48. Паудерхолл
Ужасно бессонная ночь: точняк, ужасно бессонная. Я как будто весь горел в этой постели. Думал о Джинти, которая лежит в колонне под трамвайным мостом, и все из-за разговора с полицией. Ага, из-за него. Мы поиграли с Терри в гольф, а потом он подвез меня прямо до дома на такси. Так и было. Точняк. И вот только он уехал, как появилась полиция.
У меня в груди началась паника, точняк, паника. Я думал, что они меня увезут. Ага, два парня из полиции, только без формы. Карен приготовила чай, достала красивую посуду и «Кит-Каты». Те, которые большие. Она каждый раз произносит одну и ту же шутку: «Да, я готова засунуть в себя все четыре пальчика, Джонти». Я не люблю, когда девушки так разговаривают: это неправильно. Но на этот раз она принесла большие «Кит-Каты», и один полицейский их ест, а вот второй — нет. Он будет плохим полицейским, как по телику: тот, который сажает в тюрьму, так я думал. Ага, он снова спросил меня про Джинти.
— От нее по-прежнему ничего не слышно, — ответил я им.
— А об отце, — сказал полицейский без «Кит-Ката», глядя мне прямо в глаза, совсем как те нехорошие учителя в школе, как настоящий папа Генри смотрел когда-то, — она когда-нибудь упоминала?
— Морис, ага, — сказал я, вспомнив про канареечно-желтую куртку. В кресле-каталке на похоронах моей мамы. — Он ее отец. Морис. В очках. Любит выпить в «Кэмпбеллсе». Точняк.
— Вы могли бы сказать, что у них были близкие отношения? — спросил добрый коп с «Кит-Катом».
— Ну, ага, но он никогда не приходил к нам в гости. Но иногда мы с ним виделись в «Кэмпбеллсе». Точняк, в «Кэмпбеллсе». На самом деле он называется «Тайнкасл-Армз», — говорю я им, — но все зовут его «Кэмпбеллс», ага. Точняк. Кроме молодых, они редко называют его «Кэмпбеллсом», но, возможно, они научатся у старших. Из поколения в поколение. Ага.
Парень с «Кит-Катом» посмотрел на второго полицейского, потом снова на меня и слегка улыбнулся. Карен молодец, что приготовила чай и «Кит-Каты», те, которых по четыре штуки в упаковке, и еще этот первосортный китайский фарфор. Ага, молодец.
— К сожалению, мы вынуждены вам сообщить, что мистер Морис Магдален прошлой ночью скончался.
Я не мог в это поверить, хотя и знал, что значит «скончался», но я неправильно его понял и поэтому спросил у парня:
— Он в порядке?
— Он мертв, мистер Маккей, — сказал коп с «Кит-Катом», — он умер от удушья во время пожара в своем доме.
Второй полицейский посмотрел на своего напарника и понизил голос так, как будто это страшная тайна:
— Еще слишком рано называть точную причину пожара, но все указывает на то, что мистер Магдален курил в постели и заснул.
— Ага, он любил курить, Морис, точняк, любил сигареты!
— Разумеется, поскольку мистер Магдален был частично парализован, ему было бы трудно выбраться из постели и справиться с возгоранием.
Я задумался ага ага ага ага, и тут коп с «Кит-Катом» сказал:
— Морис Магдален, отец Джинти, оказался прикован к инвалидному креслу после того, как на него напала группа мужчин. Они были уверены, что он причастен к взрыву в общественном заведении «Паб без названия», который произошел вскоре после исчезновения его дочери. Принимая во внимание ваше заявление о том, что Джинти была в последний раз замечена в «Пабе без названия», как вы считаете, может ли между этим нападением и ее исчезновением быть какая-либо связь?
Я не знал, что на это ответить. Поэтому я просто сидел перед ними открыв рот.
— Мистер Маккей?
— Вы думаете, Джинти вернется?
— Пока в ходе этого расследования дальнейших подвижек нет, — сказал парень с «Кит-Катом», снова бросив взгляд на своего напарника и закрыв ноутбук.
— Точняк, — ответил я, — подвижек нет.
— Она по-прежнему в списке пропавших без вести.
— Пропавших без вести, ага.
Парень с «Кит-Катом» встал. Его напарник встал следом.
— Мы сообщим вам, если у нас появится какая-нибудь информация. Я понимаю, насколько все это для вас тяжело, мистер Маккей.
— Иногда мне хочется плакать из-за того, что она могла вот так взять и уйти, — сказал я полицейским. Потом я спросил, когда запустят трамваи.
Парень с «Кит-Катом» посмотрел на меня и сказал, что не знает. А потом, когда они уже выходили, другой коп сказал:
— И последний вопрос, мистер Маккей… Мистер Магдален являлся членом политической экстремистской группировки КУКиШ. Вам когда-нибудь доводилось слышать, чтобы он угрожал физической расправой мистеру Джейку Макколгану, управляющему «Пабом без названия»?
— Не-а, не-а, точняк, не слышал, не-а, не-а, не-а, — ответил я, а они уже выходили из комнаты.
Я сел и уставился на Уолли, собаку на каминной полке, а Карен пошла провожать полицейских, но я встал прямо за дверью и слышал, как они разговаривали в прихожей.
— Мой брат немного… медленно соображает, офицер, — сказала Карен. Точняк, именно так она и сказала. Так она сказала. Именно так. Точняк. — Но он и мухи не обидит.
Это меня разозлило, потому что я могу обидеть муху. Я бы убил ту муху, которая вылетела у Джинти изо рта, ту, которая отложила в ней маленьких скользких личинок, которые съедят Джинти изнутри! Съедят изнутри ее глаза, уши, нос, рот, задницу и киску; она тоже заставляла меня их есть, но по-другому. Точняк, по-другому. Сильные руки, Джонти, сильные руки, говорила она. Но с головой у меня все в порядке. Все в порядке! Это у Мориса не все было в порядке с головой под конец после того случая. Да и до этого, потому что Бог покарал Мориса за то, что он делал с парнями то, что нужно делать с девушками! И возможно, Морис сейчас не в раю вместе с мамой Джинти, возможно, он в том другом месте, там, куда попадают плохие парни, и теперь все они таранят его в задницу, и плевать им, инвалид он или нет! Потому что в раю Морис снова смог бы ходить, но в том другом месте ему пришлось бы оставаться в инвалидном кресле до тех пор, пока не придет время таранить его в задницу! Вот тогда и кресло ни к чему!
Ага, вот как все было, когда пришла полиция. В основном говорила Карен. Точняк. Но вот полиция ушла, и я говорю Карен, что пойду в город, не о чем здесь больше говорить, потому что я не собираюсь всю жизнь сидеть в заточении в Пеникуике и ждать только поездок с Терри на поле для гольфа. Точняк, не собираюсь. Точняк, точняк, точняк. Ага.
