Глава 18
Черные бушлаты
1. Севастополь. 18 ноября 1941 года
Чоргуньский опорный пункт расположился в районе деревень Верхний и Нижний Чоргунь и высоты с Итальянским кладбищем.
Опорный пункт должен был прикрывать Ялтинское шоссе и не допустить прорыва немцев к Балаклаве, в Золотую балку и к Инкерману. Как раз мимо Нижнего Чоргуня протекала Черная речка.
Филипп приехал к «чоргуньцам» с проверкой. Нельзя было допустить тех досадных и губительных ошибок, что случились «в тот раз». Октябрьский кривовато усмехнулся.
Зря он радовался тогда, 21 июня, когда снова оказался здесь за день до войны. «Ура! Все можно исправить!»
Вроде так и есть. Можно даже сказать, что он совершил гораздо больше, чем предполагал вначале. Ведь именно из-за него не произошли разгромы под Уманью и Киевом. Все так.
Но и именно теперь, когда перед ним заново, во второй раз прокручивалась лента его жизни, становилось ясно, каков был масштаб тогдашних его ошибок и заблуждений.
Понятно, что не одного его преследовал страх перед итальянским флотом, который никогда не появлялся в Черном море, да и не был способен на это. Сам нарком Кузнецов придерживался мнения, что корабли дуче вот-вот нападут на Крым. И все эти совершенно идиотские постановки мин у собственных портов, на которых подрывались советские же корабли, гражданские и боевые, были не самодурством комфлота, а требованием Наркомата РККФ.
Но ведь ошибок было совершено очень и очень много. По сути, любое его действие «в тот раз» диктовалось не тактикой и стратегией, а трусостью или глупостью.
Как можно было 31 октября, перед самым штурмом Севастополя, отправить линкор и крейсера в Поти?
В составе ПВО насчитывалось сорок зенитных батарей – сто шестьдесят орудий среднего калибра, семь батарей с тридцатью шестью пушками малого калибра, плюс девяносто прожекторов. И он тогда щедро отполовинил матчасть у пэвэошников, отправив сколько-то там батарей в кавказские порты – оберегать ранее уведенные корабли. Зачем, спрашивается?
Корабли были нужны здесь, в Севастополе!
Филипп поморщился. Хватит уже рефлексировать, как дристливый интеллигентик! Что было, то было.
Ты признал свои ошибки? Признал. Понял, что дураком был и трусом? Понял. Встал на «путь исправления»? Встал. Чего еще?
Октябрьский внимательно оглядел в бинокль позиции Чоргуньского опорного пункта. ДОТ № 72, в котором находился комфлота, был вооружен 152-миллиметровым орудием. Сектор обстрела в 120 градусов позволял вести огонь почти по всей долине.
ДОТ находился у дороги к Нижнему Чоргуню, его прикрывали два пулеметных дота и один артиллерийский, с 102-миллиметровой пушкой.
В тылу дорогу Шули – Севастополь держали под обстрелом доты 69-й, 70-й и 71-й, все с 102-миллиметровыми пушками. ДОТ № 73, стоявший в изгибе шоссе, ниже деревни Камары, был вооружен 130-миллиметровым орудием.
– Сюда выдвигается 72-я дивизия немцев, – рассказывал полковник Ласкин, комендант 2-го сектора обороны. – Противник обнаружен к югу от Алсу, рядом с Чатал-Кая. Его задача – соединиться с 50-й дивизией вермахта. Последняя находится юго-западнее деревни Шули. Стыка между дивизиями нет, и у 72-й дивизии задача такая – пробить коридор в направлении Уненбаш-Упа. На сегодняшний день противник остановился перед укреплениями нашего пункта. Долина Черной речки до каньона простреливается артиллерией 134-го гаубичного полка и 51-го армейского, а также огнем дотов. Алсу занята батальоном 4-го ПМП. Разведка донесла, что немцы планируют атаковать Камары, и далее на гору Гасфорта, по-ихнему если – Каппеленберг.
– Понятно. Чего надумали?
– В Камары уже переброшена 7-я бригада морпехов, 124-й и 161-й полки тоже там. Мы их усилили артиллерией, даже три «катюши» прикатили. Оба полка начнут контратаку с левого фланга, а на правом будет действовать 514-й полк полковника Устинова – его поддержит артиллерия сектора. Кстати, здесь комиссар полка Караев. Осман Асанович!
Приблизился кряжистый человек восточного типа. Заулыбался, ужимая раскосые глаза в щелочки.
– Здравия желаю, товарищ командующий!
– Вольно, – улыбнулся Октябрьский. – Вы вот что… Передайте своему командиру – пусть вызывает нашу авиацию. Как только попрут немцы, пусть сразу связывается со штабом, эскадрилью вышлем.
– Эскадрилья – это хорошо! – снова залучился Караев. – Вызовем, раз можно!
Комиссар быстро ушел, зато прибежал молодой лейтенант и вытянулся перед Октябрьским.
– Командир 72-го ДОТа, лейтенант Клепиков!
– Здравствуйте, товарищ Клепиков. Чем порадуете?
– Немцы перебросили в район Байдар 1-й румынский горный батальон! Полковника… э-э… Маринеску! Румыны выйдут как раз между 50-й и 72-й дивизиями немцев.
– Тоже повод для радости, – улыбнулся Филипп. – Больше удобрения выйдет крымской земле.
– Да, товарищ командующий!
– Этот батальон – все, что осталось от 1-й горнострелковой бригады. Надо бы и этот остаток помножить на ноль!
