35. Шотландские курильщики переходят в наступление
Терри просыпается под тонкими, колючими лучами солнца, весь в поту, его грудь лихорадочно вздымается. Прошлой ночью он рухнул на кровать прямо в трениках и футболке. Всю ночь отопление было включено на полную мощность, и теперь квартира похожа на сауну. Протирая глаза, он обдумывает жуткие странные сны, которые изводили его ночью.
Терри встает, идет в душ, одевается, после чего смотрит вниз на очертания своего торчащего вбок под нейлоновыми спортивками члена, бормочет себе под нос проклятия и решает, что пойдет на работу в джинсах. В спортивках он слишком сексуально привлекателен.
Управлять кэбом трудно. Даже с таблетками сексуальные позывы полностью не утихают. Терри старается не смотреть на идущих мимо женщин. И тем не менее, когда он отрывает глаза от дороги, этот бугор в паху тут как тут.
— Ты, сука, убить меня решил, — произносит Терри, обращаясь к выпуклости.
— Что? — раздается голос с заднего сиденья.
— Не ты, чувак, — говорит Терри, оборачиваясь, чтобы ответить Толстолобому. Погрузившись в свои мысли, он и забыл, что подобрал друга и везет его в суд.
Нервы Толстолобого растерзаны на мелкие кусочки. Терри кажется, что он буквально чувствует, как вибрация передается через обшивку кэба.
— Это меня кто-то пытается убить, вот уж точно! Я же потеряю лицензию, Терри! Это же мой хлеб, черт возьми; и все из-за какого-то сраного крапаля!
— Могло быть и хуже, приятель, — провозглашает Терри, снова бросая взгляд на свой пах.
Похоже, медикаментозные старания доктора наконец-то подействовали. Верный Друг кажется вялым, но это открытие приносит лишь тупой ухающий стук в груди.
— Как? Куда уж хуже?! — верещит Толстолобый.
— По крайней мере, дырка тебе по-прежнему обеспечена, везучий ты засранец, — задумчиво произносит Терри. — Хватит ныть.
Толстолобый с маниакальным упрямством буравит затылок Терри.
— Ты толкаешь первый тоннами, а меня ловят на крапале гашиша! Где, блядь, справедливость?!
Терри решает ничего на это не отвечать. Толстолобый разгневан, а после того, как его лишат прав, вполне может состояться какая-нибудь завершающая беседа в диспетчерской. Терри хочет, чтобы старый друг остался с ним заодно, тогда у Толстолобого не будет повода его сдать. Хуже всего то, что теперь Терри не может встречаться с Большой Лиз. А сливать Большую Лиз нельзя; это значит нарываться на неприятности. Придется объяснить ей, в какую передрягу он попал. Терри паркуется на Хантер-Сквер. Они с Толстолобым выходят и в тишине идут в сторону здания суда. Терри решает остаться на заседание, он занимает место среди слушателей и оказывается среди обычного сборища студентов и тунеядцев, которые стекаются сюда в поисках развлечений.
Судья, мужик за шестьдесят, с раскисшим лицом, устало смотрит на Толстолобого. Для Терри очевидно, что судья относится к этому делу лишь как к очередному эпизоду из «Дня сурка».
— Почему при вас была обнаружена марихуана?
Толстолобый смотрит на судью выпучив глаза:
— Я страдаю от приступов тревоги, ваша честь.
— Вы обращались к врачу?
— Да. Но он только посоветовал мне нюхать поменьше первого.
На местах для слушателей кто-то разражается гоготом. Магистрату не так весело: Толстолобому выписывают штраф на тонну и на год лишают прав.
Терри встречает своего друга на улице, где тот инструктирует своего адвоката. Терри слышит, как адвокат отвечает, что думать об апелляции «совершенно бесполезно». Терри считает, что это благоприятный результат.
— По крайней мере, трахаться тебе никто не запретил, приятель. Вся эта история с больным сердцем заставила меня пересмотреть свои приоритеты, — с грустью признается он.
— Что? Ты прикалываешься? А чем я буду на жизнь зарабатывать?
— В моей жизни был этап, когда я просто не выходил из своей старой детской комнаты в доме у мамки, — задумчиво вспоминает Терри, углубившись в собственную печальную историю. — Впал в депрессию, после того как один мой дружбан откинулся, а пташка, с которой я гулял, меня бросила. Разумеется, ко мне по-прежнему приходила парочка потрепанных тёл, чтобы вместе посмотреть порнушку и посидеть у меня на лице.
— И что? И что с того?
— Ты хотя бы остался свободным человеком, ты все еще можешь кому-нибудь присунуть, — с горечью сокрушается Терри, — не то что я. — Он похлопывает себя по ширинке. — Это лучше, чем ходить с бракованным движком. Чуть только, сука, возбудился — и бах: гудбай, Америка, чао-какао и яйца на мостовой. Иногда я думаю: на кой мне все это, давай, сука, одним махом.