Карен чуть ли не плачет. Она говорит, что я все порчу и что у нее все было спланировано. Я прошу ее не волноваться, потому что я вернусь и мы снова займемся нашими нехорошими, грязными сексуальными штучками. Я был не в настроении для этого, потому что видел на кладбище червивую шишку настоящего папы Терри, Алека, и мне представилось, что эти скользкие маленькие личинки сидят у Карен в мохнатке и могут забраться в мою шишку. Так же как они могли быть в мохнатке у бедной Джинти. Если подумать об этом, то они могли залезть в мою шишку, когда я был внутри мохнатки Джинти. Нет. Потому что я бы увидел, как они быстренько выбегают обратно наружу, пока я писал! Это бы им не понравилось! Точняк, не понравилось бы! Теперь я жалею, что какие-нибудь личинки не забрались ко мне в шишку, потому что это был бы им урок! Точняк, был бы урок. Если бы их не убили писи, то они утонули бы в унитазе, и даже если бы им удалось задержать свое маленькое личиночное дыхание на очень долгое время, они все равно утонули бы в море! И это послужило бы им хорошим уроком, потому что, как и Мошонку, никто их сюда не звал!
Я звоню Терри и говорю, что нам нужно поговорить, что у меня в голове происходит что-то нехорошее.
— Хорошо, мой маленький друг, встретимся в «Старбаксе» на вокзале «Хеймаркет» в час.
— Точняк, в «Старбаксе»! Ладно, — говорю я, а сам думаю о том, что мы и правда выходим в люди! Точняк, «Старбакс»! Я никогда не был в «Старбаксе», там все такие приодетые! Ужасно классные! Точняк!
Значит, мне нужно ехать на двух автобусах, но меня это не беспокоит, потому что в первом из них, длинном, который едет из Пеникуика, мне удается сесть на переднее сиденье. Но когда я добираюсь до Хеймаркета, мне уже немного не по себе, потому что это ужасно близко к Горджи. Но тут я вижу Терри, начинаю махать ему руками в воздухе, и он меня замечает. Я подхожу к кэбу и вижу, что внутри сидит парень со странной прической. Но они как будто бы не собираются выходить: как будто они ждут меня снаружи, а не внутри «Старбакса».
— У нас по плану маленькое путешествие в гольф-клуб, Джонти, в Хаддингтон.
— А-а-а… — говорю я, потому что наконец понимаю, что мы не пойдем в «Старбакс» и что мы с Терри будем не одни, поэтому мне будет сложнее говорить с ним о кладбище и о том, что я видел червивую пипиську его настоящего папы и его выеденные жуками глазные яблоки.
— Это мой друг Ронни, — говорит Терри, глядя на парня со странной прической. — Я только что забрал его из аэропорта и теперь мы едем в Хаддингтон.
— Джонти, Ронни, точняк, — говорю я.
Парень ничего не говорит и даже не смотрит на меня. Точняк. Только он делает это не так неприятно и злобно, как делали некоторые парни вроде Баркси из «Паба без названия», скорее так, словно я для него невидимка. Точняк. Я как Человек-невидимка по телику! Его нельзя увидеть, но ты знаешь, что он здесь, потому что его шляпа и плащ висят в воздухе. Одежда у того парня не была невидимой; но кажется, что для этого Ронни невидима и моя одежда, и все остальное. Точняк.
Я сажусь рядом с парнем на заднем сиденье, Терри ведет машину, и я думаю: вот он мой шанс поговорить с Ронни, но вместо этого всю дорогу туда он только и делает, что говорит по телефону. У него такой голос, как в кино; это не шотландский голос, совсем, вот что я сказал бы этому парню, если бы он положил трубку! Я бы сказал: ты же в Шотландии! Ты должен говорить как настоящий шотландец! Но это было бы неправильно, потому что парень не может говорить по-другому, точно так же как женщина с ребенком снизу не могла не быть коричневой и не говорить, как пришелец из космоса в фильме на Четвертом киноканале. Это она дала мне то платье. Надеюсь, они скоро выпустят ее коричневого мужа из тюрьмы. Но если он кидался бомбами, то не выпустят. Нет, не выпустят, если он этим занимался. И меня посадят, если узнают, что я это делал. Но раз Морис умер из-за сигарет, скорее всего, полиция будет винить во всем его, как и те, из «Паба без названия», которые его жестоко избили. Ага, точняк, жестоко избили. На похоронах моей мамы он выглядел не слишком счастливым, а еще он говорил про канареечно-желтую куртку.
Мы останавливаемся возле какого-то пляжа, только этот пляж весь в камнях. Совсем как в детстве, когда ты едешь на пляж и думаешь, что там будет песок и ты будешь ходить босиком, а оказывается, что вокруг сплошные камни. Вдалеке стоит несколько домов. Мне становится грустно, потому что было бы клево, если бы мы с Джинти жили в одном из них, а по соседству жила бы какая-нибудь старая милая женщина вроде миссис Катбертсон и можно было бы помогать ей, подносить покупки из магазина, потому что с ее старыми ногами идти ужасно долго. И не было бы никакого кокаина — здесь, у моря. Нет, не было бы.
Этот парень, Ронни, ходит по пляжу с какими-то другими парнями, и те указывают ему в разные стороны, показывают какие-то рисунки и планы. Мы с Терри сидим рядом с кэбом, Терри курит сигарету. У него красивый портсигар, совсем такой же, как был когда-то у Мориса. Ага, Терри снова начал курить, набрал вес и все такое. Мне хочется сказать ему, чтобы он не делал этого, из-за того что случилось с Морисом.
— А чем занимается твой друг, Терри? Что-то строит?
— Да, какое-то поле для гольфа и квартиры, сука. В половине случаев я вообще не понимаю, о чем этот придурок там разглагольствует.
— Как жаль, ведь здесь такой клевый вид, до самого моря все видно.
— Да кому какое, нахуй, дело, а? — Терри докуривает сигарету и щелчком посылает окурок прочь. — Все теперь проебано, приятель.
Мне не нравится, когда Терри так разговаривает, потому что Терри должен быть веселым Терри, обычно он веселый Терри с дурацкой ухмылкой на лице.
— Это потому что тебе грустно из-за твоего настоящего папы Алека, который лежит на кладбище вместе с этими страшными жуками? Мне бывает грустно из-за моего взрыва и малышки Джинти… которая ушла, — говорю я и представляю, как Джинти в белом платье идет по трамвайным путям.
— Нет… это из-за того, что у меня плохое сердце, Джонти.
— Нет, это не так, Терри! У тебя хорошее сердце! Это у парней из «Паба без названия», у них плохое сердце! А не у тебя!
Терри выдавливает веселую улыбочку:
— Нет, приятель, ты меня не понял. Это типа медицинский диагноз, так врачи сказали. Это значит, что я не могу заниматься некоторыми вещами. Например, заниматься любовью с девчонками.
