45. Из праха в прах
Крест черного гранита возвышался над постаментом. Заметен был издалека. У его подножия, где была высажена клумба, сидела женщина в глухом черном платье. Сыровяткин кивком указал на нее. Ванзаров шепотом попросил его дожидаться в полиции. Полицмейстер легонько козырнул и, пятясь, отступил по дорожке.
Ванзаров огляделся. Кладбище было старым, но ухоженным, как бывает в маленьких городках, где жизнь и вечность сосуществуют бок о бок. Щебет птичек и легкий ветерок, трепавший молодые листочки берез, будто выметали все заботы и тревоги, оставляя покой и смирение. Быть может, где-то и вертелись шестеренки, здесь же они замерли навсегда. На ближайшей могиле Ванзаров приметил свежий букет лилий, как будто положенных утром. Мысленно испросив прощения за то, что делает, он стащил цветы и воровски оглянулся. Свидетели преступления чирикали на ветках. А прочие, кто мог видеть его, были молчаливы.
Он старательно шаркал по тропинке, чтобы появление не стало неожиданностью. Это было совершенно лишнее. Вдова оглянулась и смотрела на него, пока он не подошел и не отдал вежливый поклон.
— Прошу прощения, что помешал, — сказал Ванзаров. — Вероятно, имею честь видеть госпожу Горжевскую?
Ему ответили мягким поклоном.
Вблизи лицо ее открывало некоторую странность: нельзя было уверенно сказать, сколько ей лет. Могло быть и тридцать пять, и сорок, и даже под пятьдесят. Ровная, чистая, без морщин кожа, из-за чего возраст определить было невозможно. Описать ее лицо тоже было трудно: не красавица, не уродка, правильный нос, губы средней толщины, светлые глаза, жидкие брови. Как будто ровное, ничего не выражающее пятно без признаков характера.
— Я вас не припомню, — сказала она слабым, немного простуженным голосом.
— О, я не был в числе друзей вашего покойного супруга. Можно сказать, здесь по поручению доктора Юнгера… Зная, что я бываю в Павловске, он просил положить от своего имени цветы на могилу и передать вам поклон.
— Как это мило с его стороны, — проговорила Горжевская. — Хотя мы с ним не виделись два года.
— Он рассказывал мне, как боролся за доктора Горжевского.
— Я никогда не забуду его стараний. Он так много сделал, чтоб спасти честь Генриха Ионовича, но все было напрасно. Это мелкие завистливые людишки убили его…
Ванзаров выразил глубокое понимание и, наконец, положил цветы к основанию памятника. Как часто бывает на маленьких кладбищах, кованая ограда огораживала еще пустой кусок земли. Про запас. Чтобы супруги не разлучались за той чертой.
— Считаю вашего мужа великим ученым и новатором, — сказал он после скорбного поклона кресту. — Доктор Юнгер говорил мне, что работы господина Горжевского далеко опережали свое время…
Вдова показала, что хочет подняться, Ванзаров предложил ей свою руку. Вдова оперлась и встала довольно легко. Черные перчатки, которых коснулся Ванзаров, были из добротного шелка, но совершенно глухие.
— Я не знаю вашего имени, — сказала она.
Исправляя оплошность, Ванзаров назвал себя, не забыв упомянуть, что пишет научно-популярные статьи о медицине и ее открытиях.
— Так вы репортер, — сказал вдова с оттенком небрежения.
— Ни в коем случае! — последовал протест. — Я занимаюсь этим не ради денег, а для того, чтобы передовые идеи пришли в народ.
— Это благородно. Доктор Юнгер рассказал, чем занимался мой муж?
— В общих чертах. Даже то, что я узнал, вызвало во мне огромный интерес. Эти исследования заслуживают великой награды.
— Награду мой муж получил только одну: его прогнали в шею, как собаку. Не дав больше заниматься медициной.
— Но ведь у него остались ученики?
— Генрих Ионович всегда работал один.
— А помощники? Насколько я знаю, с ним работал доктор Затонский…
Вдова отдернула руку, которой держалась за Ванзарова.
— Не упоминайте при мне этого имени! — с внезапной злобой проговорила она. — Этого негодяя, мерзавца, подонка… Из-за него мой муж потерял все…
— Простите, я не знал…
— Забудьте, Родион Георгиевич, я не должна была давать волю чувствам…
— Вам все прощено заранее. Неужели правда то, что мне рассказал доктор Юнгер: вы нашли своего мужа по приезде?
Ладонь в черной перчатке прикрыла лицо вдовы.
— Это было ужасно… Картина так и стоит у меня перед глазами… Генрих Ионович на полу, на спине, руки раскинуты, а лицо… Лицо объедено… И мерзкая крыса неторопливо отбегает от своего пиршества… — Горжевская тягостно вздохнула.
— Какой удар, — сочувственно сказал Ванзаров. — У него было больное сердце?
