6

По долине разлился упрямый корнуольский туман. Вот уже два дня, как его не могли прогнать даже западные ветры. Арочные кирпичные окна в конюшне, где Кит устроил себе кабинет, уже давно должны были укрыться тенью свежих зеленых листочков. Но вместо этого все снаружи занесло сияющим белым снегом — или так просто казалось Киту, который нетерпеливо мерил шагами комнату, совсем как три года назад в ненавистном номере отеля в Гибралтаре, когда ждал решающего звонка.

Часы показывали половину седьмого, а на Ките все еще были резиновые сапоги, в которых он спешил через яблоневый сад, когда миссис Марлоу сообщила ему, что Эмили хочет поговорить с ним — якобы она не могла дозвониться прямо в поместье. Их разговор, если его можно было так назвать, все еще звучал у него в голове, хоть и обрывочно: дочь говорила, увещевала, убеждала, и каждое ее слово ножом проворачивалось у него в груди.

И совсем как в Гибралтаре, он бормотал себе под нос и еле слышно ругался: Господи боже, Джеб… Что за идиотизм… мы же были тогда вместе, командой… И ради чего? И все это прерывалось бесконечными поминаниями уродов, ублюдков, мерзких убийц и прочего в том же духе.

— Папа, тебе сейчас лучше не высовываться — если не ради себя, то ради мамы. И ради вдовы Джеба. Это ведь всего на пару дней, пап. Ты просто поверь в то, что сказала тебе психотерапевт Джеба, хоть она никакая и не психотерапевт. Я передаю трубку Тоби, он это получше меня сумеет объяснить.

— Кит? Это я, Тоби.

— Белл, кто его убил?

— Никто. Это было самоубийство. Такова официальная версия. Коронер с этим согласился, полиция в дальнейшем расследовании не заинтересована.

А должна бы! Но Кит не произнес это вслух. Сейчас не самый подходящий момент. Впрочем, он вообще во время того разговора больше помалкивал, только иногда вставлял “да”, “нет”, “конечно” и “понятно”.

— Кит?

— Да, Тоби, я тут.

— Вы сказали, что собирались к приезду Джеба подготовить документ, полностью описывающий все, что с вами случилось три года назад, плюс переложить на бумагу ваш разговор с Джебом в клубе. Верно?

— А что тут не так? Вы все совершенно правильно поняли, — ответил Кит.

— Да все так, Кит. Я уверен, что в свое время эти записи окажутся необыкновенно полезны. Просто хотел узнать, не сможете ли вы на пару дней спрятать их куда-нибудь? От греха подальше. Только не в сейф или еще какое-то очевидное место. Может, на чердак одной из пристроек? Или спросите Сюзанну, наверняка она сможет что-нибудь придумать.

— Они его похоронили?

— Кремировали.

— Так быстро? Ничего себе. Кто их на это толкнул? По-моему, все это крайне подозрительно.

— Пап, — послышался в трубке голос Эмили.

— Да, Эм, я все еще тут. Что такое?

— Пап, пожалуйста, послушай Тоби и сделай так, как он просит. Не задавай больше вопросов. Ничего не предпринимай, найди безопасное место для своего сочинения и позаботься о маме. И доверься Тоби — он знает, что делать. Поверь, он это дело очень тщательно прорабатывает.

Еще бы, склизкий ублюдок, подумал про себя Кит, но все же удержался и промолчал, чему сам немало удивился. Учитывая то, что на него навалилось — мерзкий Белл, раздающий указания, Эмили, всячески его поддерживающая, миссис Марлоу, которая подслушивает у двери, и бедняга Джеб, пустивший себе пулю в лоб, — он имел полное право негодовать.

В надежде восстановить душевное равновесие Кит решил припомнить весь разговор от начала до конца.

Он стоял в кухне миссис Марлоу в резиновых сапогах. Страшно шумела посудомоечная машина, и он попросил миссис Марлоу выключить ее.

Шеба поскуливала. Наклонившись, Кит погладил ее и невидящим взглядом уставился вдаль. В голове зазвучали слова Джеба — когда он прощался с ним в клубе, уже на рассвете.

— Иногда мне кажется, что я совсем один на свете. Обреченный, изгой. И к тому же эти мертвые, мать и ее ребенок, они всегда со мной, всегда в моей памяти. Я считаю себя ответственным. Но сейчас все уже не так. Все изменилось благодаря вам, сэр Кристофер, так что позвольте пожать вам руку.

И Джеб протянул руку, которой потом держал убившее его оружие. У него было хорошее, крепкое рукопожатие. “Увидимся в среду утром”, — сказал он. А я пообещал приготовить ему на завтрак омлет — его любимый.

Он никак не хотел звать меня по имени, хоть я его и просил. Джеб думал, будто это невежливо. Звал сэром Кристофером. А я тогда сказал ему, что и не заслуживал вовсе никакого рыцарского звания.

Он обвинял себя в преступлении, которого не совершал. А теперь его обвиняют в том, чего он не совершал, — в самоубийстве.

А что же я? Что мне предлагается делать? Ничего. Сидеть на заду, не ерзая. Спрятать свою писанину куда подальше, предоставить лживому Беллу полную свободу действий и сидеть, закрыв свой глупый рот на замок.

А может, я слишком долго молчал?

Может, именно в этом и есть моя ошибка — слишком часто возмущаюсь какой-то совершенно неважной чепухой, а щекотливые вопросы задавать не решаюсь? Что же случилось тогда на скалах за домами? И почему мне предложили отличное место на Карибах, когда на него претендовали куда более достойные люди, заслужившие, в отличие от меня, такой пост?

Хуже всего было то, что Киту велела держать рот на замке его родная дочь — разумеется, с подачи молодого Белла, у которого, похоже, дар сидеть одним задом на двух стульях. Он ведь и до старушки Эм добрался, со злостью подумал Кит. Настроил ее против отца, заставил — судя по голосу дочери, против ее воли, — лезть в дело, о котором она ничего не знает, кроме того, что передала ей мать и чего она знать вообще не должна была!

Да, и еще: если кто и вывалит на беднягу Эм всю эту грязь об операции “Дикая природа”, то уж никак не двуличный Белл, который только и умеет, что за собственным начальством следить, и не Сюзанна. Это сделает ее родной отец — тогда, когда сочтет нужным, и так, как сочтет нужным.

И, обуреваемый такими беспорядочными мыслями, разъяренный Кит направился через затянутый туманом двор обратно к дому.

Изо всех сил стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Сюзанну, Кит побрился и надел строгий темный костюм — совсем не тот наряд деревенского сквайра, что он нацепил перед встречей с мерзкой сволочью Криспином, роль которого во всем этом деле он осветит, даже если это будет стоить ему пенсии и рыцарского звания.

Изучив свое отражение в зеркале шкафа, Кит задумался над выбором галстука — может, стоит надеть черный, почтить память Джеба? Но потом решил, что это чересчур уж демонстративно. К тому же его могут неправильно понять. Открыв ящик стола антикварным ключом, который он недавно добавил к своей связке, Кит достал конверт, где хранились квитанция Джеба и папка, озаглавленная “Черновик”.

Секунду помедлив, Кит чуть ли не с облегчением понял, что по его лицу струятся горячие слезы, горькие и злые. Впрочем, быстрый взгляд на заголовок документа отрезвил его: “Операция «Дикая природа», часть первая: отчет свидетеля, действующего представителя Ее Величества Королевы в Гибралтаре, данные с учетом дополнительных сведений, полученных от полевого командира войск специального назначения Великобритании”.

Вторая часть, “Отчет свидетеля, полевого командира войск специального назначения Великобритании”, теперь уже навсегда останется неоконченной. Так что первая часть должна быть вдвойне убедительнее.

Осторожно пробираясь мимо укрытой пыльными чехлами мебели, Кит виновато посмотрел на свою обожаемую жену, но будить ее не стал. Добравшись до кухни — и заодно до единственного телефона, разговоры по которому были не слышны в спальне, — он принялся за работу с дотошностью, достойной препротивнейшего мистера Белла.

Кит старался говорить потише. Разумеется, миссис Марлоу с радостью переночует в поместье, раз именно этого хочет Сюзанна — ведь, в конце концов, что может быть важнее? А что, телефон в поместье уже заработал? Потому что она никаких помех на линии что-то не слышит.

Его звонок разбудил Уолтера, но тот заверил Кита, что в этом нет ничего страшного. Они будут счастливы заехать вечером к Сюзанне и убедиться, что ей не слишком одиноко, — если, конечно, Кит вдруг задержится по делам в городе и не успеет сегодня вернуться. Кстати, а Сюзанна, случайно, не смотрит сериал “Сникерсы” по кабельному? Они вот смотрят.

