36. Транспортная экономика
Чертов город кишит мохнатками. Они шатаются повсюду пьяные в дрова, садятся в мой чертов кэб и выходят из него, едут на свои офисные вечеринки или обратно. А я сижу, охуеваю и ничего не могу со всем этим поделать. Езжу и даже не обращаю внимания, включен счетчик или нет. В следующий раз, когда я ни свет ни заря повезу какого-нибудь придурка на мост, сброшусь, сука, вместе с ним. Потому что я, сука, не могу жить без ебли.
Я все еще не пришел в себя после того, что сказал мне этот придурок в больнице, доктор Стюарт Моир, когда получил результаты исследований.
— Мистер Лоусон, боюсь, у меня для вас не слишком хорошие новости. Сердце у вас в плохом состоянии, и, к сожалению, никакое хирургическое вмешательство здесь не поможет. Это значит, что вам придется всю жизнь принимать таблетки.
— Что?… Но я уже гораздо лучше себя чувствую, — соврал я.
— Что ж, это хорошо. Но, к сожалению, ваше сердце — хрупкий аппарат, оно не выдержит серьезной нагрузки. Если вы посмотрите на эту…
И этот говнюк доктор Стюарт Моир начинает показывать мне какую-то диаграмму, рассказывать про трубки, желудочки и приток крови, а я ему говорю:
— Значит, никакой ебли? Вообще никакой ебли?
— Лучше уже не станет, мистер Лоусон. Сейчас вы в прямом смысле слова боретесь за свою жизнь.
— Пиздец… то есть я могу откинуться в любой момент?
— Если не будете принимать таблетки, избегать стресса и тяжелой физической нагрузки… и сексуального возбуждения.
— Вы хотите сказать, что я не смогу потрахаться, черт возьми? Никогда?! Ни разу в жизни?!
Этот придурок сидит с таким лицом, как будто я рассказываю ему о том, как менять масло в кэбе.
— Я понимаю, что это повлечет за собой серьезные психологические изменения…
— Нет. Нихуя вы не понимаете…
— …поэтому я направлю вас к доктору Микелю Кристенсену, он превосходный психотерапевт, — просто берет и перебивает меня этот хам, — и я настоятельно рекомендую вам записаться к нему на прием. — Он протягивает мне визитку.
— К мозгоправу? Как это мне, блядь, поможет? Мне нужен доктор, который занимается сердцем!
Доктор Стюарт Моир, этот кретин, снимает очки, начинает протирать их тряпочкой и смотрит на меня такой с красными следами на клюве:
— Как это ни прискорбно, но теперь это лишь вопрос поддержания текущего состояния, а не его улучшения.
Я выхожу из кабинета, затем выхожу из здания, иду на парковку и сажусь в машину. Еду куда глаза глядят, игнорирую сообщения Большой Лиз на компьютере и даже не рискую выглядывать в окна, потому что по улицам слоняются сплошные мохнатки…
До меня пытается дозвониться Суицидница Сэл. Она уже завалила меня сообщениями и не собирается останавливаться, поэтому я поднимаю трубку.
— Терри, где ты был? Почему ты меня избегаешь?
Все, что мне приходит в голову, — это:
— Слушай, тут Ронни спрашивает твой телефон.
— Что?! Даже не вздумай давать этому чокнутому подонку мой номер! Меня тошнит от всего, что с ним связано!
— Возможно, тебе было бы полезно с ним встретиться, — говорю я, сворачивая в переулок на Тисл-стрит. — Он говорит, что прочитал одну из твоих пьес и она ему понравилась. Упоминал спонсорство. Он там часто этим занимается, у себя в Америке.
Короткая пауза, а потом:
— Ты, наверное, шутишь, мать твою!
— Не-а.
На том конце опять тишина. Я уже думал, что она повесила трубку, но тут она говорит:
— Ну, от одного разговора вреда не будет, верно?
— Железно, — и я диктую ей номер Ронни, — набери его. Это может того стоить. Увидимся позже, — говорю я и вешаю трубку. Ну, одной проблемой меньше.
