Обычно я никого не боюсь, но от этого Вика и Кельвина у меня мурашки по коже. Как и у остальных девчонок. Я знаю, что Саскии тоже не по себе. Они терпеть не могут, когда Вик и особенно Кельвин затаскивают их в постель. Приходится притворяться, что тебе нравится, иначе у них сносит крышу. Кельвин оставил у Саскии на руке ожоги от сигареты. Со мной он такого не вытворял, но, думаю, только потому, что у меня есть парень. Но по нему видно, что он что-то замышляет. Я вижу это по его маленьким, как у хорька, глазкам, по его грязному поросячьему рыльцу.

А на прошлой неделе Вик засунул в меня все пять пальцев. Даже кольца не снял. У меня там так болело, что пришлось сказать моему малышу Джонти, что я плохо себя чувствую, подхватила какую-то простуду, пока делала уборку. Иногда я смотрю на своего малыша Джонти, как он спит, невинный, словно ребенок, и думаю, во что же я нас обоих втянула.

Потому что Вик считает меня своей собственностью. Вчера он сказал мне, что, если я попытаюсь уйти, он так изуродует мне лицо, что ни один парень никогда больше на меня не посмотрит. А потом приложил к моей щеке лезвие, тупой стороной. Я весь день тряслась от страха, черт возьми, даже спать в ту ночь не могла, всю думала об этом. Мой отец многих знает. Все время, что я росла, он сидел в тюрьме. Мне хочется все ему рассказать, но я слышала столько историй про Виктора. Страшно. Но самое страшное — это Кельвин. Он станет еще большим ублюдком, чем Виктор.