ничуть не виновата в том, что сделала с нею родная мать, однако — что бы там ни утверждали психотерапевты в своих умных талмудах, — понять вовсе не значит исцелиться. Даже через десять лет после того, как Кот вырвалась из-под власти своей мамочки, она порой всерьез думала о том, что многих неприятностей можно было бы избежать, если бы в детстве она — Котай Шеперд — была более послушной и покорной девочкой.

Я твой ангел-хранитель.

Она сложила руки на столе и наклонялась вперед до тех пор, пока не уперлась лбом в сдвинутые большие пальцы. Потом Кот закрыла глаза.

Единственной настоящей подругой стала для нее Лаура Темплтон. Их отношения были как раз такими, о каких Кот мечтала, но которых не искала сама, таких, в каких она отчаянно нуждалась, но ничего не делала, чтобы их установить. Строго говоря, эти отношения стали возможны лишь благодаря живому темпераменту Лауры, ее настойчивости и бескорыстию, ее отзывчивому сердцу и способности любить, сокрушившим сдержанную осторожность Котай. А теперь Лаура была мертва.

Я твой ангел-хранитель.

Тогда, в комнате Лауры, под неподвижным взглядом Фрейда, Кот вставала а колени возле кровати и шептала своей скованной цепями подруге: «Я выведу тебя отсюда, я спасу тебя». Господи, как же больно вспоминать об этом.

«Я выеду тебя отсюда», — внутри Кот все сжалось от отвращения к себе.

«Я найду какое-нибудь оружие», — пообещала она Лауре, милой Лауре, которая самоотверженно молила ее только об одном — чтобы Кот бежала, спасала свою жизнь.

«Не умирай из-за меня», — сказала тогда Лаура.

А Кот обещала вернуться…

Ночная птица тоски и печали снова впорхнула в ее сердце, и Кот едва не поддалась соблазну укрыться в тени ее черных крыльев, отдаться на волю бессильной меланхолии, дарующей утешение и желанный покой, но вовремя сообразила, что горе явилось к ней лишь для того, чтобы выбить из седла унижение и стыд. Горюя, она не могла одновременно предаваться самоуничижению.

Я твой ангел-хранитель.

Пусть служащий на бензоколонке ни разу не выстрелил из своего револьвера, но она все равно обязана была его проверить. Надо было подумать обо всем, что могло случиться. Надо было предвидеть. Разумеется, она не могла знать, что именно убийца сделал с патронами, но убедиться в том, что револьвер заряжен, она была обязана.

Лаура часто говорила ей, что она уж очень строга к себе, и что она никогда не добьется полного освобождения, если будет слишком часто оглядываться назад и предаваться по этому поводу неумеренному самобичеванию. Но Лаура умерла.

Я твой ангел-хранитель.

Унижение проросло стыдом.

И если, чувствуя свое унижение, Кот почти не помнила о страхе, то стыд оказался еще более действенным лекарством. Кровь бросилась ей в лицо, жаркая волна разлилась по всему телу, и Кот позабыла о том, что руки и ноги ее скованы, что она находится в доме садиста-убийцы и что ни один человек в мире ее не хватится. Похоже, сама Немезида привела ее сюда.

И тут она услышала звук приближающихся шагов. Кот приподняла голову и открыла глаза. Убийца появился из двери бельевой. Видимо, он навещал свою пленницу. Не сказав ни слова и даже не бросив на Кот ни единого взгляда, словно ее тут не было, он подошел к холодильнику, достал упаковку яиц и поставил на столик возле раковины. Потом он разбил восемь яиц в миску и выбросил скорлупу в мусорное ведро. Миску он убрал в холодильник, а сам принялся очищать и мелко крошить бермудский лук.

К этому времени Кот не ела почти двенадцать часов; тем не менее, неожиданно проснувшийся голод испугал ее. Луковый запах показался ей самым замечательным запахом в мире, рот наполнился слюной, но Кот по-прежнему пыталась убедить себя в том, что после всех этих убийств и после того как она потеряла единственную близкую подругу, — думать о еде — кощунство.

Убийца тем временем ссыпал лук в пластиковый контейнер, плотно закрыл его крышкой и убрал в холодильник. Точно таким же образом он поступил с половиной головки сыра.

Кухонную работу он исполнял быстро, умело и, похоже, с удовольствием. Все у него выходило чисто и аккуратно, а перед каждой новой операцией он даже успевал помыть руки и вытереть их специальным ручным, не посудным полотенцем.

Наконец убийца подошел к обеденному столу и сел напротив нее — спокойный, самоуверенный, чуть-чуть похожим на студента колледжа своими брюками-докерсами и рубашкой из мягкой ткани.

К огромному удивлению и разочарованию Кот, стыд, который сжигал ее изнутри, на время отступил, а его место заняла странная смесь жгучего гнева и бессильного отчаяния.

— Итак, — сказал убийца, — я не сомневаюсь, что ты изрядно проголодалась, поэтому пока мы беседуем, я успею приготовить омлет и несколько тостов. Но чтобы заработать завтрак, ты должна будешь рассказать мне, кто ты такая, где ты спряталась на бензоколонке и почему оказалась здесь.

Кот удостоила его мрачным взглядом исподлобья.

— Не думаю, что тебе удастся меня переупрямить, — заметил убийца с улыбкой.

Кот согласилась бы скорее умереть, чем сказать ему что-то.

— Видишь ли, — начал убийца проникновенно, — я все равно тебя убью, просто я пока не знаю как. Может быть, на глазах Ариэль. Мертвых тел она повидала в достатке, это верно, но ей еще никогда не приходилось присутствовать при последнем вздохе, слышать последний крик и видеть разливающуюся повсюду кровь.

Кот пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвести взгляда, не показать слабости.

— Каким бы способом я ни решил с тобой разделаться, — продолжал убийца, — он может оказаться весьма болезненным, если ты станешь упрямиться и не расскажешь мне свою историю сама. Есть вещи, которые мне очень нравятся и которые можно проделывать с одинаковым успехом и до, и после смерти. Расскажи мне все, и я сделаю их с тобой после того, как ты умрешь.

Кот попыталась найти в его глазах хотя бы искру безумия, но безуспешно. Они оставались все такого же веселого голубого оттенка.

— Я жду.

— Ты просто грязный сукин сын.

Убийца опять улыбнулся:

— Вот уж никак не ожидал, что у тебя окажется такой скудный словарный запас.

— Я знаю, почему ты зашил тому парню рот и глаза, — выплюнула Кот.

— Ах, значит, ты таки заглянула в стенной шкаф!

— Ты изнасиловал его; прежде чем убить или во время убийства — это все равно. Ты зашил ему глаза, потому что он видел тебя, а рот зашил потому, что тебе было стыдно того, что ты делаешь, и ты боялся, что даже мертвый он сможет кому-то рассказать о тебе.

Нисколько не смутившись, убийца возразил:

— Я не занимался с ним сексом.

— Лжешь.

— Даже если бы ты была права, меня бы это нисколько не побеспокоило. Ты думаешь, я так прост и примитивен? Все мы в какой-то степени бисексуалы, разве ты не Узнала? Иногда я действительно испытываю влечение мужчинам, и с некоторыми я это себе позволяю. Это все — ощущения. Просто разные ощущения.

— Урод.

— Я знаю, чего ты пытаешься достичь, — дружелюбию проговорил убийца, слегка наклоняясь к Кот, — но у тебя ничего не выйдет. Ты надеешься оскорблениями вывести меня из себя, словно я какой-нибудь психопат, которые заводятся с пол-оборота. Ты думаешь, что стоит тебе подобрать словечко позаковыристее, нащупать мою слабую струнку — например, оскорбить мою мать или сказать какую-нибудь гадость о боге, — и я взорвусь, да? Ты надеешься, что в слепой ярости я убью тебя быстро, и тогда неприятности для тебя кончатся?

Кот поняла, что убийца совершенно прав; именно таким было ее намерение, хотя она сама еще этого не осознала. Чувство жестокого стыда, ощущение провала и бессилия повергли ее в отчаяние, о котором страшно было даже подумать. Теперь ее тошнило больше от себя, чем от него, и Кот мысленно задала себе вопрос, может быть, она просто такая же, как и ее мать — жалкая неудачница?

— Но я не псих, — сказал убийца.

— Тогда кто же ты?

— Я… считай меня любителем рискованных приключений. Или самым здравомыслящим человеком из всех, кого ты когда-либо встречала. — «Урод» подходит тебе гораздо больше.

Убийца снова наклонился вперед.

— Вот что: либо ты рассказываешь о себе все, что захочу узнать, либо я возьму нож и поработаю над твоим лицом. За каждый вопрос, на который ты не ответишь, я отрежу от тебя кусочек — мочку уха или кончик твоего прелестного носика. Разукрашу, как деревянного идола!..

Он произнес эти слова без тени угрозы в голосе, но Кот сразу поняла, что с него станется.

— Это развлечение может затянуться на весь день, — добавил он, — и ты сойдешь с ума от боли задолго до того, как умрешь.

— Хорошо.

— Хорошо — что? Будешь отвечать, или мне поискать нож?

— Буду отвечать.

— Умница.

Кот готова была умереть — если до этого дойдет, — но не страдать же напрасно!

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Шеперд. Котай Шеперд. К-о-т-а-й, — произнесла она по буквам.

— Ага, значит, это не шифрованное заклинание.

— Что именно?

— Странное имя.

— В самом деле?

— Не над пикировок, Котай. Продолжай.

— Хорошо. Только можно мне сначала попить, а то в горле пересохло?

Он подошел к раковине, налил стакан воды и бросил туда три кубика льда. Повернувшись, он понес было стакан к ней, но вдруг остановился:

— Может быть, добавить дольку лимона?

Кот знала, что он не шутит. Вернувшись домой после удачной охоты, он снова примерял на себя личину нормального человека, преображаясь из свирепого и безжалостного хищника в скромного бухгалтера, агента по торговле недвижимостью, неприметного автомеханика или бог знает кого еще. Словом, возвращался к своей мирной профессии. Многие психопаты умели перевоплощаться гораздо убедительнее, чем самые лучшие в мире актеры; очевидно, и этот человек тоже принадлежал к таким, хотя после оргии кровавых убийств ему требовалось некоторое время, чтобы адаптироваться к обыденной жизни, вновь приобрести светский лоск и припомнить соответствующие социальные традиции.

