Глава 9
«Золотая бригантина»
УССР, Одесса. 12 августа 1941 года
И снова море. Линкор двигался к Одессе экономным ходом в семнадцать узлов.
Филипп вышел на палубу, придерживая фуражку – ветер посвежел. Это был далеко не шквал, и до бури погода не дотягивала. Просто такой вот каприз природы.
Длиннотелая громада «Парижской коммуны» сопротивлялась волнам, упорно ломилась вперед, выглаживая море гигантским утюгом. А вот пару эсминцев покачивало.
Они напоминали Октябрьскому невозможный союз медведя и двух охотничьих лаек – косолапый угрюмо шагает вперед, а собаки носятся взад и вперед, вьют круги…
Комфлота задумался. Если Ставка перебросит обещанные дивизии в Одессу, то этих сил будет вполне достаточно для обороны города.
На одесситов напирают 72-я пехотная дивизия вермахта и 4-я румынская армия – все, что от нее осталось после событий в Добрудже. Моторизованная бригада растворилась на берегах Дуная, а из пяти пехотных дивизий выжили едва четыре, да и те требуют пополнения.
По сути, Отдельной Приморской армии, в которой, кстати, всего две стрелковые дивизии и одна кавалерийская, противостоят лишь немцы. Румыны – это так, подтанцовка.
Ту передовую линию обороны, что ныне защищает подходы к Одессе, удержать можно, особенно если подойдут подкрепления. Наступать не получится – сил мало, танков нет, да и не для того создана ООР, чтобы решать задачи стратегические.
Тут цель иная – не отдать Одессу врагу! И достичь ее можно.
«В тот раз» Приморская армия вполне могла оборонять город, не сдавая позиций, а эвакуировали ее части лишь для того, чтобы перебросить в Крым. Как будто там не было своей армии, 51-й…
Октябрьский усмехнулся. Это ты сейчас понимаешь…
А где же твои мозги тогда были?
Как можно было пропустить 11-ю армию фон Манштейна через узенький перешеек? Это еще татары в невесть каком веке перекопали его, чтоб не прошла к ним вражья сила. С тех пор Перекоп так и остался, да еще Чонгар…
Не о том думаешь, поморщился Филипп.
В общем, получается так, что в том 41-м Одессу отстоять можно было. Останется Приморская армия на месте – а она останется! – и в город у моря ни одна румынская собака не зайдет.
Немцы сильны, спору нет, но лишних дивизий они точно не сыщут, и особо помочь 72-й пехотной не смогут. Максимум возможного – устроят блокаду, как в Ленинграде.
Вот только Одесса открыта к морю, и Черноморский флот будет способен поддержать осажденный город и продуктами, и боеприпасами. Да, скорее всего, так и будет.
Группа армий «Юг» не станет задерживаться из-за одного порта, она рвется вперед, к Донбассу, на Кавказ, в Крым. Причем Крым фрицам интересен и тем, что через Керчь можно перебраться на Тамань…
* * *
«Парижская коммуна» медленно вползла на рейд и бросила якоря. Белый катерок, плюхая по волнам, живо приблизился к спущенному трапу и принял на борт командующего флотом.
На причале Филиппа встречала группа командиров, среди которых выделялись два генерала – Жуков, главноначальствующий Одесского оборонного района, и Софронов, командующий Отдельной Приморской армией.
Поначалу они сильно ругались из-за сложившегося двуначалия, но «под чутким руководством» Октябрьского успокоились, разве что позволяли себе ерничанье.
Филипп пожал руки обоим.
– Держитесь?
– Держимся! – ухмыльнулся Софронов. – Одесситы записываются в ополчение. Портовики собрали свой истребительный батальон, по всем районам то же самое, особенно в Молдаванке. Даже женский оборонительный батальон имеется!
– Да что женщины, – хмыкнул Жуков, – мы даже танки выпускаем. Вон, глядите! «НИ-1» называется.
Октябрьский оглянулся. На фоне серых портовых складов проезжала громоздкая, угловатая конструкция на гусеницах, с круглой башней сверху. Конструкция рычала и лязгала.
