ГЛАВА 1

Алый свет заходящего солнца все еще озарял самые высокие бастионы горной гряды, и в его меркнущем сиянии казалось, будто склоны холмов охвачены огнем. Слетающий с высот прохладный ветерок громко шелестел высокой сухой травой, которая будто река расплавленного золота стекала по склонам холмов вниз, к тенистой плодородной долине.

Он стоял по колено в траве, засунув руки глубоко в карманы грубой хлопчатобумажной куртки, и смотрел на раскинувшиеся внизу виноградники. На зиму лоза была подрезана коротко, а новый вегетативный период едва-едва начался. Несмотря на это дикая горчица, которая разрослась между рядами в зимние месяцы, уже была выполота, а ее корни — запаханы в черную, плодородную землю.

Казавшиеся бесконечными виноградники со всех сторон окружали амбар, хозяйственные постройки и небольшой домик управляющего. Если не считать амбара, то самым большим строением была усадьба владельцев, выдержанная в викторианском стиле с его высокими фронтонами, щипцовыми крышами, кружевными окнами мансарды, декоративной резьбой под свесами карнизов и наличников и полукруглой аркой над ступенями крыльца.

Пол и Сара Темплтон жили здесь круглый год, а их дочь Лаура изредка наезжала из Сан-Франциско, где посещала университет. В эти выходные она тоже должна быть здесь…

Он прикрыл глаза и вызвал в памяти лицо Лауры. Образ вышел весьма подробным, почти таким, как мельком увиденная фотография. Как ни странно, безупречно-правильные черты девушки заставили его подумать о мясистых, сладких ягодах пинонуар или гренаш с их полупрозрачной темно-пурпурной кожицей. Ассоциация была такой яркой, что он буквально почувствовал на языке вкус красного сока, который вытекает из раздавленных его зубами плодов.

Сквозь провалы в зубчатой гряде брызнули последние лучи медленно тонущего солнца — острые и столь тепло окрашенные, что казалось, будто в тех местах, где они падают на темнеющую землю, влажная почва впитывает их в себя, навечно окрашиваясь в пурпурный и золотой цвета. Красная трава понемногу перестала напоминать степной пожар и стала похожа на багровый прилив, омывающий его колени.

Он повернулся спиной к домам и виноградникам. Все еще чувствуя во рту привкус раздавленных виноградин, он зашагал вперед, и вскоре тень высоких лесистых вершин укрыла его.

Ноздри его щекотали запахи мелких степных зверюшек, прячущихся на ночь в свои норы; уши ловили шорох крыльев охотящегося ястреба, который кружил в сотнях футов над головой, а по коже, которой коснулась прохлада еще не видимых звезд, побежали приятные мурашки.

Урча мотором, машина легко рассекала капотом целое море волшебного красного света, и тени нависавших над дорогой деревьев пробегали по ветровому стеклу, словно размытые очертания стремительных акул. Лаура Темплтон вела «мустанг» по извилистому асфальтированному шоссе с такой небрежной легкостью, что Котай Шеперд не могла ею не восхищаться, хотя на ее взгляд скорость была чересчур велика.

— Не жми так, — попросила она. — У тебя слишком тяжелая нога.

Лаура ухмыльнулась.

— Это лучше, чем увесистая попа, — откликнулась она. — Ты убьешь нас обоих. Мама считает, что опаздывать к ужину — верх неприличия.

— Лучше опоздать, чем не приехать никогда.

— Ты просто не знаешь мою мамочку. Она свято придерживается правил.

— Полиция тоже.

Лаура звонко расхохоталась:

— Иногда ты говоришь точь-в-точь как она.

— Кто?

— Моя мама.

Вцепившись в поручень на очередном крутом повороте, Котай несмело заметила:

— По крайней мере, одна из нас не должна забывать о том, что мы уже взрослые и несем определенную ответственность…

— Иногда я просто не могу поверить, что ты всего на три года старше меня, — проникновенным голосом сообщила Лаура. — Тебе ведь двадцать шесть, верно? Ты абсолютно уверена, что не сто двадцать шесть?

— Да, я совершенная старуха, — согласилась Котай.

Из Сан-Франциско они выехали еще утром, воспользовавшись четырехдневным перерывом в занятиях в Калифорнийском университете, в котором уже этой весной обеим предстояла защита диплома на звание магистра психологии. Разница в возрасте объяснялась тем, что Лауре не было нужды откладывать свое образование из-за необходимости зарабатывать на жизнь и на учебу, в то время как Котай в течение десяти лет занималась по сокращенной академической программе, одновременно работая официанткой — сначала у «Деннис», потом в «Оливковой ветви»; лишь недавно она получила работу в ресторане высшего разряда, который отличали белоснежные скатерти, льняные салфетки и цветы на столиках. И, самое главное, здешние клиенты (Благослови их Господь!) не забывали оставлять ей щедрые чаевые в размере от пятнадцати до двадцати процентов от общей стоимости заказанного. Сегодняшняя поездка с Лаурой в долину Напа были первым ее отдыхом за все десятилетие.

От Сан-Франциско Лаура сразу свернула на шоссе Интерстейт-180, ведущее через Беркли вдоль восточного побережья бухты Сан-Пабло. Там они увидели, как голубая цапля, обходившая дозором заиленное мелководье, внезапно прыгнула в воздух и полетела, грациозно взмахивая крыльями — неправдоподобно большая, словно доисторический ящер, и невыразимо прекрасная на фоне чистого небосвода.

Ближе к вечеру на небе появились легкие барашки облаков, которые закат окрасил в алый цвет. Долина

Напа разворачивалась перед ними, словно огромный, сверкающий ковер, и Лаура свернула с шоссе, предпочтя более живописный маршрут, однако скорости не сбавила, так что Котай почти не удавалось оторвать взгляд от несущегося под колеса асфальта и полюбоваться пейзажем.

— Боже, как я люблю быструю езду! — воскликнула Лаура.

— Я ее ненавижу.

— Мне нравится мчаться во весь дух, лететь едва касаясь земли. Может быть, в своей прошлой жизни я даже была газелью. Как ты думаешь?

Котай поглядела на спидометр и состроила испуганную гримаску.

— Возможно. А может быть, ты была буйнопомешанной, которая всю жизнь просидела в Бедламе.

— Или гепардом… Гепарды бегают еще быстрее.

— Ага, гепардом. Тем самым, который погнался за дичью и на полном скаку сверзился с утеса в пропасть. Как Уайл Э. Койот.

— Я хорошо вожу, Кот.

— Я знаю.

— Тогда расслабься.

— Не могу.

Лаура лицемерно вздохнула:

— Совсем не можешь?

— Только во сне, — ответила Котай и едва не продавила днище машины, в которое со всей силы уперлась ногами на крутом вираже. За узкой, засыпанной гравием обочиной дороги начинался крутой откос, заросший дикой горчицей и ежевикой. Чуть дальше выстроились в ряд высокие деревья, — кажется, это была черная ольха, — ветви которых покрылись рано набухшими почками. За деревьями начинались бесконечные виноградники, утопающие в половодье красного света, и Котай ясно представила себе, как «мустанг», соскользнув с гудроновой спины шоссе, летит по насыпи вниз, как врезается в деревья и как ее кровь течет на землю, удобряя собою и без того жирный чернозем.

Но Лаура без труда удержала машину на полотне дороги. «Мустанг» вышел из виража и стал карабкаться вверх.

— Готова спорить, ты и во сне не перестаешь тревожиться по пустякам, — добродушно предположила Лаура.

— Рано или поздно в каждом сне появляется черный человек, которого приходится остерегаться.

— Мне часто снятся сны, в которых нет никакой Буки, — заявила Лаура. — Чудесные, удивительные сны.

— Как тебя выстреливают из пушки?

— Это было бы только интересно. Нет, но зато я часто летаю во сне. И всегда — обнаженной… Не летаю даже, а плыву в футах в пятидесяти над землей — над телефонными проводами, над полянами, полными ярких цветов и над верхушками деревьев. Я свободна как ветер, и люди внизу задирают головы и с улыбкой машут мне руками. Они очень рады за меня — просто счастливы, что я умею летать. А иногда мы летаем вдвоем с одним подтянутым и мускулистым юношей, у него длинные золотистые волосы и прекрасные зеленые глаза, которые глядят буквально ко мне в душу. Мы даже любовью занимаемся, не опускаясь на землю: мы парим в небе, и я купаюсь в лучах солнца и кончаю несколько раз подряд, а подо мной зеленеет трава, и птицы с бирюзовым оперением проносятся прямо над моей головой и поют самые удивительные птичьи песни, которые никто никогда не слыхал. В эти мгновения мне кажется, будто меня заполняет изнутри ослепительный яркий свет, и я понемногу превращаюсь из человека в вольное дитя эфира и солнца, которое вот-вот взорвется, взорвется с такой силой, что породит новую вселенную, и само станет вселенной, которая будет существовать вечно. Тебе когда-нибудь снилось нечто подобное?

Котай с трудом оторвала взгляд от ленты шоссе, которая разматывалась с умопомрачительной скоростью. Несколько мгновений она удивленно смотрела на Лауру и, наконец, покачала головой.

— Нет.

Лаура бросила на нее быстрый взгляд, ненадолго отвлекшись от управления.

— В самом деле? Никогда ничего похожего?

— Ничего.

— А мне часто снится нечто подобное.

— Может быть, ты все-таки будешь смотреть не на меня, а на дорогу, золотко?

Лаура глянула на шоссе, но тотчас снова повернулась к Котай.

— А секс тебе никогда не снится?

— Иногда.

— И..?

— Что?

— И?..

Котай пожала плечами:

— Ничего особенного.

Лаура слегка нахмурилась и промолвила с сожалением в голосе:

— Тебе снится обычный секс? Но послушай, Кот, ведь если тебе этого хочется, то существуют десятки парней, которые способны делать это наяву.

— Нет уж, спасибо, — Котай саркастически хмыкнула. — Я имела в виду мои кошмары, ту неясную угрозу, которую я иногда ощущаю.

— Секс тебя пугает?

— Возможно. Дело в том, что во сне я всегда маленькая девочка — лет шести или семи, — и я всегда прячусь от этого черного человека, потому что не знаю, что ему от меня надо и почему он преследует меня. Я понимаю только одно: он хочет чего-то такого, чего не имеет права желать, чего-то настолько ужасного, что для меня это будет все равно что смерть.

— А что это за человек?

— Каждый раз это совсем разные люди.