— Нет, спасибо, — машинально откликнулась на его предложение Кот.

— Это не составит никакого труда, — любезно уверил он ее.

— Только воды, пожалуйста.

Прежде чем поставить стакан на стол, убийца подложил под него окаймленную пробкой керамическую подставку. Потом он снова опустился на стул напротив нее.

Кот вовсе не улыбалось пить из стакана, поданного его рукой, но она действительно очень хотела пить, и организм ее страдал от обезвоживания. Горло саднило, а язык стал шершавым.

Из-за наручников, Кот взяла стакан обеими руками.

Она чувствовала, что убийца внимательно наблюдает за ней, выискивая признаки страха.

Но она сумела донести стакан до губ, не расплескав воды, и не застучала зубами о стекло.

И Кот действительно больше не боялась его, во всяком случае — сейчас, хотя и не могла ручаться, что эта уверенность останется с ней до самого конца. Пожалуй, попозже страх все-таки придет; пока же мир ее внутренних чувств напоминал тусклую соляную пустыню под скучными серыми облаками, в которой царят уныние И одиночество, и лишь над дальним горизонтом поблескивают неяркие зарницы.

Она отпила половину воды и поставила стакан обратно на подставку.

— Когда я вошел, ты сидела, сложив перед собой руки и опустив на них голову, — начал убийца. — Ты молилась?

Кот обдумала вопрос.

— Нет.

— Лгать бессмысленно. Особенно мне.

— Я не обманываю. Я действительно не молилась тогда.

— Но иногда ты молишься?

— Иногда.

— Бог в страхе.

Кот ждала продолжения.

— Бог в страхе, — повторил он. — Эти слова можно сложить из букв, составляющих мое имя.

— Понимаю.

— Меч дракона.

— Из букв твоего имени… — задумчиво проговорила Кот.

— Да. И еще… Горн гнева.

— Интересная игра.

— Имена всегда интересны. Например твое имя — пассивное. Оно напоминает название страны — Китай. Что касается фамилии, то в ней есть что-то пасторально-буколическое. Когда я думаю о твоем имени, мне представляется китайский крестьянин в окружении овечек на солнечном склоне горы… или лукавый Христос, обращающий варваров. — Он улыбнулся, явно довольный своей шуткой. — Но твое имя тебе не подходит. Смиренной тебя не назовешь.

— Я была смиренной, — ответила Кот. — Большую часть своей жизни.

— В самом деле? Прошлой ночью ты проявила себя совершенно с другой стороны.

— Это был до прошлой ночи, — уточнила Кот.

— Зато мое имя, — хвастливо прибавил убийца, — действительно очень мощное и сильное. Крейбенст Чангдомур Вехс. Как будто от слова «край». А Вехс… если немного потянуть согласные, оно напоминает шипение змеи.

— Демон, — подсказала Кот.

— Совершенно верно! — Он почти обрадовался. — Демон тоже есть в моем имени.

— Гнев.

Убийца открыто улыбнулся готовности, с какой Кот подхватила его игру.

— У тебя здорово получается, — похвалил он. — Особенно если учесть, что у тебя нет ручки и бумаги.

«Урод», — мысленно добавила Кот, а вслух сказала:

— Ковчег. Это слово тоже можно составить из букв твоего имени.

— Ну, это совсем просто. И еще — смегма. Ковчег и смегма, женское и мужское. Попробуй состряпать из этого еще одно оскорбление, Котай Шеперд.

Вместо ответа Кот взяла стакан и допила оставшуюся воду. От прикосновения к кубикам льда передние зубы несильно заныли.

— А теперь, когда ты промочила горлышко, расскажи мне о себе все. И помни: хоть слово лжи, и я изукрашу твое милое личико.

И Кот выложила ему все, начиная с момента, когда сидя в гостевой комнате усадьбы Темплтонов услышала вскрик. Она рассказывала все это ровным, монотонным голосом, но не по расчету, а потому, что никак иначе отчего-то говорить не могла. Несколько раз Кот пыталась говорить выразительно, стараясь интонационно выделить какие-то важные места, но у нее ничего не вышло.

Звук собственного голоса, равнодушно повествующего о событиях прошлой ночи, испугал ее почище, чем личность Крейбенста Чангдомура Вехса. Слова приходили к ней обыденно и легко, словно она слышала чью-то чужую речь, моментально воспроизводя ее своими связками и языком, но голос, который вырывался у нее из гортани, был голосом человека побежденного, сдавшегося на милость обстоятельств.

Она пыталась уверить себя, что еще не все потеряно, что она еще не проиграла, и что надежда еще есть, но это прозвучало как-то не слишком убедительно.

Несмотря на бедность и невыразительность ее интонаций, Вехс слушал ее рассказ как завороженный. Поначалу он сидел расслабившись, откинувшись на спинку стула, однако к тому моменту, когда Кот закончила, он уже наклонился вперед, упираясь в столешницу обеими руками.

Несколько раз убийца прерывал ее, задавая вопросы, а потом некоторое время задумчиво молчал.

Поднять на него взгляд Кот не могла. Сложив руки на столе, она закрыла глаза и снова опустила голову на сдвинутые большие пальцы — точно так же, как она сидела до того мгновения, когда Вехс появился из бельевой.

Прошло несколько минут, и она услышала, как убийца отодвинулся от стола и поднялся. Отойдя в сторону, он зазвенел посудой, как заправский повар, колдующий у себя на кухне.

Кот почувствовал запах разогретого в сковороде масла, потом зашкворчал жареный лук.

За рассказом Кот позабыла о голоде, но аппетит вернулся к ней вместе с ароматом еды.

В конце концов Вехс сказал:

— Удивительно, как это я не почуял тебя еще у Темплтонов.

— А ты можешь? — спросила Кот, не поднимая головы. — Можешь найти человека по запаху, как собака?

— Как правило, да, — отозвался он совершенно серьезно, пропустив оскорбление мимо ушей. — Кроме того, не могла же ты передвигаться совершенно беззвучно. Не настолько беззвучно. Я должен был бы расслышать хотя вы твое дыхание.

По донесшимся до нее звукам Кот поняла, что он взбивает яйца венчиком.

Запахло поджаренным хлебом.

— В тишине дома, где нет никого, кроме мертвых, твои передвижения должны были вызвать сотрясения воздуха, которые я почувствовал бы шеей, волосками на своих руках. Каждое твое движение должно было вызвать бросающиеся в глаза изменение фактуры пространства. Когда я проходил по тем местам, где ты только что была, я обязан был почувствовать, что воздух кем-то потревожен.

Он был совершенно безумен. Снаружи Вехс выглядел очень аккуратно и мило в своей мягкой рубашечке, — весь такой голубоглазый, с зачесанными назад короткими густыми волосами и с родинкой на щеке, — но прыщавый и изъеденный язвами внутри.

— Мои чувства, видишь ли, это весьма тонкий инструмент.

Вехс пустил воду в раковине. Кот не нужно было смотреть; она и так знала, что убийца отмывает венчик. Уж конечно, он не бросит его грязным.

— Мои органы чувств обострились потому, — продолжал он, — что я весь отдался ощущениям. Восприятие, чувственный опыт — вот моя религия, если прибегнуть к высокому штилю.

На сковороде зашкворчало вдвое громче, и к аромату подрумянивающегося лука добавился какой-то новый запах.

— Но ты для меня была все равно что невидима, — продолжал он. — Как дух. Что в тебе такого особенного?

— Если бы я была особенная, — с горечью пробормотала Кот в стол, — разве сидела бы я сейчас в наручниках?

И хотя она, собственно, обращалась не к нему и не думала, что Вехс услышит ее за шипением лука и масла, он откликнулся:

— Пожалуй, ты права.

Только когда убийца поставил перед ней тарелку, Кот подняла голову и разжала руки.

— Я мог бы заставить тебя есть руками, но, пожалуй, я все-таки дам тебе вилку, — сказал Вехс. — Мне кажется, ты понимаешь всю бессмысленность попыток воткнуть ее мне в глаз.

Кот кивнула.

— Вот и умница.

На тарелке перед ней лежал сочный кусок омлета с плавленым чеддером и жареным луком. Сверху он был украшен тремя ломтиками свежего помидора и мелко нарезанной петрушкой. Шедевр обрамляли разрезанные по диагонали подрумяненные тосты.

Вехс снова наполнил водой ее стакан и бросил в него два кубика льда.

Как ни странно, Кот, которая совсем недавно умирала от голода, едва могла смотреть на еду. Она знала, что должна поесть, чтобы сохранить хоть какие-то силы, поэтому она поддела вилкой омлет и отщипнула кусочек хлеба, однако съесть все, что он ей дал, вряд ли бы смогла.

Вехс ел свой омлет с аппетитом, но не чавкал и не ронял изо рта крошек. Его поведение за столом было выше всяких похвал; даже в этих обстоятельствах он не забывал пользоваться салфеткой, часто промокая губы.

Кот же все больше погружалась в уныние, и чем явственнее Вехс наслаждался своим завтраком, тем сильнее ее собственная еда напоминала вкусом золу.

— Ты была бы весьма привлекательной особой, если бы не пыль, пот и грязь, — сказал он. — Твои волосы перепутались и свалялись от дождя. Даже больше чем привлекательной, так мне кажется. Под этой грязью скрывается настоящая милашка. Может быть, попозже я тебя выкупаю.

Котай Шеперд, живая и невредимая…

Немного помолчав, Вехс неожиданно сказал:

— Живая и невредимая…

Кот чуть было не вздрогнула. Она знала, что не произносила этого вслух.

— Живая и невредимая… — повторил он. — Ты это бормотала, когда спускалась в подвал к Ариэль?

Кот уставилась на него во все глаза.

— Так или нет?

— Да, — выдавила наконец Кот.

— Я долго думал об этом, — проговорил Вехс. — Я слышал, как ты назвала свое имя, а потом произнесла эти два слова. Для меня это не имело никакого смысла, поскольку тогда я еще не знал, что тебя зовут Котай Шеперд.

Кот отвернулась от него и поглядела за окно. По двору кругами носился доберман.

— Это была молитва? — спросил Вехс.