– За основу взяли обычный «СТЗ-5». На заводе имени Январского восстания трактору срезали верх и обшили броней, да не обычной – нету ее, не хватает, – а комбинированной, из двух разнесенных листов стали, а между ними проложили доски. Пули она выдерживает, но вот 45-миллиметровый снаряд пробивает эту самодельную броню насквозь. Башни готовят в трамвайных мастерских, где есть карусельный станок, а потом вооружают – 37-миллиметровыми пушками от «Т-26» и пулеметами ДШК. Получается не хуже «Р-2»!
– А откуда такое название? «НИ-1»?
– А это сокращение – «На испуг».
– Подходящее название, – улыбнулся Филипп.
– Ну! Мы таких бронетракторов семьдесят штук заказали. Завод имени Октябрьской революции подключился, танкомоторные мастерские… Работа кипит!
Комфлота кивнул.
– Насчет обороны… – проговорил он. – Вам какую задачу поставили, Гавриил Васильевич?
Жуков насупился.
– Удерживать район Фонтанки, Кубанки, Ковалевки… – сказал он деревянным голосом. – Отрадовки, Беляевки, Маяков. И станции Каролино-Бугаз. Ну, станцию эту мы оставили уже, Маяки, Ковалевку и Беляевку тоже – это у самого Днестра… Кубанка с Фонтанкой – наши.
Октябрьский кивнул.
– Вот и ясно стало, чего и как, – сказал он. – Выходит, перед нами новая задача – продвинуть рубежи Южного сектора обороны до Днестровского лимана, Западного сектора – до Днестра и Кагарлыка, а Восточного – до Тилиульского лимана. Иначе румыны с немцами подберутся к тому же Гильдендорфу, а оттуда и Одессу обстреливать можно. Вот что… Давайте-ка все как следует продумаем. «Парижская коммуна» бьет за сорок километров, крейсера достают поближе, зато их больше. Это раз. С авиацией пока туговато, как и везде, но кое-что наскребем. Мой самый большой резерв – это «ТБ-3». В июне их никто не бомбил, это старье отстаивалось на дальних аэродромах. Но самолет-то неплохой! Тихоход, верно, зато хоть пять тонн бомб сбросить способен. А я, пока никто не вспомнил о «старье», перегнал его в Крым. Двадцать «туберкулезов» было подбито, ну так налеты на Плоешти для всех опасны. Зато почти шестьдесят бомбардировщиков – в строю, и бомб хватает. Мы еще не исчерпали запас трофеев, набранных в Добрудже, – немецких SD-250, SC-500, SD-1000…
– Неплохо, – оценил Софронов, – ударим крепко.
– И я о том же. Вот что… 3-й ПМП где сейчас?
– У Хаджибейского лимана, в Фоминой балке. А что?
– Да я обещал ребятам почту завезти, уже два мешка накопилось.
– Сейчас отправим, товарищ командующий!
– Нет уж, я обещал, мне и доставлять. Транспорт организуете?
– Бронепоезд мигом домчит!
Три командира, сопровождаемые небольшим отрядом краснофлотцев, отправились на вокзал. И Софронов, и Жуков были спокойны – Фомина балка находилась километрах в двадцати от передовой, тянувшейся севернее, да и бронепоезд «Черноморец» – это вам не «НИ-1».
* * *
Б/п «Черноморец» носил номер 22. «Крепость на колесах» состояла из обшитого броней паровоза серии ОД, двух обшитых стальными листами полувагонов, по бортам которых разместили восемь станковых и четыре зенитных пулемета, а на краях платформы – четыре 45-миллиметровых орудия на колесах. В середине – один полувагон для экипажа и две открытые платформы со шпалами и мешками с песком.
Попыхивая дымом, паровоз бодро тащил броневагоны, а ехать тут было всего ничего. Раньше, правда, в эту сторону ездили отдыхающие – черная грязь с мелкого дна Хаджибейского лимана считалась целебной. Ничего, военная пора не вечна.