Я хочу ответить ему, что тоже не могу теперь этим заниматься, но это было бы неправдой, ведь у меня есть Карен.
— Это все из-за личинок, которые вылезли из шишки настоящего папы Алека? Они как будто бы преследуют меня, Терри, ага, преследуют, точняк.
— Это тут ни при чем, — говорит Терри. — Пока эти личинки вылезают из чужого члена, а не из моего, меня это не волнует. Дело в моторе. — Он похлопывает себя по груди. — Ебля для него слишком тяжелая нагрузка. — Он смотрит на окурок, который он выбросил. — Мне вообще не стоит курить и набирать вес… я мог бы с тем же успехом просто устроить знатный заезд, вместо того чтобы вот так все проебывать. — Он морщит лоб и с силой бьет кулаком по дверце кэба.
— Ох! — говорю.
— Знаешь, — он качает головой и смотрит на море, — раньше я думал, что мне постоянно нужна была дырка просто потому, что я эдакий неуемный ебырь, которому нужно постоянно выпускать пар, ну, или что это просто мое эго требовало трахнуть как можно больше разных пташек, вот. — Он поворачивается ко мне с легкой улыбкой на лице. — Но теперь я понимаю, что все это херня. Все из-за того, что для меня все девчонки охуенные и я хочу сделать их счастливыми. Хочу им угодить. Я угодник, и поскольку все мои попытки угодить людям другими способами провалились, то это единственное, что мне остается. Мне нравится видеть, как пташка получает удовольствие, возбуждается, вся светится изнутри, а потом испытывает классный оргазм и говорит: «Это именно то, что мне было нужно» или «Это было охрененно». Вот такая ответная реакция меня окрыляет.
Я смотрю на него и не совсем понимаю, о чем он говорит, но я все же кое-что улавливаю, потому что я вспоминаю, как мне всегда удавалось угодить Джинти.
— Я вот к чему веду, — говорит Терри, — это не тёлы существуют ради моего удовольствия, все совсем наоборот.
Я уже вообще не понимаю, что он имеет в виду, но Терри знает, что я его не понимаю, даже если я не говорю, что не понимаю его. Точняк, он знает.
— Я появился на земле, чтобы им угождать, — говорит он. — Это мое единственное предназначение, и теперь оно потеряно. Теперь я ничто! Знаешь, если бы не гольф…
— Но ты не ничто, Терри, у нас с тобой есть гольф… ты мой большой друг, потому что ты единственный, кто на меня не ругается, точняк, ты единственный.
Терри вдруг очень странно на меня смотрит. У меня внутри все переворачивается.
— Да откуда тебе знать, приятель? Откуда тебе знать, чем я занимался раньше?
Я начинаю говорить ему что-то в ответ про его доброе сердце, пусть оно и больное, но Терри прерывает меня:
— Слушай, приятель, я хочу кое-что для тебя сделать. Тебе нужен небольшой отпуск, тебе пора развеяться.
— Ага, но я должен дождаться трамвая… дождаться Джинти…
— Трамваи еще сто лет не запустят, а Джинти… ну… пора идти дальше, приятель.
Я думаю об этом и том, как мне не нравится, что Карен приходит ко мне по ночам.
— Ага, я мог бы взять небольшой отпуск.
— Мой друг, Саймон, поселит тебя в Лондоне. Познакомишься с классными девчонками; некоторых из них я показывал тебе в своих фильмах.
Те девушки вели себя ужасно развратно с Терри и другими парнями, но казались милыми и не были ожиревшими, как Карен.
— Серьезно? Это было бы суперклево! Точняк, точняк, точняк…
— Я уже взял для тебя билет, — говорит Терри. — Я знаю, что тебе нужно отсюда выбираться, приятель, — говорит он и протягивает мне билет на поезд. В Лондон!
— Я никогда не был в Лондоне, — говорю я. — Но я ездил на поезде. В Абердин и в Глазго.
— Ну вот, там ты попадешь на кинопробы, приятель. Это для того, чтобы ты смог сниматься в фильмах вроде тех, что я тебе показывал, помнишь, там я и всякие классные тёлы? Пока у меня сердце не накрылось. Помнишь, у меня были космические фильмы — «Высадка на Уранус» и сиквел «Завоевание Урануса»? Я играл космического пирата, который наткнулся на колонию ученых-лесбиянок, живущую на исследовательской станции на Уране.
— Ага, помню, точняк, помню… это было клево, Терри! Думаешь, я смог бы стать такой же развратной кинозвездой, как ты?
— Ну, если ты им подойдешь, то будешь в… Шухер, — говорит Терри, потому, что к нам возвращается Ронни.
Он пожимает парням руки, и они садятся в свою машину.
— Все в порядке? — Терри смотрит на Ронни, пока тот залезает в кэб.
— Местная демократия в действии, — улыбается этот Ронни. — Действительно прекрасная вещь! Теперь едем на Мьюирфилд, вздрючим этих шведов!
— Клевый выдался день, — говорю я.
Ронни улыбается, глядя на меня:
— Знаешь, Джонти, иногда ты так на меня смотришь, что я никак не могу понять, то ли это ты самый тупой придурок на планете, то ли ты меня держишь за полного идиота!
— Может быть, и то и другое, Ронни…
— Может быть, и то и другое! Вот это парень! — смеется Ронни.
Терри поворачивается и говорит:
— Тебе не стоит с ним так разговаривать.
— Полегче, Терри! Он же знает, что я просто прикалываюсь!
— Ага, точно…
— Ты в порядке? Ты какой-то напряженный. Ты должен расслабиться перед игрой, Терри, ведь это искусство дзен…
— Да знаю я; когда доедем, я буду в норме.
— Ладно, не горячись. Запомни, это у меня все поставлено на карту. Третья бутылка «Тринити»!
Я говорю:
— А это хорошее поле — на которое мы едем?
— Хорошее ли это поле? — У Ронни глаза лезут на лоб. — Это же Мьюирфилд! Это Почетное общество эдинбургских гольфистов, один из величайших клубов в мире, он был основан в Лите в тысяча семьсот сорок четвертом году…
— А-а-а… хорошее поле…
— …он принимал на своем поле Открытый чемпионат Великобритании по гольфу, один из главных мировых турниров, пятнадцать раз.
— А я мог видеть это поле по телику, мог, а, Ронни? Терри?
— Да, разумеется.
— Да, его показывали по телику сотни раз, приятель, — говорит Терри. — Тайгер Вудс там. Черный парень. Черный, но типа китаец.
— Ага, ага, ага, китаец, я помню парня-китайца… — говорю я, и Терри с Ронни начинают обсуждать гольф, виски и датчан.