Я завожу двигатель, хочу успеть прокатить нескольких пассажиров, прежде чем ехать за Ронни. Меньше всего на свете мне хочется играть в гольф с каким-то сраным америкашкой, но чего только ни сделаешь, чтобы не думать о проклятом сердце и сексе. Я проезжаю мимо двух сочных таких пташек, сигнализирующих руками, они уже наполовину готовы, две потаскушки с офисной вечеринки. Пошли они нахуй. Вижу какого-то мужика у мостов, он машет мне рукой.
— Как дела, приятель? Куда едем?
— В палату советов, — с аристократическим акцентом гудит этот придурок.
Ну я ему покажу, говнюку. Я сворачиваю на Роял-Майл по направлению к дворцу.
— Почему мы едем в эту сторону?
— Трамваи… одностороннее движение… объезд… муниципалы… — говорю я, а сам слежу за физиономией этого придурка в зеркале. — Сам-то чем занимаешься, приятель?
— Вообще-то, я как раз работаю в правительстве Эдинбурга. В Министерстве экономического развития!
Что ж, на этот раз я облажался. Но лучшая защита — это нападение.
— Серьезно? Ну, пора бы вам уже разобраться с этими трамваями. Бьют по моему кошельку! Засудить бы вас за издержки. Но от джамбо другого не стоит и ожидать; Лит вы засрали, а вот Горджи, я смотрю, не тронули, да? Интересно, да? Хотя, стоит заметить, засрать эту дыру сильнее, чем есть, трудно, приятель.
— Я занимаюсь транспортной экономикой и не вижу…
— Ты, наверное, только официальные правительственные документы изучал, приятель. Маленький тебе совет: никогда не изучай официальную документацию. Там сплошной пиздеж. Поговори лучше с парнями на улице, взять хотя бы нас, водил. Я здесь, сука, каждый день сражаюсь не на жизнь, а на смерть с этими ублюдками из диспетчерской, — говорю я ему, пока мы едем по Квинс-Парк в сторону Саутсайда, — вся моя жизнь — бесконечная война с системой, битва за свет в конце тоннеля. Это, сука, махач с мэрией длиной в тридцать пять лет, приятель. Вот когда у тебя в резюме появится такая строчка, тогда можешь приходить сюда и пиздеть. А до тех пор, компадре, последнее слово остается за Джусом Тэ, ну или выгружайся и пиздуй дальше на своих двоих, выбор за тобой…
Парень молчит.
Снова звонит телефон, на этот раз это Больной.
— Терри, перейду сразу к делу. Ты мне нужен в Лондоне на следующей неделе, снимаем «Ёбаря-три».
— Я думал, ты отдал эту роль Кертису.
— Все поменялось. Я переписал для тебя роль старшего брата Ёбаря. В обычной жизни он интеллектуал в очках, но когда возбужден — раскаленный перфоратор. Типа Халк-Беннер.
— А что случилось с Кертисом?
Повисает пауза, и я слышу, как Больной выдыхает воздух из легких.
— Он прыгнул на корабль, идущий в долину Сан-Фернандо, и подписал контракт с крупным порнопродюсером. Маленький вероломный говнюк. Да, я знаю, что он не должен упускать такую возможность, но он поставил меня в затруднительное положение.
— Я не могу сниматься.
— Что? Почему?
— Просто не могу. У меня кое-что случилось. Потом расскажу.
— Ясно, — быстро выдает он. — Не звони мне больше, и от меня тоже звонка можешь не ждать. Всего наилучшего, дружище, — шипит он, словно змея, и вешает трубку.
Я заезжаю во двор мэрии и паркуюсь на мощенной брусчаткой площади. Тупица, что сидит на заднем сиденье, выходит и расплачивается.
— Это был очень окольный путь. Ваши чаевые у вас на счетчике, — говорит этот умник.
Да я ему одолжение сделал, говнюк. Некоторым придуркам нельзя делать одолжения, они, сука, вообще не врубаются. Но тут ко мне сразу же садится другой парень. Цветной типа.
— В Национальную библиотеку, — говорит он на чистом английском. Прямо как тот чувак в «Сдается комната». — Это далеко?
Не хочется говорить парню, что это прямо за углом, поэтому я решаю прокатить его по мостам, потом до Чемберс-стрит и свернуть на мост Георга VI.
— Недалеко, если ехать напрямик, приятель, но сейчас из-за этих трамваев… не хочу про это даже начинать! Национальная библиотека, говоришь… так ты, значит, книжный человек, приятель, так, что ли?
Парень слегка пожимает плечами.
