Если даже просто говорить о Старце Паисии нелегко, то описывать его внутреннее делание — почти невозможно. «Глубо́ко се́рдце паче всех, и челове́к есть, и кто позна́ет его́?» В этой главе мы совсем чуть-чуть коснёмся трезвения — то есть внимания, бодрствования — Старца Паисия.

Старец был трезвенным делателем, ещё живя в миру. Он был внимателен в выборе того, с кем общаться, в отношении помыслов и чувств. Каждый день он подвергал себя самоконтролю. Он положил себе правилом не смотреть в лицо женщинам. Одна родственница стала жаловаться его матери на то, что он не ответил на её приветствие. Это произошло потому, что Старец не заметил эту женщину — его помысел и взор были устремлены к иному.

Старец не ходил по кофейням и избегал мирских развлечений. «Однажды, — рассказывал он, — в соседском доме устроили шумный пир. Я спал на сеновале. Помолившись, представляя, будто я нахожусь перед Вифлиемскими яслями, я чувствовал радость».

«Поступив в монастырь, — рассказывал Старец Паисий, — я начал усердно заниматься молитвой. Однако в отношении внимания к себе слегка расслабился. Прошло немного времени и я понял: со мной что-то не в порядке. Тогда я осознал, что мне не хватает трезвения, постоянного контроля над собой. В начале духовной жизни требуется больше внимания, чем молитвы. Ведь если нет трезвения, то и молитва на пользу не идёт. Наш внутренний человек должен непрестанно находиться в трезвении. Мы должны замечать каждое из своих движений. Слежение за собой, внимание (трезвение) помогают нам больше, чем молитва и духовное чтение».

Для того чтобы возделать трезвение, Старец на общих монастырских послушаниях трудился молча и в отдалении от других. Когда он жил на Катунаках и на кораблике приезжал в Дафни, то, ожидая обратного корабля, уходил подальше от пристани и людей — к скалам. Когда он жил в «Панагуде», то в Кариес поднимался крайне редко, причём по тропинке, о которой мало кто знал, и в часы, когда встретить кого-то было трудно.

По дороге он не выпускал из рук чёток и творил Иисусову молитву или «читал не по книжке», то есть приводил себе на ум то, что прочитал раньше и размышлял над этим.

Старец имел внутреннее духовное делание, «то единственное делание, за которое воздаёт Бог». Его сердце было согрето памятью Божией. Его ум был чист и внимателен: он легко увлекался духовными предметами и из области мирской уходил в область надмирную.

Однажды в «Панагуде» Старца посетили два стремившихся к монашеству юноши. Был вечер, заходило солнце. Старец уже закрыл калитку и выполнял своё монашеское правило. Однако он открыл этим юношам, усадил их в архондарике, и они задавали ему различные духовные вопросы. Старец отвечал кратко. Молодые люди поняли, что его ум пребывал где-то в ином месте, что он был пленён Богом. Было такое впечатление, что он пребывает «вне себя». Он говорил с ними, однако при этом переживал что-то другое и мыслил о чём-то ином.

Опыт и постоянное делание трезвения научили ум Старца с лёгкостью отражать пристрастные помыслы и преображать их в помыслы добрые и Божественные. Внутри себя он, по его собственному выражению, «открыл фабрику по производству добрых помыслов». О различных стадиях помыслов он говорил следующее: «Человек, который занимается работой над собой, чужих грехов не видит. Человек духовный видит всё чистым и добрым. Вначале человек подвизается, стараясь не осуждать других. Вступив во вторую стадию, противодействуя помыслу осуждения, он старается включать в работу добрые помыслы. Находясь в третьей стадии, он всё, что видит, истолковывает в добром смысле. Появляются любовь и смирение. Когда душа очистится, уцеломудрится, то она не только не утруждается над тем, чтобы включать в работу добрые помыслы, но помыслы слева к ней даже и не приходят. То есть то, что кажется достойным осуждения, она видит достойным оправдания».

«При приражениях помыслов, — говорил он, — лучше всего относиться к ним с презрением: не обращать на них внимания. Собеседование с помыслом — дело опасное, потому что даже сто адвокатов, соберись они вместе, не смогут переспорить одного маленького дьяволёнка».

Старец советовал не возделывать воображение. Он говорил, что только в том случае, если мы хотим изгнать греховный образ, мы можем [посредством воображения] представлять в уме священные образы: Страшный Суд, Распятие и тому подобное. Если же мы будем использовать наше воображение и в других случаях, то этим воспользуется диавол.

