Старец Паисий имел врождённую любовь и глубокое уважение к Церковному Преданию, к установлениям Святых Отцов. Он, в точном смысле этого слова, был «ревни́тель оте́ческих Преда́ний». Он не принимал и бичевал любую модернистскую тенденцию: будь то отмена ношения священниками ряс, перевод литургических текстов на современный язык, сокращение постов и тому подобное. Православное Предание вообще и святогорское Предание в частности были самыми любимыми темами Старца Паисия. О Предании и пойдёт речь в этой главе.

Ещё будучи молодым монахом Старец искал отцов-подвижников, находившихся в духовном состоянии и выражавших монашеское Предание. То, что он услышал и узнал от них, он постарался применить на своём собственном опыте. Впоследствии он описал некоторые из этих встреч в своей книге «Святогорские отцы и святогорские истории».

В беседах Старец часто заводил речь о Предании прежних отцов, о том, как жили и подвизались они и как живём сегодня мы. Он говорил: «Мы должны сравнивать себя со Святыми, чтобы видеть, продолжаем ли мы их Предание, а не с какими-нибудь соседями, сравнивая себя с которыми мы считаем себя лучшими носителями Предания, чем они. К примеру, у тебя есть мул и ты говоришь: „Я лучше выражаю монашеское Предание, чем вот этот монах, у которого есть машина“. Однако у Святых не было ни машин, ни мулов — они носили тяжести на своей спине, утруждая таким образом своё тело и упражняясь в добродетели».

«Мы обязаны, — подчёркивал Старец, — сохранить Предание, простоту и аскезу, чтобы осталось что-то для тех, кто придёт вслед за нами».

Старец видел святогорское Предание во всей его полноте. Он не проповедовал исключительное Предание какого-нибудь Старца и не основывал собственных «монашеских школ», поскольку не считал себя исключительным носителем и выразителем, «атлантом» святогорского Предания. Быв в течение десятилетий учеником многих старцев, получив от них пользу, Старец говорил о Предании естественно и передавал это Предание молодым монахам. Вот как он описывал атмосферу, царившую на Святой Горе в то время, когда приехал на неё, чтобы стать монахом: «Раньше здесь, на Святой Горе, можно было вживую увидеть то, о чём пишется в Отечниках, можно было встретить и Христа ради юродивых, и святых, и просто старых монахов, достигших высокой духовной меры. Можно было встретить и прельщённых. Только вот сегодня мы видим прелесть не такую, как раньше. Сегодня наталкиваешься на какую-то европейскую „корректность“. Я жил в той благословенной атмосфере, а если бы я в ней не жил, то [сейчас] умер бы от горя. Однако, зная о том, как было раньше, я переживаю за сегодняшнее состояние, мне становится больно, когда я сравниваю нынешнее состояние с тем, что было раньше. Тогда всё побуждало монаха к доброму, к борьбе, тогда как сегодня многое побуждает его к вещам мирским. Когда я вижу замешанное на воде монашество и фальшивую „корректность“, мне становится больно».

Монашество есть, главным образом, Предание. Молодой монах учится у Старца образу жизни и подвигам, которым его духовный руководитель научился у предыдущих отцов. И если от старца к старцу идти по течению монашеского Предания вверх, то можно дойти до пустынных подвижников первых веков христианства.

Старец Паисий советовал юношам, желавшим стать монахами, поступить в монастырь или к старцу, знающему монашескую жизнь на практике, чтобы научиться монашеской жизни не из книг, но из дела. Он говорил: «У самого себя ничему не научишься. Вот, например, эти котята: они умные, потому что выросли возле матери, и она их всему научила. А вон тот котёнок — сирота. Бедняжка совсем ни на что не годится, он ничего не умеет». Этим сравнением Старец хотел подчеркнуть пользу ученичества.

Старец побуждал молодых монахов посещать старых святогорских отцов, беседовать с ними на духовные темы и записывать услышанное. «Погляди, — говорил он, — с какой опасностью для своей жизни шли к пустынным отцам те, кто составил Отечники, Патерики и Лавсаики. А сейчас до какого-нибудь старца можно добраться без труда: тебя ещё и угостят чем-нибудь вкусным».

Очень поучительно было видеть, как Старец Паисий расспрашивает других старых подвижников о том, какое они совершают правило, как они подвизаются. Он спрашивал их об этом с единственной целью: получить пользу самому. После беседы с ними он укорял себя в том, что по сравнению с ними совсем не подвизается — хотя на самом деле подвизался больше, чем они. Он часто и со всегдашним уважением говорил о святогорском Предании, считая его драгоценным, но одновременно легко подверженным многим болезням — подобно дереву, которое засыхает и у которого осталось всего несколько зелёных ветвей.

Таким вкратце было отношение Старца к аскетическому и трезвенному святогорскому Преданию. Он относился к Преданию с почтением, всю жизнь учился ему, брал на себя многие подвиги, чтобы пережить его на опыте и неизменённым передать молодым монахам.