— Кто-нибудь из тех альфонсов, с которыми встречалась твоя мать? — Вопрос Лауры не был неожиданным; Котай много рассказывала ей о своей матери, в том числе такого, чего не рассказывала никогда и никому.

— Да, это они. В настоящей жизни мне всегда удавалось убежать, и никто из них меня ни разу пальцем не тронул. Но во сне всегда присутствует угроза, возможность того, что…

— Значит, это не просто сны. Это сны-воспоминания.

— Хотела бы я, чтобы это были просто сны!..

— А что бывает, когда ты не спишь? — спросила Лаура.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну… ты расслабляешься, когда мужчина занимается с тобой сексом? Ты отдаешься ему целиком, или… или прошлое никогда не оставляет тебя?

— Что это? Психоанализ на скорости восемьдесят миль в час?

— Ага, уходишь от ответа!?

— А ты суешь нос в чужие дела.

— Это просто дружеское желание помочь.

— Это праздное любопытство.

— Снова пытаешься уйти от ответа?

Котай вздохнула:

— Ну хорошо. Мне нравится быть с мужчинами. Я не недотрога какая-нибудь, хотя — вынуждена признать — я никогда не ощущала себя дщерью солнца и эфира, как некоторые, чье раздутое чрево готово вот-вот лопнуть и извергнуть из себя новую вселенную. Тем не менее, я всегда достигала кульминации, и секс приносил мне удовлетворение.

— Полное?

— Полное.

На самом деле Котай не была близка с мужчинами до тех пор, пока ей не стукнуло двадцать один, и в настоящее время число ее побед на любовном фронте равнялось двум. Оба ее любовника были добрыми, отзывчивыми и вполне приличными людьми, близостью с которыми она действительно наслаждалась. Первое приключение продолжалось одиннадцать месяцев, а второе — тринадцать, и никто из ее мужчин не ранил Котай и не оставил после себя горьких воспоминаний. Вместе с тем, ни один из любовников не помог ей справиться с кошмарами, которые с завидной регулярностью продолжали вторгаться в ее сны, так что ей так и не удалось установить с ними крепкую эмоциональную связь, которая по силе своей хотя бы приближалась к физическому влечению. Иными словами, человеку, которого она любила, Котай могла отдать только свое тело, но не разум и не сердце. Она боялась положиться на кого-нибудь полностью, безоговорочно поверить постороннему человеку. Вот как получилось, что ни один человек в ее жизни, — за исключением, возможно, Лауры Темплтон, бесстрашной автогонщицы, любившей летать во сне, — не сумел завоевать ее полного доверия.

За окнами машины пронзительно выл и визжал ветер. В череде мелькающих теней и пятен красного света затяжной подъем впереди выглядел как стартовый стол авианосца, который должен был выбросить их прямо в космос, или как трамплин-горка, благодаря которому разогнавшийся «мустанг» под рев и визг трибун перелетит через дюжину пылающих автобусов.

— Что если колесо лопнет? — спросила Котай.

— Не лопнет, — уверенно отозвалась Лаура.

— А все-таки? Вдруг?..

Лаура повернулась к ней и, изобразив на своем лице зловещую демоническую усмешку, сказала преувеличенно спокойно:

— Тогда мы обе превратимся в новые консервы «Фарш из девушек». Коронер не сумеет даже разобраться, где было чье тело — мы превратимся в однородную, равномерно перемолотую массу. Нам даже гробы не понадобятся — наши останки сольют в железную бочку и зароют в одной могиле, а на каменной плите напишут: «Лаура — Котай — Темплтон — Шеперд. Только шеф-повар мог сработать лучше».

Она почти не преувеличивала. Правда, волосы Котай были такими темными, что казались почти черными, в то время как Лаура от рождения была голубоглазой блондинкой, однако во всем остальном они были настолько похожи, что их часто принимали за сестер. Обе имели рост пять футов и четыре дюйма, обе были стройны и носили шитья одного и того же размера, у обоих высокие скулы оттеняли красоту правильных черт. Правда, Котай всегда считала, что ее рот несколько широковат, однако Лаура, обладавшая точно таким же ртом, убедила ее, что он не большой, а «щедрый», благодаря чему можно с особенным успехом демонстрировать окружающим победоносную улыбку.

Тем не менее, приверженность Лауры к быстрой езде свидетельствовала, что в чем-то они были совершенно разными людьми, однако именно различия, а не сходство, помогли им сначала сблизиться, а затем и подружиться.

— Как ты думаешь, я понравлюсь твоим папе и маме? — с тревогой спросила Котай.

— А я думала, что ты боишься, не лопнет ли покрышка.

— Я умею беспокоиться о многих вещах одновременно, — парировала Котай. — Ну, так что скажешь?

— Конечно, почему бы нет? А знаешь, о чем я беспокоюсь? — в свою очередь спросила Лаура и прибавила газу, завидев впереди конец подъема.

— Уж конечно не о своей несвоевременной кончине.

— О тебе. Я беспокоюсь о тебе, — она озабоченно посмотрела на подругу.

— Я вполне способна сама о себе позаботиться, — уверила ее Котай. — В этом я не сомневаюсь, я тебя слишком хорошо знаю. Но жизнь, к сожалению, требует от человека не только умения позаботиться о себе, не только способности стиснуть зубы и, наклонив голову, пробиться к цели сквозь кирпичную стену.

— Мисс Лаура Темплтон, великая женщина-философ.

— Жизнь требует от человека жить.

— Какая глубокая мысль! — Котай не сдержала сарказма. — Глубже чем ты думаешь.

«Мустанг» взлетел на вершину горы, и Котай к своему огромному удивлению не увидела под собой ни черной пустоты космоса, ни чадящих автобусов, ни толп зевак, рукоплещущих головоломному прыжку. Впереди — и чуть ниже — спускался с горы допотопный «бьюик», который явно двигался много медленнее максимальной скорости, разрешенной на этом участке пути. Лаура была вынуждена тоже притормозить, и пристроилась вплотную за развалюхой. Несмотря на то, что последние отсветы заката понемногу начинали таять в прохладном воздухе, Котай сумела рассмотреть за рулем «бьюика» пожилого мужчину с седой головой и круглыми сутулыми плечами.

Они были в зоне действия знака «Обгон запрещен». Дорога то шла вниз, то вновь взбиралась на возвышенность, сворачивала то вправо, то влево, снова шла в гору, и тогда шоссе просматривалось на несколько миль вперед.

Плетясь за «бьюиком» со скоростью, которую она явно считала черепашьей, Лаура несколько раз мигнула фарами в надежде заставить водителя либо прибавить газу, либо прижаться к обочине и пропустить их вперед.

— Последуй своему собственному совету и расслабься, — поддразнила ее Котай.

— Терпеть не могу опаздывать к ужину.

— Судя по тому, что ты рассказывала о своей матушке, я не думаю, что она высечет нас проволочными плечиками для одежды.

— Моя мамочка — самая лучшая!

— Вот и успокойся.

— Но она умеет так на тебя посмотреть, что сразу начинаешь чувствовать себя гораздо хуже, чем если бы отведала плечиков. У нее на лице появляется такое разочарование… Многие люди этого не знают, однако именно благодаря мамочке прекратилась холодная война. Несколько лет назад Пентагон послал ее в Москву, чтобы она посмотрела в глаза членам этого проклятого «Политбюро», и все русские убийцы и головорезы сразу раскаялись!

Мужчина в «бьюике» поправил зеркальце заднего вида. Его седые волосы, отливающие серебром в свете фар «мустанга», постав головы и темные пятна глаз, промелькнувшие в зеркале, неожиданно вызвали у Кот острейшее ощущение «дежа-вю». Сначала Кот даже не поняла, отчего вдоль спины вдруг побежал холодок, но в следующее мгновение она уже сорвалась в пучину памяти, мигом вернувшись в далекое прошлое, к аварии, которую так долго — и безуспешно — старалась забыть. Это тоже случилось в сумерки, на пустынном шоссе во Флориде, девятнадцать лет назад.

— О Господи!.. — выдохнула она. Лаура быстро посмотрела на нее:

— Что с тобой?

Котай закрыла глаза.

— Ты стала белой как стена, Кот. В чем дело?

— Очень давно… когда я была совсем маленькой, семилетней… Кажется, мы тогда жили в Эверглейде, а может быть и нет… Там была болотистая низина, и совсем мало деревьев, а те, что каким-то чудом выросли — все были задушены испанским мхом. Везде, насколько хватало глаз, лежала ровная, как стол, болотистая низина — только она и небо, и красный свет заходящего солнца, совсем как сейчас, и черное шоссе… Типичная сельская глубинка, рассеченная двухрядным шоссе, одиноким и пустынным…

Котай была в машине со своей матерью и Джимом Вульцем, торговцем наркотиками из Ки-Уэста, не брезговавшим и контрабандой оружия. Ее мать сходилась с этим человеком несколько раз, но их связь продолжалась, обычно, не больше полутора-двух месяцев. Помнится, тогда он взял их с собой в деловую поездку, и они как раз возвращались в Ки-Уэст, когда все это случилось…

У Вульца был красный «кадиллак» — пять тонн блестящих хромированных деталей с массивными задними крыльями — «рыбьими плавниками», как они тогда назывались. Шоссе было прямым, и Вульц гнал во всю мочь, на некоторых участках выжимая из мотора по сто миль в час. В течение целых пятнадцати минут им не попадалось никаких других машин, и только потом ревущий «кадиллак» нагнал пожилую пару в бежевом «мерседесе». За рулем сидела женщина, напоминающая птицу короткой седой стрижкой и худым профилем. На вид ей было лет семьдесят пять. «Мерседес» тащился со скоростью не больше сорока миль в час, и Вульц мог без труда обогнать его, благо участок, где обгон был запрещен, закончился уже давно, а шоссе словно вымерло.

