…Милая Анечка, здравствуй, красавица моя, на много лет. Сам не знаю, зачем пишу тебе. Часто меня обуревают мысли – а вдруг я всё-таки воскрес не один? Быть может, покинули могилы и другие люди из моего времени, да раскидало их по белу свету, просто так и не найдёшь. А коли покоишься ты в земле сырой, даст бог, свидимся, – кто знает, тогда и передам письмо. Я отвык от французского в новом мире, и мне значительно сподручнее изливать свои мысли на бумагу на великороссийском. Ты, конечно же, давно знаешь о моих письмах Соболевскому, где я писал, что с помощью Божией на днях тебя уёб. Вот подумать только, Анечка, – ведёшь тайную переписку с близкими друзьями, а всё потом выкладывается на всеобщее обозрение. Выражаясь современным языком, «почту взломали». Само собой, никто не рассчитывал на моё воскрешение из мёртвых, покойники ведь не видят, что кто-то читает их письма. Нынешнее племя младое отныне ведает: поэт Пушкин – это тот самый месье, каковой написал обольстительной блуднице Анне Керн «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты – как мимолётное виденье, как гений чистой красоты». И далее промежду делом упоминает в разговоре с приятелем, дескать, сей красавицей я на днях овладел. Прости, Аннушка, бога ради, – да, я волокита был ещё тот. Но сколько всего они напридумывали, Боже ж ты мой Господи. Считается якобы, что я впервые познал тебя на сундуке. Да откуда взяться рухляди извозчичьей у дворянина, мы же не в прихожей друг друга возлюбили. Но нет, бесполезно доказывать. В блеске общественного сознания отныне навечно сплелись в единое целое Пушкин, Керн и удобный к соитию сундук. Немногие знают, кто такая была Керн, зато уж о нашем страстном свидании осведомлены все. Хотя, пожалуй, за другое письмо ты обидишься ещё больше: то самое, где ты просишь пристроить в издательство Смирдина свой перевод с французского достойной Жорж Санд, а я в раздражении называю тебя дурою. Горячий африканский нрав, что тут поделаешь! Я, на беду свою, горазд вспылить. Извини меня, добрая душа. Мы с тобой, матушка, сердца родственные – и ты, и я любили погулять да выпить, а публика петербургская нас с тобой осуждала да слухи распускала суть мерзопакостные. Помнишь, что тебе, бедной, пришлось пережить, когда ты увлеклась сначала помещиком Родзянко, затем Алёшей Вульфом и твоим последним избранником Сашей Марковым-Виноградским, милым отроком, с коим твоя разница в возрасте составляла двадцать лет? Боже, да тебя ни на одном балу в столице впоследствии не хотели видеть. Все эти сварливые тётушки с брылями повисших щёк, чьи заслуги состояли лишь в выращивании многочисленного потомства, подобно выводку борзых щенков, в имении где-нибудь под Калугой… И они утверждали, что стоять рядом с тобой для них хуже, чем вкусить из одной тарелки с диким басурманином из кавказских горцев! Так вот, сердце моё, времена изменились в хорошую сторону. В новом мире плотские радости не отрицаются, а горячо приветствуются, и им отдаётся множество часов жизни нынешнего гражданина Московии.

Знаю, ты никогда не была ханжою.