Кот чувствовала себя настолько потерянной и отчаявшейся, что ей казалось, будто ничто не в силах напугать ее сильнее, однако она ошиблась. Потрясающая интуиция Вехса вселяла леденящий ужас, а почему — она и сама не смогла бы ответить.

Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с глазами Вехса. На мгновение она увидела промелькнувшего в их глубине зверя, угрюмого, безжалостного.

— Это была молитва? — снова спросил он.

— Да.

— Скажи, в глубине души… в самой ее глубине, веришь ли ты, что бог действительно существует? Только будь правдивой, Котай, и не только со мной, но и с собой.

Когда-то — совсем еще недавно — она была настолько уверена во всем, во что верила, что могла без колебаний ответить «да». Теперь же она молчала.

— Даже если бог существует, — сказал Вехс, — знает ли он о том, что существуешь ты?

Котай съела еще кусочек омлета. Вкус был совершенно отвратительный. Масло, яйца, сыр, все это слиплось во рту, превратилось в какой-то глинистый комок, который она с трудом сумела проглотить.

Потом она положила вилку в знак того, что закончила, хотя на самом деле, она съела едва ли третью часть своего омлета.

Вехс прикончил свой завтрак и запил его большой чашкой кофе. Кот он его не предложил, видимо опасаясь, что она попытается плеснуть кипятком ему в лицо.

— Что-то ты скисла, — заметил Вехс. Кот не ответила.

— Переживаешь, что проиграла? Подвела бедняжку Ариэль, себя и своего бога, который то ли существует, то ли нет?

— Что ты со мной сделаешь? — глухо спросил Кот. На самом деле она хотела спросить: «Зачем подвергать меня допросу? Почему бы не убить меня сразу и покончить с этим?»

— Я еще не решил, — небрежным тоном откликнулся Вехс. — Что-нибудь этакое, можешь не сомневаться. Я чувствую, что ты — особенная штучка, что бы ты там ни утверждала. Чем бы мы с тобой ни занимались, это должно быть… со страстью.

Кот закрыла глаза и подумала, сумеете ли она снова найти свою Нарнию после стольких лет.

— На твой вопрос я пока ответить не могу, — продолжал убийца, — зато охотно поделюсь своими планами относительно Ариэль. Хочешь послушать?

…Нет, наверное, она стала слишком старой, чтобы верить во что-либо, особенно в волшебные платяные шкафы…

Голос Вехса вторгся в серую пустоту внутри нее, словно он жил не только в реальном мире, но и в самой Кот:

— Я задал тебе вопрос, Котай. Помнишь, о чем мы с тобой договорились? Ты можешь либо ответить, либо я распишусь на твоем личике. Так хочешь послушать, что я намерен сделать с Ариэль?

— Мне кажется, я догадываюсь.

— Безусловно, но всего ты знать не можешь. Во-первых, секс. Это очевидно, поскольку она — лакомый кусочек. Пока я не тронул ее, но обязательно сделаю это. Я уверен, что она девственница. Во всяком случае в те времена, пока она еще говорила, она сказала, что с этим у нее все в порядке, а она вовсе не похожа на лгунью.

…А может быть Дикий Лес за Рекой действительно существует, и там все еще живут Крысенок, Крот и мистер Бэрсук, колышутся под солнцем густые зеленые ветви, и Пан сидит в прохладной тени и играет на своей свирели?

— И еще я хочу услышать, как она плачет, хочу почувствовать прозрачность ее детских слез, хочу осязать изысканную фактуру ее криков, обонять их беспримесную чистоту и попробовать на вкус ее страх. Так бывает всегда. Всегда.

Но ни веселая речка, ни Дикий Лес не возникли, как ни старалась Кот их себе представить. Должно быть Крысенок, Крот, мистер Бэрсук и мистер Жаббс навсегда канули в вечность, попав в объятия ненавистной смерти, Которая в конце концов настигает даже сказочных героев. Осознание этого заставило Кот почувствовать такую же сильную печаль, которую причинили ей гибель Лауры в все остальные события. То же самое вскоре случится с ней.

— Время от времени, — сказал Вехс, — я привожу кого-то из своих гостей в подвальную комнату. Да-да, именно за этим…

Кот не желала больше слышать его. Она хотела заткнуть уши, но в наручниках это было невозможно. Кроме того, если бы она попыталась это сделать, убийца наверняка приковал бы ей запястья к лодыжкам — он очень хотел, чтобы она слушала.

— Самые глубокие, самые сильные ощущения в своей жизни, я изведал в этой комнате. И это был не секс, не пытки и не нож — все это происходит потом, да это не главное. Сначала я должен сломать свою добычу, и это дает мне самые сильные ощущения и позволяет утолить страсть.

Сердце Кот сжалось в груди так сильно, что она едва могла дышать.

— В первые два-три дня, — продолжал Вехс, — все мои гости думают, что сойдут с ума от страха, но они ошибаются. Как правило, чтобы свести человека с ума — полностью, необратимо, — требуется гораздо больше времени. Ариэль — моя седьмая пленница, а все предыдущие оставались в своем уме неделями. Одна из них, правда, сломалась на восемнадцатый день, зато три других женщины продержались по два месяца каждая.

Кот оставила свои попытки скрыться в густой чаще Дикого Леса и поглядела на Вехса через стол.

— Психологическая пытка намного интереснее и сложнее, чем физические мучения, хотя и последние, бесспорно, способны доставить массу удовольствия, — заявил Вехс, — Мозг сопротивляется гораздо упорнее, чем тело, и сломать его значительно приятнее. Когда разум сдается, я слышу треск — такой же, как треск ломающейся кости. Ты даже не можешь себе представить, как волшебно сладок этот звук!..

Кот пристально всматривалась в своего тюремщика, пытаясь увидеть в его глазах тень зверя, промелькнувшего там несколько минут назад. Она просто нуждалась в этом!..

— Сломанный человек, Котай, начинает кататься по полу, биться о стены, рвать на себе одежду. Женщины клочьями вырывают у себя волосы, раздирают ногтям лицо, кусают сами себя до крови. Ты даже не можешь представить, как изобретательны они в стремлении покалечиться. И еще они постоянно плачут, — рыдают и рыдают часы напролет, — а некоторые не в силах становиться целыми днями. Они рыдают во сне и наяву, лают по-собачьи, издают птичьи крики и машут руками как крыльями, будто умеют летать. Со временем они начинают галлюцинировать, и им являются вещи и образы еще более страшные, чем я. Некоторые начинают говорить на странных языках. Это называется глоссолалия; знаешь что это такое? Удивительное явление, Котай. Речь этих женщин звучит вполне убедительно, она похожа на какой-то древний язык, но на самом деле это просто жалобное бормотание или бессмысленный лепет. Кое-кто даже утрачивает контроль над своим организмом и начинает справлять нужду под себя. Это довольно неприглядное зрелище, но и такое захватывающее, что оторваться просто невозможно. И знаешь, что это напоминает? Истинное детство человечества, сон разума, до которого большинство людей способны дойти лишь в состоянии безумия.

Как Кот ни старалась, она не увидела в его глазах зверя — только безмятежную голубизну радужки и внимательную глубину черного зрачка — так что она даже начала сомневаться: а был ли зверь? Убийца отнюдь не был полуволком-получеловеком — сверхъестественным существом, которое опускается на все четыре конечности, лишь только завидит луну. Он был тварью гораздо более страшной — всего-навсего человеком, живущим на полюсе жестокости. Да, просто человеком…

— Кое-кто ищет убежища в кататонии, — продолжал увлеченно рассказывать Вехс. — Так, например, поступила Ариэль. Но мне всегда удавалось вывести своих гостей из ступора. Ариэль — самая упорная и настойчивая из всех, с кем я когда-либо имел дело, но я сумею сломать и ее. И когда раздастся заветное «крак», — это будет намного лучше прочих. Великолепное, удивительное, непередаваемое ощущение!

— Самое удивительное ощущение из всех — это милосердие, — вставила Кот и сама удивилась — откуда пришли к ней эти слова? Они прозвучали как мольба о пощаде, а ей очень не хотелось, чтобы он думал, будто она просит сохранить ей жизнь. Даже дойдя до последней степени унижения и отчаяния, она не собиралась перед пресмыкаться.

Неожиданная улыбка сделала Вехса похожим на мальчишку — озорного проказника, собирателя портретов бейсбольных звезд, велосипедиста сорвиголову и вдумчивого строителя моделей самолетов — чинно прислуживающего в алтаре по воскресеньям. Кот решила, что он улыбается ее словам, ее наивности и глупости, но это оказалось не так, что она и поняла из его последующих слов.

— Возможно я захочу, — сказал Вехс, — чтобы ты была рядом, когда я наконец надломлю Ариэль. Вместо того чтобы убить тебя у нее на глазах и тем самым заставить Ариэль сорваться, я добьюсь своего другим способом. И ты сможешь это увидеть.

О боже!

— Ты же изучала психологию; без пяти минут мастер, верно? Вот ты сидишь здесь, разглядываешь меня и думаешь, что перед тобой типичный образчик аберрантного поведения и что ты можешь предугадать ход моих мыслей. Тем любопытнее будет посмотреть, насколько соответствуют истине современные теории работы мозга. Возможно, мой маленький эксперимент не оставит от них камня на камне. Как ты полагаешь? После того как я сломлю Ариэль у тебя на глазах, ты сможешь написать целую диссертацию. К сожалению, степень магистра тебе получить не удастся, поскольку это исследование будет предназначено только для моих глаз, но, смею тебя уверить, мне будет очень приятно познакомиться с твоим взвешенным и строго объективным суждением.

Боже милостивый, не допусти этого! Она не станет присутствовать при чем-то подобном. Ни за что! Пусть Вехс так и не снимет с нее наручников, она все равно найдет способ покончить с собой до того, как он отведет ее в эту страшную подвальную комнату и заставит смотреть, как эта славная девушка… как Ариэль будет растворяться. Кот могла на выбор перегрызть себе вены на руках, подавиться языком, броситься с лестницы и сломать себе шею или придумать что-нибудь еще более верное. Что-нибудь…

Вехс снова улыбнулся, словно почувствовав, что ему удалось вырвать свою пленницу из состояния тоски и апатии и повергнуть в ужас. Потом он перевел взгляд на остатки омлета в ее тарелке.