Поначалу я притворяюсь, что читаю газету, но потом и правда начинаю ее читать. Там написано про девчонку из Spice Girls, которая говорит, что она ни разу в жизни не была по-настоящему счастлива с парнем. Я бы на ней женился, и хорошо с ней обращался, и каждую ночь устраивал бы ей клевые заезды, потому что она кажется милой и доброй. Хотя, может, это старая фотография. Точняк, может быть, так и есть. Да и девчонки, с которыми снимается в фильмах Терри, наверняка не менее добрые, чем любая из Spice Girls, и им тоже понравятся наши грязные заезды и все остальное! Ага, я в этом уверен! Точняк, я это знаю наверняка!
— Ты выглядишь взволнованным, дружище, — говорит Терри.
— Терри, а я смогу взять там клюшки напрокат?
Терри смотрит на меня с сожалением:
— Нет, приятель, в этот раз ты не сможешь поиграть, потому что у нас с Ронни и датчанами все заранее распланировано.
— А-а-а.
— Но ты мог бы быть нашим кедди, приятель; что ты на это скажешь?
— Точняк, кедди, я могу, ага ага ага…
— Но только тебе нужно будет вести себя тихо, потому что это ужасно важная игра. Мы не стали брать на такую важную игру первого попавшегося кедди, приятель.
— Точняк, ужасно важная, — говорю я, — я постараюсь вести себя тихо, ага, тихо.
— Заметано.
Мы приезжаем на поле для гольфа, и оказывается, что это самое первоклассное поле, которое я когда-либо видел! Ага, так и есть! На парковке только большие машины, на входе надменные парни в блейзерах, которые оценивают тебя, прежде чем впустить внутрь! А внутри бар, даже лучше, чем в представительской ложе «Тайнкасла»! Я даже не уверен, что Райана Стивенсона с таким количеством татуировок на шее сюда пустили бы. Хорошо, что мы здесь с Ронни и нас пускают без проблем, ага, точняк! А бар здесь ужасно шикарный, все обшито деревянными панелями, но только ужасно старыми деревянными панелями, такими, которые кажутся ужасно старыми, не такими новенькими, как на «Тайнкасле». На стенах висят картины со старыми гольфистами, самая большая прямо над камином, на ней парень в дурацком парике и красном пальто.
— Терри, как они могли играть в дурацких красных пальто и париках? — спрашиваю я.
— Время было такое, приятель, — отвечает Терри.
Времени, для того чтобы выпить в первосортном баре, нет, потому что два датчанина уже здесь, и, кажется, с обоими из них Терри и Ронни знакомы. И еще тут какой-то мелкий парень в куртке. Мы идем на поле и устанавливаем колышек для первого драйва! Ага, и вот, значит, здесь Терри и Ронни, я у них кедди, и мы играем против датчан, которые не слишком разговорчивы. Я говорю:
— У вас там даже бекон есть, по телику показывали, точняк, датский бекон, у нас показывали его по телику.
Но парни не отвечают; может, они просто, в отличие от немцев, не понимают литературный английский. Мы на первой лунке, Терри делает первый удар и посылает мяч прямо вдоль фервея. Лунка пар-5. Ага. Пар-5. Правда, второй удар выходит не таким хорошим.
— Проебался я, Ронни! — кричит Терри.
Третьим ударом Терри посылает мяч на грин, но Ларс тоже доходит до грина за три удара.
— Ага… ты сделаешь их, Терри, — говорю я, стараясь его подбодрить, точняк, подбодрить.
Терри подносит палец к губам и говорит:
— Тссс, парень.
Я стараюсь вести себя тихо, потому что не хочу никого отвлекать, хоть они и играют всего лишь на бутылку виски. Правда, Терри сказал, что это особенный виски. Другой датчанин, Йенс, тоже делает первый драйв, но мяч уходит в сторону и падает в бункер! Он застревает под губой, и Йенсу требуется пять ударов, чтобы выбраться! Я говорю:
— Ага, застрял под губой.
Но дело в том, что на следующих лунках этот Йенс играет в миллион раз лучше.
— Этот Йенс чертов робот, — говорит Терри.
— Я знаю, у него должен был быть больший гандикап, проклятый швед!
— Он датчанин, Ронни, — говорит Терри.
— Одна фигня, — отвечает Ронни, но я знаю, что это не так, потому что ему не понравилось бы, если б я сказал, что американцы и мексиканцы — это одно и то же, потому что они разные, так говорят в фильмах, которые показывают по Четвертому киноканалу. — Проклятые викинги, кровожадные грабители-насильники, их чертов социализм превращает их в хладнокровных убийц, а потом у них еще хватает наглости говорить, что это мы, засранцы, разжигаем войну!
Но Терри его не слушает, он концентрируется на игре и щурит глаза, стараясь увидеть флаг. Лунка номер восемь.
— В этом вся прелесть гольфа, Джонти, — говорит он, — это битва с природой и битва с самим собой. Поле для гольфа может быть как тёла, которая обнималась с тобой и терлась об тебя всю ночь, а потом вдруг развернулась и просто так вмазала тебе по лицу.
Я пытаюсь осмыслить все, что сказал Терри, но тут вмешивается Ронни.
— Терри, все эти наблюдения очень интересны, но, прошу тебя, сконцентрируйся, — говорит он и смотрит на Ларса, — дело-то серьезное.
— Ничего не знаю ни про какие серьезные дела, Ронни, это всё твои заботы, — говорит Терри, — я просто вожу такси и иногда поигрываю в гольф.
— Черт возьми, Терри, — говорит Ронни и смотрит на датчан, — ты же знаешь, как высоки ставки!
Терри только улыбается и надвигает на лоб бейсболку, чтобы защитить глаза от солнца. Ага, так солнце не попадает ему в глаза.
— Главное, оставаться расслабленным, так-то, парнишка, — подмигивает он мне.
— Точняк, расслабленным, ага, ага, ага…
У Ронни все лицо красное, а Терри примеряется к патту, присаживается на корточки и вытягивает вперед клюшку, как делают гольфисты по телику. Потом он встает и закатывает мяч прямо в лунку!
— Патт, черт возьми! Вот это да! — Ронни сжимает кулак и выдыхает. — Сравнялись!
Терри кивает Ларсу и Йенсу, пока мы идем к девятому ти.
— Я много читал про философию и искусство состязания, Ронни, — говорит Терри. — Книги многому учат.
Ронни кивает и вытаскивает большую клюшку из сумки, которую я держу перед ним.
— Ты читал мои книги «Успех: делай бизнес, как Чекер» или «Лидерство: как не упустить момент. Советы от Рона Чекера»?
— Нет, приятель, — я читаю большую литературу. Ты читал «Моби Дика»?
