Глава восьмая
Знакомые новые и старые
На следующий день Мазуру пришлось выполнять совершенно неожиданную работу — точнее говоря, дружескую услугу, если можно так выразиться, но все равно неожиданную.
Часов в одиннадцать дня без звонка объявилась Беатрис. Не снимая куртки, стоя посреди гостиной, спросила с усмешечкой:
— Я надеюсь, сейчас у тебя в спальне никого нет?
— А там, кроме тебя, никого и не было, — сказал Мазур.
— Ну, постараюсь поверить…
— Да уж постарайся. Проходи, снимай куртку… Или снова неожиданно подвернулась работа?
— Да нет, — ответила Беатрис с чуточку загадочным видом. — Судя по словам Пита, работы у тебя еще пару дней не предвидится. Речь идет, скорее, о дружеской услуге. Ты все равно болтаешься без дела… Помнится, кто-то говорил, что хотел бы меня пощелкать… раскованной?
— Всегда готов, — сказал Мазур.
— Ну, тогда бери камеру, и поедем. У меня неожиданно оказалось несколько часов свободного времени, грех не воспользоваться…
Она привезла Мазура в то же фотоателье, о чем-то недолго поговорила с хозяином, тот на пару минут скрылся в задней комнате, а вернувшись, кивнул… — он вообще, Мазур подметил, был немногословен.
— Пошли, — сказала Беатрис.
И совершенно по-хозяйски повела Мазура в задние комнаты. Они оказались в небольшой фотостудии, где горели два софита, направленные на нечто вроде невысокого подиума, покрытого черной материей, и стоял шкаф непонятного назначения — куртку туда Беатрис вешать не стала, просто положила на стоявшее в уголке кресло, следовательно, шкаф предназначался не для одежды.
Сбросив сапожки и поставив их рядом с тем же креслом, Беатрис очаровательно улыбнулась:
— Ну что, будем работать? Свет он, я вижу, грамотно выставил. Я так и попросила — у тебя наверняка мало опыта павильонных съемок, больше под открытым небом работаешь, судя по альбому?
— Угадала, — сказал Мазур. — Но постараюсь лицом в грязь не ударить. Иногда щелкал и в павильонах…
И подумал с холодным деловым расчетом: она, конечно, достаточно умна и хитра, чтобы не отдавать ему негативы такой вот фотосессии, но все равно, нужно как-то попытаться заполучить хоть парочку. Был бы тот самый достаточно серьезный компромат, что требуется Лаврику…
Увы, увы… Он отщелкал почти всю пленку. Уже на первом снимке она позировала без джинсов, в расстегнутой почти донизу блузке. Еще три-четыре при минимуме одежды — а потом и вовсе без оной. Походило на то, что это не первая подобная фотосессия в ее жизни — очень уж изящные, достаточно красивые позы принимала, достойные, пожалуй что, и «Плейбоя», и парочки других мужских журналов, считавшихся как бы респектабельными, — Мазур их немало полистал во времена иных заграничных странствий. Шкаф, оказалось, был хранилищем разнообразного реквизита. Мазур ее снимал в кружевной шали, завязанной узлом впереди, стоящей на коленях перед большими плюшевым медведем, бесцеремонно положившим лапу на сокровенное местечко — но всякий раз, он грустно констатировал, лицо не попадало в кадр — то она отворачивалась, то прикрывала лицо распущенными волосами. Единственный раз, когда личико оказалось открытым для объектива, помочь не мог — она стояла на коленях со скованными за спиной наручниками запястьями, но глаза Мазур по ее просьбе предварительно ей завязал широкой красной лентой, так что опознать ее по этому снимку было бы невозможно. Так что компромата не оказалось ни малейшего.
Потом она оделась, и они вышли. Мазур, как велела Беатрис, отдал пленку хозяину, и тот удалился проявлять, а они уселись пить кофе.
— Ну, и как впечатления? — поинтересовалась Беатрис.
— Самые что ни на есть приятные, — сказал Мазур. — Ты, похоже, не в первый раз так позируешь?
— Чувствуется?
— Ага.
— Ну да, — безмятежно сказала Беатрис. — Зато лет через пятьдесят — а я надеюсь прожить еще как минимум столько — буду листать альбомы и вспоминать с грустью, но не без гордости: вот такой лапочкой я была когда-то… Есть в этом смысл?
— Есть, — честно сказал Мазур.
— Вот видишь… Кстати, негативы можешь забрать себе — и даже пристроить в какой-нибудь журнал. Желательно из так называемых респектабельных. Все равно ни на одном снимке лица не видно, так что мой чопорный госдеп ничего не узнает…
— Вообще-то у меня есть кое-какие связи в «Хастлере», — лихо соврал Мазур. — Он, правда, не считается таким уж респектабельным, с тенденцией к явному порно…
— Сойдет и «Хастлер», — чуть подумав, кивнула Беатрис. — В конце концов, лица не видно. Я тебе оставлю мой вашингтонский адрес, если пристроишь, напишешь, в каком именно номере пойдет, чтобы я купила.
Вот даже как? А впрочем, она ведь канает под вполне безобидную сотрудницу госдепа, так что может давать адрес знакомым… да и оказаться этот адрес может простым «почтовым ящиком».
— Что это ты как-то загадочно ухмыляешься? — спросила Беатрис.
— Ну, я же живой человек, — сказал Мазур. — После такой работы еще больше тянет подгрести с нескромными предложениями…
— Завтра, — серьезно сказала Беатрис. — Честное слово. Сегодня господин непризнанный пока никем президент никем пока не признанной республики затеял, отчего-то на ночь глядя, очередной политиканский шабаш, и затянется, мне намекнули, чуть ли не до утра. Я слышала краем уха: дело в том, что к нему прилетают какие-то достаточно серьезные гости из Европы — но очень поздним рейсом, а до утра он откладывать не хочет, Наполеон этакий… А вот завтра — обязательно.