Морпехи из 3-го полка, едва завидев Октябрьского, грянули мощное «Ура!». Начали построение, но комфлота скомандовал «вольно» и передал жаждущим вестей мешки с письмами – это были пухлые чувалы. Взводные мигом поделили почту на большие охапки и стали выкрикивать имена счастливцев.
Филипп улыбнулся, замечая, как редеет толпа – получившие письмецо из дому стремились уединиться, чтобы прочитать с чувством, с толком, с расстановкой.
Пользуясь случаем, комфлота решил пройтись, поглядеть на линию обороны. Передовая находилась северней, но бойцы готовились к худшему – рыли окопы, ставили колючую проволоку, оборудовали дзоты. Если враг и пройдет, то мало ему не покажется.
– И так плохо, и так, – ворчал Софронов, продолжая спор, начатый в броневагоне. – Чем короче фронт, тем больше сил на каждый километр, тем его легче оборонять. Так ведь и у противника то же самое! Он уже не распыляет войска, а сосредотачивает их на одном участке.
– Я опять повторяю, – вступил Октябрьский, – чем короче линия фронта, чем меньше удерживаемая территория, тем ближе враг к Одессе. Сначала немецкая и румынская артиллерия лупит по пригородам, потом по одесским окраинам, а после и центр города, и порт – все под обстрелом. А если пушки противника будут бить по транспортам, блокада станет полной – без подвоза морем продовольствия и боеприпасов Одессу не удержать. В принципе, для немцев Одесса не стратегическая цель, как для румын, а всего лишь большая помеха. Перед 4-й румынской армией немцы поставили задачу прикрыть с правого фланга наступление их 11-й армии на Крым. Вот и вся цель – фланговое обеспечение. Не получится у румын взять Одессу, немцы не шибко расстроятся, лишь бы блокировать город у моря. Поэтому я не жду от гитлеровцев большого внимания к Одессе – подкреплений румыны не получат однозначно, а немцы займутся нами напоследок, когда займут Москву и Кавказ. Только вот этого не случится никогда!
– Да и не обеспокоятся немцы нашими контратаками, – вставил Софронов, – мы для них слишком незначительная угроза. Если все пойдет по плану, мы всего лишь расширим зону блокады.
– Все правильно, – согласился Жуков. – К тому же следует учитывать и моральный фактор – когда войска переходят в наступление, это резко поднимает дух. Тут уж никакому пораженчеству места нет!
Трое командиров неспешно прохаживались вдоль берега лимана.
Подготовка в войсках шла, «ТБ-3» готовились к вылетам, копились силы в направлении главного удара. У командования оставался еще час-другой, чтобы отвлечься от штабной сутолоки и просто подышать свежим воздухом.
Это была маленькая переменка между уроками войны, где оценки выставлялись кровью и потом.
Филипп заинтересовался склоном одной из балок, выходившей к берегу лимана. Обрывчик был невысок, метров пять-шесть от силы, но между тощими слоями земли прорывались пласты белого камня. Кое-где в пластах чернели пещеры.
Или то были не пещеры? Уж больно аккуратные зияния…
Выстрелы прозвучали неожиданно – трижды вразнобой хлопнули винтовки, затем сухо закашлял «Шмайссер».
Шестеро краснофлотцев, сопровождавших «товарищей командиров», мигом залегли. Как краем глаза заметил Октябрьский, двое из них не бросились на землю, а попросту упали, убитыми или ранеными.
– Отходим к балке! – крикнул Филипп, доставая табельный «ТТ» и жалея, что не захватил с собой что-нибудь посущественней пистолета. – Семен!
Матрос пополз на зов, пулей ему сдернуло бескозырку.
– Там их человек двадцать! – возбужденно доложил он, прячась за большим камнем. – Немцы с румынами напополам, и все в форме десантников ихних, я таких видал уже!
– Видимо, мы их спугнули, – предположил Софронов, держа в руке наган. – Ранили кого?