— Ну, я делаю презентацию по случаю Хогманая. Я был здесь прошлым летом на книжной ярмарке на Шарлотт-Сквер.
— Так ты, наверное, известный писатель, а, приятель?
— Ну, я бы не сказал, что прям известный, но я опубликовал три романа.
— Может, я что-нибудь про них слышал?
— Сомневаюсь. Вы любите читать?
— Раньше не любил, дружище, но только до недавних пор, теперь я стал куда чаще браться за книгу, — говорю я, и эта мысль вгоняет меня, сука, в тоску, — но только чтобы там не было никакой чернухи. И чтобы хороший язык там. Так откуда ты приехал?
— Ну, я живу в Кембридже, но моя семья из Сьерра-Леоне.
— С Хамфри Богартом, клевый фильм.
— Нет… это…
— Да я прикалываюсь, чувак, я знаю, где это! Африка, все такое. Готов поспорить, что ты хотел бы сейчас там оказаться, а? Погода просто пиздец! Ничего не скажешь! А?
— Ну, не знаю насчет этого…
— Так ты, значит, был на книжной ярмарке на Шарлотт-Сквер прошлым летом?
— Да.
— Уверен, ебли там было выше крыши, так ведь? Куча приезжих писателей и куча пташек, которым прямо не терпится. Пиздец, я должен, сука, автобиографию написать. Ебля, фачилово и перепихон, а между ними маленькие перерывы на работу, чтобы добавить разнообразия. Но теперь это в прошлом, приятель. Для меня, — говорю я. — У тебя-то все в порядке! Готов поспорить, что ебашил ты там как чокнутый! Каких-нибудь артистических пташек, типа того: ох они и ебливые.
— Да, у писателей часто складывается репутация старомодных болванов, — улыбается парень, — но среди нас есть и те, кто умеет веселиться!
Везучий, сука, ублюдок.
— Ну еще бы! Не теряй хватку, приятель!
— Ну уж нет!
Парень темный, поэтому шланг у него должен быть что надо. Не такой большой, как у меня, конечно, но от моего сейчас толку нет. Не хочу высказывать никаких расистских предубеждений, но член у него должен быть просто заебись.
— Но вообще я не расист, приятель, не-не.
— Да я, кажется, на это даже не намекал.
— Нет, я просто так, к слову, потому что, знаешь, встречаются всякие придурки. Я всегда защищаю от них черных пантер. Лучший заезд в моей жизни был с черненькой пташкой, здесь, на фестивале, несколько лет назад. Нигерийка. Сама тёла ни о чем, танцовщица типа, но мохнатка у нее была, сука, настоящие тиски. Обернулась вокруг моего Верного Друга, прямо как упаковка бекона вокруг огромной немецкой сардельки!
Парень начинает смеяться:
— Тебе правда нужно написать книгу.
— Может, и стоит, приятель, — говорю я, — но я только еще сильнее впаду в депрессию или хуже того — раздухарюсь. Знаешь что, я могу диктовать, а ты будешь записывать!
Парень продолжает смеяться, но я вижу, что ему это неинтересно.
— Да, так эта тёла, у нее была такая тугая мохнатка, что я даже не расстроился, когда она не дала мне в задницу… эх, да, я такой, любил раньше все вариации, знаешь, как говорят: «Разнообразие…»
— «…придает жизни вкус».
— Золотые слова, шеф, золотые, сука, слова. Слушай, если тебе что-то нужно, подогнать там или еще что, обращайся. Вот моя визитка. — Я проталкиваю ее в окошко и останавливаюсь возле библиотеки. — Ну вот и… а, подожди… да, я же рассказывал тебе про ту нигерийскую пташку. Так вот…
— Слушай, я бы не отказался от пары граммов кокоса, — перебивает меня парень.
— Заметано. — Я перехожу на шепот, хотя в кэбе никого, кроме нас, нет. Когда речь идет про стаф, лучше оставаться в такси. — Звякни мне через часок, и я подвезу. В тачке я теперь не храню. Особенно после того, как моего приятеля Толстолобого повязали; слишком много ищеек и крыс, да еще и весь, сука, город в камерах.
— Заметано.
Парень выходит, а я отправляюсь в Инверлит, чтобы забрать у Рехаба Коннора посылочку, которую потом подгоню этому парню. Хуже всего, что приходится рассказывать людям о том, что случилось.