— Но он что-то задумал, — продолжала рассказывать Кот, по-прежнему не открывая глаз и с нарастающим ужасом следя за тем, как перед ее мысленным взором, словно в кино, разворачиваются одна за другой страшные картины прошлого. — К тому же большую часть времени сожитель матери находился под кайфом. Возможно, в тот день он тоже нанюхался кокаина, не знаю… Вернее, не помню. Я, во всяком случае, почти не видела его трезвым. Они — я имею в виду и свою мать тоже — постоянно пили, и в ледяном охладителе было полно водки и грейпфрутового сока. Старушка в «мерседесе» действительно ехала довольно медленно, и Вульц завелся. Он никогда не отличался рациональным мышлением, а теперь просто взбесился. Он мог преспокойно обогнать «мерседес», но этого ему казалось мало. То, что эта женщина едет с такой скоростью на абсолютно пустом шоссе, подействовало на него как красная тряпка на быка. И он был пьян. Когда что-то сердило его, Вульц поступал так, что… На него и смотреть-то становилось страшно: глаза наливались кровью, на шее вздувались вены, а желваки на скулах торчали что твои яблоки. Ни один человек не умел приходить в такое бешенство, как Джим Вульц. От ярости он не помнил себя, но эти приступы приводили мою мать в восторг. Всегда. И поэтому она всегда начинала поддразнивать его, чтобы завести еще больше. Так было и в тот раз. Я сидела на заднем сиденье и молилась, чтобы она перестала, и чтобы все обошлось, но она продолжала подначивать его.

Некоторое время Вульц держался за «мерседесом» почти вплотную, гудел и мигал фарами, стараясь заставить старуху ехать быстрее. Несколько раз он наподдал их машину бампером своего «кадиллака», да так, что железо заскрежетало о железо. В конце концов, он так напугал женщину, что она принялась метаться из стороны в сторону, боясь ехать быстрее, пока это чудовище будет следовать за ней по пятам, и боясь свернуть на обочину и пропустить нас вперед.

— Разумеется, — добавила Котай, — в последнем случае Вульц ни за что не проехал бы мимо и не оставил ее в покое. К этому времени он окончательно вышел из себя. Если бы она остановилась, он бы тоже остановился, и все это кончилось бы плохо. Впрочем, все и так кончилось хуже некуда…

Несколько раз Вульц подъезжал к «мерседесу» почти вплотную и отжимал его на встречную полосу, он выкрикивал грязные ругательства и грозил кулаком пожилым супругам, которые поначалу пытались не обращать на него внимание, но потом, словно загипнотизированные, отвечали ему испуганными взглядами. Он мог уже сотню раз обогнать их, предоставив «мерседесу» пробираться сквозь облако пыли, поднятое его «кадиллаком», однако Вульц снова и снова возвращался назад, чтобы еще раз ударить бампером о бампер. Для него, одурманенного наркотиком и алкоголем, это было не игрой, а серьезным делом, всю важность и значение которого не мог бы постичь здравомыслящий, трезвый человек. Для Энне, матери Котай, это было всего лишь захватывающим приключением, и именно она, стремясь к новым острым ощущениям, сказала: «Почему бы тебе не проверить, как она умеет водить машину?» — «Проверить!?» — взревел Вульц. — Я и без всяких проверок вижу, что эта старая сука сидит за баранкой второй раз в жизни!»

И он снова нагнал «мерседес», уравняв скорости обеих машин.

Энне сказала: «Давай посмотрим, сумеет ли она удержаться на дороге. Я это имела в виду. Пусть пропотеет как следует!»

Для Лауры Котай пояснила, что параллельно шоссе проходил дренажный канал, которые часто встречаются вдоль флоридских дорог.

— Мне представляется, что он был не слишком глубокий, но и не такой, чтобы курица вброд перешла. «Кадиллак» Вульца совсем прижал «мерседес» к обочине, и женщине за рулем оставалось только ответить ударом на удар или нажать на газ — так, чтобы стрелка спидометра уперлась в ограничительный столбик, — и уносить ноги. Нет никаких сомнений, что их «мерседес» сумел бы уйти от «кадиллака», но женщина была слишком стара или слишком испугана, а может быть, она никогда не встречалась с такими, как Вульц. Наверное, она просто не понимала, что он за тип и как далеко может зайти, ведь ни она, ни ее муж ничего ему не сделали. Словом, он столкнул ее с дороги, и «мерседес» покатился прямо в канал…

Вульц остановился, потом дал задний ход и вернулся к тому самому месту, где быстро погружалась в воду вторая машина. Он и Энне вышли на дорогу, чтобы полюбоваться делом своих рук, а мать Кот настояла, чтобы ее дочь тоже смотрела.

«Иди скорее, цыпленочек, ведь ты же не хочешь пропустить это, правда? Ты на всю жизнь запомнишь это приключение».

«Мерседес» лежал на правом боку на заиленном дне канала, и они, стоя на шоссе и вдыхая влажный, полный болотистых испарений вечерний воздух, видели под водой окошко с водительской стороны. Тучи москитов набросились на них с кровожадным гудением, но на этих насекомых никто не обращал внимания — настолько сильно все трое были поглощены открывшимся им зрелищем.

— Стояли сумерки, — рассказывала Котай Лауре, облекая в слова образы, которые проносились на экране ее опущенных век. — Фары ««мерседеса» продолжали светить даже после того, как он ушел под воду, и в салоне тоже горел свет. Наверняка у них стоял и кондиционер, потому что все окна оказались закрытыми, а когда машина полетела под откос, ни одно не разбилось и даже не треснуло. Мы прекрасно видели все, что делалось внутри машины, потому что ее покрывало всего лишь несколько дюймов воды. Мужчины не было — должно быть, он потерял сознание, когда «мерседес» летел с горы, — но женщина… Она прижалась лицом к окну. Салон заливало водой, но наверху, у стекла, еще оставался пузырь воздуха, и она из последних сил тянулась туда, чтобы дышать. А мы стояли наверху и смотрели. Вульц мог бы помочь ей, моя мать могла помочь, но они просто стояли и смотрели. Дверь, наверное, заклинило, а открыть окно женщина не сумела. Должно быть, она растерялась или испугалась сверх меры.

Котай пыталась отвернуться, но мать удержала ее и быстро заговорила. Слова вырывались из ее рта вместе с запахом водочного перегара и кислого грейпфрутового сока: «Мы — не такие, как все, крошка. Никакие правила нас не касаются. Ты никогда не поймешь, что такое настоящая свобода, если не станешь смотреть!»

Тогда Котай закрыла глаза, но все равно продолжала слышать отчаянные крики старой женщины, которая задыхалась в ушедшей под воду машине. Впрочем, крики становились все глуше.

— Ее крики становились все слабей и слабей… и наконец она замолчала, — продолжала рассказывать Котай. — Когда я открыла глаза, сумерки уже сгустились, и наступила настоящая ночь. В «мерседесе» все еще горел свет, и эта женщина все прижималась лицом к стеклу, но ночной ветер взрябил воду канала и ее черты расплылись. Я поняла, что она мертва. И она, и ее муж. Тогда я заплакала, и Вульцу это очень не понравилось. Он даже пригрозил, что засунет меня к ним в «мерседес», а мать заставила меня выпить водки с соком. Мне было только семь, и всю дорогу до Ки-Уэста я провалялась на заднем сиденье, оглушенная спиртным. От водки я опьянела, и еще меня немного тошнило, но я все равно продолжала плакать — тихонечко, чтобы Вульц не услышал и не рассердился опять. Потом я заснула.

В салоне «мустанга» Лауры не раздавалось никаких звуков кроме негромкого рокота двигателя и шуршания колес по асфальту.

В конце концов, Котай открыла глаза, понемногу возвращаясь из сырых флоридских сумерек в долину Напа, где красный отсвет вечерней зари почти совсем погас, и со всех сторон подступала ночная мгла.

Пожилого мужчины в «бьюике» уже нигде не было видно, да и «мустанг» больше не мчался вперед с прежней головокружительной скоростью, так что, возможно, тихоходная развалюха ушла далеко вперед.

— Боже мой! — негромко вздохнула Лаура.

Котай почувствовала, что ее всю трясет. Тогда она достала несколько салфеток из лотка между сиденьями, высморкалась и промокнула глаза. За несколько лет Дружбы с Лаурой она много раз рассказывала ей о своем детстве, но каждая история — а в ее прошлом их оставалось еще немало — давалась Кот нелегко. Когда она начинала вспоминать, ее тут же принимался терзать жгучий стыд, словно она тоже была в чем-то виновата, словно кто-то мог обвинить ее в каждом преступлении и в каждом приступе неистовства матери, как будто Кот не была невинным, беспомощным ребенком, случайно попавшим в мясорубку чужих безумств.

— Ты думаешь еще когда-нибудь увидеться с матерью? — спросила Лаура.

Кот все еще не могла прийти в себя от ужаса.

— Не знаю.

— А хотела бы?

Котай заколебалась. Руки ее сами собой сжались в кулаки, сминая влажные салфетки.

— Может быть.

— Господи помилуй! Для чего?

— Чтобы спросить у нее — почему? Чтобы попытаться понять и кое-что решить для себя… А может быть и нет.

— Ты знаешь, где она сейчас живет?

— Нет. Но я бы не удивилась, если бы узнала, что она сидит в тюрьме или даже умерла. Нельзя так жить и надеяться дотянуть до старости.

Дорога стала спускаться с холмов в долину. Котай неожиданно сказала:

— Я все еще вижу, как она стоит в туманной мгле на берегу этого проклятого канала: вся сальная, мокрая от пота, волосы слиплись, лицо распухло от комариных укусов, глаза ошалелые от водки. Но даже тогда, Лаура, она была самой красивой женщиной из всех, каких ты когда-либо видела. Мать всегда была очень хороша собой, и внешне выглядела… совершенной — как персонаж из сна, как ангел небесный. Но особенно красива она становилась, когда возбуждалась, а возбуждалась она, если при ней совершалась какая-нибудь жестокость. Я все еще вижу, как она стоит на насыпи и как ее освещает пробивающийся из-под мутной воды зеленоватый свет фар «мерседеса», благодаря которому ее только и можно было рассмотреть — взволнованная, восхитительная, торжествующая, самая прекрасная женщина, — нет, не женщина а богиня, которая сошла к нам с небес!

Понемногу дрожь, сотрясавшая тело Котай, унялась, да и краска стыда — правда не сразу — отхлынула от щек. Кот была благодарна Лауре за участие и поддержку. Та была настоящим другом. До того как они познакомились, Котай сражалась со своим прошлым в одиночку, не имея возможности ни с кем поделиться своими страхами. Теперь, сбросив с души груз еще одного ненавистного воспоминания, она испытывала такое облегчение, что не в силах была выразить свою благодарность словами.

— Все хорошо, — промолвила Лаура, словно прочтя ее мысли. Дальше они ехали молча.

На ужин они опоздали.

Дом Темплтонов — викторианская усадьба с высоким щипцом, множеством просторных комнат и арками над передним и задним крыльцом — с самого начала показался Котай гостеприимным. Стоял он в полумиле от окружного шоссе, и к нему вела засыпанная гравием подъездная дорожка, обсаженная живописным кустарником и кленами. Вокруг простирались сто двадцать акров сплошных виноградников.