– Мишку убило, – нахмурился Семен, – то есть краснофлотца Лоскутова.
– Отходим.
– Надо кого-то послать к нашим, за подмогой.
– А Рыжий уже побёг… Краснофлотец Рыжиков то есть.
– Отходим, – повторил Филипп. – И бережем патроны.
Вражеский десант наступал быстро и грамотно – пока один или двое строчили из ручников MG-34, не давая нашим головы поднять, остальные бегом меняли позицию, залегая уже метров на десять ближе, обкладывая краснофлотцев по дуге, замыкая балку.
– Туда! – натужно крикнул Софронов, лежа вытягивая руку в сторону квадратного зияния в каменистом обрыве. – Укроемся в катакомбах!
Так вот что он видел, дошло до Филиппа, когда он по-пластунски добирался до черневшего входа в подземелье. Точно не пещера…
Следом подполз Семен, волоча за собой немецкий пулемет – не бросать же.
– Прикрывай!
– Есть, товарищ командующий!
Пока краснофлотец садил короткими экономными очередями, командиры и их «телохраны» добрались до катакомб и проникли внутрь.
Внутри было сухо и прохладно. Близкий потолок нависал, угнетая сознание скученной массой. Разумом Филипп понимал, что он не рухнет, раз уж устоял за последние лет сто, но чувства просто кричали: опасность!
Снаружи доносились крики на румынском и раздраженные команды на немецком. Семен пролез в подземелье и выдал очередь наружу.
– Товарищ командующий! – воскликнул краснофлотец, Алексей, кажется. – Глядите!
С полки-щели в известняковой стене он достал пару новеньких немецких электрофонарей. Рядом, упакованные в промасленную бумагу, лежали запасные батареи.
– Понятно, – сказал Софронов, – десант именно сюда и шел, в катакомбы. Видать, где-то здесь у них схрон. Еще бы! Отсюда можно спокойно до Одессы добраться! Я знаю, ходы тянутся и под Новоаркадиевской, и на Молдаванке… Да везде!
– «Спокойно»! – фыркнул Жуков. – Да тут, знаешь, какой лабиринт? Ни у кого до сих пор не то что карты, а хотя бы заметок о ходах нет!
– Ладно, – прервал спор Филипп и взял в левую руку фонарь. – Забираем «подарки», и вперед. И бдим! Немцев тут и ждать могли, местные предатели или те, кого раньше заслали. Вперед!
По коридору, вырубленному, вернее, выпиленному в каменной толще, краснофлотцы вышли на перекресток, куда сходились сразу три узкие галереи со сводчатыми потолками. В одной из них сохранились ржавые и мелкие, словно игрушечные, рельсы. Наверное, по ним перегоняли тележки с нарезанными блоками ракушечника – вся старая Одесса построена из этого желтоватого камня, не шибко твердого, хорошо хранившего тепло.
– Отсюда даже собака не выведет, – послышался гулкий голос Жукова, – если только она здесь не родилась. Раньше тут в основном бандиты прятались да контрабандисты. И жандармы их ловили, и милиция, а все без толку.
– Длинные ходы тут, – подал голос Семен, замыкавший цепочку.
На пару с Алексеем он вел раненого товарища.
– Длинные! – фыркнул Софронов. – А ну-ка, краснофлотец, угадай, на сколько километров одесские катакомбы тянутся?
– На двадцать?
– Двадцать! Ха!
– А чего? На сто, что ли?
– А три тысячи не хочешь?
– Три тысячи километров? – не поверил Филипп.
– А вот представьте себе! Тут еще древние греки штольни били, погреба делали, чтобы вина местные хранить. Может, кто и древней отметился…
– Здесь на стене что-то написано, – прервал его Жуков, направляя луч фонаря на гладкий каменный бок.
Надпись, похоже, была выцарапана сначала, а потом замазана углем:
Ни клада, ни счастья вы здесь не найдете,
Хоть лбом пробивайте стену за стеной.
Налево пойдете, направо пойдете —
Вы встретитесь только с ночной темнотой…
И подпись: О.Т.С.
