Мы вернулись в номер. Дальняя комната. Мои возлюбленные на диване. В их крови наркотики, которые начали действовать по дороге обратно, я за столом, но лицом к ним. Я велел ей переодеться. Это короткое блестящее платье оказалось чертовски отвлекающим. А нам следовало обсудить некоторые важные дела, требовавшие незамедлительного решения.

— Ты серьезно? — вопрошала она. — Ты же не можешь на самом деле указывать мне, что носить. Ты же ни на минуту не допускаешь мысли, что я буду тебя слушать. Сейчас не восемнадцатый век, детка. Уж не знаю, в каком ты там рос замке, но я не стану менять свою манеру одеваться под вкус феодальных лордов, не важно…

— Возлюбленный босс, почему бы тебе просто не попросить Мону переодеться, вместо того, чтобы ей приказывать! — сказал Квинн со сдерживаемым раздражением.

— Да, как насчет этого! — сказала она, наклоняясь вперед, вследствие чего ее грудь вызывающе качнулась, отразив сияние сверкающей ткани.

— Мона, дорогая, — сказал я с безупречной чистосердечностью. — Моя радость, моя красавица, прошу тебя, переоденься во что-нибудь менее соблазнительное. Мне тяжело думать, когда я вижу тебя в этом платье. Прости меня, я возлагаю к твоим ногам все свои позорные сластолюбивые желания. Прими мою дань. Мне, проведшему в Крови двести лет, следовало бы обзавестись мудростью и выдержкой, которые бы сделали подобные просьбы невозможными, но, увы, в глубине моего сердца горит человеческий огонь, который так до конца и не угас, и жар того огня мучает меня сейчас, делая таким беспомощным перед твоими чарами.

Она сузила глаза и нахмурила брови. Изо всех сил изучая меня, чтобы убедиться, что я не насмехаюсь. Ничего не обнаружила. Тогда ее нижняя губа начала дрожать.

— Ты действительно поможешь мне найти Морриган? — спросила она.

— Я не стану говорить, пока ты не сменишь платье, — ответил я.

— Ты задира и тиран! — сказала она. — Ты обращаешься со мной, как с ребенком или шлюхой. Я не переменю платье. Поможешь ты мне в поисках Морриган или нет? Давай же, определяйся.

— Это тебе следует определиться. Ты ведешь себя, как ребенок или как шлюха. У тебя нет ни чувства собственного достоинства, ни здравомыслия. Нет сострадания! Нам многое нужно обсудить до того, как мы отправимся на поиски Морриган. Ты плохо вела себя прошлой ночью. Теперь переодень платье, пока я не помог тебе его переодеть.

— Ты смеешь прикасаться ко мне! — сказала она. — Тебе это очень нравилось, когда все мужчины на вечеринке поворачивались, чтобы поглазеть на меня. Что же тебя не устраивает в этом платье сейчас?

— Сними его! — сказал я. — Оно без необходимости отвлекает внимание.

— И если ты воображаешь, что можешь поучать меня, как мне вести себя с моей семьей…

— Кстати, об этом. Теперь они не просто твоя семья. Все намного важнее, и ты это знаешь. Ты пренебрегла здравым смыслом ради дешевых эмоциональных всплесков. Прошлой ночью ты оскорбила свои силы. Свои уникальные преимущества. Теперь переоденься.

— И что ты сделаешь, если я не переоденусь?

Ее глаза сверкнули. Я был поражен.

— Ты не забыла, что это мой дом? — спросил я. — Что это я пригласил тебя сюда! Что ты существуешь благодаря мне!

— Ну давай же, вышвырни меня отсюда! — воскликнула она.

Все ее лицо все покраснело. Она вскочила на ноги и нависла надо мной, ее глаза метали молнии.

— Знаешь, что я сделала, когда ты покинул нас прошлой ночью, потому что ты, ах, так томился по Ровен. Ах, такой влюбленный в нашего Болезного Доктора! Ну же, догадайся! Я прочла твои книги, твои сентиментальные приторные меланхоличные Вампирские Хроники и я понимаю, почему твои создания презирали тебя. Ты обращался с Клаудией как с куклой, только потому, что у нее было тело ребенка, но перво-наперво зачем, если уж на то пошло, ты сделал ребенка вампиром?