— Я думал, ты затихаришься, — говорит Коннор, после того как я расписал ему всю историю с сердцем.
— Да, с таким движком по районам не потаскаешься. Всегда найдется какая-нибудь пташка, которой скучно.
— Твоя репутация опережает тебя, Джусмен.
— Ага, только теперь это чертово проклятье, а не благословение свыше, — говорю я.
Затем я возвращаюсь в город, отвожу подгон черному пареньку и еду в отель за Ронни. Он спускается со своими клюшками, и мы отправляемся в гольф-клуб.
Я раскатываю пару дорожек кокоса:
— Пора подкрепиться.
Ронни явно недоволен:
— Ты же не хочешь, чтобы нас снова поймали копы! С твоим сердцем тебе вообще не стоит употреблять! Это худшее, что могло прийти тебе в голову. В гольфе нужен ровный, размеренный ритм, и кокс — это, наверное, наименее подходящий для этого наркотик!
— Давай бери одну, это на ход ноги! К тому моменту как мы туда доберемся, все уже выветрится. Вспомни Мошонку!
Непохоже, чтобы Ронни это убедило, но он все равно макает носяру в порошок. Иногда важно не что тебе нужно, а чего ты хочешь.
— Черт… о, да… — говорит он. — У меня есть кое-какие хорошие новости. Этот говнюк, Лорд Гленжопотрах, у которого третья бутылка виски и который не отвечал на мои звонки, наконец-то сдался. Ларс и его ребята выдвинули ему наше коллективное предложение. Конечно, козлы этого Макфонтлероя играют по-жесткому, но, думаю, сделка состоится.
— А про второй бутл по-прежнему ничего не слышно?
— Нет… — говорит Ронни и вдруг снова впадает в уныние. — Она как будто испарилась. Мой частный детектив круглыми сутками следит за Мортимером, но пока никаких доказательств того, что бутылка у него, нет.
Я знаю, что порадует этого придурка.
— Я дал твой номер Сэл.
— Ого! Думаешь, она позвонит?
— Да кто их знает, этих телок, приятель? Но можешь быть уверен, на твоей стороне известность и благосостояние, а это куда более сильный афродизиак, чем высота твоей колонны, сечешь, да?
Ронни не отвечает, но, думаю, больше тринадцати сантиметров он не выдаст.
Мы выезжаем на М8 и вклиниваемся в поток. Чуть больше чем через час мы оказываемся на месте. Поле большое, открытое, деревьев и кустов совсем мало, поэтому ветер становится определяющим фактором. Мы стоим на фервее, Ронни перебирает клюшки и наконец вытаскивает одну такую, зараза, толстенную.
— Гольф — это круто, Терри. Поверь мне, когда тебе за сорок, секс отходит на второй план. Но только не гольф. — Ронни улыбается и показывает мне базовую стойку для удара. Он делает несколько пробных свингов, а затем отдает мне клюшку. — Это короткая лунка пар-три.
Я смотрю перед собой и представляю на этом маленьком мячике паршивую физиономию Кельвина. Смотрю вперед, на фервей. Оглядываюсь, замахиваюсь и посылаю чертов шарик. И он действительно, сука, летит: далеко и ровно. Он падает на грин и останавливается довольно близко к лунке.
Ронни охает и таращит на меня глаза.
— Ого! Вот это да, Терри! Не знаю, то ли «новичкам везет», то ли у тебя настоящий талант!
Мы идем дальше, мой мяч лежит близко к лунке, значительно ближе, чем мяч Ронни. Но с паттингом я лажаю и заканчиваю за четыре удара, вместо двух. Ронни делает пар.
Следующие пару лунок та же херня. У меня получается первый удар, но этот сраный паттинг — полная заеба! И тут до меня доходит, как до жирафа: все трудности в жизни случаются оттого, что ты не можешь попасть в дырку! Вот в чем вся суть гольфа, попасть в дырку и преодолеть все препятствия на пути к ней! Когда игра заканчивается, я рассказываю об этом Ронни, и он отвечает:
— Ты очень хорошо играл, Терри, у тебя свинг — как у настоящего самородка, а это лучший задаток для игрока в гольф. Тебе нужно только научиться концентрироваться, когда играешь паттингом.