Они садятся в кэб и отправляются в «Такси-клаб» в Паудерхолле. Блейдси, Культяпка Джек и Эрик Степлс, бывший заводила из хибби, который стал христианским сектантом, — все здесь, и, пока они выражают соболезнования Толстолобому, на столе появляется первая партия выпивки.
— По крайней мере, тебе больше не придется подлаживаться под диспетчерскую, — говорит опальному таксисту Эрик.
— Вот ты, Терри, постоянно подлаживаешься под диспетчерскую, — ухмыляется Культяпка Джек, — под диспетчерскую в лице Большой Лиз!
Все смеются, кроме Толстолобого и самого Терри.
— А где же твоя новая подружка, Терри? — спрашивает Джек.
— Которая из них? — хихикает Блейдси. — В перерывах между такси и киносъемками Терри много еще чего успевает на ходу!
Толстолобый впервые за сегодня оживляется: он изучает, как на лицо Терри наползает несвойственная ему тень обреченности, пока Джек рассказывает байку о том, как он пытался помешать двум женщинам сесть в частное такси.
— Частный извоз? Чертовы сексуальные извращенцы. Да я бы ни одной дамочке, из тех, кого я знаю, не позволил залезть в кэб к этим вонючим уголовникам!
Эрик сообщает собравшимся, что встречался с девушкой из своего религиозного кружка. Она придерживается строгих принципов, поэтому вход в ее мохнатку запрещен до тех пор, пока она не увидит обручальное кольцо; правда, анальным сексом она неохотно, но все же занимается. Судя по его виду, Эрик не собирается спешить с предложением.
— Лучше подождать, — подмигивает он, — пока нам не подаст знак самый главный. — И Эрик смотрит в потолок.
Этот разговор уже измучил Терри, внутри у которого все горит и мечется от жалости к самому себе. Он извиняется и уходит, а его друзья обмениваются чередой вопросительных взглядов.
На улице очень холодно. Терри садится в машину и неожиданно его захлестывает чувство неповиновения.
НУ НАХУЙ.
Поэтому он едет из города в Портобелло к Сэл. Она счастлива его видеть и тащит прямо наверх, в спальню, она едва замечает непривычную скованность его движений и рассказывает ему, что мама вышла в «Дженнерс», чтобы выпить свой полуденный кофе, в то же время Сэл уже стаскивает с себя трусы, расстегивает ремень Терри и спускает с него джинсы. Она помогает ему, и член Терри выпрыгивает, как черт из табакерки; даже несмотря на таблетки, он становится твердым, и Сэл тут же берется за дело.
Терри откидывается на кровать и смотрит вверх, на пастельных тонов абажур, который наполняет комнату скучным светом.
Сука, она же меня убьет…
Похуй, все мы умрем…
Ох, пиздец!
И тут Терри понимает, что его сердце начинает колотиться и слышит громогласное:
— ХВАТИТ!
Он так же потрясен этим, как и Сэл. Кажется, что голос раздался откуда угодно, но только не из его груди.
— Что? В чем дело? — Сэл поднимает на него глаза, от ее нижней губы до головки члена тянется ниточка предсемени.
— Ни в чем, — быстро произносит Терри и теперь он отчаянно жаждет продолжения.
Но тут распахивается дверь и мать Сары-Энн, Эвелин, останавливается в проходе, глядя на них. Пару секунд она колеблется, после чего надменно поднимает бровь, разворачивается и уходит, закрыв за собой дверь.
— БЛЯДЬ! — кричит Сара-Энн Ламонт. — Чертова старая пронырливая корова!
Терри решает, что это знак. Эта женщина спасла ему жизнь. Если бы не ее вмешательство, он бы не избежал полноценного сеанса, который прикончил бы его хрупкое сердце. Он вскакивает и начинает в спешке одеваться.
— О господи. — Сара-Энн закатывает глаза. — Что… куда ты собрался?
— Я сваливаю отсюда, — отвечает Терри и сбегает вниз, а Сара-Энн, натягивая свои вещи, спешит за ним.
— Терри, подожди, — умоляет она.
Эвелин поджидает их в конце лестницы. Она выскакивает прямо перед ними с загадочной ухмылкой на лице.
— Разве твой друг не останется на чай?
— Не, спасиб, надо бежать, ага, — кивает Терри, а затем поворачивается к Саре-Энн. — Увидимся. — После чего открывает входную дверь и выходит на морозный воздух.
Сара-Энн вылетает за ним следом.
— Что случилось? Да что с тобой такое? Мы же не дети, черт возьми! Я делаю то, что хочу, и эта желчная старая карга не помешает нам тра…
— Послушай, мне не здоровится, — перебивает Терри. — Лучше, если мы не будем встречаться какое-то время. Мне жаль.