– Мрачновато, – оценил Октябрьский.
– Если тут заблудишься, а ни фонаря, ни даже факела не будет, так и будешь мыкаться в полной тьме, пока не сдохнешь от голода или жажды.
– А это уж совсем мрачно. Пошли.
– О, тут еще что-то написано… С «ятями»! Еще при царе писано.
Это были стихи – из тех, что обычно пишут на заборе подростки:
Уже сто летъ какъ на Куяльнику девокъ нетъ.
С досады и скукы скидай брукы,
Быры х…я в рукы
И пхай смело въ живое тело.
– Пиит! – фыркнул Софронов. – Пошли!
Четыре электрофонаря давали достаточно света, так что видимость была хорошей. Звуки погони не доносились. Вероятно, десантники не решились на преследование, хотя у каждого из них фонарь был – Филипп заметил такую деталь при нападении, и она его удивила.
Однако если немцы с румынами наладились в катакомбы, то все объясняется просто. А те фонари, что затрофеили краснофлотцы, были запасным вариантом – немецкий орднунг сработал.
Внезапно ход раздвоился – направо поднималась лестница с четко вырезанными ступенями.
– И куда? – вопросил Софронов, утирая пот со лба.
Усталости не было, но влажность держалась высокая.
– Сема, проверь, что там, – сказал Октябрьский.
– Есть!
– Только бди.
– Ага!
Матрос быстро взошел наверх, исчезая за «лестничной площадкой», но скоро вернулся.
– Завал! – сообщил он.
– Идем дальше…
Ход расширился. Потолок стал плоским, нависая в двух метрах от неровного пола, а стены раздвинулись – телега проедет свободно.
Откуда-то потянуло сквозняком, и Филипп увлеченно задышал – свежесть приятно омывала легкие.
– Еще один поворот!
За широким провалом в стене, не слишком аккуратно подровненным с помощью кайла, открывался широкий и длинный… склад? Погреб?
На каменном полу стояло несколько бочек, у каменных стен пылилась брошенная одежда – и человеческая мумия, обтянутый кожей костяк.
– Контрабандисты, – буркнул Софронов.
Пройдя за бочки, Филипп посветил – здесь стояли старые ящики, изображавшие стол. Он был накрыт вместо скатерти газетами «Биржевые ведомости» за 1867 год.
Поразительно, но газеты не превратились в труху, они даже не пожелтели. На «скатерти» стояли бутылки с яркими этикетками и лежала распечатанная пачка ассигнаций.
– Царские, – хмыкнул Софронов. – Не понимаю – сыро как, а бумага не портится совершенно! А что в бутылках?
Жуков деловито отколол сургуч, покрывавший горлышко, и вытащил пробку лежавшим на «столе» штопором. Понюхал, лизнул – брови у командира ООР поднялись – и сделал хороший глоток.
– Вино! – выдохнул он. – Красное! Это ж сколько ему выдержки?
И отхлебнул еще.
– Судя по газете – лет семьдесят! Должно было скиснуть, – сказал Жуков.
– Считаешь, я пью уксус? Да вы пробуйте, пробуйте!
– Ну, если после тебя осталось чего…
Филипп тоже изрядно глотнул. В меру терпкое, вино было густым и приятным на вкус, оно обволакивало и дурманило.
– Недурственно, – сказал Жуков тоном отъявленного ценителя, – весьма недурственно.
Отпив, Семен проговорил:
– У нас на Кубани не хуже делают. По горскому обычаю заливают в большие кувшины и в землю закапывают, когда сын родится. А достают, когда у него свадьба намечается.
– Твое уже распили? – улыбнулся Октябрьский.
– Нет еще! Война, зараза…
– Тихо! – шикнул Софронов.
Настала тишина.
– Погасить фонари, – негромко приказал Филипп.
Свет погас, и нахлынула тьма. В полнейшем мраке и тишине явственно прорезалась капель – редкие капли падали где-то в воду с четкостью метронома.