— Прекрати! Как ты смеешь!

— А твоя собственная мать, которой ты передал Темный Дар, а потом не давал ей подстригать ее длинные волосы и носить мужскую одежду, и это в восемнадцатом веке, когда женщины вынуждены были ходить в платьях, смахивавших на свадебные торты! Ты, властолюбивый монстр!

— Ты оскорбляешь меня, унижаешь меня! Если ты не прекратишь…

— И я понимаю, почему ты так зациклился на Ровен. Она первая взрослая женщина, не считая твоей матери, которая удержала твое внимание больше, чем на пять минут, и привет! Лестат открывает для себя мир противоположного пола! Да, женщины вырастают до взрослых размеров. И ничего не поделаешь, но я одна из них, и это не сад Эдема и я не переменю платье!

Квинн вскочил на ноги.

— Лестат, подожди, пожалуйста!

— Убирайся! — взревел я. Я встал. Мое сердце так разрывалось, что язык меня не слушался. Я почувствовал, как вся моя кожа запылала от боли, похожей на ту, которую я испытал, когда Ровен набросилась на меня в Обители. Обессиливающая раздирающая боль.

— Убирайся из моего дома, ты неблагодарная маленькая нахалка, — закричал я. — Убирайся сейчас же, пока я не скинул тебя с лестницы. Ты упивающаяся властью Шлюха! Вот ты кто, черпающая силу в своей сексуальности и юности. Моральный лилипут во взрослых ботинках. Блестящее воплощение незрелости, профессиональный недоросль! Ты и представления не имеешь о философской глубине, моральных обязательствах, реальном взрослении. Прочь, прочь отсюда сейчас же! Наследница семейства Мэйфейров, какое фиаско, должно быть, явиться к своим смертным родственникам на Первой улице, потерпев неудачу. Доводи же их, пока они не свихнутся, и тогда они дадут тебе по голове своей лопатой и заживо закопают в саду!

— Лестат, я тебя умоляю… — Квинн простер руки.

Но я был слишком разъярен.

— Забирай ее на ферму Блэквуд!

— Никто никуда не может меня забрать! — закричала она.

Она выбежала из комнаты. Ее волосы взметнулись, блестки заискрились, с хлопком закрылась дверь. Стук каблучков вниз по железным ступеням. Квинн покачал головой. Он беззвучно плакал.

— Этого просто не должно было случиться, — прошептал он. — Всего этого можно было легко избежать. Ты не понимаешь. Ей все еще не привыкнуть к тому, что она не лежит умирающая в постели. Она заново учится передвигать ноги, подбирать слова…

— Это было неизбежно, — сказал я. Меня трясло. — Вот почему я дал ей Темный Дар вместо тебя. Поэтому ее гнев выплеснулся на меня, разве ты не понимаешь? Но как она могла так жестоко швырнуть в меня мои же несчастья! У нее нет чувства меры, такта, терпения, сочувствия. Она жалкая маленькая надоеда. Я не знаю, что я говорю. Иди за ней. Она так откровенно, так самонадеянно беспомощна! Просто иди.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал он. — Пусть это не станет преградой между нами.

— Никогда между тобой и мной, — сказал я. — Нет. Никогда. Просто иди.

Я услышал ее всхлипы в саду. Бросился на балкон.

— Прочь с моей собственности! — закричал я ей вниз.

Ее фигурка мерцала в темноте.

— Не смей стоять здесь и хныкать в моем саду! Только этого не хватало! Убирайся! — Я стал сбегать по лестнице.

Она метнулась от меня на проезжую часть.

— Квинн! — вопила она — Квинн! — Будто бы я убивал ее.

— Квинн, Квинн! — взвизгнула она.

Он задел меня, когда проносился мимо.

Я развернулся и поднялся наверх. Очень долго я вцеплялся в балконные перила, чтобы хоть как-то успокоиться, мои руки дрожали, но мне не становилось легче.