— Ну и иди нахуй! — кричит Сара-Энн, разворачивается и видит свою мать, которая стоит, сложив руки, в дверях. Сара-Энн проносится мимо нее и заходит в дом, а Терри садится в кэб и уезжает.
Он как раз проезжает стадион «Мидоубэнк», когда раздается звонок от Ронни Чекера. Терри настолько смятен своим бедственным положением, что посвящает американца в тайну ужасных масштабов своей трагедии. Ронни предлагает встретиться в «Балморале».
Приехав в отель, он видит Ронни в лобби, в огромном кожаном кресле возле камина. Он пригладил свой ирокез, на нем свитер «Прингл». Рядом лежит сумка для гольфа. Терри пододвигает еще одно такое же кресло поближе и садится рядом с Ронни.
— Это тяжелый удар, Терри, — вздыхает Ронни, — особенно для такого парня, как ты, который просто не может перестать думать о кисках.
— Они сводят меня с ума, — признает Терри, но спешит поскорее направить свои мысли на что-нибудь другое. — Как у тебя дела? От полиции или от этих сыскарей ничего не слышно про виски?
— Эти говнюки… знаешь, с тех пор как я с ними посрался, я сомневаюсь, что они станут за меня вписываться. Агент все еще надеется на парней, которые занимаются расследованием, но кажется, что бутылка просто испарилась.
В лобби широким шагом входит эффектная женщина, она держит себя так, словно идет по подиуму, и ее немедленно облепляет суетящаяся прислуга. Ронни ловит глухой стон, выражающий всю безнадежность желания Терри.
— Тебе надо переключить внимание.
— Мне никак не выбросить это из головы! В этом-то, черт возьми, и проблема!
— Поехали со мной мячи погоняем, я собираюсь еще потренироваться с этим профи из клуба в Норт-Берике.
— Да я и в гольф-то ни разу не играл, чувак, — усмехается Терри, — это не мое.
— Терри, это заявление совершенно бессмысленно, черт тебя побери. С чего вы все это взяли, если вы даже ни разу в него не играли? — Ронни потрясает своей сумкой для гольфа, а затем, понизив голос, продолжает: — И кроме того, это лучший заменитель секса, известный человечеству. Когда моя вторая жена ушла от меня и стала трахать своего инструктора по бадминтону — не инструктора по теннису и не инструктора по фитнесу, нет, чертового инструктора по бадминтону, как тебе такой удар по мужскому самолюбию? — что ж, тогда я проводил на поле каждый божий день. Только это помогало мне не думать о том, чем эти двое в это время занимаются.
Теперь Терри весь внимание.
— Серьезно?
— Гольф — это дзен, Терри. Ты выходишь на поле и оказываешься в мире, где все твои сомнения и победы теряют какую бы то ни было значимость, если они не имеют отношения к тому, что происходит здесь и сейчас.
— Покатит, — с мрачной покорностью произносит Терри.
— Прекрасно, можем арендовать для тебя набор клюшек прямо здесь! Заезжай сюда завтра в девять.
— Может быть, попозже? Я в это время должен быть на приеме у врача.
— Разумеется… — говорит Ронни, уловив в голосе Терри беспокойство. — Позвони мне, когда освободишься. Ах да. — Он заискивающе улыбается. — Слушай, Терри, не хочу, чтобы это выглядело так, словно я пользуюсь твоим положением, но я тут подумал, вдруг ты мог бы скинуть мне номерок старушки Оккупай, а? Просто я подумал, что ты, вероятно, больше не можешь с ней встречаться, а я, должен тебе признаться, так и не смог выбросить эту девчонку из головы!
— Настоящий джентльмен никогда не разбрасывается номерами своих дам. — Терриины кудряшки со свистом рассекают воздух, он как будто возмущен, однако представившаяся возможность — прям гора с плеч. — Но я могу передать ей твой, если хочешь, и попросить тебе звякнуть.
— Конечно… спасибо, Терри.
— Дам тебе махонький совет, — вдруг понижает голос Терри. — Думаю, тебе скорее подфартит, если ты проявишь участие к ее работе. Ну, скажем, предложишь ей профинансировать одну из ее постановок во время фестиваля. Участие стоит кучу бабла. Тебе-то, конечно, без разницы, но для нее искусство — это всё.
— А это мысль, — подмигивает Ронни, — ох и хитер же ты!
— Психология, чувак. — Терри стучит себя по виску и встает. — Увидимся утром, и спасибо за компанию. Мне полегчало.
— Всегда к твоим услугам, приятель! — заливается Ронни. — И еще, Терри, насчет обыска твоей квартиры вчера вечером, ты ведь понимаешь, что это все Ларс? Я тебе доверяю, бро. Ты один из немногих, кому я вообще могу доверять.