Мы идем в гольф-клуб пропустить по стаканчику. Затем к нам приходят Ларс с Йенсом и этот агент. Ларс с каменным лицом произносит:
— Они хотят сто восемьдесят штук за третью бутылку.
— Да за такие бабки мы у них ее с руками оторвем!
— Фунтов, а не долларов.
— Ублюдки! Ты сказал им, что их осталось только две и теперь эта бутылка стоит меньше?
— Для нас она меньше не стоит. Она стоит больше, и он это знает.
Ронни пожимает плечами:
— Ладно, оформляем сделку. Я позвоню своим ребятам — только не этому сраному Мортимеру — и скажу, чтобы они перевели деньги на твой счет.
Ларс кивает головой, очень медленно, совсем как злодей в Бонде.
— Само собой разумеется, что, как только сделка состоится, эта бутылка останется у меня на хранении до тех пор, пока мы не сыграем партию, — говорит он, глядя на тупенького агента. — Это более чем справедливо, учитывая как хорошо ты обеспечил сохранность предыдущей бутылки.
Ронни выпрямляется, как будто собирается поспорить, но, подумав еще немного, сползает обратно в кресло.
— Боюсь, что мне нечем крыть, — говорит он.
Я уже прикипел к Ронни, но, если бы не капитал его отца и связи в Лиге плюща, быть ему клерком с лоснящейся задницей в архиве Собеса.
— Я верю, что бутылка не у тебя, но она исчезла, пока находилась под твоим присмотром, — говорит старый актеришка. — Следовательно, мы должны применить к тебе штрафные санкции. Мой помощник Йенс — достойный игрок, — тут он смотрит на меня, — мы будем играть парами. Тебе составит компанию твой партнер. — И он снова смотрит на меня.
— Я не играю в гольф, приятель, — говорю я.
— Терри сегодня первый раз в жизни держал в руках клюшку! — говорит Ронни.
— Я был с тобой не до конца откровенен, — улыбается Ларс. — Я уже приобрел бутылку под номером три на свои собственные деньги. Теперь у каждого из нас по одной бутылке.
— Мы же договорились, что две оставшиеся бутылки будут куплены совместно и разыграны…
— Так и было, пока ты не потерял одну из них. Теперь у каждого из нас по одной. — Он кивает Йенсу, и тот открывает чемодан, в котором лежит стеклянная бутылка в форме огурца. — Играем на две бутылки, твою и мою, вместе с партнерами, которыми будут эти двое.
Ронни нахрен лишается дара речи и отвечает только, что подумает. Ларс советует ему не думать слишком долго.
Мы садимся в кэб и едем обратно в Эдинбург.
— И что ты будешь делать?
— Он знает, как сильно мне нужны эти бутылки. Ставки высоки, победитель получает все. Две бутылки или ничего.
— Ты же не можешь…
— Думаю, мы сможем уделать этих говнюков, Терри!
— Ни за что… ты не можешь доверить мне игру, где на кону эта бутылка, Ронни, я знаю, как это для тебя важно, — говорю я и сам не могу в это поверить.
Этот придурок с телика, этот парень-миллиардер, встречавшийся в «Продажах» со всякими высокопоставленными педиками из Лиги плюща, этот задрот в меня верит! Как, в общем-то, и должно быть. Но теперь этот придурок должен заставить меня, Джуса Терри, поверить в него.
— Мне нужны все три, — не унимается он, — и этот говнюк держит меня за яйца. Я даже готов поспорить, что исчезновение второй бутылки — его рук дело; возможно, они вместе с Мортимером…
— Я в игре, Ронни, но мне нужно как следует потренироваться.
— Это я тебе обеспечу! Мы будем торчать на поле целыми днями, Терри, а когда меня не будет в городе, ты будешь тренироваться с этим гольф-проф-говнюком!
И я, сука, думаю: а ведь это может сработать, мать твою. Ронни играет лучше, чем Ларс, и даже если Йенс играет лучше, чем я, у нас все равно, сука, есть шанс!