С другой стороны, Старец отрицательно относился к мирскому мудрованию, к мирскому образу жизни и мирскому отношению к проблемам. Он выразительно говорил: «Хуже всего — это мирской дух». Старец считал, что мирской дух — основная причина ослабления монашеского Предания. Он говорил, что мирской дух может повредить монаху больше, чем сам диавол.

Конечно, мирские вещи в принципе несовместимы с монашеской жизнью, очень вредны для неё. Но Старец считал, что не должны иметь мирской дух не только монахи, но и христиане, живущие в миру.

Слово Старца, подобное «огню́ горя́щему и секи́ре, секу́щей ка́мень», отличало и отделяло мирское от монашеского. Старец отличал мирское от монашеского даже там, где другие смешивали эти понятия. В этом отношении он обладал редкой чувствительностью. С печалью Старец свидетельствовал о том, что «сегодня заметно влияние мира на монашество. Происходит то, о чём написано в пророчествах: в последние времена монахи станут подобны мирским, тогда как мирские станут подобны демонам. Однако есть и исключения». Поэтому Старец советовал: «Сегодня, когда монашество расслабилось, необходимо много внимания, чтобы не дать этому потоку тебя увлечь. Ведь зло увлекает нас потихоньку. Человек увлекается им, сам того не понимая. Мирской дух повлиял и на многие монастыри. То есть сегодня монах хочет жить комфортно, хочет освятиться с наименьшим трудом».

Будучи носителем и проповедником чистого святоотеческого духа, Старец считал для монаха вредным и разрушительным отвлечение от его главной цели, то, что он не занимается духовным, сверх меры занимается второстепенными вещами монашеской жизни, такими, как рукоделие, строительство роскошных зданий (Старец не имел в виду необходимый ремонт), устроение пышных престольных праздников и тому подобное. Он считал для монаха вредным и разрушительным избегать труда и стремиться к комфорту и лёгкости.

Когда Старец жил в Стомионе, к монастырю хотели провести две дороги: автомобильную и монорельсовую. Узнав об этом, Старец стал собирать вещи, чтобы перейти в другое место. Другой на его месте радовался бы такому удобству, однако критерии Старца были иными.

О старце, который часто шёл на уступки своим монахам в отношении удобства и комфорта, Старец Паисий сказал: «Почему бы этим монахам не подняться до уровня своего старца, ведь они могут это сделать. Почему они заставляют его опускаться на их уровень?»

Как-то раз, придя в одну келью, он увидел в ней мирские вещи и спросил: «Что это за мирские вещи?» — «Мне их подарили», — стал оправдываться старец кельи. «А если бы тебе подарили юбку, ты надел бы её вместо подрясника?» — спросил Старец.

Старец рассказывал, что однажды его посетил монах, живший в пустыне. С радостью этот монах рассказал ему, что он провёл себе в келью телефон. Он взахлёб перечислял различные блага, которыми наслаждался от этого удобства: теперь у него было больше времени на молитву, потому что по телефону он заказывал себе необходимые вещи и продукты из Дафни и не тратил силы на поездки туда. Старец Паисий не согласился с этим и ответил: «Я тоже знаю, что иметь телефон — удобно. И чем больше у тебя будет мирских вещей, тем больше у тебя будет удобств. Но разве для этих удобств мы пришли сюда? Э, если для этих, то лучше бы нам было остаться в миру, где удобств у нас было бы ещё больше».

Старец приводил и другой пример: «В одной келье жил Старец со своим послушником. Старец говорил послушнику: „Я хочу, чтобы ты немножко занимался рукоделием (они вырезали крестики) и много молился“. Но послушник стал уговаривать Старца благословить его научиться писать иконы и наконец его „уломал“. Постепенно они стали брать много заказов, купили в келью мебель и облачения для тридцати священников и трёх архиереев. Совсем недавно этот послушник — он был уже стареньким монахом — скончался. Перед его кончиной я пришёл к нему в келью. Он жил один, был немощным старичком и с трудом ухаживал за собой. Кресла и другая мебель были испачканы грязью и мышиными нечистотами. Вот чем всё заканчивается, если мы оставляем молитву и настаиваем на своей воле».

«Старец Хаджи Георгий, — говорил отец Паисий, — многим послушникам послушания не давал. Они почти все свое время отдавали молитве и совершали земные поклоны за весь мир».

Однажды на Святую Гору приехали высшие государственные чиновники, которые зашли и в каливу Старца Паисия. Они сказали ему: «Комфорт и мирские вещи у нас есть и в миру. Сюда мы приехали, чтобы увидеть что-то иное».

Старец советовал монахам: «Это мир должен подражать нам, монахам, в духовном развитии, а не мы — подражать ему в развитии мирском.