На протяжении трех поколений Темплтоны выращивали виноград, но никогда не производили вина. Семья жила тем, что поставляла свою продукцию одному из лучших винных заводов долины и, — благодаря тому, что их земельный участок был самым плодородным и давал самое качественное сырье, — получала за урожай неплохие деньги.

Заслышав шум мотора и шуршание покрышек по гравию, Сара Темплтон сначала вышла на крыльцо, а потом спустилась на мощенную камнем дорожку, чтобы приветствовать Лауру и Котай. Это была миниатюрная, по-девичьи стройная женщина лет сорока с небольшим. Выглядела она много моложе своих лет, и впечатление это усиливалось благодаря стильной короткой стрижке, бежевым джинсам и изумрудной блузке с длинными рукавами, украшенной по воротнику травянисто-зеленой вышивкой. В ее облике было что-то детское и по-матерински зрелое одновременно. Обнимая дочь, Сара прижала ее к себе и поцеловала с такой нежностью, что Котай ощутила легкий укол зависти и почувствовала себя несчастной оттого, что никогда не знала материнской ласки и любви.

Тем большим было ее удивление, когда миссис Темплтон повернулась к ней и, заключив ее в объятия, крепко поцеловала в щеку. Не выпуская Кот, она сказала:

— Лаура говорит, что ты для нее как сестра, которой у нее никогда не было, поэтому мне хотелось бы, чтобы ты чувствовала себя у нас как дома. Пока ты здесь, этот дом принадлежит тебе точно так же, как и нам.

В первые мгновения Котай, непривычная к ритуальным выражениям привязанности, напряглась и не знала что ответить и как себя вести. Потом она неуклюже обняла Сару и смущенно пробормотала «спасибо». Отчего-то ее горло словно сжало судорогой, поэтому она удивилась, что сумела вообще что-то сказать.

Сара тем временем обняла обеих и, слегка подталкивая к широким ступеням крыльца, проговорила:

— Багажом займемся позже — ужин стынет. Идемте же, девочки. Лаура много рассказывала мне о тебе, Котай.

— Многое, но не все, мам, — тут же заметила Лаура. — Я скрыла, что Кот состоит членом тайной секты мумбо-юмбо и что за каждый день, который она проживет с вами, она должна будет принести в жертву по одному живому цыпленку. Ровно в полночь.

— Но мы только растим виноград, дорогая, — откликнулась Сара. — Ты же знаешь, что у нас нет никаких цыплят. Впрочем, после ужина можно будет съездить на одну из ближайших ферм и прикупить с десяток.

Котай расхохоталась и посмотрела на Лауру, словно хотела сказать: «Где же тот печально знаменитый взгляд?»

Лаура поняла:

— В твою честь, Кот, проволочные плечики, вымоченные розги и прочие подобные штуки отменяются.

— О чем ты, дорогая? — спросила Сара.

— Ну, ты же знаешь меня, мам, я жуткая болтушка. Иногда я даже сама не знаю, что я несу.

Пол Темплтон, отец Лауры, ждал их в просторной светлой кухне. Когда они вошли, он как раз вынимал из духовки противень с картошкой, запеченной с сыром.

Мистер Темплтон был подтянутым, ладным мужчиной пяти футов и десяти дюймов ростом, черноволосым и краснолицым. Отставив в сторону дымящийся противень, он сбросил с рук толстые кухонные рукавицы-ухватки и приветствовал Лауру так же тепло, как и Сара. После того как ему представили Кот, он взял ее руку в свои широкие, заскорузлые от работы ладони и сказал с напускной торжественностью:

— Мы молились, чтобы вы доехали благополучно. Скажите, моя дочь все еще обращается с «мустангом», словно это «Бэтмобиль»?

— Эй, пап, — вмешалась Лаура. — Разве ты не помнишь, кто учил меня водить машину?

— Я только объяснил тебе основополагающие принципы, — с достоинством возразил Пол. — И не ожидал, что вместе с ними ты усвоишь и мой стиль.

— Я предпочитаю не думать о том, как она ездит, — добавила Сара. — Когда она за рулем, меня просто мутит от страха.

— Взгляни правде в глаза, ма. У папы в крови сидит ген Индианаполис-500, и он передал его мне.

— Она отлично водит, — сочла необходимым встать на защиту подруги Котай. — С Лаурой я всегда чувствую себя в безопасности.

В ответ Лаура подмигнула ей и показала сразу два больших пальца.

Ужин был продолжительным, ибо Темплтоны любили говорить друг с другом; да что там любили, они просто наслаждались неспешной застольной беседой. При этом все трое старались, чтобы Котай не чувствовала себя лишней и принимала в разговоре посильное участие. Казалось, их искренне интересует все, что она может им рассказать, однако даже в те немногочисленные моменты, когда разговор невзначай сворачивал на дела чисто семейного свойства, о которых Кот не имела никакого представления, она продолжала ощущать себя полноправной участницей беседы, словно каким-то волшебным образом породнившись с кланом Темплтонов.

Она узнала, что тридцатилетний брат Лауры Джек со своей женой Ниной живут в небольшом бунгало на территории фермы и что только предыдущие обязательства помешали им поужинать со всей семьей. Кот уверили, что утром она непременно их увидит, и она отчего-то не почувствовала того смущения, с каким ожидала знакомства с Сарой и Полом. На протяжении всей жизни у Кот не было ни одного места, где она могла бы по-настоящему чувствовать себя как дома, и хотя здесь она, возможно, тоже никогда не станет своей, ей было ясно, что в этом доме ее всегда приютят и приветят.

После ужина Лаура и Котай отправились пройтись по залитым лунным светом, виноградникам — по рядам между низко обрезанной лозой, которая еще не выбросила ни усов, ни новых побегов. Прохладный ветер разносил над долиной приятный запах свежевспаханного чернозема, а в застывших темных посадках ощущалось присутствие тайны, тайны, которая показалась Котай и интригующей, и манящей, и вместе с тем не желающей, чтобы ее разгадали. Она как будто чувствовала со всех сторон чье-то незримое присутствие; возможно, то были древние и не всегда дружелюбные духи полей, ревностно охраняющие от посторонних какой-то свой самый главный секрет.

Зайдя далеко в посадки, они повернули обратно к дому, и Кот неожиданно сказала:

— Ты — самая лучшая подруга, которая у меня когда-либо была.

— Ты тоже, — негромко откликнулась Лаура.

— Больше того… — Котай не договорила. Она хотела сказать, что Лаура была ее единственной подругой, но не хотела предстать в чужих глазах несчастной или какой-то неполноценной. Кроме того, никакие слова не сумели бы передать всех чувств, которые она испытывала к Лауре. В каком-то смысле, они, действительно, успели породниться и стали даже ближе друг другу, чем сестры.

Лаура взяла ее за руки и промолвила:

— Я знаю.

— Когда у тебя будут дети, я хочу чтобы они называли меня тетя Кот.

— Послушайте, мисс Шеперд, вам не кажется, что прежде чем начать рожать детей, мне надо найти подходящего парня и выйти за него замуж?

— Кем бы он ни был, он должен изо всех сил стараться быть лучшим мужем в мире, иначе я отрежу ему cojones.

— Сделай одолжение, не говори ему об этом обещании до тех пор, пока мы не поженимся, ладно? — серьезным тоном попросила Лаура. — Иначе некоторые мальчики могут испугаться до смерти.

Внезапно откуда-то издалека, из темных виноградников, донесся странный звук, который помешал Кот ответить. Больше всего он напоминал громкий, продолжительный скрип.

— Ветер, — пояснила Лаура. — Дверь амбара открыта, а петли проржавели.

Но Кот все равно показалось, что кто-то невидимый толкнул гигантскую дверь ночи, и она со скрипом повернулась на петлях, открывая вход из другого мира.

Котай Шеперд никогда не могла спать спокойно в незнакомом доме. Все детство и раннюю юность мать таскала ее за собой, кочуя из одного конца страны в другой, нигде не задерживаясь больше чем на месяц-полтора. Столько страшных вещей случилось с ними и в стольких местах, что Кот в конце концов перестала ожидать от каждого нового жилища благоприятных перемен, перестала надеяться на счастье и стабильность, относясь к местам, где им приходилось останавливаться, с одним лишь подозрением и тихим страхом.

К счастью, она уже давно рассталась со своей беспокойной мамашей и вольна была жить только там, где ей хотелось. Ее жизнь стала такой же стабильной и лишенной перемен, как у какой-нибудь заточенной в монастыре монахини; такой же размеренной и неторопливой, как действия саперного подразделения по разминированию важного объекта. Ей оставалось лишь надеяться, что все непредвиденные случайности и острые ощущения, до которых так охоча была ее мать, навсегда ушли из ее жизни.

Тем не менее, в эту первую ночь, которую она должна была провести в доме Темплтонов, Кот никак не могла заставить себя раздеться и лечь в постель. Оставшись одна, она долга сидела в кресле с овальной спинкой у одного из окон гостевой комнаты и рассматривала залитые лунным светом виноградники, поля и цепочку холмов, отгородивших долину Напа от всего остального мира.

Лаура ночевала в другой комнате, тоже на втором этаже, но в дальнем конце коридора. Кот не сомневалась, что она давным-давно спит крепким сном, потому что этот дом не был ей чужим.

Из окна гостевой комнаты молодые виноградники были похожи на неясный геометрический орнамент.

За возделанными полями и виноградниками вставали невысокие холмы, густо поросшие мягко серебрившейся в лунном сиянии травой. Несильные порывы ночного бриза, проносившегося над долиной, тревожили ее сонный покой, и трава колыхалась под ветром, напоминая седые океанские волны, пронизанные лучами ночного светила.

Над холмами возвышался Береговой хребет — черная громада, над которой бриллиантовой россыпью горели яркие южные звезды и полная белая луна. Штормовые облака, надвигавшиеся с северо-запада, вскоре должны были заслонить собой это великолепие, сделать ночь непроглядной и превратить серебряные холмы сначала в тускло-оловянные, а потом — в черные, как железо.