В общем, день складывается совсем неплохо. Вечером, пока я сижу дома и читаю этого «Моби Дика», раздается звонок в дверь. Хорошо, что я не открыл, потому что это Суицидница Сэл. Сука, хоть бы она писала пьесы так же хорошо, как умеет лезть в постель, тогда Ронни наконец-то избавит меня от нее. Я выглядываю из-за занавески и вижу, как она уходит. Как только на горизонте становится чисто, я выхожу в «Хэмильтонс» за молоком. Когда я возвращаюсь, в дверь снова звонят и я подсаживаюсь на очко. Затем приходит сообщение от Джейсона: «Давай, Терри, открывай. Я внизу».
Я открываю. Я рад его видеть и стискиваю его в объятиях. Он кажется зажатым и напряженным, только похлопывает меня слегка по спине. Когда я его отпускаю, он спрашивает:
— В чем дело?
Кажется, он немного раздался в плечах, подкачался, что ли, таскал железо, наверное. Пострижен под машинку. В нем гораздо больше от Люси, его матери, особенно глаза, брови, вот это все, от меня не то чтобы много.
— Я так рад тебя видеть!
— Я тоже рад тебя видеть! Я приехал навестить маму и подумал…
— Знаешь, я тобой горжусь, — выпаливаю я.
— Терри, это на тебя не похоже…
— Зови меня папой, сынок.
— Вот это уже совсем страшно. C тобой все в порядке?
В общем, я рассказываю ему про весь этот сраный замес.
После рассказа о моих злоключениях, Джейсон смотрит на меня и говорит:
— Мне правда очень жаль. Я знаю, что ты всегда был сексуально активен, что это важная часть твоей жизни и тебе нравится сниматься в… ну, ты знаешь, эти видео.
По какой-то причине мне становится не по себе. Как будто на меня уставилось все человечество. Обычно я забиваю на это чувство, но только не сейчас. Я едва могу смотреть Джейсону в глаза.
— Готов поспорить, я поставил тебя в неловкое положение, снимаясь в порнушке и все такое, пока ты учился в колледже.
Джейсон только смотрит на меня и улыбается своей слабой полуулыбкой. Он всегда был счастливым мальчиком; казалось, ничто не может его огорчить. Серьезный, все такое. Загадочный, как сказал бы Рэб Биррелл в чатике для интеллектуалов. Он считает, что в прошлом столетии вмазать кому-нибудь по зубам значило сделать некий постмодернистский жест, а теперь это очевидное «реакционерство».
— Я всегда старался относиться с уважением к выбранному тобой занятию.
— Это правда, — говорю я ему. — Ты всегда был отличным мальчуганом, и я всегда тобой гордился.
— Э-э-э, спасибо… — говорит Джейсон, — но ты никогда прежде не был так откровенен…
— А может, и стоило. Может, в этом-то и была проблема! Какой из меня вышел отец?
Джейсон качается головой и пожимает плечами:
— Не стоит начинать этот разговор. Я хочу сказать — ты тот, кто ты есть, и я люблю тебя. Ты ведь это знаешь, верно?
Я чувствую, как у меня в горле застревает теннисный мячик и на глаза наворачиваются слезы. До меня впервые доходит, что он действительно меня любит. Любит, вопреки… всему. Он всегда был рад просто побыть со мной. Жаль, что я не смог дать ему большего.
— Я люблю тебя… сынок. Ты точно это знаешь?
— Конечно знаю. Я всегда знал.
— Но отец из меня был никакой. Так ведь?
— Отцы бывают разных форм и размеров. Не хочу вешать тебе лапшу на уши, Тер… папа. В традиционном понимании моим отцом всегда был дед. И мама. Вдвоем они давали мне все, что было нужно ребенку, — говорит Джейсон, а я поднимаю глаза и вижу, как он обеспокоен тем, что я совсем пал духом и сижу повесив голову. — Но…
Я заставляю себя поднять глаза.
— Ты нашел свое место в моей жизни, когда я стал подростком. Ты был моим лучшим другом и таким старшим братом, о котором я мог только мечтать. И поверь мне, в тот момент это было именно то, что нужно.
Мы садимся за стол с парой кружек пива и решаем мировые проблемы. Я думаю о том, как же хорошо, что он сейчас здесь. Он смотрит на книжные полки и качает головой.
— Что? — спрашиваю я.
А потом мы смотрим друг на друга и начинаем безудержно смеяться.