– Помножим, товарищ командующий!
– Скоро должен подойти линкор, он вам поможет. Просьба: свяжитесь с «Парижской коммуной» и корректируйте огонь.
– Есть!
* * *
…Крымская земля всегда влекла к себе людей – мореходов, виноградарей, рыбаков. Захватчиков, купцов, пиратов.
Сколько племен, сколько полудиких орд прошли по степям и горам Тавриды – не счесть. Кимры, скифы, сарматы, готы, эллины, римляне, хазары, монголы – все тут отметились.
Строили крепости или брали их штурмом.
И английские сапоги топтали берега Крыма, и французские. Теперь немцы сюда полезли.
Октябрьский усмехнулся. Как полезли, так и вылезут.
Нечего им тут делать.
2. Севастопольский оборонительный район. 18 ноября 1941 года
Боцман отдыхал полтора дня. Вся его группа занималась тем же – ела, а в перерывах между приемами пищи спала. Или валялась и зевала.
На вторые сутки все отъелись и отоспались, Рудак с Тосей даже от обеда отказались, занятые «рубкой» в карты, а следующим утром Гиреев решительно пошагал к командиру, требуя нового задания.
– Группа застоялась, товарищ капитан!
Ивернев хмыкнул:
– Все в бой рвешься?
– Да не то что рвусь… Просто война идет, а мы в картишки перекидываемся!
– Успокойся, есть для тебя одна задачка. И решить ее надо поскорее.
– Так мы завсегда, товарищ капитан!
– Тогда слушай. Про «Дору» слыхал? Про эту дуру немецкую?
– Это которая под Бахчисараем стреляла? Слыхал, а как же.
«Дора» считалась самой убойной сверхпушкой и числилась среди любимых «игрушек» Гитлера. Это было колоссальное 807-миллиметровое орудие, способное метать почти за сорок километров исполинские снаряды весом в семь тонн. Такие даже «чемоданами» не обзовешь, как моряки именуют боеприпасы большого калибра, это уже, пожалуй, «шкафы».
Такой «шкафчик» – в два человеческих роста! – пробивал стальную броню толщиной в метр или семиметровый слой железобетона.
Сама суперпушка весила чуть ли не полторы тысячи тонн и иначе как на железнодорожных платформах не перевозилась, а расчет, который ее обслуживал, состоял из двухсот пятидесяти солдат и офицеров. Впрочем, всего обслуги у «Доры» числилось более четырех тысяч – вся эта толпа вооруженного народу нужна была для того, чтобы за двое суток собрать «вундервафлю».
Для всей этой оравы таскали собственный полевой хлебозавод и даже походный публичный дом с персоналом в сорок работниц.
Пять поездов из более чем сотни вагонов перевозили части самой «Доры», обслуживающий персонал, монтажный кран и так далее, так что в месте разворачивания орудия немцы строили целую сортировочную станцию. Поезд в двадцать вагонов перевозил один лишь тридцатидвухметровый ствол «дуры» весом в четыреста тонн.
Конечно, такая махина не могла поместиться ни на каком, даже самом тяжелом вагоне – для «Доры» укладывали железнодорожное полотно с четырьмя путями, круто изогнутое по дуге, а сама пушка размещалась на огромной платформе, опиравшейся на восемьдесят колес.
Каждые полчаса гремел выстрел, от которого содрогалась земля – даже за три километра от суперпушки посуда подпрыгивала на полках и столах.
Вот только толку от стрельбы было мало. Взрывы, конечно, получались эффектными, столбы дыма и пыли вздымались на сто шестьдесят метров, но вот меткостью «Дора» не отличалась.
В основном она била по площадям – гигантские снаряды пробивали в земле круглую «шахту» порядка метра в диаметре, заглубляясь на двенадцать метров, где и взрывались, образуя каплевидные глубинные воронки метра по три в поперечнике.
Целились немецкие пушкари по «Форту Сталин», по «Форту Молотов», по «Форту Сибирь», но даже не задели севастопольские укрепления. После того как был выпущен третий по счету снаряд, Октябрьский поднял флотские бомбардировщики и послал их в район Дуванкоя.
«СБ» и «ДБ-3Ф» разбомбили энергопоезд и состав с великанскими боеприпасами, а восемь авиабомб ФАБ-1000 накрыли «Дору». Летуны интересовались потом у комфлота, откуда он узнал местоположение пушки, но Филипп Сергеевич лишь загадочно улыбался…
…Ивернев покивал и достал красную папку.
– Тут у меня совсекретное донесение из разведки флота. Сообщается, что фрицы готовят целую батарею здоровенных мортир…
– Батарею «Дор»?!
– «Карлов», Селим! – хохотнул капитан. – Немцы их так назвали – «Карлами». Калибр – 615 миллиметров. Впрочем… – он заглянул в папку. – Севастополь будут обстреливать пушки «Тор» и «Один». Это у них «Карлы» как общее название, а еще, значит, есть и собственные. Короче, эти «Тор» с «Одином» и есть батарея. 2-я батарея. Командует ею некий Фрайхер Рудт фон Колленберг, обер-лейтенант. Мортиры похожи на гусеничные самоходки, только здоровенные – по одиннадцать катков на борт. Ездят они, конечно, еле-еле, со скоростью пешехода, и не далеко – километров на сорок, дальше бензина не хватает, хоть и жрут его бочками. Расчет на каждого «Карла» – по двадцать человек. Стреляют мортиры не слишком далеко, километра на четыре, но уж если попадут, беды наделают. Считай, каждый снаряд весит две с лишним тонны, и… Вот тут от пола до потолка где-то два пятьдесят будет, да? Вот такой слой железобетона «Карл» и пробьет. А оно нам надо?
