68. Нашелся
Кунцевичу никто не приказывал задержаться на службе дольше обычного. С чистым сердцем он мог оставить записки и отправиться домой к вечернему чаю или в более интересное заведение вроде ресторана или театра. Но чиновник сыска был на месте. Ему чрезвычайно хотелось доложить лично о своих стараниях.
Терпение его было вознаграждено. Ванзаров появился около девяти вечера.
— Мечислав Николаевич, опять дежурите? За что вам такая каторга? — сказал он, устало опускаясь на стул.
— Дежурство не мое, сегодня Ильин, я вас дожидался, — ответил Кунцевич.
— Искренне благодарю.
— Курочкина найти не смог, куда-то он запропастился, поэтому сделал все сам.
— Нежданный сюрприз. Я теперь ваш должник.
— Сочтемся, Родион Георгиевич. Сначала о Юнгере. На квартире его секретарь сообщил, что доктора нет и он сильно обеспокоен. Назначенные пациенты ожидают, а Юнгер неизвестно где. В больнице, куда я отправился после, его тоже не видели.
— Новость грустная, но неизбежная, — сказал Ванзаров.
— А что с ним?
— Предполагаю, что доктору не следовало ездить за мной в Павловск. Проявил опасное нетерпение. Я бы сказал: смертельно опасное.
— Так все драматично?
— К сожалению, именно так. А что с фотографиями доктора Горжевского?
Кунцевич положил на стол большой альбом в сафьяновом переплете, а рядом с ним другой, попроще, но с буквами золотого тиснения на обложке.
— Это памятная книга врачей Мариинской больницы, — сказал он и раскрыл альбом. На первой странице располагалась общая фотография попечительского совета и старейших докторов больницы. Ванзаров внимательно рассмотрел каждое лицо.
— Его тут нет? — спросил он.
— Совершенно верно. Как мне пояснили, доктор Горжевский был не того ранга, чтобы попасть на главный снимок. Зато каждый доктор из лечебного состава удостоился отдельного фото…
Ванзаров стал нетерпеливо листать страницы. На каждой размещалось по четыре портрета. Только на одной было три и пустое окошко, под которым было выведено: «Д-р Горжевский Г. И.».
— Как видите: пусто, — подтвердил Кунцевич.
На задней обложке альбома фотограф помещал свое имя и адрес ателье. Это произведение фотографического искусства создал г-н Альтшулер Н. Н., у которого было ателье на Невском проспекте. Ванзаров ткнул в золотые буквы пальцем.
— Обижаете, Родион Георгиевич, — сказал Кунцевич. — Сразу туда отправился с альбомом под мышкой.
— Негатив бесследно пропал?
— Не так уж бесследно. Года два назад какой-то господин выкупил у фотографа одну пластинку из этого альбома. Вероятно, это и был ваш Горжевский.
Эффект, на который в глубине души рассчитывал Кунцевич, случился. И нельзя было его не отметить.
— Ваше старание вызывает полное восхищение, — искренно сказал Ванзаров. — Одним обедом в «Даноне» мне уже не отделаться. У нас остается последняя надежда: студенческий альбом…
Кунцевич подвинул к нему массивную книгу. Как любой альбом, он был чрезвычайно предсказуем. Общая фотография курса, фотография педагогов, отдельные снимки каждого студента. Что удивительно: в альбоме не нашлось пустой ячейки, из который вытащили снимок. Ванзаров на всякий случай перелистал дважды.
— Хотите сказать, Мечислав Николаевич, — произнес он, еще раз перебирая страницы, — что господина Горжевского здесь нет? Я не столь прозорлив, чтобы угадать, как выглядел двадцать лет назад человек, которого никогда не видел.
— Как мне пояснил профессор, который удачно попался мне под руку, — ответил Кунцевич с некоторым торжеством, — когда делался альбом, Горжевский заболел. И потому его здесь попросту нет.
Ванзаров закрыл бесполезные фолианты.
— Теперь точно с вами не расплачусь… Не считая пяти рублей, которые вам должен… Блестящая работа, Мечислав Николаевич, что тут сказать!
Покраснев от такой похвалы, Кунцевич поблагодарил сдержанно. И, кажется, совсем готов был забыть про долг. Что уж тут мелочиться!
— А куда Курочкин делся? — вдруг спросил Ванзаров.
— Понять не могу… Как сквозь землю…
Вероятно, у старшего филера был не только талант невидимости, но и талант появляться, когда его поминали. Не успел Кунцевич закончить поговорку, как дверь в приемное отделение сыска распахнулась, и появился сам Курочкин, живой, но не очень здоровый. Шел он, крепко согнувшись, держась за правый бок, на лице его расплылся огромный синяк.
Оба чиновника проявили к нему всю заботу, на какую были способны. Филер был усажен в кресло, Кунцевич сбегал вниз, в участок за горячим чаем, не забыв прихватить из полицейского буфета рюмку и закуску, которой поделились городовые из своего пайка. А Ванзаров просто помалкивал, слушая, как Афанасий тяжко, с хрипом, дышит.
— У вас ребро сломано, — сказал он наконец. — Поехали к Лебедеву, отремонтирует вас лучше любого доктора.
— Благодарю, господин Ванзаров, — ответил филер, с трудом дыша. — Мне в лечебнице укол сделали, повязку на грудь положили, все обойдется. Живой, главное.
И, как оказалось, довольно голодный. Курочкин без лихости, как мог, выпил рюмку и смел с тарелки все, что собрал Кунцевич. Изголодался филер за день. Ванзаров терпеливо ждал. Наконец Курочкин охнул и пристроился бочком на кресле.
— Не могу даже представить, кто сумел такое с вами натворить, — сказал Ванзаров.
— Сам не ожидал… Наши московские постарались.
Чиновники сыска переглянулись: Курочкин только плечами пожал. У них не имелось никаких сведений о прибытии из Москвы летучего отряда полиции. Хотя обычно всегда сообщали. И предупреждали.
— Где же столкнулись с ними?
— Там, куда меня отправили, — сказал Курочкин и медленно, с передышками рассказал, чем закончилась его засада.
Ванзаров слушал внимательно, когда Курочкин описывал пустоту, царившую в квартире.
— Так что книжки, про которую мне говорили, там быть не могло, — закончил он.
Пожелав филеру выздоровления, Ванзаров заторопился.
— Мечислав Николаевич, не оставьте без заботы нашего раненого товарища, — сказал он.
Кунцевич обещал стать ему родной матерью в разумных пределах.
Чтобы не смущать коллег, а более всего — не называть известную фамилию, Ванзаров спустился в участок и телефонировал с их аппарата в Особый отдел. Он спросил, не слишком ли поздно, чтобы его приняли.
Его ждали в любое время.
