На дорогу уходит шесть часов, и уже темнеет, когда я доезжаю до Полперро. Ставлю машину на узенькой, круто уходящей вниз дорожке за гостиницей «Кривой рог» и вынимаю урну с прахом. Жаль, что нельзя провести все по-другому, с торжественной церемонией и захоронением в гроб. Урна очень тяжелая, но все-таки поднимаю ее и несу по мощенным брусчаткой улицам к «Зеленому человеку», гостинице с беленными известью стенами рядом с заливом, где я думаю переночевать.

Завтра на рассвете я развею прах в бухточке под домом, который мы снимали. Я выбрала Корнуолл, потому что именно сюда Рэйчел хотела отправиться пять недель назад. Она уже сняла квартиру в другом районе графства. У меня есть адрес в Сент-Айвсе, но, по-моему, это зрелище может оказаться для меня последней каплей, и я не знаю, как все обернется дальше.

Не могу заставить себя поверить, что это ее прах. Вместо этого урна представляется чем-то, что она доверила моим заботам, и я боюсь, как бы чего не случилось, прежде чем я смогу закончить дело. На автостраде М5 мне показалось, что я разобьюсь, и теперь, когда я заворачиваю за угол и показывается «Зеленый человек», я уверена, что гостиница сгорит вместе с нами. Это не самое худшее. Ее прах все равно оказался бы в океане, плавая вместе с горящими головешками среди клубов дыма.

Перед рассветом я несу урну вдоль причала, сложенного из плоских камней. Во внутренней бухте еще не спал прилив, и небольшие шхуны качаются на серебристой воде, звеня такелажем о мачты. Крытые шифером крыши кажутся светящимися в темноте. Небо на горизонте только начинает светлеть, когда я огибаю внутреннюю бухту и замечаю черные силуэты двух итальянских сосен.

Я карабкаюсь вверх по тропке у края мыса. На самом верху я поворачиваюсь и оглядываюсь на Полперро. Огоньков стало еще больше, а из труб поднимается дым. Гляжу на рыбацкий домик, почти неразличимый на фоне скалы, и на два квадратных дома торговцев. Один белый, другой коричневый с полосами, хотя в свете зари белый выглядит синим, а коричневый – черным.

Песок на тропинке расползается у меня под сапогами. Ветер шумит в растущих на мысе карликовых соснах. Берег почти такой же, как летом, потому что здесь много вечнозеленых растений. Я слушаю шум волн у подножия утеса.

Через полкилометра тропинка огибает знакомый белый дуб. Его ветви скрипят так, словно открывается дверь.

Еще один участок покороче, и показывается дом, стоящий между тропкой и краем утеса. Наш дом! Я волновалась, что больше его не увижу.

Дом пуст. Его хозяин почти все время живет в Лондоне. На краю участка все так же стоит дерево со свисающими с него цветными буйками. Уличная душевая кабинка с покрытым плесенью краном и покоробленной дверью на крючке. И бельевая веревка, натянутая между двумя белыми столбиками. Сейчас ее не видно, и прищепки словно плывут в воздухе на фоне моря. Я помню синее платье с белыми цветами, как цепляла сушиться купальник, мои волосы были мокрыми.

Предчувствие знакомого уюта подгоняет меня вперед, пока я не останавливаюсь на заднем крыльце, лицом к морю, а потом начинает отступать. Пока я осматриваю дом, я еще и беспокоюсь насчет решения прокурора, и молюсь за Рэйчел, и думаю о том, как мы планировали сюда вернуться. Мы хотели вернуться очень-очень надолго, пока обе не состаримся.

Вдоль утеса идет исчезающая у моря лестница, и я воображаю, что по ее ступеням поднимается Рэйчел сорок лет спустя. Под ней море, расселины в утесе. Пугающего вида старуха с мокрыми после раннего купания волосами. Она кладет руку на ограду и откланяется назад, чтобы посмотреть, нет ли тут сестры, детей или внуков, не вышел ли кто из них на край лужайки встретить ее.

Я прохожу по промокшей лужайке и несу урну по ведущей к берегу лестнице, длиной в семьдесят одну ступеньку. Снимаю сапоги и носки. Жду, пока над восточным мысом встанет солнце, потом снимаю с урны крышку и шагаю к краю прибоя. Ледяная вода обжигает кожу и просачивается сквозь джинсы. Бросаю пепел горстями в море. Ветра почти нет, и все мои прежние опасения оказываются напрасными. Почти весь пепел уходит под воду, а то, что плавает на поверхности, уносят волны. Солнечный свет расцвечивает бухточку, волны и редкие облачка. Мне нужно какое-то время, чтобы понять, что я разочарована. Я так надеялась на какой-то знак от Рэйчел.

Закончив, я опускаюсь на колени, чтобы ополоснуть в воде руки и урну. Я держу руки в чистой холодной воде дольше, чем надо, когда уже весь пепел давно смыт.

На крыльце я перчаткой смахиваю песок и воду со своих посиневших ног. Натягиваю шерстяные носки и опускаю мокрые джинсы. Зубы у меня стучат. В голове пусто. Она окончательно ушла.

Застегиваю молнию на куртке до самого подбородка и раскачиваюсь из стороны в сторону. Мне так холодно, что я огибаю дом и направляюсь к душевой кабине. Как же здорово было бы стянуть мокрые носки и джинсы, а потом встать под струи горячей воды. Я поворачиваю кран, но все без толку. Воду, наверное, перекрыли, чтобы трубы не разорвало.

Возвращаюсь на крыльцо, где больше всего солнца. Скоро потеплеет, оно уже поднимается. У меня за спиной комнаты, где сестра три недели спала, готовила и читала. Во время нашей поездки Рэйчел читала Клариси Лиспектор, а я Джона Фаулза и нудные детективы из шкафа под лестницей. Каждое утро кто-то из нас отправлялся в булочную за круассанами с миндалем, и я съедала их здесь, уткнувшись в книжку. Я ломала кончик рогалика и лакомилась марципанами. А впереди меня на много километров простирались волны.

По вечерам я смотрела из гамака на звезды и пугалась размеров Вселенной, прямо как в детстве. Рэйчел устраивалась рядом со мной, прижимая к себе локтем мои ноги в носках и натягивая на себя одеяло, и мы вместе глядели на небо.

Как же здорово было так проводить вечера. Океан казался большим, и Вселенная тоже. Она включала в себя океан. Океаны на других планетах и планеты тоже. Страх вселенских масштабов делал домашнюю обыденность краше. Круассан с миндалем, детектив, душевую кабинку. Ну вот, думала я, принимаю вселенский душ на улице.

Пока мы жили здесь, мне хотелось остаться тут навсегда, но я также раздумывала об отъезде. Всегда остаешься и всегда уходишь, всегда в одно и то же время.

– Что тебе больше всего нравится в Корнуолле? – спрашивала я Рэйчел, но узнать хотела ответ совсем на другой вопрос: «Что тебе больше всего нравится в том, что ты жива?»