Наконец, глубоко вздохнув, Кит уселся за кухонный стол и принялся писать — не останавливаясь, ничего не меняя, не вычеркивая и не добавляя:

“Дорогая Сьюки,

пока ты спала, появились кое-какие новости касательно нашего знакомого солдата, и в результате я должен как можно скорее отправиться в Лондон. Надеюсь управиться побыстрее и вернуться домой на пятичасовом поезде, но если не успею, поеду ночным — если не будет мест в купе, возьму билет в сидячий вагон”.

Затем рука как-то сама начала выводить еще слова, и он не стал противиться ее воле:

“Дорогая моя, я очень тебя люблю, но пришло время подать голос и быть услышанным, и, если бы ты могла знать все обстоятельства ситуации, ты бы меня полностью поддержала. Собственно говоря, ты сама справилась бы с такой задачей куда лучше меня, но и я постараюсь быть таким же смелым, как ты, и перестану наконец укрываться в тени и изворачиваться”.

Последняя фраза показалась Киту чересчур резкой, но переписывать ее не было времени — он рисковал не успеть на поезд в восемь сорок две.

Поднявшись по лестнице, он положил записку перед дверью спальни и придавил ее долотом, которое достал из выцветшей сумки с инструментами.

В библиотеке он нашел неиспользованный с прошлой командировки конверт формата А4 со штампом “На службе Ее Величества”, вложил в него черновик и щедро обмотал скотчем. То же самое он проделал с письмом молодому Беллу на прошлой неделе.

Уже проезжая через открытые всем ветрам пустоши Бодмина, он почувствовал необыкновенный прилив сил. С его плеч словно камень свалился. Правда, оказавшись на платформе среди незнакомых лиц, он вдруг ощутил почти непреодолимое желание броситься обратно домой, пока еще не слишком поздно, забрать записку и сказать Уолтеру, Анне и миссис Марлоу, что все в порядке, он никуда не уезжает. Но с прибытием экспресса до Паддингтона паника прошла, и вскоре он уже сидел в поезде и наслаждался полноценным английским завтраком. Вот только вместо кофе пришлось взять чай — Сюзанна переживала за его сердце.

В то время, когда Кит ехал в Лондон, Тоби Белл сидел за столом в новом кабинете и занимался проблемами последнего ливийского кризиса. Его поясницу сковывала адская боль — последствия ночевки на чудовищном диване Эмили. Сегодня Тоби решил придерживаться строгой диеты, состоявшей из обезболивающего, минералки и обрывочных воспоминаний о последних часах, проведенных вместе с Эмили в ее квартире.

Сперва, отдав ему одеяло и подушку, она удалилась в спальню. Но вскоре пришла обратно, все еще одетая. Тоби тоже лежал без сна, мучаясь на неудобном диване.

Усевшись подальше, Эмили попросила Тоби еще раз поподробнее описать его поездку в Уэльс. Тоби с радостью — пожалуй, даже излишней, — повиновался. Эмили жаждала кровавых подробностей — и Тоби их ей предоставил. Рассказал о потеках то ли крови, то ли сурика, которые оказались там, где их быть не должно было; и о Гарри, который все прикидывает, как бы побольше выручить за грузовик Джеба; и о любви Бриджит к крепкому словцу; и о последнем фривольном звонке Джеба, который имел место сразу после их встречи с Китом в клубе и в котором он просил бросить Гарри и вернуться к нему.

Эмили внимательно слушала, тараща большие карие глаза, взгляд которых ближе к рассвету стал совсем уж неподвижным.

Затем Тоби рассказал ей о ссоре Джеба с Коротышкой из-за снимков и как Джеб потом их спрятал, а Бриджит нашла и разрешила Тоби сфотографировать на телефон.

По просьбе Эмили он показал ей эти снимки. Ее лицо вновь застыло, как тогда, в больнице.

— Как ты думаешь, почему Бриджит тебе их показала? — спросила Эмили.

Тоби предположил, что в первую очередь от отчаяния. Ну и потому, что он показался ей вполне благонадежным. Правда, Эмили такое объяснение не устроило.

Потом она потребовала рассказать, как ему удалось добыть имя и адрес Джеба. Тоби поведал ей о Чарли, не называя его по имени — просто сказал, что ему оказали услугу старые друзья, дочери которых он когда-то помог.

— И оказалось, что она и впрямь на редкость талантливая виолончелистка, — вдруг добавил он.

Следующий вопрос Эмили потряс его своей неожиданностью и необоснованностью:

— Ты с ней спал?

— Господи, нет, конечно! Что за бред? — искренне ужаснувшись, воскликнул он. — С чего ты вообще это взяла?

— Мама сказала, что у тебя было полно любовниц. Она узнавала у своих знакомых, жен служащих министерства.

— Твоя мать? — возмутился Тоби. — Интересно! А что, интересно, жены говорят о тебе?

Тут они оба рассмеялись, хоть и несколько натужно. Неловкий момент миновал.

Потом Эмили захотела узнать, кто же, по его мнению, убил Джеба, впервые высказав вслух мысль о том, что это было убийство. И Тоби довольно невнятно принялся обвинять представителей “глубинного государства”, из-за чего пришлось подробнее рассказать и о вечно растущем круге неправительственных осведомителей из банковской, промышленной и торговой сфер, до которых доходили сведения, не предназначавшиеся для широких масс Уайтхолла и Вестминстера.

Во время этого весьма утомительного для Тоби монолога он услышал, как часы бьют шесть. Он уже сидел, а не лежал, на диване, и Эмили оказалась совсем рядом. Перед ними стоял столик с двумя “одноразовыми” телефонами.

Следующий вопрос Эмили задала строго, тоном типичной директрисы:

— И чего ты собираешься добиться от Коротышки, когда с ним встретишься? — спросила она и застыла в ожидании ответа, которого у Тоби не было. Он побоялся напугать Эмили и так и не сказал ей, что встречается с ним под видом журналиста — и в истинном свете покажет себя лишь потом.

— Ну, посмотрю, как он себя поведет, — беспечно ответил он. — Если он и впрямь так убивается по Джебу, как утверждает, то, может, захочет встать на его место и дать показания вместо него?

— А если не захочет?

— Ну, тогда мы пожмем друг другу руки и разойдемся.

— Вряд ли он это так просто спустит, — скептически отозвалась Эмили. — Во всяком случае, судя по тому, что ты о нем рассказывал.

После этого их беседа как-то иссякла. Эмили опустила глаза и, задумавшись, прижала к подбородку тонкие пальцы. Тоби решил, что она думает о предстоящем звонке миссис Марлоу и разговоре с отцом.

Но когда она отняла от лица ладонь, то потянулась не к черному мобильнику, как подумал Тоби, а почему-то к его руке. Она обхватила его ладонь обеими руками, словно собиралась измерить пульс, но не совсем так. А потом, не сказав ни слова, осторожно вернула его руку обратно.

— Собственно, это совершенно неважно, — как-то нетерпеливо пробормотала она — то ли себе, то ли Тоби.

Может, она хотела, чтобы он ее утешил, но постеснялась попросить?

Или хочет дать ему понять, что как мужчина он ее не интересует?

Или, может, ей на миг показалось, будто рядом с ней сидит не Тоби, а ее нынешний или прошлый возлюбленный? Сейчас Тоби, усердно работавшему за столом в своем новом кабинете, этот вариант казался наиболее вероятным. Вдруг из кармана пиджака донеслось сиплое жужжание — на серебристый “одноразовый” мобильник пришло сообщение.

Пиджак в этот момент был не на Тоби — он повесил его на спинку стула. Так что Тоби, развернувшись, принялся энергично шарить по карманам пиджака — куда энергичнее, чем стал бы делать, если бы знал, что в этот момент на него смотрит Хиллари, его незаменимая помощница, которая пришла к нему за советом. Уже обнаружив ее присутствие, Тоби все-таки продолжил свои поиски и наконец выудил телефон. Он улыбнулся помощнице, как бы прося прощения за проволочку, и, найдя папку с сообщениями на непривычном телефоне, все с той же улыбкой прочел смс: “Папа написал маме безумное письмо и едет на поезде в Лондон”.