— Да… но только в колледже, — говорит Ронни. — Эти книжки ничем тебе не помогут в жизни, Терри. А вот «Успех», к примеру, был в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс»…
— Подожди с бестселлерами, Ронни, — прерывает его Терри. — «Моби Дик» — про чувака, который гоняется за китом, верно? Так вот я — как тот чувак, только вместо кита я одержим мохнатками, а такси — это мой корабль. Так что раз этого чувака звали капитан Ахав, то ты можешь звать меня «капитан Акэб».
— Я чего-то не понимаю.
— Шотландский юмор, Ронни. Нужно тусоваться с теми, кто в теме, чтобы понять, верно, Джонтс?
— Ага… ага… шотландский, — говорю я, — ага, правильное шотландское произношение…
Но я тоже не понимаю, о чем он. Ронни ничего не отвечает и просто сбегает от нас.
Знаете, даже если бы я не работал сегодня кедди, я бы все равно наблюдал за этой игрой, потому что она суперклевая. Терри с Ронни вырываются вперед. Потом вроде как снова ничья, но только они называют ее другим словом. Потом вперед выходят датчане. Потом опять ничья.
У меня начинают ужасно болеть ноги, ага, ужасно, но мы уже добрались до последней лунки, и, кажется, сейчас у нас ничья. Все напряжены. Я говорю:
— Скажи, Терри, а если мы поедем в Лондон, мы встретимся там с девчонками?
— Да. Ну, то есть ты встретишься, приятель. Все дело в дырке.
Терри делает драйв, и мяч летит прямо вдоль фервея. У Ронни удар выходит еще лучше! И следующий тоже! Датчане не поспевают! Я весь взволнован, они все первым же ударом посылают мяч на грин. Я не могу на это смотреть, я отворачиваюсь, как только они переходят к патту. Точняк, я отворачиваюсь, вставляю пальцы в уши и смотрю вверх на большие деревья, но сам думаю о Джинти, о моей бедной малышке Джинти, как она лежит в той колонне, о том, как взорвалась моя мама, о бедном Алеке, настоящем отце Терри, и его червивой шишке, и о Морисе с его большими глазами за стеклами очков… все они умерли, всех больше нет, все они будут ждать меня там, в голубом небе над этими деревьями. И тут я слышу вдалеке странный призрачный голос…
— ДЖОНТИ!
Я поворачиваюсь и вижу открытый рот Терри. Я вытаскиваю пальцы из ушей и понимаю, что он кричит мне.
Я подхожу. Ронни весь трясется. На грине остался один только мяч, и это мяч Терри, а до лунки примерно пара метров. Точняк, пара метров. Ронни дрожит и держится руками за клюшку. Датчане стоят с бледными лицами, но они молчат. Терри смотрит мне в глаза.
— Как ты думаешь, что Иэн Блэк сказал Крейгу Томсону после матча?
Я начинаю размышлять. Я знаю, что правильный ответ — «спасибо, что помог нам надрать задницу грязным хибби», но я не могу это произнести, потому что Терри и есть хибби. Это не поможет ему сделать патт. Поэтому я шепчу:
— Все мы братья.
— Спасибо, мой маленький друг, — говорит Терри, и его глаза затуманиваются.
— Терри, какого черта ты там делаешь? — кричит Ронни. — Этот проклятый патт решает весь исход игры! Решает, кому достанется «Боукаллен», черт побери!
— Я что-то волнуюсь, Ронни, — говорит Терри.
— Сделай глубокий вдох, ты справишься!
Терри смотрит на Ронни, потом на Йенса и Ларса, и разражается смехом:
— Волнуюсь, что эти бедняги на себя руки наложат, как только я положу этот мяч в лунку!
А потом он подходит как ни в чем не бывало и совсем не волнуется, а просто делает последний патт… Кажется, что мяч катится слишком быстро; потом он немного идет в горку и замедляется… катится в лунку, но начинается вращаться по краю… а потом…
ПАДАЕТ ВНУТРЬ! ТОЧНЯК, ОН ПАДАЕТ ПРЯМО В ЛУНКУ! ТОЧНЯК, ТАК И ЕСТЬ! АГА АГА АГА АГА АГА! Ронни издает победный рев и хватает меня!
— ДААААА!!!!! Мы сделали это! МЫ ВЫИГРАЛИ ЭТОТ ВИСКИ! — У Ронни глаза лезут на лоб, а Терри подходит к нам такой спокойный, и мы все втроем крепко обнимаемся. — СПАСИБО ТЕБЕ, ГОСПОДИ! — кричит Ронни в небо. — БОГ АМЕРИКАНЕЦ! — кричит он бедным датчанам, которые стоят с ужасно печальными лицами, точняк, с ужасно печальными лицами.
— Может быть, это значит, что он шотландец, Ронни, ведь это Терри сделал патт, — говорю я.
— Может, черт побери, и так, Джонти! Может, и так!
Мы расцепляем объятья, и Ронни говорит Терри:
— Что, черт возьми, творилось у тебя в голове, когда ты делал этот удар?
— Все, о чем я думал, — это пташки, на которых я успел положить глаз с тех пор, как узнал новости про свое сердце, и я просто сконцентрировался на лунке. Я повторял себе только одно: ты, сука, сделаешь это! Здесь ведь все как в порно, там меня тоже всегда ставили на самые трудные сцены вроде того тройного дупеля, потому что я никогда не теряю энтузиазм. Лизетт лежит под Кертисом, который ей уже вставил, а Анальный Бандит Джонно прилаживается к заднице. На пути сплошные тела, да еще и камера — и никакого зазора, чтобы вогнать шишку. И тогда на помощь зовут Джуса Ти. И вот я засаживаю прямо в яблочко, каждый раз, я всегда считал себя кем-то вроде Джорджа Клуни от порно. В гольфе все то же самое: ты идешь к дырке, сметая все на своем пути!
Ронни смеется, и я тоже, и всем нам очень весело.
— Знаешь, Терри, твой драйв всегда, черт возьми, одинаково великолепен. Замах кажется немного неправильным, выглядит так, как будто ты лажаешь, но это безупречное мастерство. Этому нельзя научить. Ты буквально занимаешься с полем любовью: ты засаживаешь, долбишь, ласкаешь и уходишь.
— Ага, ага, ага… — говорю я, но вижу, что Ларсу не весело, они с другом уходят, а в этом время другой парень протягивает Ронни бутылку!
Мы возвращаемся в кэб и пьем шампанское! Я думал, что мы разопьем эту смешную бутылку виски в форме огурца, но Терри говорит: нет, лучше уж шампанское, пусть даже из бумажных стаканчиков!
Шампанское клевое, потому что на вкус оно как хороший лагер, плотный, очень сильно газированный лагер, но только сладкий, прямо как лагер с лимонадом!
Мы с Ронни чокаемся, как будто сейчас Новый год или как тогда, когда «Хартс» выиграли кубок.
— Мы должны поехать ко мне в отель, — говорит он, — и выпить еще чертова шампанского.