Но некоторые вещи мне трудно описать, и не думаю, что ты мне поверишь. В современности более не требуется выходить замуж, дабы потом спать с кем захочется. Целомудрие не в цене, оно скорее предмет посмешищ и порицания. Иногда, впрочем, невинность входит в моду, но, к моему счастию, ненадолго. Расставания легки, никто не валяется в ногах у мужа или жены, умоляя дать развод, – церковь отринула сие скандальное дело, сейчас расторжением ведают судьи да бумагомараки городских управ. Можно жениться хоть пять раз – местная аристократия и слова поперёк не скажет. Приданое тоже не в чести, купцы не стремятся выдать пухлых дочек за захудалых дворян, дабы украсить карету наспех намалёванным гербом. Самих гербов-то нет, как и дворянства, оно сгинуло в небытие, зато процветает купечество – символ богатства и благоденствия новой Московии. Однако ж, вновь упомяну о плотских радостях. Получить их здесь столь же легко, как в былые времена заказать расстегай в трактире Пожарского. Прелестницы непритязательны. Каюсь, стал я одной читать посвящённые тебе, Аннушка, стихи о чудном мгновенье, так она меня через полминуты перебила: «Хватит трепаться, когда ж ты меня наконец трахнешь?» Милая моя, я тебе сию фразу не переведу – иначе и на том свете год заикаться будешь. В фаворе у современников тайное общение с помощью небольших рукописцев, способных отправлять послание на любое расстояние в ту же секунду – аки бешеный почтовый голубь, порхающий силами колдовства. Перепиской грешат и мужние жены, и отцы семейств, и безусые гимназисты. Подумать только, а я-то в своё время слал конверт приглянувшейся барышне с нарочным и ждал от неё ответа целую неделю. Представляю себе, я ей: «Свидимся ли в трактире?», а она мне «чмоки-чмоки». Я ей: «Это ты мне?», а она: «Сорри, ошиблась, а ты кто?» Посыльный бы поседел, и я вместе с ним, пока дождался бы сию красавицу в свои объятья. А многие, Аннушка, и на свидания не ходят. Есть тут удивительная штука, прямо как волшебное зеркальце в сказках, скайп называется: ты видишь того, кто с тобою говорит. Милая, я не пьян в стельку, как тебе наверняка грезится. Нет, сегодня вообще ни рюмки. Нет, и вчера тоже. Стало быть, в благословенном скайпе творится всякое. Как правило, в начале томных ухаживаний младые отроки просят юных дев показать им перси. Это действо считается основанием для знакомства. Персей в новой Московии повсюду очень много. Они вообще символ жизни, магического параллельного пространства, именуемого словом «Паутина». Актрисы так называемых «движущихся театров» (они играют жизнь, а ты потом смотришь их игру на белом полотне… Нет, чтобы ты ни утверждала сейчас во гневе, я, безусловно, трезв!) рады предстать перед почтенной публикой в чём мать родила, и московитяне считают – ежели ты не явила нагие телеса на всеобщее обозрение, значит, ты уродина и показать тебе нечего. Грешен, Аннушка, вот в вышеупомянутом отношении мне Московия нравится: приволочишься, случись оказия, за чужой женой, – на дуэль тебя не вызовут. Кулаком ударят по личности – это да, но что такое лёгкое потрясение в области глаза в сравнении с глядящим в лоб пистолетом? Признаюсь, первые месяцы я находился в постоянном душевном беспокойстве. Мне хотелось у всех поглядеть перси, затем на всех жениться, а потом со всеми же развестись. Ты, конечно, фыркнешь и надуешь губки, но московское общество именует меня «сексуальным мулатом», а я снисходительно принимаю восторги барышень относительно своей нескромной персоны. Блюстители нравственности тут более не осуждают неравные браки женщин возраста мудрости и молодых мужчин, учитывая твоё последнее замужество, сие пришлось бы тебе по вкусу. Например, одна древняя певица приобрела в мужья некоего тщедушного отрока, о чьём любовном направлении может служить строчка из «Царя Салтана»: «не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка». Столичные борзописцы скрипят перьями, рассуждая о них, а население с удовольствием смотрит благие новости о семействе бабушки и зверушки. В будущем, Аннушка, появится эдакое загадочное приспособление – телевизор. Это по виду сундук (не тот, на котором якобы я тебя… Господи, да пропади ж пропадом сия злосчастная мебель!), а на деле нечто совершенно другое. Сев дома, ты сможешь оказаться на кухне у дворцовых поваров, стать свидетелем беседы фрейлин о пылкости государя, обозреть любой «движущийся театр» и глянуть последние известия, где Великороссия непременно оказывается могучей победительницей всех врагов и отдельных басурман.

И тут ты спросишь: а что же изменилось за двести лет?