Приемная министерства иностранных дел представляла собой темную комнатку без окон, заставленную обитыми колючей тканью стульями и стеклянными столами, заваленными нечитабельными журналами про достижения британской промышленности. Около входа отирался крупный чернокожий мужчина в коричневой форме с желтыми эполетами; за стойкой сидела секретарша в такой же форме — азиатка с непроницаемым выражением лица. Вместе с Китом в приемной маялись две возмущенные пожилые дамы, пришедшие жаловаться на неподобающую работу британского консульства в Неаполе, и бородатый прелат-грек. То, что его, бывшего высокопоставленного сотрудника министерства — из руководителей, между прочим, — заставили ждать в этой приемной, было совершенно возмутительно, и Кит решил, что в будущем, когда представится удобный момент, обязательно пропесочит работников министерства за такое отношение. Но пока буянить не стоит. Еще подъезжая к Паддингтону, он поклялся самому себе оставаться хладнокровным и невозмутимым и твердо идти к своей цели, игнорируя всевозможные препоны, если таковые возникнут на его пути.

— Моя фамилия Пробин, — жизнерадостно сообщил он охранникам у въездных ворот, на всякий случай присовокупив к своим словам водительское удостоверение. — Сэр Кристофер Пробин, бывший высокий комиссар.

Интересно, можно меня до сих пор считать сотрудником министерства? Наверное, нет. Ну да и неважно. Как поживаете?

— Вы к кому? — буркнул охранник.

— К постоянному заместителю министра — кажется, сейчас его чаще называют исполнительным директором, — терпеливо ответил Кит, стараясь не показать, какое отвращение у него вызывает стремление министерства окорпоративиться. — Знаю, что я не по записи, а он человек занятой, но все же. У меня для него очень важный документ. Если заместитель не сможет меня принять, я готов поговорить с его секретарем. Это очень важный и конфиденциальный документ, — все так же бодро говорил Кит в отверстие в стене из пуленепробиваемого стекла, за которой вбивал в компьютер информацию мрачный парень в голубой рубашке с погонами.

— В министерстве меня все звали Китом, не Кристофером, — добавил Кит. — Кит Пробин. Вы уверены, что меня нет в списках персонала? Пробин, через “и”.

Даже после того, как его обыскали, а мобильный отняли и убрали в застекленный шкафчик, выдав в обмен номерок, Кит умудрился сохранить полное спокойствие.

— Вы тут все время работаете или и за другими госучреждениями приглядываете? — спросил он у охранников.

Они проигнорировали его вопрос. Но и это не обескуражило Кита. Даже когда они попытались наложить лапы на драгоценный черновик, он остался безукоризненно вежлив, но непреклонен.

— Нет, вы уж извините, но так не пойдет. У вас свои обязанности, а у меня мои. Я сюда приехал из Корнуолла, чтобы передать этот конверт из рук в руки, и именно так я и поступлю.

— Да мы просто хотели его рентгеном просветить, сэр, — сказал охранник, взглянув на своего коллегу.

Кит терпеливо ждал, пока они пропустят черновик сквозь свою адскую машину, и затем сразу же выхватил конверт из рук охранника.

— Значит, вы прямо-таки с самим исполнительным директором хотели поговорить, да, сэр? — спросил один из охранников явно сатирическим, по мнению Кита, тоном.

— Совершенно верно, — бесстрастно ответил Кит. — И все еще хочу. С самим директором. И если вы сообщите это наверх побыстрее, я буду крайне вам благодарен.

Один из охранников вышел из будки. Оставшийся улыбнулся Киту:

— Значит, на поезде приехали?

— Верно.

— Хорошо, наверно, прокатились?

— Благодарю вас, вполне.

— Вот, значит, как. А у меня жена родом из Лоствитьеля.

— Здорово. Настоящая корнуольская девчонка, получается. Вот ведь совпадение.

В этот момент вернулся первый охранник, но только для того, чтобы препроводить Кита в скучную комнату, где он сидел последние полчаса. Внутри Кит весь кипел, но со стороны этого было не заметить.

Вскоре его терпение было вознаграждено — к нему, улыбаясь во весь рот, спешил не кто иной, как Молли Крэнмур, его старая подруга из логистического отдела. На ее груди висел бейджик с именем, на шее — связка электронных ключей.

— Кит Пробин, какой чудный сюрприз! — протянув руки, приветствовала она.

— Молли, дорогая, вот уж кого я не думал тут увидеть! — в ответ воскликнул Кит. — Я-то думал, ты уже сто лет как на пенсии! Что ты тут делаешь, скажи, пожалуйста?

— Занимаюсь выпускниками, милый, — довольным голосом ответила Молли. — Всякими нашими старичками и старушками, которые обращаются за помощью или еще за чем. Ты, конечно, совсем другое дело — ты-то тут по работе, насколько я слышала. Ну так что, какое там у тебя дело? Ты вроде как хотел передать какую-то бумажку прямо нашему великому божеству в руки? К сожалению, не выйдет — он уехал в Африку на отдых, заслуженный, надо сказать. Очень жаль, между прочим. Уверена, он ужасно огорчится, когда узнает, что в его отсутствие ты к нему приходил. А что у тебя к нему за дело?

— Боюсь, Молли, что я даже тебе не могу сказать, в чем дело.

— Так давай я отнесу твои документы в его кабинет и всучу какой-нибудь мелкой сошке из его подчиненных? А? Не пойдет? Даже если я поклянусь, что глаз с твоих бумажек не спущу? Все равно нет? Ох, — вздохнула Молли, пока Кит продолжал качать головой. — Ну а как твое дело называется? Может, у него есть какое-нибудь кодовое название, которое заставит наших местных чиновничков шевелиться да бегать? Кит задумался. Кодовое название предназначено для чего? Чтобы кодировать, шифровать, скрывать суть. Но что, если нужно скрывать и само кодовое название? Тогда для кодовых названий придумывали бы другие кодовые названия, и так до бесконечности. Мысль о том, чтобы произнести вслух “Операция «Дикая природа»” перед греком-прелатом и двумя истеричными дамами, была для Кита совершенно невыносима.

— Лучше передай этим чиновникам, что мне нужно поговорить с наиболее высокопоставленным из ответственных лиц, — сказал он наконец Молли, крепко прижав конверт к груди.

Ну что же, хоть какой-то прогресс.

Тоби тем временем укрылся в умиротворяющей тиши парка Сейнт-Джеймс. Прижав к уху серебристый мобильник, он устроился под тем же платаном, в тени которого три года назад взывал к Джайлзу Окли, жалуясь на то, что его бросила никогда не существовавшая в реальности Луиза. Теперь же Тоби слушал Эмили, чей голос был совершенно спокойный — как и у него самого.

— Как он оделся? — спросил Тоби.

— Выехал при полном параде — в черном костюме, самых хороших ботинках, любимом галстуке и плаще. И трость с собой не взял, что мама сочла дурным предзнаменованием.

— Кит не рассказал твоей матери о смерти Джеба?

— Нет, зато я рассказала. Она очень расстроена и напугана, но боится не за себя, а за Кита. Впрочем, мыслит она вполне трезво — уже звонила на вокзал Бодмина. Кит оставил машину на парковке перед вокзалом и купил пенсионерский билет первого класса с возвратом на сегодня. Поезд вовремя выехал из Бодмина и к Паддингтону прибыл тоже по графику. Еще мама звонила в папин клуб. Если папа вдруг там объявится, его попросят перезвонить ей. Но мне кажется, что это не лучший вариант. Пусть уж сами ей позвонят, если он туда придет. Как бы то ни было, мама сказала, что еще позвонит туда и если что — сразу свяжется со мной.

— Но с тех пор, как Кит уехал, о нем никто не слышал?

— Нет, и на мобильный он тоже не отвечает.

— А раньше с ним такое бывало?

— Чтобы он отказывался с нами разговаривать и удирал?

— Чтобы закатывал истерику, резко куда-нибудь подрывался и уезжал, никому не говоря ни слова?

— Когда мой обожаемый бывший свалил от меня с новой подружкой и половиной закладной по дому, папа поехал осаждать его квартиру.

— И что он с ними потом сделал?

— Ничего — он дверью ошибся.

Возвращаться в офис Тоби не стал и с мрачным предчувствием посмотрел на большие арочные окна министерства. Влившись в толпу угрюмых чиновников в черных костюмах, которые поднимались и спускались по ступеням Клайв-Хауза, Тоби вдруг почувствовал, что его охватила такая же нервная тошнота, как и тем прекрасным весенним утром три года назад, когда он приехал на работу, чтобы подготовить все для противозаконной записи на диктофон.

У входных ворот Тоби решил рискнуть:

— Скажите, пожалуйста, — обратился он к охраннику, показывая пропуск, — к вам сегодня не заглядывал бывший сотрудник министерства сэр Кристофер Пробин? Пробин, через “и”, — добавил он.

Охранник защелкал клавишами компьютера.

— Нет, у нас такого не было. Может, через другой вход пошел? А ему назначено?