— Я только сначала небольшую посылочку закину, это по пути, — говорит Терри, только как-то уж очень торопливо.
— Терри, у нас же все получилось! Расслабься уже наконец, черт тебя побери! — говорит Ронни, поднимая над головой странную бутылку с виски, который кажется такого же цвета, как вино.
Терри все это время смотрит в зеркало заднего вида.
— Мне будет легче, когда я передам эти двадцать грамм первого одному придурку в «Такси-клубе».
— Опять эти идиотские наркотики! Ты таскаешь с собой двадцать граммов кокаина после всего, что с нами было? — кричит Ронни. — Избавь меня от этого, черт возьми! Высади меня возле отеля, сейчас же!
— На то, чтобы доехать до «Такси-клуба» и встретиться с этим парнем, у нас уйдет двадцать минут времени, — отвечает Терри. — Возьми себя в руки, чтоб тебя!
— Но это же сбыт гребаных наркотиков!
Я наблюдаю за ними, а они никак не унимаются, то один, то другой.
— И что? Это тоже, сука, бизнес. Что нужно в бизнесе? Яйца! Где твоя, сука, гордость: хватит пресмыкаться перед придурками-полицейскими! Эти ублюдки тебя повязали. Они глумились над тобой, Ронни. Они называли тебя ссыклом, потому что ты без конца звонил им во время урагана. После этого они поставили на тебе крест. Они наебали тебя, когда якобы пытались найти вторую бутылку виски. — Терри поворачивается назад. — Сейчас эти гады наверняка сидят в каком-нибудь масонском клубе и наполняют им стаканы!
— Ты правда думаешь, что им хватило бы наглости…
— С этими гадами ничего нельзя исключать. Давай, приятель, покажи им!
— Ладно, черт возьми, давай! — Ронни бьет меня кулаком по ляжке. — Вези меня в этот пидорский клуб, в который ты собрался! И нюхнуть давай! Мы ведь надрали эту скандинавскую задницу!
— Вот это другое дело! Джонти, ты видал этого парня? — Терри указывает на Ронни. — Яйца в бизнесе нужны, и у него яйца из стали. Смотри и учись, парнишка, — говорит он, и я чувствую, как Ронни как будто выпрямляет спину, сидя рядом со мной на заднем сиденье. Терри протягивает ему пакет с карточкой и дьявольским порошком.
Я отворачиваюсь в сторону на случай, если они попытаются и меня им накормить. Ага, точняк, отворачиваюсь, потому что из-за него тебе хочется трахать чужих девчонок. Точняк, из-за него. Одной становится недостаточно.
— ЮХУУУ! — кричит Ронни, и, похоже, ему хорошо.
Тогда я спрашиваю его:
— Скажи, а в Нью-Йорке у них там есть «Макдональдс»?
— Конечно есть. «Макдональдс» есть везде. Это американская франшиза!
— Но они не такие хорошие, как в Горджи! Нет, они, наверное, такие же, как эти снобские «Макдональдсы» в центре, раз они в Нью-Йорке! Точняк, так, наверное, и есть. Ага ага ага.
— О чем, черт тебя подери, ты вообще говоришь, Джонти?
— Снобские «Макдональдсы», Ронни, ага, снобские «Макдональдсы», — говорю я, а потом у меня вырывается, — снобский Ронни Макдональдс…
И я начинаю смеяться взахлеб над своей ошибкой, и Терри тоже смеется. Я прикрываю рот рукой и надеюсь только, что Ронни не решит, что я назвал его клоуном, хотя он и выглядит как один из них, только волосы у него лежат наоборот, на макушке все торчит, а по бокам ничего, именно так сказала бы Джинти… но так нельзя говорить, точняк, нельзя…
Но Ронни только смеется и трясет головой:
— Что, черт возьми… ты что, чокнутый?
— Макдональдс… я случайно… Ронни Макдональдс, точняк, точняк… — И мы продолжаем смеяться до упаду, но я все равно говорю им, что не притронусь к дьявольскому порошку, точняк, ни за что.
— Мудрое решение, — говорит Ронни, глядя на Терри и смеясь, — этот проклятый засранец меня доконает. — И они снова начинают смеяться, и я тоже.
Мы едем обратно в Эдик, в «Такси-клуб» в Паудерхолле. Терри обещал меня туда свозить: самое дешевое пиво в городе! Точняк! Хэнк как-то раз сказал мне: «Ты никогда туда не попадешь, если я тебя не впишу». А вот и попаду! Жаль его с нами нет, а то бы я ему показал! Клево-клево!
Мы заходим внутрь, и кажется, что Ронни не в восторге, но Терри оставляет нас двоих с пивом, а сам говорит, что отойдет в нужник, чтобы раскатать дорожку этого ужасного порошка. Ронни смотрит на него и говорит:
— Терри, тебе не кажется, что для человека с больным сердцем, ты нюхаешь слишком много кокаина?
— Да, но мы ведь победили, приятель.
Ронни дает ему пять:
— Мы надрали задницу! — и идет в туалет следом за Терри.
Но вообще-то, я согласен с американцем Ронни, потому что я считаю, что именно этот порошок убил Джинти. Я, конечно, не хочу сказать, что ее мама, жена Мориса, тоже этим занималась, конечно нет, не хочу, потому что я не могу этого знать. И я не думаю, что, когда она была жива, кокаин уже изобрели и он был в Эдинбурге. Я хочу спросить у Ронни, был ли он тогда в Америке, в Нью-Йорке или еще где-нибудь, но мне не нравится, что они с Терри нюхают этот странный порошок, потому что Баркси тоже его нюхает. Он дал его Джинти, и она все еще была бы здесь, а не с трамваями-призраками, если бы он ей его не дал. Дьявольский порошок: точняк, вот как я его называю. Точняк: дьявольский порошок.
Я вижу своего двоюродного брата Малки и машу ему рукой! Я не верю своей удаче! Он расскажет Хэнку, что я был здесь! Он за меня поручится!
— Малки! — кричу я. — Что ты здесь делаешь?
— Джонти! — Он подходит ко мне как раз в тот момент, когда Ронни и Терри возвращаются из туалета. — Я зашел встретиться с другом, Колином Мердоком, который работает таксистом на полставки. — Он понижает голос. — Мы подумываем о том, чтобы открыть местную фирму частного извоза, так что ходим тут по-тихому и смотрим, кто готов запрыгнуть на наш корабль, — говорит Малки, глядя мне через плечо на Ронни, но продолжает: — Ты знаешь, кто это такие?!
— Канеша, это Терри и Ронни. — Я хватаю Терри за руку. — Мой двоюродный брат Малки!
— Все так. — Терри кивает Малки головой. — Я видел тебя на похоронах его матери. — Но Ронни делает вид, что не видит Малки. Может быть, он стесняется, может, в этом все дело.