– Мы должны уничтожить мортиры?
– Если сможете, то будет просто замечательно. Вы хотя бы наведите на этих «Карлов» нашу авиацию! Только смотрите – это не просто. «Карл» не «Дора», но народу и вокруг него вертится немало – сто шестьдесят солдат и офицеров. Считай, на батарее четырнадцать мотоциклов, пять легковушек, восемь тяжелых полугусеничных тягачей с прицепами, восемь грузовиков и четыре транспортно-заряжающие машины – «Карла» только краном зарядишь…
– Я понял. А известно, ну хотя бы примерно, где их искать, этих «Карлов»?
– Здесь сказано: в районе Мамашай. Известны и цели обстрела – форт «Максим Горький», это 30-я бронебашенная береговая батарея, и командный пункт «Бастион». Зная дальность стрельбы из «Тора» с «Одином», несложно вычислить огневую позицию. Но! Мортиры еще только собираются, примерно в двадцати километрах от линии фронта. Выдвигаться к огневой позиции они будут в последнюю ночь перед стрельбой. Так что время у вас есть, но его очень мало.
– Постараемся справиться, товарищ капитан.
– Удачи, Селим!
* * *
Для заброски в тыл решили использовать самолетик «У-2». Летал он медленно, зато очень тихо. Немцы его боялись больше мощных «ЛаГГов» или «Яков», прозывая «кофемолками» или «рус фанера». Фанера-то фанера, однако ночные бомбардировщики из «У-2» получались неплохие. «Кофемолка» буквально подкрадывалась к немецким окопам и сбрасывала бомбы «с доставкой на дом».
Кроме самого пилота, в «У-2» мог уместиться лишь один человек, и тут, конечно, присутствовал риск – сумеет ли одиночка продержаться, если что, до прихода (прилета) остальных?
И все же Боцман решился – время поджимало, а по воздуху получалось быстрее всего.
Первым в полет отправился Рудак с пулеметом, вторым полетел Боцман. Вдвоем они дождались Мани и Тоси.
Серегу высадили на пологом склоне горы, когда темнело, так что для второго рейса потребовалось разжечь костер. Тося и вовсе прибыл в полной темноте.
Едва звук мотора растаял в воздухе, Боцман велел выдвигаться – время поджимало.
Первым шагал Тося – он ночью видел как кошка. Следом ступал Боцман, а Рудак замыкал шествие.
Рацию несли по очереди Селим и Сергей.
Все четверо были одеты в немецкую форму, вооружены «Шмайссерами», и даже Манькина рация… то есть рация фройляйн Марии, носила клеймо «Телефункен».
Гиреев собирался идти долго и упорно, но прошло меньше получаса, а впереди показался свет фар, донеслись множественные удары ломов и ширканье лопат. Затарахтел компрессор, зашипел, и вот глухо задолбили пневматические молотки.
– Дорогу прокладывают, – негромко шепнул Рудак.
В это время заворчал двигатель, и угловатая коробчатая тень сдвинулась – это был «Ганомаг», мазнувший фарами по здоровенной гусеничной платформе, наверху которой угадывалась мортира, закутанная в брезент.
– Эге… – выдохнул Боцман. – А ведь они уже выдвигаются! Отсюда до позиций километров шесть или семь от силы. Доберутся за час!
– Не доберутся, – буркнул Сергей. – Видишь, как стараются? А впереди овраг, засыпать будут. Иначе никак – такая бандура не проедет.
– Вперед…
Разведчики подобрались поближе, так, что улавливали запахи пыли и взрывчатки – немецкие «проходчики» торили дорогу своей тяжелой артиллерии. Донеслись ясно различимые голоса.
– Они посылают вперед двести рыл с лопатами, – пробормотал Тося. – Наверное, тот самый овраг засыпать.
– Ну, там не слишком глубоко, – рассудила Маня. – За час можно управиться.
– Вот что, – решил Боцман, – ты остаешься с Серегой, а мы с Тосей поможем фрицам копать. За мной, герр Цольман!
– Яволь, майн фюрер!
Селим принял скучающее выражение и пошагал, ничуть не прячась. Когда он вышел на широкую дорогу, где немцы срывали бугры и трамбовали заполненные грунтом ямы, то попал в свет фар.
Никто, однако, не обратил на него внимания – разглядеть в сумятице теней и отсветов, кто именно попался тебе навстречу, было практически невозможно, зато в нем сразу признали своего.
В яркий луч прожектора угодил офицер, и Боцман тут же принял стойку «смирно», демонстрируя отличную прусскую выучку.
Немец сделал расслабленный жест, словно благословляя Селима, и удалился. А тут и очередь нарисовалась – немцы подходили к машине, разбирая лопаты и заступы.
Боцман взял сразу два и один перебросил Данилину.
– Фольген зи мир, – обронил он.
– Йа…
Больше всего фрицев шагало вперед, к оврагу, но часть двигалась обратно, вот за ней-то Селим и увязался.
«Меньшинство» расчищало гусеницы огромной самоходки, куда набилась глина и трава. Ее приходилось вырубать лопатами и выковыривать ломами. Соблюдая орднунг, глину не отбрасывали подальше, что сделал бы всякий русский. Нет, ее нагребали в носилки и оттаскивали за обочину «одноразовой» дороги.