— Все путем, — бормочет Терри и уходит, думая про себя: «Да пошел он нахуй, пускай они с Суицидницей Сэл развлекаются сколько угодно». Он выходит на улицу, садится в такси и едет в Брумхауз.
С тех пор как Терри перестал развозить на грузовичке фруктовые воды, дома успели отремонтировать. Район по-прежнему бедный, но прилегающие к зданиям сады предусмотрительно обнесли качественными металлическими ограждениями. Терри находит дом Донны и думает, что, имея детей, она, вероятно, предпочла, чтобы государство выдало ей квартиру на первом этаже. Когда он заходит в подъезд, из квартиры как раз выходят двое молодых худых парней, один застенчивый, а второй агрессивный. Заметив Терри, Донна удивляется.
— Тер… Папа, — говорит она скорее для уходящих парней, чем для него. — Дрю, Пого, увидимся, — бросает она им вслед, и под непрестанным взглядом Терри они пробираются к выходу, Терри же заходит в квартиру.
Внутри стоит сильный запах подгузников. Терри проходит в гостиную и невольно теряет запал, когда видит разбросанные вокруг остатки вечеринки или, хуже того, жизни, которая никак не пойдет ребенку на пользу. Пустые бутылки, переполненные пепельницы, трубки и пустые пакетики разбросаны по грязному стеклянному столику.
— Как жизнь? — спрашивает Донна.
У нее круглое лицо и большие овальные глаза, она настолько похожа на свою мать, Вивиан, вторую настоящую любовь Терри, что у него на секунду перехватывает дыхание.
— Неплохо. Вот, решил заехать, — говорит он, внезапно почувствовав стыдливость. — Посмотреть на ребенка типа.
— Ясно, — говорит Донна и предлагает ему чашку чая, но Терри отказывается. Она уходит в другую комнату и возвращается с ребенком на руках. — Только что пришлось ее переодеть, — говорит Донна, она вся какая-то напряженная и дерганая.
Младенец — радостный, издающий булькающие звуки человечек — с некоторой даже силой хватает услужливо предложенный Терри палец.
— Так вот, значит, она какая, знаменитая Кейси, — произносит он и немедленно начинает сожалеть о том, что смог выдавить из себя лишь эту банальность.
— Ага, Кейси Линн, — говорит Донна.
По телевизору показывают какой-то региональный турнир по гольфу. Терри видит, что играет Иэн Ренвик, и он не прочь немного посмотреть игру, но Донна, очевидно, не фанат гольфа, она с нескрываемым раздражением выключает экран.
Они обмениваются минимальным набором стандартных фраз, обоих тяготит масса слов, через которые нужно пробираться, каждый их них слишком измучен, чтобы заняться расчисткой той горы из осколков чувств, которая между ними образовалась. Собираясь уходить, Терри протягивает Донне двести фунтов.
— Купи что-нибудь для ребенка, — говорит он. Терри чувствует, как рука Донны неуверенно берет банкноты.
Пока он едет с западной окраины города, Терри думает, на что же Донна на самом деле потратит эти деньги. Терри слишком поглощен наблюдением за едущими впереди машинами и избегает смотреть на тротуар, чтобы случайно не увидеть там какую-нибудь женщину, поэтому он не замечает еще одного погруженного в размышления человека — идущего своей шаркающей походкой малыша Джонти Маккея.
Джонти думает, что, если бы его посадили в тюрьму, это было бы правильно: это значит — Бог его наказал. Но когда он обходит трамвайное кольцо и подходит к мосту, он понимает, что никаких полицейских ограждений впереди нет, никаких свидетельств того, что здесь было обнаружено некое золотое тело: вокруг только строители занимаются своими делами. Площадка по-прежнему огорожена, но Джонти замечает знакомую дыру, и его худощавое тельце проскальзывает внутрь. Несколько строителей бросают на него взгляды, пока он идет к краю наполовину недостроенного моста, а затем смотрит вниз, на основание железного каркаса того обелиска, под которым была похоронена Джинти. Однако та часть каркаса уже залита бетоном, его сдерживает деревянная опалубка, он сохнет и превращается в очередную секцию опоры моста. Должно быть, строители просто залили бетон прямо в дыру, поверх лежащей под покрывалом Джинти. Голова Джонти быстро вертится взад и вперед, как у воробья. Вместо восторга на него обрушивается приступ паники. О боже мой, они похоронили мою малышку Джинти внутри огромной колонны. Так нечестно.
Но затем он здраво рассуждает, что, когда стройку закончат, он всегда сможет проехать мимо этого места на трамвае, если захочет навестить Джинти. Это будет похоже на посещение кладбища, только очень быстрое и без болтливого священника. Эта мысль воодушевляет Джонти, и он начинает искать глазами то место, где будет находиться станция, и прикидывает, сколько у него будет времени, чтобы поговорить с колонной.