— Ты будешь это доедать или нет?

— Нет.

— Тогда я доем.

Он отодвинул свою пустую тарелку и придвинул к себе тарелку Кот. Ее же вилкой он отделил кусочек холодного омлета и, смакуя, положил в рот. Негромко застонав от удовольствия, он плотно сомкнул губы вокруг вилки и медленно, сладострастно, вытащил ее наружу, а затем облизнулся.

Проглотив омлет, он сказал:

— Я чувствую на зубцах вилки тебя. У твоей слюны замечательный привкус, хотя она чуть-чуть горьковата. Впрочем, я думаю это временно, просто сейчас твой желудок выделяет кислоту.

Кот не решилась закрыть глаза, чтобы облегчить свое положение, и вынуждена была смотреть, как он доедает ее завтрак.

К тому времени когда он закончил, у Кот созрел собственный вопрос.

— Скажи… прошлой ночью… Зачем ты съел паука?

— Почему бы нет?

— Это не ответ.

— Это лучший ответ на любой вопрос.

— Тогда дай мне ответ похуже.

— Ты находишь это отвратительным?

— Просто любопытствую.

— Несомненно, этот поступок кажется тебе премерзким. Съесть живого, щекотного, шустрого паучка…

— Несомненно.

— Но не бывает плохих поступков, Котай. Существуют только ощущения, а их невозможно оценить отрицательно или положительно.

— Почему бы нет?

— Если ты действительно так думаешь, то ты родилась не в том столетии. Как бы там ни было, у пауков очень любопытный букет, а теперь, когда я съел одного, я знаю об этих восьминогих арахнидах гораздо больше. Тебе известно, как происходит обучение у плоских червей?

— У плоских червей?

— Да. Ты должна была проходить их в курсе начальной биологии, прежде чем стать такой высокообразованной женщиной. Некоторые их разновидности могут понемногу обучиться движению в лабиринте…

Кот вспомнила и перебила почти радостно:

— И потом, если этих «умных» червей скормить другим червям, то вторая группа начинает ориентироваться в лабиринте с первого же раза.

— Молодец, — Вехс кивнул со счастливой миной. — Свои знания они приобретают, поедая плоть.

Кот не стала выбирать слова, задавая свой второй вопрос, поскольку убийцу нельзя было оскорбить и к нему невозможно было подольститься.

— Господи Иисусе, неужели ты в самом деле веришь, что съев одного паука, ты узнаешь, каково быть пауком и приобретешь все их паучьи навыки и знания?

— Ну конечно же нет, Котай Шеперд. Если бы я понимал все так буквально, то был бы настоящим психом. И сидел бы сейчас в доме для умалишенных, разговаривая с толпой невидимых друзей. Разве не так? Нет, благодаря остроте своего восприятия я действительно обрел непередаваемо тонкое ощущение паука, некую квинтэссенцию пауковости, которой ты никогда не почувствуешь и не поймешь. Таким образом я получил новое знание о паучьем племени, как о ловких и удивительно гармонично устроенных охотниках, о существах могущественных и сильных, в своем мире, конечно. «Паук» — слово, в котором заключено могущество, хотя его и нельзя сложить из букв, составляющих мое имя… — он ненадолго прервался, что-то обдумывая, а затем торжественно объявил:

— Но зато это слово можно сложить из букв твоего имени!

Кот не стала уточнять, что из букв ее имени получится в лучшем случае какой-нибудь «пак» или «пок».

— Кроме того, пауков глотать рискованно, и это тоже добавляет ощущениям остроты, — продолжал Вехс. — Если ты не энтомолог, то не знаешь, какой вид пауков ядовит, а какой — нет. Некоторые, например, бурые тарантулы, исключительно ядовиты. Укус в руку это одно… но мне надо действовать как можно проворнее, чтобы успеть раздавить его о небо, прежде чем он успеет ужалить меня в язык.

— Ты любишь рисковать.

Вехс пожал плечами:

— Да, я так устроен.

— Любишь ходить по краю.

— Да, слова, зашифрованные в моем имени, имеют определенное значение, — признал он.

— А если бы какой-нибудь паук успел укусить тебя?

— Боль — это то же наслаждение, просто немного другое. Стоит научиться радоваться боли — и твоя жизнь становится счастливее.

— И даже боль является не отрицательной и не положительной, а нейтральной?

— Конечно. Это же просто ощущение, которое помогает расти коралловым рифам души. Если душа существует.

Последней его фразы Кот не поняла — какой-то коралловый риф, но при чем здесь душа? — однако переспрашивать не стала. Кот устала от Вехса, устала бояться, устала ненавидеть. Задавая вопросы, она стремилась понять, как стремилась к этому всю свою жизнь, и эти поиски значения утомили ее до смерти. Кот так никогда и не узнала, почему некоторые люди совершают бесчисленно много мелких — или крупных — жестокостей, но ее поиски истины всякий раз оставляли ее утомленной, холодной, выгоревшей изнутри дотла.

Указывая на ее распухший указательный палец, Вехс сказал:

— Он должен болеть. И шея тоже.

— Голова болит сильнее всего, — призналась Кот. — Но никакого удовольствия я почему-то не чувствую.

— Я не могу доказать тебе, что ты ошибаешься, потому что путь к Просветлению — это довольно долгий путь. Тебе потребуется время. Впрочем, первый, совсем маленький урок, я могу преподать тебе уже сейчас…

Он поднялся и подошел к шкафчику, где хранились на полке самые разные пряности. Среди флакончиков и коробочек с гвоздикой, корицей, жгучим перцем, майораном, кардамоном, укропом, тимьяном, имбирем и шафраном он отыскал флакон с аспирином.

— Я не принимаю аспирин, когда у меня болит голова, так как мне нравится испытывать боль, но я все равно держу аспирин под рукой, и время от времени жую таблетки — просто для того, чтобы почувствовать их вкус.

— Они же премерзкие!

— Просто немножко горчат. Горькое, кстати, может быть таким же приятным, как и сладкое, но только тогда, когда знаешь, что каждый опыт, каждое ощущение имеет огромную ценность сами по себе.

Он вернулся к столу с флаконом аспирина. Поставив его перед Кот, Вехс забрал стакан с водой.

— Нет, спасибо, — отказалась Кот.

— В горечи есть своя прелесть.

Кот продолжала игнорировать аптечный флакон.

— Как хочешь, — сказал Вехс и стал собирать со стола тарелки.

Несмотря на то, что Кот очень страдала от боли и не прочь была от нее избавиться, она так и не тронула лекарства. Возможно, это было ошибкой, но Кот каким-то непостижимым образом знала, что стоит ей сжевать пару таблеток — хотя бы просто в медицинских целях — и она вступит на заповедную территорию Вехсова безумия. Это был своеобразный порог, граница, пересекать которую Кот не собиралась, как бы плохо ей ни было, даже если после этого она будет по-прежнему твердо стоять одной ногой в знакомом и привычном реальном мире.

Вехс вымыл тарелки, вилки, миску для сбивания яиц и прочие кухонные принадлежности, и опять Кот поразилась, как спорится у него работа, которую обычно считают женской. Для мытья он использовал очень горячую воду, от которой поднимался пар, и довольно много специальной моющей жидкости с запахом лимона.

У Кот оставался в запасе еще один вопрос, ответ на который ей очень хотелось услышать. В конце концов она не выдержала и сказала:

— Почему ты выбрал Темплтонов? Почему из всех людей ты выбрал именно их? Ведь это было не случайно? Ведь ты не просто остановился на ночной дороге и зашел в первый попавшийся дом?

— Ну конечно же нет, — согласился Вехс, очищая сковороду пластиковой лопаткой. — Несколько недель назад Пол Темплтон приезжал в наши края по делам, и когда мы…

— Так ты знал его?

— Нет. Вернее, не совсем. Он приехал в административный центр округа по каким-то своим делам. Когда он доставал что-то из бумажника, чтобы предъявить мне, оттуда выпала этакая небольшая книжечка из нескольких закатанных в пластик фотографий. Я поднял ее и подал ему. На одной фотографии была его жена, а на другой Лаура. Она выглядела такой… свежей, неиспорченной. Я сказал что-то вроде «Что за прелесть ваша дочка». Этого оказалось достаточно, чтобы развязать Полу язык. Как и всякий отец, гордящийся успехами своего чада. Он рассказал, что его дочь учится на отделении психологии, и скоро получит ученую степень мастера — среднюю между бакалавром и магистром — и про все стальное тоже. Я уже и не знал, как его остановить, но тут Пол сказал, как он скучал по своей дочурке все шесть дет, что она училась во Фриско, — хотя за это время можно было бы привыкнуть, — и как он ждет не дождется конца месяца, когда Лаура приедет домой на уик-энд. О том, что она приедет с подругой, он не упомянул.

Случайная встреча, случайно выпавшие фотографии, случайный и праздный разговор двух вежливых людей. Подобные прихотливые повороты судьбы показались Кот такими несправедливыми, что у нее захватило дух. Еще немного, и она больше не выдержит.

Следя за тем как Вехс тщательно вытирает столики, осушает посудный подносик и драит раковину, Кот подумала, что все, что случилось с семьей Темплтонов, было гораздо хуже, чем несправедливая случайность. Их жестокая смерть — это внезапное погружение в вечную тьму — была как бы предрешена заранее, будто они родились и жили на свете только для Крейбенста Вехса.

Можно было подумать, что и она тоже появилась на свет, а потом страдала и боролась за жизнь только для того, чтобы принести этому бездушному чудовищу в человеческом лике несколько минут гнусного удовлетворения.

Самое худшее, однако, заключалось не в боли и не в ужасе, который Вехс внушал ей; не в крови, которую он лил с легкостью, и не в изуродованных трупах. И боль и страх оставались относительно непродолжительными, особенно по сравнению с непрекращающимися тревогами и страданиями жизни. Кровь и трупы тоже появились гораздо позже. Самое худшее заключалось в том, о Вехс лишал молодые жизни загубленных им людей всякого смысла, делая себя главной и единственной целью их существования. Он обкрадывал их не столько тем, что слишком рано обрывал отмеренный каждому срок, сколько тем, что лишал свои жертвы возможности реализоваться, совершить что-то важное, что могло бы оправдать жизнь человека на земле, и его смерть.