Когда хозяин принес проявленную пленку, Беатрис (ну да, хитра лисичка) тщательно просмотрела каждый кадрик, конечно, для того, чтобы иметь полную уверенность: узнать ее ни на одном кадре нельзя. Потом хозяин еще с полчаса печатал и сушил фотографии. Появился с баночкой для пленки в одной руке и пухлым конвертом в другой. С вежливым поклоном принял от Беатрис довольно крупную советскую купюру.
— Делим по справедливости, — сказала Беатрис. — Мне — снимки, тебе — пленка. Устраивает такая дележка?
— Еще как, — сказал Мазур, старательно изображая непритворную радость.
На самом деле испытывал лишь разочарование: не удалось раздобыть компромат, а обнаженных женщин он навидался достаточно. Ладно, это, в конце концов, не принципиально, Лаврик сам говорил «при удаче»…
…Деликатный стук в дверь раздался минут через пять после того, как он поднялся к себе в номер. Мазур открыл дверь без всякой опаски: он пока что не наворотил тут ничего такого, чтобы всерьез опасаться чего-нибудь вроде выстрела из бесшумки через порог.
В коридоре обнаружились двое довольно прилично одетых, совершенно незнакомых субъектов — в пальто и шляпах, при галстуках, возрастом где-то на полпути от тридцати к сорока. Как говорится, без особых примет.
— Мистер Джейкобс? — вежливо спросил тот, что стоял справа. — Простите, мы вас не оторвали от дел?
Он говорил на неплохом английском — но все же сразу чувствовалось по выговору, что английский ему не родной.
— Да нет, — сказал Мазур.
— Вот и прекрасно. У нас к вам взаимовыгодное предложение, которое, я думаю, вас заинтересует… Вы позволите войти?
— Прошу, — сказал Мазур.
Гости вошли в номер, повесили в гардероб пальто и шляпы. Оружия под безукоризненно сидящими пиджаками Мазур что-то не усмотрел. Не следовало пока что тревожить Лаврика — пожалуй, с этими двумя он в случае чего мог справиться и в одиночку, давно уже научился прокачивать незнакомцев в этом плане…
— Виски? — любезно предложил он.
— Пожалуй…
Он принес бутылку восемнадцатилетнего — последняя, жаль — стаканы, лед и содовую, налил на европейский манер. Спросил с ухватками натурального дипломата:
— Чем обязан, господа?
Тот, что первым начал разговор (второй так и не произнес ни слова), сказал столь же вежливо:
— Как вас зовут и чем вы занимаетесь, мистер Джейкобс, мы уже знаем. Полагаю, нам тоже следует представиться. Меня зовут Икс, а моего друга — Игрек.
Мазур усмехнулся:
— Англичанин сказал бы что-то вроде: у вас довольно экстравагантные имена, джентльмены.
— Так проще, — в тон ему усмехнулся Икс и непринужденно добавил: — Мы, видите ли, шпионы. Ну, или разведчики, кому как больше нравится…
— Интересно, — не моргнув глазом, ответил Мазур. — А документы какие-нибудь у вас есть?
— Увы, нет, — легонько улыбнулся Икс. — Мы ведь здесь нелегально, так что у нас при себе самые безобидные документы. И даже, скажу вам по секрету, оружия нет. Вы уж поверьте на слово, ладно?
— Ну, допустим… — сказал Мазур. — Хорошо. Буду верить, что вы разведчики… не подскажете, чьи?
— Простите, предпочитаем сохранить инкогнито…
— Ну, это понятно, — сказал Мазур. — Я иногда смотрю шпионские фильмы. Вот только в толк не возьму, отчего людей вроде вас заинтересовала моя скромная персона…
Он заметил краем глаза, что Игрек что-то очень уж долго задерживал взгляд на своих часах — ну да, выясняет, нет ли микрофонов, у Лаврика подобная миниатюрная игрушка как раз в часы заделана…
Икс сказал:
— Иногда и скромные персоны могут принести нешуточную пользу. Давайте сразу перейдем к делу. Мы краем уха прослышали, что в этой самой спальне, — он мимолетно оглянулся на дверь, — вы самым тесным образом общаетесь с некоей очаровательной молодой особой из американского госдепартамента. Она же — политический советник здешнего непризнанного пока что президента.
— По-моему, это не нарушает ни русских, ни американских законов, — ухмыльнулся Мазур.
— Безусловно. Но служит отправной точкой для делового разговора…
— Я понял! — воскликнул Мазур с нарочитой театральностью, такой, чтобы сразу бросилась в глаза. — Вы собираетесь меня завербовать? Я же смотрю шпионские фильмы. Что же еще? Чертовски интересно. У меня в жизни хватало разных перипетий, но вот вербовать не вербовали ни разу…
— Мистер Джейкобс, вы можете быть чуточку посерьезнее? — с легкой укоризной спросил Икс.
— Могу, — сказал Мазур. — Считайте, что я совершенно серьезен. И постараюсь сберечь вам время… Насколько я уяснил из шпионских фильмов, всегда вербуют с помощью определенного набора приемов. Пистолетом не грозят, это глупо.