Как только я закрыл дверь, я увидел боковым зрением Джулиана. Я снова попытался утихомирить трепещущее сердце. Я не хотел, чтобы меня трясло. Я взял себя в руки, взглянул на потолок, окинув его блуждающим взглядом. Я готовился к еще одной дешевой диатрибе, должной обрушиться на мою голову.

— Eh bien - сказал он по-французски, его руки скрещены на груди, смокинг чернеет на фоне полосатых дамасских обоев. — Отличная работа, монсеньер, не так ли? Влюбился в смертную, которая никогда тебе не уступит, единственное в чем ты тут преуспел, так это в том, что нанес ее сердцу серьезную рану, и это рано или поздно заметит ее невинный муж. А теперь и моя невинная племянница, которую ты так ловко переманил в свой мир, несется по улицам, а влюбленный в нее мальчик бежит следом, и он не имеет и малейшего представления ни как ее успокоить, ни как справиться с ее возрастающим безумием. Ты прекрасный представитель древнего порядка, монсеньер, ох, мне же следует обращаться к тебе "шевалье", или нет? Какой там был у тебя титул? Что-то помельче?

Я вздохнул, а потом медленно улыбнулся. Я дрожал уже не так сильно.

— Эти буржуа всегда разочаровывают меня, — сказал я мягко. — Титул моего отца ничего для меня не значит. То, что он так много значит для тебя — достойно сожаления. Почему бы нам ни закрыть тему?

Я взял стул у стола, зацепился каблуком ботинка за перекладину и просто взглянул на призрак с восхищением. Безупречно белая рубашка, открытые кожаные туфли. Теперь он знает, как одеваться, так? Чувствуя себя изможденным и несчастным из-за того, что только что произошло между мной и Моной, я смотрел в его глаза и безмолвно молился святому Диего. Что из всего этого может выйти хорошего?

— О? — удивился он. — Ты, кажется, уже меня обожаешь?

— А где Стелла? — спросил я. — Я хочу видеть Стеллу.

— Ах вот как? — спросил он, поднимая брови и чуть склонив голову.

— Я не хочу быть один, — сказал я. — Настолько, что даже признаюсь тебе в этом. Только не быть одному сейчас.

Выражение непоколебимого превосходства исчезло с его лица. Взгляд стал мрачным. В свое время он был красивым мужчиной. Аккуратно подстриженные белые кудри, черные умные глаза.

— Не хочу разочаровывать тебя, — сказал я, — но с тех пор, как ты стал приходить и заявляться, когда тебе заблагорассудится, похоже, я стал привыкать к тебе.

— Думаешь, мне нравится то, что я делаю? — спросил он с внезапной горечью.

— Я думаю, ты не во всех своих действиях отдаешь отчет, — ответил я. — Возможно, мы этим похожи. Я наслышан о тебе. Кажется, там было что-то зловещее.

Его лицо стало непроницаемым, потом на нем отразились размышления.

Я услышал торопливый топоток в коридоре, бесспорно детский топоток.

И вот она вошла в комнату, в белоснежном платьице, белых гольфиках и черных туфельках, милая девочка.

— Привет, душка, у тебя самая необычная обстановка, — сказала она. — Я просто обожаю твои картины. И вот наконец-то я могу их рассмотреть. Мне нравятся мягкие тона, мне нравятся парусники, все эти приятные люди, люди в восхитительных длинных платьях. Так много нежности в этих картинах. Если бы я не была маленькой девочкой, я бы предположила, что они неплохо успокаивают нервы.

— Это не я их выбирал, — сказал я. — Это был кто-то другой, но я время от времени дополняю коллекцию. Я люблю более яркие, интенсивные цвета. Я люблю, чтобы было больше энергии, ярости, силы.

— И что ты собираешься предпринять? — спросил Джулиан, которого попросту раздражал наш диалог.

Мое сердце начало входить в обычный ритм.

— Предпринять? — спросил я. — Да, позволь заверить тебя, что твое участие во всей истории кажется мне дурным знаком, судя по тому, что я выяснил. Некоторые из твоих смертных потомков убеждены, что ты обречен терпеть неудачи при всех своих появлениях на Земле. Ты знаешь об этом? Это специальное проклятие наложенное конкретно на тебя.

Стелла плюхнулась в кресло времен Людовика XV, ее белое платье вздулось вокруг нее. Она встревожено посмотрела на Джулиана.

