Рэйчел говорила, что-то с этим городом не так. Но я до сих пор не понимаю, что она хотела этим сказать. Я едва выезжала из центра, и сегодня шагаю на север, подальше от переулков и главной улицы, к теннисному корту, странной пустой коробке посреди сосен. Калитка на замке, а по полю змеятся промоины и расселины. На ограде висит планшет со списком игроков прошлого сезона. Бумага скрючилась, а черные буквы сделались ржаво-коричневыми. Я веду пальцем по странице, пока не натыкаюсь на ее почерк, и отшатываюсь от ограды.

В теннис мы играли в августе. Рэйчел записала нас, и мы ждали, пока освободится корт. Смотрели, как играют другие, как мячи с изгибом пролетают над сеткой. Корт размечен мелом и окружен виргинскими соснами. Мне казалось, что мы на пляже. Над кортом выгибалось бирюзовое небо, а у сосен были изогнутые, как у кипарисов, верхушки.

Я быстро оттуда ухожу. Дорожка делает такой резкий поворот, что когда я оглядываюсь, корта уже не видно. В последнее время туда никто не приезжал. На дороге пробились сорняки, а по ее центру вырос целый гребень из чертополоха, лихниса и алого аистника.

Я помню, что Рэйчел у кого-то взяла ракетки. Она отправилась за ними, пока я ждала ее у «Охотников». Стояла жара, и у входа в гостиницу поставили белые холщовые зонтики.

– Ты где их раздобыла? – спросила я.

– У Кита, – ответила она. Я не спросила, кто это. У меня сосет под ложечкой, и я не могу поверить тому, что только сейчас об этом вспомнила.

Рэйчел пошла по главной улице и вернулась с двумя ракетками. Я сидела на деревянной скамейке у гостиницы и ждала ее.

Кит говорил мне, что едва ее знает. Когда я доезжаю до главной площади, уже идет дождь. В скобяной лавке я замечаю одного из близнецов. Я сворачиваю на Брей-лейн и останавливаюсь у дома с крышей из дранки. Интересно, Рэйчел когда-нибудь заходила внутрь?

Фургончик стоит на подъездной дорожке, но в доме темно. На окне второго этажа, в одной из детских, красуется переводная картинка с пожарным. Я жду, но мне не хочется с ним говорить на глазах у детей или жены.

Не помню, что Рэйчел говорила о возврате ракеток. Не знаю, вернула ли она их в тот же день, что подразумевает, что она собиралась увидеться с ним чуть позже. Понятия не имею. Помню, мы тогда ели плавленый сыр с хлебом. А запивали его напитком из одуванчиков и лопухов из стеклянных бутылочек.

За это она, похоже, меня ненавидела.

«Дак энд Кавер» забита в преддверии матча «Арсенал» – «Челси», и я протискиваюсь сквозь толпу, пока не нахожу Кита.

– Можно с вами поговорить на улице? Пару минут.

Глаза у него стеклянные. Киту хочется послать меня куда подальше, но вокруг люди, и он выходит за мной на улицу. Крашеные деревянные дома поскрипывают на ветру, и висящая над пабом вывеска мотается из стороны в сторону.

– Она брала у вас ракетки, – говорю я.

– Да? – На нем то же длинное пальто, что и раньше, и оранжевая шляпа с закругленными полями.

– Этим летом.

– Я так и не знаю, воспользовалась ли Рэйчел ими. Я оставил их для нее на улице у задней двери.

– Почему?

– Она говорила, что хочет поиграть, а я сказал, что она может их взять в любое время.

– Где? Где вы были, когда она это сказала?

– У нее в доме. Она хотела прикинуть стоимость проводки внешних коммуникаций.

– Зачем?

– Для душа на улице, – отвечает он. – Рэйчел сказала, что вам подарок на день рождения.

Я смеюсь. Кажется, темный тротуар переворачивается и уходит у меня из-под ног.

– Ей понадобились ракетки, и я сказал, что у нас такие вещи всегда валяются во дворе.

Ракетки были новые. Я помню, как они пахли, и липкий прямоугольник на том месте, где недавно соскребли этикетку.