Основными его грехами были зависть — к чужой красоте и к чужому счастью, — а также непомерная гордыня, и стремление навязать всему остальному миру свою точку зрения. Насколько Кот помнила, именно это пороки почитались самыми серьезными, и именно за них был низвергнут в ад сам дьявол, бывший прежде архангелов господним.

Вытерев полотенцем чистую посуду, сковороду и приборы, сложенные на решетке сушки, Вехс разложил их по местам и с гордостью огляделся. Он все еще выглядел свежим и чистым, розовым, как только что выкупанный младенец, и таким же невинным. От него пахло ароматным мылом, дорогим лосьоном после бритья и лимонной жидкостью для посуды, но, несмотря на это, Кот поймала себя на том, что с суеверным страхом ожидает появление едкого желтого дыма и запаха серы.

Каждого человека в конце жизни ожидали удивительные и негромкие откровения — или, по крайней мере, просто возможность прозреть, — и Котай почувствовала, что при мысли о том, как неожиданно и страшно оборвались жизненные пути Темплтонов, ее захлестнула новая волна горя и тоски. Сколько добра они могли бы еще сделать другим, сколько отдать любви и тепла, сколько удивительных вещей успели бы понять сердцем и душой!..

Вехс закончил уборку и вернулся к столу.

— Я должен кое-что сделать наверху и на дворе, — сказал он. — Потом я хотел бы поспать часа четыре или пять, если получится. Сегодня вечером мне нужно работать, так что отдых мне не помешает.

Кот снова задалась вопросом, кем он может работать, но спрашивать не стала. Вехс мог иметь в виду и свою службу, и предстоящую попытку атаки на волю и разум Ариэль. Если речь шла именно о последнем, Кот не желала знать этого заранее.

— Если будешь вертеться на стуле — будь поосторожней, — предупредил он. — Ты можешь поцарапать цепями полировку.

— Терпеть не могу портить мебель, — не без сарказма откликнулась Кот.

Вехс молча смотрел на нее почти полминуты, а потом отчеканил:

— Если ты настолько глупа, что надеешься освободиться, то я должен тебя огорчить — этого не будет. Как только я услышу звон цепей, то я сразу спущусь, чтобы тебя успокоить. На твоем месте я бы не стал до этого доводить — тебе может очень не понравиться то, что с тобой сделаю.

Кот ничего не ответила. Она была надежно скована, цепи не давали ей распрямиться. Скорее всего, ей даже не удастся встать, не говоря уже о том, чтобы куда-то бежать.

— Даже если ты каким-то чудом освободишься от дула и стола, ты не сможешь двигаться быстро. А дом охраняют собаки.

— Я их видела, — уверила она его.

— Если бы ты была не в цепях, они бы настигли тебя и прикончили раньше, чем ты успела бы удалиться на десять шагов от дома.

Кот не сомневалась в его словах, она только не понимала, почему он так настойчиво ее запугивает.

— Однажды я выпустил во двор молодого человека, — продолжал Вехс. — Он помчался к ближайшему дереву и взобрался на него так быстро, что отделался только укусом в икру и лодыжку. Там он укрылся среди ветвей, думая, что по крайней мере на некоторое время спасся от собак, которые продолжали ждать его внизу, во я взял малокалиберную винтовку и начал стрелять в него с черного крыльца. В конце концов он упал, меньше чем через минуту для него все было кончено.

Кот ничего не сказала. Несколько раз на нее накатывала такая волна отвращения, что простой разговор с этой тварью казался ей таким же невозможным, как беседы с акулой о музыке Моцарта. Один из таких моментов наступил и сейчас.

— Прошлой ночью ты была невидима, — сказал Вехс.

Кот молчала, ожидая продолжения. Взгляд убийцы обежал ее, словно высматривая слабое звено в цепи или открывшийся замок наручников.

… Как бестелесный дух.

Кот уже убедилась, что угадать мысли этого съехавшего подонка невозможно, однако сейчас — благодарение Господу! — она была почти уверена, что знает, о чем думает. Вехс боялся оставить ее одну. Единственное, о она не могла понять — почему.

— Не будешь убегать? — спросил он. Кот покачала головой.

— Хорошая девочка.

Он повернулся и направился к двери, ведущей из кухни в гостиную. Кот, в последний момент сообразив что им нужно обсудить еще одну проблему, собралась с силами и окликнула его:

— Эй, пока ты еще не ушел…

Вехс повернулся и посмотрел на нее.

— Не мог бы ты отвести меня в туалет? — попросила она.

— С цепями слишком много возни, — отозвался он. — Писай под себя, если будет невмоготу. Все равно мне потом придется тебя искупать. Что касается подушек, то я всегда могу купить новые.

Он шагнул вперед и пропал из вида.

Сидеть в своих собственных экскрементах? Ну уж дудки! Кот решила избежать этого унижения во что бы то ни стало. Правда, ей уже слегка хотелось по малой нужде, однако желание это было довольно слабым. Позднее ей придется нелегко.

Как странно что она все еще старалась избежать унизительных положений и даже задумывалась о будущем…

Дойдя до середины гостиной, мистер Вехс остановился послушать, что делает женщина в гостиной. К своему удивлению, он не услышал звона цепей.

Вехс подождал.

Снова ничего.

Тишина не на шутку встревожила его.

Он еще не решил, как с ней поступить. Ему столько о ней известно, и все равно в Котай Шеперд осталась какая-то недосказанность, какая-то тайна.

Скованная наручниками, она находилась целиком во власти Вехса и вряд ли станет его лопнувшим колесом. От нее исходил явственный запах поражения и отчаяния. В ее упавшем голосе он видел серый пепел и чувствовал фактуру гробового покрова. Котай Шеперд все равно что мертва и, похоже, уже примирилась с этой перспективой. И все же…

Из кухни наконец-то донесся лязг цепей. Совсем не громкий, ничуть не напоминающий отчаянные, яростные рывки. Просто тихое бренчание, вызванное переменой сложения. Может быть, как раз сейчас она сжимает руками бедра и живот, чтобы не обмочиться. Мистер Вехс улыбнулся.

Потом он поднялся по лестнице к себе в спальню. С верхней полки чулана он достал телефонный аппарат и, подключив его к установленной в спальне розетке, сделал пару телефонных звонков к себе на службу и сообщил, что благополучно вернулся после трехдневного отпуска и готов сегодня же вечером снова впрячься в работу.

Несмотря на твердую уверенность, что в его отсутствие доберманы не пропустят в дом никого из посторонних, у Вехса было всего два телефонных аппарата, которые он тщательно прятал, когда уезжал. В случае если бы произошло невероятное, и незваный гость прорвался мимо доберманов живым, он не смог бы никому позвонить, чтобы позвать на помощь.

В последнее время, однако, головной болью мистера Вехса стали сотовые телефоны. Правда, он с трудом представлял себе грабителя, который носит с собой радиотелефон, к тому же вряд ли взломщику могло прийти в голову звонить в полицию с просьбой спасти его от сторожевых собак, блокировавших его в чужом доме. Впрочем, в жизни, порой случались и более странные вещи. Если бы Котай Шеперд нашла сотовый телефон в «хонде» японца с автозаправочной станции, то сейчас в наручниках сидела бы вовсе не она.

Технологическая революция конца второго тысячелетия открывала перед людьми самые широкие перспективы, но у каждого изобретения были свои неприятные и просто опасные стороны. Используя знания и опыт в обращении с компьютерами, Вехс ловко изменил электронные досье, в которых хранились его отпечатки пальцев. Благодаря этому он мог навещать такие места, как дом Темплтонов, без перчаток, наслаждаясь полным букетом чувственных ощущений, однако любой сотовый телефон, окажись он в неподходящее время в неподходящих руках, мог привести к тому, что Вехсу пришлось бы пытать самое напряженное и глубокое ощущение в своей жизни — и последнее. Вот почему иногда он грезил о более простых временах Джека Потрошителя, великолепного Эда Гейна, послужившего прототипом главного героя кинофильма «Психо», или «Рожденного задать жару» Ричарда Спека; мечтал о мире не таком сложном и технологизированном, как сейчас, и о раздольных прошедших десятилетиях, когда поля с урожаем еще не были вдоль и поперек истоптаны такими, как он.

В лихорадочной погоне за сенсациями электронные средства массовой информации раздували кровавую историю до черт знает каких размеров, превращая заурядных убийц в национальных героев, перед которыми сами же начинали заискивать и вилять хвостом. Совершенно очевидно, что именно они внесли решающий вклад в то, что серийные убийцы стали появляться один за другим как грибы после дождя. Но с другой стороны, средства массовой информации без меры напугали овечек, и теперь слишком многие в стаде насторожены и находятся в постоянной готовности задать стрекача при первых же признаках опасности.

И все же Вехсу удается получать удовольствие. Позвонив по телефону, Вехс отправился к своему дому на колесах. Передний и задний номера, шайбы, крепежные винты и отвертка хранились в выдвижном ящике кухонного блока.

Основную цель своей охотничьей экспедиции — такую, например, как семья Темплтонов — мистер Вехс, выбирал за одну-две недели до того, как отправиться в путь. И хотя зачастую, он возвращался домой с живым трофеем для своей подвальной комнаты, Вехс почти всегда охотился далеко за пределами штата Орегон, стремясь свести к минимуму возможность того, что его две жизни — добропорядочного гражданина и любителя кровавых приключений — пересекутся в самый неподходящий момент. (Случай с Лаурой Темплтон был исключением, но лишь в том смысле, что он выбрал ее не совсем обычным для себя способом. Как правило, мистер Вехс садился за компьютер, взламывал банк данных департамента автомобильного транспорта и просматривал личные дела водителей из соседней Калифорнии, выискивая самых привлекательных женщин. Кроме фотографий — на которых было запечатлено лишь лицо — ой извлекал из электронных досье дополнительную и весьма ценную информацию — возраст, рост, вес, — которая помогала ему выбраковывать неподходящих кандидатов старух, удачно вышедших на снимке, или толстушек с худыми лицами. Некоторые, правда, указывали в своем досье только номер почтового ящика, но большинство по-прежнему использовало свой полный адрес. После подобного поиска Вехсу оставалось только справиться с подробными картами того или иного района.