— Не знаю, — ответил Тоби и, вернувшись к себе в кабинет, вновь принялся раздумывать над линией поведения министерства в Ливии.

— Сэр Кристофер?

— Он самый.

— Я — Асиф Ланкастер из департамента исполнительного директора. Чем могу вам помочь, сэр?

Ланкастер был чернокожим, говорил с манчестерским акцентом и выглядел лет на восемнадцать — впрочем, так Кит думал чуть ли не про всех подряд. Тем не менее он сразу проникся к пареньку симпатией — если уж министерство открыло свои двери таким вот ланкастерам, подумал он, то и от него не отмахнутся, когда он будет говорить неприятную правду об операции “Дикая природа” и ее последствиях.

Вдвоем они дошли до конференц-зала. Удобные кресла, длинный стол. На стенах — акварели с видами Озерного края. Ланкастер жестом предложил Киту присесть.

— Послушайте, я еще хотел задать вам один вопрос, — начал Кит, которому не очень-то хотелось расставаться с документом. — Вы и ваши подчиненные не имеете отношения к операции “Дикая природа”?

Ланкастер взглянул на него, на конверт и позволил себе натянуто улыбнуться.

— Могу с уверенностью заявить, что не имеем, — ответил он и, осторожно забрав из рук Кита конверт, исчез в соседней комнате.

Судя по золотым часам от Картье, подаренным Сюзанной на двадцатипятилетие их свадьбы, прошло уже полтора часа с тех пор, как Ланкастер, распахнув дверь, завел в соседнюю комнатку обещанного Киту старшего юрисконсульта с помощником. За это время Ланкастер навестил Кита четыре раза: предложил ему кофе, затем принес его и еще дважды заглядывал заверить, что Лайонел внимательно читает документ и придет сюда, “как только они с Францес вникнут во все детали дела”.

— Лайонел? — спросил тогда Кит.

— Заместитель старшего юрисконсульта. Он половину недели работает в канцелярии, а половину — у нас. Сказал, что был помощником атташе по правовым вопросам в Париже, когда вы там служили торговым советником.

— Лайонел, значит, — довольно хмыкнул Кит.

Лайонел запомнился ему достойным, чуть косноязычным юношей, белокурым и веснушчатым. Он еще отличался тем, что считал делом чести приглашать на танцах самых некрасивых дам.

— А Францес…? — с надеждой спросил Кит.

— Францес — наш новый ответственный директор по безопасности. Она одна из подчиненных исполнительного директора. К сожалению, тоже адвокат, — улыбнулся Ланкастер. — Раньше у нее была частная практика, но как только появилась возможность перейти на госслужбу, она с радостью ею воспользовалась.

Теперь Кит был благодарен Ланкастеру за такую информацию — ведь если бы не молодой человек, он бы в жизни не догадался, что Францес вообще способна чему-либо радоваться. Вид у женщины, сидевшей сейчас напротив Кита, был погребально-угрюмый: этому способствовал и черный деловой костюм, и коротко подстриженные волосы, и манера никогда не смотреть никому в глаза.

Лайонел же, несмотря на прошедшие с их последней встречи двадцать лет, совершенно не изменился и был все таким же чопорным занудой. Конечно, веснушки сменились пигментными пятнами, а белокурые волосы поседели, но улыбка у него была все такой же безупречной, а рукопожатие — крепким. Киту помнилось, что раньше Лайонел курил трубку — наверное, бросил.

— Кит, рад вас видеть! — воскликнул Лайонел, подойдя к Киту куда ближе, чем тому хотелось бы, чтобы пожать ему руку. — Ну, как живется на заслуженной пенсии? Если бы вы знали, как я о пенсии мечтаю! Наслышан, кстати, о вашем чудном вояже на Карибы, — подмигнул Лайонел и, понизив голос, спросил: — Ну а Сюзанна как? Справляется со своей проблемой?

— Да, спасибо, уже гораздо лучше, прямо-таки намного лучше, — ответил Кит и поспешно, словно это только что пришло ему в голову, добавил: — Честно говоря, мы так долго этого ждали, Лайонел. Но все же преодолели это суровое испытание. Конечно, Сьюки гораздо тяжелее пришлось, это же она болела.

— Да-да, мы все прекрасно об этом знаем и оттого чрезвычайно тебе благодарны за этот документ — такой полезный, такой своевременный! — и за то, что ты доставил его нам, не принявшись, так сказать, раскачивать лодку, — усаживаясь, заявил уже ничуть не косноязычный Лайонел. — Правда ведь, Францес? Разумеется, — открыв папку, он вытащил копию отчета Кита, — мы были просто потрясены. Мы так вам сочувствуем! Через что вам пришлось пройти! Бедная Сюзанна, это просто безобразие. Францес, я ведь говорю от лица нас обоих, верно?

Но если Францес и была с ним согласна, она это никак не продемонстрировала. Она сидела, уткнувшись в копию отчета Кита. Он даже подумал, что она решила выучить текст наизусть.

— Сэр Кристофер, Сюзанна подписывала когда-нибудь акт? — спросила вдруг Францес, не поднимая головы.

— Какой еще акт? — Киту, наверное, впервые в жизни не понравилось, что его назвали “сэром”. — О чем вы говорите?

— Акт о неразглашении, — не отрываясь от отчета, ответила Францес. — И дополнительное соглашение условий и положений к нему. — И, не дожидаясь ответа, она обратилась к Лайонелу: — Вы не помните, в его время супруги и партнеры должны были подписывать акт? Или это уже позже ввели? Я что-то не помню.

— Хм, честно говоря, я как-то тоже не уверен, — ответил Лайонел. — Кит, а вы как думаете?

— Понятия не имею, — буркнул Кит. — Никогда не видел, чтобы она подписывала какие-то акты или еще что. И уж точно она мне никогда не говорила о том, чтобы ей предлагали такое на подпись. — Терпение Кита оказалось вовсе не безграничным, и с трудом сдерживаемая ярость наконец начала просачиваться наружу: — Какая к чертям разница, что она подписывала или не подписывала? Не моя вина, что она оказалась в курсе событий. Да и не ее тоже. Она в отчаянии, как и я сам. Ей нужны ответы. Нам всем нужны.

— Нам? — переспросила Францес, повернув-таки к нему мертвенно-бледное лицо. — Кто это такие “мы”? Вас что, много? Вы хотите сказать, что о содержимом этого документа знает кто-то еще?

— Если и знает, то я тут ни при чем, — зло ответил Кит и повернулся к Лайонелу за поддержкой. — И Джеб ни при чем. Он не был болтуном и знал, чего делать нельзя. Он ведь не пошел к журналистам, не стал трезвонить об этом всем знакомым. Нет, он доверил информацию только узкому кругу причастных к этому лиц. Написал своему члену парламента, своему начальству — подозреваю, что и вам тоже, — недобро бросил он.

— Это, конечно, ужасно несправедливо и вообще чудовищно, — согласился Лайонел, осторожно, почти нежно, касаясь ладонью кудрявых седых волос. — Могу лишь признать, что за последние годы мы чего только не делали, пытаясь докопаться до сути этого очень запутанного, крайне противоречивого и сложного эпизода, — мы ведь можем так сказать, Францес?

– “Мы” это кто? — хмуро поинтересовался Кит. Его вопрос оставили без внимания.

— И надо сказать, что все подошли к этому делу с большой осознанностью. Нам все помогали, не правда ли, Францес? — продолжил Лайонел, поглаживая теперь уже нижнюю губу. — Даже американцы! А они ведь очень напрягаются, когда речь заходит о таких вещах. Разумеется, никакого официального мнения на этот счет у них не было — да и неофициального тоже. Они предельно ясно дали понять, что не позволят распространять слухи, будто Управление было замешано в подготовке и проведении подобной операции. Мы, разумеется, крайне благодарны им за помощь, верно, Францес? Конечно, мы провели расследование, — продолжил он, обращаясь к Киту. — Внутреннее, само собой, но от этого не менее тщательное. И в результате бедняга Фергус Квинн был вынужден уйти в отставку — шаг в то время очень уместный и достойный. Думаю, Францес со мной согласится, да? Но вот в наши дни таких достойных людей уже не найти. Вы только подумайте да прикиньте, сколько на свете политиков, которые, по совести, должны были бы уйти в отставку, а вместо этого спокойненько сидят на своих постах по сей день? Да Фергус на их фоне выглядит просто героем! Францес, ты что-то хотела добавить?

— Я вот чего не понимаю, сэр Кристофер, — заговорила Францес. — Зачем вы писали этот отчет? Чтобы обвинить кого-то? Или просто записывали свои показания? А может, это всего лишь запись с чьих-то слов, которые вы приняли на веру и зафиксировали без каких бы то ни было для себя обязательств?