Когда Джейсон уходит, я все никак не могу успокоиться и решаю дернуть немного первого, но вспоминаю, что делать этого не стоит. Я смываю весь пакет в унитаз, чтобы не искушать себя. Я думаю о том, что у меня три прекрасных сына и классная дочь, и это только те дети, которых на меня могли бы официально повесить алиментщики, так что мне есть ради чего жить. Я могу прожить и без ебли. Я раскрываю бирреловского «Моби Дика».
Я читаю книгу и думаю о партии в гольф, которую мы сыграем с Ронни завтра утром, и я правда этого жду! Я читаю, пока хватает сил, а потом буквально доползаю до кровати и проваливаюсь в глубокий сон.
Я просыпаюсь таким отдохнувшим, каким не чувствовал себя уже миллион лет, мне не терпится оказаться с Ронни на поле. На этот раз мы едем в Пиблз, в гольф-кантри-клуб «Макдональд Кардрона». С таблетками я стал гораздо спокойнее, я наслаждаюсь поездкой в сторону границы под блеклым утренним солнцем.
Одна из особенностей гольф-клубов в том, что в основном здесь собираются придурки среднего возраста и совсем уже старые пни. Пташки здесь могут разве что постель погреть, поэтому искушений мало. Немного чистого свежего воздуха да несколько стаканчиков пива после игры, что еще нужно?
Ронни доволен моими успехами, но с паттингом у меня по-прежнему полная пизда. Я достаточно расслаблен, но продолжаю мазать простые, казалось бы, завершающие удары.
— Сосредоточься, Терри, — говорит Ронни, когда мы доходим до трудного удара на седьмой лунке, — постарайся выбросить из головы все, кроме лунки…
И я начинаю думать о том, что нужно как следует сосредоточиться. Сфокусироваться на этой дырке. На попадании в эту чертову дырку. В эту темную, сука, дыру. Отсечь в сознании все остальное. Есть только плавный, мягкий взмах… и вот мяч катится по дерну, затем по грину, немного заворачивает — и… бах! Прямо в чертову лунку!
— Заебись!
— Ого! Вот этот патт, Терри. У тебя получилось! У тебя действительно талант!
Думаю, я раскусил, в чем тут, сука, все дело. Я начинаю играть лучше! И все потому, что я следил за тем, что делает Ронни, слушал голос опыта. Совсем как в те времена, когда я начал тусоваться в «Тиволи Бинго-Хаус», чтобы трахать взрослых пташек. Учиться у школьниц можно только до поры до времени, потом нужно переходить на их мамочек. Когда я еще был подростком, я постоянно испытывал на прочность всяких молоденьких пташек, а они спрашивали: «Кто тебя всему этому научил?» — и я всегда думал про себя: да, наверное, твоя мамка. Это была либо она, либо кинотеатр «Классик» на Николсон-стрит. Железно! Так же и с гольфом: если тебе дано, значит тебе дано, стопудово, нужен только опытный инструктор, который поможет себя проявить. Но есть еще одна особенность, так сказать. Нужно находиться здесь и сейчас, чтобы сфокусироваться на том, что делаешь, но в то же время нужно быть вне происходящего, чтобы тебя не отвлекало все, что происходит вокруг. И тут меня осенило, что в гольфе все совсем как в порно. Ты должен уметь по первому требованию достать свою большую, сука, клюшку, но при этом не позволять ничему отвлекать тебя от дырки.
Все идет хорошо, Ронни в прекрасном настроении, мы сидим в клубном баре «Спайкс» после игры. Пивчик мягко идет по горлу. Затем Ронни смотрит на меня немного виновато и говорит:
— Сегодня вечером я встречаюсь с дамой. Мы идем вместе ужинать. Это женщина из того клуба быстрых знакомств, который ты мне показал.
— Четко. Рад за тебя.
Я отвожу Ронни обратно в город и высаживаю возле отеля. Что-то в его словах не сходится, поэтому, когда он исчезает в дверях «Балморала», я ненадолго задерживаюсь. И тут я, разумеется, вижу, как она переходит дорогу. Конечно же, это не пташка из клуба быстрого съема, а Сэл. Она выглядит иначе, чем обычно, роскошнее, более утонченно, вся вырядилась. Она заходит в отель. Я завожу мотор и еду в свою сраную унылую берлогу.
Я добираюсь до дома и засыпаю, читая «Моби Дика», про чувака, который гоняется за китом. Я думаю про себя: хер с ним, с Моби Диком, что насчет бедного Терри и его «дика»?