— Совершенно верно, — с доброй улыбкой ответил Икс. — В мирное время никто этого не практикует. Завербованный угрозами и принуждением человек крайне ненадежен…
— Ну вот, — сказал Мазур, — Значит, мои мысли идут в правильном направлении. Остаются деньги, либо компромат. Что до денег — вряд ли вы предложите достаточно много, я ведь и в самом деле не знаю никаких серьезных секретов, а значит, много мне никто не даст. К чему мне лишнее беспокойство ради мелких сумм? Компромат? Что-то я его пока не усматриваю. У меня нет ревнивой жены, а у девушки — ревнивого мужа, мы с ней оба узами брака не связаны. Так что, если даже вы, как это показывают в кино, всадили в спальне в люстру крохотную камеру, эта пленка может заинтересовать только любителей порно. Представления не имею, какие у них там, в госдепартаменте, правила приличий, но вряд ли у нее будут неприятности из-за того, что она провела ночь с мужчиной с соблюдением должной конспирации…
— У вас острый ум, мистер Джейкобс, — усмехнулся Икс.
— Профессия заставляет, — пожал плечами Мазур. — Ваш ход?
— Речь не идет о вербовке, — сказал Икс. — Мы всего-навсего хотим, чтобы вы выполнили для нас одно-единственное поручение.
Он вынул бумажник и аккуратно выложил на стол пять стодолларовых бумажек. «Мать вашу так, шпионов, подумал Мазур. Это что, такса у вас такая? Пит совал пятьсот, и вы туда же?»
— Это аванс, — пояснил Икс. — После успешного результата получите еще столько же, и мы с вами распрощаемся навсегда. Поручение не такое уж трудное. Насколько мы понимаем, девушка и дальше намерена поддерживать с вами определенные отношения… Ваша задача — найти способ попасть в ее служебный кабинет в штаб-квартире Национального Фронта. Предлог придумайте сами — ну, скажем, фоторепортаж. И улучив подходящий момент — а он наверняка представится — прилепите под стол вот эту безделушку…
Он достал из бумажника, который так и не убрал со стола, черный прямоугольничек размером с почтовую марку и толщиной со спичку. Положил перед Мазуром:
— Лучше всего — подальше вглубь, на длину руки. Предварительно снимите с этой вот стороны, что помечена маленьким белым плюсиком, пленку. Вот вам муляж, чтобы потренировались, только постарайтесь не перепутать. Вот и все. Как вы сами понимаете, для бомбы эта штучка чересчур миниатюрна. Это всего лишь микрофон. Из тех, что не обнаруживаются обычными датчиками — нужна аппаратура посложнее, а у них там такой нет, мы знаем точно. Работа несложная, деньги хорошие… Итак?
Мазур медлил. Забавно, но такой оборот событий — когда австралийца примется кто-нибудь вербовать, помимо местных и их заокеанских кормильцев — совершенно не предусматривался, и инструкций на сей счет Мазур не имел никаких. Значит, придется проявлять самостоятельность…
— Не так уж трудно улучить момент, если пробудете там достаточно долго, — сказал Икс. — Если потренируетесь, все отнимает какие-то секунды…
— А если я откажусь, что у вас припасено? — спросил Мазур.
— Боюсь, ничего особенно для вас приятного, — словно бы с легкими нотками извинения усмехнулся Икс. — Вы ведь знаете этот дом?
Он достал из бумажника небольшую фотографию и показал Мазуру. Действительно, он узнал сразу — тот дом, где держали Риту, он самый, вот и табличка с названием улицы и номером…
Икс ровным голосом продолжал:
— Сутки назад штурмовики Фронта похитили жену одного из офицеров милицейского спецназа. В этом самом доме ее насиловали — а вы это фотографировали. У нас есть надежный свидетель, который при необходимости подробно опишет и вас, и вашего спутника, весь ваш визит… Такой человек есть. Подробное описание вашей одежды и одежды мистера Деймонда, ваши балахоны и маски, прочие детали… А вот алиби у вас нет — откуда? Никто об этом не подумал…
Мазур небрежно спросил:
— И вы полагаете, что показания вашего человека — давайте считать, что он есть, я верю — окажутся убедительным доказательством для русских спецслужб, если вы им этот компромат закинете? Это только слова, я так понимаю, и ничего больше…
— Безусловно, — кивнул Икс. — Потому мы и не собираемся «закидывать» этот компромат в спецслужбы. Мы его забросим в тот самый отряд спецназа. А уж они найдут способ причинить вам массу неприятностей… а то и вульгарно переломают кости. Как по-вашему, это реальная угроза, или я блефую?
— Реальная, — сказал Мазур чистую правду.
В самом деле, могут и кости поломать. Плынник не позволит конечно… но если они будут выходить не на Плынника, а, скажем, непосредственно на мужа? И Плынник попросту не успеет ничего сделать, вообще знать не будет? Свидетель у них есть, изволите ли видеть… Если это не срежиссированная Деймондом проверка, а действительно какие-то посторонние, разгадка нехитрая: кто-то из тех, кто был тогда в особнячке, этим стучит. Уж конечно, не кто-то из парочки бугаев в подвале — они видели только балахоны и маски, а вот обычной одежды не видели. Либо охранник в холле, либо второй типчик, который туда выходил, когда они поднялись из подвала, больше просто некому…
Между прочим, он давно уже определил по акценту, кто они такие. И ошибиться не мог. Это польский акцент! Может, веселья ради заговорить с ними по-польски и посмотреть, какая будет реакция? Предположим, мама у него чистокровная полька, после Второй мировой оказавшаяся в Австралии. Нет, не стоит. Глупая забава, и не более того. Даже если поверят, на шею все равно не кинутся и от намерений своих не откажутся — в разведке подобные сантименты неуместны.