— Мой отчет — ровно то, чем он кажется! — взорвался взбешенный донельзя Кит. — Операция “Дикая природа” завершилась полнейшим провалом. Абсолютным! Разведчики, заварившие всю эту кашу, оказались жутко некомпетентными, двух невинных людей попросту застрелили и целых три года тщательно заметали следы — на всех уровнях, включая, как я подозреваю, и вашу организацию! А единственный человек, готовый дать свидетельские показания, вдруг очень вовремя умер, да при весьма подозрительных обстоятельствах. Очень подозрительных! — рявкнул он.

— Ну, давайте остановимся на том, что этот документ — добровольно предоставленный свидетельский отчет, — подсказал Лайонел Францес.

Но она не собиралась сдавать позиции:

— Скажите, сэр Кристофер, будет ли преувеличением сказать, что все ваше обвинение против мистера Криспина и других персон зиждется исключительно на вашем разговоре с Джебом Оуэнсом, который имел место в клубе между одиннадцатью вечера и пятью утра? Я пока не беру во внимание так называемую квитанцию, которую Джеб передал вашей супруге и которую вы, как я вижу, подшили к делу как некое дополнение.

Какое-то мгновение ошарашенный Кит даже не мог открыть рот.

— А мои показания, черт вас побери? Я был там, помните? На том самом холме, в Гибралтаре! Служил ушами и глазами для министра, который нуждался в моих сведениях, каковые я ему и предоставил. И только не говорите, что все разговоры во время той операции не записывались. “Нам не имеет смысла идти в наступление”, — сказал я тогда громко и отчетливо. И Джеб согласился со мной, все они согласились — и Коротышка, и другие ребята. Но им приказали спуститься и войти в дома, и они подчинились. И не потому что они какие-нибудь тупые бараны, а потому что именно так поступают хорошие солдаты — они выполняют приказы. Какими бы глупыми приказы ни были, как в нашем случае. Не глупыми даже, кретинскими. Никакой логики в том приказе не прослеживалось, но что поделать? Приказ есть приказ, — добавил Кит.

Францес тем временем принялась изучать следующую страницу отчета.

— Но вы ведь не будете спорить, что абсолютно все, что вы видели и слышали в Гибралтаре, полностью укладывалось в картину произошедшего, данную вам впоследствии лицами, которые отвечали за планировку операции и могли оценить ее результаты? И вы, очевидно, в число этих лиц не входили, верно? Вы понятия не имели, чем кончилась операция. Вы просто поверили на слово другим людям — сперва тем, кто готовил операцию, затем Джебу Оуэнсу. И ему вы поверили не из-за того, что он предоставил вам какие-то доказательства или улики, а просто потому, что вы предпочли поверить ему. Я не права? — спросила она и, не дав Киту возможности ответить, тут же продолжила: — И еще. Будьте добры, скажите, сколько вы выпили перед тем, как подняться к себе в номер тем вечером?

Сбитый с толку Кит растерянно заморгал, словно человек, который вдруг обнаружил, что не понимает, где он.

— Немного, — наконец ответил он. — Да и то скоро выветрилось. Я нередко выпиваю. Когда переживаешь такой шок, трезвеешь крайне быстро.

— Вы в ту ночь спали?

— Где?

— В вашем номере в клубе. Той ночью. Или тем утром, если желаете. Так спали или нет?

— Когда я, по-вашему, мог спать? Мы же все время говорили!

— В вашем отчете указано, что Джеб покинул вас с рассветом — каким-то непостижимым образом исчез из клуба, просто-таки испарился. После этого чудесного исчезновения вы вернулись в постель?

— Во-первых, я в постель и не ложился, так что вернуться туда никак не мог. А во-вторых, ничего чудесного в исчезновении Джеба не было. Он был профессионалом, мастером своего дела и знал всякие хитрые трюки и штучки.

— А когда вы проснулись — о чудо! — он уже исчез, верно?

— Да он ушел еще до того, как я лег в постель, я же вам говорил! И никакого чуда, откуда вы вообще это взяли? Он ушел, как настоящий шпион, потому что знал, как это правильно делается! Джеб был прекрасным шпионом, — добавил Кит, высказывая новую для себя мысль.

Вмешался Лайонел — как всегда, безукоризненно вежливый:

— Кит, скажите мне прямо, по-мужски, сколько вы тогда с Джебом выпили? Ну хотя бы примерно. Понятно, что все переоценивают свои способности поглощать алкоголь, но тут нам нужно знать, как все было на самом деле.

— Мы пили теплое пиво, — довольно презрительно бросил Кит. — Джеб сделал один глоток и больше к пиву не прикасался. Довольны?

— Но ведь, — продолжил Лайонел, внимательно изучая покрытые рыжими волосками пальцы, — пока вы дошли до сути дела, выпито было уже пинты две пива, верно? А Джеб, как вы утверждаете, не пьет — вернее, не пил, бедняга, — значит, большую часть выпили вы. Верно?

— Возможно.

Францес опять принялась говорить, уткнувшись в бумаги:

— Значит, к немалому количеству выпитого во время и после ужина вы добавили еще две пинты пива, не говоря уж о двух двойных порциях восемнадцатилетнего виски “Макеллен”, которые вы потребили с Криспином в “Конноте” еще до того, как доехали до клуба. В общем и целом где-то восемнадцать-двадцать единиц. Достойно упоминания и то, что, обратившись ночью к портье, вы упомянули только об одном бокале для пива. Таким образом, можно предположить, что пиво и закуски вы заказывали для себя. Одного.

— Вы что, вынюхивали что-то в моем клубе? Это возмутительно! Разумеется, я взял только один бокал для пива! Неужели вы думаете, я горел желанием сообщить портье, что у меня в комнате мужчина? Вы с кем там говорили? С секретарем? О Господи, — возмущенно фыркнул Кит, глядя на Лайонела, который, впрочем, вновь вернулся к поглаживанию своей шевелюры и не обращал на него внимания.

— Также, — продолжила Францес, — мы располагаем достоверными сведениями о том, что никому, даже самому распрекрасному шпиону, не удалось бы проникнуть на территорию вашего клуба — ни через служебную лестницу сзади, ни через главный вход, которые находятся под постоянным наблюдением как персонала, так и видеокамер. Помимо этого, могу добавить, что все сотрудники клуба проверялись полицией и те сочли, что они вполне достойны доверия.

Кит задыхался и бурлил от ярости, пытаясь найти хоть каплю, хоть крошечное зернышко здравого смысла во всей беседе:

— Послушайте, вы оба! Не меня надо прессовать, а Криспина! Или Эллиота! Свяжитесь опять с американцами, найдите эту фальшивую докторшу, которая убеждала меня, что Джеб сошел с ума, когда он уже был мертв, — запнувшись, Кит сглотнул слюну и вздохнул. — И найдите Квинна, где бы он ни был. Заставьте его рассказать, что на самом деле произошло тогда возле тех домов. — Кит уже было закончил, но неожиданно для самого себя продолжил: — И проведите нормальное официальное расследование! Узнайте, кем были эта несчастная убитая и ее ребенок, и возместите моральный ущерб их родным. А после этого узнайте, кто убил Джеба всего за день до того, как он собирался подписать мой отчет и составить свой. — И довольно нелогично добавил: — И, ради всего святого, не верьте этому шарлатану Криспину. Этот человек — прирожденный лгун.

Лайнел наконец перестал оглаживать свои седые волосы:

— Да-да, Кит, конечно. Только я не стал бы поднимать такой шум. Если ситуация обострится, вы окажетесь в очень незавидной позиции. Официальное открытое расследование, о котором вы так мечтаете и которое может начаться после опубликования вашего доклада, — мы с Францес о таком и мечтать не смеем. Все, что имеет хоть малейшее отношение к вопросам национальной безопасности, — секретные операции, удачные и не очень, экстраординарные выдачи преступников, запланированные или нет, всякие методы ведения допроса, и наши, и — чаще — американские, — все это сразу же отправляется в папочку с грифом “Государственная тайна”. Боюсь, и свидетельские показания оказываются там же, — сказал Лайонел и кивнул Францес, которая выпрямилась, положила ладони на раскрытую папку на столе, словно собираясь устроить сеанс левитации, и подхватила:

— Я считаю себя обязанной дать вам совет, сэр Кристофер, — объявила она. — Вы находитесь в очень уязвимой позиции. Да, все в курсе, что вы приняли участие в одной сверхсекретной операции. Авторы этой операции живут в разных уголках планеты. Отчетность — кроме вашего доклада — представляет собой крайне фрагментарное чтиво. В нескольких документах, которые доступны нам, не упоминаются имена участников операции, за исключением одного — вашего. Это значит, что в случае проведения официального расследования вы станете единственным представителем британского правительства, замешанным в этом деле, и единственным, на кого возложат ответственность за все произошедшее. Лайонел? — повернувшись к коллеге, произнесла Францес.

