Шок при виде Моны, освещенной светом из верхних окон и вечерним мерцанием неба, был так силен, что Ровен остановилась, будто наткнувшись на невидимую стену. Михаэль тут же нагнал ее, но он тоже испытывал сильнейшее изумление.

Пока они стояли озадаченные, не зная, как интерпретировать то, что показывали им их собственные глаза, я сказал охранникам, чтобы они предоставили разбираться с ситуацией мне.

— Давайте поднимемся в квартиру, — сказал я и указал на железную лестницу.

Что-либо объяснять при сложившихся обстоятельствах было бессмысленно. Дело было не в том, что они только что увидели вампира. Ничего сверхъестественного их сейчас не интересовало. Но они никак не могли поверить в эффектное "выздоровление" Моны.

Момент был весьма тревожным. Потому что в то время как слабая улыбка искреннего ликования промелькнула на губах Михаэля Карри, лицо Ровен выражало эмоцию, близкую ярости. Все ее существо тонуло в этой ярости, и я был очарован этим, как и прежними ее эмоциями.

Неохотно, подобно лунатику, Ровен позволила мне взять ее под руку. Она была напряжена, как струна. Как бы там ни было, я подвел ее к железным ступеням, а потом пошел впереди нее, чтобы возглавить всю компанию.

Мона жестом предложила Ровен ступать за мной, и Мона, расправившая по плечам волосы, с несчастным видом последовала за Ровен.

Дальняя гостиная лучше всего подходила для подобных собраний из-за отсутствия книжных полок, наличия мягкого бархатного дивана и приличного количества сносных стульев времен королевы Анны. Конечно же, всюду было золоченое и инкрустированное дерево и ослепительные винно-красные обои с бежевыми полосами, а также гирлянды цветов на ковре, будто бы замершие в конвульсиях, а картины импрессионистов в богато изукрашенных рамках подобно окнам в другую, намного более прекрасную вселенную, демонстрировали насыщенный солнцем пейзаж, но, в целом, это была неплохая комната.

Я немедленно выключил верхнюю люстру и включил две маленькие лампы по углам. Теперь комната погрузилась в мягкий полумрак, вполне, впрочем, комфортный, и я предложил всем присесть.

Михаэль улыбнулся Моне и тут же произнес:

— Дорогая, ты просто сногсшибательно выглядишь, — таким тоном, будто умолял о чем-то. — Моя славна, славная девочка.

— Спасибо, дядя Михаэль, я люблю тебя, — трагически ответила Мона и яростно потерла глаза, будто бы опасалась, что эти люди каким-то образом вернут ее к прежнему агонизирующему смертному состоянию.

Квинн словно окаменел. И его худшие подозрения оказались направлены именно на Ровен.

Она тоже выглядела ошеломленной, если не считать ее глаз, которые перестали изучать Мону и уставились на меня.

Необходимо было действовать быстро.

— Прекрасно, теперь вы видите своими глазами.

Я перевел взгляд с Ровен на Михаэля, а потом обратно.

— Мона излечилась от некоего недуга и теперь абсолютно здорова. Она теперь сама может о себе позаботиться. Если вы считаете, что я стану рассказывать вам, как именно это произошло или какие-нибудь подробности — вы ошибаетесь. Можете называть меня Распутиным или худшими прозвищами. Мне все равно.

Глаза Ровен сузились, но лицо не изменилось. Невозможно было прочесть ее душу, вернее, понять, что именно она испытывала, единственное, что я улавливал, был ужас, имевший отношение к ее прошлому. Я не мог определить, в чем именно дело, да и было не время для подобных ментальных упражнений, к тому же она была слишком растерянна, чтобы затевать с ней битву.

Мне оставалось только продолжить.

— Вы не собираетесь покидать нас, не получив конкретных разъяснений, — продолжил я. — Вы можете сердиться на меня, если желаете. Пожалуйста. Однажды ночью, возможно, много лет спустя, Мона решит рассказать, что случилось, но сейчас вам придется принять то, что вы видите. Вам больше не нужно беспокоиться о Моне. Теперь Мона может позаботиться о себе сама.

— И это не значит, что я не благодарна, — сказала Мона хриплым голосом, ее глаза наполнились кровью, но она тут же вытерла их платком. — Вы знаете, что я благодарна. Это так хорошо чувствовать себя свободной.

Ровен взглянула на нее снова. Если она и видела что-либо хорошее в свершившемся чуде, это никак не всплывало на поверхность ее сознания.

— Тывой голос изменился, — сказала Ровен. — Твои волосы, твоя кожа… — Она снова уставилась на меня. — Что-то не так.

Она начала разглядывать Квинна.