— У тебя обо мне нелестное и ошибочное суждение, — холодно сказал он. — Ты не можешь знать о моих успехах. Тем более о них осведомлены очень немногие мои потомки. Так что давай вернемся к твоим сегодняшним обязательствам. Безусловно, ты не позволишь моей племяннице мчаться куда-то сломя голову, вооруженной теми силами, которые ты ей дал.

Я рассмеялся.

— Я уже говорил тебе как-то, — сказал я, — что если ты хочешь ее, то тебе следует с ней поговорить. Почему ты так ее боишься? Или все дело в том, что она не пожелает тебя признать? Что она абсолютно неуправляема? Что теперь она недоступна, предавшаяся сверхъестественному буйству, и ты для нее незначительная персона, хммм?

Его лицо ожесточилось.

— Тебе не обмануть меня, даже на секунду, — сказал он. — Тебя глубоко уязвили слова Моны, тебе причиняет боль Ровен, — то, что ты не можешь заполучить ее, неважно, как много зла ты можешь ей причинить. Ты платишь за свои грехи. Ты и сейчас платишь, пока мы разговариваем. Тебя пугает, что ты никогда больше не увидишь ни одной из них. И, может, так и будет. А, может, если ты все-таки увидишь их, то они продемонстрируют тебе пренебрежение, которое сломает тебя еще вернее, чем ты надломлен сейчас. Пойдем, Стелла, оставим этого фигляра наедине с его кошмарами. Меня утомило его общество.

— Дядюшка Джулиан, я не хочу уходить! — сказала она. — Эти туфли новые и мне они нравятся. Кроме того, Лестат кажется мне очаровательным. Душка, ты должен простить дядюшку Джулиана. Смерть ужесточила его нрав. Когда он был жив, он бы никогда не сказал ничего подобного!

Она спрыгнула на пол, подбежала ко мне, обняла своими маленькими ручками и поцеловала в щеку.

— Пока, Лестат, — сказала она.

— Au revoir, Стелла, — сказал я.

И вот комната опустела. Совершенно опустела. Я обернулся, дрожащий и несчастный, а потом опустил голову на руки, будто бы и вправду мог уснуть за столом.

— О, Маарет, — вновь произнес я ее имя, вновь обратился к нашей прародительнице, нашей матери, которая была, насколько я знал, на противоположной стороне планеты. — О, Маарет, что я наделал и что мне теперь делать? Помоги мне! Пусть мой голос донесется до тебя, преодолевая мили.

Я закрыл глаза и снова напряг все свои телепатические силы.

Ты так нужна мне. Я пришел к тебе, устыженный своими промахами. Я пришел к тебе, Принц Паршивец тех, кто пьет кровь. Я не хочу показаться лучше или хуже, чем я есть. Услышь меня. Помоги мне. Помоги мне ради других. Я прошу тебя. Услышь мои мольбы.

Я был в самом мрачном расположении духа, наедине со своими воззваниями, полностью захватившими мою душу, когда услышал снаружи шаги по железным ступеням.

Стук в дверь.

Мой охранник крикнул от дверей:

— Там Клем с фермы Блэквуд.

— Каким, интересно, образом он смог узнать этот адрес? — спросил я.

— Сейчас… Да, он ищет Квинна. Утверждает, что им очень нужен Квинн. Похоже, он уже побывал у Мэйфейров, и они отослали его сюда.

Так, мне, похоже, только осталось прицепить к дому безвкусную неоновую вывеску.

Теперь мне пришлось незамедлительно, сосредоточившись на земных делах, воспользоваться телепатией: просканировать окрестные кварталы в поисках Сногсшибательного Дуэта и передать Квинну то, что узнал.

Провал: ничего в ответ.

Квинн и Мона нашлись в маленьком кафе на площади Джексона, Мона хныкала в огромную охапку бумажных платков, Квинн обнимал ее и прятал от всего мира.

Поймал.

"Скажи Клему, чтобы он встретил меня у Шартра и Св. Анны. И, пожалуйста, я умоляю тебя, Лестат, пойдем со мной".

"Мы встретимся на ферме Блэквуд, милый мальчик".