— Да, Кит, боюсь, вот такие у нас плохие новости. А хорошие, к сожалению, не так-то легко найти. С тех пор как вы ушли на пенсию, у нас ввели новые правила, касающиеся таких вот деликатных, неординарных операций. Некоторые уже действуют, остальные скоро войдут в силу. И, к нашему большому сожалению, операция “Дикая природа” подпадает под очень многие из этих правил. Что, в свою очередь, приведет к тому, что любое расследование будет проводиться за плотно закрытыми дверями кабинетов. Если вдруг вы решите подать иск — на что вы имеете полное право, — учитывайте, что слушания будут проводиться группой тщательно отобранных и одобренных юристов. Некоторые из них будут изо всех сил стараться защитить вас, а некоторые — обвинить. А вас — истца — боюсь, даже не допустят в суд. Вы не будете присутствовать, когда правительственные юристы станут представлять это дело судье. И ваших адвокатов там тоже не будет, как и вообще любых ваших сторонников. Ну а по тем самым правилам, которые сейчас находятся на стадии обсуждения, даже сам факт слушания должен храниться в строжайшем секрете. Как, разумеется, и решение суда.

Печально улыбнувшись, словно пытаясь предупредить Кита о том, что этим плохие вести не ограничиваются, Лайонел вновь пригладил волосы и продолжил:

— И, как совершенно верно заметила Францес, если против вас выдвинут обвинение, процесс будет проходить в полной тайне до самого последнего момента, когда огласят приговор. Честно говоря, это абсолютно чудовищно, — сочувственно улыбнулся Лайонел, хотя не очень понятно, относилась эта улыбка к обвиняемому или закону в целом. — Только представьте, Сюзанна, возможно, даже знать не будет, что против вас идет процесс, если, конечно, предположить, что такое вообще возможно. Или узнает, что вас объявили виновным, в самый последний момент — опять-таки, если такое произойдет. Конечно, там будет что-то вроде жюри присяжных — аккуратно отобранных секретными службами, разумеется, что сильно влияет на исход дела. А вам будет позволено, хоть и весьма мельком, изучить доказательства, свидетельствующие против вас. Впрочем, делиться своими впечатлениями и мыслями с близкими и родными вы не будете иметь права. Да и огласка сама по себе ничем не поможет, тем более что это крайне рисковое дело, вы уж простите за резкость. Кит, поверьте, я не просто так, для галочки, вас запугиваю. Мне кажется, мы с Францес оба чувствуем, что несем за вас ответственность. Правда ведь, Францес?

— Он умер, — прошептал невпопад Кит и, побоявшись, что его не расслышали, повторил чуть громче: — Джеб умер.

— Как это ни прискорбно, да, умер, — впервые за весь разговор согласилась с ним Францес. — Хотя, возможно, и не так, как думаете вы. Нездоровый солдат застрелился из собственного оружия. К сожалению, с каждым годом таких случаев все больше и больше. У полиции его смерть не вызвала никаких вопросов, а кто мы такие, чтобы подвергать сомнению выводы полицейских? Ну а пока мы сохраним ваш отчет и будем надеяться, что его никогда не используют против вас. Думаю, вы разделяете эту нашу надежду.

Спустившись по парадной большой лестнице, Кит закрутил головой — забыл, куда идти. К счастью, Ланкастер пришел ему на помощь и проводил до входных ворот.

— Так как, вы говорите, вас зовут, мой дорогой друг? — спросил Кит, пожимая на прощанье молодому человеку руку.

— Ланкастер, сэр.

— Вы были очень любезны, благодарю вас, — сказал ему Кит.

Весть о том, что Кита Пробина видели в курительной комнате его клуба на улице Пэлл-Мэлл, появилась на экране черного “одноразового” телефона Тоби, когда тот усаживался за длинный стол в конференц-зале на третьем этаже, чтобы принять участие в обсуждении вопроса, имеет ли смысл начинать переговоры с ливийской повстанческой группировкой. Сообщение пришло от Эмили, которой новости сообщила ее мать.

Тоби пробормотал какие-то невнятные извинения, встал со стула и ретировался из зала. Он и сам не помнил, как это произошло, — в памяти отложилось только то, как он вытащил на глазах у всего честного народа серебристый телефон (другого выбора не было) и, прочитав сообщение, воскликнул что-то вроде: “О Господи, какой ужас!” — объяснив присутствующим, что умер один из его знакомых. Наверное, на его неблагоразумное поведение повлияло то, что смерть Джеба все никак не выходила у него из головы.

Следующий кадр: Тоби бегом спускается по лестнице, миновав целую китайскую делегацию, прибывшую с визитом. Все так же торопясь, он преодолевает около километра от министерства до Пэлл-Мэлл, по пути беспрерывно разговаривая с Эмили, которая сбежала с очередной вечерней операции и собиралась ехать на метро к парку Сейнт-Джеймс. Прежде чем спуститься в метро, она успела сообщить Тоби, что секретарь клуба сдержал обещание, данное Сюзанне, и связался с ней, как только Кит появился в клубе. Правда, сделал он это весьма своеобразно.

— Мама говорит, он так рассказывал о папе, словно тот — закоренелый преступник в бегах. Оказывается, в клуб уже заходили копы, расспрашивали всех о папе. Утверждали, что это просто “усиленная проверка”. Спрашивали, сколько он в тот вечер выпил и замечали ли у него в номере мужчин раньше. Представляешь? И не подкупал ли он ночного портье, чтобы тот принес им еду и напитки. Бред какой-то, честно говоря.

Тоби, прижимая серебристый мобильник к уху, пыхтя и задыхаясь, добрался наконец до места. Там он занял оговоренную позицию — остановился у каменной лестницы, ведущей к входной двери клуба. И тут он увидел Эмили. Она бежала, даже не бежала — летела, словно прекрасная вольная птица. Волосы черной лентой развевались по ветру на фоне серо-сизого неба, дождевик вздымался бурной волной.

Вместе они поднялись по лестнице. Тоби шел впереди. В фойе клуба было темно и пахло капустой, а секретарь оказался высоким и иссушенным старичком.

— Ваш отец переместился в длинную библиотеку, — уныло сообщил он Эмили гнусавым голосом. — Боюсь, дамам туда вход воспрещен. Вы можете спуститься, но только после половины седьмого, — добавил он. — Вы же, — обратился он к Тоби, оглядев его с ног до головы и отметив галстук и деловой костюм, — можете пройти, если, конечно, вы являетесь гостем сэра Пробина. Он ведь подтвердит, что вы его знакомый?

Не обращая на него внимания, Тоби повернулся к Эмили:

— Слушай, тебе тут торчать смысла нет. Может, поймаешь такси и посидишь там, пока мы с ним не выйдем?

Внизу за плохо освещенными столиками в окружении шкафов с древними книгами пили и переговаривались седеющие джентльмены. А за ними, в нише, заставленной мраморными бюстами, сидел в одиночестве Кит. Он неровно, прерывисто дышал, и его плечи подрагивали.

— Это Белл, — сказал ему прямо в ухо Тоби.

— Не знал, что вы член этого клуба, — ответил Кит, не поднимая головы.

— Я и не член. Я тут в качестве вашего гостя, так что будьте добры, угостите меня стаканчиком. Можно рюмку водки, если вы не против. Большую, — сообщил Тоби подошедшему официанту. — За счет сэра Кристофера. И добавьте тоник, лед и лимон, — сказал он и уселся рядом с Китом. — С кем вы разговаривали в министерстве?

— Не ваше собачье дело.

— Я бы не был в этом столь уверен. Как я понимаю, вы там совершили демарш?

Кит сидел, опустив голову.

— Демарш, черт бы всех побрал, — сделав большой глоток виски, пробормотал он.

— Вы показали им отчет. Тот самый, что набросали перед приездом Джеба.

Официант с непревзойденным проворством поставил перед Тоби водку вместе со счетом и шариковой ручкой для Кита.

— Подойдите через минуту, — резко сказал ему Тоби и подождал, пока официант не удалится. — Пожалуйста, ответьте мне на один вопрос. В этом вашем отчете встречалось — встречается — мое имя? Или, может, вы написали там о моей записи в кабинете Квинна? Или просто упомянули разок ответственного и порядочного секретаря господина бывшего министра? А, Кит?

Все так же, не поднимая головы, Кит отрицательно ею помотал.