К нему подходит прораб в спецодежде, желтом жилете и каске:
— Тебе нельзя здесь находиться, парень. Для этого нужно разрешение.
— А когда уже будут готовы рельсы?
— Ох… этого никто не знает, приятель, — говорит прораб, берет Джонти за локоть и ведет к воротам на выходе. Пока он открывает ворота и выпроваживает Джонти наружу, он успевает постучать по своей металлической каске и указать пальцем на знак, который висит на заборе из проволочной сетки. — Без такой штуки тебе сюда нельзя, а чтобы получить такую, ты должен здесь работать.
Немного озадаченный, Джонти оглядывается по сторонам, затем медленно кивает головой и уходит прочь по перекопанной улице. Прораб смотрит ему вслед. Еще один строитель, который наблюдал за разговором, приподнимает бровь.
— Наверное, у парня не все дома. Жаль, да.
Джонти продолжает идти по Балгрин-роуд. На улице холодно, но он не обращает внимания. Ему нравится втягивать в легкие холодный воздух, задерживать его, а затем с силой выдыхать и смотреть, получилось ли у него дыхание дракона лучше, чем в прошлый раз. Он поворачивает на Горджи-роуд и машет кому-то, кто сидит на первом этаже автобуса № 22 и кого, как ему кажется, он знает. Человек в автобусе отворачивается. Джонти заходит к себе в квартиру, без Джинти здесь пахнет лучше, но это уже другая квартира. Скоро Джонти становится совсем одиноко. Когда неожиданно раздается звонок в дверь, он испытывает и воодушевление, и в то же время испуг.
Один взгляд в дверной глазок: большое канареечно-желтое пятно. Это Морис, отец Джинти. Джонти трясется от страха, он решает притвориться, что никого нет дома, но понимает, что рано или поздно ему придется увидеться с родней. Он набирает полную грудь воздуха и открывает дверь, чтобы впустить Мориса.
— Я знал, что это ты, Морис. Канареечно-желтый флис. Ага.
Морис выглядит очень расстроенным и опускает любезности:
— Где она? Она не звонила, она не отвечает… что-то случилось… теперь уже не до шуток, Джонти!
— Я думал, что она у тебя, Морис, ага, Морис, у тебя… — говорит Джонти и идет в гостиную.
Морис нетерпеливо идет следом, толстые линзы его очков увеличивают глаза до маниакальных размеров.
— С чего бы ей быть у меня?
Джонти чувствует, что он, как никогда, близок к тюрьме. Он оборачивается и встречается с изможденным, наполовину спрятанным за очками лицом Мориса, неожиданно в его воображении рисуется картина, на которой он делит одну камеру с закоренелым зэком. С губ Джонти срывается полуправда, полуложь:
— Мы рассорились, Морис, если честно, ага, повздорили мы… точняк, я думал, она пойдет к тебе, а она просто ушла и так и не вернулась, если честно. Я думал, она пойдет к тебе, Морис, точняк, я так и думал.
— Из-за чего это вы рассорились? — спрашивает Морис, и в нос ему бьет зловоние, ничего хорошего не предвещающее.
— Я поймал ее в этом «Пабе без названия» в ту ночь, когда была Мошонка. Она была в тубзике, с другим парнем. Нюхала эту хрень. Точняк, нюхала странную хрень.
— Наркотики? — выкатывает глаза Морис, и Джонти вспоминает змею в «Книге джунглей». — Господи Исусе! — Морис плюхается на диван, но сразу же жалеет об этой опрометчивой передислокации, потому что ему в задницу впивается сломанная пружина. Он с недовольным видом двигается в сторону. — Ну, этому она уж точно не у меня научилась. Точно! Я знал, что она много чего себе позволяет с парнями, но о наркотиках я даже не догадывался. Я думал, что мы воспитали в ней здравый смысл…
— Точняк, странную хрень себе в нос, это она любила, ага, любила… — с тяжелым сердцем признается Джонти, он чувствует, что придает Джинти, рассказывая об этом. Он присаживается на диван рядом с Морисом.
— Моя Вероника, упокой Господь ее душу, никогда такой не была, — признается Морис, в то время как его увлажняющиеся глаза образуют за очками еще один блестящий слой. — Ни с наркотиками, ни с мужчинами. — Он награждает Джонти испытующим взглядом. — Она была невинна в первую брачную ночь, представь себе.
— Как Иисус?
— Лучше, чем Иисус! — хмурится Морис. — Как чертова Мать Иисуса! Как Дева Мария, ни один мужчина к ней не прикоснулся!
Джонти полностью захвачен этой мыслью.