А потом Октябрьский уловил слабый отсвет и сразу же – шорох. Похоже было, что кто-то шагал, шурша песком и каменным крошевом. На стене за проемом в логово контрабандистов лег желтый свет, выделяя щербинки.
– Пропускаем мимо, – зашептал Филипп. – Если это немцы… Семен, ударишь из пулемета, а мы поддержим.
– Есть…
А издалека донеслось гулкое:
– Вир ферриртен унс им унтерердиш… Им дас аршлох!
– Найн! – рыкнул другой голос.
– Во? Цайгн зи ди рихтунг!
«Двое?» – подумал Филипп. Эхо шло множественное, чудилось, что рота подходит, не меньше.
И вот протянулась первая тень. За ней возникла другая, третья, четвертая…
Сгорбленный человек прошагал мимо потайного места контрабандистов – он был в сапогах, в пятнистом маскхалате и в каске. В одной руке «пятнистый» держал автомат, другой поднимал керосиновую лампу – видно, батареи сели.
За ним прошествовал второй, шагавший на полусогнутых – огромный рюкзак пригибал его. Пятеро.
Филипп уловил поворот головы Семена – толика рассеянного света помогала разглядеть такие мелочи – и кивнул.
Краснофлотец бесшумно скользнул к выходу – его черный силуэт запечатлелся в проеме.
Вспышки огня, вырывавшиеся из дула пулемета, бросали вздрагивавшие отсветы, а грохот пальбы показался чудовищным. Гулкое эхо загуляло по лабиринту ходов и переходов, мешаясь с криками боли и страха.
– Ферфлюхте шайссе! Фик дих!
Семен шарахнулся в проем – мимо по коридору прозвенели пули, высекая искры из стен. Тогда на помощь бросился Алексей.
Сорвав с пояса гранату, он вырвал чеку и швырнул «лимонку» по немецкому адресу. Рвануло не слабо.
За мгновенной вспышкой прошуршали и прозвенели осколки, долетели клубы пыли и дыма.
– Проверю, – бросил Алексей и выполз в проход.
Его долго не было, а потом в проеме замаячила знакомая фигура.
– Все! – громко сказал краснофлотец. – Уложили, включайте свет!
– Оружие надо собрать, – деловито сказал Софронов.
Группу немецких диверсантов разбросало на несколько метров. Крови почти не было, но и в живых не осталось никого.
Октябрьский подобрал увесистый МП-40. Немецкий «Шмайссер» тянул побольше ППШ.
Пистолет-пулемет Шпагина еще едва начал поступать в войска, но Филипп помнил, как держал его «в тот раз».
«Шмайссер» тоже делали по принципу «чем дешевле, тем лучше», поэтому особыми изысками немецкий автомат не отличался. Достаточно было сказать, что на нем даже не стояло предохранителя, а стрелять можно было только очередями.
Пистолет-пулемет Судаева нравился Октябрьскому куда больше ППШ, но это оружие появится лишь года через полтора-два.
А пока и МП-40 сгодится.
– Двигаем дальше, – сказал комфлота. – И по-прежнему бдим. Совсем не обязательно, что нам удалось истребить всю группу, засевшую в катакомбах. И надо искать выход!
– Надо, – кивнул Софронов. – А в рюкзаке что?
– Продукты! Шоколад, ветчина в консервах, галеты.
– Отлично!
Софронов замер и прислушался.
– Да нет… Показалось.
– Катакомбника высматриваешь? – ухмыльнулся Жуков.
– Кого-кого? – не понял Октябрьский.
– О, его все одесские пацаны боятся, кто по катакомбам лазает. Катакомбник – это что-то вроде домового или лешего. Ростом с метр, весь шерстью покрыт, и глаза красные. Говорят, любит пугать заблудившихся громким сопением, но иногда и вывести может наверх.