— Значит, вы вообще никак про меня не упоминали? Правильно я понял? Или вы просто не хотите отвечать? Скажите, есть в вашем отчете имя Тоби Белла или нет? Возможно, мое имя мелькнуло в разговоре с ними? — В разговоре! — хохотнул вдруг Кит.

— Так что, говорили вы им обо мне или нет?

— Нет! Конечно, нет! Вы кем меня считаете, шпионом каким-нибудь? Или просто идиотом?

— Я вчера встречался с вдовой Джеба, она живет в Уэльсе. Мы с ней долго беседовали, и она сообщила мне крайне интересные сведения.

Кит наконец поднял голову, и Тоби к своему ужасу и смущению увидел, что веки у старика покраснели, а из глаз текут слезы.

— Вы видели Бриджит?

— Да, видел.

— Бедная девушка. Какая она из себя?

— Такая же боевитая и отважная, как и ее муж. Сын у них тоже хороший. Она дала мне телефон Коротышки, и я договорился с ним о встрече. Скажите-ка еще раз, пожалуйста, — вы точно обо мне не говорили? Я пойму, если вы все-таки им сказали. Мне просто нужно точно знать.

— Нет и еще раз нет. Господи, сколько раз вам нужно повторять?

Подписав счет, Кит, отказавшись от протянутой руки Тоби, с трудом поднялся на ноги. Они с Тоби оказались друг против друга.

— А какого черта вы к моей дочери прицепились? — спросил Кит.

— Почему прицепился? Мы вполне неплохо ладим.

— Ну и пускай. Только не поступайте с ней так же, как этот говнюк Бернард, ее бывший.

— Кстати, она сейчас нас ждет.

— Где?

Тоби вышел из библиотеки в фойе, ступая след в след за Китом и готовый в любую минуту его подхватить. Они прошествовали мимо секретаря, выбрались на крыльцо, спустились по лестнице и направились к такси. Эмили ждала не в машине, как велел ей Тоби, а на улице — не обращая внимания на дождь, она стояла возле распахнутой дверцы, придерживая ее для отца.

— Мы едем прямо к Паддингтонскому вокзалу, — объявила она, усадив отца в машину. — Но перед тем как сесть на ночной поезд, тебе надо плотно поесть. Тоби, а у тебя какие планы?

— У меня лекция в Чатем-Хаус, — ответил он. — Мне обязательно нужно там отметиться.

— Тогда созвонимся вечером?

— Конечно, обменяемся новостями. Отличная идея, — согласился Тоби, краем глаза заметив, как озадаченно смотрит на них из глубин такси Кит.

Соврал ли он Эмили? Строго говоря, нет. В Чатем-Хаус действительно сегодня проводили лекцию, на которую он был приглашен. Но Тоби не собирался туда ехать — ведь у него в кармане пиджака рядом с увесистым серебристым телефоном лежало письмо на плотной бумаге из банка с цветистым названием, которое доставили сегодня курьером к главному входу министерства иностранных дел в три часа дня. В письме, набранном жирным шрифтом, сообщалось, что Тоби просят сегодня приехать в штаб-квартиру компании в Кэнэри-Уорфв любое время до полуночи.

Внизу послания стояла подпись: Дж. Окли, старший вице-президент.

Пронизывающий ветер, который долетал с Темзы, почти выветрил застарелую сигаретную вонь, висевшую под потолками псевдоримских галерей и въевшуюся в дверные порталы с орнаментом в духе эпохи нацизма. Под светом натриевых тюдоровских фонарей скользили, огибая друг друга, в каком-то непонятном танце бегуны в красных куртках, секретарши, с ног до головы затянутые в черное, и торопливые мужчины с порезами от бритв на лице и тоненькими портфелями. Все они напоминали Тоби шутов, странных лицедеев. Возле каждого освещенного небоскреба и на каждом углу стояли, набычившись, полицейские в дождевиках и внимательно оглядывали прохожих. Выбрав одного из них, Тоби показал ему письмо и попросил указать дорогу.

— Хм, наверное, это где-то на Канада-сквер. Но я не уверен, я тут всего лишь год работаю, — ответил полицейский и расхохотался.

Тоби уже шел дальше по улице, а полицейский все смеялся.

Пройдя под пешеходным мостиком, Тоби направился в круглосуточный торговый центр, где можно было приобрести как золотые часы, так и икру или виллу на озере Комо в Италии. За прилавком парфюмерного магазина стояла красивая девушка с оголенными плечами, которая предложила Тоби понюхать ее — оценить прекрасный аромат духов.

— Вы, совершенно случайно, не знаете, как найти Атлантис-Хаус? — спросил у нее Тоби.

— Покупать будете? — мило улыбнувшись, спросила девушка, явно откуда-то из Польши родом.

На улице перед Тоби вырос очередной небоскреб, расцвеченный огнями. У входа — купол, поддерживаемый колоннами. На полу — расходящаяся лучами в стороны звезда, выложенная золотистой мозаикой. А вдоль по синему куполу — огромное название “Атлантис”. Отыскав посреди колонн вход — стеклянные двери с изображением дельфинов, при появлении Тоби скрипнувшие и разъехавшиеся в стороны, — он вошел внутрь.

Крупный белый мужчина за стойкой, вырубленной из цельного камня, протянул Тоби пластиковую карточку с его именем и хромированный зажим.

— Вам в центральный лифт. Кнопок нажимать никаких не надо. Хорошего вечера, мистер Белл.

— И вам того же, — ответил Тоби.

Лифт взлетел вверх, замер и наконец открылся, явив взору Тоби освещенный сиянием звезд амфитеатр с белоснежными арками и ангельскими созданиями из белого гипса. В центре прекрасного небесного свода свисали ленты подсвеченных ракушек. Из-под них и вышел, решительно чеканя шаг, мужчина. Впрочем, Тоби показалось, что он явился прямо из ракушки. Издалека он выглядел высоким, даже грозным, но это впечатление рассеялось, когда Джайлз Окли подошел ближе. Он являл собой воплощение корпоративного успеха — холодная жесткая улыбка, холеная, ухоженная кожа, идеальная стрижка потемневших вдруг волос и безукоризненно белые зубы.

— Тоби, дорогой мой, какой сюрприз! Ты очень вовремя, спасибо, что сразу же приехал. Я тронут, — приветствовал Джайлз.

— Рад вас видеть, Джайлз, — ответил ему Тоби.

В кабинете с мебелью из розового дерева работал кондиционер. Окон не было, свежего воздуха тоже, ни днем, ни ночью. Когда мы хоронили бабушку, сообщил Окли, именно тут все сидели и обсуждали похороны с гробовщиком. За столом из все того же розового дерева возвышался величественный трон. Чуть ниже, для обычных смертных — кофейный столик и два кожаных стула с деревянными подлокотниками. На столике — поднос из розового дерева с початой бутылкой выдержанного кальвадоса.

До сих пор Тоби с Джайлзом ни разу не посмотрели друг другу в глаза. Во время переговоров Джайлз предпочитал задерживать взгляд на чем угодно, только не на своем собеседнике.

— Ну, Тоби, как жизнь? — с улыбкой спросил Окли, наливая себе кальвадос, от которого Тоби любезно отказался.

— Хорошо, благодарю вас. А как поживает Гермиона?

— Ну а как великий роман? Уже написан, сверстан и готов к печати? — не обратив внимания на вопрос, продолжил Окли.

— Джайлз, зачем вы меня позвали?

— Затем же, зачем ты сюда приехал, — парировал Джайлз, чуть обиженный столь непристойно быстрым переходом к делу.

— Ну и что же это за повод?

— Одна тайная операция, которую три года назад вроде бы собирались провести, но, к счастью, так никогда и не провели. Пойдет тебе такой повод? — с напускным оживлением спросил Окли.

Прежде живой, похожий на гнома, теперь он как-то поник. Когда-то ярко блестевшие глаза потускнели, а веселые морщинки, окружавшие рот, теперь сбегали вниз, придавая лицу вечно обрюзгшее выражение.

— Вы про операцию “Дикая природа”? — уточнил Тоби.

— Если тебе угодно вдаваться в ненужные подробности, то да, ты прав.

— Так операцию “Дикая природа” провели вполне успешно — если не считать того, что в ходе нее убили пару невинных людей. И вы это знаете так же хорошо, как и я.