Кот с детства любила звезды, любила их холодную недоступность. К тому же ей нравилось думать о далеких мирах, чистых и прекрасных, свободных от болезней и несовершенства, присущих земле, на которой она жила. Она как раз рассматривала эти волшебные яркие огоньки, зачарованная их нездешней красой, когда раздался первый крик. Приглушенный, он прозвучал как отзвук ее собственных воспоминаний, как эхо давнего спора, происходившего в другое время и в другом месте и донесшегося до нее сквозь годы. Еще будучи ребенком, Котай часто пряталась от матери и ее пьяных дружков, взбираясь то на дерево на заднем дворе, то на козырек над крыльцом, то выскальзывая из окна и добираясь по пожарной лестнице до какого-нибудь укромного уголка, где она могла спокойно считать звезды, пока пьяная драка не затихала. Правда и тогда ее уединение нарушали то брань, то сладострастные стоны или бессмысленное, пронзительное хихиканье гостей, находящихся в наркотическом опьянении, однако все эти звуки доносились словно откуда-то издалека — от людей, которые не имели никакого отношения к ее жизни, и она научилась обращать на них внимания не больше, чем если бы они были частью какой-нибудь радиопостановки.

Второй крик, такой же короткий и чуть более громкий, чем первый, явно донесся не из пучины лет, и Кот сразу насторожилась, наклонившись вперед в своем кресле. Она напряженно прислушивалась, непроизвольно напружинив мышцы и приподняв голову.

Ей очень хотелось верить, что крик донесся откуда-то снаружи, и Кот стала всматриваться в темноту за окном, скользя внимательным взглядом по виноградникам и далеким холмам. На залитых луной склонах взбухали все новые и новые серебряные волны, напоминающие мираж — призрачный прибой на берегу давно высохшего моря.

Огромный дом за спиной Кот вдруг отозвался мягким тупым ударом, как будто какой-то тяжелый предмет упал на устланный толстым ковром пол.

Кот немедленно вскочила на ноги, но осталась стоять совершенно неподвижно, выжидая.

По своему собственному горькому опыту она знала, что беда всегда приходила после того, как раздавались крики — не важно, какой страстью они были исторгнуты из человеческого горла. Но бывало в ее жизни и так, что крупные неприятности подкрадывались совершенно незаметно, после обманчивой тишины и нарочитого спокойствия.

Ей было нелегко примириться с мыслью, что в доме Пола и Сары Темплтон, которые, казалось, были столь же внимательны и добры к друг другу, как и к своей собственной дочери, может существовать такая отвратительная вещь, как домашнее насилие. Вместе с тем она понимала, что реальность довольно часто отличалась от того, что лежало на поверхности, в худшую сторону и что человеческая способность вводить в заблуждение себе подобных во много раз превосходила таланты хамелеонов, пересмешников и богомолов, прячущих свою свирепость и склонность к братоубийству под маской безмятежной отрешенности и ханжеского смирения.

Тишина, последовавшая за криками и звуком падения, опустилась на дом словно первый снегопад. Глубокая, неестественная, она, должно быть, была сродни тишине, в которой живут глухие. Все замерло, как тигр перед прыжком, как свернувшаяся перед смертельным броском змея.

Там, в другой части дома, стоял кто-то такой же напряженно неподвижный, как и она, стоял и прислушивался. Кто-то бесконечно опасный. Кот ощущала присутствие этого невидимого хищника буквально физически: в воздухе как будто появилась гнетущая тяжесть, какая бывает перед сильной грозой.

С одной стороны, шесть лет занятий психологией заставляли ее усомниться в своей первой реакции, то есть в том, что эти ночные звуки непременно таят в себе опасность. В конце концов, все это могло оказаться не имеющим никакого значения. Любой мало-мальски подкованный психоаналитик без труда отыскал бы в своем багаже десятка два подходящих ярлыков, которые можно было бы навесить на человека, который, живя в постоянном ожидании нападения, из всех возможных объяснений выбирает в первую голову самые страшные.

Но Котай привыкла доверять своей интуиции, закаленной и отточенной многими годами нелегкой жизни.

По опыту зная, что движение — залог безопасности, Кот бесшумно шагнула прочь от кресла и от окна по направлению к двери, ведущей в коридор. Несмотря на довольно яркий свет луны, глаза ее вполне успели приспособиться к темноте за те два часа, что она просидела без света в комнате для гостей, так что теперь она чувствовала себя настолько уверенно, что могла двигаться быстро и без страха наткнуться на какой-то из предметов обстановки.

Кот была как раз на середине комнаты, когда до слуха ее донеслись шаги в коридоре второго этажа. Шаги приближались, и она сразу подумала, что эта тяжелая, торопливая походка никоим образом не вяжется с этим домом.

Не задумываясь больше ни о чем, что было бы «правильным» с точки зрения ее психологического образования, Котай полностью доверилась своей интуиции и решила положиться на те способы защиты, которые были испытаны и опробованы ею еще в детском возрасте. Отступив к кровати, она быстро опустилась на колени.

Шаги в коридоре остановились довольно далеко от ее комнаты, и Кот услышала, как отворяется какая-то дверь.

В других обстоятельствах она ни за что бы не согласилась с утверждением, что дверь открылась не просто так, а сердито. Загремела поворачиваемая ручка, скрежетнул язычок замка, взвизгнула несмазанная петля — все это были просто звуки, не жалобные и не гневные, не безвинные и не виноватые. Производить их могли с одинаковым успехом и громила, и тихий приходской священник, и все же какое-то шестое чувство продолжало нашептывать Кот, что сегодня ночью в доме правит бал ярость.

Она опустилась на живот и, извиваясь как червяк, заползла под кровать. Это была довольно красивая старинная кровать, упиравшаяся в пол коротенькими выгнутыми ножками резной работы. К счастью, матрац не был слишком низким, как у большинства современных топчанов и лежанок. И все же, будь кровать хоть на один дюйм ниже, Кот не удалось бы под ней спрятаться.

В коридоре снова загремели шаги.

Потом открылась еще одна дверь. На сей раз это была дверь ее комнаты, расположенная прямо напротив изножья кровати.

Кто-то включил свет.

Кот лежала на животе, повернув голову набок и прижимаясь ухом к ковру. Глядя в сторону двери из-под кроватной спинки, она увидела черные мужские ботинки и лежащие на них штанины голубых джинсов.

Пришелец остановился на пороге, внимательно рассматривая комнату, и Котай представила себе, что же он увидит. Наверняка первой ему бросится в глаза аккуратно застланная постель (И это — в час ночи!) с несколькими декоративными вышитыми подушечками в изголовье. К счастью, Кот не успела ничего положить на тумбочку, как не успела оставить на стульях никакой одежды. Даже роман в бумажной обложке, который она взяла с собой, чтобы почитать перед сном, лежал в выдвижном ящике комода.

Она всегда предпочитала стерильные незахламленные, свободные пространства, отличающиеся почти монастырской чистотой. Возможно, эта ее наклонность спасет ей жизнь.

Благоприобретенная привычка к самоанализу, характерная для всех студентов-психологов, снова зашевелилась в ней. Что если застывший на пороге человек — будь это Пол или Джек Темплтон, брат Лауры, живущий с женой в отдельном бунгало на территории фермы — имеет полное право находиться в доме? Что если случилось нечто настолько непредвиденное и неожиданное, что он ворвался в комнату гостьи без стука? Да она же будет выглядеть первостатейной дурой и истеричкой, когда ее наконец обнаружат прячущейся под кроватью!

Вдруг она увидела, как прямо перед мысками черных кожаных ботинок на пшенично-желтый ковер упала увесистая красная капля, за ней еще одна и еще. Плоп-плоп-плоп!.. Кровь. Первые две капельки сразу же расползлись, впитались в пушистый нейлоновый ворс, а третья, удерживаемая силой поверхностного натяжения, блестела и играла на ковре словно рубиновый кабошон.

Кот понимала, что эта кровь вряд ли принадлежит тому, кто ворвался к ней в комнату, и приложила все свои силы, чтобы не думать об остро заточенном клинке, с которого могли стекать эти капли.

Мужчина шагнул в комнату. Ботинки сместились вправо, Кот следила за ними одними глазами.

Матрац кровати помещался между двумя резными боковинами, под которые было тщательно подоткнуто покрывало. Ни один край его не свешивался до пола и не мешал ей следить за тем, как уверенно движутся в чужом доме эти обутые в черные ботинки ноги.

С другой стороны, без спущенного на пол покрывала и пришелец мог видеть, что делается под кроватью. Отойди он чуть дальше, и в поле его зрения попадут уже ее голубые джинсы, мысок кроссовки и рукав клюквенно-красного хлопчатобумажного свитера, задравшийся почти до локтя.

Кот мысленно поблагодарила бога за то, что двуспальная кровать Темплтонов скрывает ее лучше, чем односпальная или полуторная.

Кот ничего не слышала. Даже если этот человек дышал — от возбуждения ли, от ярости ли, благодаря которой она и почувствовала его присутствие, — Котай не могла уловить ни звука. Ее ухо по-прежнему было прижато к ковру, так что она наполовину оглохла, деревянные поперечины и пружины давили на спину, а высоты кровати едва хватало для того, чтобы ее грудь имела возможность подниматься и опускаться, позволяя пусть неглубоко, осторожно, через открытый рот, но все же кое-как дышать. Один лишь стук собственного сердца, сжатого грудиной, звучал в ушах Кот как удары тимпанов, так что ей казалось, будто он до такой степени заполняет тесное пространство ее ненадежного укрытия, что пришелец непременно его услышит.

Она услышала, как мужчина прошел в ванную комнату, открыл дверь и включил там свет.

Свои туалетные принадлежности, в том числе и зубную щетку, Кот убрала в аптечку. На виду не осталось ничего такого, что могло бы выдать ее.

Высохла ли раковина?

Уйдя в одиннадцать часов в гостевую комнату, Кот воспользовалась туалетом и вымыла руки. С тех пор прошло около двух часов, так что капли воды на раковине наверняка уже скатились в отверстие стока или высохли.

Ей повезло, что она пользовалась жидким мылом с запахом лимона, туба которого лежала рядом с рукомойником; влажный брусок наверняка привлек бы к себе внимание страшного гостя.

Больше всего Кот беспокоило полотенце. Она сильно сомневалась, что оно способно оставаться влажным больше двух часов с тех пор, как она вытерлась им в последний раз, однако, несмотря на свою привычку к порядку и аккуратность, она могла повесить его чуть небрежно или оставить на ткани предательскую складку.

Ей показалось, что мужчина простоял на пороге ванной целую вечность. Наконец он погасил лампу дневного света и вернулся в спальню.