Eh bien, после того, как необходимые послания были переданы Клему, который управлялся с фыркающим, сопящим, возбужденным лимузином на Рю Рояль, в конечном счете, наступил момент успокоения, чтобы я мог подумать, а затем и определиться с целью.

Но я не поехал в объезд озера в машине, сидя рядом с этой недостойной прощения Валькирией в ее блестящей сорочке! Я проделаю этот путь среди облаков, спасибо!

Я вышел.

Снова осень холодным дыханием разогнала мою любимую жару. Мне это не очень понравилось. Я ощутил приближение зимы.

Но что все это значило для меня, когда мое сердце было разбито, а душа объявлена вне закона, и что я сделал с Ровен своими тайными бесчестными нашептываниями? И Михаэль, этот сильный, мягко выговаривающий слова Михаэль, который доверил мне сердце своей жены, что я сделал с ним? И как Мона могла озвучить такие болезненные вещи? Как она могла? И как я мог так по-детски отреагировать?

Я закрыл глаза. Очистил сознание от всех переживаний и случайных образов.

Снова я говорил только с Маарет. Где бы ты ни была, ты нужна мне. Но теперь я прибегнул к уловке — вновь рассказал о своих нуждах, но не доверил ветру ненужных деталей, чтобы другой бессмертный, который поймает мое сообщение, не догадался бы об истинной природе тех, кого я искал. Найти племя высоких созданий, с нежными костями, древних, простоватых, связанных с моим птенцом, о которых нет ни строчки в официальных источниках, которые неизвестны истории, и которых необходимо обнаружить, чтобы сохранить рассудок тех, кого я люблю. Руководство. Ошибки, которые я допустил со своим птенцом. Потеря контроля. Дай мне твою мудрость, твой острый слух, твое видение. Где они, эти высокие существа? Я твой верный подданный. Так или иначе. Я шлю тебе свою любовь.

Ответит ли она? Я не знал. По правде говоря (да, можно подумать, что остальная часть истории бессовестное вранье), только однажды, годы назад я позвал ее на помощь, но она мне не ответила. Однако тогда я совершил нелепейший просчет. Я поменялся телами со смертным, а он покинул меня. Идиотство. Мне пришлось последовать за своим сверхъестественным телом, чтобы вернуть его. И я сам — хорошо, почти сам — нашел решение проблемы. И поэтому все закончилось хорошо. Но я и потом видел ее, нашу мистическую прародительницу, когда она пришла ко мне, но по собственному почину. И она разделила со мной великую боль. Она простила мои разглагольствования, мой бред и мой гнев. Я описывал ее в своих книгах, и она приняла это. От меня она многое может принять.

Возможно, она слышала меня прошлой ночью. Возможно, она услышит меня теперь. Если мои призывы ничего не дадут, я попробую снова. И снова. И если она продолжит молчать, я обращусь к другим. Я обращусь к Мариусу, некогда бывшему моим наставником, мудрейшему из детей тысячелетий. И если и тут мне не повезет, я обыщу всю планету, и найду Талтосов, одного или многих.

Я знал, что должен исполнить обещание и найти Талтосов, для Михаэля и Ровен, моей драгоценной Ровен, даже если окажется, что Мона совсем для меня потеряна, а, похоже, так и было.

Да, я почувствовал, как мое сердце сжалось. Каким-то образом мне уже недоставало Моны. А потом и Квинн уйдет. И как у меня так получилось, я никак не мог понять. Где-то в глубине моего сознания назревала одна ужасающая мысль, что птенцы с современными мозгами так же сложны, как атомный реактор, спутники связи, компьютер пентиум 4, микроволновая печь, телефон с кнопками, и другие замысловатые вездесущие новомодные изобретения, которых я не понимаю. Конечно же, все дело в возрастающей изощренности. Или мистификации.

Мегера. Я ее ненавидел. Поэтому я заливаюсь тут слезами, так? Что ж… Здесь никого нет, чтобы увидеть.

Eh bien, я отправляюсь на ферму Блэквуд, и, поднимаясь к небу, я взывал к Маарет.

Маарет на протяжении всего пути была моей молитвой, уносимой ветрами.