— Встреча окончена, — сказал я. — Мне бы не хотелось быть грубым. Действительно не хотелось бы. Но теперь вы знаете то, что должны знать. Очевидно, что вы знаете телефонный номер квартиры, именно так вы нас нашли. Вы знаете, где мы находимся.

Я поднялся на ноги.

Квинн и Мона последовали моему примеру, но Ровен и Михаэль не шелохнулись. Михаэль ждал действий Ровен, но в итоге он все же поднялся, потому что Ровен или не Ровен, но дальше сидеть было не учтиво.

Этот человек был настолько исполнен любви, что даже в этих обстоятельствах он опасался оскорбить кого-либо, тем более Мону, или сделать кому-нибудь хотя бы чуточку неприятно.

Просто он видел людей не так, как Ровен. Он видел не людей, а их глаза. Он изучал выражение лица Квинна, но не его физиологию. Его даже не задевало, что Квинн так высок.

Он искал в людях доброту и неизменно находил ее, а его собственное добросердечие озаряло все его существо, подчеркивая незаурядную физическую привлекательность. За его суровой красотой стояла непоколебимая уверенность в себе, которая объяснялась безусловной внутренней силой.

— Дорогая, тебе что-нибудь нужно? — спросил он Мону.

— Мне нужно немного денег, — сказала Мона. Она игнорировала пристальный взгляд Ровен.

— Конечно же, я больше не наследница. Никто не желал говорить об этом, когда я умирала, но я знала это годами. Так и так я вышла из игры, даже если бы не случилось то, что случилось. Счастливым наследникам Мэйфейров полагается вынашивать детей. Мы все знаем, что я для этого непригодна. Но я желаю, чтобы мне было предоставлено место, где бы я могла поселиться. Я не прошу что-то, что бы стоило биллионы. Только какое-то место проживания и так, чтобы я не была бедной. Ведь это не проблема? Да?

— Конечно же, это не проблема, — сказал ей Михаэль с очень милой улыбкой и легким пожатием плеч.

Мужчина был просто очарователен. Он хотел обнять Мону. Но он согласовывал свои действия с действиями Ровен, а та так и не встала со стула.

— Ведь это не проблема, правда, Ровен? — спросил он. Его взгляд тревожно пробежался по комнате, остановившись на восхитительных картинах импрессионистов, украшавших стену над диваном, перед которым я стоял.

Он сердечно посмотрел на меня.

Он не пытался понять, какие силы изменили Мону, но не подозревал тут ничего дурного, зловещего. Степень приятия свершившегося была удивительной и только в этот момент, когда я прощупывал его сознание, незащищенное, как обычно, из-за того, что он был расстроен из-за Ровен, только в этот момент я понял.

Он принимал Мону такой, какая она есть по той простой причине, что очень хотел, чтобы ее выздоровление оказалось правдой.

Он думал, что Мона обречена. Но вот с ней случилось чудо. Он не стремился понять, кто стоит за этим чудом. Святой Хуан Диего? Святой Лестат? Какая разница? То, что произошло, его устраивало.

Я бы мог поведать ему наивную историю, о том, что мы накачали ее липидами и ключевой водой, и он бы поверил ей слово в слово. Он заваливал "Науку" в школе. Но Ровен, будучи ученым гением, не могла это принять. Она не могла проигнорировать тот факт, что физически выздоровление Моны было невозможным. А ее память была наполнена столь болезненными воспоминаниями, что они не ассоциировались ни с конкретными событиями, ни с людьми. Они лишь пробуждали в ней неясные мрачные чувства и исполненную трепета вину.

Она сидела на стуле тихо и неподвижно. Ее взгляд осуждающе перемещался с Моны на меня, снова на Мону и обратно на меня, по кругу.

У меня было ощущение, возможно неверное, что она почти готова взглянуть на все это с позиции смелого любопытства, но…

К ней приблизилась Мона. Не очень хорошая идея. Я сигнализировал Квинну, и Квинн попытался удержать Мону, но она его оттолкнула. Мона была настроена решительно.

Она подошла с осторожностью, будто бы Ровен была животным, способным укусить.

Мне это совсем не понравилось. Мона стояла между Ровен и остальными в комнате. Я больше не мог видеть Ровен, но знал, что Мона находится в нескольких дюймах от нее, что было уже совсем нехорошо. Мона склонилась с распростертыми руками. Она, видимо, хотела поцеловать или обнять Ровен.

Ровен так быстро отпрянула от Моны, что уронила стул, на котором сидела, а также столик и лампу за ним, шум, грохот, треск, звон — и вот она распласталась по стене.

Михаэль тут же пришел в состояние полной боевой готовности и рванул к ней.

Но что она могла увидеть?

Мона отступила назад, к центру комнаты и чуть слышно прошептала: "О, Боже!"

Квинн ухватил ее сзади, обнял, и поцеловал в щеку.