Когда Старец ехал куда-нибудь в автобусе, он тихо пел что-то церковное, а шум мотора был ему вместо «исона». Когда он жил в Иверском скиту, его часто посещал живший там старый монах отец М., который любил поговорить. Старец Паисий слушал его, стоя и молча, а про себя творил Иисусову молитву. Отец М. говорил, говорил, но потом уставал говорить один и уходил. Так Старец умел не нарушить своего трезвенного делания и при этом не ранить брата.

Видя общее состояние современного монашества, Старец говорил: «Я расстраиваюсь из-за того, что многие молодые монахи не научились работать, чтобы самостоятельно зарабатывать себе на хлеб». Старец хотел сказать, что они не научились основным духовным монашеским деланиям, чтобы духовно питаться и преуспевать. Одно из таких монашеских деланий есть трезвение — делание наиважнейшее и необходимое для нашего спасения. Однако, зная трудность тонкого трезвенного делания для молодых и особенно для чувствительных монахов, Старец с рассуждением говорил: «Новоначальный монах, занимающийся тонким деланием над собой, сходит с ума — как неопытный бухгалтер на огромном предприятии». Старец советовал новоначальным сперва заниматься своими грубыми недостатками и слабостями.

Желая подчеркнуть великое достоинство трезвения, Старец делал это с помощью следующих примеров: «Необходимо внимание. Я вижу, как некоторые люди, будучи в начале своей жизни невнимательными, и сейчас, состарившись, остались такими же — несмотря на то что стали монахами. Предположим, человек рассеянный и невнимательный хочет пойти, например, в Кариес, но по рассеянности идёт по другой дороге и, не понимая, как это произошло, оказывается в другом месте. То же самое происходит и в жизни духовной, если у нас нет трезвения. Мы идём в одно место, но, к несчастью, заканчиваем свой путь в другом. Как тот Петрушка, который пошёл учиться на слесаря, а в конечном итоге выучился на чеканщика монет. Если нет трезвения, то сперва расслабляется наш помысел, потом расслабляется тело, и потом расслабляется весь человек, который уже не расположен ни к чему: ни к рукоделию, ни к духовным занятиям. А расслабляемся мы именно потому, что у нас нет постоянного трезвения».

Утончив свою совесть, Старец не мог перенести, если её что-то обременяло. Его совесть была чуткой и отталкивающей грех, но одновременно — чуткой и приемлющей Благодать. Старец говорил, что «монах — это, главным образом, утончённая совесть. Наша совесть должна стать тонкой, как папиросная бумага». Если Старец не чувствовал свою совесть чистой и спокойной, то молитвы и духовного делания он не начинал.

Послушание одного молодого монаха было связано с заботой о паломниках. Из-за этого он отвлекался, забывал о молитве Иисусовой и пребывал в печали. Старец посоветовал ему: «Пусть у тебя в келье на письменном столе всегда лежит открытой духовная книга. Когда заходишь в келью, прочитывай из этой книги хоть несколько строчек. А в руке всегда держи маленькие чёточки, чтобы творить молитву Иисусову и не забываться». Старец и сам прибегал к такому «ухищрению» и на опыте убедился в его пользе.

Трезвение необходимо монаху в любом духовном возрасте: «Вначале оно помогает собрать ум, затем — не впасть в прелесть». Если нет трезвения, то приражения помыслов развиваются, превращаются в страсти, и «человек становится магазином по продаже страстей».

Старец особенно подчёркивал следующее: «Если мы не ловим себя на месте преступления (то есть если мы не следим за собой и не осуждаем себя), то мы так никогда и не исправимся, даже если будем жить тысячу лет. Но при этом мы ещё и создадим о себе ложное представление и в день Страшного суда будем предъявлять Богу чрезмерные требования».

«О каждом нашем действии мы должны спрашивать себя: „Хорошо, мне это нравится; но нравится ли это Богу?“ Если мы забываем это делать, то потом забываем и о Боге».

«Давайте обратим всего своего внутреннего человека ко Христу, а каждое наше действие и самое мелкое движение пусть будет совершаться с осознанием того, как на него посмотрит Христос, а не того, каким оно покажется людям».

Старец придавал трезвению такое достоинство и вес, что даже оставил его в завещание другим. Одному монаху, спросившему Старца перед кончиной, в отношении чего ему надо быть особенно внимательным, он ответил: «В отношении благоговения и внимания к себе».