Время от времени, — и когда она была совсем маленькой девочкой, и когда стала старше, — Кот приходилось искать спасения под кроватью. Иногда ее там находили, но иногда — даже когда из всех убежищ это было самым очевидным — ей удавалось пересидеть грозу, потому что никому не приходило в голову наклониться пониже или просто приподнять свесившееся до пола одеяло. Она подметила, что даже те, кто в конце концов ее находил, редко лезли под кровать в первую очередь. Как правило, кровать оставалась на потом, когда все остальные укромные места были уже обысканы.

На ковер упала еще одна красная капля — словно чудовище, бродившее по комнате, плакало кровавыми слезами.

Мужчина направился к двери кладовой. Напрягая шею, Кот повернула голову, чтобы следить за ним.

Кладовая была довольно большой: там можно было стоять в полный рост, и даже свет в ней зажигался — стоило только потянуть за цепочку, соединенную с выключателем на потолке. Кот услышала характерный сухой щелчок выключателя и негромкое бренчание звеньев металлической цепи, задевавших за колпак лампы.

В глубине этой кладовки Темплтоны хранили свои собственные вещи; рядом с их чемоданами единственный несессер и дорожная сумка Кот не должны были броситься в глаза пришельцу и подсказать, что в усадьбе кто-то гостит.

Она привезла с собой несколько смен одежды: два платья, две юбки, еще одну пару джинсов, легкие туфли и кожаную куртку. Поскольку у них с Лаурой одинаковая комплекция, пришелец, скорее всего, решит, что развешенные на перекладине вещи принадлежат ей и потому оказались здесь, что не влезли в крошечный стенной шкаф в ее спальне.

Но если он побывал в ее спальне и исследовал платяной шкаф, то что стало с самой Лаурой?

От ужаса Кот едва не закричала. Нет, она не должна об этом думать. Не сейчас. Ей нужно сосредоточить все свои усилия и ум, мобилизовать все свое внимание и сообразительность на том, чтобы остаться в живых.

Восемнадцать лет назад, в ее восьмой день рождения, который она встречала в приморском коттедже в Ки-Уэсте, Котай точно таким же образом забилась под свою кровать, чтобы спрятаться от Джима Вульца — сожителя матери. Со стороны Мексиканского залива надвигался свирепый шторм, и рассекающие небо ослепительные молнии помешали ей воспользоваться тайником на пляже, в котором она уже провела несколько предшествующих ночей. Кое-как втиснувшись в ограниченное пространство под своей железной коечкой, которая была гораздо ниже двуспальной кровати Темплтонов, Кот обнаружила, что вместе с ней его разделяет жук-пальметто. Эти жуки вовсе не были симпатичными экзотическими тварями, на что, казалось бы, указывало их название; в тех местах подобное наименование носили крупные тропические тараканы. Данный конкретный экземпляр вымахал размером с кисть руки Кот. Обычно эти мерзкие насекомые разбегались при одном ее появлении, однако этот, похоже, боялся Кот гораздо меньше, чем Вульца, который в пьяном неистовстве метался по дому, беспрерывно налетая на мебель и на стены, словно взбешенное животное, бросающееся на прутья клетки. Сандалии Кот сбросила сразу, а из одежды на ней были только голубые шорты и короткая белая маечка — топик, и противный жук тут же принялся лихорадочно ползать по открытым участкам ее тела: то тыкаясь головой между пальцами ног, то поднимаясь по ногам вверх, то щекоча спину. Со спины он перебрался сначала ей на плечо, потом на шею, а запутавшись в волосах, упал на руку. Кот не смела даже завизжать от отвращения, боясь привлечь внимание Вульца. В ту ночь он превзошел самого себя и напоминал кровожадное чудовище из ночных кошмаров, а Кот была уверена, что все подобные твари наделены сверхъестественно тонким зрением и слухом, которые помогают им охотиться на детей. У нее не хватало мужества хотя бы стряхнуть с себя мерзкое животное или щелчком отшвырнуть его подальше, потому что она боялась, что даже за воем ветра и непрерывными громовыми раскатами Вульц все равно услышит самый тихий звук. Сжав зубы и крепко зажмурившись, Кот кое-как терпела все знаки внимания, которые оказывал ей распоясавшийся пальметто, лишь бы не привлечь к своему убежищу внимания Вульца. Сначала она молилась богу, чтобы он спас ее, потом стала молиться, чтобы он забрал ее, умоляя его положить конец ее мучениям: пусть ее поразит гром, пусть убьет молния — лишь бы конец, Боже, хоть какой-нибудь конец!

И хотя теперь она лежала под широкой деревянной кроватью на гнутых ножках, Котай ощущала, как огромный наглый таракан снова щекочет ей ступни, словно она опять стала той маленькой девочкой, и как он взбирается вверх по ее ногам, как будто она не в джинсах, а в коротеньких голубых шортах. С той ночи, ночи своего восьмого дня рождения, когда пальметто путался в ее длинных волосах, Кот стала коротко стричься, но сейчас она явственно ощутила призрак того таракана на своей короткой прическе.

Мужчина в кладовке, — возможно, способный на зверства бесконечно худшие, чем те, что могли прийти в голову Вульцу, — снова потянул за цепочку выключателя. Свет погас со щелчком, сопровождавшимся негромким лязгом металлических звеньев, а в поле зрения Кот снова появились обутые в ботинки ноги, которые приблизились к кровати. На округлости черной кожи блестела свежая капелька крови.

Мужчина собирался опуститься на одно колено возле кровати.

Милый Боженька, он увидит меня, прячущейся под кроватью, как дитя, задыхающейся от собственного подавленного крика, мокрую от пота, растерявшую все свое достоинство в отчаянной борьбе за то, чтобы сохранить жизнь, чтобы выйти отсюда невредимой и живой, невредимой и живой…

В голове Кот промелькнула сумасшедшая мысль, что когда мужчина заглянет под кровать, она окажется лицом к лицу не с человеком, а с огромным жуком-пальметто с выпученными фасеточными глазами.

Потом она подумала о том, как за считанные минуты она оказалась отброшена назад к своей детской беспомощности, к первородному примитивному ужасу, который, как она надеялась, ей никогда больше не придется испытать. Этот всепобеждающий страх сразу лишил ее того уважения к себе, которое она воспитывала и пестовала на протяжении стольких лет; уважения, которое она заслужила, черт его дери! — и несправедливость произошедшего наполнила ее глаза жгучими слезами.

И тут расплывающиеся черные башмаки повернули от кровати и направились к открытой двери в коридор.

Что бы ни подумал мужчина об одежде, которая висела в кладовой, он явно не догадался, что в гостевой комнате кто-то остановился.

Кот яростно заморгала, стараясь стряхнуть с ресниц слезы, мешавшие ей четко видеть предметы.

Пришелец остановился на пороге и повернулся, в последний раз оглядывая комнату.

Кот перестала дышать.

В глубине души она была рада, что не пользуется дезодорантами. Кот не сомневалась, что пришелец без труда нашел бы ее по запаху.

Мужчина выключил свет, шагнул в коридор и плотно закрыл за собой дверь.

Его шаги удалялись в том же направлении, откуда он пришел, поскольку гостевая была последней комнатой в коридоре второго этажа. Звук его башмаков быстро затих, заглушённый бешеными ударами сердца Кот.

Ее первым и самым сильным желанием было оставаться в своем тесном убежище между ковром и пружинами кровати до самого утра или еще дольше — до тех пор, пока тишина в доме не перестанет напоминать о неподвижности притаившегося хищника. Но, с другой стороны, она не знала, что случилось с Лаурой, Полом и Сарой. Любой из них — или все они — могли быть еще живы — серьезно ранены, но живы. Может быть, страшный пришелец специально не стал их убивать, чтобы помучить в свое удовольствие. Истории, подобные этой, с завидной регулярностью печатались в газетах, поэтому Кот не видела ничего невероятного в многочисленных кровавых сценариях, которые вихрем проносились у нее в голове. Если кто-то из Темплтонов еще жив, то она, Котай, является их последней надеждой на спасение.

И все же свои детские убежища она покидала куда с меньшим страхом, чем сейчас, выбираясь из-под кровати в доме Темплтонов. Разумеется, теперь она могла потерять гораздо больше, чем тогда, когда десять лет назад вырвалась из-под опеки своей беспутной родительницы. Кроме жизни на карту было поставлено и самоуважение, доставшееся ей в результате десятилетия непрекращающейся борьбы с внешними обстоятельствами. Оставшись под кроватью, Кот могла бы чувствовать себя в относительной безопасности; самой поставить под удар все, чего она сумела достичь, со стороны выглядело чистой воды безумием, однако, собственное спасение за счет других было трусостью, а трусость пристала только маленьким детям, которые не имеют пока сил и опыта, чтобы защищать самих себя.

Котай просто не могла сдаться и перейти к пассивной обороне, как бывало в детстве. Для нее этого означало бы полную потерю уважения к себе, медленное самоубийство. В бездонную яму нельзя временно отступить — в нее можно только провалиться, полностью и навсегда.

Выбравшись из-под кровати, Кот встала на четвереньки и некоторое время оставалась в этом положении не в силах решиться на большее. Каждое мгновение она ждала, что дверь вот-вот с треском распахнется, и пришелец бросится на нее, размахивая окровавленным тесаком.

Дом казался пустым и тихим, как лишенная воздуха поверхность луны.

Кот поднялась на ноги и бесшумно пересекла темную гостевую. Не в силах смотреть на три темных пятнышка, где впитались в ковер капельки крови, она постаралась обойти это место.

Потом Кот прижалась ухом к щели между дверью и косяком, стараясь уловить в коридоре шорох или сдерживаемое дыхание. Она не услышала ничего, но подозрительность не оставляла ее. Кот ясно представляла себе, как мужчина стоит прямо за дверью. Как он довольно улыбается при мысли, что она скорчилась у порога и прислушивается. Как он ждет, ждет терпеливо и уверенно, потому что знает, что в конце концов она все равно отворит дверь и шагнет прямо к нему в руки.

Хрен тебе!

Котай опустила руку на ручку двери, повернула и болезненно сморщилась, когда выходящий из своего гнезда язычок чуть слышно заскрежетал. Слава богу, петли оказались хорошо смазанными, и дверь отворилась бесшумно.

Даже в чернильной темноте коридора, к которой ее глаза еще не успели привыкнуть, Кот увидела, что никто ее не подстерегает. Тогда она шагнула вперед и также Осторожно закрыла за собой дверь.