— То есть ты чувствовал себя Богом, Морис, в первую брачную ночь и все такое? Готов поспорить, что так!
Морис весь ощетинился от едва сдерживаемой злобы, он сурово смотрит на Джонти. Однако решает, что Джонти слишком наивен, чтобы на него обижаться.
— Ну что ты за парень… — Морис кладет руку Джонти на плечо. Затем смотрит на него со слезами на глазах. — Чувствовал, Джонти. Да, именно так я себя и чувствовал.
— Наверняка это было суперклево.
Морис кивает и достает сигарету из золотого портсигара. Этот портсигар — его отличительная черта, он очень важен для Мориса. Он считает, что шотландские курильщики повинны в том, что сами навлекли на себя запрет на курение, потому что выглядели как нищеброды, ходили с торчащими из карманов ужасно безвкусными пачками сигарет. Неужели это так сложно и хлопотно переложить сигареты в портсигар, как это делали раньше? Тогда жизнь состояла из ощущений. Морис закуривает «Мальборо» и приглаживает назад свои длинные, жирные седые волосы, которые упали на глаза, пока он снимал очки. Джонти смотрит, как непослушные локоны тут же снова ложатся Морису на лицо, и теперь Морис напоминает ему хайлендскую корову или скорее даже, думает Джонти, учитывая большие желтые зубы, шетлендского пони. Морис снова отводит волосы назад.
— Ты говорил с ней? С моей малышкой Джинти?
— Нет, я пытался дозвониться, но там просто идут гудки. Если честно, Морис, я думаю, она может знать, что это я, и поэтому она не отвечает, не берет трубку, точняк, не берет трубку. Ага. Ага.
Морис трясет головой:
— Нет, не в этом дело, потому что она не берет трубку, даже если я ей звоню, — размахивает своим телефоном Морис. Джонти чувствует, как в кармане спортивок телефон Джинти трется об его собственный телефон. — О чем же вы еще спорили? — Морис смеряет Джонти одним глазом. — Кроме этих наркотиков, кокаина и парня в «Пабе без названия»?
— О деньгах, Морис, — произносит Джонти, почувствовав вдохновение.
— Да, с ними туго, и то правда. Да когда с ними было не туго?
— Верно, Морис, когда с ними было не туго!
Тут в кармане у Джонти раздается звонок. У него два телефона, его собственный и Джинти, и на обоих на звонке стоит «„Хартс“, „Хартс“, славные „Хартс“».
— Ты не хочешь, черт возьми, ответить?
Джонти встает и вытаскивает из кармана звонящий телефон. Он уверен, что ставил телефон Джинти на вибровызов. Но в руке у него все же оказывается ее трубка, она отличается от коричневого телефона Джонти тем, что вставлена в розовый чехол а-ля граф Розбери. Джонти с трудом сглатывает слюну, телефон продолжает звонить.
— Возьми свою чертову трубку! Может быть, это она, из телефонной будки или еще откуда! — сверкает глазами Морис.
И, медленно отходя к окну, Джонти отвечает. Он прижимает телефон к уху.
— Это ты, Джинти? Это Энджи! Куда ты пропала, Джинти? Это ты? — Джонти молча сбрасывает звонок.
— Кто это был? — интересуется Морис, пролистывая список телефонных номеров в собственном мобильнике.
— Ошиблись номером, — отвечает Джонти, — ну или не ошиблись, точняк, ну ты знаешь, опять эти, которые все пытаются продать тебе страховку.
— Вот мать их, достали уже, — ворчит Морис и продолжает возиться со своим телефоном, но уже более рассеянно. Он поднимает глаза на любовника своей дочери. — У меня нет денег, Джонти. Да ты и сам это знаешь, и Джинти знает. Я бы помог вам, если б мог, но я и сам едва свожу концы с концами. Видел все эти красные счета? Только от одного откупишься, другой уже тут как тут. — Морис качает головой.
Джонти тоже качает головой, потому что считает, что Морис прав.
— Ты прав, Морис, точняк, на самом деле, ты прав!
— Женщины. — Морис закатывает глаза и на несколько коротких секунд из-за этих очков и того, как падает свет, он так сильно напоминает Джонти свою мертвую дочь, что Джонти невольно охает. — Я не говорю, что с Джинти легко. — Морис совсем не замечает безысходность на лице Джонти. — Она росла сложной девчушкой. — Его лицо кривится в печальной улыбке. — Знаешь, я удивлен, что вы так долго были вместе. Я думал, она рассорится с тобой так же, как и со всеми, кто был прежде. Разумеется, Джонти, среди тех парней тоже были хорошие, и предостаточно! — Морис останавливает свой многослойный взгляд на Джонти. — Надеюсь, тебя не обижает то, что я говорю, Джонти? Но ты ведь знал, что к чему! Сам это сказал! Я про ссору! Про того парня! В «Пабе без названия»!