Боцман живо смекнул, что к чему, и, передав свой заступ какому-то длинному как жердь фрицу, схватился за носилки сзади. Тося быстренько взялся спереди.
– Бринг!
– Йа…
Едва завернув за угловатую тушу «Карла», оба попали в тень. Опустив носилки, Гиреев с Данилиным мигом развернулись, подхватили свою ношу и переставили на броню. Боцман мигом вскарабкался наверх, Тося последовал за ним, плохо понимая, что придумал командир. Но скоро до него дошло.
Громадная мортира была повернута дулом к Севастополю, а ее ствол лишь слегка задирался кверху. Судя по тому, что брезент с орудия был снят и аккуратно сложен на броне, «Тор» или «Один» стоял заряженным.
Убедившись в этом, боцман подал знак Тосе, и они опрокинули в ствол, как в огромную бочку, полные носилки глины.
Фары светили внизу, людишки мельтешили там, скрещивая свои длинные тени, а Боцман будто парил в потемках, едва тронутый сиянием.
– Гут! – выдохнул Данилин.
Боцман только хмыкнул. Быстро возвратившись, друзья поставили пустые носилки и тут же схватились за полные.
– Гут, гут… – ворчливо похвалил их пожилой фельдфебель.
Парочка, вдохновленная похвалой, чуть ли не бегом потащила носилки, снова навалив глину в ствол «Карла». Боцман еще и подтянулся, осторожно примяв ногами рыхлую глину.
Еще пара носилок, и ствол был крепко забит. Тося не поленился и смел с брони разбросанную глину, заметая следы.
– Фольген зи мир…
– Йа…
Они вновь окунулись в суету и толкотню. Мимо них просеменил немец, толкая перед собой тележку, загруженную динамитными шашками, и Боцман не смог устоять, двинулся следом. Потом забежал вперед и двинулся навстречу фрицу с динамитом, уверенно протягивая руки – тот или сам передаст тяжелую тележку «камараду», или он ему популярно объяснит…
Хилый гитлеровец обрадовался даже и мигом освободился от тачки. А Боцман с очень деловым видом повлек ее дальше – к транспортеру с боеприпасами.
Чувствовал он себя престранно. Ему, конечно, доводилось бывать в тылу врага, но всякий раз нужно было таиться. А тут ходишь себе, гуляешь, немцы вокруг табунами бегают, и хоть бы кто крикнул «хальт!» или «хенде хох!».
Увидев тускло блестевшие снаряды в обхват, Селим облизал пересохшие губы. Быстро запихав динамит и приспособив бикфордов шнур, он аккуратно – орднунг! – прикрыл взрывчатку пачкой пустых сложенных мешков.
В это время разнеслись команды, все еще пуще забегали. Немцы распределились, разошлись кучками вдоль всей колонны, но технику пока не заводили.
Вскоре Боцман понял почему. Над колонной прошелся бомбардировщик, потом другой. Рокот и вой моторов заглушил все прочие звуки.
Вот теперь-то артиллеристы и завели двигатели своих грузовиков, броневиков, транспортеров. За привычным шумом авиации севастопольцы не расслышат, как к ним подкрадываются «Тор» с «Одином».
Залязгали гусеницы, задрожала земля. «Карлы» двигались очень медленно, их можно было обогнать, неспешно прогуливаясь.
Вот и овраг остался позади…
Два долгих часа Боцман с Тосей шагали вместе с немцами, пока не выбрались на огневые позиции.
Первым остановилось то самоходное орудие, у которого ствол был забит глиняной пробкой. Это был «Тор».
«Один» держался позади. Вот с него сдернули брезент, и подкатил транспортер с краном. Подхватив огромный снаряд, лебедка медленно и плавно понесла его к казенной части.
«Пора!» – решил Боцман.
Дождавшись, пока раздастся резкий сигнал и немцы побегут в укрытие, он запалил бикфордов шнур и побежал со всеми вместе. Тося поспевал следом.
– Ахтунг!
«Будет тебе ахтунг…»
Толстое дуло «Тора» медленно задралось вверх.
– Фойер!
Ахнуло. Вот только выстрела не получилось, раздался чудовищный взрыв – «Тор» раскололся, выпуская огненный вихрь и рассеивая гигантские обломки. Заряд разорвал ствол, а следом громыхнул снаряд.
И тут же убийственным эхом отозвались боеприпасы. Взрыв динамита показался слабеньким на фоне огненной кутерьмы, превратившей «Одина» в жерло маленького вулканчика, но тут же сдетонировали колоссальные снаряды.
Пламенная туча полыхнула с такой силой, что расшвыряла грузовики с бронетранспортерами, а пролетавший над 2-й батареей «Юнкерс» был подхвачен воздушной волной, закручен и брошен о склон горы.
Зарядить «Одина» так и не пришлось – адское пламя ударило, уничтожая и кран, и снаряд. В исполинских боеприпасах было сконцентрировано столько мощи, что, покидая стальные оболочки, она вырывала с корнем деревья, уносила немецких солдат, словно листья, подхваченные ветром.
Боцман видел весь этот ад, прижавшись спиною к скале. Громадный осколок, весом в пару пудов, с тяжким звоном ударил в подножие, устраивая камнепад, но такие пустяки уже не волновали Селима.
– Товарищ командир! – пробился голос Мани.
Рванул еще один 615-миллиметровый снаряд, разнося уже изувеченные механизмы. Ползком, мало что соображая, Боцман двинулся на голос радистки. В ушах звенело, все качалось и плыло.