– Тогда ищем катакомбника, – улыбнулся Филипп, – нам проводник не помешает. Кстати, могу подкинуть еще одну легенду… Рассказывают, что лет пять назад один наш капитан, возвращавшийся из Испании, спас португальский парусник с каким-то очень и очень ценным грузом. И ему за это, дескать, подарили модель бригантины, выполненную из чистого золота. Капитан вернулся в Одессу, не зная, что же ему делать с драгоценным подарком. А тут и война началась. В общем, капитан спрятал золотую бригантину где-то в катакомбах и отправил родным письмо, в котором рассказал, где именно находится захоронка. Его убили в июне, а бригантинка так где-то тут и припрятана.
– Здорово, – оценил Семен. – Но три тыщи километров… У-у-у…
– Так именно…
Софронов неожиданно остановился и посветил наверх. На потолке нагаром от свечи были выведены две руны, взятые эмблемой СС.
– Наши бы такое никогда не накалякали, – сказал он негромко, – даже пацаны.
Октябрьский резко повел фонарем вправо и влево. Слева находился глубокий проем, высотою по пояс. Присев, Филипп заглянул в выемку.
– Там ход.
На карачках краснофлотцы с командирами выбрались к входу. Ничего угрожающего не показывалось в прыгающем свете фонарей. За квадратным входом величиной с оконный проем находилась довольно обширная пещера.
Это была именно пещера, естественный грот, созданный природой. Ближе к входу высота потолка понижалась, здесь-то фашисты и устроили «лежку» – раскиданные спальные мешки были тому уликами. Неподалеку были сложены патроны и гранаты, рация и запасной аккумулятор к ней, пара фляжек и прочий походный инвентарь.
Напротив в глубокой, но неширокой выемке неподвижным зеркалом застыла вода. Дальше потолок повышался, а там, куда лучи фонарей едва доставали, громоздилась куча камней.
– Наверное, там был вход в пещеру, – сказал Софронов, – но он давным-давно обвалился. Глядите!
Неподалеку от завала лежали кости животных. Кости были крупные, да и черепа внушали уважение. Одни клыки чего стоят.
– Видал я такие, – протянул Жуков. – Это пещерные медведи! Этим костям десятки тысяч лет. А вон, смотрите – оленьи рога!
– Вот эти? – впечатлился Семен. – Ну, не хрена себе олень…
Массивные рога имели метров пять в размахе, если не больше.
– Это гигантский олень, он вымер, когда наши предки сами по пещерам ютились. А вон, глядите – саблезубый тигр!
От мощной зверюги уцелели лишь грудина и череп, вся задняя половина была погребена под камнями.
Клыки саблезуба вызывали трепет – сантиметров тридцать в длину!
– Или тут одни медведи жили, или наши пращуры медвежатинку лопали, а потом к ним эта кошка заявилась, да не вовремя…
– Тут такие скелетики встречаются, – сказал Жуков, приседая на корточки. – Медведей, львов, верблюдов… Всякой живности. Сюда бы ученых запустить, в эти катакомбы, так ведь потеряются…
А Филипп, хоть ему все это было очень интересно и познавательно, никак не мог отделаться от неприятного, томительного ощущения, будто он что-то важное упустил, важное и бросающееся в глаза. Да вот же оно!
– Провод! – выдохнул комфлота.
– Что? – не понял Софронов.
– Провод, говорю! Видите? Это не рация вовсе, а полевой телефон!
Не выдерживая возбуждения, Филипп бросился обратно, высматривая тонкий черный провод. В галерее он был кое-где присыпан песком или пылью, но раз за разом показывался, выглядывал наружу.
Сначала эта «нить Ариадны» увела вниз, спускаясь ярусом ниже, но снова вернулась и дотянулась до узкого хода.
Режущим зрение лезвием сверкнул свет. Свет?
Дело же шло к вечеру!
Вскоре тусклые фонари уперлись лучами в крепкий щит, сколоченный из досок. Судя по корешкам, с обратной стороны он был прикрыт дерном – для маскировки. Поднатужившись, краснофлотцы отвалили «люк» в сторону и зажмурились.
Стоял ясный день, голубело небо, не слишком далеко виднелись дома под раскидистыми деревьями – одесские окраины.