Но Джонти не хочет ничего этого слышать, нет, не хочет.
— Нет, Морис, конечно, ты имеешь право высказать свое мнение, точняк, точняк, высказать свое мнение, точняк… — рассеянно произносит он и снова садится на диван возле Мориса.
— Так что, у нее другой парень? Я не имею в виду какого-то там бродягу с пакетиком кокаина в кармане! Ты что-то недоговариваешь, верно? — Двоящиеся стеклянные глаза Мориса гипнотизируют Джонти. — Она наверняка сейчас живет у кого-то еще! Опять водит кого-нибудь за нос! Так ведь?
Мозг Джонти вскипает, но наружу выходит только мрачное бормотание:
— «Паб без названия»… это плохое место. Точняк, плохое.
— Заметь, Джонти, это не я сказал! Прежде чем ввести запрет на курение у себя в пабе, этот Джейк рассказывал всем направо и налево, что он скорее сядет в тюрьму, чем согласится на это. Вступил в КУКиШ, все такое! Его фотографию даже показали в новостях! А потом, как только они вводят запрет, он вышвыривает меня за то, что я затянулся! Говорит: «Это мой хлеб». — Лицо Мориса вспыхивает ненавистью. — Этот ублюдок вогнал нож в спину шотландских курильщиков!
— Вогнал…
— Ага, я иногда туда захожу и ничего не говорю на этот счет. Просто сажусь в углу и смотрю, молча его осуждаю, Джонти. Осуждаю его от лица всех потребителей табака в Шотландии. Проклятый лицемер!
— Осуждаешь…
— Но вот ты никогда не осуждаешь мою малышку Джинти, и мне это нравится. Да, ты ей предан, и мне нравится это в тебе, Джонти, — повторяет Морис и, кажется, уже хочет встать с дивана, но вместо этого подсаживается поближе к Джонти и кладет ему на плечо руку. — Не знаю, что она там о себе рассказывала за закрытыми дверьми и все такое прочее, но, думаю, что ее прошлое — это ее личное дело.
— Личное дело, — тихо вздыхает Джонти, поглаживая подбородок и глядя в пустоту.
— Да, много их было до тебя. — Брови Мориса выползают из-за оправы и поднимаются на лоб.
Джонти чувствует, что должен как-то отреагировать, но не знает как. Он думает о Джинти, сначала такой розовой, потом синей, потом золотой.
Морис резко сжимает его плечо. Из-за артрита рука Мориса выглядит, да и вцепляется в плоть, словно когти хищной птицы.
— И все они были куда более сообразительными, чем ты. — Морис бросает быстрый взгляд на пол и качает головой. — Это я виноват. Я говорил ей: «Найди парня с мозгами». Но парни с мозгами быстро все про нее понимали… — Он смотрит на Джонти и вдруг начинает заливаться слезами. — Где моя маленькая принцесса, Джонти? Где моя малышка Джинти?
Теперь очередь Джонти приобнимать Мориса за плечи:
— Ну, ну… Морис… не расстраивайся… ага… не надо…
Морис обвивает Джонти за тонкую талию сзади и говорит:
— Мне так одиноко, Джонти… Вероники нет… а теперь нет еще и малышки Джинти… понимаешь, о чем я?
— Ага…
— Тебе тоже будет одиноко, Джонти. Тебе будет ее не хватать и все такое, — тихо стонет Морис, но его глаза сосредоточены, он ждет реакции.
Джонти замерз, он сбит с толку и никак не реагирует на то, что палец Мориса опускается ему в треники и начинает его поглаживать.
— Ага… — Джонти смотрит на Мориса в профиль и видит его ноздри, все в маленьких красных паучьих лапках. Он чувствует, что должно произойти что-то плохое, но считает, что заслужил это.
— Остались только мы с тобой, да, приятель!
— Да… только мы…
А затем Морис разворачивается и целует Джонти в губы. Джонти не отвечает, но и не сопротивляется. Его сжатый рот напоминает ящик для писем. Морис отодвигается назад, но с лукавым и решительным видом начинает развязывать шнурок на трениках Джонти. Это не кажется Джонти таким же ужасающе преступным, как то, что Морис проделал только что.
— Давай, Джонти, дружище, катись оно все к черту, давай-ка я тебе помогу снять… давай, приятель…
Интересно, думает Джонти, снимет ли Морис свою канареечно-желтую куртку. И действительно, он снимает ее, встает и ведет Джонти в спальню. Теперь они оба раздеты, Джонти старается не смотреть на член Мориса, они забираются под одеяло, и Джонти чувствует запах Джинти. Это не та Джинти, о которой он привык думать, а та, которая лежала здесь в самом конце. Даже несмотря на открытые окна, запах разложения так и не выветрился, белье пропиталось им. Джонти подташнивает, и он думает о том, что ему стоило сходить в прачечную. Однако Морис, кажется, ничего не замечает. На его лице незаметно поселилась улыбка Чеширского кота, и на одно страшное и в то же время прекрасное мгновение в выражении лица Мориса Джонти отчетливо видится лицо его дочери, которую Джонти так любил.