— Конечно, можете вместе с вашим помощником нынче же днем сбежать из этих мест, — сказал Икс. — Ну что же, признаюсь: у нас не будет возможностей этому воспрепятствовать. Но в этом случае вы потеряете неплохие деньги — вы ведь рассчитываете пробыть здесь достаточно долго и заработать прилично. Не проще ли принять наше предложение? Несложная одноразовая работа за хорошие деньги…
Мазур сделал вид, что с удрученным лицом всерьез задумался, даже голову повесил. Незваные гости терпеливо ждали. Через минуту он поднял глаза:
— Получается, вы не оставляете мне выбора?
— Получается, так, — словно бы даже с некоторым сочувствием сказал Икс. — Что поделать, такая уж у нас грязная работа. Вариантов будущего только три: либо вы соглашаетесь, либо посылаете нас к чертовой матери и получаете все обещанные неприятности, если рискнете тут остаться, либо бежите отсюда, потеряв неплохой заработок. Есть еще и четвертый — рассказать все вашим нанимателям. Но если вы как следует подумаете, сами поймете, что пользы от этого не будет. Ну, конечно, они могут вас где-нибудь спрятать, но нормально работать вы после этого не сможете. Да и прятать, очень возможно, не будут — зачем им такая обуза, если они больше не смогут вас полноценно использовать? Логично?
— Логично, — кивнул Мазур.
— Итак?
— Черт, вы не оставили мне выбора…
— Иными словами, вы согласны?
— Придется рискнуть, — сказал Мазур.
— Ну, особенного риска и нет… Главное, проделать все достаточно ловко и быстро, — он глянул цепко, словно целился. — Только имейте в виду: у разведки свои законы. Если вы, дав согласие и взяв деньги, не выполните работу или кому-то нас выдадите, получите пулю в спину. Таковы уж законы игры, не мы их придумали, не нам их и менять… Верите?
— Верю, — проворчал Мазур. — Но я никак не могу гарантировать, что проверну это дельце завтра-послезавтра…
— Никто и не требует такой спешки, — сказал Икс мягко. — Скажем, неделя. За это время вы успеете придумать достаточно убедительный повод, чтобы оказаться в ее кабинете. Максимум — восемь дней. Но это и в самом деле максимум. Любая затяжка сверх этого срока будет расцениваться как умышленный саботаж. Уяснили, мистер Джейкобс?
— Уяснил, — проворчал Мазур. — Ну, а как мне вам сообщить, что дело прошло успешно… если получится?
— Сейчас мы все обговорим, — сказал Икс.
…Лаврик ухмылялся с таким видом, словно и не случилось ровным счетом ничего особенного.
— Завербовали ироды, говоришь?
— Одноразовое поручение, — хмуро сказал Мазур.
Лаврик сказал наставительно:
— В таких делах одноразовые поручения сплошь и рядом оборачиваются вербовкой. Коготок увяз — всей птичке пропасть. Коли уж попал на крючок… Разговор они наверняка писали, как любой на их месте.
— Да уж наверняка…
— Ну, ничего страшного, — сказал Лаврик. — У поляков сильная разведка, еще с довоенных времен, к ним вербоваться не так уж и унизительно для самолюбия, не к эквадорцам каким-нибудь.
— А что, тут и эквадорцы есть? — мрачно усмехнулся Мазур.
— Пока вроде бы нет, — сказал Лаврик. — Но не особенно удивлюсь, если объявятся — я же говорил, сюда уйма шпионов набежала, порой из самых неожиданных мест… — он повертел в пальцах черную пластиночку. — Ничего не скажешь, весьма современными штучками пользуются ребятки.
— Что за система? — спросил Мазур.
— Интересная система, — сказал Лаврик. — В отличие от обычных «клопов» и «жучков» передачу самостоятельно не ведет. Кратенько объясняя, включается только тогда, когда откуда-нибудь поблизости на комнату направляют радиолуч определенной частоты. Узконаправленный излучатель, параболическая антенна… Обычная простенькая аппаратура, — он поднял запястье с массивными часами, — такой микрофончик не выловит, ни работающий, ни тем более «молчащий». Тут нужны приборы посложнее, способные зафиксировать присутствие луча. Весьма современная техника… Не думал, что поляки ее раздобыли.
— А почему именно поляки? — спросил Мазур, раздумывая вслух. — Конечно, они говорили со стопроцентно польским акцентом. Когда мне ставили язык, были еще дополнительные занятия — показывали, с каким акцентом по-английски говорят люди разных наций… да что я тебе рассказываю, ты сам ту же школу проходил. Может, это кто-то другой? И лишь выдает себя за поляка, говорящего по-английски с польским акцентом? Или это вообще проверка? Наш «социолог» вполне мог на всякий случай устроить.
Лаврик немного подумал:
— Что-то мне плохо верится в других, выдающих себя за поляков. Ты, если рассудить, фигура не такая уж значительная. А если совсем откровенно — вовсе уж незначительная. Обижаться нечего, я имею в виду, конечно, не тебя как такового, а твою австралийскую личину. Крепко сомневаюсь, чтобы к тебе стали подсылать столь уж искусных мастеров. Так что девяносто девять процентов за то, что это все же поляки. А что до проверки… Ну конечно, могут вдруг подумать, что надо тебе проверку устроить. Но и для проверки что-то уж слишком сложно: поляки с хорошим, пусть и не совершенным знанием английского, крайне современная техника… Я уверен, для проверки придумали бы что-нибудь гораздо проще. А насчет того компромата, которым они тебя пугали, — очень интересно… Вариант ответа один-единственный: кто-то в том милом домике стучит полякам. И ты совершенно прав, это кто-то из двух, которые вас там с Питером видели еще в обычной одежде…
— И что мне теперь делать? — спросил Мазур. — Выполнять поручение — рискованно, не выполнять — через восемь дней за мной начнут с пушками охотиться. Я как-то верю, что народ серьезный и пустых угроз на ветер не бросает…
— То есть как это что? — усмехнулся Лаврик. — Пойдешь к Питеру, сдашь ему микрофончик и расскажешь все как на духу. Если это все же проверка — в чем я серьезно сомневаюсь, — ты ее блестяще выдержал. А если это, что вероятнее, польская разведка, ты опять-таки будешь весь в белом. И еще пятьсот зеленых получишь наверняка.