Откровенно говоря, ничего, душа моя. Разве что разрешили всё, о чём барышни мечтали долгие века, вожделея показать перси на расстоянии без опасности быть осуждённой и заклеймённой «падшей женщиной». Ты извини, я опять по поводу персей, но такое уж состояние… Был в клубе – на своеобразном балу, где проводятся танцы, только не пары вальсируют, а голые отроковицы возле больших вертикальных жердей извиваются. Грешен, грешен, душа моя, – только сам Господь сможет меня простить, но вряд ли захочет. Так вот, нагие девы отплясывают, а тем, кто ещё не разделся полностью, можно засунуть казначейскую ассигнацию за пояс панталон. Тема скользкая, однако ж упомяну – панталоны, моя чаровница, сейчас эдакие, что вроде бы на первый взгляд есть, а в то же самое время таковых и вовсе нет. Ткани в них весом не более чем половина золотника, а то и меньше. Ты спросишь – да почему же они на сиих девицах-то держатся? Этого я не знаю, Аннушка, – с Божией помощью, не иначе как. Отдельного слова заслуживает современное искусство. Матушка, сие нечто уму непостижимое. Господь свидетель, прибить свои муде к брусчатке Красной площади гвоздём нынче вовсе не шизофрения, а смелость и борьба с прогнившим режимом. Представь себе, моя дорогая, что все наши повстанцы во главе с Рылеевым и Муравьёвым-Апостолом дружно, под аплодисменты восхищённых их мужеством солдат гвоздят мошонки к Сенатской площади, рыком библейским требуя от государя уйти в отставку. И Николай Павлович, устыдившись, слагает корону и удаляется в монашеский скит. А что сейчас называют модным словом «перфоманс», мне тебе и объяснить стыдно. Это как бы я Гоголю под дверь насрал, а сие действо всерьёз бы обсуждали маститые критики от литературы: под каким углом я всё сотворил и что хотел сказать уникальной формой произведения, – думается, борьбу с царизмом тоже приплетут. Сущность бытия московитян, Аннушка, – не мыслить об искусстве, не желать мановением пера произвести нечто, благодаря чему ты останешься в веках (да, неловко хвастать, но меня в будущем до сих пор читают), а изобрести, как лучше всего эпатировать публику. Кому такое искусство не нравится, тех принято осуждать и называть ретроградами, посему пронзёнными муде публично восхищаются.

Кстати, я страшно удивлён: крепостное право не исчезло.

Нет, крестьян освободили через двадцать четыре года после моей смерти, но сейчас наше рабство возрождено. Работники, привязанные к офису (разновидность имения новых помещиков), несут барщину, трудясь зачастую в праздничные и выходные дни, и всецело зависят от своего господина, швыряющего им гроши, позволяющие не умереть с голоду. Удивительно, но большинство таким положением дел вполне довольно. И они считают себя свободными людьми, раз их не продают на рынке! Ну, во-первых, работают они так, что их всё равно никто не купит, а во-вторых, помещики превосходно овладели искусством пускать пыль в глаза. Они охотно убедят крепостного, как тот ценен, вон других-то порют на конюшне, а тебе, Митрофанушка, все блага, только паши вволю и вот на ночь ещё задержись, разбери документы, тебе же кредит за лачугу выплачивать. Кредиты, матушка, хуже кавказских абреков, и аналогично служат для закрепощения. Ты сама помнишь, как я бегал, словно заяц, от ростовщиков, а проценты росли да росли день ото дня? Иной крестьянин Московии и рад бы плюнуть на помещика и уйти, да нельзя – чем долг за железную самодвижущуюся повозку (заменяющую тут шестерик лошадей) выплачивать? Вот и терпит и оскорбления, и самоуправство – суть как раньше с нашими мужиками, кормильцами от сохи. Разве что теперь крепостные не в лаптях, а при галстухах ходят, однако ж какая разница. Да, и ещё по кредитам: представляешь, тут есть люди, взявшие в долг деньги Северо-Американских Соединённых Штатов. Господь всемогущий, да я не знал, как сами-то Северо-Американские Штаты выглядят, а не то что их ассигнации. За один заокеанский талер дают аж шестьдесят целковых. И общая забава – следить за курсом талера, падает он к рублю или растёт. Чего уж там – в талерах многие держат свои сбережения, ими платят взятки чиновникам, в них установлены цены на многое, включая билеты на летающие воздушные сигары. Вот я думаю, предложи я расплатиться талерами в моё время, за какого идиота меня бы приняли в Петербурге? Я же в Турцию с червонцами ездил, и брали их за милую душу. А тут такие вот сплошные неприятности.

Ох, заговорил я тебя, похоже, Аннушка.

Целую твои руки, да и не только. Что? Остальное, красавица, сама домыслишь :-). Остаюсь вечно твой, в целости, и даже не частично – Саша Пушкин, всё такой же романтичный.

P.S. Опять снился окаянный сундук. Как же оно достало… ((.