– Знаете, сколько мы времени провели под землей? – похмыкал Жуков. – Ровно восемнадцать часов!
– Ну, не хрена ж себе!
А Октябрьский опустился на плоский теплый камень, грелся, жмурился и дышал восхитительно свежим воздухом, напоенным тысячью запахов – моря, соли, зелени, земли.
А сколько сразу звуков! Птичий щебет, шелест травы, далекий свисток паровоза… Проявившийся гул самолетных двигателей живо вернул комфлота к реальности.
Энергично поднявшись, он сказал:
– Возвращаемся в город, Георгий Павлович. А то загулялись мы.
Софронов хотел было отдать честь, но вовремя вспомнил, что фуражка утеряна, и опустил руку.
– Слушаюсь, товарищ командующий.
Из воспоминаний особиста Л. Иванова:
«В Одессу я прибыл 14 июля. Город выглядел абсолютно мирным: работали магазины, кафе, кинотеатры, на улицах продавали мороженое и воду. И только первая бомбежка города, случившаяся вскоре после нашего прибытия, резко изменила город. Вскоре немецким летчикам удалось разбомбить в городе несколько важных зданий и объектов. Были повреждены здание обкома партии, некоторые портовые сооружения, выведен из строя водопровод.
Штаб Приморской армии располагался в подземном хранилище пивоваренного завода. Из этого хранилища вел 800-метровый подземный переход в соседнее здание морского училища, где располагались вспомогательные службы армии.
Несмотря на усилия врага, предполагавшего завоевать господство в воздухе, ему это не удалось. Противовоздушную оборону города в воздухе с начала его обороны, а также наступательные действия вел единственный авиационный полк Одесского оборонительного района – 69-й истребительный. Летчикам приходилось взлетать в непосредственной близости от линии фронта, под постоянным обстрелом артиллерии противника. За два месяца на аэродромах базирования полка разорвалось более тысячи снарядов.
Не раз приходилось наблюдать с земли, как юркие «ишачки» атакуют, а иногда даже сбивают немецкие бомбардировщики.
Еще значительнее изменился город, когда противник стал все ближе продвигаться к городу. Исчезли благодушие и беззаботность, на многих улицах города появились баррикады. В основном баррикады сооружались из наполненных песком мешков. В каждой баррикаде оставлялся узкий проезд для транспорта.
Вскоре появились и трудности с питьевой водой. Водонасосная станция, обслуживавшая Одессу, находилась в Беляевке, в 30 километрах от Одессы, а Беляевка была захвачена немцами.
Как работник Особого отдела армии, я не раз бывал на передовых позициях и в особых отделах дивизий.
Особенно мне запомнилась поездка в знаменитую 25-ю Чапаевскую дивизию, которая держала активную оборону в районе Дальника. Шел тяжелый упорный бой, и то, что я тогда увидел, запомнилось мне на всю жизнь. Был солнечный яркий день, цвели сады, где находились позиции дивизии, а вокруг нас постоянно, на протяжении двух часов, через каждые пять-десять секунд рвались мины. Там в кровопролитной, но успешной атаке я видел моряков, переведенных с боевых кораблей и включенных в состав пехоты.
Одеты они были как все пехотинцы – гимнастерки и штаны цвета хаки, но когда шли в бой, то расстегивали воротничок, чтобы видна была их морская тельняшка, надевали на голову бескозырки, закусывали ленты и с грозным криком «Полундра!» атаковали.
Противник постоянно, днем и ночью бомбил Одессу. Самолеты обычно заходили со стороны моря и извергали на город свой смертоносный груз. Часто с самолетов сбрасывали листовки, где предлагали сдаваться в плен, описывали «сытую и свободную» жизнь пленных. Иногда попадались листовки, где обещалось, что скоро в город въедет сам «Антонеску на белом коне». Эти листовки очень смешили и жителей, и военнослужащих, а на стенах города там и тут появлялись соленые, с «наворотом», карикатуры на эту тему…»