Ровен не могла пошевелиться, ее сердце бешено стучало, рот приоткрылся, а глаза она закрыла, будто была готова закричать.

Она оказалась во власти настоящего ужаса, отвращения, будто она увидела гигантское насекомое.

Это была самая взрывоопасная реакция со стороны смертного на вампира. Это была паника.

Я знал, что могу очаровать ее, потому что делал это раньше, пересекая границу между видами, без того, чтобы провоцировать панику, и я решился вновь пересечь эту границу со всем хладнокровием. А в данном случае от меня требовалось потрясающее хладнокровнее.

— Очень хорошо, дорогая, очень хорошо, моя сладкая. — Приближаясь к Ровен так быстро, как только смел. — Моя драгоценная, моя хорошая, — продолжал я, тем временем обнимая ее, чтобы поднять на руки.

Я пронес ее мимо ошарашенного Михаэля по направлению к дверям. Ее тело обмякло (Слава Небу).

— Ты в моих руках, моя сладкая, — сказал я, проникновенно нашептывая в ее ухо, целуя ее ухо. — Я держу тебя, мое сокровище.

Я спускался с ней по ступеням, ее тело совершенно расслабилось.

— Ты со мной, моя сладкая, ничего не причинит тебя зла, да, да, да.

Ее голова прильнула к моей груди, а рука слабо ухватилась за ткань рубашки. Она задыхалась.

— Я понимаю, моя милая, — сказал я. — Но ты в безопасности, действительно в безопасности. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я обещаю тебе, это мое слово, и Михаэль здесь, он с тобой, все хорошо, дорогая, ты знаешь, я говорю тебе правду, эти слова действительно правда.

Я чувствовал, как мои слова проникали и проникали в ее сознание через слои вины и воспоминаний, и сегодняшнюю вспышку, и то, что она чувствовала, но не могла изменить, а могла только отступить, через всю ту правду, которой она боялась.

Михаэль шел за прямо за мной, и как только наши ноги коснулись широкой плитки, легко забрал ее у меня, и она поникла в его руках, как до этого в моих.

Я нахально поцеловал ее в щеку, мои губы задержались, а ее рука нашла мою и ее пальчики переплелись с моими.

"Вот ты прекрасна, подруга моя, вот ты прекрасна". Она все еще была в таком шоке, что не могла говорить.

— "Запертый сад — сестра моя, невеста; запертый родник, источник запечатанный", — шептал я ей в ухо.

Я целовал ее снова и снова в ее мягкую щеку. Гладил по волосам. Ее пальцы держались за меня, но потом ослабли.

— Я взял тебя, дорогая, — сказал Михаэль точно таким же тоном. — Ровен, моя сладкая, я держу тебя, любимая, я заберу тебя домой.

Когда я отстранился, его глаза уставились на меня изучающе, но без враждебности. Я кое-что уловил в его любви к ней — она была безгранична, без мелочности, он не стремился доминировать, но обожал ее. Мне действительно сложно было это принять.

Ровен потеряла сознание. Ее голова упала вперед на грудь Михаэля. Он воспринял случившееся с ужасом.

— Все хорошо, — сказал я. — Просто забери ее домой, ляг рядом с ней и не оставляй ее одну.

— Но что, черт возьми, случилось? — прошептал он, прижимая ее к себе.

— Не важно, — сказал я. — Запомни — это не важно. Важно только то, что Мона спасена.

Я взбежал вверх по ступеням.

Конечно же, Мона всхлипывала.

Она лежала поперек кровати в их комнате, где жужжал компьютер, и Квинн сидел рядом с ней, что уже стало входить в обычай.

— Что я сделала не так? — спросила Мона. Она взглянула на меня. — Скажи мне, что я сделала не так?

Я присел за компьютерный столик.

Она села. Полосы крови на ее щеках.

— Я не могу с ними жить, как живет Квинн в Блэквуд мэнор; ты видишь это? Разве нет? Я не сделала ничего плохого.

— О нет, перестань себя обманывать, — сказал я. — Ты прекрасно знаешь, что сердита на нее, очень сердита. Твои намерения не были абсолютно чисты, когда ты к ней приблизилась. Она что-то тебе сделала, обманула тебя, сделала что-то, что-то, что ты не можешь простить. Ты же, по сути, рассказала нам об этом вот здесь, в этой комнате. Тебе необходимо было показать ей свою силу, продемонстрировать ее.

— Ты действительно так думаешь? — спросила она.

— Я это знаю, — сказал я. — Ты думаешь, у нее есть секреты от тебя. Магические секреты. Те самые, о которых ты ничего не сказала нам с Квинном. Все эти годы ты обижалась на нее, как на врача, сумасшедшего ученого, да, именно, сумасшедшего ученого, хранителя ключей к магии, на ту, которая входила и выходила из твоей комнаты смерти. Она назначала то одно лечение, то другое, но никогда не рассказывала толком, что происходит, кроме тех секретов, темных, ужасных секретов, которые знаешь ты, она и Михаэль, нет?