— Он скрывал это, просил не обращать внимания, я и подумать не могла, что все так кончится…
— Если бы вы остались в Петербурге, он позвал бы на помощь…
— Ужасный город, — вдова окончательно сбросила тягостные воспоминания. — Генрих Ионович не мог больше оставаться там. Хорошо, что у меня было немного средств, чтобы купить дом в пригороде, мы сбежали сюда. Но ему был отпущен всего лишь год… Вы так добры, Родион Георгиевич, что я могу сделать для вас?
— О, как это любезно с вашей стороны! — сказал Ванзаров, глубоко польщенный. — Теперь точно хочу написать большую статью о вашем муже. Доктор Юнгер говорил, что у вас сохранились рабочие тетради, записи. Мне было крайне важно взглянуть на них. Не прошу их передать, понимаю, как вам трудно будет с ними расстаться, исключительно полистать для ознакомления.
— Они хранятся у меня дома…
Ванзаров готов бы проводить вдову хоть на край света.
Горжевская шла неторопливо, придерживаясь за руку Ванзарова. Разговор их шел о том, как она теперь живет и как отгородилась от мира. Про соседей Горжевская не говорила ни плохого, ни хорошего, как будто посторонние мало интересовали ее. К счастью, дорога от кладбища до 4-й Оранской улицы заняла не более десяти минут по пустынным проулкам. Ванзарову не хотелось, чтобы какой-нибудь ретивый городовой отдал ему честь. Трудно было бы найти объяснение такому уважению от полиции. Не доросли еще популяризаторы науки до такого почтения.
Дверь в дом не запиралась. Горжевская распахнула ее и пригласила войти. Обстановка в гостиной была скромной, если не сказать бедной. Но порядок и аккуратность во всем были идеальные. Пол чисто выметен, на окнах свежие занавески, на буфете нет следов пыли, стол застелен выглаженной скатертью. Везде всё точно, ровно, правильно. Корешки книг в шкафу выстроены в идеальную линию.
Ванзарову предложили устроиться, где ему будет удобно.
Вдова подошла к узкому книжному шкафу орехового дерева, явно привезенному из столицы, и вынула из нижнего ящика объемную картонную коробку, какую используют в канцеляриях для хранения старых архивных дел. Как реликвию, она положила ее перед Ванзаровым.
— Здесь все, что осталось после Генриха Ионовича, все сорок восемь дневников и двадцать две рабочие тетради, — сказала Горжевская. Она отошла в кухню, вероятно, поставить самовар для гостя.
На крышке коробки четкими цифрами было выведено: «X/1896 — XII/1900». Как видно, годы научных экспериментов.
Развязав тесемки, Ванзаров раскрыл коробку.
— Инна Леонидовна, — позвал он.
Горжевская появилась в переднике и со спичками.
— Потерпите, Родион Георгиевич, чай скоро будет.
— Взгляните…
Он совершил второе кощунство за день. Поднял коробку и перевернул вверх дном. На чистую скатерть высыпалась горка сложенных газет.
Вдова выронила спички, подбежала к столу и стала перебирать газеты, как будто дневники зарылись между ними.
— Как это понимать? — обратилась она с растерянным видом, держа в руках газеты.
— Записи и дневники вашего мужа пропали…
— Но это невозможно! Я никого не принимаю!
— А когда вы обнаружили тело, много народа побывало в доме?
— Конечно, приходили полиция, Дубягский, соседи… Кого только не было…
Стоило сличить даты газет, чтобы обнаружить простой факт: все они от весны прошлого года.
— Дневники похищены? — спросила она.
— Могу выразить вам свое искреннее сочувствие…
Горжевская без сил опустилась на стул, взгляд ее блуждал по полу.
— Это последнее, что у меня осталось от Генриха Ионовича, они забрали все…
— Кто они?
— Те, кто убил его карьеру! — крикнула вдова. — Они воры и убийцы в белых халатах! Ничего не оставили…
Ванзаров оглянулся.
— Инна Леонидовна, не вижу у вас семейных фотографий. Мне бы очень пригодился для статьи портрет Генриха Ионовича.
Глаза вдовы были сухими.
— Мой супруг не любил сниматься. Считал это глупым позерством. Было несколько снимков, но все они хранились вот здесь, — и она злобно отшвырнула бесполезную коробку. — У меня ничего нет…
— Ах, как бы я хотел знать, как он выглядел!
Вдова обратила к нему глаза, полные печали.
— Он был самый прекрасный, самый добрый и ласковый человек на свете.
— Какая меткая характеристика. А что-нибудь из внешних данных?
— Среднего роста, правильное лицо… Чудесные волосы, добрые, красивые глаза. Он весь был благороден и красив. Как он был красив… — и Инна Леонидовна окончательно предалась горю.
Любителю медицинских открытий только осталось выразить свое глубокое сожаление и покинуть несчастный дом. Его просили передать поклон доктору Юнгеру.
Ванзаров обещал исполнить поручение при первой возможности.