Комнаты для гостей находились в короткой части изогнутого буквой «Г» коридора. Справа от Кот начинались ступеньки черной лестницы, ведущей в кухню, слева был поворот в длинную часть коридора.

Первую возможность Котай отвергла сразу. По черной лестнице они с Лаурой спускались, когда ходили гулять на виноградники. Изношенные деревянные ступени скрипели и стонали, а лестничная клетка действовала как резонатор, усиливавший любые звуки наподобие железной бочки. В доме, где царила такая сверхъестественная тишина, нечего было и думать о том, чтобы спуститься по лестнице, не привлекая к себе внимания.

Зато главная лестница — как и весь коридор второго этажа — была устлана мягким ковром.

Из-за угла лился неяркий, янтарно-желтый свет. Выцветшие красные розы на обоях не отражали его, а скорее, поглощали, став при этом черными, загадочным образом приобретя объем и глубину, которых у них не было прежде.

Кот рассудила, что если преступник стоит где-то между источником света и изгибом коридора, то он должен отбрасывать длинную, вытянутую тень на ковер или на этот мертвый сад черных цветов. Но тени не было.

Прижимаясь лопатками к стене, Кот подкралась к повороту и, после некоторого колебания, заглянула за угол. Длинная часть коридора была пуста. Царивший здесь мягкий полумрак разгонял теплый желтый свет, выбивавшийся из полуоткрытой двери по правую руку. Это была спальня Сары и Пола. Вторая дверь, также приоткрытая и освещенная, располагалась с левой стороны в дальнем конце коридора за главной лестницей. Там находилась комната Лауры.

Остальные выходящие в коридор двери были закрыты, и Кот не знала, что находится за ними. Может быть, другие спальни, ванные комнаты, второй кабинет Пола, кладовые и чуланы… И хотя Кот больше всего притягивали к себе — и больше всего страшили — открытые, освещенные комнаты, каждая закрытая дверь тоже таила в себе опасность.

Ничем не нарушаемая глубокая тишина, царившая в доме, едва не заставила Кот поверить в то, что преступник ушел, однако она сумела противостоять этой опасной мысли.

Котай двинулась вперед сквозь нарисованный розарий, держа курс на ближайшую полуоткрытую дверь хозяйской спальни. Там, на самом пороге, она остановилась.

Если она найдет здесь то, что ожидает, все ее представления о порядке и стабильности рассыплются в прах. Восторжествует уродливая реальность, которой Кот упрямо отказывала в праве на существование на протяжении десяти лет своей самостоятельной жизни, и она снова окажется во власти хаоса, непредсказуемого, как разбегающиеся по полу капельки ртути.

Потом она подумала, что после обыска гостевой комнаты человек в черных ботинках мог вернуться в спальню хозяев, но по зрелому размышлению поняла, что вряд ли. Несомненно, в доме могли найтись места более интересные и притягательные для убийцы.

Опасаясь торчать в коридоре слишком долго. Кот пересекла порог комнаты и проскользнула в щель. Она не знала, как поведут себя петли, но, к счастью, ей не понадобилось открывать дверь шире.

Спальня Сары и Пола Темплтонов была просторной и высокой. В передней ее части у камина стояли два развернутых к огню кресла со скамеечками для ног. По обеим сторонам каминной полки высились шкафы с книгами в твердых переплетах, названия которых терялись в тени.

Светильники на тумбочках в изголовье двух сдвинутых кроватей были выполнены в форме пивных кружек из полосатого цветного стекла. Один из них горел, и на стекле ярко выделялись красные растрескавшиеся пятна.

Кот остановилась, не доходя двух шагов до изножья кровати, однако этого оказалось достаточно. Ни Пола, ни Сары здесь не было, а одеяла и пододеяльники, беспорядочно смятые и скрученные, свешивались на пол с правой стороны. Простыня на левой кровати промокла от крови, а на светлом деревянном подголовнике и на стене мокро блестели мелкие красные брызги, расположившиеся полукругом.

Кот зажмурилась. Потом ей послышался какой-то звук, и она круто обернулась и присела в ожидании нападения, но кроме нее в спальне никого не было.

Потом она снова услышала этот звук. Он никуда не исчезал и присутствовал в комнате с самого начала — это было негромкое шипение и плеск водяных струй в ванной. Она не расслышала его только потому, что вид крови на стене оглушил ее, словно рев многотысячной толпы.

Синестезия, вот как это называется. На это слово Кот наткнулась, читая тексты по психологии, и запомнила его скорее благодаря необычайно красивому сочетанию звуков и слогов, чем в расчете на то, что ей когда-либо придется столкнуться с этим явлением. Синестезией называлось нервное расстройство, когда все органы чувств менялись местами, когда запах воспринимался как яркое цветовое пятно, когда звук воспринимался как запах, а тактильные ощущения могли отозваться в мозгу громким смехом или криком.

Закрыв глаза, Кот отрезала грохот кровавых пятен и совершенно отчетливо услышала журчание льющейся воды. Тут она поняла, что это работает душ в смежной ванной комнате.

Дверь в ванную была приоткрыта на каких-нибудь полдюйма, и Кот только теперь рассмотрела голубоватый свет люминесцентного светильника, горевшего внутри.

Отвернувшись от двери в инстинктивном желании никогда не видеть того, что может за ней оказаться, Котай заметила на правой тумбочке телефонный аппарат. С этой стороны на белье почти не было крови, и она смогла приблизиться без содрогания.

Кот взяла в руки трубку. Никакого гудка. Впрочем, она и не ожидала его услышать. Вряд ли все было так просто.

Подумав, она выдвинула верхний ящик тумбочки, надеясь найти пистолет.

Ничего.

Все еще полагая, что безопасность заключена в движении и что в крайнем случае она успеет найти подходящую щель, в которую можно будет заползти и спрятаться, Котай незаметно для себя обошла кровать кругом. Ковер перед дверью в ванную был весь испачкан кровью.

Сморщившись, как от зубной боли, она приблизилась ко второй тумбочке и взялась за ручку ящика. В свете забрызганного подсыхающей кровью ночника она увидела очки для чтения, в полулунных линзах которых дрожали желтые блики, приключенческий роман в бумажной обложке, пачку салфеток «Клинекс» и тюбик гигиенической губной помады. Оружия не было и здесь.

Задвигая ящик, Кот потянула носом и почувствовала, как сквозь медный запах свежепролитой крови пробивается кислая пороховая вонь.

Этот запах был ей знаком. Многие дружки ее матери часто использовали огнестрельное оружие, чтобы получить то, чего им особенно хотелось, или просто питали нездоровую страсть к разного рода ружьям и револьверам.

Вместе с тем, никаких выстрелов она не слышала. Это означало, что преступник воспользовался глушителем.

За дверью ванной продолжала литься на кафельную плитку вода. Этот непрекращающийся плеск, негромкий и успокаивающий, даже в этих страшных обстоятельствах, врезался в ее череп словно зудящий вой бормашины.

Кот была уверена, что преступника в ванной нет. В этой комнате он свою работу закончил и перебрался в другую часть дома.

В эти краткие минуты Котай не так боялась столкнуться с убийцей нос к носу, как увидеть дело его рук, однако она понимала, что никакого выбора у нее нет; той же болезнью от века страдало все человечество — не знать было стократ мучительнее, чем знать наверняка.

Собрав все свое мужество, Кот толкнула дверь в ванную и невольно сощурилась, ослепленная ярким хирургическим светом люминесцентной лампы. Просторная комната была выложена белой и светло-желтой плиткой. По плинтусу и у подножий унитаза и туалетного столика плитка была узорчатой — на каждой было изображен желтый нарцисс в окружении нескольких зеленых листьев. Здесь Кот ожидала увидеть новые кровавые следы.

И не ошиблась.

Пол Темплтон, одетый в голубую пижаму, сидел на унитазе. В вертикальном положении его удерживали куски самоклеющейся упаковочной ленты, которые притягивали его ноги к стульчаку, а грудь — к бачку.

Сквозь полупрозрачную ленту Кот рассмотрела на его груди три пулевые раны. Их могло быть и больше, однако она не стала считать, да это было бы излишним. Пол погиб мгновенно, скорее всего так и не успел толком проснуться, и был перенесен в ванную уже мертвым.

Безграничная скорбь, леденящая и беспросветная, поднялась в душе Кот. Чтобы выжить, она должна была справиться с ней любой ценой, ведь до сих пор выживание удавалось ей лучше всего.

Полоска липкой ленты, подобно поводку захлестнутая вокруг шеи Пола Темплтона, притягивала его к трубе полотенцесушителя на стене. Это было сделано для того, чтобы голова мертвого не упала на грудь, и в смерти он продолжал смотреть на то, что делается в душевой кабине. Куски той же ленты удерживали открытыми его веки, под правым глазом темнел похожий на морскую звезду кровоподтек.

Содрогаясь всем телом, Котай отвернулась.

Преступник вынужден был убить Пола первым, чтобы без помех хозяйничать в доме, однако после этого он дал волю своей фантазии и устроил все так, будто муж смотрит на пытки, которым подвергается его жена.

Это была классическая tableau, излюбленная игра разного рода психопатов, находивших извращенное удовольствие в том, чтобы заставлять свои жертвы действовать в соответствии с определенным сценарием. Большинство из них наверняка верило, что некоторое время после смерти убитые сохраняют способность видеть и слышать, и потому вполне способны оценить дерзость и изобретательность своего мучителя, который не боится ни бога, ни людей.

Насколько Кот было известно, эта мания подробно описывалась в учебниках судебной психиатрии, да и на лекциях по аберрантной психологии, которые в университете Сан-Франциско читал специалист из Отдела психологического моделирования ФБР, много раз приводились детальные описания подобных случаев.

И все же, видеть все эти зверства своими глазами было стократ тяжелее, чем слушать теоретические выкладки. Кот чувствовала, как ее парализовало ужасом: ноги едва слушались, а покалывание в руках предвещало скорое их онемение.

Сару Темплтон Котай увидела в кабинке душа. Несмотря на то, что дверь в нее, забранная матовым стеклом была закрыта, она сумела рассмотреть скорчившуюся на полу красно-розовую фигурку. Над дверью, на обращенной вниз плоской стороне выносного карниза душа убийца написал два слова: «Грязная сука». Похоже, черные буквы были нарисованы несколькими штрихами карандаша для подводки глаз.

В душе Кот поднялось сильнейшее желание не заглядывать в кабинку. Пожалуй, за всю свою жизнь она ничего не хотела сильнее. Сара просто не могла остаться в живых.