Отблеск огня высветил Тосю и Сергея. Сбоку подползла Маня.
– А я рацию потеряла… – сказала она.
– Да и черт с ней! – выдохнул Боцман. – Другую найдем. Уходим!
3. СОР. 29 ноября 1941 года
Капитана Томина вызвали к коменданту в удачное время – Гоша как раз успел позавтракать, что там Чекан сварганил на таганке в доте.
– Капитан Томин по вашему приказанию явился!
Полковник Новиков, комендант 1-го сектора обороны Севастополя, усмехнулся:
– Строевой товарищ, сразу видно… Вот что, капитан. Ты у меня просился обратно в зенитчики?
– Да не то чтобы просился… Просто дело это для меня привычнее. В доте, конечно, спокойнее, но все мои тоже хотят… э-э… на свежий воздух.
– Понятно… Тогда слушай. Бронепоезд «Смерть фашизму!» попал под бомбежку и серьезно пострадал. Штурмовой вагон вздребезги, и бронепаровоз… Короче говоря, взяли мы одну уцелевшую бронеплощадку от бэпэ «Горняк» и сформировали зенитный бронепоезд.
– Ага…
– Да. Принимаешь под свое командование?
– Ага! То есть да, товарищ полковник!
– Давай…
Томин бегом отправился к своим, в двух словах объяснил суть дела, и вот уже зенитчики бодрым шагом потопали к путям. Сам бронепоезд скрывался в туннеле, «отдыхая» от бомбежек.
Гоша обошел его весь. Огневые взводы крупного калибра – три 85-миллиметровые зенитных орудия с ПУАЗО-3 и дальномером располагались на бронеплощадке в голове состава, в хвосте находился средний калибр – тоже три 76-2-миллиметровые пушки с ПУАЗО-3. Шесть 37-миллиметровых зенитных автоматов и три пулеметных взвода с ДШК хоронились в середине.
Место для Томина нашлось на командном пункте.
Бронепаровоз усердно пыхал паром, машинист, полноватый усатый дядька, доложил о готовности, и зенитчик дал отмашку.
Состав медленно выехал из туннеля, толкая перед собой две контрольные платформы – ежели немцы устроят пакость вроде минирования путей, то подорвутся как раз эти платформы, груженные рельсами и шпалами для ремонта.
Толкал их бронепаровоз, обшитый стальными листами так, что угадать за клепаными плитами локомотив было трудновато. В конце поезда погромыхивали еще две контрольные платформы, а между ними и паровозом катились три бронеплощадки и броневой артиллерийский погреб.
Покрытый сталью, прорезанный бойницами, утыканный маленькими пулеметными и большими орудийными башнями, «Смерть фашизму!» поневоле вызывал уважение.
В Гражданскую мало кто смог бы ему противостоять, а ныне самым опасным врагом бронепоездов становилась вражеская авиация. Но вот как раз против пилотов люфтваффе зенитный «бэпэ» и был создан. На страх врагам.
Пошлепав ладонью по стеллажу с боезапасом, Томин оглядел тускло освещенный броневагон и поднялся по лестнице к себе, в командирскую башенку.
Оптика тут стояла роскошная – трофейные перископы «Карл Цейс». Томин внимательно оглядел небо над Макензиевыми горами. Еле приметная точка в голубом разливе небес привлекла его внимание. Это была «рама».
Немецкий самолет-разведчик неспешно нарезал круги, пользуясь тем, что большая часть советских истребителей была повыбита.
– Первый огневой! К бою! Второй огневой!
«Рама» вилась выше шести километров, но это ничего, «восемьдесятпятка» достанет и гораздо выше.
– Огонь!
85-миллиметровое орудие не полностью пряталось под броней, но башня хорошо прикрывала зенитчиков. Пушка задрала ствол почти вертикально и медленно, очень медленно подворачивалась.
Томин досчитал до шести, и за время счета орудие выпустило три снаряда. Издалека донеслись выстрелы по соседству.
Не ясно, какому именно взводу выпала удача, а только «рама» вильнула от рыжего всполоха. Вот только, уворачиваясь, немецкий самолет подставился под один из выпущенных снарядов.
Капитан еле разглядел, как, потеряв крыло, «Фокке-Вульф» посыпался вниз. Вспухли две белые крапинки – это фрицы выпрыгнули с парашютами.
– Чекан! Пройдись в хвост состава, глянь, как дела. «Рама» просто так не появляется, наверняка скоро бомберы пожалуют. Чтоб все были готовы!
– Да, та-ащ командир!
Старшина умчался, а Томин снова прильнул к перископам.
– Вижу самолеты противника!
– Где?
– С моря идут!
– Гаденыши…
Знакомые силуэты «лаптежников» четко прорезались в ясном небе. Надо полагать, «Юнкерсы» вылетели с аэродрома под Евпаторией, что в Саках.
– К бою! Подпускаем поближе, чтобы никто не ушел! Первый, второй и третий огневой берут на себя ведущих! Четвертый и пятый – левый фланг, шестой и седьмой – правый!
– Есть!
Бомбовозов было много, целых три девятки пёрло с запада, причем на Севастополь они не совались, опасаясь корабельных зениток, – обходили город с севера, чтобы вдоволь отбомбиться по переднему краю обороны.
– Огонь!
Судя по всему, пилот с «рамы» не успел передать сообщение о зенитном бронепоезде, а может, и не разглядел «бэпэ».