Если монах не найдёт сладости в духовном, он останется без утешения. Потом он начинает хотеть мирского и, поскольку не может насладиться мирским в той степени, в какой наслаждаются им люди мира сего, начинает мучиться. Мирские вещи и мирской дух принесут запустение и на Святую Гору, как это произошло с египетским монашеством. Сегодня археологи откапывают в Фиваиде монашеские кельи эпохи императора Зенона. Эти кельи украшены барельефами, изображающими охоту и тому подобное. Когда была утеряна простота и монахи стали заниматься такой ерундой, египетское монашество пришло в запустение».

О Святой Афонской Горе Старец пророчески говорил: «Вот увидите: те большие здания, которые строят некоторые, впоследствии запустеют. И никто не захочет в них жить — даже если будут платить за это деньги. Все эти большие роскошные здания будут разбирать на камни и строить из них маленькие простые каливки».

Старец констатировал: «Сегодня есть исходный материал для монашества, то есть на Святую Гору приезжает много молодых людей, желающих стать иноками. Но вот закваски маловато. Мы не дотягиваем до того уровня, которого хочет от нас Бог, и юноши, приходящие сюда, не видят в нас живого примера. Не хватает именно этого: живого примера».

Старцу было больно за Святую Гору, и он хотел, чтобы она оставалась безмолвной, духовной, чуждой миру (однако при этом гостеприимной), чтобы разрушительное мирское влияние не действовало на неё, чтобы эта Гора продолжала быть Святой, чтобы она продолжала являть миру Святых. Исполненный надежды, Старец говорил: «Потом всё равно вернутся к Преданию. Вот увидите: роскошные автомобили некоторых монахов будут заброшены, как курятники, а молодые монахи станут жить в пещерах».

Старец желал, чтобы монах ограничивал себя самым необходимым, чтобы он не растрачивал время и силы на бесполезные и суетные вещи и в результате оставался духовно засохшим.

Отношение Старца к Преданию не было формальным, сухим и негибким: нет, он чувствовал достоинство Предания, жил согласно Преданию и предвидел, к каким плодам приведёт сохранение Предания. Старец рассудительно снисходил, но не потакал человеческим слабостям. Он говорил: «Ну ладно, если человек плохо себя чувствует и заправляет постную пищу ложкой растительного масла, я это понимаю. Бросить в печку лишнее полено — это мне тоже понятно. Если он не может обойтись без мула или лошади — это тоже куда ни шло. Однако мы зашли слишком далеко. Какого „жития́ по́стнического“ мы желаем и от какого мира мы отрицаемся, когда удерживаем весь мир — то есть мирское мудрование — в себе, когда мы наполнили нашу жизнь комфортом и удобствами всякого рода? И знаете, что самое страшное? Вместо того чтобы, хотя бы осознавая своё падение, нам оплакивать свою жизнь, мы изображаем себя более рассудительными, чем Святые Отцы». Старец подавал другим пример своей непорочной жизнью. У него в келье не было даже керосиновой лампы. Ночи он проводил со свечой. Для паломников он провёл во двор шланг с водой, а для себя ведром носил воду на балкон и выливал её в умывальник, который там висел. Когда его спросили, почему он не проведёт воду и в келью, он ответил: «Неужели я, по-вашему, такой дурак? Думаете, я не могу провести шланг внутрь, чтобы иметь воду и в келье? Конечно могу, однако это будет мне духовно мешать». Некоторые, слыша об «архондарике под открытым небом» Старца Паисия, представляли роскошный салон с креслами. Приходя к Старцу, они видели не кресла, а стоявшие прямо на земле изъеденные жучками пни. Однако эта простота была людям по душе. «К этому мы и стремились», — говорили они. Хотя у Старца были золотые руки, хотя он знал и плотницкое, и столярное ремесло, ему и в голову не приходило строить «точёные каливки». Вместо этого он отдавал силы на созидание дома своей души. Он не белил стены кельи, но непрестанно убелял свою душу подвигами и молитвами. Его маленькая келья была простой и старой. Комната, в которой он жил, была закопчена из-за того, что он жёг там много свечей. В углах висела паутина. «Это помогает мне духовно, — объяснял Старец, — потому что такая обстановка напоминает мне пещеры, в которых жили Святые Отцы, тогда как мирские вещи переносят меня в мир». Его приводило в умиление всё простое, аскетическое, бедное, всё то, что подходит монахам. Когда ему подарили тёплую шубу из дорогого меха, он тут же отдал её кому-то, а сам остался в простом шерстяном пальто. По своей собственной воле он лишал себя многого — того, без чего другие не могли бы обойтись. Однако это лишение давало ему духовное утешение. Как говорил он сам, «для того чтобы пришло Божественное утешение, сначала должны исчезнуть утешения ложные». «Кто обнищает в мирском, тот обогатится в Боге», — пишет авва Исаак Сирин.

Таким, в немногих словах, был дух Старца Паисия. Такова цель, ради которой монах должен избегать мирских вещей. Однажды Старец сказал об этом очень просто: «Да чтоб тебя!.. Мы ушли в пустыню ради Нетварного Света, а продолжаем гоняться за одним только тварным».