— Уверен?
— Абсолютно, — сказал Лаврик. — Никто не станет выкидывать эту штучку в мусорное ведро, вовсе даже наоборот. Питер со Швейной Машинкой — профессионалы. А любой профессионал, тут и не может быть двух мнений, с визгом использует подобную возможность, чтобы толкать любопытным слухачам дезу. Чертовски удобный случай. Стопудово, они сами пришлепнут микрофончик под стол Беатрис — и будут по-прежнему непринужденно болтать… но гнать при этом сплошную дезу. Это азбука ремесла. Есть ситуации, когда поступки профессионала можно просчитать со стопроцентной вероятностью. Так что завтра же вызванивай чертова «социолога», подпустивши вполне понятного волнения, выкладывай все и проси помощи — как-никак, он твой наниматель, должен защищать лояльного работника. И я заранее знаю, что он тебе ответит… Тут все пройдет гладко. Вот с тем домиком, где фотостудия в подвале, обстоит не то чтобы сложнее, но чуточку унылее…
— Случилось что-то? — нахмурился Мазур.
— С одной стороны, все прошло благополучно, — сказал Лаврик. — Плынник управился за неполные сутки. У него тут есть собственные оперативные разработки, да и смежники кое-что подбрасывают с превеликой охотой, несмотря на порой имеющую место межведомственную рознь. Здесь все иначе: кое-кто откровенно злится, что Москва не дает им работать по-настоящему, а вот Плыннику сам черт не брат, и он частенько силовые акции устаривает… Короче говоря, он по каким-то там наводкам быстренько взял одного типчика из «Железных соколов», прямо причастного к похищению. И тот довольно быстро — Плынник в таких случаях интеллигентным гуманизмом не заморачивается, он им вообще не заморачивается — подонка расколол. Тот выложил и подробности похищения, и адресок, где держат женщину. Так что ты вне всяких подозрений, есть отличная возможность перевести стрелки на козла отпущения, чьи показания давно на пленку записаны, и подробнейшие…
— Будут освобождать?
— Да уже освободили, — хмыкнул Лаврик. — Что тянуть? Ворвались туда немаленькой оравой, крепенько настучали всем по организму — ну, как обычно, яростное сопротивление при задержании, как же иначе? — женщину освободили, — он немного посмурнел… — Вот только и всей радости — что ее освободили. Прижать никого не удастся, за решеткой промаются недолго, все до одного…
— Это еще почему?
— А потому, что мы, как неоднократно подчеркивалось, имеем дело не с местной гопотой, а с заокеанскими профессионалами, — сердито поджал губы Лаврик. — Они вытолкнули вперед очередного козла отпущения… впрочем, учитывая минимум неприятностей, какой с ними случился, скорее «манекена». В общем, один из тех двух бугаев, которых ты снимал в подвале за грязной работой, едва попавши к следакам, тут же преподнес свою версию событий. Бил себя пяткой в грудь и уверял, что он и Рита давненько уж состоят в устойчивых любовных отношениях. А теперь на нее вдруг накатило, она попросту сбежала от мужа к нему, и они пару дней кувыркались в постели и кушали спиртное. Когда ее освобождали, она и в самом деле была изрядно пьяна — ну конечно, вливали силком, но как это докажешь? А снаружи ее комнату заперли на ключ исключительно затем, чтобы сидела себе тихонько и не буянила — мол, есть у нее привычка, перебрав, малость пошуметь и побуянить. Чего ни коснись, у этого типа есть достаточно убедительное объяснение.
— Стоп, — сказал Мазур. — А кассета? Они ее что, не отправили?
— Отправили, конечно, — сказал Лаврик. — Только и на это объяснение готово. Она, дескать, сама захотела таких вот раскованных забав, и все было по согласию. А поскольку она твердо решила уйти от мужа к любовнику, он, будучи крепко пьян и пыжась от дурацкой гордости — не у кого-нибудь жену отбил, у одного из плынниковских головорезов! — взял да и отправил кассету. А если она теперь говорит совсем по-другому, разводит руками, так это явно оттого, что боится мужа и хочет предстать невинной жертвой похищения и изнасилования. Женщины ведь — существа коварные, всегда отмазку найдут… Вот и получается, что доказательств нет никаких — слова против слов и не более того. Чтобы предоставить твердые доказательства, нужно взять за шкирку вас с Питером и предъявить пленку — а кто ж это делать будет? Операцию сорвем… Кроме того, есть подозрения, что и пленке подыскали бы то же объяснение — мол поддавшая шлюха пожелала развлекаться, как кажут в порнофильмах. «Нацики» уже зашевелились, лощеные адвокаты маячат, парочка политиканов средней руки дала интервью репортерам об очередном акте произвола ОМОНа, скандал готовы раскручивать на всю катушку. В здешних непростых условиях приходится идти на попятный, с этим даже Плынник согласен. Так что всю гоп-компанию вскоре освободят. Одно утешение — по организмам получили, как следует…
— Ну ладно, — сказал Мазур. — Главное, женщину вызволили… Так мне что, вызванивать Питера? Темно уже, но далеко не ночь.