— То, что знаю я или ты, не имеет никакого значения. Вопрос в том, знает ли об этом остальной мир и должен ли знать. И каков же ответ? Это, конечно, должно быть и ребенку понятно, но все же я тебе растолкую: нет, знать об этом никто не должен, никогда и ни за что. В таких случаях время ничуть не лечит, и не стоит бередить эту рану. Ты только представь, на сколько децибел устроят шум разгневанные граждане, если узнают, как давно британское правительство отрицало всякую свою причастность к этой операции, — довольный столь цветистой метафорой, Джайлз невесело улыбнулся и откинулся на спинку кресла, очевидно дожидаясь аплодисментов. Так и не дождавшись оваций, он отпил немножко кальвадоса и беззаботно продолжил:

— Ты подумай, Тоби, толпа американских наемников, сдобренная кучкой переодетых британских спецназовцев, и всем им платят республиканцы-евангелисты. Ну а управляет всем этим сбродом, скорее всего, сомнительного вида оборонный подрядчик в сговоре с жалкой группкой неистовствующих неоконсерваторов из помирающей Новой Лейбористской партии. А что в итоге? Изуродованные трупы ни в чем не повинной мусульманки и ее крошечной дочери. Сложно представить, какой вой поднимется в наших СМИ! Ну а что касается нашего прекрасного Гибралтара с его многонациональным населением, то после такого скандала он еще лет сто будет ныть, чтобы мы отдали его обратно Испании. Если, кстати, еще не начал ныть.

— И что?

— Не понял?

— Так чего вы от меня хотите? Что мне, по-вашему, следует сделать?

Внезапно взгляд Окли, обычно ускользающий и долго ни на чем не задерживающийся, буквально впился в Тоби:

— Не сделать, мой дорогой, а напротив — тебе ничего не следует делать! Остановись сейчас же, пока не слишком поздно.

— Для чего не слишком поздно?

— Для твоей карьеры, для чего же еще? Прекрати эту свою фарисейскую гонку непонятно за чем — она тебя прикончит. Закрой эту страницу своей биографии и начни с чистого листа. Тебе все простят, поверь мне.

— Кто это сказал?

— Я.

— А еще кто? Джей Криспин? Или еще кто-то?

— Какая разница? Осведомленный консорциум ученых мужей и дам, радеющих за судьбы родины. Такой ответ тебя устроит? Не будь ребенком, Тоби.

— Кто убил Джеба Оуэнса?

— Убил? Никто. Он сам себя убил. Бедняга. Он ведь много лет страдал от психического расстройства. Он тебе этого не говорил? Или на такую правду ты предпочтешь закрыть глаза?

— Джеба Оуэнса убили.

— Глупости. Полнейшая чушь. С чего ты это взял? — Окли решительно выдвинул вперед подбородок, но голос его звучал уже не так уверенно, как раньше.

— Джеб Оуэнс якобы застрелился — выстрелил в голову из чужого пистолета, держа его не той рукой ровно за день намеченной встречи с Пробином. Накануне смерти он был полон энтузиазма и надеялся изменить свою жизнь к лучшему — даже позвонил в день убийства жене, с которой они расстались, и сказал, что у них снова все будет хорошо. Его убийца, кем бы он ни был, нанял какую-то посредственную актриску, чтобы та прикинулась врачом — который в реальности вообще-то мужчина, но она этого не знала, — и позвонила Пробину домой уже после смерти Джеба. Эта фальшивая докторша сообщила Пробину, что Джеб жив, но лежит в психиатрической клинике и ни с кем не хочет общаться.

— Кто рассказал тебе весь этот бред? — спросил Окли, в душе которого явно поселились сомнения.

— Смерть Джеба расследовали весьма дотошные полицейские в гражданском. Из Скотленд-Ярда. Благодаря этой их дотошности в процессе расследования не нашлось ни единой улики. Место преступления не осматривали криминалисты, про множество формальных процедур попросту забыли, а труп кремировали с поистине космической скоростью. И все, дело закрыто.

— Тоби.

— Что?

— Если все, что ты говоришь, правда, то я просто в шоке. Я этого не знал, клянусь тебе. Они сказали мне, что…

— Они? Да что это за “они”? И что эти они, черт побери, вам сказали? Что убийство Джеба прошло гладко и беспокоиться ни о чем не стоит?

— Я так понял, что Оуэнс застрелился. Что у него была депрессия или еще какое-то душевное расстройство, которое вошло в острую… Стой! Ты куда? Погоди!

Тоби уже стоял у двери.

— Вернись. Я настаиваю. Сядь, — казалось, голос Окли сейчас окончательно сорвется. — Возможно, меня ввели в заблуждение. Я не отрицаю такую возможность. Предположим, — только лишь предположим, — что ты говоришь правду и все так и было. Просто на минуточку. Расскажи мне, что тебе известно. Должны же быть аргументы и в пользу другой версии, верно? Они всегда есть. Жизнь вообще не черно-белая. Так что сядь, пожалуйста, обратно. Мы еще не закончили.

Под сверлящим взглядом Окли Тоби отошел от двери, но садиться не стал.

— Расскажи еще раз, — потребовал Окли, чей голос на мгновение обрел прежнюю властность. — Откуда у тебя все эти сведения? Наверняка, сплошные сплетни да слухи, да? Ну да неважно. Они его убили — те самые “они”, при упоминании которых ты так кипятишься. Предположим, это так. И что мы можем заключить из этого предположения? А мы можем заключить то, — с напором говорил Окли, — что пришло тебе время увести кавалерию с поля боя и временно отступить — подчеркиваю, временно, исключительно из тактических соображений. Дабы ослабить всеобщую напряженность. Эта передышка позволит обеим сторонам обдумать свои позиции и немножко успокоиться. Разумеется, это не значит, что ты сдаешься без боя — я в курсе, что тебя такой исход не устроит. Ты просто сэкономишь силы на будущее — когда у тебя появится больше власти, больше шансов на успех. А если начнешь продавливать это дело сейчас — останешься парией на всю свою жизнь. Ты, Тоби! Ты — пария. Разве это мыслимо? И тем не менее именно в такого изгоя ты превратишься, если разыграешь свои карты слишком рано. А ведь тебе судьбой предназначена совсем другая жизнь — я знаю это лучше других. Нашей стране нужны политики вроде тебя. Даже не просто нужны, а необходимы! Такие, как ты, — настоящие британцы, неиспорченные, в чем-то мечтатели, в чем-то наивные, но в то же время мыслящие трезво, крепко стоящие на земле. Я всем говорю: Белл — парень что надо. Мозги, душа, тело — полный комплект. Ты ведь даже не знаешь, что такое настоящая любовь. Не такая, как у меня. Ты — слепец. Невинный, но слепец. И всегда таким был. Я знал это и всегда понимал. И любил тебя за это. Думал, что однажды ты сам придешь ко мне. Но в глубине души знал, что этому никогда не бывать, — говорил Окли, обращаясь уже к совершенно пустой комнате.

Лежа в темноте на кровати, Тоби прислушивался к шуму ночных улиц и сжимал в руке серебристый телефон. Надо дождаться, пока она доберется до дома. Ночной поезд уходит с Паддингтона в 23:45. Сегодня он отправился без задержек. Такси она никогда не берет — старается не делать того, что не по карману бедноте вроде ее пациентов. Значит, надо бы подождать.

Но пальцы Тоби как-то сами собой нажали кнопку вызова.

— Как прошла лекция? — сонно спросила Эмили.

— Я туда не поехал.

— А куда тогда?

— Встретился с одним старым знакомым. Поболтали с ним кое о чем.

— О чем-то конкретном?

— Нет, просто так. Как твой отец?

— Передала его из рук в руки проводнику. А дома его на вокзале должна встретить мама.

Вдруг послышался какой-то шорох.

— Уходи, — сдавленно прошептала Эмили. — Это все кот, — объяснила она. — Каждый вечер забирается ко мне в постель, а я его гоняю. А ты что-то другое подумал?

— Нет, даже не посмел.

— Папа убежден, что у тебя на меня планы. Он прав?

— Возможно.

Долгая пауза.

— А что у нас завтра? — наконец прервала молчание Эмили.

— Четверг.

— У тебя завтра встреча, верно?

— Да.

— А я завтра веду прием где-то до двенадцати часов. Потом по вызовам еще надо будет съездить.

— Может, ты вечером свободна? — предположил Тоби.

— Может быть, — ответила Эмили и вновь затихла. — У тебя сегодня все нормально прошло?

— Как тебе сказать… Вроде да. Вот только я выяснил, что мой друг считал меня геем.

— А ты не гей?

— Нет. Вроде бы нет.

— А ты не поддался ему из вежливости?

— Насколько я помню, нет.

— Ну, значит, все в порядке? Нет?

Ты только не замолкай, взмолился мысленно Тоби. Не нужно никаких сокровенных разговоров, просто говори, о чем угодно! Говори со мной, пока я не забуду про Джайлза.