— А, да, было очень грустно, — говорит Малки.
И тут я чуть не умираю, потому что в дверях появляется целая толпа парней из «Паба без названия». Они оглядываются вокруг так, словно это их бар. Потом Эван Баркси смотрит на меня, я отворачиваюсь, а он подходит прямо к Терри.
— Зачем ты притащил нас в эту вонючую дыру, Лоусон?
— У тебя бабки с собой или нет? — говорит Терри.
— С собой.
Терри кивает в сторону нужника, и они исчезают внутри.
— Что ты здесь делаешь, Джонти? — спрашивает Тони Грэм. — Ты не в нашем синдикате.
— Он, черт возьми, в моем синдикате, — говорит Ронни, выступая вперед.
А потом Малки говорит Ронни:
— Простите, я надеюсь, вы не возражаете, что я вас перебиваю, но я тоже бизнесмен и большой фанат «Продаж». Я случайно услышал краем уха, что вы входите в синдикат!
— Не знаю я ничего ни про какой гребаный синдикат!
— Но вы только что сказали…
— Это образное выражение, — бросает Ронни.
Малки подмигивает сначала ему, а затем мне:
— Ясно.
Крейг Баркси смотрит на меня недобро, так и есть, точняк.
— Что за долбаная задержка? — говорит он, бросая взгляд на туалет, где Терри и Эван Баркси торгуют плохим порошком. — Давайте уже заканчивать эту сделку и выметаться нахуй из этой дыры. — Он оглядывается по сторонам, и я вижу его обгоревшее лицо, на которое попали куски моей мамы, когда она взорвалась.
Парень с одной ногой, который сидит за столом, услышал это и говорит:
— Вас тут быть не должно. — Затем он поворачивается к своим друзьям. — Готов поспорить, что это частники, пришли вынюхивать!
Малки начинает нервничать и отворачивается в сторону.
— Я понял, — он смотрит на Ронни и похлопывает себя по носу, — в таких делах нужно соблюдать осторожность.
Ронни смотрит на него, потом на меня, а потом на Терри, который выходит из нужника с Эваном Баркси.
— Что это за херня?
— Это мой брат Малки, — говорю я. — Точняк, мой брат Малки, ага, ага, ага…
— Это место, сука, действует мне на нервы! — говорит Крейг Баркси.
Малки наклоняется к Терри:
— Слушай, не хочу показаться назойливым, но вы имеете какое-то отношение к синдикату?
Эван Баркси бросает гневный взгляд на Малки, а затем на меня.
— Ты что, коп? — спрашивает Терри.
— Нет… и не журналист. — Малки смотрит на американца Ронни и понижает голос. — Я правда хочу быть частью… ну, вы знаете, я хочу войти в синдикат. Джонти может за меня поручиться. — И он смотрит на меня с надеждой во взгляде. На меня!
— Если ты поручишься за меня перед Хэнком, что я здесь был, то канеша поручусь!
— Разумеется, бро…
— Устраивайте здесь что хотите, нахуй, — говорит Эван Барски, — к нам вы никакого отношения не имеете. Мы сваливаем на Магалуф!
— Это мой двоюродный брат Малки, Терри, Ронни, — говорю я им, — двоюродный брат Малки из Пеникуика, точняк, из Пеникуика, ага, ага, ага, ага…
— Я давно уже уехал из Пеникуика, Джонти, тебе ли этого не знать, — говорит Малки.
И тогда я говорю:
— Но из Пеникуика нельзя по-настоящему уехать.
Эван Баркси отходит к своей банде, которая стоит в углу, некоторых из них я видел в «Пабе без названия».
Ронни убрал руки в карманы.
— Терри, эти придурки злобно на нас косятся. — Он кивает в сторону Эвана Баркси, который стоит в углу и смотрит на нас. — Нам лучше уйти.
— Это мой, сука, паб, — говорит Терри, — я никуда отсюда не пойду. Хитрожопый ублюдок пытался доказать мне, что у меня голимый кокос, а теперь нюхнул, сука, и у него крышу снесло!
А потом все они подходят, окружают нас, встают совсем близко и начинают теснить. Мне все это не нравится, вообще ни капельки.
— Веселенькое представление, и маленький тупица Джонти здесь, с тобой, что ли, Терри? — спрашивает Опасный Стюарт.
— Здесь сегодня, сука, полно тупиц, — говорит Терри. — И этот коротышка не один из них.
— Это же ты тот придурок из телешоу! — говорит Эван Баркси, обращаясь к Ронни.
— Это он, сука, стебался над Шотландией с ее полями для гольфа! — говорит Тони.
— Ты уволил ту сочную пташку, Лизу, с большими сиськами! — говорит Крейг Баркси.
Нужно отдать Ронни должное, но в этот момент он поворачивается к ним и говорит:
— Она была конченой бездарностью, безмозглые вы придурки!
— Что… что ты сказал? — Крейг Баркси делает шаг вперед.
— Полегче, — говорит ему Терри.
Крейг останавливается на месте, но назад не отступает, точняк. Ох, не нравится мне все это, точняк, не нравится.
— Какого хрена здесь делают эти частники? — спрашивает мужик с культяпкой.
— Послушайте, мы просто пытаемся выяснить положение дел, — говорит Малки.
Культяпке это не нравится. Он поворачивается к двум другим парням за столиком, вроде как таксистам, один из них в очках, и у него такой смешной английский акцент, а потом опять к Малки.
— Так ты, значит, признаешь? Признаешь, что ты частник!?
— Надо было тебе ее трахнуть, приятель… прямо во время шоу… я бы вдул, — говорит Тони.
— В жизни есть вещи и поважней, — говорит Терри, а потом отшатывается назад, как будто сам потрясен тем, что только сказал, ага, точняк, как будто он в шоке.
— Смотри не охуевай, приятель, — поворачивается Эван Баркси к Ронни, — тут тебе не какое-нибудь сраное нью-йоркское местечко для жирных!
— Да это помойка проклятая! Я могу купить это место, продать и сровнять с землей! — кричит Ронни.
— Нет, не можешь! — кричит ему в лицо мужик с культяпкой.
— Кто здесь хозяин? — Ронни весь покраснел, как будто у него сейчас сердечный приступ случится, это все из-за дьявольского порошка, ага, из-за него. — Я заплачу ему наличными прямо сейчас! — Ронни оглядывается по сторонам. — Здание не стоит ни…
— Откуда тебе знать, сколько и что у меня стоит, ебаный америкашка, ублюдок ты капиталистический? — кричит мужик с культяпкой.
— Единственное, что здесь чего-нибудь стоит, — это земля… — говорит Ронни. — Даю десять миллионов долларов!
— И какая часть из них настоящие? — смеется Эван Баркси.
— Бабки у него есть! — говорит Тони. — Его дом показывали по телику. Заебись хата, вообще-то.