— Подождет до завтра, — сказал Лаврик решительно. — Все равно времени у тебя в запасе достаточно. — На его лице мелькнуло нечто хищное, выражение было прекрасно известно и в узком кругу всегда означало одно: «Лаврик на охоте»…
— Сегодня нам с тобой придется поработать, — продолжал Лаврик с тем же выражением охотника. — Понимаешь, ребятки наконец отыскали нынешнюю лежку Спратиса, тянуть нельзя…
…Поднявшись на последний этаж стандартной кирпичной пятиэтажки, Мазур позвонил в дверь справа — не коротко и не длинно, как раз в меру. Отступил на шаг. Видел, как дверной глазок заслонило что-то темное. Уже совершенно точно было известно, что Спратис там один — кто-то из ребят Лаврика несколько минут назад на цыпочках поднялся на пятый этаж и в темпе квартиру проверил с помощью соответствующей аппаратуры, есть такая, вполне компактная. Ну да, последний этаж. Беглец всегда выбирал последние этажи, как-никак прошел хорошую школу — на последнем если и станет поджидать засада, то только внизу. Его, скотину, хорошо учили…
Дверь распахнулась — и Спратис тут же мягким кошачьим движением словно бы перелился на пару шагов назад, чтобы заполучить свободу маневра. Лицо у него было, в общем, спокойное, а в руке он держал нацеленный Мазуру в живот пистолет — снова «вальтерок» гестаповской модели, с коротеньким стволом и молча ждал.
— Ну, привет, — сказал Мазур. — Что ж ты так гостей встречаешь, Ант? Да еще добрых старых знакомых и сослуживцев?
Спратис усмехнулся:
— Незваный гость хуже татарина, а? В особенности такой. Вычислили, значит…
— Ну, мы же могем, сам знаешь… — пожал плечами Мазур. — Чего уж там…
— И зачем пришел?
— Ты не поверишь, просто поговорить. И совершенно один.
— Ну да?
— Ага, — сказал Мазур. — И без оружия, разумеется.
— Будь любезен, отойди к противоположной двери. И без всяких штучек. Я, честное слово, буду стрелять, если что…
Мазур спокойно отошел. Спратис очень грамотно выглянул на площадку, прислушался.
— Вроде бы никого, — сказал он спокойно. — Но нельзя ручаться, что где-то поблизости не притаился наш дорогой Лаврик…
— Глупости, — сказал Мазур. — Не тот расклад. Говорю тебе, я один и пришел поговорить. Без всякого оружия.
— Как будто я не понимаю, какое ты сам оружие… — проворчал Спратис.
— Ну, ты тоже, одни были учителя… Может, все-таки впустишь поговорить? — Мазур распахнул куртку, вывернул наружные и внутренние карманы, повернулся вокруг себя. — Нет у меня оружия, сам должен видеть.
— Не в оружии дело… — сказал Спратис, все так же грамотно, спиной вперед, переместился в квартиру, в конец коридора. — Ладно, заходи. Только без глупостей.
Мазур вошел, закрыл за собой дверь — обитую изнутри стальным листом, с двумя замками и двумя засовами, новеньким все это не выглядело — вполне возможно, раньше тут жил кто-то, имевший все основания опасаться налетчиков, подпольный бизнесмен какой-нибудь, в точности, как в «Бриллиантовой руке». Хотя в кино дверь была даже солиднее.
— Защелкни замки, — сказал Спратис ничуть не командным, нейтральным тоном. — И засовы задвинь. Куртку на вешалку — и проходи.
Он первым вошел в одну из двух дверей. Мазур вошел следом, Да, судя по обстановке, тут обитал человек зажиточный, имевший основания озаботиться сейфовой дверью…
Мазур без приглашения уселся в низкое мягкое кресло и непринужденно спросил:
— Выпить не найдется?
По-прежнему держа его под прицелом, Спратис протянул правую руку, нажал что-то на лакированной дверце серванта, и открылся богатый бар с зеркальными стенками.
— Что будешь?
— А вон, я вижу, «Джим Бим» стоит, — показал Мазур.
В горле у него стоял горький комок: еще совсем недавно это был Маркиз, с которым вместе побывали на паре операций, парень насквозь свой, надежный. А теперь — непонятно и кто…
Но эмоции он тут же отбросил: следовало в темпе кое-что прокачать. Если квартира на регулярной подслушке или есть какая-нибудь тревожная кнопка, которую Спратис уже давно нажал, — мирными разговорами не ограничится. Правда, задачу это не особенно осложняет: в подъезде Лаврик с парочкой своих ребят, а недалеко от подъезда стоит темный, выглядящий пустым, совершенно гражданский автобус, и там бдит Лихобаб с десятком своих парней из разведроты. Разница только в том, что если примчатся «нацики» (вряд ли в большом количестве), работать придется грубо, а покончить со всем хотелось бы без излишней суеты и возни. А так, если снова вспомнить тот анекдот… «И ведь все правильно». С точки зрения закона и устава, произойдет задержание дезертира — никто не отменял здесь законы и уставы…
Поставив перед ним стакан, Спратис сел к столу — но отодвинул от него свое кресло так, чтобы иметь свободу маневра, возможность тут же взмыть, уйти в сторону, нажать курок… Мазур, наоборот, уселся, придвинув кресло к столу, всем видом показывая, что он-то свободы маневра как раз не ищет и лихими бросками заниматься не собирается. Отпил немного, медленно вытянул сигареты из кармана джинсов.
— Ну, что молчишь? — спросил Спратис с кривой усмешкой.