Джонти может думать только о том, что он заслужил то, что должно произойти, что бы это ни было, потому что дочь Мориса умерла и в этом виноват только Джонти. Что еще я могу для него сделать, если не дать ему меня попользовать?
Он слышит грубый плевок и чувствует, как между ягодиц течет влага. Дальше следует прикосновение, более нежное, чем он ожидал, и чувство проникновения, Джонти решает, что это палец входит в его анус. Он нервно хихикает.
— Ха-ха-ха… Морис…
Затем на его плечо словно опускаются тиски, далее грубый толчок и более резкое проникновение: жалящая, неутихающая, жгучая боль.
— Постарайся расслабиться, — вкрадчиво произносит ему на ухо Морис, — так будет меньше натирать…
Джонти хочет сказать Морису, что в прикроватной тумбочке есть гель, потому что иногда Джинти начинало натирать там, внизу, и тогда она предпочитала воспользоваться им. Но Морис хрипит и снова толкает, и Джонти приходится сжать зубы от невыносимой боли, которую, как ему кажется, он заслужил.
— Ай… Морис… ай… — кряхтит Джонти.
Морис выдает череду указаний и подбадриваний, но Джонти пропускает их мимо ушей. Несмотря на упрямство, с которым Морис продолжает создавать анальные трещины, Джонти думает не об отце, а о дочери и той странной цепочке событий, которая привела его сюда. Затем Морис издает злобный, похожий на скрежет звук, что-то вроде победного возгласа:
— Помни про Аламо! — И неожиданно все заканчивается. Почти в то же мгновение он вылезает из кровати и начинает быстро одеваться.
Джонти тоже встает и идет в гостиную, на ходу собирая разбросанные вещи и одеваясь. У него болит и чешется задница, а геморроидальные шишки так раздражены, как бывает, только когда он ходит в туалет горохом. Правда, как объяснил ему доктор Спирс, когда выписывал геморроидальную мазь, колются не сами какашки, а вздувшиеся геморроидальные шишки. Джонти встает у окна, смотрит через дорогу на «Паб без названия» и ждет, когда Морис уйдет.
Но кажется, Морис не спешит покидать квартиру.
— Не пойми меня неправильно, Джонти, — говорит он, выходя в гостиную и застегивая молнию на брюках, в то время как Джонти смотрит на проезжающий мимо автобус. — Я ведь не в тюрьме этому научился. Это все стройка, Джонти, большие строительные площадки, — с болью в голосе выдавливает он. — Да уж, тогда еще были женщины и все такое, иногда даже целые толпы женщин. Но в случае крайней необходимости — да, Джонти. Приходится учиться таким вещам, просто на крайний случай!
Кажется, Морис впервые терзается угрызениями совести, Джонти же не издает ни звука, он смотрит вдаль, его взгляд прикован к деревянным ставням в окне многоэтажки напротив. Матерый зэк и ветеран строек чувствует душевный позыв оставить канареечно-желтую флисовую куртку, которой Джонти так восхищался.
— Оставь-ка ее себе, Джонти, сынок, я раздобуду себе еще одну, — мрачно кивает Морис, полагая, что сможет разглядеть в глазах Джонти искорку в ответ на этот подарок. — Я знаю одного парня в Инглистоне. У него такая же, только с логотипом «Детройт тайгерс».
Джонти с беспокойством провожает Мориса взглядом, боясь, что тот передумает и вернется, чтобы забрать свою куртку. Как только захлопывается входная дверь, Джонти выпускает воздух из легких, только сейчас осознав, что стоял, задержав дыхание. Он прислушивается к мелодичному насвистыванию «Кэмптаунских скачек» и удаляющемуся стуку ботинок на лестнице. Но затем Джонти начинает плакать из-за Джинти и, срывая с себя одежду, идет в душ. Он хочет все с себя смыть, но нет горячей воды, и, кажется, душ сломан, так что он просто вытирает задницу. Затем ставит чайник, наливает горячую воду в таз и садится в него.
Джонти и Джинти… теперь ты можешь быть первой, Джинти; Джинти и Джонти, Джинти и Джонти, Джинти и Джонти, Джинти и Джонти…
Он сидит так какое-то время, пока вода не становится чуть теплой и у него не съеживаются яички. Он дрожит и решает вылезти и пойти на улицу, радуясь, что ему хватит денег на «Макдональдс».