Приблизившись к выбранному месту миль на пятьдесят, Вехс снимал с фургона номера. Он уже давно положил за правило убраться как можно дальше от места своих игрищ к тому моменту, когда тела будут обнаружены, поэтому выследить его могли только в том случае, если кто-то из соседей жертвы случайно обратит внимание на его дом на колесах, пусть он и выглядит совершенно безобидным, бросит взгляд на номера и — вот оно, лопнувшее колесо! — окажется обладателем фотографической памяти. Именно поэтому он не привинчивал номера до тех пор, пока не оказывался в безопасности у себя в Орегоне.

Если бы по дороге его остановил за превышение скорости полицейский, он всегда мог разыграть удивление и сказать, что понятия не имеет, кто, когда и для чего украл номера. Вехс считал себя отменным актером, способным втереть очки любому. В случае, если бы обстоятельства сложились благоприятно, он мог даже убить копа, а если нет, то вопрос можно было решить, воззвав к чувству профессиональной солидарности.

Присев на корточки перед фургоном, он стал прикреплять передний номерной знак в специальном углублении рамы.

Вокруг него постепенно собрались все четыре добермана. Обнюхав его руки и одежду, они разочарованно зафыркали, обнаружив лишь запахи лосьона и жидкости для мытья посуды. Им явно хотелось внимания, но они не забывали о том, что находятся на дежурстве. Надолго они не задержались и — один за другим — вернулись К исполнению служебных обязанностей, получив каждый свою порцию почесываний за ухом и удостоившись нескольких слов.

— Хороший песик, хороший, — приговаривал Вехс, Поглаживая каждого добермана по ушастой голове. Закончив с передним номером, он встал, потянулся и зевнул, оглядывая свои владения.

Ветер стих, по крайней мере здесь, у земли, и воздух казался совершенно неподвижным и влажным наощупь. В воздухе пахло травой, мокрой землей, гниющими прошлогодними листьями и сосной.

Теперь, когда дождь прекратился, туман у подножий холмов начал понемногу рассеиваться. Вехс пока еще не мог разглядеть расположенный на западе горный кряж с его снеговыми вершинами, зато прямо над его головой на востоке, куда туман так и не добрался, черные грозовые облака заметно посветлели и стали серыми, как мягкая кротовая шкурка. Сильный верхний ветер понемногу оттеснял их на юго-восток, и Вехс не сомневался, что к ночи — как он и обещал Ариэль — небо очистится, так что можно будет увидеть звезды и даже луну, которая осветит высокую траву на лугу и засверкает в молочно-белых глазах мертвой Лауры.

Вехс направился к заднему борту фургона, чтобы привернуть второй знак, и вдруг обнаружил на подъездной дорожке странные следы. Он даже остановился, разглядывая их, и на его лицо легла печать озабоченности.

Его подъездная дорожка была сделана из прекрасно утрамбованной сланцевой глины, практически не размокавшей от воды, однако во время сильного дождя со двора намывало некоторое количество грязи, которая местами лежала на проезжей части равномерным тонким слоем, темным и довольно плотным.

Именно в такой плотной грязи Вехс увидел отпечатки копыт, похожие на следы оленя, причем довольно крупного. Судя по следам, животное пересекло дорогу не один раз.

Вехс нашел место, где животное некоторое время стояло, топча копытами землю.

На грязи не сохранилось следов колес фургона, смытых потоками воды, так что олень, вероятно, появился здесь вскоре после того, как ливень прошел.

Вехс присел рядом со следами и, прикоснувшись пальцами к холодной земле, почувствовал твердость и остроту копыт, проделавших здесь эти аккуратные ямки.

В близлежащих холмах и у подножия гор обитало немало оленей, однако они довольно редко заходили на участок Вехса, опасаясь доберманов.

Так вот что так его удивило! Рядом с оленьими следами не видно отпечатков собачьих лап!

Конечно, он учил доберманов обращать внимание

В первую очередь на людей и как можно меньше отвлекаться на представителей животного мира, так как в решающий момент какая-нибудь белка могла отвлечь псов от защиты хозяина, находящегося в опасности. Вехс был уверен, что его доберманы ни за что не нападут на суслика, опоссума или кролика — и на оленя, — если их не заставит сделать это сильный голод. Они не стали бы преследовать дичь, даже играя.

И все же собаки должны были непременно обратить внимание на дикое животное, если им попался его след; курс дрессировки, который они прошли, почти не ограничивал их любознательности.

Завидев стоящего здесь оленя, доберманы непременно должны были приблизиться и либо парализовать его страхом, либо спугнуть, а после того как он убежал, они бы еще долго бегали туда и сюда вдоль дорожки, принюхиваясь и прислушиваясь.

Однако среди отпечатков копыт нет ни одного собачьего следа!

Потирая один о другой испачканные кончики пальцев, Вехс выпрямился и медленно повернулся вокруг, разглядывая окружающее с новым интересом. На север протянулись луга, за которыми чуть виднеется сосновый лес. Подъездная дорожка, ведущая на восток, к лысой вершине невысокого холма. С южной стороны ко двору примыкают другие луга и за ними — другие леса. Наконец, задний двор, простершийся от сарая до подножий холмов. Олень — если это был олень — исчез.

Крейбенст Вехс стоял совершенно неподвижно, прислушиваясь, приглядываясь, ловя посторонние запахи. Некоторое время он дышал одним ртом, надеясь почувствовать на языке незнакомый вкус. Сырой воздух напоминал влажную кожу трупа, прижатую к лицу. Вехс широко распахнул и напряг все свои органы чувств, и ощутил, как вливаются в него мощным потоком все ощущения свежевымытого окружающего мира.

Но он так и не обнаружил ничего зловещего в сером свете весеннего утра.

Когда Вехс привинчивал задний номер, к нему подбежал Тильзитер. Подбежал и ткнулся носом в шею.

Вехс скомандовал ему: «Сидеть» — и, затянув последний винт, указал на ближайший олений след.

Странно, но доберман как будто вовсе не видел следов. Или видел, но не проявлял к ним никакого интереса.

Вехс взял пса за складку кожи на шее, подвел к следам и снова указал на отпечатки копыт. Пес недоуменно уставился на хозяина, и Вехс ткнул его носом в землю.

Наконец Тильзитер почуял запах, жадно засопел, негромко взвизгнул от возбуждения, но потом, видимо, решил, что этот запах ему не нравится. Упираясь в землю передними лапами, он попятился и осторожно вывернулся из руки Вехса. В глазах пса были недоумение и какая-то странная робость.

— Что? — спросил Вехс.

Тильзитер нервно облизнулся и отвел взгляд, с напускным вниманием оглядывая луг, пустую дорогу и стену сарая. Потом еще раз покосился на хозяина и отошел подальше, намереваясь вернуться к своим привычным обязанностям.

С голых деревьев все еще капало, но туман быстро поднимался и истаивал. Опустошенные тучи неслись по небу прочь.

Мистер Вехс решил незамедлительно убить Котай Шеперд.

Он выведет ее во двор, заставит лечь лицом вниз на траву и пару раз выстрелит ей в затылок. К сожалению, насладиться медленным умерщвлением не удастся — вечером Вехсу предстояло ехать на работу, а перед этим он планировал немного поспать.

Потом, вернувшись домой, он сможет похоронить ее на лугу — чтобы собаки смотрели, чтобы в траве пели и кормились насекомые, и Ариэль целовала каждый труп прежде, чем он будет предан земле. И все это — при лунном свете, если луна выйдет из-за туч.

Теперь быстрее — прикончить ее, и спать…

Торопливо шагая к дому, Вехс неожиданно осознал, что все еще сжимает в руке отвертку, которой работал. Пожалуй, убить Котай Шеперд отверткой будет интереснее, чем из пистолета, а по времени — почти так же быстро.

Он взбежал по ступеням на веранду, где среди морских раковин, безмолвный и неподвижный, висел палей адвокатессы из Сиэтла.

Вехс даже не вытер ног, что было для него необычно. Открывая дверь, Вехс услышал скрип ржавой петли, прозвучавший в лад его хриплому дыханию. Ненадолго остановившись на пороге, он почувствовал, как бешено стучит его сердце.

Он никогда и ничего не боялся. Однако эта женщина уже несколько раз заставила его ощутить беспокойство.

Вехс сделал несколько шагов в глубь гостиной и снова остановился, чтобы взять себя в руки. Это ему удалось. Очутившись в знакомой обстановке, он никак не мог понять, с чего это он так торопится прикончить пленницу.

Может быть, ему что-то подсказывает интуиция?

Но его интуиция еще никогда не высказывалась так невнятно и неопределенно, чтобы он не знал, как ему поступить. Котай Шеперд была совершенно особенной женщиной, и ему хотелось убить ее по-особенному. Всадить ей в голову пару пуль или несколько раз пырнуть отверткой означало бы использовать ее богатый потенциал в высшей степени расточительно и неблагоразумно.

Он никогда ничего не боялся и не боится. Никогда, ничего.

Но даже беспокойство, которое Вехс испытывал, роняло его в собственных глазах. Поэтесса Сильвия Платт, чьи стихи вызывали у Вехса противоречивые чувства, сказала однажды, что миром правит паника — «паника с лицом собаки, дьявола, старухи, проститутки; паника, чье имя пишется одними заглавными буквами; паника без лица — но всегда, и во сне и наяву, одна и та же хорошо всем знакомая Паника…»

Но паника никогда не руководила поступками Крейбенста Вехса, и никогда не будет. У него не было и нет никаких иллюзий и заблуждений относительно природы бытия, никаких сомнений относительно своего собственного предназначения, и ни одна минута его Жизни, далее по зрелому размышлению, не нуждается в переосмыслении.

Жить со страстью.

Жить ощущениями.

Если он будет трусить, то никогда не сможет жить со страстью, потому что паника не позволит ему совершать Дерзкие, захватывающие поступки и экспериментировать с ощущениями. И он не позволит этой таинственной женщине напугать себя.

Ожидая, пока стихнет сердцебиение и придет в норму дыхание, Вехс машинально вертел в руке отвертку, любуясь ее широким тупым концом.