Мазур преспокойно пожал плечами:
— А что, прикажешь читать тебе мораль? Я тебе не замполит. Просто-напросто командир группы… твоей бывшей группы. Веришь ты там или не веришь, а я в первую очередь хочу понять, как это все произошло. Никак не верю, что ты все эти годы держал камень за пазухой. Ни за что не поверю. Тогда…
— Ты не поймешь.
— А вдруг? — сказал Мазур. — Не дебил же я, в конце концов?
— Да просто потому не поймешь, что сам никогда в таком положении не был и не будешь. Видишь ли, Кирилл, это только для песни годится: «Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз»… На самом деле у человека всегда есть Родина. Просто-напросто настал момент, когда стало ясно, что у меня есть не просто одна из советских республик, а настоящая Родина, которая скоро будет независимой и полностью свободной. Не обижайся, но тебе такого просто не понять.
В Мазура он большие не целился, держал пистолет на коленях, не выпуская из руки — но это не делало его менее опасным. Рукопашная схватка двух «морских дьяволов», которых долго и старательно школили одни и те же учителя, — штука с проблематичным исходом, даже если выбить пистолет удастся сразу… Как непредсказуем шахматный матч двух гроссмейстеров.
— Возможно… — протянул Мазур. — Возможно… А здесь, ты, наверное, будешь адмиралом? Я вовсе не собираюсь тебя подковырнуть или обидеть, просто прикидываю. Я слышал краем уха, что ваш неформальный президент собрался и собственный военно-морской флот завести. Вот только состоять он будет наверняка из пары-тройки малых сторожевых кораблей и парочки катеров. Этакая республика Анчурия. Помнишь такую у классика?
— Помню, — хмуро сказал Спратис. — Не во флоте дело и не в адмиральстве. Это Родина, Кирилл, которая скоро будет независимой.
— Уверен?
— Уверен.
— Честно признаюсь, действительно не могу влезть в твою шкуру… — сказал Мазур. — Тут ты прав. Остаются то ли философские, то ли этические вопросы… Например: родина родиной, а дезертирство дезертирством. И вот тут уж нечего надувать губы: со строго юридической точки зрения ты именно что дезертир. И это медицинский факт, как говаривал Бендер. Или любовь к исторической родине — настолько высокое и светлое чувство, что оправдывает любое дезертирство?
— А как ты думаешь, меня отпустили бы в отставку, вздумай я ее добиваться официальным порядком? Только честно.
— Я думаю, не отпустили бы, — сказал Мазур честно. — В нашей системе, сам прекрасно знаешь, годные без ограничений так просто в отставку не уходят, тем более в нашем с тобой возрасте… да и учитывая обстановку в стране.
— Вот видишь… Не было другого выхода. Я просто ушел. Я не предатель и не изменник, потому что не собираюсь никому выдавать никаких секретов. И все это время на газетные страницы, в телекамеры и на митинги не лез.
— Не спорю, — протянул Мазур. — Лаврик уверяет, что так и обстояло, нигде ты не светился и не мелькал…
— Ну, и на том спасибо… — усмехнулся Спратис. — Если откровенно, я не держусь крайних точек зрения — не собираюсь вопить об «ужасах советской оккупации» и тому подобном. Все было гораздо сложнее, я понимаю… Но я хочу жить на своей Родине и делать для нее все, что в моих силах. Вот с этой позиции меня никак не собьешь. Хоть убей.
— Да кто ж тебя будет убивать… — отмахнулся Мазур. — Знаешь, что мне кажется? Ты рассуждаешь чуточку по-детски. Он, видите ли, благородно намерен никому не выдавать никаких секретов, сущий рыцарь без страха и упрека… С одной стороны, похвально. С другой… Тебе не приходило в голову, что какие-нибудь серьезные люди, узнав наконец, кто ты такой, постараются вытряхнуть из тебя все секреты? До них, тебе прекрасно известно, много охотников. И ты всерьез думаешь, что их остановит твоя благородная позиция? Что они будут церемониться и отступятся, заслышав, что ты, рыцарь этакий, намерен ничего не выдавать? О таком варианте будущего ты никогда не думал?
На лицо Спратиса набежала легкая тень.
— Будем надеяться, что все обойдется, — сказал он, наконец.
— Надежды юношей питают… — усмехнулся Мазур.
— Зачем ты, собственно говоря, пришел?
— Чтобы уговорить тебя вернуться по-хорошему, — сказал Мазур. — Обойдется без всяких последствий, я тебе слова начальства передаю.
— Благодетели вы мои, милостивцы… — чуть шутовски раскланялся Спратис и вновь посерьезнел. — Как благородно с вашей стороны оставить все без последствий… Кирилл, — сказал он твердо, — не трать время попусту. Уговорить меня не получится, и пытаться нечего, пойми ты это.
— И тебе все равно, что ребята сейчас о тебе думают? С которыми семь лет служил?
— На эти подходцы ты меня тоже не возьмешь, — сказал Спратис. — Ни на какие не возьмешь. Так что и не пробуй. Уговоры бесполезны. Угрозы будут?
— Эк тебя повело, товарищ бывший Маркиз… — сказал Мазур. — Ну какие тут могут быть угрозы? Не будет угроз, хотя бы потому, что это чертовски нерационально. Угрозами исправно служить не заставишь, и это все прекрасно понимают.
Он быстро прикидывал в уме: если до сих пор никто не ломится в дверь, а врученные ему хитрые часы так и не подали сигнал тревоги — и квартира не на подслушке, и никакой тревожной кнопки, если только она есть, Ант не нажимал, следовательно, никто не спешит ему на подмогу. Это легче…
Он допил свое виски и сидел, глядя в стол.