А «Смерть фашизму!» не спешил, плавно прокатываясь по рельсам, мягко перестукивая, не слишком паря да дымя. Этакий неприметный паровозик…
«Юнкерсы» уже закручивали свою «карусель», когда бронепоезд открыл огонь изо всех стволов – даже «душки» гоготали во всю мощь своих 12,7-миллиметровых «глоток».
Вспыхнул первый подбитый бомбер, следом полыхнул другой.
Тут же налетели «Мессершмитты», первыми разобравшиеся, кто гробит их подопечных. Шесть «худых» понеслись в пике, паля изо всех стволов, вот только работяги-севастопольцы знали свое дело туго – противоснарядная броня отразила потоки пуль.
А в следующее мгновение ударили зенитные автоматы и ДШК – мелкокалиберные снарядики и пули крупного калибра оказались весьма сильнодействующим средством: один, другой, третий истребители продолжали пикировать, но уже объятые пламенем, распадаясь на части в полете.
Один из сбитых «мессеров» едва не врезался в бронепоезд – пронесся по-над самой будкой паровоза и обратился в кучу горящих обломков, тут же разметенных взрывом.
– Вызываю машиниста!
– Старший смены Петренко слушает.
– Товарищ Петренко, пока пути по прямой лежат, гоняйте поезд туда и сюда, малым ходом!
– Понял, товарищ командир! Погоняем!
Между тем пилоты бомбардировщиков разделились во мнениях – те, кто любил жить, а не переть на рожон, сбрасывали бомбы куда попало, лишь бы облегчить самолет, и заворачивали оглобли.
Самые же отчаянные рвались сквозь заградительный огонь, чтобы бомбить окопы, блиндажи, дзоты и прочие укрепления главного рубежа обороны, о который стальным прибоем билась, билась 11-я армия, да никак пробиться не могла.
Ну, для особо непонятливых как раз и был сконструирован 85-й калибр.
Томин поднял бинокль. Прямо на его глазах крыло «Юнкерса» пробил снаряд и не разорвался. Однако угодил он куда надо – кривая плоскость отвалилась вместе с подвешенной бомбой и полетела вниз, как кленовое семечко.
Бронепоезд затормозил, задренчал тормозами, запыхтел, лязгнул сцепками и потянул обратно, постепенно разгоняясь. Последний из безбашенных разогнался в пике, сбросил бомбу, и та угодила точнехонько в последнюю контрольную платформу.
Взрывом платформу разнесло, а лопнувшие рельсы на путях разошлись «усами».
– Сбить гада! Он нам пути подорвал!
«Юнкерс-87» выходил из пике буквально над самым поездом, и две пулеметные башенки скрестили на нем очереди, вспарывая стервятнику брюхо.
Томин приник к перископам. Остатки истребителей и бомбовозов уходили на запад. Несколько орудий выпустили снаряды вдогонку, но без толку.
– Отбой воздушной тревоги!
4. Крым, Евпатория. 5 декабря 1941 года
Про Евпаторийский десант Филипп был наслышан, поэтому едва дождался декабря. Именно в декабре моряки провели разведку боем, высадившись в оккупированной Евпатории.
Это была своеобразная проба сил, смелая вылазка, которая ни к чему хорошему не привела. Во-первых, моряки изрядно напугали немцев, и те, страхуясь от возможных десантов, заминировали побережье, установили прожекторы и пристреляли пулеметы с пушками.
А во-вторых, моряки при уходе сожгли Пассажирскую пристань. И потом, в январе, когда они уже нагрянули «взаправду», им попросту негде было высадиться – пришлось сигать в ледяную воду под перекрестным огнем.
Но самое главное заключалось в другом – те семьсот сорок человек, что шли в десант, были по сути группой захвата, расчищавшей путь для главных сил. Но никто больше не пришел: погода разгулялась не на шутку и корабли флота просто не смогли подойти к берегу. В итоге почти все десантники погибли.
Так было «в тот раз». Ныне Октябрьский все тщательно подготовил, осечек быть не должно.
Тут главное было в чем? «В тот раз» было почти невозможно выделить ни суда, ни людей, хотя Евпаторийский десант призван был решить важные задачи. Прежде всего оттянуть от Севастополя значительные силы немцев для защиты удерживаемой Евпатории.
В самом городе противостоять десантникам могли разве что сотня солдат, находившихся в подчинении военного коменданта, и еще полсотни тех, кто подчинялся коменданту порта, – у этих в распоряжении были два рыболовных катера, пара трофейных орудий и столько же пулеметов. Ну, были еще артиллеристы береговой обороны – батарея и дивизион.
То есть захватить Евпаторию с моря было не так уж и трудно, а вот удержать… «В тот раз» против десанта Манштейн отправил несколько батальонов, а потом и целый полк был переброшен из Балаклавы.
Теперь же положение 11-й армии было куда как сложным – ни Балаклаву, ни даже Ялту немцы так и не заняли, а защитники Ак-Монайского перешейка продолжали удерживать Феодосию.
Разведывательный батальон 22-й немецкой дивизии, который «в тот раз» первым пришел на помощь «камарадам» в Евпатории, ныне не существовал, как и вся остальная дивизия. А тот самый 105-й пехотный полк 72-й дивизии вермахта, переброшенный из-под Балаклавы в иной реальности, понес такие потери, что не превосходил числом бойцов даже пару рот. Да и те угодили в плен при штурме Чоргуньских укреплений.
Тогда, в том 41-м, который помнил Октябрьский, планы были куда большими, чем атака на Евпаторию. Предполагалась высадка десантов одновременно и там, и в Алуште, и на Перекопе. Тогда это не удалось, но теперь Филипп был полон решимости осуществить операцию. Особенно это касалось Перекопа – туда направилась Дунайская флотилия с парой полков морской пехоты.