— Я люблю ее.

— А теперь ты знаешь, что обладаешь значительной силой. И у тебя есть ключи к секретам этой силы. Ты снизошла к ней. И вот в твоем неискреннем жесте она увидела снисходительность, а потом она почувствовала панику, когда поняла, что ты больше не живая, то есть именно то, чего ты добивалась. Ты хотела, чтобы она узнала твою силу. Что рядом с тобой, такой, какой ты стала, она ничто.

— Ты действительно так думаешь? — Слезы. Всхлипы.

— Я знаю это. И ты еще с ней не закончила. Совсем.

— Погоди, Лестат, — сказал Квинн. — Ты судишь пристрастно. Мона призналась, что они открыли счет. Но, конечно же, она не думала ничего подобного, не тогда, когда шла к Ровен.

— Нет. Она думала, — настаивал я.

— Ты влюбился в нее, — сказал Квинн.

— Влюбился в кого? В Мону? Да, я говорил тебе, что люблю вас обоих.

— Нет, — сказал Квинн. — Ты знаешь, что я имел в виду не Мону. Ты совершенно потерял голову от Ровен, и это не имеет ничего общего с твоей любовью к нам. Тебя притягивает в Ровен нечто в самой глубине ее существа, и мы не можем тут соревноваться. Это началось прошлой ночью. Но ты не можешь получить Ровен. Просто не можешь.

— Mon Dieu, — прошептал я.

Я пересек холл, направился в свою спальню, закрыл дверь и защелкнул замок.

Там меня ожидал Джулиан при всех его изящных регалиях, включая белый галстук. Руки он скрестил на груди и смотрел на меня высокомерно, прислонившись к высокой красного дерева передней спинке кровати.

— Это правда. Ты не можешь ее получить, — сказал он с приглушенным смешком. — Я наблюдал, как ты увязываешь в этом, как муха в меде. Мне это нравилось. Как она завладела тобой будто бы случайно, о да, ты пробовал на вкус этот стержень зла своими, ах-такими-утонченными чувствами, поцелуи украдкой, да, и так неосторожно потерять от нее голову, как это трогательно, учитывая твое отвратительное могущество. Но ты не можешь получить ее. Нет, никогда. Не Ровен Мэйфейр. Никогда, во веки. Не Магнит, не создателя значительного семейного предприятия, не чемпиона самых смелых мечтаний поколений Мэйфейров о светской жизни, не наше филантропическое чудо, нашу путеводную звезду! Ты никогда не получишь ее. И впереди тебя ждет только веселое наблюдение за ней издалека и неведение о ее дальнейшей судьбе. Старость, болезнь, несчастный случай, трагедия. Найдется, на что тебе посмотреть. И ты никогда не вмешаешься. Ты не посмеешь!

Рядом с ним стояла маленькая Стелла, лет восьми или девяти, в миленьком белом платьице с заниженной талией, в ее черных волосах белел бант.

— Не будь таким бесчестным с ним, дядя Джулиан! — сказала она. — Бедняжка.

— О, он и есть бесчестное создание, Стелла, милая, — сказал дядя Джулиан. — Он забрал нашу возлюбленную Мону. Он заслуживает самого худшего.

— Слушай ты, позорный дух, — сказал я. — Я не сентиментальный повеса из дурной поэмы в байроновском стиле. Я не влюблен в твою драгоценную Ровен Мэйфейр. Любовь, которую я к ней испытываю — нечто, с чем ты не сталкивался в своих пустых блужданиях. И у Ровен такие проблемы, которые ты не можешь себе и вообразить. А теперь, почему бы тебе не рассказать мне, что за ужасную ошибку ты совершил, несмотря на все твои хитроумные интриги и визиты? Или мне все же следует расспросить об этом Мону или Ровен, или Михаэля? Ты не был ангельским проведением, не так ли? Возьми свою маленькую девочку на руки и убирайся с моих глаз! Дает тебе Господь сил, чтобы затрястись и забрызгать слюной от ярости?

Стук в дверь. Мона выкрикивает мое имя снова и снова и снова.

Они пропали, духи.

Она пришла в мои объятия.

— Я не выдержу, если ты сердишься на меня. Скажи, что это не так, я люблю тебя всей душой.

— Нет, нет, не сержусь, никогда, — сказал я. — Дай мне обнять тебя покрепче, мой птенчик, моя дорогая, моя вновь рожденная. Я обожаю тебя. Мы все уладим. Мы сделаем так, что всем будет хорошо. Так или иначе.