Из-за стола встает тот невысокий парень в очках. У него такой совсем английский акцент.
— Учредители, в соответствии с правилами и положениями устава, пункт четырнадцать, параграф двадцать два, категорично заявляют, что, я цитирую: «Приобретение клубом любых активов, а также продажа вышеозначенных активов (включая недвижимость), находящихся в собственности клуба, возможны только с согласия не менее чем двух третей от общего числа учредителей на ежегодном собрании учредителей или же на внеочередном собрании учредителей, для проведения которого также необходимо согласие не менее двух третей от общего числа учредителей…»
— Что?! Вот так, значит, у вас делаются дела? — кричит ему Ронни. — К черту это советское социалистическое дерьмо для стран третьего мира! Да вы гондоны! Все вы! Видал я таких и раньше! В нашей стране таких зовут отбросами из гетто! Новый Орлеан!
— Хорошо быть вежливым, Ронни, хорошо быть вежливым… — говорю я.
— На самом деле, полагаю, вы сами сможете убедиться, что Шотландия уверенно движется к зрелой демократии, — говорит тот англичанин.
— Ага… ага… Шотландия, — говорю я.
— И что ты хочешь этим сказать, дебил, умственно отсталый? По морде хочешь получить? — говорит мне Эван Баркси и подходит ужасно близко.
Я смотрю на обгоревшую часть его лица, он не знает, что это я сжег ему лицо, точняк, он не знает…
— ХВАТИТ ПЯЛИТЬСЯ НА МОЕ ЛИЦО!
— БАРКСДЕЙЛ, СУКА, ЗАТКНИСЬ, Я ТЕБЕ ГОВОРЮ! — кричит Терри. — Получил то, за чем пришел, так съеби отсюда!
Эван Баркси стоит и моргает, как будто оторопел, а потом делает шаг вперед, но его друзья его удерживают. Тони говорит ему:
— Этот Ронни Чекер приехал, чтобы купить у Влада «Хартс», тупица, оставь их в покое.
— Терри, знаешь, мне кажется, нам пора идти, — говорит Ронни.
Теперь парни из «Паба без названия» уходят в свой угол, где их ждет выпивка, они принимаются за нее, но то и дело показывают Терри на пальцах «пять-один» и называют его хибби.
— Хуй с тобой, Лоусон, — кричит Эван Барски в нашу сторону, — мы знаем, что ты тусуешься с этим тупым балбесом только потому, что ты тра…
Терри набрасывается на него и вкатывает Эвану Баркси по зубам, о да, Баркси падает на спину, он держится за рот, но крови нет, хотя сразу видно, что это было больно, ага, больно, а потом начинается безумие. Все дерутся или орут или держат кого-то, и кто-то берет и просто так дает мне пинок под зад! Точняк, кто-то мне врезал. Я хочу развернуться, но тут сверху льется пиво, потом летит бокал, он попадает в Малки, ранит ему руку, вокруг большая свалка, и те парни, вроде того с одной ногой, подходят и начинают выталкивать всех на улицу.
— Убирайтесь отсюда нахрен, — говорит нам с Ронни одноногий. — Вам должно быть стыдно!
— СТЫДНО?! МНЕ? ДА ИДИ ТЫ К ЧЕРТУ!
Терри гонит нас всех к двери вслед за парнями из «Паба без названия».
— Простите, Джек, Блейдси, — говорит он парням из клуба. — Это я их сюда привел. Я думал, они будут вести себя как следует. Я их выведу, давайте, парни, — говорит он нам.
Терри выталкивает нас в дверь, и мы оказываемся на парковке. Несколько парней из «Паба без названия» ждут снаружи.
— Я пришлю сюда своих адвокатов и засужу ваши жалкие задницы… — кричит им Ронни.
Опасный Стюарт выходит вперед и влетает лбом Ронни в лицо, о боже, я слышал, как хрустнул его нос! Точняк, вот это было больно.
— Твою мать! — говорит Терри и идет вперед, в то время как Стю отбегает назад к своей банде.
Остальные парни тоже выходят на улицу, здесь мужик с культяпкой и англичанин в очках. Культяпка говорит Терри:
— Тебе должно быть стыдно, Лоусон, ты привел этих педиков-частников в наш клуб, чтобы сбыть наркоту!
В нашу сторону летит бутылка, ее кинул Баркси, и тогда Терри бросается за ними, и я тоже, но они убегают! Точняк, убегают, хулиганы! Они только бегут по дороге и выкрикивают угрозы. Жаль, у меня нет с собой моих бензиновых бомб, точняк, жаль! Ну разве не жаль!
Я вижу, как на улицу с перевязанной полотенцем рукой выходит Малки, он смотрит по сторонам, а Терри сажает Ронни в такси.
— Джонти, давай, дружище!
Я залезаю, а Малки остается стоять с грустным видом.
Потом Терри высаживает Ронни возле госпиталя. Пока ему вправляют на место нос, мы сидим в зале ожидания. Я шепчу Терри на ухо:
— Помнишь ту штуку, которую ты положил настоящему папе Алеку в гроб?
— Да…
— Это ведь была та пропавшая бутылка хорошего виски, которую искал Ронни? — (Терри смотрит на меня, потом оглядывается на людей в зале.) — Зачем ты положил ее в гроб, Терри?
— Я не смог заставить себя зажать эту бутылку, Джонти, — Терри наклоняет меня поближе к себе и шепчет мне на ухо, — хотя это отличный виски. И еще я не хотел, чтобы эта бутылка досталась Ронни и чтобы он вывез ее из Шотландии.
— Но я думал, что он твой друг, Терри, — говорю я.
— Так и есть, вроде того. Но он жадный засранец, а жадным засранцам полезно иногда проигрывать и знать, что не всегда получается так, как им хочется. Полезно иногда побыть такими, как все мы.
— То есть на самом деле ты как бы ему помогаешь?
— Да, помогаю ему стать частью человечества. Но это не имеет отношения к делу, потому что это зависит от него. У него две бутылки из трех: по-моему, этого хватило бы кому угодно. Продать этот виски я не мог; для коллекционеров это слишком опасное приобретение. Поэтому я решил спрятать его туда, откуда Ронни никогда его не достанет. Отдать кому-нибудь, кто оценит. Алек сохранит ее в целости и невредимости до тех пор, пока на Землю не высадятся инопланетяне и не найдут ее или, что более вероятно, пока какой-нибудь придурок вроде Ронни не выкопает ее, когда будет застраивать участок сраными многоквартирными домами. Но завтра утром тебя здесь уже не будет, дружище.
— Почему это?
— Потому что ты едешь в Лондон, приятель. Скоро ты будешь трахаться за Пеникуик.
— Ага… ага… трахаться за Пеникуик, точняк, точняк, буду трахаться, — говорю я.