Но если бы сейчас она повернулась и ушла, не удостоверившись в этом, неистребимое чувство вины стало бы преследовать Кот с такой силой, что, даже уцелев после этой ночи, она превратилась бы в ходячего мертвеца.

Кроме того, разве не она решила посвятить свою жизнь изучению именно этого аспекта человеческой жестокости? Ни один, даже самый подробный отчет о зверском убийстве не позволил бы ей приблизиться к пониманию процессов, происходящих в глубинах расстроенной психики. Только увидев все своими глазами, она, может быть, начнет что-то понимать. Этой ночью и в этом доме неясный ландшафт больного разума должен был проступить выпукло и ясно.

Журчание струй и плеск воды, эхом повторенные кафельными стенами, напоминали ей шипение клубка змей и отрывистый резкий смех больного ребенка.

Почему-то она подумала о том, что вода должна быть холодной. В противном случае над душевой кабинкой поднимался бы пар.

Кот задержала дыхание, опустила ладонь на ручку из анодированного алюминия и рывком открыла дверь.

Ложась спать Сара Темплтон надела бледно-зеленую рубашку и такого же цвета трусики. Теперь ее мокрая одежда валялась в углу кабинки.

Застрелив мужа, преступник с такой силой ударил женщину рукояткой пистолета, что она потеряла сознание. Затем он заткнул ей рот кляпом: щеки Сары все еще распирала изнутри ткань, которая подвернулась убийце под руку. Губы ее были запечатаны полоской все той же липкой ленты, края которой начинали отставать под действием низвергающихся сверху потоков холодной воды.

Преступник пользовался только ножом, но Сара была мертва.

Кот тихо закрыла дверь душа.

Если милость божья не была расхожей присказкой, а существовала в действительности, то Сара Темплтон так и не пришла в себя после первого удара, от которого потеряла сознание.

Неожиданно Кот вспомнились теплые дружеские объятия на дорожке перед домом, в которые Сара Темплтон заключила ее, когда они с Лаурой приехали. Кое-как справившись с подступившим к горлу рыданием, она пожалела, что не умерла вместо этой ласковой, доброй Женщины, встретившей ее как родную дочь. Собственно говоря, в эти минуты Кот уже чувствовала себя мертвой больше чем наполовину, ибо часть ее души умерла вместе с Сарой и вместе с Полом.

Потом Котай вернулась в спальню. Здесь ей больше нечего было делать, но вместо того чтобы выйти в коридор, она задержалась в темном углу и постаралась справиться с ознобом, сотрясавшим все ее тело.

Желудок словно выворачивало наизнанку. Горло пылало от подступающей желчи, а во рту стало горько. Кот с трудом подавила приступ рвоты — убийца мог услышать и прийти за ней.

Несмотря на то, что родителей подруги Котай впервые увидела вчерашним вечером, она знала их по многочисленным рассказам Лауры, пересыпаемым цветистыми подробностями. Она должна была бы горевать по ним гораздо сильнее, однако в настоящий момент это было выше ее сил. Безусловно, потом она будет сильно страдать, но не сейчас: горе живет в спокойном сердце, ее же — отчаянно колотилось от страха и ненависти.

Котай по-настоящему потряс тот факт, что убийца успел сделать так много, пока она, ни о чем не подозревая, любовалась звездами из окна и раздумывала о тех ночах, когда ей приходилось глядеть на небо, притаившись на крыше, на вершине дерева или на верхушке прибрежной песчаной дюны. По ее приблизительным подсчетам, незнакомцу потребовалось около четверти часа, чтобы расправиться с Сарой и Полом и отправиться на поиски остальных жильцов.

Она знала, что иногда субъекты, подобные тому, который поработал над Темплтонами, получают особое удовольствие, рискуя быть обнаруженными. Предчувствие опасности обостряет их чувства и делает наслаждение еще более изысканным. Возможно, убийца надеялся, что непонятный шум привлечет в спальню родителей их заспанную, ничего не понимающую дочь, которую потом можно будет преследовать и убить, прежде чем она успеет выбраться из дома. Подобная возможность не могла испортить удовольствия, полученного им от содеянного в спальне и в ванной. Скорее наоборот…

Господи Боже мой!.. Для него это было удовольствием! В каком-то смысле он принужден был совершить то, что совершил, но вряд ли это слишком расстроило убийцу. Он развлекался. Смерть доставляла ему радость. Нет вины — нет и душевных переживаний. Жестокость — вот его хлеб и вино.

Где-то в большом и пустом доме убийца либо продолжал свои забавы, либо отдыхал, готовясь начать свою игру снова.

Когда дрожь в ее теле улеглась, оставив после себя лишь легкие спазмы в горле, Кот снова испугалась за Лауру. Те приглушенные крики, которые насторожили ее, явно раздавались уже тогда, когда Сара Темплтон была мертва. Следовательно, убийца, на руках которого еще не остыла кровь матери, застал Лауру врасплох. Должно быть, он легко одолел и связал ее, а сам отправился обыскивать дом на случай, если ее крик насторожил еще кого-нибудь из обитателей дома.

Он мог не сразу вернуться к своей третьей жертве. Не обнаружив никого в других комнатах и уверившись, что дом целиком находится в его власти, преступник, скорее всего, решил осмотреться в незнакомом месте. Если учебники не врут, то подобный тип наверняка захотел бы обшарить все укромные закоулки усадьбы, влезть в комоды, порыться в платяных шкафах, попробовать продукты из холодильника. Некоторые читают письма, пришедшие на имя хозяев, некоторые роются в корзинах с грязным бельем и наслаждаются его запахом. Если убийце попадется альбом семейных фотографий, то он может просидеть, целый час или больше, рассматривая их.

Но рано или поздно, он обязательно вернется к Лауре.

Сара Темплтон была в высшей степени интересной женщиной, но подобных ночных пришельцев обычно привлекает юность. Невинность и свежесть — вот к чему они так стремятся. Лаура была для убийцы лакомым кусочком, таким же деликатесом, каким являются птичьи яйца для обитающих в ветвях деревьев гадов.

Когда Котай почувствовала себя более уверенно — в том смысле, что могла больше не опасаться, что ее внезапно и громко стошнит, — она выбралась из своего укромного уголка и неслышно пересекла спальню. Здесь она в любом случае была в опасности. Прежде чем убийца отправится восвояси, он наверняка заглянет сюда еще разок, чтобы бросить последний взгляд на Сару Темплтон, беспомощно скорчившуюся на мокром полу в душевой и прижавшую к груди тонкие руки в тщетной попытке защититься.

У полуоткрытой двери Кот замерла и прислушалась.

Поблекшие розы на обоях на противоположной стене коридора выглядели еще таинственнее. Рисунок, образованный чашечками цветков и их переплетенными стеблями, казался таким глубоким, что Кот готова была раздвинуть руками колючие заросли и шагнуть из этого бумажного сада в солнечную страну, в которой — когда она оглянется назад — этого дома просто не будет существовать.

Свет ночника бил Кот в спину, не позволяя ей выглянуть из проема и посмотреть налево и направо, не рискуя быть замеченной. Как только она шагнет на порог, на эти выцветшие розы сразу падет ее тень. Это было бы опасно, а как избежать этого, Кот не знала.

Наконец, убаюканная ничем не нарушаемой тишиной, которая, казалось, убеждала ее в отсутствии какой бы то ни было угрозы, Котай проскользнула между дверью и косяком и увидела его. В каких-нибудь десяти футах. Убийца стоял у верхней ступени главной лестницы. Спиной к ней.

Кот застыла. Одна ее нога была уже в коридоре, вторая — все еще на пороге спальни. Если он обернется, Кот не успеет незаметно вернуться обратно — убийца непременно заметит движение хотя бы уголком глаза. И все же она не могла заставить себя шевельнуться, несмотря на то, что судьба давала ей шанс. Кот боялась, что любой — даже самый тихий звук заставит убийцу повернуться к ней. Казалось, даже шорох снимаемого под ногой коврового ворса способен привлечь его внимание.

Мужчина в коридоре проделывал нечто настолько странное, что Котай была просто прикована к месту любопытством и страхом. Приподнявшись на цыпочки, он поднял над головой руки и тянулся ими к чему-то невидимому, шаря в воздухе растопыренными пальцами. На мгновение Кот показалось, что убийца-психопат находится в трансе и галлюцинирует, вылавливая из пустоты созданные подсознанием образы.

Он был крупным и высоким человеком. Кот оценила его рост в шесть футов и два дюйма, возможно больше. Физически он был прекрасно развит: талия тонкая, а мускулистые плечи — такие широкие, что грубая куртка из хлопчатки туго натягивалась на спине. Густые короткие волосы темно-каштанового цвета были аккуратно подстрижены на затылке, но Котай не видела его лица. И надеялась никогда не увидеть. С нее достаточно было вида его окровавленных пальцев, которые продолжали что-то искать в воздухе. Казалось, в них заключена сокрушительная сила и мощь. Мужчина мог бы задушить ее одной рукой.

— Иди ко мне, — пробормотал он.

Несмотря на то, что он говорил шепотом, тембр и властная уверенность, прозвучавшие в его грубом голосе, показались Котай жуткими и, одновременно, притягательными.

— Иди же…

На одно страшное мгновение Кот подумала, что убийца обращается не к видению, доступному только его зрению, а к ней, чье присутствие он мог бы уловить, благодаря одному лишь сотрясению воздуха, произведенному ею, когда она столь безрассудно выбралась из комнаты в коридор.

Потом Кот увидела паука. Он свисал с потолка на тончайшей паутине всего в футе от протянутых пальцев убийцы.

— Ну пожалуйста…

Словно откликнувшись на его просьбу, паук выпустил из брюшка еще немного клейкой нити и опустился ниже. Убийца перестал тянуться к нему пальцами и подавил раскрытую ладонь.

— Иди сюда, малыш-ш… — чуть слышно выдохнул он.

Жирный, черный паук послушался и соскользнул в подставленную руку.

Мужчина быстро поднес ладонь ко рту и слегка запрокинул голову назад, будто глотая горькое лекарство. Паука он либо разжевал и съел, либо проглотил живьем.

Некоторое время он стоял неподвижно, наслаждаясь своими ощущениями.

Наконец убийца шагнул вперед, к лестнице, и — так и не обернувшись в сторону Кот, по-паучьи быстро и так же бесшумно спустился на первый этаж дома.

Котай содрогнулась, не в силах поверить, что она все еще жива.