Если тамошний перешеек можно назвать горлышком бутылки, то морпехи должны были стать пробкой, которая заткнет его наглухо. Полтора десятка «ТБ-3» из Керчи перебросят к Перекопу почти полтысячи десантников в полном боевом.
Смогут ли эти храбрецы удержать позиции? Устоят ли? Если у них все получится как надо, то 11-я армия Манштейна окажется отрезанной от своих. Будет очень трудно организовать вторую оборону Перекопа – пушки по воздуху не переправишь, а крейсера не смогут подойти к берегу – мало того что мелко, так еще и лед.
Но вот если 44-я армия высадится через недельку в Феодосии, то ее части сумеют если не окружить воинство Манштейна, то блокировать в районе железной дороги или связать боем. И тогда 9-й корпус 51-й Отдельной армии перейдет в наступление с Ак-Моная, а составы с оружием и боеприпасами, ожидающими в Керчи, двинутся к Перекопу.
В этом случае можно будет надеяться, что 11-я армия будет рассечена и разбита и весной Крым будет освобожден.
Мечта? Мечтать не запретишь…
* * *
Катера типа «Морской охотник», три «Эльпидифора» и два эсминца ночью покинули Севастополь, чтобы на рассвете прибыть в Евпаторию. Шли без огней, соблюдая светомаскировку.
В три часа ночи корабли подошли к точке развертывания и по сигналу с флагмана – эсминца «Сообразительный» – устремились к пунктам высадки десанта.
«Элпидифоры» ошвартовались у Хлебной и Товарной пристаней, выгрузив пять легких артиллерийских тягачей «Комсомолец» с орудиями-«сорокапятками» и два танка «БТ-7». У Пассажирской пристани, напротив гостиницы «Крым», высаживали десант катера, а оба эсминца открыли с рейда огонь по позициям румынских батарей на мысе Карантинном и у складов конторы «Заготзерно».
Под таким прикрытием высадка прошла штатно и быстро. Да и захват города происходил в лучших традициях.
Немцев в Евпатории почти что не было, кроме больных и выздоравливавших. Службу в гарнизоне несли румыны из артиллерийского и кавалерийского полков да полицаи из крымских татар.
Сопротивление десантникам оказали лишь у здания поликлиники санатория «Ударник», где обосновалось гестапо. Гестаповцы прекрасно понимали, что их ждет, поэтому дрались до последнего.
Перебив охрану лагеря для военнопленных возле мясокомбината, морпехи освободили около пятисот бойцов и командиров Красной армии. Две сотни из них были в состоянии держать у руках оружие, и они составили отдельную роту.
Тем временем отряд милиционеров и пограничников во главе с капитаном Березкиным вышел к набережной Горького и занял управление городской полиции и жандармерии. Первым делом они опечатали сейфы с делами изменников – родина должна знать своих «героев».
Два танка «БТ-7» были приданы группе морских пехотинцев, высадившихся на Товарной пристани, что у Ильинской церкви. Войдя в город, экипажи танков, после короткого боя на площади Металлистов, расстреляли прожектора и корректировщиков, засевших на крыше гостиницы «Бо-Риваж». Отметившись таким образом, танкисты и морпехи двинулись к железнодорожному вокзалу.
К рассвету весь старый город был зачищен, в новом городе шла перестрелка на Театральной площади и на Советской улице, где немцы закрепились в дзотах.
И все же в окончательной победе никто не сомневался, что придавало сил.
Штаб десанта разместился в гостинице «Крым», и сразу сюда пошли евпаторийцы, прося выдать им оружие. Трофеев хватало, так что число тех, кто был готов удерживать плацдарм до подхода главных сил, утроилось. А тут еще из степи, со стороны Мамайских каменоломен, добрался большой партизанский отряд.
Горожане сразу узнавали двухметрового Якова Цыпкина, председателя горисполкома, высадившегося вместе с морпехами. И он узнавал людей, кричал женщинам: «Девочки, мы вам свежие газеты привезли!»
А женщины буквально висли на краснофлотцах, дети радостно орали и визжали: «Наши! Наши!»
Ровно в девять утра в евпаторийский порт подошли три военных транспорта, выгрузивших бронетехнику, артиллерию и основные силы 2-го полка морской пехоты.
Немецкая 77-я бомбардировочная эскадрилья, базировавшаяся в Саках, была послана на разгром русского десанта, но сразу же напоролась на огонь зениток с эсминцев и канонерок «Эльпидифор». Люфтваффе очень не любила воевать в такой нервной обстановке…
Лишь после полудня к Евпатории приблизился 70-й саперный батальон подполковника Хуберта Риттера фон Хайгля, но ни огнеметы, ни взрывчатка не помогли немцам – заняв Слободку, они попытались выйти на Красноармейскую, но там их встретил огонь «сорокапяток», простреливающих всю улицу.
В тот же день крейсер «Красный Кавказ» обстрелял аэродром в Саках, и весьма удачно – больше половины из двадцати бомберов превратились в лом.
Все события этого дня в своей совокупности являлись, по сути, началом освобождения Крыма от немецко-фашистских захватчиков. По крайней мере, западная группировка 11-й армии, и без того слабосильная, перестала существовать вовсе.