— Может быть, тебе пора? — спросил Спратис ничуть не агрессивно. — Бессмысленно тебе тут торчать. Уговорить ты меня не уговоришь, а предаваться под стопарь совместным воспоминаниям о былых свершениях тебя самого наверняка не тянет, а уж меня — тем более…
Мазур поднял на него глаза:
— Ну что и… Ты меня знаешь: суетиться, унижаться и терять лицо не буду. Не хочешь — так не хочешь. Вот только начальство от меня еще кое-чего потребовало… Я не за оружием лезу, не беспокойся, ну где там уместиться оружию?
Он медленно вытащил из кармана джинсов толстую авторучку и сложенный вчетверо лист бумаги.
— Это зачем? — поинтересовался Спратис без настороженности, с любопытством.
— Сам знаешь, у меня привычка скрупулезно выполнять приказы и инструкции, — сказал Мазур. — А инструкции таковы: если все же не удастся тебя уговорить, напишешь подписку о неразглашении — пусть в вольной форме, не на казенном бланке. Чтобы, если вдруг благородство твое подкачает, потом не обижался…
На лице Спратиса изобразилось явное чуть высокомерное презрение.
— Ради бога, — сказа он отрывисто. — При условии, что ты, пока я пишу, будешь стоять лицом к стене, положив на нее руки. Не хочется что-то рисковать в моем положении… а левой я тоже стреляю неплохо, сам знаешь.
— Бережешься? — фыркнул Мазур.
— Обстановка требует, — серьезно ответил Спратис. — Ну как?
— Изволь, — пожал плечами Мазур. — К стене так к стене. Руки задирать чересчур уж высоко не обязательно?
— Хватит — на уровень плеч.
— Ладно, — сказал Мазур. — Вот тебе бумага и писало…
Он протянул бумагу и авторучку в сторону Спратиса.
И нажал на кнопочку в торце. Плотная, полупрозрачная струя жидкого газа ударила Спратису в лицо. Мазур, с грохотом отшвырнув кресло, метнулся вправо, к окну, уходя от возможного выстрела — но его, как и заверял Лаврик, не последовало, действие моментальное. Лицо Спратиса расслабилось, обмякло, глаза остановились, помутнели, он стал крениться вправо. Послышался стук упавшего на пол пистолета — а там и сам Спратис грянул на роскошный ковер.
Вмиг справившись со шпингалетами — фасонными, золотистого цвета — Мазур распахнул створку и высунул голову в вечернюю прохладу. Жадно захватил ртом холодный январский воздух, выдохнул через нос — нет, слава богу, не успел ни нюхнуть, ни глотнуть. Лаврик наставлял, что газ, выполнив свое предназначение, через две минуты распадется на безобидные компоненты, — но Мазур надежности ради выждал три, высунувшись в окно, дыша холодным свежим воздухом. Из окна он прекрасно видел автобус с морпехами, по-прежнему темный и словно бы пустой, и невидимые отсюда наблюдатели на улице — черт их ведает, где они там засели, — тоже наверняка видели его отлично. Но никто не реагировал, не получив условленного сигнала.
Прикрыв наконец створку, Мазур оглянулся. Бывший сослуживец лежал на боку, закрыв глаза, размеренно дыша. Лицо он себе при падении не разбил — вот и хорошо, не придется возиться с бинтами… Хозяйственно приубрав в карман «вальтер» — предварительно поставив его на предохранитель, — прошел к выключателю, трижды выключил-включил свет. И быстренько пошел в прихожую отпирать замки и засовы. Приоткрыв дверь, услышал, как по лестнице, стараясь не производить лишнего шума, бегут вверх несколько человек.
Лаврик ворвался первым, кинулся мимо Мазура в комнату. За ним — двое незнакомых крепких ребят в цивильном и Лихобаб с двумя морпехами в бушлатах, при автоматах. Все правильно, патруль явился арестовать дезертира…
Дверной глазок квартиры напротив Мазур заранее залепил жевательной резинкой, так что увидеть оттуда ничего не могли.
И дверь не открылась — то ли тамошние жильцы ничего не заподозрили, то ли, услышав хоть и приглушенный, но явственный топот нескольких пар ног, решили отсидеться дома — в эти смутные времена мирному обывателю лучше сидеть за семью замками, не высовывая лишний раз носа, когда за дверью происходит что-то не вполне понятное. А вот в милицию вполне могут звякнуть — и, хотя она, примчавшись, отступится от них ни с чем, все равно, не стоит светиться…
Лаврик, видимо, придерживался тех же мыслей — вышли его ребятки, крепко держа под мышки бесчувственного Спратиса, за ними показался сам Лаврик с пластиковым пакетом, судя по виду содержавшим не так уж много — ну, конечно, по въевшейся привычке Лаврик быстренько обыскал обе комнаты, собрав все для данной ситуации интересное. А там и Лихобаб со своими объявился, мотнул Мазуру головой:
— Что стоишь? Отходим!
Мазур спускался последним. В горле у него стоял противный горький комок — все же этот человек семь лет был Маркизом и служил, ничего не скажешь, честно. Но ничего тут не поделаешь, другого решения попросту не было. Он говорил Анту сущую правду: как бы тот ни пытался разыгрывать благородного рыцаря, рано или поздно кто-нибудь обязательно, не умиляясь его тягой к исторической родине и наплевав на благородство, постарался бы вывернуть его наизнанку, не стесняясь в средствах. Немало серьезных разведок жаждали и жаждут добраться до тайн «морских дьяволов». Жизнь вообще жестокая штука. Так что нельзя было поступить иначе, никак нельзя…