Едва Вехс вошел в кухню, даже прежде, чем он успел заговорить, Кот поняла, что с ним произошли какие-то перемены. Он разительно отличался от того Вехса, которого она знала до сих пор. Убийцей овладело какое-то иное, чем раньше, настроение; Кот не сомневалась в этом, хотя внешне перемена была столь незначительна, что она вряд ли взялась бы перечислить те признаки, которые указали ей на это.

Вехс приблизился к столу и, казалось, вот-вот сядет, но в последний момент он почему-то передумал и остался стоять в двух шагах от своего стула. Нахмурив лоб, он некоторое время молча разглядывал ее.

В правой руке убийцы Кот заметила отвертку. Пальцы Вехса безостановочно вращали резиновую рукоятку, словно затягивая какой-то воображаемый шуруп.

Там, где он прошел, остались на полу комочки свежей грязи. Удивительно, как это он вошел в собственный дом в грязных ботинках?

Кот чувствовала, что не должна говорить первой. В эти тревожные минуты все слова могли поменять свои значения, так что даже самое невинное замечание могло подтолкнуть Вехса к импульсивным, непредсказуемым действиям.

Всего несколько минут назад она отчаянно желала быть убитой быстро, и даже намеренно пыталась нащупать ту особую струнку, которая заставила бы Вехса поддаться своим инстинктам убийцы. Кот даже обдумала как, несмотря на наручники и цепи, лучше всего осуществить самоубийство, а теперь сама удерживала язык за зубами, боясь хоть чем-то рассердить его.

Очевидно, даже погрузившись в пучину беспросветного отчаяния, она продолжала лелеять в глубине души слабую, но упрямую надежду, которую поначалу не замечала за пеленой горя и тоски. Глупое, глупое желание остаться в живых. Жалкое стремление получить хоть крохотный шанс. Надежда, которая всегда представлялась Котай облагораживающей, теперь выглядела такой же бесчеловечной и патологической, как всеобъемлющая жадность, и такой же убогой, как похоть. Желание жить, жить любой ценой и во что бы то ни стало, всегда казалось ей присущим лишь животным.

Все вокруг было серым, бесцветным, словно на дне колодца, куда едва проникает дневной свет.

— Прошлой ночью… — сказал наконец Вехс. Кот ждала, что он скажет дальше.

— В парке мамонтовых деревьев…

— Что?

— Ты ничего не видела?

— Например? — переспросила Кот. — Ничего странного?

— Нет.

— Но ты должна была…

Кот покачала головой.

— Вапити, — проговорил Вехс.

— Ах это… Да, видела.

— Целое стадо.

— Да.

— Они не показались тебе… необычными?

— Обычные береговые вапити. Их полно в тех местах.

— Эти казались прирученными.

— Возможно, в какой-то степени это так. Туристы постоянно ездят той дорогой, они их кормят.

Вехс, продолжая вертеть в руке отвертку, обдумал это объяснение.

— Возможно…

Кот заметила, что пальцы на его правой руке испачканы сухой глиной.

— Я все еще чувствую их запах, — сказал Вехс неожиданно. — Чувствую их гладкие стеклянные глаза, слышу зелень смыкающихся за ними папоротников. Эти ощущения проникли в мою кровь, как холодное, непрозрачное и густое масло.

Никакой ответ был тут не возможен; Кот и не пыталась его найти.

Вехс опустил глаза и перевел свой взгляд с лица Кот сначала на блестящее острие отвертки, потом — на свои грязные ботинки. Обернувшись, он увидел на полу собственные грязные следы.

— Так не пойдет… — пробормотал он, откладывая отвертку на ближайший столик.

Тут же, не сходя с места, он снял туфли и отнес их в бельевую, чтобы позднее вымыть и вычистить.

Вернулся Вехс босиком. При помощи бутылки «Уиндекса» и рулона бумажных полотенец он удалил всю грязь с пола, а, перейдя в гостиную, включил пылесос и принялся убирать грязь с ковра.

Эти домашние заботы заняли примерно четверть часа, и, когда Вехс закончил, опасное настроение, владевшее им несколько минут назад, куда-то испарилось. Должно быть, привычная работа помогла ему избавиться от угрюмой подавленности.

— Я пойду наверх, спать, — объявил он. — Веди себя тихо и старайся не очень греметь железом.

Кот сочла молчание лучшим ответом.

— Веди себя тихо, или я спущусь и затолкаю в тебя пять футов цепи.

Котай кивнула.

— Умница.

С этими словами Вехс ушел.

Разница между недавним напряженным состоянием убийцы и его обычным поведением наконец-то стала ясна Кот. На несколько минут Вехс почему-то утратил свою обычную уверенность. Теперь она снова вернулась к нему.

Мистер Вехс предпочитал спать голышом, чтобы стимулировать приятные сновидения.

В стране снов все люди, с которыми он сталкивался, неизменно были наги, вне зависимости от того, бежали ли они с ним в одной стае, поднимаясь на тенистые плоскогорья и спускаясь вниз, навстречу лунному свету, или же, разрываемые на куски его клыками и когтями, превращались под его животом в благословенную горячую влагу. Во снах его посещал такой сильный жар, который не только делал ненужной какую-либо одежду, но и напрочь выжигал все представления о ней, как таковой. Ходить голышом в краю сновидений было вполне естественно — гораздо естественнее, чем в мире настоящего.

От кошмаров он тоже никогда не страдал.

Должно быть, это объяснялось тем, что того, кто мог послужить причиной нервного напряжения, Вехс имел возможность встретить наяву и разделаться с ним по-своему. Вина его не тяготила. Он никого не осуждал и не комплексовал по поводу того, что говорят или думают о нем другие. Вехс знал: если он ощущает, что то-то я то-то правильно, значит так оно и есть. Кроме того, он никогда не забывал следить за собой, поскольку для того, чтобы стать «приличным человеком» необходимо было в первую очередь, холить и лелеять самого себя. В результате, он всегда отправлялся спать с безмятежным разумом и спокойным сердцем.

Вот и теперь, через считанные мгновения после того, как голова его коснулась подушки, Вехс уснул. Спал он спокойно, лишь изредка подергивая под одеялом ногами, словно преследуя кого-то.

Один раз он произнес слово «отец», произнес почти благоговейным тоном, и оно повисло в воздухе в нескольких дюймах над его головой, будто радужный мыльный пузырь.

И это было довольно странно, поскольку Вехс сжег собственного папашу, когда ему исполнилось девять лет.

Гремя цепями, Кот наклонилась и подобрала с пола еще одну подстилку для сидения. Положив ее на стол, она наклонилась и опустила на нее голову.

Кухонные часы показывали без четверти двенадцать. Значит, она не спала уже больше суток, если не считать тяжелой дремоты, которая ненадолго одолела ее в фургоне, и периода, когда она лежала без сознания, сбитая с ног ударом Вехса.

Несмотря на усталость, на отчаяние, притупившее все чувства, Кот не ожидала, что сумеет заснуть. Просто она надеялась, что закрыв глаза и позволив своим мыслям унестись во времена более счастливые, она сможет немного отвлечься от все еще слабого, но постепенно растущего желания опорожнить мочевой пузырь, от ломящей боли в шее и в распухшем указательном вальце.

…Кот шла против ветра с охапкой только что сорванных красных цветов в руках, странным образом не боясь Ни тьмы вокруг, ни рассекающих ее молний. Разбудил ее Звук разрезаемой ножницами бумаги. Она приподняла Голову и выпрямилась. Яркий свет дневных ламп резанул по глазам с такой силой, что на мгновение она снова зажмурилась.

Крейбенст Вехс стоял возле раковины и вскрывал пакет картофельных чипсов.

— А-а, соня, проснулась… — приветствовал он ее. Котай поглядела на часы. Без четверти пять.

— Я думал, что тебя сможет разбудить только духовой оркестр, — заметил убийца.

Она проспала почти пять часов, но в глазах все равно был словно песок. Во рту как будто ночевал кавалерийский батальон, а от одежды исходил запах немытого тела.

Каким-то чудом она не обмочилась во сне, и это обстоятельство заставило Кот испытать абсурдный и непродолжительный подъем: пока что ей удавалось избежать дальнейшего унижения, и прежде всего — в своих собственных глазах. Потом она поняла, какой жалкой была эта временная победа над своим мочевым пузырем, и в душе ее снова сгустилась серая мгла.

Вехс был одет в черные ботинки, обтягивающие брюки цвета хаки, перепоясанные черным ремнем, и белую майку. Его мускулистые руки казались огромными, и Кот подумала, что сопротивляться им было бы бессмысленно. Они могли скрутить ее и смять так же легко, как бумагу.

Вехс поставил на стол тарелку. Оказывается, он уже сделал для нее сандвич.

— Сыр и ветчина с горчицей.

Из-под кусков хлеба выглядывали кудрявые листочки салата, а рядом на тарелке лежали две дольки маринованного чеснока.

Когда Вехс поставил на стол пакет картофельных чипсов, Кот сделала попытку отодвинуться.

— Не надо, — сказала она. — Я не хочу.

— Ты должна поесть, — возразил Вехс. Кот отвернулась и стала смотреть во двор. — Если ты не будешь есть, — сказал Вехс, — мне придется кормить тебя насильно.

Он взял со стола флакончик аспирина и, сжав его пальцами, погремел таблетками, чтобы привлечь ее внимание.

— Ну как, понравилось?

— Я ни одной не взяла, — отозвалась Кот.

— Значит, ты учишься наслаждаться болью? — Так ли, эдак ли, все равно выходило по его. Вехс убрал аспирин на место и вернулся со стаканом воды. Улыбаясь, он протянул его Кот. — Пей. Нужно поддерживать почки в рабочем состоянии, иначе они атрофируются.

Пока убийца убирался на столике, где он готовил бутерброды, Кот спросила:

— Ты не подвергался насилию в детстве?

Спросила, и сама себя возненавидела за этот вопрос — за то, что все еще не оставила попыток в чем-то разобраться.

Вехс рассмеялся и покачал головой:

— Это тебе не учебник, Котай Шеперд. Это настоящая жизнь.

— Так как же все-таки насчет…?

— Нет. Мой отец работал в Чикаго бухгалтером, а мать продавала женскую одежду в универмаге. Они меня любили, но покупали слишком много игрушек — больше, чем мне было нужно, особенно, когда я увлекся игрой с… с другими вещами.