* * *
5 декабря, когда советские войска под Москвой перешли в контрнаступление, командующий Черноморским флотом выступил по радио. Его слышали в Керчи и Феодосии, в Евпатории и Ак-Мечети, в Красноперекопске, в Ялте, в Севастополе и Балаклаве, на всех кораблях флота.
«Товарищи! – сказал Октябрьский. – Сегодня не обычный день. Сегодня Красная армия погнала фашистскую нечисть обратно на запад, прочь от столицы нашей родины. И наш Черноморский флот, и красноармейцы Крыма поддержали этот славный почин, перейдя в наступление. Враг все еще очень силен, заводы всей Европы работают на Гитлера, и все же победа будет за нами! Никогда нога немецкого солдата не ступит на улицы Севастополя, а если гитлеровцы и войдут в наш город, то лишь как пленные. Мы никогда не простим фашистам и их наймитам наших товарищей, друзей и родных, погибших на передовой, замученных в подвалах гестапо или в концлагерях. А поэтому пусть фрицы не ждут от нас пощады. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»
А. Пустоваров:
«В начале декабря 1941 года был высажен короткий десант в Евпаторию. Ночью к берегу проскочили два катера-охотника. Моряки захватили документы из полицейского и жандармского управлений, освободили из плена более ста человек. Скрылись под утро, прихватив с собой двенадцать языков. Еще сожгли Пассажирскую пристань – кто мог подумать, что через месяц она будет так нужна.
Это была разведка боем. Спустя месяц в Евпаторию двинулся новый десант – 740 человек. Сложилось мнение, что высадка пройдет неожиданно, но оказалось, что после лихого налета в декабре немцы заминировали побережье, просвечивали его прожекторами. И сейчас открыли по кораблям прицельный артиллерийский и минометный огонь.
Было около трех ночи. Аукнулась сожженная пристань. Моряки высаживались в ледяную воду. Во время высадки было убито и ранено больше полусотни человек – первые потери. Убили командира высадки Н. Буслаева. Только сошел с капитанского мостика на палубу – и возле него разорвался снаряд.
Несмотря на потери, вначале все шло по плану. Взвод Г. Пронина, покинув Товарную пристань, перебил немецкий патруль и двинулся к немецкой комендатуре. Рота лейтенанта Шустова, высадившаяся на Хлебной пристани, продвинулась в глубь старого города, в районе мясокомбината моряки освободили из лагеря около 300 советских военнопленных. Оперативно-чекистская группа Литовчука громила гестапо. А. Лаврухин: «Среди немцев поднялась паника, они выскакивали из окон в нательном белье, их тут же настигали наши пули».
В гостинице «Крым» расположился штаб батальона. Уже увидели в городе и, конечно, сразу узнали двухметрового гиганта, председателя горисполкома Цыпкина. И он узнавал людей, кричал женщинам:
– Девочки, мы вам свежие газеты привезли!
Это был праздник! «Женщины и дети буквально повисли на бойцах, целуя всех. С трудом высвободились из объятий» (Н. Шевченко).
Рота лейтенанта Шевченко должна была захватить порт. «Из-за каменного забора немцы вели сильный огонь. Мы атаковали. Меня ранило в ногу. Подавив немцев, пошли дальше. По дороге встретили группу конников, которых атаковали с ходу. Около насыпи наткнулись на артиллерийскую батарею, захватили ее. Матросы развернули пушки и стали стрелять по фашистам. Меня ранило еще раз – уже в правое плечо, рука повисла. Потеряв много крови после первого ранения (в сапоге чавкала кровь) и получив второе, я двигался с трудом».
К десяти утра моряки освободили Евпаторию, хотя дрались один против пятерых.
А. Корниенко, пехотинец: «Мы ворвались в госпиталь, заняли все три этажа, ножами, штыками и прикладами уничтожали немцев, выбрасывали их через окна на улицу…»
Хирургическое отделение заполнили наши раненые. Попал сюда и тяжело раненный в голову пулеметчик Виктор Дунайцев.
– Я и хотел остаться, но там один матросик так стонал!.. У него живот был разворочен. У двоих челюсти снесены. Я ушел. Немцы уже подходили к больнице, и медсестра на выходе спрашивает: «Что же теперь делать-то?» Я успокоил: «К больнице врага не пустим». Но нас уже никого не осталось…
Рано утром 7 января фашисты ворвались в больницу. В палате лежало 18 моряков. За раненых попытался вступиться главврач Балахчи, но его вывели из палаты вместе с хирургом Глицосом и санитаром.
– Вы нас били? – спросил через переводчика немецкий офицер. – Теперь мы вас будем убивать.
Моряки молчали. Только один спросил:
– А кровью нашей не захлебнешься?
Враг, опомнившись, подтягивает силы. Вот уже остановлена рота Шевченко, отошли чекисты Литовчука. В бой с моряками вступили два немецких батальона, несколько артиллерийских батарей. С соседнего аэродрома Саки поднялись в воздух двадцать «Юнкерсов». Примчался на автомашинах 105-й гитлеровский пехотный полк. Десантников стали отрезать от моря и брать в кольцо.
Теперь задача была – пробиваться обратно, к морю.
А. Лаврухин: «При отходе раненые, чтобы не попасть к немцам, сами подрывали себя гранатами». Н. Шевченко: «По дороге к причалу я наткнулся на трех фашистов, у меня оставалось только два патрона. Мне удалось подстрелить двоих, третий – офицер – вытащил пистолет, но я, перехватив наган в левую, здоровую руку, ударил офицера рукояткой в лицо. Немец тоже рассек мне бровь…»
Из 740 человек погибло 700».