— С животными, — подсказала Кот.

— Верно. — Он немного покивал головой.

— А перед животными были насекомые или другие мелкие твари вроде аквариумных рыбок и черепах.

— Это что, написано в твоих учебниках?

— Мучить животных — самый первый и самый дурной признак.

Вехс пожал плечами:

— Мне это нравилось… Любопытно было глядеть, как тупая тварь пытается спрятаться от огня внутри своего панциря. Тебе, Котай, надо научиться быть выше пустых сантиментов.

Кот закрыла глаза, надеясь, что он уйдет на работу.

— Мои родители любили меня. Они просто погрязли в этом заблуждении. Когда мне было девять, я устроил отличный пожар. Пока они спали, я вылил в постель баллончик жидкости для зажигалок и бросил сигарету.

— Боже мой!

— Ну вот ты опять!..

— Но почему ты так поступил?

— Почему бы и нет? — поддразнил он.

— Господи Иисусе.

— Хочешь ответ похуже?

— Да.

— Тогда смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Кот открыла глаза.

Взгляд Вехса пронзил ее насквозь.

— Я сжег их потому, что мне начало казаться, что они кое о чем догадываются.

— О чем?

— О том, что я совершенно особенный мальчик.

— Они поймали тебя с черепахой, — предположила Кот.

— Нет. С соседским котенком. Мы жили в живописном пригороде, и у соседей всегда было полным-полно домашних животных. В общем, когда они поймали меня за игрой, было произнесено несколько слов о необходимости показать меня врачам. Даже в том возрасте я понимал, что этого нельзя допустить ни в коем случае. Обмануть врача было бы гораздо труднее, поэтому я устроил им маленький пожар.

— И тебе ничего не было?

Вехс закончил прибираться и сел за стол напротив нее.

— Никто ничего не заподозрил. Пожарные сказали, что па курил в постели. Нечто подобное случается сплошь и рядом. Весь дом выгорел дотла, я сам едва успел выскочить. Бедная мамочка так кричала, так кричала, а я не мог добраться до нее, не мог спасти мою бедную мамочку! И потом, я так испугался!.. — он подмигнул Кот. — После этого мне пришлось жить с бабушкой. Она была надоедливая старая склочница, битком набитая всякими дурацкими правилами, ограничениями, хорошими манерами и прочей вежливостью, которой я должен был учиться. Но сама она не могла даже поддерживать в доме чистоту. В ванную просто невозможно было войти! Старуха довела меня до того, что я сделал свою вторую и последнюю ошибку. Я убил ее на кухне, когда она готовила обед. Два удара ножом — по одному в каждую почку. Наверное, я действовал в состояний аффекта, повинуясь внезапному импульсу.

— Сколько лет?..

— Мне или бабушке? — хитро сощурился Вехс, дразня ее.

— Тебе.

— Одиннадцать. Слишком мало, чтобы меня можно было судить. Слишком мало, чтобы кто-то мог действительно поверить, будто я знал, что делал.

— Но они же должны были сделать с тобой хоть что-то!..

— Четырнадцать месяцев в сиротском приюте. Много всякой терапии, много консультаций с различными светилами, много-много внимания и… сочувствия. Я, видишь ли, зарезал бедную старушку только потому, что не мог найти выход своему горю, вызванному случайной Я трагической гибелью возлюбленных родителей в этом ужасном, ужасном пожаре! В один прекрасный день я понял, что они пытаются мне втолковать и… сломался. О, Котай, я так плакал, так убедительно катался по полу я выл от жалости к своей бедной покойной бабушке, что мне поверили. Врачи и социальные работники становятся очень чувствительны, если начинаешь кататься по полу и рыдать в три ручья.

— А как ты выбрался из приюта?

— Я был усыновлен.

Кот уставилась на него во все глаза, потеряв дар речи.

— Я знаю о чем ты думаешь, — сказал Вехс. — Двенадцатилетних сирот усыновляют исключительно редко. Люди стараются взять совсем маленького ребенка, чтобы превратить его в свое собственное подобие. Но я был очень милым мальчиком, Котай, сверхъестественно красивым и милым. Можешь ты себе это представить??

— Да.

— Людям нравятся красивые дети. Красивы, дети с милой, открытой улыбкой. У меня были мягкий характер и очаровательные манеры, потому что я уже научился ничем не отличаться от вас, лжецов и лицемеров. Меня уже никогда больше не поймают возле окровавленной тушки котенка или мертвой бабушки.

— Но кто… кто усыновил тебя после того, что ты сделал?

— То, что я сделал, было, разумеется, удалено из моего личного дела. В конце концов, я был всего лишь Маленьким мальчиком. Мне дали возможность начать все сначала. Ты же не захотела бы, чтобы вся моя жизнь Оказалась разрушена из-за одной роковой ошибки? Психиатры и воспитатели стали смазкой в моих колесах, В я буду вечно им признателен за ту очаровательную серьезность, с которой они готовы были поверить.

— И твои приемные родители ничего не знали?

— Разумеется, их предупредили, что гибель родителей во время пожара, буквально на моих глазах, нанесла мне серьезную травму, которая потребовала врачебного наблюдения, и что они должны внимательно следить за тем, чтобы у меня не появились признаки депрессии. И они очень старались сделать мою жизнь лучше, чтобы депрессия никогда не вернулась.

— И что с ними случилось?

— Мы прожили в Чикаго два года, а потом переехали сюда, в Орегон. Я дал им возможность пожить еще немного и попритворяться, будто они меня любят. Почему бы нет? Им нравилось заблуждаться. Только потом, когда в двадцать лет я закончил колледж и мне потребовалось денег больше, чем я имел, мне пришлось задуматься еще об одном несчастном случае, еще об одном пожаре. С того дня, когда огонь убил моих настоящих родителей прошло одиннадцать долгих лет; это было на другом конце страны, а работники социального обеспечения вот уже несколько лет, как перестали меня навещать. Кроме того, в моей биографии не было ни одного упоминания об ужасной ошибке, которую я совершил с бабушкой, а в результате никто не сумел связать одно с другим.

Они помолчали.

Потом Вехс легонько постучал по стоявшей перед Кот тарелке.

— Ешь, ешь, — проворковал он. — К сожалению, не могу составить тебе компанию — я поем в закусочной.

— Я тебе верю, — медленно проговорила Котай.

— Что?

— Верю, что тебя никто не пытался растлить.

— Хотя это и противоречит всему, чему тебя учили? Ты умная девочка, Котай. Сразу отличаешь правду от вымысла. Возможно, для тебя не все еще потеряно.

— Но все равно я не понимаю… — промолвила Кот, обращаясь скорее к себе, чем к нему.

— Чего же тут непонятного? — откликнулся Вехс. — Просто я следую своей природе, глубинным инстинктам пресмыкающегося, которые живут в каждом из нас. Все мы произошли от одной склизкой рыбы, которая первой отрастила ноги и выползла на берег первобытного океана. Рептильное сознание… оно по-прежнему присутствует в каждом, но большинство людей старается спрятать его от самих себя, стараются казаться выше и чище, чем они есть на самом деле. Вся ирония подобного положения заключается в том, что стоит однажды признать свою рептильную природу, и ты обретаешь такую свободу и счастье, которых тщетно стараешься достичь всю жизнь.

Он снова постучал по ее тарелке, потом по стакану с водой. Потом поднялся и задвинул свой стул под стол.

— Эта наша беседа… Это, ведь, не совсем то, чего ты ожидала, верно?

— Верно.

— Ты думала, что я буду говорить полунамеками, изображать из себя жертву обстоятельств и страдающую сторону, пущусь рассказывать о своих заблуждениях и иллюзиях и под конец угощу сказочкой о своей насекомой жизни? Тебе хотелось верить, что твои хитрые вопросы помогут открыть во мне скрытый религиозный фанатизм, что я проговорюсь, будто слышу раздающиеся у меня в голове божественные голоса? Но ты не ожидала, что все будет так просто и откровенно. И настолько правдиво!

Он отошел к двери, ведущей из кухни в гостиную, но на пороге остановился и обернулся к ней.

— Я вовсе не уникален, Котай. Мир полон не подобными — просто они не настолько свободны. Знаешь, кем обычно становятся такие, как я?

— Кем? — вопреки своей воле выпалила Кот.

— Политиками. Представь себе обладание властью, которая позволяет начать настоящую войну. Как это восхитительно! Разумеется, в публичной жизни им приходится воздерживаться от того, чтобы погрузиться в чье-то разверстое чрево и омочить руки всеми благословенными жидкостями. Кому-то приходится искать удовлетворения в том, чтобы посылать на смерть сотни других людей, уничтожая их на расстоянии. Но я думаю, что сумел бы приспособиться и к такому положению. Ведь будут и фотографии с театра военных действий, будут Репортажи о потерях и зверствах врага — отчеты настолько подробные и наглядные, что лучшего нельзя и желать. И никакой опасности разоблачения! Напротив, если постараться и угробить побольше людей, можно заработать себе памятник. Можно отдать приказ о массированной бомбежке, стереть с лица земли какую-нибудь маленькую страну, и в твою честь будут давать торжественные обеды. Можно объявить религиозную общину опасной и уничтожить ее, — убить больше тридцати детей, сжечь их живьем, раздавить их танками, а потом вернуться на свое место под гром рукоплесканий. Какая это власть, какая сила, какая страсть! И какие глубокие ощущения…

Вехс бросил взгляд на часы.

Часы показывали начало шестого.

— Сейчас я закончу одеваться и уйду. Вернусь после полуночи — постараюсь освободиться побыстрее, — он покачал головой, словно вид Кот огорчил его.

— Живая и невредимая… Что это за жизнь, Котай? Стоит ли она того, чтобы стремиться сохранить ее во что бы то ни стало? Прикоснись к своему рептильному сознанию, разбуди в себе ящера, змею, крокодила, зачерпни холодной воды из бездонного черного колодца… Мы именно такие — и никакие другие.

Он ушел, оставив ее сидеть в цепях на грани ранних сумерек, когда земля только начинает неохотно расставаться с дневным светом.

Назад: ГЛАВА 6

Дальше: ГЛАВА 8